На днях, и то только по приходе нашем в Ниццу, я увидал в октябрьской книжке Морского Сборника (1859 г.) мою статью под заглавием «Занятие части о-ва Сахалина и зимовка в Императорской гавани». Прочитавши ее и сравнивши с своим черновым оригиналом, я нашел много изменений, сделанных не мною. Пропуская молчанием многие из них, я считаю обязанностью своей чести объясниться насчет некоторых.
Всегда уважая г. Невельского, как одного из главных амурских деятелей и, кроме того, как человека, лично принимавшего во мне в амурских пустырях такое живое и родное участие, я все-таки никогда не имел в виду сделаться его адвокатом, когда он имеет на то сам средства, несравненно большие, чем я. Мысль моя была выставить все, что мне лично и хорошо известно о том крае, предоставляя другим оправдываться в фактах, если таковые требуют оправдания. Поэтому мне было очень тяжело видеть за моею подписью мнения, вовсе мне не принадлежащие; скажу более — которые и не могли быть моими по неизвестности мне чужих мыслей, как-то:
1) Мне неизвестно, желал ли главный деятель амурского вопроса обращать внимание на южные гавани или нет, и этого в моем оригинале нет. Чье же это мнение? только не мое.
2) Были ли даны г-ну Буссе какие-нибудь инструкции касательно провизии и проч. на транспорте «Иртыш» или нет, мне тоже неизвестно, почему слова «в противность данных ему инструкций» и проч. также не мои и их в представленном оригинале не было. Я могу предполагать, даже согласиться, что тут вкралось недоразумение, но опять повторю: ни чьим адвокатом в этом деле быть не желаю; я рассказывал только факт.
Умалчивая о многих других изменениях, как сглаживающих несколько дело, я осмеливаюсь выразить здесь в свое оправдание ту мысль, что главною и побудительною целью всех моих действий и статей было сколь возможно подробное изложение фактов, придерживаясь самой строгой истины и дозволяя себе суждения только там, где это касается факта, дела, но отнюдь не лиц. Чернить других никогда не было моим правилом. Судить о действиях других, даже и старших, я себе не отказывал никогда, но при этом не позволял себе ни под каким видом вмешивать в суждение личности.