Л. Б. Хавкина в письмах к В. А. Артисевич
правитьОригинал здесь — http://www.gpntb.ru/win/ntb/ntb96/11/fl06.html
В настоящее время происходит переоценка отношения к Л. Б. Хавкиной. Начиная с 1900-х гг. она пользовалась большой известностью и бесспорным авторитетом в библиотечной среде благодаря своим практическим пособиям «Библиотеки, их организация и техника», Авторским таблицам; статьям и выступлениям в профессиональной печати, на профессиональных съездах и т. д. Без какой-либо натяжки можно считать, что ее имя было более известно и значимо для библиотечной общественности, чем имена Н. А. Рубакина или К. Н. Дерунова, — просто потому, что библиотекари имели возможность самообразовываться, главным образом, именно по ее пособиям, лучшим в мире для своего времени. Об этом тоже можно сказать без преувеличения, поскольку Л. Б. Хавкина в 1900 г. стала обладателем Золотого диплома.
Будучи человеком принципиальным, Л. Б. Хавкина отстаивала свои убеждения и после Великой Октябрьской Социалистической Революции. В 1918 г. она на свои средства выпустила «Книгу и библиотеку», в которой обосновывала социальные функции библиотеки, во многом идущие вразрез с принципом коммунистической партийности. В 1930-е гг. это дало основание шельмовать ее как реакционного буржуазного контрабандиста и т. п. — в стиле идеологических клише того времени.
В 1960-е гг., когда появилась возможность приоткрыть историческую правду, началась переоценка ее деятельности — в основном благодаря трудам ее младшего современника и в большой степени ученика Ю. В. Григорьева. Однако ортодоксальное библиотековедение относилось к его публикациям с опаской, не опровергая, но и не особенно признавая их. Л. Б. Хавкину характеризовали чаще всего по принципу «с одной стороны.., однако, с другой стороны…».
Ближе к середине 1990-х гг. в связи со сменой общественно-экономического строя в стране иные, так сказать, официальные лидеры библиотековедения, а за ними многие рядовые библиотековеды изменили свои мировоззренческие позиции на 180 градусов и теперь безудержно хвалят Л. Б. Хавкину как раз за то, что огульно критиковали в 1930-е гг. Теперь и оценки Ю. В. Григорьева им кажутся недостаточными. Начался этап апологетики Л. Б. Хавкиной, возведения ее на тот классический постамент, где раньше стояли В. И. Ленин и Н. К. Крупская. По сути, налицо типичный большевистский подход, только с обратным знаком.
Кем же была Л. Б. Хавкина на самом деле? Ярым внутренним врагом Советской власти, полуофициальным ее оппонентом, библиотечным диссидентом, «попутчиком», как выражались в 1920-е гг., истинно советских библиотековедов, их неформальным лидером или активным проводником коммунистической идеологии?
Судите сами. С разрешения адресата мы публикуем фрагменты из личной переписки Любови Борисовны с Верой Александровной Артисевич, тогда ее младшей коллегой (их разделяли 36 лет). Переписка, начавшаяся как чисто деловая — Л. Б. Хавкина даже не знала имени В. А. Артисевич — быстро переросла в дружескую, настолько, что Л. Б. Хавкина по-собственному почину возвела себя в ранг «другини» В. А. Артисевич. Из писем видно, что у Любови Борисовны нет человека ближе, чем Вера Александровна — и профессионально, и личностно.
Итак, читайте и делайте свои выводы. А мне как публикатору хотелось бы все же обратить внимание на некоторые моменты в этих письмах.
[04.12.39]. Примечательно, что Л. Б. Хавкина не отделяет себя от СССР, от социалистической Родины. Если бы ее отношение было иным, в частном письме она могла бы и обойтись без столь звучных слов.
И для этого письма (как и для многих последующих) характерен высоконравственный патриотический пафос. Л. Б. Хавкина стоит выше всех наветов на себя, и искренне признает, что Советская власть позволила ей ощутить себя, профессионально счастливой.
Трехзначные авторские таблицы, над которыми тогда работала Л. Б. Хавкина, недавно переизданы (Хавкина Л. Б. Эластичные таблицы авторских знаков для латиницы и кириллицы. — 7-е изд., испр. / Под ред. Ю. Н. Столярова. — М.: ТОО «Либерея», 1993. — 175 с.). Не все библиотекари знают, что они незаменимы для расстановки фондов и карточек в крупных и крупнейших библиотеках; что ими можно пользоваться в небольших и средних библиотеках; что, наконец, их можно приобрести в редакции журнала «Библиотека». Пользуясь случаем, предлагаю желающим приобрести эти таблицы; следующая возможность их переиздания представится еще очень и очень не скоро!
[24.02.40]. Здесь привлекают внимание несколько моментов. Во-первых, отношение Наркомпроса к Л. Б. Хавкиной, который премировал ее четырехмесячной командировкой за границу по ее усмотрению. Во-вторых, указание на знание многих языков, чему остается только восхититься и позавидовать. В-третьих, свидетельство, что она ушла на пенсию по вполне прозаической и уважительной причине — по состоянию здоровья, а не по соображениям нелояльности или иным — на них нет даже намека.
С научной точки зрения наибольший интерес представляет ее критика позиций Ю. В. Григорьева по отношению к датским авторским таблицам. По существу этого вопроса мое мнение изложено в книге: Столяров Ю. Н., Ю. В. Григорьев (1899—1973). М.: Кн. палата, 1989. — С. 40]. К слову, двухзначные авторские таблицы Л. Б. Хавкиной тоже можно приобрести в редакции журнала «Библиотека».
Справедливости ради надо отметить, что столь нелестный отзыв Л. Б. Хавкиной о Ю. В. Григорьеве единственный в ее обширной переписке с В. А. Артисевич. Во всех других письмах она высказывается о нем либо с уважением и благодарностью, либо нейтрально.
[14.04.40]. Очень характерно признание, что ее главная деятельность приходится на годы Советской власти.
[Москва, 04.12.39]
…Я начала свою библиотечную работу в тот самый год, когда вышли недоброй памяти «Временные правила», душившие и теснившие массовые библиотеки много лет, и когда вузовские библиотеки оправдывали свое прозвище «книжных кладбищ» и управлялись «библиотечными чиновниками». Мне посчастливилось работать в самой передовой по тому времени библиотеке, которую возглавлял большой ученый и общественник, профессор Д. И. Багалей, впоследствии академик. Он учил тогдашнюю молодежь смело бороться за лучшее будущее библиотек нашей страны, и, руководимые им, мы это делали. Но, озираясь назад, на пройденный долгий путь, я вижу, как много сил уходило на борьбу с царским правительством за самые элементарные права библиотек и библиотечных работников и больше всего — читателей. Все это кануло в вечность с приходом Советской власти, и я счастлива, что дожила до того времени, когда глава нашего правительства провозгласил, что у нас «библиотечное …дело стало делом государственной важности». Я счастлива видеть, что нынешнее поколение библиотекарей может все свои силы вкладывать на созидательную работу. И я с любовью смотрю не только на своих бывших учеников но и на знакомых мне лишь заочно товарищей, которые дают самые прекрасные показатели созидательной работы, как Вы, и я говорю это не как труизм, а от всего сердца.
… Мои врачи ворчат, что я работаю сейчас больше, чем они позволяют, но меня это не останавливает. Кое-что у меня сейчас уже печатается, и я Вам вышлю, как только эти работы выйдут. Сданная в Институт библиотековедения рукопись нового переработанного издания моих Трехзначных авторских таблиц ждет бумаги…
Теперь я усиленно работаю над монографией о сводных каталогах, которая будет издаваться Всесоюзной книжной палатой. Материал у меня очень большой и все растет. Я изучила постановку СК в 17 государствах…
Пожалуйста, сообщите мне Ваше имя и отчество.
[Москва, 19.12.39]
Многоуважаемая Вера Александровна! С благодарностью возвращаю присланные мне для ознакомления Бюллетени новых поступлений. Вы спрашиваете, знакома ли я с составляемым библиотекой МГУ сводным каталогом. Разумеется. Ведь я непрерывно работаю на библиотечном фронте без малого полвека и в курсе всего того, что делается не только в Москве, но и в других центрах по интересующим меня научным проблемам библиотековедения. Мне не нравится в этом СК, что его пишут библиотечным почерком, а не на машинке. А вот интересно, что Академия наук издает списки новых иностранных поступлений на печатных карточках.
[Москва, 24.02.40]
Многоуважаемая Вера Александровна! Мне очень жаль, что во время недавнего приезда в Москву Вам не удалось побывать у меня, и я лишена была радости лично познакомиться с Вами. Буду чрезвычайно рада, если в Ваш следующий приезд удастся это осуществить. Большое спасибо за Ваше письмо и за лестный отзыв о плакатном издании моих двухзначных таблиц. Сейчас я пишу новую, очень популярную инструкцию для издания этих таблиц в Минске, предназначенного к применению в массовых библиотеках Западной Белоруссии. Кроме основных 13 изданий моих двухзначных таблиц в Москве и имеющихся уже 33 их переизданий и перепечаток в других городах, это будет уже 47-е издание…
Посылаю Вам мой отзыв о статье преподавателя Московского библиотечного института Ю. В. Григорьева, напечатанной в Трудах института, в томе, который недавно вышел и, вероятно, Вами уже получен в обязательном экземпляре. Может быть, он Вам пригодится при разборе в Вашем семинаре этой статьи, которая, к большому сожалению, может ввести в заблуждение неопытного библиотекаря благодаря своему одностороннему подходу к трактуемому вопросу и недостаточному знанию Григорьевым иностранного опыта… Датские таблицы были мною привезены из командировки за границу, которой меня премировал Наркомпрос к юбилею, предоставив мне самой выбор любого маршрута, который мне понадобится для намеченного изучения проблем, над которыми я работала. Это было в 1925 г. Я включила в свою 4-месячную командировку, кроме тех государств, которые я ранее многократно посещала, также Голландию и Скандинавские страны (языками всех этих стран я владею). Датские таблицы были мне подарены их составителем, и по возвращении я их отдала в институт, для которого мною постепенно было составлено все то собрание таблиц, которое описывает Григорьев. После 1928 г., когда я вышла на пенсию вследствие того, что начала слепнуть, (вскоре я потеряла зрение в одном глазу, но другой глаз, благодаря неустанному наблюдению акад. Авербаха, еще у меня действует, хотя и в нем зрение ослаблено), это собрание не пополнялось, никто о его пополнении не заботился. Конечно, Григорьев, владеющий иностранными языками очень слабо и зависящий для изучения иностранного опыта от чужих переводов, не следил ни за этим, ни за литературой данного вопроса, которая имеется на различных языках, больше всего — на английском. Теперь он открыл необычайные достоинства в таблицах Дессинга, которые изданы без пояснения и инструкции, имеющихся в другой книге того же автора, которую мне тогда не удалось приобрести, потому что она была распродана, но я, прочтя ее в Копенгагене, и не стремилась ее выписать, потому что ни эта книга, ни таблицы, которые я видела в применении, мне совершенно не понравились.
Подготовляясь к составлению трехзначных таблиц, я использовала еще две свои заграничные командировки — 1926 г. в США и Канаду и 1929 г. в Италию — где, как и в США, участвовала в международном конгрессе, познакомившись там с виднейшими библиотекарями различных стран, побывав также после Италии в Швейцарии, чтобы познакомиться с применением авторских таблиц в библиотеках международного характера (Лиги Наций и Международного ин-та труда), Чехословакии, Австрии, Франции и Германии, и нигде, кроме Дании, того метода, который применил Дессинг, не было — везде применяются авторские знаки, даже в Англии, имеющей ряд собственных систем авторских таблиц, предпочтение отдается десятичному принципу авторских знаков, предложенному Кеттером. Таким образом, возвеличивание Григорьевым таблиц Дессинга, которые без всякой даже минимальной проверки на практике он рекомендует как образец «высшего качества», представляет недоразумение, и потому эту статью нужно изучать, чтобы предостеречь от подражания Дессингу. Мне будет очень интересно узнать мнение Вашего коллектива и Ваше личное мнение…
В период сильных холодов у меня в квартире была настоящая Арктика и работать в таких условиях было очень трудно. Теперь стало уже лучше, и я снова усиленно работаю над своей монографией о сводных каталогах. Мое обследование принесло «улов» — свыше 60 имеющихся в СССР сводных каталогов…
[Москва, 14.04.40]
Дорогая Вера Александровна! Сердечно благодарю Вас за Ваше милое письмо и за поздравление с полувековой работой. Это меня и трогает, и в то же время очень смущает. В прошлом я, действительно, много работала — скажу, так работала, как работаете Вы теперь. Однако «честно нажитая» инвалидность уже несколько лет как выбила меня из рядов активных работников. Теперь я свернула все виды прежней работы за исключением того, что могу делать в домашних условиях, словом, по-нынешнему термину стала «надомником», веду все-таки теоретическую и научно-исследовательскую работу, как Вы знаете, в данный момент занята своей монографией о сводных каталогах, в которой уже виден берег. В процессе работы я произвела обследование (анкетное) советских сводных каталогов, можно сказать, «на ощупь», потому что о многих из них нигде никаких сведений не было, и нашла 60 сводных каталогов, из которых некоторые довольно интересные. Сейчас уже некоторые главы в стадии обработки… Зимой я почти не выхожу из дома, но в нынешнем году пришлось заниматься с диссертанткой, которую ко мне направили из Московского библиотечного института (она приезжала ко мне), и занятия с нею доставили мне большое удовольствие… Вообще, самым большим лишением для меня является то, что я уже не в состоянии, после пятикратного воспаления легких, вести занятия в аудитории. Вот почему меня смущает поздравление — ведь я теперь уже не та, какою была, никогда не смогу работать по-прежнему. Еще смущает меня то, что Вы ходатайствуете о чествовании меня. За что? Ведь я только исполняла свой долг специалиста перед страной, исполняла так, как я его понимала; если были результаты моей работы, то в этом уже я получила удовлетворение. Смущает и то, откуда Вы узнали о дате, которую я старалась не вспоминать.
Вы просите меня прислать сведения о моей деятельности. Я очень признательна за то, что Вы хотите заочно познакомить слушателей Вашего семинара со мной… Главная моя деятельность развернулась при Советской власти. Все, что я могу Вам сказать о своей работе, было в свое время изложено в «Хронологии» моей деятельности, которая была составлена как материал для Комиссии содействия ученым, которая ходатайствовала об увеличении мне персональной пенсии. У меня есть только один экземпляр, который я Вам посылаю с просьбой мне его вернуть по использовании.
… слежу за литературой на всех языках… Я ставлю своей задачей анализировать наш и зарубежный опыт и на его основании сделать вывод об организации, методике и технике составления СК в наших условиях, подчеркивая то значение, которое СК могут иметь на данном этапе развития наших библиотек, и указывая различные подходящие для нас типы СК и более доступные способы их осуществления.
В связи с этим прошу Вас разрешить мне кое-что процитировать из Вашего Путеводителя и Вашего справочника по библиотекам Саратова, как иллюстрацию. Затем прошу Вас, если возможно, прислать мне хотя бы для временного пользования пару выпусков вашего Бюллетеня новых поступлений, так как я пропагандирую мысль о таких бюллетенях для группы местных библиотек, что делается в Швейцарии, Франции, Италии и в еще большем масштабе — Голландии…
[Москва, 24.05.40]
Дорогая Вера Александровна! Мои слова слишком бедны и бесцветны, чтобы выразить те сложные и радостно волнующие чувства, которые во мне вызвала Ваша исключительная ласка и внимание, как это меня трогает и доходит до глубины души. Банальные выражения благодарности этого комплекса переживаний передать не могут. Достаточно сказать, что в самые трудные минуты жизни я никогда не плакала, в таких случаях я замыкалась в себе и для окружающих казалась окаменевшей, но своих внутренних переживаний никому не показывала. Теперь же у меня при чтении Вашего дружеского письма, составленного Вами адреса от имени Вашего коллектива, Вашей телеграммы хлынули безудержным потоком слезы радости. Я могу сказать словами Надсона, который в ранней юности был одним из моих любимых поэтов:
Я не ждал, не хотел
этих радостных слез,
Сладких слез, говорящих «живи».
Вы меня еще мало знаете, дорогая, и не представляете себе, как мне горько сознавать, что моя инвалидность оторвала меня от моей активности, от всегдашнего живого общения с людьми и от непосредственного контакта с любимым делом. И те выражения солидарности, товарищеских и человеческих чувств, которые я за эти дни получила от ряда людей, с которыми вместе боролась за расцвет и развитие библиотечного дела, моих учеников и товарищей по специальности, от Ленинградской библиотеки, которая называет меня своим «неизменным другом», и особенно Вас — все это поддерживает меня, показывает, что я еще «не совсем умерла» для своей специальности, для дорогой социалистической Родины, удваивает мне силы, чтобы жить и работать. Спасибо, родная!
[Москва, 28.04.41]
Дорогая Вера Александровна, пишу Вам лежа в постели — с 23-го захворала, плохое стало у меня здоровье.
Большое спасибо за все присланное. Ваш отчет и приложения к нему успела прочитать в Институте библиотековедения. Интересная и хорошо поставленная у Вас работа. Отчего бы Вам не поместить Вашу библиографию библиотековедения и книговедения за 1939 г. в «Советской библиографии»? Я даже говорила об этом по телефону с секретарем редакции.
Отметила я у себя некоторые лакуны в комплектах иностранных журналов в Вашей библиотеке. Может быть, у меня кое-что найдется для пополнения их, хотя я ликвидировала несколько тысяч единиц из своей когда-то обширной библиотеки.
С большим удовольствием прочитаю Ваши лекции и вникну во все детали. Пока я только бегло просмотрела отдельные места. Обратила внимание на одно указание, что в 1904 г. в харьковских бесплатных библиотеках книгами пользовалось лишь 15,6 % трудящихся. Полагаю, что здесь какое-то недоразумение. Я работала в то время в Харькове. Бесплатные библиотеки были организованы Харьковским обществом грамотности. Первая из них открылась в 1891 г., и я принимала ближайшее участие в ее организации, составила ее первый печатный каталог, вела там работу с читателями, устраивала для них в библиотеке концерты с вступительными беседами и т. д. Председатель комитета этой библиотеки был профессор (будущий советский академик) В. Я. Данилевский, заведующая — Л. Е. Ефимович, талантливый литератор и выдающаяся общественная деятельница, к 10-летию библиотеки провела интереснейшую анкету среди читателей, которая дала очень ценный материал. (Я редактировала этот отчет об анкете в журнале «Вестник восп.» за 1902 г. N V, стр. 82-92.) В библиотеке, находившейся на окраине города, все читатели были из городской бедноты и пригородного крестьянства. Вся работа библиотеки много лет выполнялась исключительно общественным трудом. Была только одна платная сотрудница П. И. Марки, человек исключительно преданный делу, впоследствии к ней была приглашена помощница — «дитя» этой библиотеки. Для читальни была только одна комната, и хотя она посещалась преимущественно взрослыми, но ходили туда и ребята. Анкета к 10-летию была обращена к взрослым, но экземпляр ее случайно попал к одному мальчику. Там был вопрос: «Считаете ли Вы читальню полезной также для детей?». Мальчуган, добросовестно заполнивший анкету, ответил на этот вопрос следующим образом: «Считаю читальню полезной для себя, а как для взрослых — не знаю».
Вторая библиотека — читальня Харьковского общества грамотности — держалась общественным трудом революционеров, возвратившихся после тюрем и ссылок, и все они обслуживали трудящихся и детей трудящихся. Отчеты об их деятельности печатались и отдельно, и в общих отчетах. Харьковским обществом грамотности был напечатан и объемистый том — История Харьковского общества грамотности за 40 лет. Интересны были обследования сельских библиотек Харьковской губернии (о них я Вам напишу в другой раз, если это Вас интересует). Все эти книги Вы сможете получить по межбиблиотечному абонементу из Научной библиотеки им. Короленко в Харькове, где в 1903 г. мною был организован специальный отдел библиотековедения. Запросите об этом зам. директора Марию Ивановну Румницкую, которая работает в этой библиотеке более 40 лет, она Вам все подберет и вышлет.
Пока кончаю, устала писать, простите! Буду Вам писать о всех библиотеках, которые я знала. Известно ли Вам мое обследование 1909/10 г. публичных библиотек в городах России? Фактический материал этого обследования был напечатан в журнале «Всеобщий ежемесячник» (Петербург, изд. Брокгауз-Ефрон 1911 г., № 12). Если хотите, я могу прислать Вам для ознакомления копию (19 стр.)… Все мои материалы — к Вашим услугам. Много, очень много я в свое время отдала Институту библиотековедения, но там столько растеряли…
Решила послать Вам копию, не ожидая Вашего ответа, потому что журнал этот — редкость. Примите во внимание эпоху, когда это было написано…
[Узкое, 17.06.41]
Дорогой друг мой Вера Александровна!
Пишу Вам из санатория в Саратов, хотя знаю, что Вы уже на конференции в Киеве, но… пусть письмо Вас дожидается… Радуюсь Вашим успехам и достижениям, сама же теперь, как сказано в одной из басен Козьмы Пруткова, должна «нестись я сидя» (подлинные слова: «несусь на службу я, а ты несешься сидя», — ответ обидевшегося чиновника курице, которая его спросила: «куда несешься ты?»). В полном смысле слова «высидев» книгу, я теперь «высиживаю» ее корректуру, которую мне присылают в санаторий… Представьте себе, что издательство получило разрешение на переиздание моих Трехзначных таблиц — в январе вышло 3-е издание тиражом 15 тыс. экземпляров, а сейчас уже требуется 4-е. Вся беда в том, что из-за спешки типография очень небрежно отнеслась к корректуре, которую я правила очень тщательно, и в книгу вкралось много опечаток. Я прошу дать мне время для пересмотра всей книги от начала до конца и на обновление некоторых примеров и дополнения к вводным главам; одновременно работать и над «Сводными каталогами» и над «Таблицами» мне не под силу. Увы! Не те уж времена. … Очень досадно быть инвалидом, когда хочется активного участия в жизни и в любимом деле. И главное еще — я не могу сама хлопотать о квартире, а моя квартира нас с Ек. Ив. [Екатерина Ивановна — няня Л. Б. Хавкиной] грозит окончательно погубить.
Знаете, какая неприятность у Марг. И. [Маргарита Ивановна Рудомино]? Приказ от Моссовета вывезти библиотеку, без отвода для нее помещения, так как дом будут сносить. Она мечется, бедняжка, и страшно волнуется.
Я бегло просмотрела список Ваших иностранных журналов по библиотечному делу. Кое-что у меня найдется в пополнение Ваших лакун… Проверить этого я не могла, потому что нужно разобрать мой архивный шкаф, что я сделаю при первой возможности, когда вернусь. Хочу непременно повидаться с Вами, когда Вы будете в Москве. Когда человеку семьдесят лет, то нельзя упускать случая… Если меня оставят в санатории на дополнительную неделю, то приезжайте ко мне в «Узкое», дорогая… То-то порадуете меня, родная! И отдохнете тут на воздухе после Ваших конференций в четырех стенах…
[Москва, 18.09.41]
Дорогая Вера Александровна!
Отвечаю на Ваши вопросы: в США никакие курсы или библиографические уроки государственным путем не утверждаются. В учебных заведениях это — дело Совета этого вуза или школы, в библиотеках — дело библиотекарей. Вообще тут превалирует частная инициатива. В Англии тоже, тем более, что там вообще руководством всей библиотечной работой ведает Библиотечная ассоциация (см. в книгах Ньюкомба или Паффорда).
Обучение пользованию библиотекой, ее каталогами, открытым доступом и прочее очень интенсивно ведется в публичных библиотеках в отделе Advisory service (в Германии — Beratung stelles; я осматривала эту работу в Мюнхене, где она поставлена совсем хорошо, в Лейпциге, по-моему, слабее, в Берлине — неплохо).
Посылаю Вам брошюру, которая относится к advisory в прекрасной библиотеке Сан Луиса, которою (библиотекою) много лет руководил один из выдающихся американских библиотекарей — Боствик, от которого я получила эту брошюру во время Международного конгресса в Риме.
Мое напряжение в работе после болезни не прошло мне даром: у меня очень высокое давление… Пока совершенно запретили заниматься, тем более, что это давление отразилось и на глазах. Поэтому пишу так плохо — простите за почерк.
Я тоже к Вам с просьбой — в своей книге я упомянула о тех сводных карточных каталогах для подпольных библиотек, о которых Вы мне говорили, но из-за болезни не могла отыскать источников. Не сохранилось ли у Вас указаний? Буду очень Вам обязана за справку.
[Москва, 11.11.41]
Сейчас мне доставили Вашу телеграмму, на которой отмечено, что она получена почтой. Дата ее отправки не указана, вследствие чего я не могу определить, как долго она была в пути. На телеграфе у нас колоссальные очереди — приходится стоять 3-4 часа — и, видимо, нет гарантии, что телеграмма дойдет скорее, чем письмо. Поэтому отвечаю заказным письмом, где объясню все подробно.
Раньше всего сердечно благодарю Вас за приглашение «немедленно выехать в Саратов на работу» и за обеспечение меня даже комнатой, что, вероятно, доставило Вам немало хлопот. Ваше доброе ко мне отношение я глубоко ценю, дорогой друг, и нет таких слов, которыми можно было бы это достаточно ярко выразить. К сожалению, прошло то время, когда я передвигалась с легкостью птицы, и никакие поездки, никакие расстояния не служили для меня препятствием, и работала я по 16-18 часов в сутки без выходных дней и без каникул. Увы, полвека работы не достаются даром…
Как вы знаете, в последние два года я много и тяжело болела … и очень связана травматическим повреждением ноги. В силу этого я не могу ходить по улице, когда скользко, не могу подниматься по лестницам и т. д. С таким здоровьем … зимою для меня немыслима никакая поездка, тем более, что поездки теперь трудны даже для молодых и здоровых людей. Вдобавок, я продала в октябре свою хорошую шубу и у меня осталась только старенькая шуба моей покойной мамы, совершенно уже изношенная и холодная. Для Москвы, где я зимою очень мало выхожу, я могу ею обойтись, для поездки — нет, не могла бы.
Не знаю я также, какую работу Вы мне предлагаете и где, не переоцениваете ли Вы моих физических сил и в состоянии ли я буду с нею справиться, а по присущей добросовестности, я никогда не взялась бы за такую работу, которой не могла бы одолеть … Наконец, по Москве есть приказ о том, что эвакуированные впредь до особого распоряжения не имеют права возвращаться обратно — их не будут прописывать и давать карточки. Кроме того, в квартире мы сейчас одни, поручить ее некому, получить бронь без командировки отсюда я не могла бы, и все это было бы чревато большими осложнениями.
Как видите, родная, все это камни преткновения, а пуще всего я опасалась бы захворать от поездки и не выполнить ту работу, которой от меня ожидают. Итак от приезда к Вам, который в другое время был бы для меня большой радостью, пока приходится отказаться, что нисколько не уменьшает моей душевной Вам благодарности.
Сейчас я чувствую себя сравнительно недурно, находясь под постоянным врачебным наблюдением и лечением нашей поликлиники. С 1-го декабря одна моя коллега-пенсионерка труда стала привозить мне два раза в неделю обеды из Дома ученых — это нам большое подспорье. За это я ее подкармливаю тоже. Дрова мы получили. Понемногу работаю, так как дни короткие и туманные … Крепко Вас обнимаю. Привет дочери.
[Москва, 14.12.41]
Вчера 13/XII я получила Ваше письмо без даты и перевод. Бесконечно Вам благодарна за Вашу большую заботу обо мне и никогда не забуду этого. Теперь мне все ясно. Я думала, что обеспечение комнатой связано с какой-то постоянной работой, характер, объем и, главное, местонахождение которой меня смущали своей неизвестностью. Инвалидность затрудняет для меня пользование транспортом, в силу чего с 1939 г. я стала работать исключительно в кабинетных условиях, но я не вижу смысла жизни без труда и оттого наряду со службой всегда вела очень большую общественную работу.
Из предыдущего моего письма Вы знаете, что в условиях зимней поездки мне нельзя выехать сейчас. А было бы очень заманчиво работать вместе с Вами …
Если Ваше университетское общежитие близко от университета, так что в пределах своей возможности я могла бы доходить до него пешком, то я могла бы, если понадобится моя работа, быть Вам полезной своей консультационной, научно-исследовательской, педагогической или переводческой деятельностью. Моя трудоспособность еще не снизилась. В нынешнем году, несмотря на перенесенную тяжелую болезнь, я успела сделать немало с февраля по октябрь: закончила свой новый большой труд («Сводные каталоги»), летом и осенью продержала по три корректуры каждого ее листа для матрицирования; переработала инструкцию к двух-значным таблицам, снабдив их новыми примерами по профилям печатавших их в 1941 г. издательств (Наркомпрос, Воениздат, Наркомтоп и Украин. книж. палата); написала три больших статьи и заметку для очередного номера «Советской библиографии» (они сгорели во время пожара Всесоюзной книжной палаты, но копии двух из них — «Современные течения в каталогизации за рубежом» и «Обзор новых словарей по библиотековедению и книговедению», в том числе и словарика Сахарова, который Вы мне подарили, у меня сохранились); составила шесть больших письменных отзывов на рукописные труды; дала ряд консультаций по библиотековедению и заочному обучению и т. д. …Составила я также почти полную библиографию своих печатных работ (507 назв.), хотела добавить еще работы, подготовленные для печатания, но их слишком много (гораздо больше 100) и решила, что не стоит с этим возиться.
Хотелось бы знать, как идет работа у Вас в библиотеке и в лектории? Ведете ли Вы свой семинар? Устраиваете ли Вы выставки к событиям на войне? Если найдете свободную минутку, черкните словечко своему искреннему другу.
Заранее поздравляю Вас, Вашу семью и Ваш коллектив с Новым годом, желаю всем Вам всего наилучшего, а нашей любимой Родине — полный разгром гитлеровских полчищ и возврат к мирному труду.
Настроение у меня бодрое, и я держусь стойко, хотя физические силы подчас мне изменяют.
[Москва, 12.02.42]
Сегодня я получила обратно свое заказное письмо Вам, которое было послано мною в ответ на Ваше приглашение немедленно выехать на работу в Саратов. Я просто подавлена тем, что оно до Вас не дошло, и не понимаю почему надпись «за истечением срока хранения», когда на нем был полный адрес, а не «до востребования». Что Вы могли обо мне подумать! Неужели я не ответила бы немедленно на Вашу телеграмму?
Дело в том, что я простояла полтора часа в очереди на отправление Вам ответной телеграммы и так как пришлось бы стоять еще вдвое дольше, а у меня на это не было сил, то послала Вам подробный ответ заказным письмом … Пожалуйста, по получении письма немедленно ответьте мне и не сердитесь на меня за эту невольную вину.
Сейчас я переживаю трудную полосу — у меня иссякли дрова. Холода были исключительные, приходилось топить сильнее, чтобы не замерзнуть, а тут случилась «утечка» дров из сарая. Пока заняла дров на недельку и хлопочу о дополнительном талоне на дрова … О том, над чем сейчас работаю — в следующий раз.
[Москва, 13.05.43]
Простите, что не сразу ответила на Ваше теплое письмо и не поблагодарила до сих пор ни за присланные материалы, ни за Ваши добрые слова по поводу моей книги, ни за Ваше желание охарактеризовать мою долголетнюю работу. Причина моего молчания — плохое самочувствие и переутомление, вполне естественное после выполненной мною большой работы при неблагоприятных условиях. Теперь у меня забота — достать машинистку для печатания моего словаря, и я спешу его закончить, а то может статься, не доживу до его выхода в свет.
На днях по телефону мне сообщили, что 25 июня предполагается Всероссийская научная конференция по библиотечному делу. Надеюсь, что Вы приедете и мы с Вами побеседуем как следует. О моей монографии Замнарком сказал: «Очень хорошая книга». Библиотечная общественность Москвы собирается в ближайшее время (когда пройдет огородная страда), созвать заседание с представителями различных библиотек для обсуждения моей книги.
Теперь насчет литературы о моей деятельности: все то, что Вы указываете, пригодно за исключением «Библиографических известий». Этот нечистоплотный журнал дает большие «передержки». Дело вот в чем: в 1911 г., когда я вела переговоры в Петербурге о возможности устроить библиотечные курсы по моему проекту 1904 г., я получила там ответ, что Библиографическое общество готово дать свою «марку», только если курсы не будут включать ничего другого, кроме библиотечной техники. Я ответила на это, что понимаю подготовку библиотекаря гораздо шире и не хочу вводить людей в заблуждение, будто знания, необходимые библиотекарю, исчерпываются лишь техникой. В это время мне прислали … извещение из Москвы, что «Русское библиографическое общество при Императорском московском университете» избрало меня своим почетным членом и просьбу при возвращении моем через Москву прочесть в виде доклада мою статью «Наши публичные библиотеки», которая вам известна. Я остановилась в Москве, на моем докладе было много народа, но не зная тогда Москвы, я не разобралась в том, что присутствовавшие там библиотекари были лишь гостями, а само Библиографическое общество весьма консервативная, чтоб не сказать резче, организация … После моего доклада, когда публика разошлась, в дирекции общества в короткой беседе я спросила, не возьмется ли это Общество за организацию моего проекта. Мне ответили, что осенью они поставят этот вопрос на обсуждение и вызовут меня.
В ноябре 1912 г. меня вызвали. Я приехала, конечно, на свой счет, оторвавшись от работы. В Харькове я привыкла иметь дело с передовыми общественными организациями, каково же было мое удивление, когда в субботу на заседании дирекции Общества разбирались всякие мелкие вопросы, например, как записано в моем дневнике: "переводить ли статью о форматах книг с языка эсперанто, на который она в свою очередь была переведена с языка Идо для будущего журнала «Библиографические известия» и т. п. В результате тягучих и скучных монотонных прений по этим вопросам мне дали слово лишь в 11 часов вечера, когда через полчаса нужно было закрывать помещение. И тут выяснилось, что дирекция не обсуждала моего вопроса и не имеет никакого заключения по этому вопросу. Я удивленно сказала, что мне никогда не приходилось выступать на общих собраниях, не имея заключения от правления (или дирекции) данного Общества. Мне ответили: «А мы будем говорить как отдельные члены общего собрания». Это собрание было назначено на понедельник, и тут-то сказалось, что в дирекции кто в лес, кто по дрова. Меня буквально облили ушатами воды: «Зачем-де нам всероссийские библиотечные курсы, лучше устроить закрытые беседы об алфавитном каталоге для членов Библиографического общества», «Где мы возьмем средства и силы?». На мою скромную реплику: «В Москве ли не достать средства на просветительное дело?» — на меня зашикали: «Видать, что Вы не москвичка, Вы — утопистка». Наконец: «и что скажет начальство?» Тут я поняла, что в последнем аргументе «зарыта собака», по выражению Гете. Я молча свернула свой доклад, не оставив его при делах Общества и сказала, что с выдвинутым здесь предложением закрытых бесед он не имеет ничего общего и мне здесь делать больше нечего. На утро я получила ряд сочувственных писем …
На следующий день я пошла в симфонический концерт с тем, чтобы еще через день уехать домой. В концерте я встретила Влад. Мих. Турбина, тогдашнего редактора изданий «Универсальной библиотеки», где печатались мои переводы. «А я Вам сегодня без конца звонил, а Вас все нет. Хочу сказать, чтоб Вы не уезжали из Москвы, не переговорив с Университетом Шанявского». Турбин никакого дела к Библиографическому обществу не имел, но весть о провале моего проекта уже успела до него дойти. Математик по специальности, Турбин проходил в Университете Шанявского философский факультет и был одним из горячих поклонников этого университета, куда перешли все прогрессивные профессора МГУ в знак протеста после разгрома МГУ министром Кассо (многие из них будущие академики СССР: Сакулин, Кулагин, Кольцов, Лазарев и др.). Турбин сам переговорил с секретарем Правления Университета Шанявского, который назначил мне час, когда я могу к нему приехать. В беседе с ним выяснилось, что университет по своему уставу может открывать любые курсы и вводить любые предметы без предварительного разрешения министерства, а библиотечные курсы могут подойти к учебному плану Университета Шанявского как курсы усовершенствования по различным вопросам, существующие на его академическом отделении. Дело лишь в том, что нужно выяснить, могут ли они себя окупить, так как для этих курсов в смете нет средств.
Я уехала все-таки домой, решив возвратиться через месяц. Меня провожали городские и детские библиотекари со словами: «Неужели курсов у нас не будет?»
Когда я снова приехала, то взяла себе маленькую комнатку на студенческий лад и провела свою линию. Мы привыкли в Харькове собирать средства на революцию и на просветительные учреждения. И вот я («не москвичка» и «утопистка») обратилась к человеку, который меня не знал, а я его знала только по его пожертвованиям «в пику царскому правительству», и мне удалось его убедить в необходимости библиотечных курсов. Он подписал бумагу в Правление Университета Шанявского, что «желая содействовать осуществлению проекта Л.Б.Х. о всероссийских библиотечных курсах, он предлагает дать для этой цели две тыс. рублей (сумма по тому времени большая)», но поставил, кроме подсказанных мною условий, одно свое — очень затруднительное — чтобы курсы были организованы «в этом же семестре» и ни за что от такого срока не хотел отступить, увлекшись идеей курсов чуть ли не больше меня самой.
Если Вы представите себе, что его заявление было подписано 4 января (случайное совпадение — за 9 лет до того мой доклад на III Всероссийском съезде по техническому и профессиональному образованию тоже был прочитан 4.01), а занятия в Университете Шанявского заканчивались в последних числах мая, то Вы поймете, как много хлопот требовалось на устройство совершенно нового в нашей стране цикла.
Когда я приехала в университет с бумагой жертвователя (7.01), то мне было предложено сделать доклад в Правлении в ближайшее заседание — 14 янв. … Мой доклад был принят единогласно, мне поручено было в недельный срок сформировать комиссию по организации курсов, куда я включила, чтобы не предполагали во мне злопамятства за провал моего доклада, также трех членов дирекции Библиографического общества, а всю работу по организации, включая поездки в Харьков и в Петербург за предметами для временного библиотечного музея (потом уже был сформирован хороший постоянный), я вынесла на своих плечах, не получая за эту работу ни копейки, считая эту работу общественной. Другие члены комиссии бывали только на заседаниях.
Успех первых курсов превзошел все самые смелые ожидания. Случилось то, что можно было ожидать: черносотенец Пуришкевич сделал запрос в Гос. думе о "библиотечных курсах Университета Шанявского, устроенных при содействии (назван был жертвователь и я), «подготовляющих революцию». На этот запрос университет ответил включением наших курсов в свой постоянный учебный план. Тогда я хватилась и поехала в США прослушать курсы усовершенствования, чтобы внести через наши курсы все наиболее интересное из области организации, методики и техники библиотечного дела, выработанное за океаном. Далее Вы знаете, но не знаете одного: Библиографическое общество, видя успех курсов, проект которых оно провалило, стало доказывать в своем журнале, что это оно устроило наши курсы…
Я возмущаюсь не за себя, я всю жизнь была скромной, Вы это знаете, а за то, что ультраконсервативное Общество себе приписывает то, что сделало не оно, а Университет Шанявского. Вот почему я советую Вам игнорировать утверждения Библиографического общества — они не соответствуют правде.
[26.11.44]
Дорогая Вера Александровна, не поздравила Вас своевременно с праздником, так как хворала и до сих пор еще не выхожу из дома. Примите же мое хотя и запоздалое поздравление и наилучшие пожелания Вам и Вашей семье, а также Вашей библиотеке, для которой Вы так много сделали и продолжаете делать.
У нас очень холодно в квартире и руки зябнут, поэтому не могу много писать, да и боюсь Вас утруждать чтением длинного письма — ведь у Вас столько дел и забот…
Кроме журналов, которые Вы сами отобрали, я отложила для Вас несколько книг, не знаю, есть ли они у Вас в библиотеке?… Черкните словечко о том, что для Вас резервировать, а главное о себе.
Вы тогда предлагали мне выслать перевод за книги, но я просила не спешить с этим. Теперь как раз мне придется подкупать дрова, очень трудный вопрос — и если можно выслать, то очень меня обяжете. Всего лучшего!
[Москва, 11.12.44]
… У нас зима, и я очень страдаю от холода, похварываю, из дома не выхожу… Работаю усердно, хотя перспективы издания висят в воздухе, пока не решится вопрос о бумаге. Словарь доработала, многое в него добавила. Вернулась из эвакуации моя секретарша-машинистка, что для меня большое техническое подспорье в работе. Сейчас, пока она будет переписывать некоторые части моего Словаря, я уже начинаю подготовлять 2-е изд. «Сводных каталогов». И вот обращаюсь к Вам с просьбой: 1) указать Ваши замечания, пожелания и желательные изменения и дополнения к этой книге (нового материала у меня много), 2) сообщить мне что у Вас в Саратове и близлежащих местностях сейчас делается в отношении кооперирования библиотек, изучения библиотечных фондов Родины и сводных каталогов, продолжается ли составление прежних СК, в каком объеме, есть ли что-нибудь новое? Пожалуйста, откликнитесь, мой дорогой друг. Мне хочется усовершенствовать мою книгу и дожить до ее нового издания.
Одновременно переношусь и в прошлое, пишу по воспоминаниям, документам и сохранившемуся моему архиву «Материалы к истории библиотечного образования в России и СССР»…
[Москва, 08.03.45]
Поздравляю Вас и Ваш коллектив с Международным женским днем и желаю дальнейшей плодотворной работы Вашей выдающейся библиотеке.
Посылаю Вам выдержку из моего терминологического словаря. Очень интересуюсь Вашим мнением. Если можно, напишите мне об этом хоть коротко, потому что в середине марта по моей просьбе соберется кружок товарищей у меня на квартире, чтобы обсудить эту мою новую работу до того, как она будет передана в издательство.
… Мы ужасно мерзнем, несмотря на то, что моя печь пожирает дрова, как Молох — это так прохудилась и отсырела моя квартира. Неполные экземпляры журналов я пересмотрела — они пойдут к Вам как бесплатное приложение к тому, что включено в счет. За перевод по счету буду признательна, так как нужно опять покупать дрова, пилить и колоть их.
Как поживает Сашуня [двухлетний сын В. А. Артисевич]? Когда снимете его, то не забудьте, что «бабушка библиотековедения» жаждет иметь его фотографию.
[Москва, 12.08.45]
…Большое спасибо за перевод — я не знаю только, почему он на 50 руб. больше стоимости книг — пожалуйста, укажите, что с этим делать: может быть, какое-нибудь поручение?
… Я привожу в порядок свою картотеку «Аннотированная библиография статей в русских периодических изданиях и сборниках» (с середины XVIII в. до 1917 г.) — она была частью на карточках, которые мои ученицы рассыпали и кое-что растеряли, частью — в списках, причем одна часть — в алфавитном порядке, другая — в систематическом, что меня вовсе не удовлетворяло… Я сделала заявку на ее издание в Бибиздат, и пока я буду отдыхать, что мне крайне необходимо, моя секретарша перепишет на карточки то, что я сейчас для этой цели подготовляю. Напишите мне Ваше мнение о задуманной мною работе и ее расположении. Конечно, она должна быть снабжена вспомогательными указателями … Посылаю Вам карточки, относящиеся к Саратову — может быть они пригодятся к библиографии по Вашей диссертации? Присылать ли, если еще что встретится?
Приезжала ко мне делегация, … привезла мне два приказа: от Наркома Потемкина с награждением значком, как Ваш, и от тов. Зуевой, в котором она «выражает мне благодарность» за долголетнюю плодотворную работу и награждает меня премией. Я была очень растрогана ее чутким и благожелательным отношением ко мне. На оба приказа ответила письменно. Премия пришла очень кстати, потому что назначенная мне строгая диета потребовала небывалых в моем репертуаре продуктов, которые пришлось покупать у Елисеева, но результаты этой драгоценной диеты дали положительные результаты, чем я очень довольна; а тут еще надвинулась необходимость заказать новую времянку, потому что моя совершенно прогорела, и приобрести первую партию дров. Заказала также запас картофеля на зиму…
Напишите, родная моя, о себе… Как реагировали на Ваш отказ от предложенной Вам новой должности?
Письмо я пишу сама, а не диктую, освещение плохое — дождь и туман — поэтому со своим дефектом зрения я, может быть, не раз ошибалась в буквах — уж не взыщите, пожалуйста.
Крепко целую Вас.
[Москва, 10.10.45]
… Я усиленно работала все время, пока длился мой «отпуск», но зато теперь выговорила себе передышку от работы на время дождливой серой погоды. Чувствую себя неважно, упорные головные боли и стала плохо слышать… Мне хочется продержаться еще хотя бы полгода, чтобы закончить свои планы работ.
О рукописи моего Словаря терминов дан очень лестный отзыв, но готовится реформа библиотечно-библиографического издательства, с которым у меня заключен договор (и уже получен первый платеж) — и оно становится «политпросветительным», так что неизвестно, войдет ли мой Словарь в его компетенцию… Последняя новость у меня: мне присвоено почетное звание заслуженного деятеля науки, по представлению Наркома Потемкина. Это имеет значение для нашей специальности, как признание ее научной дисциплиной…
[Москва, 23.03.46]
Мы с Ек. Ив. сразу вдвоем серьезно приболели… Вдобавок нас подрезает то, что у нас выключают свет в неопределенные часы и на неопределенное время, из-за чего страдает быт и занятия… Сегодня тоже, с 7 часов вечера до 11 часов не горело электричество, не на чем было согреть чай и налить грелку… Сейчас, когда я начала было работать, сердце у меня неимоверно шалит и давление снова сильно подскочило. Я не могу ни писать, ни диктовать, и у меня скопился ворох неотвеченных писем, и мне неловко перед моими корреспондентами, особенно перед Вами за свое молчание, которое может быть понято, как моя небрежность, а не мое бессилие выйти из этой незадачливой полосы…
Посылаю Вам копию приветствия от МГБИ — мне оно нравится своим кратким и в то же время хорошо сформулированным содержанием, но странно, что нет ни одного намека, что я имею какое-либо касательство к МГБИ, так же, как и в статье в «Библиотекаре». Впрочем мне сейчас все безразлично.
… Меня заинтересовала биография Дьюи, написанная Райдером, и я по поводу нее вместо рецензии написала «разбор» этой книги с комментариями и небольшими моими впечатлениями от личных встреч с Дьюи — для «Сов. библиографии». Ах, как досадно за свою немощность, хотелось бы вернуть хоть немного прежних сил и активности.
… Я не отказываюсь от бумаги, которую Вы мне подарили, и очень за нее благодарю. Зато относительно «приобретения» у меня библиотечных фотографий и рисунков, которые я Вам в свое время подарила, я буду решительно протестовать и на это не соглашусь ни за что или обижусь до слез, а это с моим глаукоматозным глазом не полагается. Я не отказывалась, когда Вы у меня приобретали книги для Вашей библиотеки, и если в другой раз Вы тоже захотите приобрести еще какие-нибудь подходящие и нужные Вам издания, то я Вам их предоставлю, а сейчас я возвращу присланные Вами деньги либо переводом, либо когда Вы приедете, — как Вы найдете для себя удобным. На этом поставим точку…
Шлю сердечный привет Вашей семье и всему коллективу Вашей библиотеки. Крепко целую Вас. Искренно любящая Вас Л. Х.
[12.04.46]
Милая, дорогая моя младшая подружка, сердечное спасибо за Ваше теплое письмо, которое я несколько раз перечитала. Меня очень трогает Ваше теплое отношение ко мне, несмотря на то, что я сейчас такой инвалид. Ах, если можно было бы вернуть если не время, то хоть немного здоровья. Хуже всего то, что сейчас зрячий глаз начинает внушать опасения… Что же, ведь это в порядке вещей, нужно когда-нибудь и честь знать, но все же хочется еще кое-что сделать в смысле работы.
… Относительно книги Райдера о Дьюи я написала не рецензию, а реферат, считая полезным познакомить более широкие круги с этим замечательным деятелем, к тому же немногие из советских читателей смогут достать эту книгу или же прочесть ее в оригинале. К реферату я сделала некоторые комментарии и добавила кое-что из моих воспоминаний о личных встречах с Дьюи. Советую Вам книгу Райдера выписать — она в издании Ассоциации и стоит 1 или 2 доллара.
Я продолжаю получать письма от незнакомых мне людей, и они дают мне отрадное сознание, что моя работа не прошла бесследно. Пожалуйста, передайте мой горячий привет Вашей семье и Вашему коллективу. Целую Вас крепко. Любящая Вас Л. Хавкина
[Москва, 18.04.46]
Сообщаю Вам … есть возможность печатать мой Словарь, если Вы окажете нам свое содействие… Весь вопрос теперь в том, в каком городе и какая типография может сделать набор и матрицы. Так как Вы получили разрешение на печатание в Вашей университетской типографии составленного у Вас Сводного каталога иностранной периодики, то я заключаю, что в Саратове иностранный шрифт имеется… Я знаю, как сочувственно Вы относитесь к изданию Словаря, и потому обращаюсь к Вам, дорогой друг, за выяснением этого вопроса… Преимущество то, что Саратов близко от Москвы, я сама могла бы держать и подписывать последнюю корректуру текста, который будет переводиться на матрицы, а сами матрицы примет от типографии и привезет сюда Уполномоченный от Главлита и здесь в той или иной типографии книгу отпечатают. Конечно, набор и матрицирование могут производиться частями, а печатание с матриц идет очень быстро. Теперь первое слово за Вами — считаете ли Вы осуществимым изложенный проект при участии Саратовской типографии, т. е. типографии СГУ. Если на это можно надеяться, то очень прошу Вас для ознакомления с шрифтами заказать набор прилагаемого образчика… Буду с нетерпением ждать от Вас ответа, если возможно — телеграммой.
Будьте здоровы, дорогая, не переутомляйтесь и берегите свои силы…
Статья моя о книге Райдера вышла объемистая, около листа, но она принята и уже сдана для набора во втором выпуске «Сов. библиографии».
Крепко целую
[Москва, 29.04.46]
Милый, бесценный друг Вера Александровна!
Очень огорчена за Вас, что Вы болеете и что пришлось даже лечь в больницу. Нельзя перетягивать струну, а Вы это делали, не щадя своих сил… Вы молодая, талантливая, энергичная и уже много дали советскому библиотековедению и дадите еще больше, в этом я больше чем уверена. Дадите больше, чем я смогла дать, потому что у Вас не будет тех препятствий, которые мне пришлось встречать и не всегда удавалось преодолеть. Они есть и теперь, Вы их знаете, а я их чувствую.
Вот и сейчас взялись мне исходатайствовать путевку, обнадежили меня и в результате — нуль; а невозможность полечиться в санатории и отдохнуть на свежем воздухе после того, как я пять лет не покидала Москву, почти не выходя из моей комнаты, болела непрерывно и работала значительно выше своих старческих сил, чтобы дать Родине новые труды, это равносильно смертному приговору…
Смерклось. Я уже не вижу, да и вообще мое зрение катастрофически падает. «Догорает моя свеча, догорает…».
Еще раз обнимаю Вас.
[«Узкое», 24.06.46]
… Прочла вчера в газете речь Власова — он теперь председатель бюджетной комиссии. В бюджете по культпросветучреждениям ничего не говорится о прибавке жалованья библиотечным кадрам, а ведь это очень необходимо, не правда ли? Прочла я план и перечень тем для научной разработки, составленный библиотечным управлением, и нахожу в нем очень существенные пропуски и много повторений того, что уже раньше указывалось, но не выполнялось, и мне захотелось послать туда несколько своих соображений, когда я возвращусь. Вам необходимо, дорогая, послать туда Ваши тезисы, откуда они могут многое почерпнуть.
[Москва, 4.11.46]
Поздравляю Вас, Вашу семью и Ваш коллектив с Великой годовщиной Октября и желаю всех благ нашей дорогой Родине, всем ее народам и широкого расцвета нашего библиотечного дела…
Большое спасибо за Ваше доброе желание написать обо мне книгу, но у Вас и без этого дела выше головы, а я право, этого не заслуживаю: я всю жизнь делала лишь то, что считала своим долгом и только…
Писать свои мемуары мне, очевидно, не суждено. Я хотела лишь в нескольких последовательных докладах «под стенографистку» дать историю возникновения и развития за первые 15 лет библиотечного образования в нашей стране, но увы, и в этом злая судьба ставит мне неожиданные препятствия. Во-первых, у меня глаукома уже перешла на второй глаз, в котором зрение «значительно» понижено, и процесс идет довольно быстро. Во-вторых, в связи с введением 8-часового дня у меня отняли мою секретаршу, с которой я работала 15 лет, а ее обязали работать в канцелярии [Книжной] Палаты. Вы знаете, как мы с ней дружны и поймете мое горе. Она тоже относилась к нам по-родственному, и лишиться ее для меня катастрофический удар. Между тем найти кого-нибудь на ее место для моей работы почти что безнадежно, так как профессия машинистки — дефицитная. Сама я писать не могу по своей инвалидности и особенно по состоянию зрения. Вот сейчас я уже второй день пишу Вам письмо, листа в машинке не вижу, смотрю лишь на клавиши и делаю бесконечное число ошибок. Уже третий раз перечитываю эту страницу, потому что мне стыдно за мои ошибки. Если так с письмом, то как я могу продолжать научную работу? А уйти от работы, которая представляла цель всей моей долгой жизни, очень тяжело и в моральном отношении, и к сожалению, и в материальном…
Крепко целую Вас, дорогая, и жду от Вас весточки. Не взыщите, что я написала Вам о своих горестях. Любящая Вас Л. Х.
Не перечитываю письма, потому что если снова найду ошибки, то порву его и не пошлю … Я никогда не была малодушной и не слагала оружия в борьбе за благо любимой специальности, которой отдала более полувека. Не хочу отступать от этого принципа и сейчас, хотя я уже стара и слабосильна. Поручаю Вам, дорогая, продолжать мое дело. Ваш старый неизменный друг Л.Х.
[08.01.47]
Исполняю немедленно Вашу просьбу и высылаю Вам подписанный мною экземпляр рекомендации. С большим трудом вывела свою подпись, так как уже и этого не вижу. На машинке пишу, глядя лишь на клавиши, и потому делаю уйму ошибок. Машинистка … оказалась никуда не годной — была она у меня всего четыре раза, вместо целого рабочего дня работала всего по 3-4 часа в день, перепечатывая рукопись из моего архива, написанную моим почерком, вполне четким, за три раза перепечатала лишь ТРИ страницы, причем одну лишь из названий городов, откуда к нам приехали слушатели, и натворила таких ошибок: ЕКАТЕРИНОБУРГ, ИРНКУТСК, ШАЯК вместо ШАЦК и т. п. На 4-й день она поломала рычаг одной буквы в моей пишущей машине, не сказав об этом мне ни слова, отговорилась головной болью и ушла… и больше не появлялась. У меня несколько дней не работал телефон, и я не могла справиться, почему она не приходит… Я была с ней очень ласкова, не сделала ни одного замечания, но лишь понапрасну потеряла драгоценное время, так как глаукома не ждет, и зрение снижается с каждым днем. Хлопочу, чтобы мою долголетнюю помощницу отпустили из Палаты… Она прекрасно пишет под мою диктовку сразу начисто и в курсе всех моих работ… иначе начатая мною История наших первых библиотечных курсов останется не выполненной или же фальсифицированной. Не сомневаюсь, что это будет мой последний труд.
Вы знаете, что я многое перенесла в жизни, не теряя мужества, но мне жутко думать о том, что ждет меня, когда глаукома закончит свою разрушительную работу. Пенсия будет грошовая, от литературных работ придется отказаться… Хоть бы этот год удалось дотянуть с работой… Ну, будет обо мне. Я направила к Вам заочницу МГБИ 3-го курса из Краснодара, Ерохину. Муж ее убит на войне, на ее руках 13-летний сын, отличник, и старуха-мать. У них неурожай, голод, картофеля вовсе нет, хлеба на троих получают 900 гр…. У нее хороший библиотечный стаж, опыт преподавания группам заочников, хорошее знание французского языка. Нет ли у Вас какой-нибудь вакансии?
… Я не выхожу уже три месяца — то болею, то скользко… У меня одно приятное событие — возвратился мой племянник из плена, о нем не было вестей пять лет. Зато и огорчений немало, и тем более я ценю мою дорогую другинюшку…
Заранее радуюсь Вашему приезду и буду ждать Вас с нетерпением. Когда закончу свою монографию, сделаю себе некоторый отдых и тогда пересмотрю, какие у меня найдутся материалы по библиотековедению для Вас. Если можно, поручите кому-нибудь из Ваших сотрудниц составить для меня список имеющихся у Вас иностранных журналов по библиотечному делу с указанием — за какие годы, а если комплекты неполные, то какие имеются выпуски. Может быть у меня найдется чем пополнить пробелы.
Как Ваш английский язык? Знакомы ли Вы с выпущенными недавно грамофонными пластинками для изучения немецкого, английского и французского языков? Они очень полезны, особенно для произношения.
Вот какое длинное письмо я Вам написала — это реванш за мое долгое молчание и аванс на будущее — мне совестно, что на чтение его я оторвала у Вас столько драгоценного времени, но прошу снисхождения.
[27.01.47]
Дорогая моя Вера Александровна!
Большое спасибо за весточку … С 1 февраля моя машинистка будет мне возвращена. Зрение мое, конечно, не то, что улучшится, а может быть не будет так резко и быстро снижаться. Все же по состоянию зрения пришлось отказаться от литературной работы, даже интересной, например, я получила приглашение из Болгарии написать статью для юбилейного сборника в честь одного ученого на библиотечно-библиографическую тему по моему выбору (причем добавлено: «Ваш труд будет гонорирован»). При возросшей дороговизне уже теперь стеснена бюджетом, дальше будет, разумеется, все труднее, а когда я не смогу больше работать, то меня ожидает грошовая пенсия, на которую мы вдвоем с Ек. Ив. не сможем сводить концов с концами …ведь мне будет скоро 76 лет, силы мои тают. Хорошо, что я на ногах, но уже не выхожу из дома почти 4 месяца — то колит, то скользко, то нечего надеть — мою шубу я продала в начале войны… Нет у меня ни ботиков, ни валенок … Когда Вы приедете, мы позаботимся о моем завещании насчет архива. Я надеюсь, что Вы не откажетесь вместе с М.И. [Рудомино] быть моими хранителями архива.
Я к Вам с просьбой, дорогая: если возможно, привезите мне на просмотр библиографию русских книг, составленную Библиотекой Конгресса [США] и, какие можете, новинки. У меня есть перепечатанный на машинке доклад Эванса о ресурсах Библиотеки Конгресса. Крепко целую Вас. Ваша горячо Вас любящая другиня.
[Москва, 13.02.47]
Большое спасибо, родная, дорогая моя другинюшка, за весточку и за присылку книг.
У нас морозы, сопровождаемые ветром, — свыше 30 град. Моя квартира вообще «охладилась» после бомбежек, парадный ход и коридор — настоящая Арктика … Я уже 4-й месяц не выхожу… Я узнала радостную весть: Изд-во Украинской АН согласилось напечатать мой Словарь в своей типографии. Порадую этим Ю.В. [Григорьева], который сейчас в «Узком» и написал мне очень хорошее письмо. Меня вовлекли в критику Десятичной классификации в журнале «Библиотекарь».
Будем с радостью ждать Вашего приезда, но подождите потепления.
[Москва, 30.05.47]
Дорогая моя подруженька, не успели Вы уехать, как я уже пишу Вам по делам. Читая иностранные журналы, … я нашла новый адрес моего долголетнего корреспондента — талантливого библиотекаря и библиотековеда, который меня информировал о применении микрофильмов в Филадельфии. Он уроженец Латвии, откуда уехал подростком, знает много языков и в том числе русский. Теперь он работает в библиотеке Чикагского университета. Советую Вам послать ему Ваш сборник и обратиться к нему за справками об университетских библиотеках, которыми Вы интересуетесь… Я тоже буду ему писать. Можете сослаться на меня.
… Мне позвонили от МГБИ, что разрешены путевки в «Узкое» трем лицам, в первую очередь — моя фамилия, но с предупреждением, что цена путевки увеличена до шести тысяч. Такой суммы я не могу осилить и потому отказалась. Однако ценю честь, которую мне оказали внесением меня в список.
Крепко Вас целую. Как доехали, как поживают Ваши? Жду от Вас поскорее весточки.
[Москва, 7.09.47]
Вы не можете себе представить, как я была рада Вашему письму, которое получила сегодня. Я опасалась, что Вы сердитесь на меня за статью, которую немилосердно исказили, урезав чуть ли не половину и включив без моего разрешения отсебятину, с которой я вовсе не согласна. А тон критики разве похож на то, как я пишу? Мне очень совестно за их «редактирование» и я прошу меня извинить и верить, что я тут «без вины виновата»…
Мне очень хотелось бы знать Ваше мнение о моей статье «по поводу классификации книг». Напишите, пожалуйста, а я потом пришлю Вам мнение коллектива библиотекарей Украинской Книжной Палаты в письме ко мне.
Мой словарь скоро начнет печататься, но мне пришлось еще месяца два поработать над его дополнениями.
Мне … пришлось пережить неожиданную и серьезную неприятность, под влиянием которой я даже заболела и до сих пор больна. Представьте себе, что 13.07 я получила по почте маленький самодельный конвертик из бросовой бумаги, в котором лежала узенькая полоска бумаги с машинописным текстом: «По приказу директора МГБИ № 256 от 9 июля отчисляются с 1 сент. с.г. с правом использования трудового отпуска на 48 рабочих дней 7/VII 1947 г. следующие преподаватели института»: (от руки приписка — за № 15 моя фамилия с инициалами).
Первым моим впечатлением было недоумение. Я тотчас позвонила Ю.В. [Григорьеву] как зав. кафедрой. Он ничего не знал, обещал поехать и выяснить. На следующий день он сообщил мне, что это недоразумение… Тогда я попросила дать мне справку, хотя бы неофициальную, что моя фамилия попала по недоразумению… Позже выяснилось, что в институте заминка с финансами на постройку и многих отчисляют, а вообще никому не платят с июля. За меня горой встало наше высшее начальство. Комитет возбудил ходатайство о присвоении мне персональной пенсии повышенного типа. Это, конечно, хорошо, но пока я не могу добиться, чтоб мне выплатили их задолженность — зарплату за 2 месяца…
А пока что я заболела… Прибавьте к этому, что моя кузина при смерти, а у нее вся семья, жилье и прочее погибло при немецкой оккупации и никого кроме меня не осталось, и теперь она всецело на моем иждивении. Я продаю что осталось из вещей и допродаю книги. Там есть, между прочим, несколько по Вашим темам… Приедете в Москву, тогда посмотрите.
Не сердитесь на меня, моя голубушка, что не написала до сих пор обещанной Вам статьи о выявлении фондов… если хватит сил, которые тают, то напишу.
[Москва, 16.01.48]
Диктую Вам это письмо, так как сама писать не могу: меня прочно уложила в постель серьезная болезнь сердца. Мне не позволяют ни читать, ни писать, ни тем более работать. Врачи хотели, чтобы я легла в какую-нибудь первоклассную больницу, но это оказалось неосуществимо. Разумеется, о съезде не могу и мечтать… Благодарю Вас за присылку приглашения на Вашу конференцию. Уверена, что она прошла удачно… Пришлите обещанные Вами указания насчет Трехзначных таблиц. Если я доживу до выздоровления, то займусь ими.
[Москва, 24.04.48]
Дорогая Вера Александровна!
Поздравляю Вас, Вашу семью и Ваш коллектив с праздником 1-го мая и шлю искренние пожелания всякого благополучия.
Давно не имела от Вас известий, а хотелось бы знать, над чем Вы работаете, что издаете. Вы знаете, как я интересуюсь всем, что Вас касается.
Мне наконец позволили встать с постели, но все еще не позволяют выходить на воздух — уже пятый месяц. Не могла Вам прислать новое издание моих Двухзначных таблиц для русского языка, потому что мне дали всего 5 авторских экз., а Словарь мой заморозила Книжная палата, что очень досадно во всех отношениях.
Врачи велят летом ехать в хороший подмосковный санаторий, но удастся ли попасть — вопрос. А у Вас какие планы? Не забывайте меня.
[19.05.48]
Дорогая моя Другинюшка!
Скучаю без Ваших писем — хочется знать что Вы поделываете… У меня с сердцем все еще не ладно — не знаю, удастся ли получить путевку в Болшево, о чем для меня ходатайствует Комитет, пока ответ еще не получен. Ю.В. [Григорьев] приезжал мне сказать, что мне присвоили степень доктора и это оформляется…
[Москва, 28.09.48]
Дорогая Вера Александровна, шлю Вам сердечные поздравления и наилучшие пожелания. Над чем Вы сейчас работаете? Как двигается постройка здания? Как поживает Ваша семья? Не собираетесь ли Вы в Москву? Я все не выхожу из дома — то одно, то другое заболевание держит меня на привязи, однако понемногу диктую работы — взялась за историю наших первых библиотечных курсов; статья «Два разогнанных съезда» принята в «Библиотекарь».
Очень соскучилась по Вас и по Вашим письмам. Издаете ли новый сборник? Помните, что я интересуюсь всем, что к Вам относится.