Письма из Африки (Сенкевич; Лавров)/XIX
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← XVIII | Письма из Африки — XIX | XX → |
| Оригинал: польск. Listy z Afryki. — Источник: Сенкевич Г. Путевые очерки. — М.: Редакция журнала «Русская мысль», 1894. — С. 324. |
Во второй раз мы перешли Вами в другом месте, но также лесистом и одинаково красивом. Приближалась ночь, и поэтому мы разбили нашу палатку тут же у берега, на маленькой полянке, окружённой деревьями. В траве гнездились скорпионы, — мы приказали вырвать траву с корнем на пространстве нескольких квадратных метров и таким образом застраховали себя от посещения неприятных гостей. Ночь прошла у нас спокойно; гиппопотамов мы не слыхали вовсе, потому что в быстрой Вами их вообще меньше, чем в Кингани. Идя по берегу, мы иногда встречали следы гиппопотамов, — может быть, там, где Вами разливается ниже и течёт спокойнее, их и больше. В окрестности Мандеры эти огромные животные стали редкостью ещё и оттого, что миссия часто устраивала на них охоты, свидетельством чему служит множество черепов в складе брата Александра. Ловили их по большей части в ямы, — это почти единственный способ заполучить зверя, потому что подстреленный он исчезает неизвестно куда.
На рассвете мы покинули Вами. Главною целью мы поставили охоту, и потому, оставив все проторенные тропинки, пошли напрямик через горы по направлению к М’Понгве. Нас сопровождал отец Корман и царёк, который вчера прибыл в Мандеру. Этот последний представлял великолепный тип негра-охотника. Сухой, небольшого роста, с выдающимися мускулами и дикими глазами, он напоминал отчасти рысь, отчасти пантеру. В окрестности он считался неутомимым охотником и, что очень редко среди негров, хорошим стрелком. И действительно, должно быть, хорошо стрелял он, если попадал в цель из своего карабина, которому насчитывалось, по крайней мере, пятьдесят лет.
В шесть часов, едва солнце взошло, наступила страшная жара. Чтоб охватить большее пространство, мы растянулись как можно шире, один от другого метров на двести. Долго буду помнить я этот переход, потому что во всю свою жизнь не видал человека, который ходил бы так же, как отец Корман. Мне казалось, что у него выросли крылья за плечами. Едва увидишь его у подножия пригорка, как он очутится на вершине. Дикий царёк летел также, точно гонимый ветром. Отчасти из самолюбия, отчасти для того, чтобы не порывать цепи, мы старались идти на одной линии с ними, но это удавалось нам с большим трудом. Поступательное движение представляло огромные трудности. По временам дорогу преграждали ущелья, правда, неглубокие, но с отвесными стенами, на которые нужно было вскарабкиваться, или долины, заросшие аиром в несколько метров вышиной, — на вершинах за ноги хватались цепкие травы или, что ещё хуже, колючие мимозы. А бежать всё-таки было нужно.
Пришла мне в голову мысль утомить отца Кормана и его дикого друга, и я помчался вперёд ещё быстрее их. Когда прошёл час, потом другой, и мои усилия, казалось, только подбодряли их, я счёл себя побеждённым и, сойдясь с ними на открытом месте, категорически заявил, что, не обладая ни их филигранной корпуленцией, ни крыльями, я не могу дальше идти таким аллюром.
Наконец, такой головоломный поход был прямо неудобен для охоты, потому что человек, еле переводящий дух от усталости, неминуемо промахнётся по всякой дичине, хотя бы стрелял на небольшом расстоянии. И сам отец Корман убедился в этом, пропуделяв по чудесной антилопе-скакунье. Положим, он утверждал, что подстрелил её, но крови не было видно. Вскоре я увидал, как мой товарищ поднимает свой тяжёлый карабин. Раздался выстрел как из пушки, — мимо меня промелькнула полным бегом огромная антилопа куду и тотчас же скрылась в мимозах. Стоя в каких-нибудь трёхстах метрах, я видел всё как на ладони, а так как выстрел был сделан на небольшом расстоянии, то я был уверен, что он не миновал цели. И действительно, приблизившись, я сам видел капли крови на траве и на листьях мимоз. Мы послали наших людей по следу, а сами бросились вперёд — на дальних пригорках появилось целое стадо антилоп, штук пять.
Но вскоре мы убедились, что без облавы охотиться совсем невозможно, в особенности, если чутьё животного насторожено. Входим мы на какой-нибудь пригорок и видим за триста или четыреста метров, что наши антилопы, которые до сих пор паслись как будто спокойно, поднимают головы, прядут ушами, точно поясняют, что видят и чуют нас, потом всё стадо лёгкими прыжками удаляется вперёд и опять останавливается в двух или трёх выстрелах от нас. Вид этих великолепных животных на фоне гор, покрытых зеленью и деревьями, был очарователен. Палевые спины и белые брюшки их то ярко светились на солнце, то угасали в тени. Мне всё казалось, что я вижу стадо оленей в каком-нибудь роскошном английском парке.
Старый самец всегда останавливался первый, обращал к нам голову, вооружённую могучими, винтообразными рогами, смотрел с минуту, словно хотел убедиться, разделяет ли нас приличное пространство, и потом спокойно принимался щипать траву. Слух у антилоп должен быть превосходный, потому что нас не раз укрывали от них то кусты, то неровности почвы, а стадо всегда успевало уйти вовремя. Пробовали мы обойти его, но и это не помогало. Не знаю, долго ли бы продолжалось это неудачное преследование, если б антилопам, наконец, не надоела эта забава, и если б они вскоре не исчезли совсем из вида.
А солнце тем временем взобралось ещё выше, и жара стала уже совсем невыносимою. Нужно было как можно скорее укрыться в палатку, чтоб избежать солнечного удара: с ним в Африке нельзя шутить. Мы вошли в ближайший лес, а вскоре подоспели и наши носильщики с палаткой и багажом.
К счастью, тут же, в лесном ущелье, оказалась вода, значит, можно было остановиться. Из охоты нынешнего дня мы извлекли только ту выгоду, что видели антилоп, без которых африканский пейзаж не может представиться в надлежащем виде, а во-вторых, идя напрямик к М’Понгве, да ещё таким сумасшедшим шагом, мы сделали огромный переход, равняющийся, по крайней мере, двум обыкновенным переходам.
Хорошо бы теперь отдохнуть, но, увы, нужно было вспомнить о наших хозяйственных обязанностях! Людям, не испытавшим этого, такое слово может показаться пустым, но хозяйство составляет самую скверную часть путешествия. Иные сундуки заперты, — изволь-ка, подбирай к ним ключи. Консервы, правда, зашиты в рогоже, но ярлыки от влажности и от жара отклеились от жестяных коробок, — поди, угадывай, что в какой коробке. Открывать коробки нужно самому, потому что если это доверить негру, то он вывалит наземь всё содержимое, вместе с соусом. Переводчика чёрт унёс в лес, повар не понимает тебя, а ты — повара, и если хочешь есть что-нибудь хоть немного сносное, если не желаешь, чтоб он всыпал чаю в зелень, сахару в сардельки, соли в кофе, то должен наблюдать за всем сам и сидеть при огне, когда температура и без того перешла 40°. Во время нашего послеобеденного сна возвратились люди, ходившие за антилопой, подстреленной моим товарищем. Нашли они её в луже крови; но при виде их антилопа вскочила и убежала, несмотря на то, что один негр выстрелил в неё из карабина. Дальнейшие поиски не привели ни к чему. Рассчитывая, что далеко она уйти не могла ни в каком случае, я решил послать за нею ещё раз перед рассветом. Если пантеры и придушат её, то нам всё-таки останется кусок хорошего мяса. Утром царёк-охотник пошёл с несколькими нашими «пагази»[1] и снова повторилась вчерашняя история: антилопу опять нашли в луже крови, и опять она поднялась с места и ушла. Это даёт охотникам надлежащее понятие о необыкновенной живучести больших африканских животных. Антилопа могла получить слабую рану, но в ней всё-таки сидела пуля из штуцера крупного калибра; я видел сам, как сильно текла из неё кровь, и всё-таки через сутки она не только не ослабела, но могла даже спастись бегством.
В лесу, на опушке которого мы разбили палатку, а в особенности на полянке перед палаткой, было множество цесарок. Поохотились мы за ними, улеглись спать, и наутро под проливным дождём добрались до М’Понгве. Формой она напоминает лежащий на земле выпуклый щит. Непрерывная цепь таких гор, но только различной величины, тянется в западном направлении до гор У-Загара. Чудный край, волнистый, покрытый группами деревьев, иногда доходящих до огромных размеров, но однообразный на своём необъятном пространстве.
Деревень в этой стороне почти нет. Пустыня здесь совершенная; тишина такая, что, когда ветер не колышет трав, можно слышать дыхание собственной измученной груди. В этом кроется какое-то особое очарование. Земля, деревья, пространство, воздух, солнечный свет, — словом, все стихии сливаются в одно однообразное, но великое и словно погружённое в сон. Те, которые хоть раз в жизни испытали тоску по бесконечности и бесстрастному покою, могут в этой стране найти то, чего напрасно искали в других странах.
Нужно было проводить отца Кормана в Мандеру. Мы простояли ещё ночь на берегу Вами, переправились через неё в третий раз и пришли в Мандеру в два часа дня. Жара стояла такая, какую я и не запомню. В наших широтах трудно и вообразить, до какой степени доходит зной на этих пригорках, открытых для вертикальных лучей солнца. Грудь наша вдыхала положительно какой-то банный воздух. Пока мы шли лесом, ещё можно было кое-как терпеть, но когда достигли возвышенностей, на которых негры имеют обычай выжигать траву перед наступлением «массики»[2], мне казалось, что вот-вот кто-нибудь из нас свалится. Стекловидная, чёрная земля была раскалена как под печки. В добавок ко всему, как обыкновенно в полуденное время, в воздухе не было ни малейшего движения; листья на деревьях висели неподвижно, эвфорбии, казалось, освобождались от своего оцепенения и таяли под палящими лучами солнца. Если бы не влажность воздуха, то никакое растение не вынесло бы этой страшной температуры, но для человека эта влажность делает зной ещё более невыносимым.
Зол я был и на себя, и на отца Кормана, потому что, в сущности, ни мне, ни ему не было ни малейшей надобности спешить. Но в дороге часто случается так, что идёшь, хотя бы даже под страхом смерти, только потому, что раз двинулся с места, или просто из самолюбия никто первый не хочет сказать: «Я не пойду дальше!» — а между тем ещё шаг — и человек может упасть, как поражённый громом.
Напрягая остаток сил, мы добрались до Мандеры. Конец дороги, когда миссия была видна как на ладони, был ужасен. Товарищ мой пришёл с сильною головною болью, которая, впрочем, скоро прошла в закрытых и сквозных помещениях миссии. Только к 4 часам, после хорошего отдыха и обеда, к нам вернулась прежняя бодрость. Под вечер на небо нашли тучи и закрыли солнце, — подул ветерок, и жара спала.
Брат Александр говорит, что такие дождливые вечера и утра при необыкновенно жарких днях — предвестники «массики»[2]. Она должна была придти со дня на день, а с её приходом неизбежно кончалось и наше путешествие. До сих пор ни один из нас, несмотря на утомление и отсутствие предосторожностей, не хворал серьёзно, и мы даже начали хвастаться друг перед другом и считать себя одарёнными исключительною способностью к африканским путешествиям.
Мандеру мы оставили на другой день после полудня, при чём добрые миссионеры надарили нам бесчисленное количество птичьих чучел. Забрать их с собою для нас не представляло ни малейшей трудности, потому что наши запасы значительно уменьшились. Вино и содовую воду мы выпили почти до капли, так что многим носильщикам нечего было нести. Теперь мы наметили себе добраться большими и спешными переходами к северной части течения Кингани, к Гугуруму, лежащему в одном дне пути до Багамойо, и добраться туда до тех пор, пока проливные дожди не сделают нашего пребывания под кровом палатки невозможным.