В сегодняшнем номере уважаемой газеты было помещено интервью со мной. К сожалению, благодаря незнанию французского языка в нем вкрались некоторые неточности, которые могут повести к разным недоразумениям и кривотолкам, поэтому прошу вас поместить нижеследующее.
Всякий угнетенный и обездоленный народ, в том числе и великий русский, может и должен быть готов к освобождению из-под ярма насилия и произвола, но не всегда тот или иной народ, униженный и оскорбляемый в среде богатых и сильных, может быть готовым сбросить с себя петлю немедленным вооруженным восстанием. Поменьше надо лить братской крови. Он должен раньше хорошенько приготовиться к этому героическому последнему усилию в своем стремлении к свободе и совершить его только в крайности, иначе петля еще сильнее может затянуться и сделаться мертвой петлей. Великий русский народ, по моему убеждению, еще не готов ни технически, ни внутренне — сознанием к освобождению посредством немедленного победоносного вооруженного восстания, на что толкают его, к чему взвинчивают его мои самоотверженные товарищи-революционеры. В этом состоит первая их тактическая и, может быть, пагубная для дела революции ошибка.
Относительно г. Витте, — было бы слишком много называть этого человека с лисьим хвостом единственным ценным человеком в обширной России. Есть фигуры, без сомнения, побольше Витте; я хотел здесь указать на вторую тактическую ошибку революционеров.
Именно, что нельзя быть слишком односторонним и твердить, задрав хвост и все по одному напеву. Нужно всматриваться в соотношение борющихся сил. Авось, нашлись бы некоторые точки соприкосновения, которые можно было бы использовать для того же дела революции.
В этом отношении г. Витте, действительно, ценный человек, несомненно, умный и бесспорно прогрессивный. И не дай Бог, конечно, чтобы он был единственным. Может быть, скоро наступит время, когда все лагери, не исключая и придворного, не раз почешут свои затылки, что не могли вовремя использовать г. Витте и положение вещей.
Я не мог быть брошен революционными вождями, так как стоял и стою вне партий. Они только несколько против меня, не понимая того, что я и не думаю руководить революцией, иду не против идей, исповедуемых ими, а против их тактики, что я восстаю против отсутствия у них политического чутья, против отсутствия у них иногда настоящей жалости-любви к самому пролетариату.
Нельзя же, в самом деле, так часто испытывать пролетариат стачками и нищетой, попыткой преждевременно ввести 8-ми часовой рабочий день революционным путем, выбрасывая тысячи на улицу с детьми.
И так он много умирал, голодал и холодал; пора бы ему отдохнуть, собраться с силами.
Маршал Ояма, разбив Куропаткина, два месяца отдыхал, и армия его не только не сделалась деморализованной, а наоборот, более энергичной и самоотверженной. Наши же доморощенные маршалы применяют уже очень скоропалительную тактику. Боюсь, как бы массы, которые еще недостаточно сорганизованы и недостаточно проникнуты революционным сознанием, в конце концов, не обратились бы против своих спасителей — и последнее, как сказано в Евангелии, будет горше первого.
Подчеркиваю здесь, что я остаюсь таким же революционером, как и был, которому дороги принципы международного социализма. Только я, соприкоснувшись непосредственно с русской действительностью, узнавши положение масс и соотношение сил, — бью в набат предостережения: героический русский пролетариат в опасности! Берегись, пролетариат, своей кровью добывший свободу! Берегись приготовить богатство и славу своему врагу! Имеющий уши слышать — да слышит!
Георгий Гапон.
