Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей (Плутарх; Дестунис)/Александр и Цезарь/Цезарь

Плутарховы сравнительные жизнеописания славных мужей — Цезарь
автор Плутарх, пер. Спиридон Юрьевич Дестунис

Оригинал: древнегреческий. — Перевод созд.: II век, опубл: XIX век. Источник: Сравнительные жизнеописания / Плутарх; [пер. с древнегреческого]. — М.: Эксмо; СПб.: Мидгард, 2006. — 1504 с. — (Гиганты мысли). // ISBN 5-699-19111-9

Цезарь

Сулла, достигши верховной власти, ни угрозами, ни обещаниями своими не мог развести Цезаря с Корнелией^[1], дочерью Цинны, управлявшего некогда самовластно Римом, и потому описал в казну ее приданое. Причиной ненависти к Цезарю Суллы было родство его с Марием. Марий Старший был женат на сестре Цезарева отца; от сего супружества родился Марий Младший, который Цезарю был двоюродный брат. Он не довольствовался тем, что Сулла, по причине своих занятий и множества убийств, сначала оставил его без внимания, но еще в молодости своей предстал перед народом и искал жреческой должности^[2]. Сулла воспротивился тому и устроил все так, что Цезарь не имел успеха в своем домогательстве. Сулла намеревался уже умертвить его, и когда некоторые представляли ему, что он не имеет никакой причины к погублению сего мальчика, то Сулла отвечал им: «Вы безумны, если в этом мальчике не видите много Мариев». Когда эти слова пересказаны были Цезарю, то он скрылся и долгое время скитался по земле сабинян. Некогда, будучи переносим с одного места на другое по причине своей болезни, он попался ночью воинам Суллы, которые обозревали эти места и ловили скрывавшихся в них. Цезарь двумя талантами склонил начальника их, Корнелия, отпустить его. После того он немедленно пустился к морскому берегу и отправился в Вифинию, к царю Никомеду.

Он недолго у него пробыл, и при отплытии своем оттуда, при острове Фармакуссы^[3] был пойман разбойниками, которые в то время имели великие флоты и бесчисленное множество кораблей и обладали морями. Сперва они требовали с него за выкуп двадцать талантов. Цезарь смеялся над ними, как над не знающими, кого они поймали, и обещал им заплатить за себя пятьдесят талантов. После того послал он в разные города своих спутников для сбора денег и остался с одним приятелем своим и двумя служителями среди киликийцев, этих кровожаднейших людей; несмотря на это, он настолько презирал их, что каждый раз, когда отдыхал, посылал сказать им, чтобы они не шумели. В течение тридцати восьми дней он весьма свободно шутил и играл с ними, как бы они были не стражами, а телохранителями его; сочинял стихи и речи и читал их разбойникам. Тех, кто не удивлялся ему, называл невеждами, варварами и нередко в шутках грозил, что он их повесит. Это было для них приятно; они приписывали все эти смелые выражения его простоте и шутливости. Наконец он получил из Милета деньги на выкуп, заплатил их и был освобожден, но вскоре после того в самой милетской пристани вооружил несколько судов и выступил против разбойников. Он застал их еще близ сего острова, когда стояли на якоре, и поймал большую часть из них. Деньги их взял он себе, как добычу, а разбойников заключил в темницу в Пергаме и поехал к управлявшему тогда Азией Юнку, который, как претор, должен был казнить преступников. Но когда Юнк, взиравший жадными глазами на отнятые у них деньги, количество которых было немалое, сказал, что на досуге подумает о пойманных, то Цезарь, оставя его в покое, возвратился в Пергам, вывел разбойников из темницы и распял так, как он в шутках им много раз предсказывал.

Между тем власть Суллы ослабевала; Цезарь был призываем приятелями в Рим. Он отплыл в Родос, дабы учиться у Аполлония^[4], сына Молона, слушателем которого был и Цицерон и который славился искусством своим в преподавании красноречия и хорошим поведением. Цезарь был от природы способен к политическому ораторству и весьма тщательно совершенствовал свое дарование, так что он всеми признаваем был вторым оратором в Риме; первенство в красноречии по причине других своих занятий уступил он другим, желая первенствовать более властью и оружием. Походы и гражданские дела, которыми он приобрел верховную власть, были причиной, что он не достигнул высшей степени совершенства в красноречии, к которому влекли природные его способности. В своем ответе Цицерону о Катоне он просит не сравнивать слога воина со слогом искусного и великими способностями одаренного оратора, который долгое время упражнялся в красноречии.

Возвратившись в Рим, он донес на Долабеллу^[5] в угнетении и разорении вверенной ему провинции; многие греческие города подтверждали в том донос его. Впрочем, Долабелла был оправдан. Цезарь, желая вознаградить усердие к нему греков, говорил в пользу их, когда они доносили на Публия Антония, которого обвиняли в дароприятии пред Марком Лукуллом, македонским претором. Цезарь имел великую силу в этой тяжбе, и Антоний перенес дело к трибунам под тем предлогом, что он не мог состязаться с греками в Греции с равной силою.

В самом Риме приобрел он великую похвалу речами своими, произнесенными в судах, и привлек к себе благосклонность народа своей приветливостью и ласковым обхождением. Он был внимателен к каждому не по летам своим. Стол его, угощения и пышность во всем придавали ему в народе силу, которая мало-помалу возрастала. Завистники его сперва думали, что влияние, которое он имел на народ, уменьшится вместе с истощением доходов его — и пренебрегали возрастающей силой его. Могущество его было уже велико, не легко ниспровергаемо и прямо обращено на всеобщий переворот в правлении. Поздно уже противники его почувствовали, что нет никакого столь маловажного начала, которое бы вскоре не сделалось великим, когда оно беспрерывно имеет действие и когда оказываемое ему презрение служит препятствием к его остановлению. Цицерон был тем, кто прежде всех понял Цезаря, кто страшился приятности поступков его, как вероломной тишины моря, кто в наружной кротости его и веселости усматривал таившуюся предприимчивость и твердость души. Он говаривал, что во всех его замыслах и поступках видится склонность к тираннической власти. «Но когда взгляну, — прибавляет он, — на волосы его, с таким старанием причесанные, когда посмотрю, как он почесывает голову одним пальцем^[6], то кажется мне, что этот человек не может иметь в уме своем злого умысла испровержения римской республики». Но это относится к позднейшему времени.

Цезарь получил первое доказательство народной к себе благосклонности тогда, когда, оспаривая у Гая Помпилия военное трибунство, был избран прежде его. Вторым и важнейшим доказательством было то, что по смерти тетки своей Юлии, Мариевой жены, говоря в похвалу ее блистательную речь к народу, он осмелился при выносе ее тела выставить Мариевы изображения. После управления Суллы тогда в первый раз были оные представлены народу, ибо Марии были объявлены врагами отечества. Некоторые громким криком изъявляли свое неудовольствие против Цезаря, но народ отвечал таким же восклицанием и с рукоплесканием принял эти изображения, удивляясь Цезарю, который, казалось, после многих лет возвращал в город из ада Мариевы почести.

Говорить надгробные речи в честь умершим старым женщинам было у римлян в обычае с давних времен, но говорить таковые речи в честь молодых не было еще в употреблении; Цезарь первый произнес речь над умершей своей женой. Этим также приобрел он некоторую благосклонность; он прельстил печалью своею народ и заставил себя уважать как человека кроткого и чувствительного. По смерти жены своей отправился он в Иберию в звании квестора при преторе Ветере^[7], которого он всегда уважал и сына которого позже, когда сам начальствовал, также сделал квестором. По возвращении своем из Иберии женился он третьим браком на Помпее^[8]. Он имел от Корнелии дочь, которая была в замужестве за Помпеем Великим.

Великая расточительность его заставляла думать многих, что он великими издержками старается приобрести непрочную и кратковременную славу; в самом же деле покупал он то, что всего дороже, за самую малую цену. Говорят, что прежде нежели он получил какое-либо начальство, был должен до тысячи трехсот талантов. При всем том, имея надзор над Аппиевой дорогой, он издержал много своих денег, а, будучи эдилом, представил народу триста двадцать пар гладиаторов; пышностью же зрелищ, торжеств, пиршеств и великолепием во всем сему подобном, помрачил честолюбивые старания своих предшественников и внушил гражданам такую к себе любовь, что каждый из народа искал новых чинов и новых почестей, которыми можно было вознаградить Цезаря.

Республика была тогда разделена на две стороны — приверженцев Суллы, которые были в великой силе, и сторонников Мария, которые не имели никакой важности, были угнетена и рассеяна. Цезарь решился восстановить ее. В то самое время, как эдильские зрелища и увеселения были во всем блеске своем, он велел тайно сделать изображения Мария и кумир богинь Победы с трофеями, и ночью поставил их на Капитолий. Поутру многие приходили смотреть на эти произведения, сияющие золотом, отделанные с великим искусством. Надписи, бывшие на них, напоминали победы над кимврами. Все удивлялись смелости того, кто выставил их на позор, и который не мог быть человеком неизвестным. Вскоре слух о том распространился по всему городу; народ собирался смотреть на них. Одни кричали, что Цезарь всеми поступками своими умышляет достигнуть верховной власти, восстановляя почести, погребенные законами и постановлениями народными, и что он испытывает народ, желая видеть, сделался ли тот ему послушным через забавы и увеселения, и позволить ли ему эти игрушки и перемены. Но приверженные к стороне Мария, ободряя друг друга, вдруг появились в великом множестве и с рукоплесканием обступили Капитолий. Многие из них проливали радостные слезы при воззрении на изображения Мария, превозносили похвалами Цезаря и говорили, что он один достоин быть в родстве с Марием. Когда сенат собрался для совещания об этом происшествии, то Лутаций Катул, человек, отличнейший среди тогдашних римлян, встал, говорил сильно против Цезаря и, между прочим, сказал известные слова: «Уже не подкопами, но осадными машинами Цезарь разрушает республику». Несмотря на это, Цезарь говорил речь в оправдание себя и убедил сенат в своей невиновности. Уважающие его вознеслись еще более, они ему советовали никому не уступать, уверяя его, что он будет первенствовать в республике и одержит верх над всеми противниками своими, но по воле народа.

В этих обстоятельствах умер верховный жрец Метелл; достоинства сего искали Сервилий Исаврийский и Катул, мужи знаменитейшие и имевшие великую силу в сенате^[9]. Цезарь им не уступал; он предстал перед народом и также просил себе первосвященства. Обе стороны имели равные силы; Катул по причине большой важности своей, страшась еще более неизвестности, послал сказать Цезарю, чтобы он отстал от сего искания и предлагал ему великое количество денег. Цезарь отвечал, что он займет денег гораздо больше предлагаемого количества, но будет с ним состязаться. Уже настал день выборов; мать Цезаря провожала его со слезами из дому; он обнял ее и сказал: «Любезная родительница! Сегодня увидишь ты сына своего либо верховным жрецом, либо изгнанником». Собираемы были голоса и наконец после бывших прений Цезарь одержал верх и тем навел ужас на сенат и на патрициев, которые полагали, что он доведет народ до самых дерзостных поступков.

По этой причине Пизон и Катул порицали Цицерона за то, что он при открытии заговора Катилины пощадил Цезаря, хотя тот подал ему случай наказать его. Катилина, принявший намерение не только переменить правление, но уничтожить республику и все испровергнуть, и бежал из города тогда еще, когда не было достаточных против него доказательств и прежде нежели совершенно обнаружились его умыслы. Он оставил в городе преемниками своими в заговоре Лентула и Цетега.

Одобрил ли Цезарь тайно их злоумышление, придавал ли бодрости и силы заговорщикам, того подлинно неизвестно. Когда же в сенате были они совершенно изобличены, и Цицерон как консул отбирал у сенаторов мнения касательно наказания преступников, то все они, подававшие голоса прежде Цезаря, были того мнения, чтобы виновных казнить смертью. Но Цезарь, встав с места, говорил речь, искусно составленную, представляя сенату, что умертвить без суда и без крайней опасности мужей, знаменитых родом и достоинствами, не было сообразно ни с обычаем римлян, ни со справедливостью, что если они будут в оковах стрегомы в тех городах Италии, которые назначит сам Цицерон, до тех пор, пока Катилина не будет совершенно низложен, то позже в спокойное время сенат может решить участь каждого из них.

Мнение его показалось кротким и умеренным; речь его была сильна. К нему пристали не только те, кому следовало говорить после него, но даже многие из тех, кто говорил до него, отказались от своего мнения и согласились с ним. Наконец пришла очередь говорить Катону и Катулу. Эти сенаторы смело противоречили ему, Катон при этом речью своей старался навести на Цезаря подозрение, вступил с ним в жаркий спор и произвел то, что заговорщики были приговорены к смерти. При выходе из сената многие из юношей, охранявших тогда Цицерона, устремились на Цезаря с обнаженными мечами, но Курион вывел его, покрыв, как говорят, своей тогой, и когда эти юноши взглянули на Цицерона, ожидали его приказания, то он дал им знак оставить его. Может быть, боялся он народа или почитал умерщвление его несправедливым и беззаконным. Впрочем, если это происшествие истинно, то мог ли Цицерон в книге своей о консульстве пропустить его? Как бы то ни было, позже обвиняли его в том, что он не воспользовался против Цезаря тогдашним благоприятным временем, но устрашился народа, который сильно защищал его. Когда по прошествии немногих дней Цезарь пришел в сенат и старался оправдать себя в подозрениях, которые к нему имели, то против него восстал великий шум, и заседание сената продолжалось долее обыкновенного времени. Народ, собравшись, обступил сенат и с криком требовал, чтобы Цезарь был выпущен. Катон страшился перемен, которые желали бы произвести бедные граждане, поджигавшие и весь народ и возлагавшие на Цезаря всю свою надежду, убедил сенат раздавать помесячно пшено, чем расходы государственные умножились ежегодно семью миллионами пятьюстами тысяч. Впрочем, совет Катона в тогдашних обстоятельствах рассеял весь страх, испроверг и уничтожил во время силу Цезаря, которому тогда следовало быть претором и который сею властью сделался еще страшнее.

Цезарь во время претуры своей не произвел ни малейшего беспокойства, с ним, напротив того, случилось следующее неприятное домашнее происшествие. Публий Клодий, молодой человек из рода патрициев, отличался богатством своим и красноречием, но наглостью своей и дурным поведением не уступал ни одному из тех, кто прославился самыми постыдными делами. Он был влюблен в Помпею, жену Цезаря, и ей было сие непротивно, но как женские покои были тщательно охраняемы и мать Цезаря, Аврелия, женщина добродетельная, имела строгий надзор над своей невесткой, то свидание их было сопряжено с большими затруднениями и опасностями.

У римлян есть богиня, которую они называют Доброю, а греки — Женскою. Фригийцы, присваивая ее себе, уверяют, что она мать царя Мидаса; римляне почитают ее Дриадой, совокупившеюся с Фавном, а греки — таинственной матерью Диониса. По этой причине женщины, отправляющие ее празднество, украшают шатры виноградными ветвями, а при богине, согласно с мифологией, сидит священный змей. Ни одному мужчине не позволяется ни приходить к празднующим женщинам, ни быть дома, во время совершения священных обрядов; уверяют, что женщины в сем священнодействии сами исполняют многие обряды, сходные с орфическими. При наступлении праздника женатый консул или претор оставляет дом свой со всеми домашними мужского пола, а жена занимается украшением дома своего. Важнейшие обряды совершаются ночью; всеночно сопровождаются резвостью, забавами и шумной музыкой.

В том году празднество справляла Помпея. Клодий, будучи еще без бороды и потому надеясь, что не будет узнан, надел платье певицы и вошел в дом Цезаря, будучи совершенно похож на молодую женщину. Он нашел двери отворенными и был безопасно введен в дом рабыней, которой была известна связь его с Помпеей. Она побежала сказать о том Помпее и замешкала, между тем Клодий, не терпя быть долее на том месте, где был оставлен, блуждал по пространному дому, всегда избегая огней. Ему попалась навстречу служанка Аврелии, которая призывала его, как женщину, резвиться; Клодий отказывался. Она привела его к остальным и спрашивала, кто она и откуда. Клодий отвечал, что дожидается служанки Помпеи, которая называлась Аброй. Голос изобличил его; служанка тотчас побежала к освещенному месту и к толпе женщин, крича, что она поймала в доме мужчину. Женщины были встревожены. Аврелия медленно остановила обряды, покрыла священные вещи, велела запереть двери и ходила со свечами по всему дому, ища Клодия. Он был найден в горнице одной рабыни, куда убежал; женщины узнали его и вытолкали из дома. Возвратившись в дома свои, еще ночью рассказали они мужьям своим об этом происшествии.

На другой день разнеслось по всему городу, что Клодий предпринял беззаконное дело; говорили, что он должен дать отчет в своем поступке не только тем, кого он оскорбил, но и республике, и богам. Один из трибунов обвинял торжественно Клодия в нечестии; важнейшие сенаторы соединились против него и обличали его в самых мерзких распутствах и в преступной связи с родной сестрой, бывшей в замужестве за Лукуллом. Но народ принял сторону Клодия, защитил его и оказал ему великую пользу, ибо судьи были тем приведены в страх. Цезарь развелся немедленно с женой, но будучи призван к суду, как свидетель в этом деле, объявил, что он ничего не знает касательно того, в чем обвиняют Клодия. Ответ этот показался весьма странным; доносчик спросил его: «Для чего же ты развелся с женой?» — «Для того, — отвечал он, — что я не хочу, чтобы на мою жену падала хоть тень подозрения». Одни говорят, что подлинно так Цезарь думал, как говорил; другие полагают, что он хотел этим угодить народу, который желал спасти Клодия. В самом деле Клодий был оправдан, ибо судьи объявили свои мнения темно и запутанно^[10]; они не хотели ни подвергнуться гневу народному, осудив виновного, ни посрамить себя перед патрициями, оправдав его.

Цезарь после претуры получил в управление Иберию. Не будучи в состоянии успокоить своих заимодавцев, которые шумели и не позволяли ему выехать из города, прибегнул он к Крассу, богатейшему римлянину, который имел нужду в силе и предприимчивости его, дабы противиться намерениям Помпея. Красс обязался удовлетворить жестоких и неукротимых заимодавцев и поручился за него восемьюстами тридцатью талантами. Таким образом Цезарь отправился в свою провинцию. Говорят, что он на пути через Альпийские горы ехал через небольшое варварское местечко, обитаемое немногочисленными бедняками. Приятели его между собою в шутках спрашивали друг друга, нет ли и здесь честолюбивого искания властей, споров о первенстве и зависти сильнейших между собою. Цезарь сказал им без шуток: «Я бы лучше хотел быть первым в этом городе, нежели вторым в Риме». В другой раз, уже в Иберии, в свободное время читал он некоторое сочинение об Александре; он долгое время был в задумчивости и наконец заплакал. Приятели его с удивлением спрашивали о причине; он отвечал им: «Не достойно ли печали то, что Александр, будучи так молод, царствовал над таким множеством народов, а я до этих пор не произвел ничего великого?»

По прибытии своем в Иберию он обнаружил великую деятельность; в течение нескольких дней набрал десять когорт, которые причислил к двадцати прежним. Он пошел против каллаиков^[11] и лузитанцев, победил их и дошел до Океана, покоряя те народы, которые до того времени не были подвластны римлянам. Устроивши лучшим образом все то, что относилось к войне, он управлял не хуже того делами, касающимися мира, водворил в городах согласие и более всего старался о прекращении тяжб между должниками и заимодавцами. Он постановил, чтобы заимодавцы ежегодно получали от должников своих только две части доходов, а остальной частью пользовались сами должники, доколе не уплатят всего долга. Таковыми распоряжениями он приобрел всеобщие одобрение и, снискавши великое богатство, обогативши в походах воинов своих, провозгласивших его императором, оставил эту провинцию.

Закон предписывал, дабы тот, кто желал почестей триумфа, находился вне города^[12], а кто искал консульства, был в самом городе и сам просил у народа сего достоинства. Цезарь прибыл в Рим к самому началу консульских выборов и, находя в этом законе препятствие к получению того и другого, просил у сената позволения искать консульства посредством друзей своих тогда, как он не был сам в городе. Катон сперва противился его требованию, ссылаясь на закон, но, заметя, что многие из сенаторов были задобрены Цезарем, уничтожил его домогательства, говоря в сенате речь, которая продолжалась целый день. Цезарь решился отказаться от триумфа и искать консульства.

По вступлении своем в Рим предпринял он дело, которым обманул всех, кроме Катона. Оно состояло в том, чтобы примирить между собою Помпея и Красса, сильнейших в республике граждан. Цезарь прекратил их раздор, подружил их, соединив в себе силу того и другого, и этим поступком, который все называли кротким и человеколюбивым, нечувствительным образом произвел переворот в республике, ибо не раздор Помпея с Цезарем, как большей частью полагают, но дружба их возродила в ней междоусобные брани. Они сперва соединились в намерении низложить аристократию, а потом поссорились. Катон, который многократно предвещал будущее, называем был тогда человеком беспокойным и докучливым, а впоследствии благоразумным, но несчастливым советником.

Цезарь, огражденный связью Красса и Помпея, торжественно возведен был на консульское достоинство^[13] вместе с Кальпурнием Бибулом. Едва получил он власть, как стал вводить законы, более приличные какому-нибудь дерзкому трибуну, нежели консулу; он предлагал, в угождение народа, раздачу земель и хлеба. В сенате отличнейшие мужи ему противоречили, и Цезарь, который давно искал случая перейти на сторону народа, начал кричать, что его против воли заставляют прибегнуть к народу и что он по необходимости должен угождать ему по причине непреклонности и жестокости сената. И в самом деле, он выбежал к народу; поставя близ себя с одной стороны Красса, а с другой — Помпея, спросил их, одобряют ли они его законы. Они отвечали, что одобряют их; и Цезарь просил их помогать ему против тех, кто грозил противиться ему с мечами. Они обещали, а Помпей примолвил, что он выступит против мечей с мечом, неся и щит с собою. Этот поступок Помпея оскорбил аристократов; они услышали слова, недостойные важности его и роняющие уважение к сенату; эти слова всем показались безрассудными и неистовыми, но народу были весьма приятны.

Цезарь хотел еще более воспользоваться силой и властью Помпея. Он выдал за Помпея дочь свою Юлию, которая была обручена с Сервилием Цепионом, а за Сервилия обещал выдать Помпееву дочь, которая также была обручена с Фавстом, сыном Суллы. Вскоре после того сам он женился на Кальпурнии, дочери Пизона, которого на будущий год назначил консулом. Все это заставляло Катона еще более возносить крики и жалобы; он говорил, возможно ли снести, чтобы верховная власть разделяема была посредством брачных связей, чтобы управление провинциями, войсками и силами республики передаваемо было друг другу за женщин.

Бибул, товарищ Цезаря в консульстве, препятствовал введению новых законов, но не могши ничего произвести и подвергаясь несколько раз опасности быть умерщвлен на форуме вместе с Катоном, заперся в своем доме и таким образом провел остальное время своего консульства. Помпей, женившись на Юлии, немедленно покрыл площадь оружиями и содействовал народу к утверждению предлагаемых законов и к назначению Цезарю всей Галлии на пять лет, как внутри, так и вне Альпийских гор, с придачей к оной и Иллирии, вместе с четырьмя легионами. Когда Катон хотел говорить против сего, то Цезарь повел его в темницу, думая, что он призовет на помощь трибунов. Но Катон следовал за ним в безмолвии, и Цезарь видя, что не только сенат, но и народ, из уважении к добродетели Катона, негодовал на это и за ним шел в унынии и молчании, Цезарь сам просил тайно одного из трибунов отнять у него Катона.

Что касается до других сенаторов, немногие из них собрались в сенат; большая же часть удалилась в неудовольствии на происходившее. Консидий, один из старейших сенаторов, сказал: «Сенаторы не собираются потому, что боятся оружий и воинов». — «Что же ты не боишься их и не сидишь дома?» — спросил его Цезарь. Он отвечал: «Старость заставляет меня не бояться ничего; остаток жизни моей так мал, что не стоит великой заботы».

Самым постыдным поступком Цезаря во время консульства его показалось избрание в трибуны Клодия, того самого Клодия, который осквернил его ложе и таинственные всеночные обряды. Он избран был Цезарем для того, чтобы погубить Цицерона. Цезарь не прежде выступил в поход, как по низвержении и изгнании Цицерона из Италии с помощью Клодия.

Таковы были дела Цезаря, предшествовавшие подвигам его в Галлии. Что касается до времени, в которое вел он впоследствии великие брани и предпринимал походы, которыми укротил и покорил Галлию, то здесь он как бы начал новую эпоху жизни и вступил в другое поприще новых предприятий. Он выказал себя воителем и вождем, не уступившим никому из тех, кто когда-либо прославился военачальством и сделались великими. Если сравним с ним Фабиев, Сципионов, Метеллов; полководцев, которые в его время или несколько прежде того прославились, как-то: Суллу, Мария, обоих Лукуллов и самого Помпея, слава которого до небес досягала по причине искусства его в войне, то Цезарь превосходил их всех своими делами. Одного превзошел он по трудности мест, в которых сражался; другого — пространством покоренных областей; третьего — по причине множества силы побежденных им неприятелей; иного — принимая во внимание странность и дикость нравов, которые он укротил; иного — кротостью и милосердием к пленным, или дарами и щедростью к своим соратникам, а всех — числом данных сражений и умерщвленных врагов. Менее чем в десять лет, в которые воевал в Галлии, он взял более восьмисот городов, покорил триста народов, сразился с тремя миллионами людей в разные времена, один миллион положил на месте и столько же взял в плен живых.

Усердие и приверженность к нему войска были таковы, что самые обыкновенные и ничем не отличившиеся под предводительством других полководцев воины были непобедимы и стремились на все опасности, когда дело шло о славе Цезаря. Таков был Ацилий. В морском сражении при Массилии^[14] он взошел на неприятельский корабль, и когда отрублена была у него правая рука мечом, то он, держа свой щит левой и ударяя им в лица неприятелей, разогнал их и овладел судном.

Таков был и Кассий Сцева. В сражении при Диррахии он потерял один глаз от стрелы, плечо его было прободено дротиком, бедро также, щитом своим встречал он удары ста тридцати стрел и звал к себе неприятелей, как бы хотел им сдаться; их пришло двое, он одному отрубил плечо мечом, другого поразил в лицо и поверг на землю, а сам убежал, меж тем как свои пришли к нему на помощь.

В Британии неприятели устремились на предводителей римских, которые попали в болотистое и водой покрытое место. Один из воинов Цезаря, который сам смотрел на происходившее там сражение, ворвался в средину неприятелей, оказал великие и чудные дела храбрости и спас предводителей, обратив неприятелей в бегство. Сам он, идучи позади всех с великим трудом через болото, попал в тинистые протоки, то плыл, то полз, наконец, едва спасся, но без щита. Цезарь, удивляясь его отважности, встретил его с радостью и восклицаниями, а он с печальным лицом и в слезах бросился к ногам Цезаря и просил прощения за то, что потерял щит.

В Ливии воины Сципиона завладели кораблем Цезаря; в нем находился Граний Петрон, который был назначен квестором. Все, находившиеся на корабле, взяты были в плен, но квестору объявлена была свобода. Петрон сказал, что воины Цезаря привыкли давать, а не получать жизнь, обнажил меч и умертвил себя.

Подобное честолюбие и отважность сам Цезарь посеял и возродил в них, ибо он награждал щедро и тем доказывал, что собирает войной и хранит богатство не для роскоши своей и неги, но для награждения великих дел. Он почитал себя богатым потому, что мог награждать достойнейших воинов. Он добровольно подвергался всем опасностям и не отказывался ни от какого труда. То, что он вдавался во все опасности, тому никто не удивлялся, ибо всем известно было его честолюбие, но всех изумляло его терпение в перенесении трудов, которые превышали телесные его силы. Он был сложением худ, телом бел и нежен, страдал головной болью и подвержен был падучей болезни, припадки которой, как говорят, приключились ему в первый раз в Кордубе^[15]. Эта слабость тела его не служила ему поводом к неге, но, напротив того, военная служба была для него, как бы лекарством от болезни. Беспрестанными походами, умеренной жизнью, беспрерывным пребыванием на открытом воздухе боролся он с болезнью и укреплял таким образом тело свое против недугов. Большей частью спал он в носилках или в колеснице, употребляя для дела свой сон. Днем ездил он по городам, крепостям и укреплениям; подле него сидел служитель, который мог писать во время езды; за ним стоял один воин, вооруженный мечом. Он ездил с такою скоростью, что по выступлении из Рима, в восьмой день прибыл на берега Родана (Роны). Верховая езда была для него с малолетства легка. Он мог скакать во всю прыть, сложив руки крестом на спине. В этом походе приобрел он еще тот навык, что едучи верхом, диктовал письма и в одно время мог занимать двух писцов, а по свидетельству Оппия и более. Говорят также, что способ разговаривать с приятелями через письма изобретен Цезарем^[16], ибо время не позволяло ему с каждым лично переговаривать о нужных делах по причине множества занятий своих и величине города.

Простота его в кушанье доказывается следующим случаем. Некогда в Медиолане угощал его Валерий Леон, его знакомый. К столу подана была спаржа, в которую налили вместо чистого масла душистое. Цезарь ел спаржу спокойно, но заметя, что спутники его показывали неудовольствие, он выговорил им за то следующими словами: «Можно не употреблять того, что не нравится, но кто обнаруживает неудовольствие на сию грубость, тот сам показывает, что он груб и необразован». Некогда на пути дурная погода заставила его искать убежища в хижине бедного человека. Он нашел не более одной комнаты, в которой только один человек мог поместиться. Цезарь сказал приятелям своим, что почтеннейшее место должно уступить отличнейшим, а покойнейшее слабейшим; потом велел Оппию отдохнуть в комнате, а сам с другими лег под навесом у дверей.

Первую Галльскую войну вел он с гельветами^[17] и тигуринами, которые сожгли двенадцать городов и четыреста селений своих, и пошли вперед через римскую Галлию, по примеру древних кимвров и тевтонов. Смелостью своей не уступали они этим народам, а числом были им равны. Всех их было до трехсот тысяч, из которых сто девяносто тысяч были люди, способные к войне. Тигурины были разбиты на реке Арар^[18], не Цезарем самим, но посланным от него против них Лабиеном. Что касается до гельветов, то они на дороге напали неожиданно на Цезаря, который вел свое войско к одному союзному городу. Он успел убежать на крепкое местоположение, где собрал и построил свое войско. Подведен был ему конь, чтобы сесть; он сказал: «Я на него сяду, когда дело дойдет до победы, дабы преследовать неприятеля; теперь пойдем на него пешком». Он устремился пеший и вступил в сражение с неприятелем. Он разбил его после продолжительных и великих усилий. Самая большая трудность предстояла ему у обоза и вала неприятельского. Не только одни ратники упорно против него стояли, но жены их и дети защищались вместе с ними до смерти и были изрублены в куски, так что сеча едва прекратилась в полночь. Славную победу эту увенчал он прекраснейшим делом. Он принудил уцелевших от поражения варваров поселиться вместе и вновь занять оставленную ими область и разоренные города. Их было сто тысяч. Побуждением к тому был страх, что германцы перейдут реку и займут область, оставленную гельветами.

Вторую войну вел он с германцами уже за галлов, хотя незадолго перед тем в Риме заключил союз с германским царем Ариовистом^[19], но германцы были соседи, весьма беспокойные для подвластных ему народов. Не было сомнения, что найдя удобное время, они не остались бы спокойно в настоящем положении, но распространились бы далее и заняли бы Галлию. Цезарь заметил, что страшились этой войны военачальники его, особенно же те из знатных молодых римлян, которые прибыли к нему в той надежде, что под предводительством его будут иметь случай только обогащаться и жить роскошно. Он собрал войско и велел им удалиться и не подвергаться опасностям против желания своего, когда они столь робки и слабы духом. «Я возьму, — сказал он, — один десятый легион и с ним пойду на варваров. Я думаю, что неприятели, с которыми сразиться нам должно, не храбрее кимвров, что и я сам полководец не хуже Мария». После этого десятый легион послал к нему избранных чиновников и благодарил его за такой о нем отзыв; другие же легионы укоряли в робости своих начальников. Воины, исполненные бодрости, все последовали за ним в поход, продолжавшийся многие дни, и остановились на расстоянии двухсот стадиев от неприятеля. Уже самое действие Цезаря немало унизило бодрость Ариовиста. Не ожидая, чтобы Цезарь напал на германцев, наступления которых, по его мнению, римляне и выдержать не могли, он удивлялся смелости Цезаря и в то же время видел войско свое в замешательстве. Еще более унизили дух германцев гадания священных жен, которые, наблюдая водовороты, круговращения рек и шум потоков, предсказывают будущее. Они не позволяли Ариовисту вступить в бой прежде, нежели не воссияет новая луна. Цезарю было все сие известно; видя, что германцы стоят спокойно и ничего не предпринимают, решился лучше напасть на них тогда, когда они не имели охоты сражаться, нежели дожидаться наступления времени, которое по их мнению было для них благоприятно. Он приступал к укреплениям и холмам, занимаемым неприятелем, и так раздразнил германцев, что те в ярости своей вышли из стана и вступили в битву. Одержав над ними блистательную победу, он преследовал их до Рейна, на расстоянии в четырехста стадиев. Все это пространство было покрыто трупами и оружием. Ариовист успел переплыть Рейн с немногими воинами. Число убитых простиралось, как говорят, до восьмидесяти тысяч человек.

После этих подвигов оставил он на зиму войско свое у секванов^[20], а между тем, желая обратить внимание на то, что происходило в Риме, поехал в Галлию, лежащую при Паде и составлявшую часть вверенной управлению его провинции. Река Рубикон отделяет Италию от Галлии, лежащей пред Альпами. Во время своего здесь пребывания старался он об умножении своего влияния в народе. Многие римляне приехали к нему и каждый получал то, чего от него требовал. Все отправлялись от него, либо много уже получивши, либо надеясь получить. Помпей нимало не приметил, что Цезарь в течение своего военачальства по очереди то оружием граждан покорял неприятелей, то отнятыми у неприятелей деньгами порабощал своих сограждан.

Получив известие, что белги, сильнейший из галльских народов, занимавшие третью часть Галлии, возмутились и собрали многочисленное войско^[21], Цезарь возвратился назад и пошел на них с великой поспешностью. Он напал на неприятелей в то время, когда они разоряли римских союзников, разбил совершенно многочисленную и соединенную их силу, которая сделала весьма малое сопротивление, и убил их столь великое множество, что римляне могли проходить озера и глубокие реки, ступая по телам их. Те из белгов, которые возмутились против него и которые жили на берегах Океана, покорились ему, не сражавшись с ним. Цезарь пошел потом на нервиев^[22], самый дикий и храбрый народ этой страны, поселенный в дремучих лесах. Они оставили семейства свои и имущества в чаще леса, как можно далее от неприятелей, а сами в числе шестидесяти тысяч человек напали неожиданно на Цезаря в то время, как он окопался валом, нимало не ожидая сражения. Они разбили конницу, обступили двенадцатый и седьмой легионы и изрубили всех начальников их. Когда бы Цезарь, схватив щит свой и разделив ряды сражавшихся перед ним, не устремился на варваров, и когда бы при такой его опасности десятый легион не спустился с высот и не расстроил рядов неприятельских, то ни один человек не остался бы в живых. Но теперь римляне, одушевленные смелостью Цезаря, сражались с мужеством, превышающим их силы; совсем они не смогли обратить в бегство нервиев, которые защищаясь, были изрублены римлянами. Говорят, что из шестидесяти тысяч спаслось только пятьсот человек, а из четырехсот сенаторов осталось в живых трое^[23].

По получении в Риме известия об одержанной победе, определено было сенатом приносить жертвы богами и праздновать пятнадцать дней сряду, чего никогда после какой-либо победы не бывало. Опасность показалась великой, ибо несколько народов в одно время восстали на римлян. Благорасположение народа к Цезарю соделало сию победу еще блистательнее, ибо одержавший ее был Цезарь.

Между тем Цезарь, устроивши дела в Галлии, опять проводил зиму на берегах Пада, для приведения в действо своих замыслов на республику. Не только те, кто искал начальства, пользуясь его щедротами и деньгами, подкупали народ, получали места и делали все то, что могло впредь возвысить его силу, но большая часть знаменитейших и сильнейших граждан, в том числе Помпей, Красс, претор Сардинии Аппий, проконсул Иберии Непот, съехалась в Лукку для свидания с ним, так что собралось там сто двадцать ликторов; сенаторов было у него более двухсот. Все они разъехались, посоветовавшись между собою и уговорившись, чтобы Помпей и Красс получили консульство; чтобы Цезарю даны были деньги и предводительство еще на пять лет^[24]. Всем здравомыслящим людям показалось сие обстоятельство всего страннее; те самые, которые от Цезаря столько получили денег, настояли, или лучше сказать принудили, воздыхающий сенат назначить деньги Цезарю, как неимеющему. Катона тогда не было в Риме; его нарочно выпроводили на Кипр. Фавоний, подражатель Катона, противился этим предложениям, но так как слова его не имели никакого действия, то он выбежал наконец из сената и кричал народу; никто не обращал на него внимания; все пребывали в спокойствии; одни уважая Помпея и Красса, другие — и это большая часть — угождая Цезарю и питая себя надеждами на него.

Цезарь возвратился опять к галльскому войску. Он нашел Галлию объятую пламенем войны: два германских многочисленных народа^[25] перешли Рейн незадолго до того, желая приобрести область для поселения своего. То были узипеты и тенктеры. Цезарь, в «Записках» своих описывая войну, которую вел с этими народами, говорит, что они послали к нему посланников и между тем, во время перемирия, напали на него на дороге, разбили его отряд, состоявший из пяти тысяч конницы и не ожидавший нападения восьмитысячного неприятеля. Варвары после того послали еще посланников, с намерением опять обмануть его, но он, удержав посланных, пошел на неприятеля, почитая безрассудством сохранять верность этим вероломным и клятвопреступным народам. Танузий^[26] говорит, что когда сенат определил жертвы и торжество за эту победу, то Катон подал мнение выдать Цезаря варварам, дабы проклятие за вероломный поступок пало на виновника его и отвращено было от республики. Из народов, перешедших Рейн, изрублено было до четырехсот тысяч; только немногие из них переправились вновь через Рейн и были приняты сугамбрами^[27], народом германским.

Цезарь, пользуясь этим предлогом и при этом горя славолюбием и желанием перейти Рейн с войском, навел мост через реку в таком месте, где она была весьма широка по причине разлития вод. Течение реки было быстро и сильно; носимые сверху бревна ударяли по сваям, на которых держался мост, и потрясали их. Цезарь утвержденными в реке большими выдававшимися вперед бревнами успокоил быстроту течения и произвел почти невероятное дело: он закончил мост в десять дней. Он перешел на противоположный берег; никто не смел выступить против него. Свевы, народ первенствующий среди германцев, убрались со всем своим имуществом в глубокие и лесистые долины. Цезарь опустошал огнем их область, одушевил бодростью тех, кто всегда были привержен к римлянам и возвратился опять в Галлию, пробывши в Германии не более восемнадцати дней.

Поход Цезаря против британцев славен по причине смелости, с которой он предпринял его. Он первый вступил с флотом в Западный океан и переплыл Атлантическое море, войском предводительствуя для завоеваний. Желая завладеть островом, в существование которого не верили по причине его величины, и который подавал многим писателям причину спорить между собою и утверждать, что он вовсе не существовал и что и имя, и бытие его выдуманы. Цезарь, так сказать, распространил римскую державу за пределы вселенной. Два раза переправлялся он туда с противоположной стороны Галлии^[28] и во многих сражениях причинил более вреда неприятелю, нежели пользы своим, ибо у людей бедных и во всем нуждающихся ничего не было такого, что стоило труда взять. Этим не положил войне конца такого, какого желал, но взял заложников от тамошнего царя^[29], наложил подати и удалился от острова.

В Галлии получил он письма, которые хотели приятели его отправить к нему в Британию. Друзья его из Рима извещали его о смерти дочери его, Помпеевой супруги, которая умерла в родах. Горе, как Цезаря, так и Помпея, о кончине ее было чрезвычайным. Друзья одного и другого приведены были от того в смятение, ибо смертью Юлии прервано родство, которое содержало мир и согласие в колеблющейся уже республике. Рожденное ею дитя пережило мать свою только немногими днями. Народ римский, против воли трибунов, поднял тело Юлии и принес его на Марсово поле, где оно и было погребено.

Цезарь, имея многочисленные силы, должен был по необходимости разделять их на части для зимовки^[30], между тем как сам по обыкновению обратился к Италии. В отсутствие его Галлия вновь возмутилась, большие войска восставали со всех сторон, отрезали римлян в зимних жилищах их и нападали на их укрепления. Храбрейшие и многочисленные из возмутившихся во главе с Амбиоригом народом изрубили Котту и Титурия^[31] со всем их войском; с шестьюдесятьютысячной армией окружили легион, состоявший под начальством Цицерона^[32]; осаждали его и едва не завладели совершенно станом, ибо все воины были изранены; они защищались с великим упорством, превышающим силы их.

Когда об этом возвещено было Цезарю, который был далеко от тех мест, то он быстро возвратился, собрал всего семь тысяч человек и с ними спешил освободить Цицерона от осады. Это движение не укрылось от осаждавших его; они пошли навстречу Цезарю, расчитывая схватить все войско, так как презирали его малочисленность. Цезарь, обманывая их, всегда перед ними отступал; и наконец заняв место весьма выгодное и способное с малыми силами вступить в сражение с большим числом, он окопался. Он удерживал воинов своих от битвы и заставлял их поднимать валы и строить ворота, как бы он всего боялся, желая тем внушить в неприятелях еще большее к себе презрение. Наконец, когда они в надменной дерзости рассеянно на него напали, то Цезарь вышел из своих укреплений, разбил их и многих положил на месте.

Этот успех удержал от возмущения тамошних галлов. Между тем Цезарь объезжал среди зимы все области и обращал внимание на все новые их движения. Вместо потерянных им войск получил он из Италии три легиона. Два были посланы к нему от Помпея, из числа бывших под начальством его войск; третий был собран в Галлии, лежащей при Паде.

Между тем начали великую и опасную войну, издавна в мужественнейших народах тайно посеянную и питаемую влиятельнейшими людьми. Они уже получали новую силу великим числом молодых людей, собранными со всех сторон, оружиями, великим богатством воедино скопившимися, укрепленными городами, неприступными местоположениями. В то зимнее время реки покрылись льдом, леса — снегами, поля наводнились потоками, дороги завалены в одних местах глубоким снегом, в других сделались ненадежными из-за течения потоков; это делало тщетными все усилия Цезаря против возмутившихся. От него отстало несколько племен, главнейшими же были арверны и карнуты^[33]. Начальником всей этой силы был избран Верцингеториг, отца которого умертвили галлы, подозревая его в намерении похитить верховную власть.

Верцингеториг разделил на многие части силу свою, назначил многочисленных начальников и покорял себе все окрестные области до стран, прилежащих к реке Арар. Намерение его было возбудить к войне против Цезаря всю Галлию, между тем как в Риме многие против него восставали. Когда бы он это сделал несколько позже, при начале междоусобной брани, то Италия была бы подвержена опасностям не меньше тех, кто грозил ей во время нашествия кимвров.

Но Цезарь, который умел лучшим образом пользоваться всем тем, что относится к войне, особенно же временем, едва получил известие о возмущении этих племен, как возвратился к ним той же дорогой, какой прежде прошел, дабы быстротой и стремлением похода среди жестокой зимы доказать варварам, что на них наступает войско сильное и непобедимое. Там, где не было вероятно, чтобы какой-либо вестник или гонец с письмами мог скоро от него приехать, Цезарь явился со всею силою, разорял область, разрушал крепости, покорял города, приводил в повиновение отпавших. Против него объявили себя эдуи^[34], называвшиеся прежде братьями римлян и пользовавшиеся от них отличным уважением, но тогда они пристали к стороне мятежников, чем ввергли войско Цезаря в великое уныние. Двинувшись оттуда, прошел он землю лингонов^[35], дабы вступить в землю секванов, народа дружественного, который прикрывал Италию от нашествия других галлов. Здесь напали на него неприятели и обступили его многочисленными силами. Он решился вступить с ними в сражение и после многих и долгих усилий и великого кровопролития одержал над ними совершенную победу. При самом начале сражения был он в крайней опасности. Арверны показывают висячий в некотором храме меч, который почитают добычей, отнятой у Цезаря. Впоследствии Цезарь увидел этот меч и улыбнулся; приятели хотели его снять, но он их не допустил, почитая оный приношением, посвященным храму.

Большая часть неприятелей, убежавших тогда с царем своим, соединились в городе Алезии^[36]. Между тем как Цезарь осаждал этот город, который казался неприступным по вышине стен и по множеству защищавших его войск, извне грозила ему опасность выше всякого описания. Храбрейшие воины из всех галльских народов, собравшись с оружиями в числе трехсот тысяч, шли к Алезии. В самом городе было не менее ста семидесяти тысяч воинов. Цезарь, оставаясь среди таких войск, осаждаемый ими, был принужден воздвигнуть к защите своей две стены, одну против города, другую против наступавших извне неприятелей; он знал, что когда бы эти две силы соединились, то погибель его была бы неминуема. По этой причине справедливо прославлены деяния его при Алезии, сопряженные с великой опасностью; в них обнаружил он более смелости и искусства, нежели во всех других войнах. Всего удивительнее покажется то, что ни находившиеся в городе неприятели, ни римляне, стерегшие стену, воздвигнутую против города, не знали, что Цезарь вступил в сражение с многочисленными внешними неприятелями и что разбил их. Они не прежде получили известие о победе, как услышали плач и вопли бывших в Алезии мужчин и женщин, которые увидели по обеим сторонам города множество щитов, украшенных серебром и золотом, окровавленные брони, сосуды и шатры галльские, несомые римлянами в стан их. Таким образом вся сия многочисленная сила, подобно сновидению или призраку, в один миг рассеялась и исчезла; большая часть ее пала на месте. Занимавшие Алезию, претерпевши много зла и наведши неприятелю великий вред, наконец сдались ему. Верховный вождь их Верцингеториг, взяв прекраснейшие оружия и украсив ими великолепно своего коня, выступил из города. Он объехал кругом сидящего на возвышении Цезаря, потом сошел с коня, бросил с себя свои доспехи, сел у ног Цезаря и пребыл в покое, пока был предан стражам для хранения до будущего триумфа^[37].

Цезарь давно имел намерение низложить Помпея; Помпей был тех же мыслей касательно Цезаря. С тех пор как погиб в Парфии Красс, который наблюдал за обоими, оставалось одному, дабы сделаться величайшим, низвергнуть другого, имевшего власть в руках своих; другому, дабы сему не подвергнуться, предупредить ударом того, кого он боялся. Помпей незадолго перед тем начал бояться Цезаря; до того времени он пренебрегал им, думая, что ему нетрудно будет низложить того, кого он сам возвысил. Но Цезарь, который с самого начала помышлял о том, устранился подобно подвижнику от противников своих и, упражняясь в галльских битвах, укреплял военными трудами силу свою, возвысил деяниями славу и победами сравнился с Помпеем. К совершению своих замыслов подавали ему повод как сам Помпей, так и обстоятельства, и дурное управление в Риме. Искавшие начальства, поставив на площади столы с деньгами, бесстыдно подкупали граждан; народ, получая жалованье, собирался на площади и спорил в пользу того, от кого оное получал, не подачей голосов, но стрелами, мечами и пращами. Осквернив много раз трибуну кровью и убийствами, граждане расходились, оставляя республику в безначалии, как корабль, несомый волнами без кормчего. В таком волнении и безумии здравомыслящие люди почитали счастьем, когда бы с республикой ничего хуже не случилось, как только то, чтобы правление превратилось в единовластное. Много было таких, которые явно уже смели говорить, что ничто не могло исцелить язвы республики, как единовластие, и что надлежало принять это лекарство, приносимое самым кротким из врачей; они разумели под этим именем Помпея. Этот полководец, на словах притворяясь, что отказывался от этой части, но в самом деле употреблял тайно все средства, чтобы быть избранным диктатором. Катон и его единомышленники, согласившись между собою, склонили сенат избрать его одного консулом, дабы он, довольствуясь этим законным единоначалием, не домогался диктаторства. Сенат определил, чтобы он управлял провинциями на известное время. Ему даны были две провинции: Иберия и вся Ливия, которыми управлял посредством своих легатов и содержал в них войско, получая ежегодно от казны по тысяче талантов.

Между тем Цезарь послал своих приятелей в Рим и просил себе консульства и провинций, подобно Помпею. Помпей сперва молчал, но Марцелл и Лентул противились требованию Цезаря, которого они ненавидели, и к нужным речам прибавили они ненужные, служившие единственно к бесчестию и поруганию его. Они лишили права гражданства обитателей Нового Кома^[38], которых Цезарь незадолго перед тем поселил в Галлии. И Марцелл, бывший тогда консулом^[39], бил палками одного из сенаторов их, приехавших в Рим в качестве депутата, приговаривая при этом, что он придает ему эти знаки отличия в доказательство того, что он не римлянин, и велел ему, возвратившись, показать их Цезарю. По окончании Марцеллова консульства Цезарь давал важнейшим чиновникам черпать в изобилии собранное им в Галлии богатство. Он заплатил важные долги за трибуна Куриона^[40]; консулу Павлу дал тысячу пятьсот талантов, которыми он построил на площади и посвятил богам славную базилику, которая воздвигнута на место прежней Фульвии. Помпей, устрашенный этим заговором, уже явно старался как сам, так и через друзей своих, чтобы был назначен преемник Цезарю в начальстве^[41]. Он потребовал от него обратно воинов, которых отрядил к нему в помощь против галлов. Цезарь отослал их, подарив каждому воину по двести пятидесяти драхм.

Приведшие воинов этих к Помпею распространяли в народе неблагоприятные и неполезные слухи касательно Цезаря и самого Помпея испортили пустыми надеждами, уверяя, что войско привержено к нему, что Цезарь едва держится в Риме по причине зависти и развращенного правления, а в Галлии все войско готово при первом вступлении в Италию перейти к Помпею; столько-то Цезарь сделался им неприятным частыми походами и подозрительным из страха в искании верховной власти. Эти речи исполнили Помпея надменности; он нимало не заботился о собрании войска, как бы ничего не боялся; он думал, что довольно будет противиться намерениям Цезаря словами и мнениями, о которых Цезарь ни мало не заботился.

Говорят, что один из чиновников, посланных от Цезаря в Рим, стоял перед сенаторами во время заседания и, узнав наконец, что сенат не соглашается дать Цезарю управление на определенное время, ударив рукою по рукоятке меча своего, сказал: «Так вот кто даст!»

Впрочем, требования Цезаря основывались на благовидных предлогах. Он изъявил желание положить оружие, но требовал, чтобы и Помпей учинил то же самое, и чтобы они оба, сделавшись частными лицами, просили у сограждан своих какой-нибудь награды за свои услуги; он представлял притом, что те, кто хотел отнять власть у него, утверждали ее Помпею; низвергая одного, делали тиранном другого. Курион, говоря о том народу именем Цезаря, заставлял его рукоплескать в знак одобрения. Некоторые бросали на него венки и цветы, как на победителя. Антоний, будучи трибуном, принес к народу письмо Цезаря касательно этих обстоятельств и прочел его против воли консулов. Но в сенате Сципион, тесть Помпея, предложил объявить Цезаря врагом отечества, если тот к назначенному сроку не положит оружия. Консулы вопрошали сенаторов сперва, хотят ли они, чтобы Помпей распустил войско; а потом, хотят ли того, чтобы Цезарь сделал тоже самое. На первый вопрос изъявили одобрение весьма немногие; на второй, кроме немногих, все. Когда Антоний опять предложил, чтобы оба сложили начальство, то все без исключения пристали к сему мнению, но Сципион и консул Лентул кричали, что не подачу голосов, но оружие должно употреблять против разбойника. Сенаторы после этого разъехались и надели траурную одежду для изъявления своего сетования о таковом раздоре.

Между тем от Цезаря получены вновь письма с умереннейшими предложениями. Он отказывался от других притязаний и просил, чтобы дана была ему Галлия по эту сторону Альпов и Иллирия с двумя легионами до получения в другой раз консульства. Оратор Цицерон, возвратившийся уже из Киликии и старавшийся о примирении обеих сторон, смягчил Помпея, который согласился отнять у Цезаря воинов. Цицерон убеждал друзей Цезаря, чтобы они согласились на принятие означенных провинций и шести тысяч воинов. Помпей соглашался и уступал, но Лентул, который был тогда консулом, сему противился; он ругал Антония и Куриона, прогнал их из сената с бесчестием и тем подал Цезарю благовиднейший предлог к раздражению своих воинов. Он показал им этих знаменитых чиновников, убежавших на наемных лошадях и в невольническом платье, ибо они переодевшись таким образом от страха, тайно выехали из Рима.

Цезарь имел при себе не более трехсот человек конницы и пяти тысяч тяжелой пехоты. Другую часть войска его, оставленную за Альпами, должны были привести к нему посланные от него чиновники. Но рассуждал, что в настоящее время для начала предприятия своего, при первом нападении, не столько имел нужды в великом множестве воинов, сколько надлежало изумить противников своей смелостью и быстротой, ибо казалось ему, легче было поразить их изумлением, когда они не верили, чтобы он мог отважиться на что-либо, нежели преодолеть их, сделав на них нападение с великими приготовлениями. Он велел военачальникам занять Аримин, галльский большой город, не имея при себе других оружий, кроме мечей, избегая, насколько можно, кровопролития и шума. Он вручил всю силу Гортензию, а сам провел тот день в присутствии всех и смотрел на упражнявшихся гладиаторов. До наступления вечера он принял обыкновенное попечение о своем теле, вошел в свои комнаты, пробыл несколько времени с теми, кто был приглашен к ужину, и когда уже смерклось, встал, приветствовал друзей своих и велел себя дожидаться, обещаясь возвратиться в скором времени. Некоторым из них сказано было наперед, чтобы они следовали за ним не одной дорогой, но разными; сам сел на наемную телегу и сперва поехал не той дорогой, которой ехать ему следовало, потом поворотил к Аримину. Когда прибыл он на берег Рубикона, реки, отделяющей Цизальпинскую Галлию от прочей Италии; когда представилось уму его, что уже приближается к опасному делу, то колеблемый великостью отважного предприятия, он остановился и, пребывая в одном положении, долго рассуждал сам с собою, склонялся то к одной мысли, то к другой. Несколько раз переменял намерение; много говорил о своем предприятии с друзьями своими, в числе которых был и Азиний Поллион, помышляя, началом каких бедствий для человечества будет переход его и какое будет о том суждение потомства. Наконец с некоторой яростью, как бы ввергаясь в будущее без всякого рассудка, произнес слова, обыкновенно употребляемые теми, которые вдаются в дерзкие и трудные предприятия: «Жребий брошен!» Он начал переправляться, шел уже вперед с великой поспешностью, до рассвета ворвался в Аримин и занял его. Говорят, что в ночи, предшествовавшей этой переправе, увидел он ужасный сон: ему показалось, что он совокупился с матерью^[42].

По занятии Аримина как бы отверзлись уже пространные врата брани на твердой земле и на море, как бы смешением пределов провинций смешивались и законы республики; казалось уже, что бегали в ужасе по Италии не какие-нибудь мужчины и женщины, как в другое время, но что целые города, восставая, проходили одни через другие, что Рим, как бы разными потоками, наводненный бегущими со всех сторон и переселяющимися в него народами, не был уже в состоянии ни слушаться управляющего, ни быть управляемым рассудком. В такой буре и тревоге едва он сам от себя не был ниспровергнут. Всюду господствовали противоборствующие страсти и неистовое волнение. Не были спокойны и те, кто радовался переменам; сходясь во многих местах обширного города с теми, которые страшились всего и унывали, и гордясь будущими своими выгодами, вступали с ними в спор и ссорились. Сам Помпей, пришедший уже в изумление, был тревожим беспрестанно то одними, то другими; одни требовали у него отчета в том, что возвысил Цезаря против себя и против республики; другие порицали его за то, что отверг снисходительные предложения Цезаря и допустил Лентула ругаться над ним. Фавоний советовал ему топнуть в землю ногой, потому что Помпей некогда в сенате сказал с хвастовством, что не надлежало заботиться о военной силе, ибо куда ни пойдет, если топнет в землю ногой, наполнит войсками всю Италию. Впрочем, и в то время Помпей числом войск превосходил Цезаря, но никто не допускал его действовать свободно по своим мыслям. Разные ложные слухи, страх, вести, что уже неприятель близко, что все ему покоряется, заставили его предаться общему потоку; он обнародовал, что видит во всем беспорядок, и оставил город, приказав, чтобы сенат за ним следовал и чтобы не оставался в городе никто из тех, кто предпочитает отечество и свободу самовластью.

Консулы бежали из города, не принеся даже установленных перед дорогой жертв. Равным образом убежала и большая часть сенаторов; они брали с собою то, что могли из всего имнения, хватая оное, как чужое. Были люди, прежде приверженные к стороне Цезаря, которые тогда от ужаса были вне себя и без нужды были увлечены стремлением потока. Самое жалостное зрелище представлял Рим при наступлении такой бури, подобно кораблю, преданному отчаянными кормчими на произвол судьбы. Сколь ни было горестно оставить родину, однако римляне тогда из любви к Помпею отечеством почитали место изгнания своего, а Рим оставляли, как стан Цезаря. В этих обстоятельствах Лабиен, лучший друг Цезаря и легат его, усердно содействовавший ему во всех галльских бранях, убежал от него и пришел к Помпею. Цезарь послал к нему обоз его и деньги.

Домиций, предводительствуя тридцатью когортами, занимал Корфиний^[43]. Цезарь расположился близ него станом. Домиций, почитая свои дела совершенно расстроенными, велел врачу, который был его рабом, подать яд и выпил то, что ему было дано, как человек, решившийся умереть. Вскоре после того узнал он, что Цезарь обходится весьма человеколюбиво с теми, кто попадался ему в плен. Это заставило его оплакивать самого себя и порицать за поспешность, с которой решился предать себя смерти. Врач успокоил его, уверив, что он дал ему не смертоносное, но усыпительное питье. Домиций был чрезвычайно этим обрадован, встал и пошел к Цезарю, который простил его; несмотря на то, он опять убежал к Помпею. Эти известия, полученные в Риме, успокоили граждан, так что многие из убежавших вернулись назад.

Цезарь присоединил к своему войску отряд Домиция и всех тех воинов, которые были собираемы в городах именем Помпея и которых успел он захватить. Умноживши таким образом свои силы и сделавшись страшным, шел уже на самого Помпея, но этот полководец не принял сражения. Он удалился в Брундизий, а консулов послал с силою в Диррахий, куда и сам скоро переправился при наступлении Цезаря, как в жизнеописании Помпея сказано будет подробнее. Цезарь хотел немедленно его преследовать, но не было у него судов. Он возвратился в Рим, сделавшись в шестьдесят дней без всякого кровопролития властителем всей Италии. Город был спокойнее, нежели как он ожидал; он нашел в нем и довольное число сенаторов, говорил с ними весьма кротко и снисходительно и просил их послать к Помпею посланников с пристойными условиями. Однако никто не послушался, или потому, что все боялись Помпея, ими оставленного, или думая, что Цезарь иначе думает, а только говорит так для виду.

Когда трибун Метелл не позволял ему брать денег из сокровищницы, приводя некоторые на то законы, то Цезарь отвечал, что война и законы не могут существовать вместе. «Если же тебе неприятно это видеть, — продолжал он, — то можешь отсюда удалиться; война не терпит свободы. Когда положу оружие и заключу мир, тогда возвратись и говори речи народу. Говоря это, — примолвил он, — я послабляю свои права, ибо ты мой, мои все те, кто против меня восставали и которые теперь во власти моей». Сказав это Метеллу, пошел он к дверям сокровищницы, но так как не приносили ключей, то он послал за кузнецами и велел выломать двери. Метелл опять ему противился; некоторые за то его хвалили, и Цезарь с гневом грозил ему смертью, если не перестанет его беспокоить. «Разве ты не знаешь, молодой человек! Что для меня это труднее сказать, нежели сделать?» Эти слова заставили Метелла оробеть и удалиться; и все приготовления к войне были уже сделаны скоро и беспрепятственно.

Он поехал в Иберию, вознамерившись прежде выгнать оттуда Варрона и Афрания, Помпеевых легатов, покорить провинции, присоединить тамошние войска к своим и потом обратиться к Помпею, не имея уже позади себя ни одного неприятеля. Он подвергался многим опасностям, как сам в засадах, так и всем войском, которое терпело голод; однако неустанно преследовал неприятеля, вызывая его к сражению, и обводил рвами, пока не овладел неприятельским войском и станом. Предводители бежали к Помпею.

Когда он возвратился в Рим, тесть его Пизон советовал ему отправить к Помпею посланников с мирными предложениями, но Сервилий Исаврийский, угождая Цезарю, противоречил Пизону. Цезарь был избран сенатом в диктаторы, позволил возвратиться в Рим изгнанникам и сынам тех, кто при Сулле был несчастен; он возвратил им прежние права их, облегчил участь должников уменьшением лихвы, сделал некоторые другие распоряжения, но немногие. По прошествии одиннадцати дней сложил с себя диктаторство, сделал себя консулом вместе с Сервилием Исаврийским и продолжал военные действия.

Спеша в путь, он оставил большую часть войск позади себя и, взяв только шестьсот человек конницы и пять легионов, посадил их на суда^[44]. Это было после зимнего поворота солнца в начале января, который соответствует афинскому месяцу посидеону. Переехав Ионнийское море, Цезарь занял Орик и Аполлонию^[45], а суда отправил назад для перевозки отставшего позади войска. Пока воины эти были на дороге, как люди, силы которых истощены были летами, утружденные частыми походами, жаловались на Цезаря, говоря между собою: «Куда этот человек приведет нас? Он влечет за собою туда и сюда и употребляет нас, как существа бездушные и не чувствующие трудов. Железо утомилось от ударов, а щит и броню надлежало бы уже щадить после столь долгого времени. Ужели по ранам нашим Цезарь не видит, что предводительствует смертными, что мы рождены чувствовать и страдать, как смертные? Сами боги не могут преодолеть зимнего времени и бурей на море; однако Цезарь ввергает нас в море, как будто бы он бежал от неприятелей, а не преследовал их». Говоря это, они продолжали путь свой медленно к Брундизию. Но по прибытии в этот город, не найдя Цезаря, который оттуда прежде отправился, они вскоре переменили мысли и порицали себя, называя предателями своего императора; порицали своих начальников за то, что не заставляли их идти поспешнее. Они сидели на высотах и смотрели на море и на Эпир, ожидая судов, на которых надлежало им переправиться к нему.

Между тем Цезарь, находясь в Аполлонии, чувствовал, что силы его, бывшие при нем, не были достаточны, чтобы сразиться с Помпеем, а как другие медлили к нему перейти, то будучи в недоумении и беспокойстве, решился на отчаянное предприятие: тайно от всех сесть на двенадцативесельное судно и переправиться в Брундизий в такое время, когда море было занимаемо неприятельскими флотами. Ночью, надев невольническое платье, взошел он на судно и сидел спокойно, как последний в нем человек. Река Аой^[46] несла к морю судно; утренний ветер, который гнал далеко волны и при устье реки производил тишину, подувшим ночью с открытого моря сильным ветром вовсе был укрощен. Река, надувшись уже от морского прилива и противясь своим течением валам, сильно волновалась, отражалась и кругообращалась так, что кормчему при всех усилиях своих нельзя было идти далее. Он велел гребцам поворотить судно и переменить направление. Тогда Цезарь открыл себя, взял за руку кормчего, изумленного этим явлением, и сказал ему: «Дерзай, неустрашимый человек, ничего не бойся. Ты везешь Цезаря и счастье его, тебе сопутствующее». Пловцы, забыв бурю, принялись с великим усердием за весла и всеми силами гребли вперед. Но так как было невозможно идти далее, то Цезарь против воли своей позволил кормчему поворотить назад после того, как в судно поступило много воды, и при самом устье были подвержены великой опасности. Когда он возвращался в стан, то воины толпами его встречали, горько жаловались на него за то, что не надеялся и с ними одними победить, но беспокоился и подвергал себя опасности, дабы привести отсутствующих, как бы не доверяя тем, которые были при нем.

Между тем Антоний прибыл к нему из Брундизия с войском. Цезарь, этим ободренный, вызывал к сражению Помпея, который стоял на выгодном месте и в изобилии получал с твердой земли и с моря все потребное, между тем как Цезарь с самого начала терпел недостаток, час от часу более удручавший его войско. Воины его питались какими-то кореньями, который ели с молоком. Иногда они сделали из этих кореньев хлебы и, устремившись к передовым стражам противников своих, бросали им оные, говоря при том, что пока земля будет производить эти коренья, до тех пор не перестанут осаждать Помпея^[47]. Этот полководец не допустил, чтобы брошенные хлебы и сказанные ими слова дошли до войска, которое было в унынии и страшилось дикости и равнодушия ко всему противников своих, которые походили на свирепых зверей.

Между тем вокруг Помпеева стана происходили частые стычки. Цезарь во всех одержал верх, но в одном из них войско его было разбито, и он был в опасности потерять стан. Помпей напал на него, никто не выдержал его наступления; рвы уже были наполнены мертвыми, воины падали на валах и укреплениях своих, предавшись поспешному бегству. Цезарь выступил навстречу, силился остановить и построить бегущих, но все было бесполезно. Он хватался за знамена, но знаменосцы бросали их. Неприятели взяли тридцать два знамени. Жизнь Цезаря была в великой опасности: он наложил руку на одного высокого и сильного воина, который бежал с другими подле него, велел ему остановиться и обратиться к неприятелю. Воин тот в страхе и смятении поднял меч, чтобы его поразить, но щитоносец Цезаря успел отрубить ему руку.

Цезарь был в таком отчаянии, что когда Помпей по излишней ли осторожности, или по поле судьбы, положил конец столь великому делу и отступил, заключив противников в их укреплениях, то Цезарь, возвращаясь, сказал друзьям своим: «Сегодня победа была бы на стороне неприятелей, когда бы они имели человека, умеющего побеждать». Удалившись в ту ночь в шатер свой, лег он на постель и провел ночь самую беспокойную и в неприятнейших помышлениях^[48]. Он обвинял себя в том, что предводительствовал неблагоразумно, ибо хотя перед ним была пространная область и богатые города македонские и фессалийские, он не перенес туда войны, но стоял на берегу моря, когда неприятели им обладали, и терпя во всем недостаток, более был сам осаждаем, ежели осаждал неприятеля оружием. Встревоженный и огорченный предстоявшими бедствиями, поднялся он с войском и решился идти в Македонию на Сципиона, надеясь либо привлечь туда Помпея, который должен был сражаться с ним, не получая со стороны моря припасов с равным изобилием, либо одержать верх над Сципионом, который был отделен от другого войска.

Это движение Цезаря внушило гордость войску Помпея и всем военачальникам, которые думали уже, что Цезарь побежден и бежит. Помпей был столько осторожен, что не хотел решить участи столь важного дела одним сражением, имея в изобилии все то, что было нужно к продолжению войны; он хотел истощать неприятельскую силу и бодрость, которая не могла быть долговременна. В самом деле, лучшие воины Цезаря были искусны и непреоборимы в сражениях, но по причине старости своей они не могли переносить трудностей, сопряженных с переменами места, с укреплением стана, с нападениями на стены, с ночными бдениями^[49]; слабость телесная заставляла терять бодрость духа. Говорили тогда, что в Цезаревом стане распространилась заразная болезнь, которая произошла от дурной пищи. Важнее всего было то, что Цезарь не имел денег и терпел недостаток в припасах; казалось уже, что в короткое время войско его само собою исчезнет.

Все это заставляло Помпея не давать сражения. Мнение его одобрял один Катон, который щадил граждан. Увидев падших в последнем сражении неприятельских воинов, числом до тысячи человек, Катон заплакал, закрыл лицо и удалился. Но все другие называли Помпея боязливым, говорили, что избегает сражения, раздражали его, называя Агамемноном и царем царей; они уверяли, что он не хотел сложить верховной власти, веселясь тому, что было от него в зависимости такое множество полководцев, которые собирались в его шатре. Фавоний, который хотел подражать смелости Катона, показывая великое неудовольствие, говорил, что и в нынешнем году не удастся им поесть тускаланских фиг по причине Помпеева любоначалия! Афраний, недавно возвратившийся из Иберии, где он предводительствовал весьма дурно и был обвиняем в том, что продал Цезарю войско, спрашивал, почему не сражаются с купцом, который купил у него провинции. Помпей, этими речами побуждаемый к сражению, против воли своей двинулся к преследованию Цезаря.

А Цезарь продолжал свой путь с великими затруднениями; никто ему не приносил съестных припасов; все его презирали по причине неудачного сражения. По взятии же фессалийского города Гомфы^[50] он не только смог накормить армию, но освободил оную от болезни необыкновенным образом. Воины нашли в городе вина в большом количестве, пили оного много, во всю дорогу предавались удовольствиям и веселью. Пьянством они освободились от болезни, вновь возвратив здоровье.

Когда оба войска остановились при Фарсалии, то Помпей опять принял прежнее намерение; при том явились неблагоприятные знамения, и во сне он увидел дурной сон. Ему показалось, что видел на театре себя самого, и что римляне рукоплескали ему. Но другие военачальники были столь дерзки и так уверены наперед в победе, что Домиций, Спинтер и Сципион спорили между собою, кому из них достанется первосвященническое достоинство Цезаря. Многие посылали в Рим нанять заблаговременно дома, приличные людям, облеченным в сан консульский и преторский: они были уверены, что после войны немедленно получат эти начальства. Более всех оказывали нетерпение всадники, которые были одеты великолепно и гордились блеском своих оружий, хорошими конями, своей красотой, равно как и своим числом: их было семь тысяч, а у Цезаря не более одной тысячи. Пехота Цезаря также не могла сравниться числом с пехотой Помпея, которой противопоставлял сорок пять тысяч человек двадцати двум тысячам.

Цезарь, собрав своих воинов, объявил им, что Корнифиций ведет к нему два легиона и что они уже близко, что в Мегарах и в Афинах стоят пятнадцать когорт под предводительством Калена; потом спросил их, хотят ли они дожидаться прибытия войска или сами решаться на сражение. Все они громким криком изъявили согласие, просили его никого более не дожидаться, но принять все меры и все устроить так, чтобы как можно скорее вступить в бой с неприятелем. Между тем как он очищал священными обрядами свое войско и принес первую жертву, прорицатель сказал ему, что в три дня он вступит с неприятелем в решительное сражение. Цезарь спросил его, не видит ли какого-нибудь благоприятного знамения касательно конца битвы. «Ты сам себе можешь лучше ответить на этот вопрос, — сказал ему прорицатель. — Боги являют великую перемену и оборот в противную сторону в том, что ныне существует. Если ты уверен, что в настоящее время тебе хорошо, ожидай лучшего счастья; если же тебе худо, ожидай лучшего». Ночью перед сражением, обозревая стражи, увидел он около полуночи пламенник небесного огня, который пролетел над его станом и, становясь ярче и блистательнее, казалось, пал в стан Помпея. На рассвете замечено было, что в неприятельском стане господствовал панической страх. Впрочем, Цезарь, не ожидая, чтобы в тот день произошло сражение, поднялся с места, как бы хотел идти к Скотуссе.

Уже шатры были сняты, как соглядатаи, прискакавшие к нему, объявили, что неприятель двинулся и идет на него. Цезарь, обрадовавшись этому известию, принес богам моления свои, начал устраивать фалангу и разделил ее на три части. В средней поставил он Домиция Кальвина; левое крыло дал Антонию; правым же предводительствовал он сам, намереваясь сражаться в десятом легионе. Видя, что неприятельская конница устроивалась против сего легиона, и страшась блеска и множества всадников, велел неприметным образом с тыла двинуться шести когортам, которые поставил он позади правого крыла, и дал им наставление, как поступить при наступлении неприятельской конницы.

Что касается до Помпея, то он предводительствовал сам правым крылом^[51]; левое было под начальством Домиция; в середине стоял Сципион, тесть Помпея. Вся конница устремилась к левому крылу, дабы обойти правое крыло неприятеля и разбить его совершенно на том месте, где находился сам неприятельский полководец. Всадники думали, что никакая глубина пехоты не устоит против них и что все неприятельское ополчение будет расстроено и разбито в прах нападением столь многочисленной конницы. Когда с обеих сторон надлежало дать знак к нападению, что Помпей велел тяжелой пехоте стоять в одном положении, плотно сомкнувшись, и таким образом ожидать нападения неприятелей, пока они будут в расстоянии, что брошенный дрот мог достать их. Цезарь говорит, что и в этом погрешил Помпей, ибо он не знал важности первого с стремлением и быстротой произведенного нападения, каковой придает ударам силы, и до какой степени возбуждает дух воина, воспламеняемый общим движением. В ту самую минуту, когда хотел он двинуть фалангу, приступая уже к делу, увидел он одного из ратных начальников, человека ему преданного и в войне искусного, который внушал подчиненным своим бодрость и увещевал их сражаться всеми силами. Цезарь назвал его по имени и сказал: «Чего ожидать можем, Гай Крассиний, и в каком мы духе?» Крассиний протянул к нему руку и громко отвечал: «Мы славно победим, Цезарь! И сегодня же живого или мертвого меня похвалишь!» Сказав это, он первый ворвался в середину неприятелей, увлекши с собою своих сто двадцать человек. Он изрубил стоявших впереди воинов и продолжал идти вперед, поражая с великою силою, и получил удар мечом в рот, так что острие вышло в затылок.

Наконец вся пехота сошлась и сражалась; Помпеева конница с крыла гордо выступала, вытянув ряды, дабы обойти правое крыло Цезаря, но прежде нежели вступила в бой, выбежали против нее Цезаревы когорты. Они не употребляли по своему обыкновению дротов, бросая их издали, не поражали бедра и голеней неприятелей, но искали их глаза и ранили в лицо. Это делали они по наставлению Цезаря, который был уверен, что эти воины, не искусившиеся в военных трудах, не получавшие ран, будучи молодые люди, цветущие юностью и красотой, будут беречься более всего этих ударов, будут их избегать, боясь как настоящей опасности, так происходящего от них впоследствии безобразия. Это так и случилось. Эти воины не могли снести поднятых дротиков, потеряли бодрость при виде железа, сверкающего перед их глазами, отворачивались и закрывались, оберегая свое лицо. Пришедши в расстройство, обратились к позорному бегству и тем все дело испортили. Немедленно победившие их обошли пехоту и, нападая с тылу, поражали ее.

Как скоро Помпей увидел с другой стороны, что конница рассеялась и предалась бегству, не был уже, так сказать, тот, кто был прежде, забыл, что он Помпей Великий и подобно человеку, поврежденному в уме каким-либо богом, приведенному в изумление божественным гласом или знамением, безмолвный пошел он к своему шатру и там, сидя в бездействии, ожидал будущего, пока наконец все войско его было разбито. Неприятели всходили на вал и сражались с теми, которые стерегли стан. Тогда-то он, как бы прийдя в себя, сказал только эти слова: «Ужели и в стане?» Он скинул тотчас военную и полководческую одежду, надел платье, приличное беглецу, и тайно вышел из стана. Какой участи был он потом подвержен и каким образом был убит, предавшись египтянам, сказано в его жизнеописании.

Цезарь между тем прийдя к валу Помпеева стана и видя множество мертвых неприятелей и других убиваемых над ними, сказал со вздохом: «Этого им хотелось и до такой необходимости довели меня, что когда бы я, Гай Цезарь, совершивший величайшие брани, оставил свои войска, то был бы осужден на смерть!» Азиний Поллион говорит, что эти слова произнесены тогда Цезарем на латинском языке, но впоследствии написаны им на греческом. Убитые большей частью были рабы, умерщвленные при взятии стана. Воинов пало не более шести тысяч^[52]. Цезарь поместил в своих легионах большую часть взятой им в плен пехоты. Многим знатнейшим людям даровал он свободу; в числе их был и Брут, после его умертвивший. Цезарь, не видя его нигде, был сперва в сильном беспокойстве; когда узнал, что Брут спасен и пришел к нему, то изъявил великую радость.

Победу эту предвещали многие знамения; достопамятнейшее есть то, что случилось в Траллах. В храме Победы стоял кумир Цезаря. Земля, на которой оный поставлен был, от природы крепкая и при том вымощена твердым камнем; несмотря на то, из этой земли у подножия Цезарева кумира возникла, говорят, пальма.

В Патавии некто Гай Корнелий, человек искусный в гаданиях, согражданин и знакомый Тита Ливия, сидел в тот день для наблюдения за полетом птиц. Во-первых, как говорит Тит Ливий, предузнал он время сражения и сказал присутствовавшим, что дело совершается и что противоборники сошлись. После того, продолжая свои наблюдения, увидел знамение, вспрыгнул с восторгом и вскричал: «Ты победил, Цезарь!» Предстоявшие были в изумлении, он снял с головы своей венок и поклялся, что не наденет его прежде, как когда самое дело не докажет истину его науки. Что это так случилось, о том свидетельствует Ливий.

Цезарь, возвратив независимость фессалийцам в дар за победу, в земле их одержанную, преследовал Помпея. Он переправился в Азию и дал независимость гражданам Книда из угождения к Феопомпу^[53]. Всем жителям Азии отпустил третью часть налогов. По прибытии своем в Александрию после убиения Помпея, Феодот принес ему голову сего полководца^[54]; Цезарь отвратился от него с ужасом, но принял печать Помпея и заплакал. Он принял к себе всех друзей Помпея, которые блуждали по Египту, были пойманы царем, и оказал им благодеяние, а друзьям своим в Риме писал, что самое великое удовольствие, которое получил от своей победы, было то, чтобы всегда спасать некоторых из воевавших против него граждан.

Что касается до войны, которую вел он в Египте, одни думают, что она не была нужна, что предпринята из любви к Клеопатре, что была для него и бесславна, и опасна. Другие обвиняют в том царских чиновников, особенно же евнуха Потина, имевшего великую в правлении силу; незадолго перед тем он умертвил Помпея, изгнал Клеопатру и тайно злоумышлял против Цезаря, который, как уверяют, возымев подозрение, для предохранения своей жизни тогда в первый раз проводил ночи в пиршествах. Явные поступки Потина были столь же неприязненны, как и козни его; он действовал против Цезаря и говорил много к обесславлению его и к возбуждению против него ненависти; воинам его отмеривал самый дурной и старый хлеб, делая при том замечания, что они должны сие терпеть и быть тем довольны, ибо едят все чужое. За столом употреблял он сосуды деревянные и глиняные и говорил, что все серебряные и золотые сосуды у Цезаря за должные ему деньги. В самом деле отец тогдашнего царя^[55] должен был Цезарю семнадцать миллионов пятьсот тысяч драхм. Цезарь прежде всего подарил детям его часть должной ему суммы, но тогда требовал десять миллионов для содержания войска. Потин советовал ему тогда выехать из Египта и заняться важнейшими делами и уверял его, что деньги получит после с благодарностью, но Цезарь отвечал ему, что не имеет нужды в египетских советниках. После того он вызвал к себе тайно Клеопатру.

Она взяла с собою только Аполлодора Сицилийского, одного из друзей своих, села в малую лодку и пристала ко дворцу при наступлении ночи; однако пройти тайно внутрь оного было невозможно. Клеопатра скрылась в узел постельных уборов и растянулась в нем во всю длину; Аполлодор, обвязав ремнем узел, принес его к Цезарю. Говорят, что Цезарь был пленен первой хитростью Клеопатры, которая показалась ему прелестной; он был побежден приятностью ее вида и разговора, примирил ее с братом с тем, чтобы она царствовала вместе с ним.

Во время пиршества, последовавшего за примирением, брадобрей, раб Цезаря, по робости которой всех на свете превосходил, не оставляя ничего без замечания, все подслушивая и любопытствуя все знать, понял, что полководец Ахилла и евнух Потин злоумышляли на жизнь Цезаря. Цезарь, будучи о том извещен, приставил стражу к мужеской половине дома и Потина умертвил. Ахилла убежал к войску и воздвиг против Цезаря войну тяжкую и опасную, ибо с самыми малыми силами должен был защищаться против всего города и войска^[56]. Во-первых, был он подвержен опасности тем, что неприятели отрезали ему воду^[57], и все каналы и водопроводы были завалены неприятелями; во-вторых, по отнятии у него флота был он принужден удалить от себя опасность огнем, который от морской оружейной распространился до книгохранилища и превратил его в пепел^[58]. В-третьих, когда при Фаросе дано было сражение, вспрыгнул он с валу в лодку и устремился на помощь сражавшимся, но как египтяне со всех сторон его окружали, то он бросился в море и вышел на берег вновь с великим трудом и опасностью^[59]. Говорят, что в это время держал он несколько книжек, которых не выпускал из рук, несмотря на то, что на него обратили стрелы и он часто погружался в воду; одной рукою он поднимал книжки выше воды, а другою греб. Люди его немедленно были потоплены. Наконец, когда и царь перешел к неприятелям, то Цезарь напал на них, дал сражение и разбил их^[60]. На месте легло много неприятелей, а египетский царь пропал без вести.

Цезарь после того отправился в Сирию, оставя Клеопатру царицей Египта. Вскоре она родила сына, которого александрийцы прозвали Цезарионом. Из Сирии Цезарь переехал в Азию, где уведомился, что Домиций, побежденный Фарнаком^[61], сыном Митридата, убежал в Понт с немногими силами. Между тем Фарнак, пользуясь неумеренно победой, не довольствуясь тем, что владел уже Вифинией и Каппадокией, хотел еще покорить Малую Армению и возбуждал против римлян всех тамошних царей и владетелей. Цезарь пошел на него немедленно с тремя легионами и дал ему великое сражение при городе Зеле^[62]; он выгнал Фарнака из Понта, принудил его бежать и совершенно истребил его войско. Он извещал бывшего в Риме приятеля своего Матия о быстроте этой победы следующими словами: «Пришел, увидел, победил»^[63]. На латинском языке эти слова имеют одно окончание; краткость их сопряжена с некоторой приятностью.

Затем Цезарь переехал в Италию; прибыл в Рим в конце года и вторично был избран диктатором^[64]. До него это достоинство целый год никогда не продолжалось. Цезарь был избран консулом и на следующий год. Он был порицаем за то, что возмутившихся воинов и умертвивших двух преторов Коскония и Гальбу, вместо всякого наказания, назвал мещанами^[65], дал из них каждому по тысяче драхм и отделил им в Италии пространную часть земли. Впрочем, его винили за неистовство Долабеллы^[66], и за сребролюбие Матия, и за пьянство Антония. Последний сломал дом Помпея и перестраивал его, как бы он был для него мал. Все это римлянам было неприятно. Хотя Цезарю известны были их проступки и был ими недоволен, однако необходимость заставляла его употреблять этих людей по причине перемен, которые предполагал произвести в правлении.

После сражения при Фарсале Катон и Сципион убежали в Ливию^[67]; царь Юба помогал им, и они собрали важные силы. Цезарь решился идти против них. Он переправился в Сицилию около времени зимнего поворота солнца, и дабы военачальников своих лишить всякой надежды на замедление или отсрочку; он раскинул свой шатер на самом берегу моря. Как скоро подул благоприятный ветер, он сел на корабль и отправился с тремя тысячами пехоты и малым числом конницы. Высадив их на берег, он поворотил тайно назад, беспокоясь о прочей многочисленной силе, но встретил ее на море и привел к своему стану. Он узнал, что неприятели были ободрены некоторым древним прорицанием, которое уверяло их, что род Сципионов всегда будет побеждать в Ливии. Желая ли унизить шуткой неприятельского полководца Сципиона, или всерьез обратить к себе исполнение прорицания, — трудно постигнуть настоящей его цели, — Цезарь ставил всегда впереди ополчения, как полководца, некоего Сципиона Салутиона^[68], из дома Сципионов Африканских, которого имел при себе и который впрочем был человек ничтожный и всеми пренебрегаемый. Цезарь был принужден часто, вступая в сражение с неприятелями, вызвать его к бою. Воины его не имели ни довольно хлеба для себя, ни корма для лошадей. Они принуждены были кормить лошадей своих морской травой, с которой смывали соленость, и примешивали к ней, как бы для приправы, немного полевой травы.

Нумидийцы, страшные своим числом и быстротою своих движений, обладали местностью. Однажды, когда Цезаревы конные, будучи без дела, оставили лошадей служителям и, сидя спокойно, смотрели с удовольствием на одного ливийца, который перед ними плясал и играл на флейте с удивительным искусством. Неожиданно неприятели, обойдя их, напали на них; одних умертвили, других преследовали и вместе с ними ворвались в стан. Когда бы Цезарь сам, и вместе с ним Азиний Поллион, не поспешили к ним на помощь и на самом валу не остановили бегущих, то война была бы тогда же кончена. В другой раз так же дано было сражение, в котором неприятели одержали верх^[69]. Цезарь остановил знаменосца, схватил за шею, поворотил его и сказал: «Вот где неприятели!»

Эти успехи ободрили Сципиона до того, что он хотел дать решительное сражение. Оставя на одной стороне Афрания, на другой Юбу, стоявших станом в некотором друг от друга расстоянии, он занялся укреплением одного места выше озера, близ города Тапса, дабы оно могло служить для всего войска его убежищем во время сражения. Между тем, в то время как он производил сию работу, Цезарь, пройдя с неимоверной скоростью болотистые места, имеющие потаенные выходы, одних обошел, на других напал спереди и обратил в бегство. Пользуясь благоприятными обстоятельствами и сопутствием счастья, одним устремлением занял он не только стан Афрания, но и стан нумидийцев, из коего Юба убежал. В несколько часов завладел тремя станами, умертвил пятьдесят тысяч неприятелей, не потеряв и пятидесяти воинов. Вот как некоторые описывают это сражение. Другие напротив того уверяют, что Цезаря и в деле не было, ибо в то самое время, как он строил войско, случились с ним обыкновенные его припадки. Как скоро почувствовал, что болезнь уже начинала действовать^[70], прежде нежели совсем ею быть одержанным и лишиться чувств, но уже колеблемый, был перенесен в одну из ближайших башен, где и пребывал он в тишине. Что касается до консулов и преторов, спасшихся бегством, то некоторые, будучи схваченными, сами себя умертвили, а многих предавал смерти сам Цезарь^[71].

Цезарь хотел поймать Катона живым и с этим намерением спешил в Утику. Катон стерег этот город, и потому он не участвовал в сражении. Цезарь, узнав, что он сам себя умертвил, явно показал, что это было для него неприятно, но почему, неизвестно. Он сказал только: «О Катон! Я завидую твоей смерти, ибо ты позавидовал мне в славе спасти тебя». Впрочем, сочинение его об умершем уже Катоне не есть доказательство души укрощенной и примирившейся с ним. Пощадил ли бы он живого Катона, когда уже на бесчувственного излил столько гнева? С другой стороны, некоторые, судя по его кротости к Цицерону, к Бруту и к несчетному множеству других воевавших с ним, думают, что то сочинение есть произведение не ненависти, но политического честолюбия, и что к оному поводом было следующее. Цицерон написал похвалу Катону, и сочинение сие названо им «Катон». Многие читали эту книгу с великим удовольствием, как сочинение искуснейшего оратора о прекраснейшем предмете. Это было Цезарю неприятно: он почитал осуждением себя все сказанное в пользу человека, который лишился жизни через него. Он собрал многие нарекания на Катона и книгу свою назвал «Антикатон». И то и другое сочинение имеет многих защитников из уважения к Цезарю и Катону.

По возвращении своем в Рим из Ливии он произнес речь к народу о своей победе, уверяя, что покорил земли столько, что ежегодно принесет в общественную казну двести тысяч аттических медимнов зерна и три миллиона фунтов оливкового масла. Потом он торжествовал триумфы — египетский, понтийский и ливийский^[72] — не над Сципионом, но над царем Юбой. Молодой сын сего царя, называвшийся также Юбой^[73], попался ему в плен и был показываем в сем триумфе. Он попал в счастливейший плен, посредством которого из варвара и нумидийца превратился в ученейшего греческого писателя. После триумфов Цезарь роздал воинам великие дары, а народ тешил пиршествами и зрелищами. На двадцати двух тысячах столах^[74] угостил он почти всех граждан; он дал им зрелища гладиаторов и морское сражение в честь дочери своей Юлии, которая давно умерла.

Затем была произведена перепись народа. Вместо трехсот двадцати тысяч граждан найдено всего полтораста тысяч^[75]. Такую-то пагубу принесла городу междоусобная война, и столько-то истребила народа, не считая бедствий, постигших Италию и другие провинции.

По окончании этих дел Цезарь был избран в четвертый раз консулом^[76] и отправился в Иберию против Помпеевых сыновей. Они были еще молоды, но собрали важные по числу своему силы и оказывали смелость, которая делала их достойными военачальства. Цезарь доведен был ими до последней крайности. Сражение самое кровопролитное дано было при Мунде^[77]. Цезарь, видя, что его воины были вытесняемы и с трудом могли устоять, бегал по рядам и кричал им, что если они уже ничего не стыдятся, пусть возьмут его и предадут мальчишкам. Ему удалось наконец с большим напряжением отразить неприятелей, которых умертвил тридцать тысяч; своих лучших воинов потерял он до тысячи^[78]. После сражения сказал он друзьям своим, что много раз сражался за победу, но что ныне в первый раз сражался за жизнь свою. Победу эту одержал он на Дионисиевых празднествах, во время которых и Помпей Великий, как замечают, выступил в поход. От этого времени до последнего сражения прошло четыре года. Младший из детей Помпеевых убежал^[79], а по прошествии немногих дней Дидий принес Цезарю голову старшего.

Эта была последняя война, которую вел Цезарь. Ничто столько не огорчило римлян, как триумф, который он торжествовал после этого сражения, в котором не победил ни инородных владельцев, ни варварских царей. Истребив род и детей величайшего среди римлян мужа, гонимого судьбою, торжествовать потом над бедствиями отечества казалось непристойным, ибо, по-видимому, он веселился злом, в котором перед богами и людьми ничем другим не мог оправдать себя, как только тем, что произвел оное по необходимости. В прежних междоусобных бранях он никогда не посылал в Рим ни вестника, ни письма с извещением о победе, как бы он стыдился своей славы.

Впрочем, римляне преклонили главу перед счастьем сего мужа, приняли ярмо, на них наложенное и, почитая единоначалие отдохновением после междоусобных браней и бедствий, сделали его диктатором на всю жизнь. Это было явная тиранния: к безответственности единовластии присоединена была беспрерывность. Цицерон предложил в сенате первые почести, великость которых была некоторым образом человеческая, но другие после него, прибавляя к ним чрезвычайные почести и стараясь в том превзойти друг друга, сделали тем Цезаря неприятным даже самым миролюбивым гражданам; странными и надутости преисполненными предписаниями они возбудили к нему ненависть. Думают, что ненавистники Цезаря не менее самых ласкателей содействовали к тому, дабы против него иметь сколько можно более предлогов и дабы оправдать свой против него умысел важностью его проступков, ибо по пресечении междоусобных браней, казалось, не было более причин жаловаться на него, и римляне не без основания воздвигли храм милосердия в знак благодарности за кротость его. В самом деле он простил многих из тех, кто против него поднял оружие, а некоторым из них дал почести и начальства; как например, Брут и Кассий получили от него преторское достоинство. Он не захотел, чтобы кумиры, воздвигнутые в честь Помпею, лежали на земле, но велел их восстановить. Цицерон при этом сказал, что Цезарь, подняв кумиры Помпея, утвердил свои. Когда его приближенные советовали ему окружить себя телохранителями и многие из них сами предлагали ему свои услуги, Цезарь заявил, что лучше однажды умереть, чем ежедневно ожидать смерти. Почитая приверженность народа лучшей и вернейшей стражей, он старался о приобретении оной угощениями и раздачей хлеба, и воинство привязывал к себе поселениями, из которых важнейшие были водворены в Карфагене и Коринфе^[80]. По случаю эти города в одно время прежде были разрушены и ныне в одно время вместе восстановлены.

Что касается до знати, одним обещал на будущее время консульства и претуры; других утешал другими почестями и начальствами; всем льстил надеждой, старался показывать, что он начальствует по их воле. По смерти консула Максима, которому оставался еще один день быть в консульском достоинстве, Цезарь на один этот день сделал консулом Каниния Ребилия. Когда многие шли его поздравить и проводить по обыкновению, то Цицерон сказал: «Пойдем скорее, пока еще не кончилось его консульство».

Прежние великие и многочисленные его подвиги не позволяли его честолюбию и склонности природной к великим предприятиям наслаждаться спокойно трудами плодов своих, казалось, первые его дела будучи только побуждением и, так сказать, под гнетом к будущим, возрождали в нем мысли к большим предприятиям, и воспламеняли желанием к приобретению новой славы, как бы настоящей довольно уже насладился. Страсть эта была неким соревнованием с самим с собой, как бы к другому, и некоторый спор будущих его деяний с бывшими. Он имел намерение и готовился идти войной на парфян, и покорив их, имел намерение обойти Понт через Гирканию вдоль Каспийского моря и Кавказа и вступить в Скифию. Наконец, пройдя смежные с Германией области и саму Германию, возвратиться в Италию через Галлию и таким образом совершить круг римской державы, поставить Океан пределом ее отовсюду.

Между тем хотел он прокопать канал через коринфийский перешеек и приставил к делу сему Аниена. Также намеревался направить течение Тибра глубоким током от самого Рима к Цирцеям и впустить его в море у Таррацины, дабы тем доставить безопасность и удобность приезжающим в Рим для торговли. Сверх того он хотел высушить болота при Пометии и Сети^[81] и превратить их в поля, которые могли быть обрабатываемы многими тысячами людей. Предначертано было сделать насыпи на ближайших к Риму берегах, которые были наводняемы морем, и очистить мели и подводные камни у Остийского берега, завести пристанища, достаточные для такого множества судов. Ко всему этому делаемы были приготовления.

Устройство календаря и исправление неровностей в летоисчислении, учиненное им с философическою точностью и приведенное к концу, было дело для всех чрезвычайно полезное^[82]. Не только в самые древние времена у римлян периоды месяцев в отношении к году были перемешаны, от чего жертвоприношения и празднества мало-помалу перешли наконец в противоположные первоначальным времена года. Но и в тогдашнем кругообращении солнца народ не имел понятия о этих предметах; и только одни жрецы знали, в какой момент надо произвести исправление, и когда никто того не ожидал, вписывали прибавочный месяц, который назывался мерцедонием. Говорят, что Нума первый ввел этот месяц, изобретши это пособие к исправлению погрешностей касательно кругообращения небесных тел, однако действительное лишь на недолгое время. Об этом говорится в его жизнеописании. Цезарь предложил лучшим философам и математикам решить задачу сию и создал особенное и точнейшее исправление в календаре, основанное на лучших методах. Оным римляне пользуются и поныне, и, по-видимому, менее других народов повержены ошибке касательно неровности месяцев. При всем том и это было порицаемо теми, для которых могущество его было тягостно и неприятно. Некто сказал в присутствии Цицерона, что «завтра взойдет созвездие Лиры». «Да! По указу!» — отвечал он, как будто бы и это явление принималось по желанию людей.

Самую сильную и смертельную к нему ненависть возбудило желание его быть царем. В глазах народа это было первейшей его виной; для тех, кто давно питал к нему вражду, это подавало им благовиднейший предлог. Те, кто хотел дать Цезарю царское достоинство, не преминули рассеять в народе, что по Сивиллиным писаниям тогда парфяне могут быть покорены, когда римляне пойдут на них под предводительством царя; в противном случае предприятие их останется тщетным. При возвращении Цезаря в Рим из Альбы они осмелились в приветствии своем назвать его царем. Народ был тем встревожен и самому Цезарю было то неприятно; он сказал, что называется Цезарем, а не царем; последовало всеобщее молчание, и Цезарь удалился мрачным и недовольным.

Некогда в сенате определены ему были чрезвычайные почести. Он сидел на рострах; когда консулы и преторы, за которыми следовал и весь сенат, приблизились к нему, Цезарь не встал перед ними, как бы предстали перед ним какие-нибудь частные лица; он отвечал только, что почести, которыми пользуется, более надлежало сократить, нежели распространить. Такой поступок его огорчил не только сенат, но и весь народ, который в лице сената почитал республику обруганной. Все те, кто мог не оставаться тут, удалились тотчас с печальным видом. Цезарь понял их неудовольствие; уходя немедленно к себе домой, снял с шеи своей тогу и кричал друзьям своим, что он готов предать себя тому, кто хочет его умертвить. Впоследствии он оправдывал свой поступок болезнью, ибо люди, одержимые ею, лишаются чувств, когда стоя должны говорить к народу; от чего они смущаются, колеблются и бывают подвержены головокружению. Но он не был болен. Цезарь хотел встать перед сенатом, но Корнелий Бальб, один из друзей его, или, лучше сказать, ласкателей, удержал его, сказав: «Ужели не помнишь, что ты Цезарь? Ужели не потребуешь, чтобы они тебе оказывали почтение, как человеку, превышающему их?»

К этим неудовольствиям народа присоединилось и оказанное трибунам оскорбление. Празднуемы были тогда Луперкалии. Касательно сего празднества многие пишут, что в древности оно было пастушеское торжество, отчасти подобное Аркадским Ликеям. Многие из благородных молодых людей и правителей бегают по городу нагие и для забавы и смеху бьют косматыми ремнями тех, кто им попадается. Многие из знатнейших женщин с намерением идут к ним навстречу и подставляют им обе руки, как ученик, для получения ударов. Рождающие детей думают, что будут от того счастливо рождать, а бесплодные, что это поможет рождать детей. Цезарь смотрел на эти забавы, сидя на рострах на золотом стуле, в триумфальной одежде. Антоний, тогдашний консул, был один из тех, кто участвовал в священном торжестве. Он пришел на форум; народ дал ему дорогу; он хотел надеть на Цезаря несомую им диадему, увитую лавровым венком. Раздались рукоплескания, но не громкие, от немногих приставленных на то людей. Цезарь отверг диадему, и весь народ зааплодировал. Антоний вторично принес диадему, и опять захлопали немногие; Цезарь ее не принял, и все вновь рукоплескали. Цезарь, видя из сего ответа неудовольствие народа, встал и велел отнести диадему на Капитолий. В то самое время найдены кумиры его, украшенные царскими диадемами. Трибуны Флавий и Марулл пришли и сорвали их с кумиров, поймали тех, кто первые Цезаря приветствовал царем, и повлекли их в темницу. Народ следовал за ними с рукоплесканием и называл их «Брутами», ибо Брут прекратил в Риме царское наследие и перенес всю власть к сенату и народу. Цезарь, раздраженный этим поступком, лишил Марулла и Флавия трибунского достоинства, обвиняя их в Народном собрании и вкупе ругаясь над самим народом, несколько раз называл этих мужей «брутами» и «киманцами»^[83].

Это происшествие заставило многих граждан обратиться к Марку Бруту, который родом со стороны отца происходил от древнего Брута, а со стороны матери от знаменитейшего дома Сервилиев; он был притом зять и племянник Катона. Почести и милости, которыми осыпал его Цезарь, охлаждали в нем рвение к уничтожению единовластия; не только был он им спасен при Фарсале во время поражения Помпея, не только спас он многих из своих друзей, выпросил им у Цезаря прощение, но сверх того пользовался великим при нем доверием и в то время получил от него славнейшую претуру^[84], будучи предпочтен Кассию, который также его искал, в четвертый же год после того следовало ему быть консулом. Говорят, что Цезарь касательно претуры сказал, что требование Кассия справедливо, но что он не может обойти Брута. Когда уже заговор производился в действо, какие-то люди донесли Цезарю на Брута, но он не обратил на то никакого внимания. Но прикоснувшись рукой к своему телу, сказал им: «Брут подождет этой кожи». Почитая его достойным начальствовать за его добродетели, он думал, что ради сего начальства не будет к нему столь неблагодарен и не сделает дурного дела.

Те, кто желал перемен, либо обращал взоры на одного Брута, либо полагали всю свою надежду, но не смея говорить с ним прямо, наполнили ночью разными записками трибуну и стул, на котором сидел, как претор, занимаясь делами. Содержание записок было следующее: «Ты спишь, Брут!» или: «Нет! Ты не Брут!» Кассий, заметя, что эти напоминания мало-помалу возбуждали его честолюбие, приступал к делу сильнее, чем прежде, и раздражал его, питая сам некоторую личную вражду к Цезарю по тем причинам, о которых сказано мною в жизнеописании Брута. Цезарь сам имел к нему подозрение; некогда разговаривая со своими друзьями, сказал им: «Чего хочется Кассию, по вашему мнению? Он мне весьма не нравится; он слишком бледен». Некогда донесено ему было на Антония и Долабеллу, будто бы они предпринимали новые перемены. «Я не очень боюсь, — отвечал он, — этих жирных и хорошо причесанных; более боюсь тех бледных и тощих», разумея Кассия и Брута.

По-видимому, определения судьбы не только неожиданны, сколько неизбежны. Говорят, что в то время видны были необыкновенные знамения и явления. Может быть, в таком страшном происшествии не стоит упомянуть о воздушных сияниях и о звуках, которые раздавались ночью в разных местах, о уединенных птицах, которые слетели на площадь. Философ Страбон повествует, что тогда явились многие люди, несущиеся как бы в огне, что из руки невольника некоего воина исходило великое пламя, и казалось зрителям, что он горел; огонь погас, и человек ничего дурного в себе не чувствовал. Цезарь сам, по принесении жертвы, нашел закланное животное без сердца: сие знамение показалось неблагоприятным, ибо животное без сердца существовать не может. По уверению многих писателей какой-то прорицатель предсказал ему, чтобы в день, называемый идами месяца марта^[85] он берегся великой опасности. Когда настал день, то Цезарь, идучи в сенат, пошутил с прорицателем, говоря ему: «Мартовские иды наступили!», на что прорицатель отвечал ему спокойно: «Да, наступили, но не прошли».

За день до смерти своей был он угощаем Марком Лепидом; он подписывал письма, по своему обыкновению, лежа. В разговоре рассуждаемо было, какая смерть самая лучшая. Цезарь, предупредив всех, сказал громко: «Неожиданная!» После этого, когда он предался сну вместе с женой, по своему обыкновению, то вдруг все двери и окошки спальни растворились; Цезарь был встревожен шумом и светом луны, которая освещала комнату; он заметил, что Кальпурния спала глубоким сном, но издавала тяжкие стенания и произносила неясные слова. Ей казалось, что она оплакивала умерщвленного супруга своего, держа его в объятиях своих. Иные говорят, что жена его увидела совсем другой сон. По постановлению сената было пристроено, как повествует Ливий, к дому Цезаря, для большего украшения и важности, возвышение^[86]. Кальпурнии приснилось, что эта пристройка разрушилась; она жалела о ней и плакала. Поутру просила она Цезаря не выходить, если можно, из дома и отложить собрание сената; если же он нимало не уважает ее снов, то разведать о будущем другими средствами, гаданием и жертвоприношением. Он сам, по-видимому, не был без страха и подозрения. До того времени он не заметил в Кальпурнии женской слабости к суеверию, но тогда видел ее в сильном беспокойстве и страхе. Когда же и жрецы по принесении многих жертв объявили ему, что знамения неблагоприятны, то он решился послать Антония распустить сенат.

Но Децим Брут по прозванию Альбин, к которому Цезарь имел великую доверенность, так что назначил его вторым по себе наследником, но который участвовал в заговоре другого Брута и Кассия, боясь, чтобы Цезарь не отсрочил собрания сената и тем не обнаружился их умысел, смеялся над прорицателями и осуждал Цезаря, представляя ему, что сам подает причины сенату жаловаться на него, что сенат обижается такими его поступками, что сенаторы собрались по его приказанию и что все готовы утвердить, чтобы он был провозглашен царем всех, вне Италии состоявших провинций и носил бы царский венец, странствуя по оным, как на суше, так и на море. «Если, — говорил он, — в то время, когда они тебя ожидают, получат приказание разойтись; если им объявить, что ты сегодня не будешь, а придешь в другой раз, когда Кальпурния увидит благоприятнейшие сны, то что скажут тогда твои завистники? Потерпят ли, чтобы кто-нибудь из друзей твоих осмелился доказать, что это не тиранническая власть и что состояние их не рабское? Если ты, — продолжал он, — непременно хочешь беречься этого дня, как несчастного, то лучше самому идти в сенат и просить его отложить заседание». С этими словами Брут взял за руку и повел Цезаря. Едва они вышли из дома, как чужой невольник, который хотел с ним говорить, не будучи в состоянии приступить к нему по причине великого числа людей и тесноты, ворвался наконец в дом и, предав себя Кальпурнии, просил, чтобы его содержали под присмотром до того времени, как Цезарь возвратится, ибо хотел открыть ему важные дела.

Артемидор из Книда, который преподавал греческую словесность, и потому был в связи с Брутом и другими заговорщиками и знал все то, что происходило, пришел к нему с запиской, в которой заключалось все то, что он хотел ему сказать. Но видя, что Цезарь принимал другие записки и передавал их своим служителям, он пришел как можно ближе к нему, сказал: «Цезарь! Эту прочти один и скорее; в ней заключаются великие дела, которые до тебя касаются». Цезарь принял ее, но великое множество тех, кто ему попадался, помешали ему ее читать, хотя он несколько раз принимался. Он вступил в сенат, держа в руке одну эту записку. Некоторые говорят, что она подана ему другим, и что Артемидор к нему и не подходил, но был от него оттесняем во все время пути толпой окружавших его людей.

Это, может быть, есть игра случая. Но место, где совершилось сие ужасное происшествие, где сенат собирался и где был лежащий кумир Помпея, было здание, воздвигнутое Помпеем самим и служившее украшением его театру, а потому казалось, что некое высшее существо избрало и назначило нарочно сие место. Говорят, что Кассий перед убийством смотрел на кумир Помпея и в безмолвии призывал его, хотя впрочем не был он чужд Эпикурова учения; но, по-видимому, в то время и при наступлении опасности был он одушевлен исступлением и энтузиазмом, который заступил место прежних рассуждений. Антоний, верный друг Цезаря, одаренный телесной крепостью, был задержан вне сената Брутом Альбаном, который нарочно завел с ним продолжительный разговор.

При вступлении Цезаря сенаторы встали, изъявляя ему почтение. Брут и заговорщики обступили сзади стул его, другие, встречая его, присоединяли свои просьбы к просьбам Туллия Кимвра, который просил о возвращении из изгнания брата своего; они провожали Цезаря с просьбами до самого кресла. Цезарь сел и отказал им несколько раз; когда же они еще более приставали к нему, то он изъявил каждому порознь свое неудовольствие. Тогда Туллий, взяв обеими руками тогу его, сорвал ее с шеи, и это было знаком к нападению. Кассий дал ему мечом в затылок первый удар, но не смертельный и неопасный, будучи по-видимому смущен вначале сего великого предприятия. Цезарь, обратившись к нему, схватил меч и задержал его. В одно и то же время вскричали: раненый Цезарь по-латыни: «Злодей Каска! Что ты делаешь?», а Кассий по-гречески: «Брат, помоги!» Таким образом все началось. Те, кто ничего не знал о происходящем, были объяты ужасом и исступлением; они не смели ни бежать, ни защищать его, ни испустить голоса. Приготовившиеся к умерщвлению Цезаря, показав обнаженные мечи, обступили его вокруг; куда ни поворачивался он, всюду встречая одни мечи и наносимые ему в лицо и глаза удары, вращался между руками своих убийц подобно поражаемому дикому зверю. Положено было между ними нанести ему удар и принять участие к убиению. По этой причине и Брут нанес ему один удар в пах^[87]. Некоторые уверяют, что Цезарь боролся с другими убийцами, вертелся туда и сюда и кричал, но, увидя Брута с обнаженным мечом, он накинул на голову свою тогу и предал себя их ударам. Случайно или с намерением убийц он был повлечен к подножию Помпеева кумира, который обагрился кровью Цезаря. Казалось, что Помпей присутствовал при наказании своего врага, наклоненного под ноги его и борющегося со смертью от множества полученных ударов. Говорят, что нанесено было ему двадцать три раны. Многие из заговорщиков также переранились, направляя столько ударов на одно тело.

По совершении убийства Брут выступил вперед, чтобы сказать нечто о происшедшем, но сенаторы, не имея силы ничего слушать, предались бегству и тем распространили беспокойство и страх в народе, который ничего не знал о случившемся. Одни запирали дома свои, другие оставляли свои лавки, все бежали одни к тому месту, дабы увидеть, что случилось, другие — оттуда, уже насмотревшись. Антоний и Лепид, первые друзья Цезаря, скрылись в чужих домах. Между тем Брут и другие заговорщики, еще горящие убийством и показывая обнаженные мечи, шли вместе из сената на Капитолий. Они не походили на бегущих, но казались веселыми и бодрыми, призывающими народ к вольности и принимали к себе отличных граждан, которые с ними встречались. Некоторые приставали к ним и шли вместе с ними, присваивая себе славу этого дела, как будто бы и они в нем участвовали; из числа их Гай Октавий и Лентул Спинтер впоследствии наказаны за свое тщеславие Антонием и молодым Цезарем, которыми они были умерщвлены; хотя не приобрели и той славы, ради которой умерли, ибо никто им не верил; да и наказавшие их не за деяние, но за помышление мстили им.

На другой день Брут и его сообщники сошли с Капитолия и говорили речи народу, который не изъявлял неудовольствия на происшедшее и не хвалил его, но молчанием своим показывал, что жалел о Цезаре и стыдился Брута. Сенат, желая предать все забвению и примирить разные стороны, определил чтить Цезаря, как бога, и не делать ни малейшей перемены во всем том, что он постановил во время управления своего, а заговорщикам назначил провинции и оказал приличные почести. Все думали, что все успокоилось и что дела устроены наилучшим образом.

Но когда распечатано было завещание Цезаря и найдено, что каждому римлянину назначен важный подарок^[88]; когда увидели несомое через площадь тело его, изрубленное множеством ударов, то народное множество не сохранило более никакого порядка и спокойствия. Собрав с площади в кучу стулья, столы и рогатки, граждане подложили огонь и сожгли тело его^[89]. Потом взяв горячие головни, побежали к домам заговорщиков, чтобы сжечь их; другие бегали по всем частям города, чтобы их поймать и растерзать; однако никто из них не попался им, все они скрылись.

Цинна^[90], один из Цезаревых друзей, увидел в прошедшую ночь странный сон. Приснилось ему, что Цезарь призывал его к ужину, что он от сего отказывался и что Цезарь тащил его за руку, хотя он не хотел и противился ему. Услышав, что на площади предается огню тело Цезаря, он пошел оказать ему последний долг, хотя сновидение устрашало его и он был одержим лихорадкой. Лишь показался он на площади, как некто в народе спросил другого, кто он такой; в ответ сказали ему, что это Цинна; имя его перешло ко всем от одного к другому, и начали говорить, что это один из Цезаревых убийц, ибо в числе их подлинно был некий Цинна^[91]. Народ, думая, что это тот самый, схватил его и растерзал. Это происшествие навело страх на Брута и Кассия и на других заговорщиков, которые по прошествии немногих дней вышли из города. Что ими произведено и каков был конец их, сказано мною в жизнеописании Брута.

Цезарю было пятьдесят шесть лет от роду, когда его убили. Помпея пережил он не более чем на четыре года. Он ничего более не приобрел, как только имя начальства и верховной власти, за которой гнался всю жизнь свою с великими опасностями и которую насилу он приобрел и которая возбудила в согражданах его зависть. Однако великий гений-хранитель его, который во всю жизнь ему помогал и по смерти его мстил за его убиение, гоня на море и на суше его убийц и отыскивая их, пока не остался ненаказанным ни один из тех, кто хоть слегка или рукой коснулся этого злодеяния или помышлением в оном участвовали^[92].

Из всех происшествий человеческой жизни всего удивительнее то, что случилось с Кассием. Потерпев поражение при Филиппах, умертвил он себя тем самым ножом, который употребил против Цезаря.

Из сверхъестественных же явлений замечательнее всего было появление великой кометы, которая в течение семи дней после смерти Цезаря была видима с великим сиянием на небе, а потом исчезла. Удивительно также и тогдашнее помрачение солнечных лучей. Во весь тот год солнце восходило бледно и без блеска, оно испускало жар слабый и недействительный. Воздух был тяжел и мглист по причине слабости теплоты его, которая не могла его разжидить и разрешить; плоды недозрелые и несовершенные увядали по причине стужи окружавшего их воздуха.

Призрак, явившийся Бруту, доказал более всего, что умерщвление Цезаря не было богам приятно. Оный состоял в следующем. Когда этот полководец у Абидоса намеревался перевести войско из Азии в Европу, то ночью отдыхал по обыкновению в шатре своем; он не спал, но размышлял, заботясь о будущем. Говорят, что он менее всех полководцев был склонен ко сну, и мог весьма долгое время сохранить себя бодрствующим. Послышался ему шум у дверей; посмотрев на ту сторону при слабом свете погасающей уже лампады, увидел он призрак человека необыкновенной величины и странного вида. Сперва он приведен был в смятение, но видя, что он ничего не делал и не говорил, но стоял в безмолвии у его ложа, спросил его: «Кто ты!» — «Я злой гений твой, Брут. Ты меня увидишь при Филиппах». «Увидимся!» — отвечал Брут смело, и призрак исчез с глаз. Впоследствии дал он сражение при Филиппах против Антония и молодого Цезаря. В первой битве он разбил неприятеля, устроившегося против него, преследовал его, овладел станом Цезаря. Он намеревался дать еще сражение; тогда ночью опять увидел тот самый призрак, который, однако, ничего ему не сказал. Брут понял, что было ему предопределено, и потому ввергался во все опасности, не щадя себя; однако в сражении не был убит. Когда войско его было разбито, то он убежал на какую-то скалу и, прижав грудь к обнаженному мечу, как говорят, при помощи некоего приятеля, который усилил удар, сам себя умертвил.

---

1. …Цезаря с Корнелией… — Гай Юлий Цезарь родился в 654 году от основания Рима, за 100 лет до Р. Х., в шестое консульство Мария, 12 числа месяца квинтилия, который в честь его впоследствии переименован в юлий (июль). На шестнадцатом году своей жизни он лишился отца, на семнадцатом году женился на Корнелии, дочери Цинны, по совету Мария, отказавшись от брака с Коссуцией, дочерью богатого римского всадника.
2. …и искал жреческой должности. — По словам Светония и Веллея Патеркула, Цезарь еще при Марие был фламином — жрецом Юпитера; но Сулла лишил его этого достинства.
3. …при острове Фармакусса… — Фармакусса — остров у побережья Ионии, недалеко от Милета.
4. …дабы учиться у Аполлония, сына Молона… — Аполлоний из Алибанды (город в Карии) — ритор, о котором уважительно отзывался в своих сочинениях Цицерон. Он брал деньги за обучение, но возвращал их, когда видел, что ученик не имеет способностей к красноречию.
5. …донес на Долабеллу… — Гней Корнелий Долабелла — консул вместе с Марком Туллием Декулой в 673 году от основания Рима, за 81 год до Р. Х.; впоследствии претор Македонии.
6. …на волосы его, с таким старанием причесанные, когда посмотрю, как он почесывает голову одним пальцем… — Подобная прическа считалась знаком женоподобия и изнеженности,
7. …при преторе Ветере… — Ветер — претор области Бетика в Испании.
8. …женился он третьим браком на Помпее. — Помпея — дочь Квинта Помпея Руфа, зятя Суллы; Плутарх считает ее третьей женой Цезаря, после Корнелии и Коссуции, с которой Цезарь был обручен, но так и не женился на ней.
9. …Сервилий Исаврийский и Катул, мужи знаменитейшие и имевшие великую силу в сенате. — Публий Сервилий Исаврийский и Квинт Лутаций Катул — римские государственные деятели и военачальники. Первый в 679 году от основания Рима победил в Киликии морских разбойников и завладел их городом Исавр; второй был консулом в 676 году от основания Рима и противился действиям Лепида.
10. …ибо судьи объявили свои мнения темно и запутанно… — Имеется в виду, что римские судьи на табличках для голосования обозначали свое решение одной буквой — сокращая такие слова, как «оправдываю», «осуждаю» и «воздерживаюсь».
11. Он пошел против каллаиков… — Каллаики — племена, обитавшие на северо-западном побережье Испани. Лузитаны — древнее население Португалии.
12. …дабы тот, кто желал почестей триумфа, находился вне города… — Искавший триумфа имел всегда в своем распоряжении войско, с которым впускать его в Рим было опасно.
13. …торжественно возведен был на консульское достоинство… — В 695 году от основания Рима, за 59 лет до Р. Х.
14. В морском сражении при Массилии… — Массилия — ныне Марсель. Сражение, о котором здесь упоминается, произошло в начале междоусобной войны, когда Помпей ушел в Грецию, а Цезарь двинулся на Испанию, дабы отнять ее у Помпея. Массилия оказала ему серьезное сопротивление, но сдалась после долговременной осады.
15. …в Кордубе. — Кордуба (ныне Кордова) — древний город в Испании, столица области Бетика; в Кордубе располагалась ставка римского претора.
16. Говорят также, что способ разговаривать с приятелями через письма изобретен Цезарем… — То есть писать письма тем приятелям, которые находились в одном городе с адресатом.
17. …с гельветами… — Гельветы — общее имя галльских племен, обитавших между Роной и Рейном, в Юре и Ретийских Альпах.
18. …на реке Арар… — Арар (ныне Сона) — река, впадающая в Рону у Лиона.
19. …заключил союз с германским царем Ариовистом… — Ариовист — германский царь, в годы консульства Цезаря считался союзником римского народа, однако впоследствии перешел через Рейн, занял большую часть Галлии и укрепился в области секванов.
20. …у секванов… — Секваны — многочисленное галльское племя, обитавшее на территории нынешних Франш-Конте, Бургундии и Эльзаса.
21. …белги, сильнейший из галльских народов, занимавшие третью часть Галлии, возмутились и собрали многочисленное войско… — Цезарь в своих записках говорит, что они не отпадали от римлян, ибо никогда не были им подвластны; но объединились с другими, опасаясь, что римляне, завладев всей Галлией, покорят и их.
22. …пошел потом на нервиев… — Нервии — галльское племя, обитавшие на территории Намюра.
23. Говорят, что из шестидесяти тысяч спаслось только пятьсот человек, а из четырехсот сенаторов осталось в живых трое. — Сражение с белгами состоялось в 697 году от основания Рима, за 57 лет до Р. Х.
24. …чтобы Цезарю даны были деньги и предводительство еще на пять лет. — Это случилось в конце третьего проконсульства Цезаря. Плутарх не описывает третьего похода Цезаря в Галлию.
25. …два германских многочисленных народа… — Узипеты — германское племя, обитавшее близ восточного устья Рейна. Тенктеры — германское племя, обитавшее к югу от узипетов, в окрестностях нынешних Кельна и Бонна. О войне с узипетами и тенктерами Цезарь рассказывает в «Записках о галльской войне».
26. Танузий говорит… — Танузий Гемин — римский историк, друг Цицерона.
27. …были приняты сугамбрами… — Сугамбры (сигамбры) — германское племя, обитавшее на берегах Рейна.
28. Два раза переправлялся он туда с противоположной стороны Галлии… — Цезарь в первый раз переправился в Британию в 699 году от основания Рима, во второй раз — год спустя. Возвратившись из последнего похода, он получил известие о смерти своей дочери Юлии.
29. …от тамошнего царя… — Этот царь звался Кассивелауном и владел землями на территории нынешних графств Миддлсекс, Хартфорд и Букингемшир.
30. Цезарь, имея многочисленные силы, должен был по необходимости разделять их на части для зимовки… — Причиной дефицита продовольствия была засуха.
31. …изрубили Котту и Титурия… — Оба легата Цезаря, Котта и Титурий Сабин, с легионом и пятью когортами, попали в окружение в области эбуронов (ныне окрестности Ахена). Римляне погибли почти все.
32. …под начальством Цицерона… — Имеется в виду Квинт Туллий Цицерон — брат оратора Марка Туллия Цицерона.
33. …главнейшими же были арверны и карнуты. — Арверны и карнуты — галльские племена, обитавшие в долине Луары.
34. Против него объявили себя эдуи… — Эдуи — галльское племя, союзники Рима, обитавшие на территории между реками Луара и Сена.
35. …прошел он землю лингонов… — Лингоны — галльское племя, обитавшие у подножия Вогезов.
36. …в городе Алезии. — Алезия — город галльского племени мандубиев.
37. …пока был предан стражам для хранения до будущего триумфа. — Верцингеторига заковали в цепи, а семь лет спустя, когда отмечался триумф, он был провезен по Риму и наконец казнен.
38. …обитателей Нового Кома… — Новый Ком — колония на берегу озера Комо.
39. И Марцелл, бывший тогда консулом… — Марк Клавдий Марцелл был консулом вместе с Сервием Сульпицием Руфом в 703 году от основания Рима, за 51 год до Р. Х.
40. Он заплатил важные долги за трибуна Куриона… — Гай Скрибоний Курион, человек с большими талантами, из врага сделался Цезарю приятелем, когда последний заплатил его долги, составлялвшие 250 талантов. О консуле Павле см. жизнеописание Помпея.
41. …чтобы был назначен преемник Цезарю в начальстве. — Вскоре после этого назначение получил Луций Домиций Агенобарб, зять Катона и противник Цезаря.
42. Говорят, что в ночи, предшествовавшей этой переправе, увидел он ужасный сон: ему показалось, что он совокупился с матерью. — Светоний пишет, что Цезарь видел этот сон в испанском Кадисе в свою бытность квестором и что тогда же ему предсказали, что он будет властителем мира.
43. Домиций, предводительствуя тридцатью когортами, занимал Корфиний. — Десять когорт составляли легион, то есть силы Домиция были весьма значительны. Корфиний — город на реке Атерн в области Абруццо.
44. …взяв только шестьсот человек конницы и пять легионов, посадил их на суда. — Цезарь сам говорит — 15 тыс. пехоты и 500 человек конницы.
45. Цезарь занял Орик и Аполлонию… — Оба города находятся в Иллирии: Аполлония — к югу от Диррахия, а Орик — на границе Эпира.
46. Река Аой… — Аой — река, впадающая при Аполлонии в Адриатическое море; Дион Кассий называет ее Анас, Страбон — Асас.
47. …говоря при том, что пока земля будет производить эти коренья, до тех пор не перестанут осаждать Помпея. — Это случилось при Диррахии, где Цезарь запер Помпея, хотя сам терпел недостаток в хлебе. Цезарь называет корень, который употребляли воины, харой. По мнению исследователей, это разновидность дикой капусты.
48. …в неприятнейших помышлениях. — Цезарь признается, что потерял 960 человек, многих знатных всадников, 32 знамени и проч. Два сражения, о которых упоминает Плутарх, были даны в один день.
49. …по причине старости своей они не могли переносить трудностей, сопряженных с переменами места, с укреплением стана, с нападениями на стены, с ночными бдениями… — Воины Цезаря в предыдущем году из Галлии вступили в Италию через Альпы, дошли до южной ее части, оттуда возвратились в Галлию, перешли Пиринеи и вступили в Испанию; наконец оттуда возвратились в Италию и пришли в Брундизий.
50. По взятии же фессалийского города Гомфы… — Гомфы — город в западной Фессалии, близ границы Эпира. Цезарь приступил к нему со всех сторон, завладел городом и предал его на разграбление воинам, дабы тем устрашить другие города.
51. Что касается до Помпея, то он предводительствовал сам правым крылом… — Цезарь говорит обратное, а именно — что Помпей стоял на левом крыле с двумя легионами.
52. Воинов пало не более шести тысяч. — Цезарь пишет, что с его стороны пало двести человек, в том числе тридцать храбрейших центурионов.
53. …из угождения к Феопомпу. — Феопомп из Книда — друг Цезаря. Не следует смешивать его с историком того же имени.
54. …принес ему голову сего полководца… — Голову Помпея Цезарь предал огню и над прахом его построил храм в честь богини Немезиды, который существовал еще во времена императора Адриана.
55. …отец тогдашнего царя… — Птолемей Авлет, отец тогдашнего царя, в консульство Цезаря объявил себя другом и союзником римлян; по этой причине он выплатил Цезарю крупную сумму и пообещал еще столько же. Он умер в 704 году от основания Рима, оставив наследниками дочь Клеопатру и сына Птолемея Дионисия под опекою римского народа.
56. …ибо с самыми малыми силами должен был защищаться против всего города и войска. — Цезарь с 3200 человек пехоты и 800 конницы занял крепость и оборонялся не только против всех жителей Александрии, но и против войска Ахиллы.
57. …неприятели отрезали ему воду… — Цезарь с невероятной скоростью вырыл колодцы, которые позволили избежать недостатка в воде.
58. …распространился до книгохранилища и превратил его в пепел. — Александрийское книгохранилище было основано Птолемеем Сотером и до того умножено его преемниками, что во времена Цезаря в нем насчитывалось 400 тыс. книг. Это книгохранилище соединялось с Мусеем в той части города, которая называется Брухион, близ царского дворца, где укрепился Цезарь.
59. …когда при Фаросе дано было сражение, вспрыгнул он с валу в лодку и устремился на помощь сражавшимся, но как египтяне со всех сторон его окружали, то он бросился в море и вышел на берег вновь с великим трудом и опасностью. — Фарос — остров, известный своим маяком, был соединен с городом посредством насыпи, длиной в семь стадиев. Таким образом рейд разделялся на две гавани, из которых восточная называлась Азиатской, а западная Африканской. Они соединялись между собой проходами, над которыми были наведены высокие мосты. На одном из мостов и состоялось сражение, в котором Цезарь спасся, бросившись в челнок; поскольку он носил пурпурную мантию, неприятели засыпали его стрелами и копьями. Он скинул мантию, которая досталась неприятелям и служила впоследствии украшением их трофея.
60. …когда и царь перешел к неприятелям, то Цезарь напал на них, дал сражение и разбил их. — По приказанию Цезаря войско из киликийцев, сирийцев и финикийцев под предводительством некоего Митридата двинулось в Египет сухим путем. Египетское войско выступило против него; однако Цезарь одержал победу в кровопролитном сражении.
61. …побежденный Фарнаком… — Фарнак по смерти своего отца стал волей Помпея царем Боспора. Он обладал Херсонесом Таврическим и Таманью и хотел воспользоваться несогласием римлян для получения царства. Он завладел Колхидой, Арменией, Каппадокией и Понтом и разбил Домиция Кальвина, которого Цезарь послал против него. Это побудило Цезаря оставить Египет и идти против Фарнака, который после поражения был умерщвлен своим наместником Александром.
62. …при городе Зеле… — Зела — поселение недалеко от Амазиса. Близ того места находилось поле, где за несколько лет перед тем лет Митридат одержал победу над легатом Триарием. Цезарь воздвиг новый трофей рядом со старым.
63. …следующими словами: «Пришел, увидел, победил». — Лат. «Veni, vidi, vici». Эта битва завершилась буквально в мгновение ока.
64. …вторично был избран диктатором. — После сражения при Фарсале Цезарь был избран сенатом в диктаторы; это произошло в 707 году от основания Рима, за 47 лет до Р. Х. Получив о том известие в Александрии, Цезарь назначил Антония начальником всей конницы и послал его в Рим для успокоения граждан.
65. …вместо всякого наказания, назвал мещанами… — Точнее, «горожанами» (квиритами). Ветеранов это оскорбление заставило возвратиться в строй.
66. …его винили за неистовство Долабеллы… — Цезарь вместо наказания через некоторое время назначил Долабеллу консулом, тем самым позволив ему пропустить обязательную «ступень» претуры.
67. После сражения при Фарсале Катон и Сципион убежали в Ливию… — Катон был оставлен Помпеем при Диррахии с пятнадцатью когортами. После данного при Фарсале сражения он переправился в Коркиру, куда прибыли Сципион, Афраний, Лабиен и другие именитые римляне. Все вместе они решили двинуться в Африку и обратиться к Юбе, явному врагу Цезаря.
68. …некоего Сципиона Салутиона… — Вероятно, прозвище Салутион связано со словом а1ах — неблагопристойный, постыдный.
69. В другой раз так же дано было сражение, в котором неприятели одержали верх. — По замечаниям многих исследователей, Плутарх пропускает многие достопамятные происшествия и многие события описывает иначе, нежели Цезарь, который был их главным действующим лицом.
70. …болезнь уже начинала действовать… — Имеется в виду падучая болезнь (эпилепсия).
71. Что касается до консулов и преторов, спасшихся бегством, то некоторые, будучи схваченными, сами себя умертвили, а многих предавал смерти сам Цезарь. — Афраний и Фавст, сын Суллы, с 1500 человек хотели бежать в Испанию, но были пойманы Публием Ситтием и преданы смерти. Сципион хотел бежать туда же на корабле, но при Гиппоне у побережья Нумидии встретился с флотом Ситтия и умертвил сам себя.
72. Потом он торжествовал триумфы — египетский, понтийский и ливийский… — Плутарх забывает первый и важнейший триумф, а именно галльский. При отправлении это триумфа ось торжественной колесницы переломилась пред храмом Счастливого Случая; это сочли неблагоприятным знамением.
73. …называвшийся также Юбой… — Этот Юба является автором многих исторических и географических сочинений, которые не сохранились. Август впоследствии вместо отцовского царства дал ему области в Мавритании и женил на Клеопатре Селене, дочери Марка Антония и Клеопатры.
74. …На двадцати двух тысячах столах… — Поскольку за каждым столом сидели по трое, по четыре или по пяти человек, то число угощаемых составляло до 200 тыс. человек.
75. Вместо трехсот двадцати тысяч граждан найдено всего полтораста тысяч. — Исследователи находят здесь три ошибки. Во-первых, не Цезарь, а Август исчислил народ римский; во-вторых, число граждан еще до Цезаря и Помпея выросло до трехсот двадцати тысяч человек; в-третьих, по прошествии восемнадцати лет Август, проведя перепись, насчитал в Риме 4 миллиона 63 тысячи человек. Считается, что Плутарх ошибочно посчитал гражданами только тех, кто получал хлеб от казны хлеб; их действительно было триста двадцать тысяч, а Цезарь сократил их число до ста пятидесяти тысяч человек.
76. …Цезарь был избран в четвертый раз консулом… — Он был консулом один в 709 году от основания Рима, за 45 лет до Р. Х.
77. …при Мунде. — Мунда — город в Испании, недалеко от нынешней Малаги.
78. …которых умертвил тридцать тысяч; своих лучших воинов потерял он до тысячи. — Помпей потерял до тридцати тысяч воинов и 300 всадников; потери Цезаря составили три тысячи человек.
79. Младший из детей Помпеевых убежал… — Секст Помпей спасся бегством с несколькими конными и скрывался у кельтиберов до смерти Цезаря.
80. …и воинство привязывал к себе поселениями, из которых важнейшие были водворены в Карфагене и Коринфе. — В 608 году от основания Рима. Первое основал Сципион Африканский Младший, второе — Муммий. Оба поселения были восстановлены в 710 году от основания Рима, за 44 года до Р. Х.
81. …при Пометии и Сети… — Эти города принадлежали в древности вольскам.
82. Устройство календаря и исправление неровностей в летоисчислении… было дело для всех чрезвычайно полезное. — Исправление календаря Цезарь предпринял до отбытия в Испанию против сына Помпея. Юлианским календарем, который ввел Цезарь, католическая Европа пользовалась до XVI века, а православная и протестантская — еще дольше.
83. …несколько раз называл этих мужей «брутами» и «киманцами». — Брут в переводе с латыни значит «глупый, безумный». Киманцы — жители города Кимы в Ионии — слыли глупцами.
84. …и в то время получил от него славнейшую претуру… — Так называемая Praetura Urbana. С 387 до 511 года от основания Рима избирали в Риме одного претора, потом стали избирать двух, Praetor urbanus и Praetor Peregrinus; с увеличением населения Рима умножалось и число преторов. Во время Цезаря их было шестнадцать.
85. …в день, называемый идами месяца марта… — 15 марта.
86. …было пристроено… к дому Цезаря, для большего украшения и важности, возвышение. — Дома частных людей были с ровными кровлями; только храмы имели щипец или возвышение.
87. …и Брут нанес ему один удар в пах. — Дион Кассий пишет, что Цезарь, получив от Брута смертельный удар, сказал ему: «И ты, сын мой!».
88. Но когда распечатано было завещание Цезаря и найдено, что каждому римлянину назначен важный подарок… — Цезарь за полгода до смерти написал завещание, которое отдал для хранения весталкам. Он назначил наследником Гая Октавия, внука своей сестры; народу отказал сады за Тибром, каждому гражданину по 300 сестерциев (75 денариев).
89. …и сожгли тело его. — Тело его было сожжено на площади, где Антоний говорил речь перед приведенным в исступление народом, хотя следовало бы сжечь его на Марсовом поле.
90. Цинна, один из Цезаревых друзей… — Народный трибун Гай Гельвий Цинна пользовался уважением Цезаря за свой поэтический дар.
91. …и начали говорить, что это один из Цезаревых убийц, ибо в числе их подлинно был некий Цинна. — Имеется в виду Луций Корнелий Цинна, на сестре которого Цезарь был прежде женат. Он получил от Цезаря преторское достоинство, но после смерти Цезаря называл его тиранном и сложил знаки претуры под тем предлогом, что получил последнюю незаконно.
92. …пока не остался ненаказанным ни один из тех, кто хоть слегка или рукой коснулся этого злодеяния или помышлением в оном участвовали. — Светоний замечает, что ни один из убийц Цезаря не прожил и трех лет после его убийства.