Ужь давно-давно случилось,
Въ незапамятные вѣки,
Что прекрасная Нокомисъ,
Въ сумракъ вечера, упала
Прямо съ мѣсяца на землю.
Тамъ она, толпой прислужницъ
Окружённая, рѣзвилась,
И качалася на гибкихъ
Тонкихъ вѣткахъ виноградныхъ.
А соперница Нокомисъ,
Злобной ревностью пылая,
Подрубила эти вѣтки —
И Нокомисъ вдругъ, въ испугѣ,
Полетѣла внизъ на землю,
И упала на Мускодэ,
На цвѣтущiй лугъ изъ лилiй.
«Посмотрите, посмотрите:
Вонъ звѣзда валится съ неба!
Посмотрите, посмотрите:
Съ неба звѣздочка упала!»
Говорилъ народъ, дивуясь.
Тамъ межь травъ и мховъ душистыхъ,
Середи цвѣтущихъ лилiй,
На лугу, при свѣтѣ лунномъ,
При мерцаньи звѣздъ небесныхъ,
У Нокомисъ дочь родилась.
И она её Веноной
Назвала, — перворождённой.
Дочь Нокомисъ выростала,
И была она подобна
Нѣжнымъ лилiямъ Мускодэ,
Высока, стройна, прекрасна,
И глаза ея сiяли
Свѣтомъ луннымъ, свѣтомъ звѣзднымъ.
Часто мать ей говорила,
Безпрестанно повторяла:
«Берегись, остерегайся
Вѣтра западнаго, дочка!
Мёджекивиса не слушай,
Не ложись на дёрнѣ луга,
Не склоняйся надъ цветами,
Чтобъ вреда тебѣ и горя
Не надѣлалъ Мёджекивисъ!»
Но она остереженьямъ
Не внимала, не хотѣла
Слушать словъ благоразумныхъ,
И однажды Мёджекивисъ,
Вѣтеръ западный, порхая
Въ сумракъ вечера надъ лугомъ,
Шевеля цвѣты и листья,
Наклоняя стебли лилiй,
Тамъ лежавшую Венону
Увидалъ, — и началъ къ ней онъ
Съ нѣжнымь шопотомъ ласкаться.
Онъ ласкалъ её, и нѣжилъ,
И слова любви шепталъ ей,
И отъ ласкъ его родился
У Веноны Гайавата.
Такъ родился Гайавата,
Этотъ сынъ чудесъ и горя;
А прекрасная Венона
Отъ отчаянья и сворби
Умерла: ее оставилъ
Этотъ хитрый и коварный,
Безсердечный Мёджекивисъ.
Долго, громко, неутѣшно
Мать оплакивала дочку,
И вопила съ причитаньемъ:
«О, зачѣмъ не умерла я,
Такъ кавъ ты, моя Венона!
О, когда бы умереть мнѣ!
Не томилась бы я больше,
Не рыдала бы отъ горя,
Вагономинъ, вагономинъ!»
На прибрежьи Гитчи-Гюми,
При водахъ большаго моря,
Тамъ стоялъ вигвамъ Нокомисъ,
Дочери луны Нокомисъ.
Позади былъ лѣсъ дремучiй,
Лѣсъ изъ тёмныхъ, мрачныхъ сосенъ
И изъ елей, впереди же
Необъятною равниной
Разстилалось и сiяло
Въ блескѣ солнца Гитчи-Гюми.
Тамъ морщинистая бабка
Воспитала Гайавату,
Въ люлькѣ липовой качая
Своего малютку-внука,
Въ люлькѣ, жилами оленя
Перевязанной и мягко
Устланной травой и мохомъ;
И тоскливый плачъ ребёнка
Унимала, угрожая:
«Тише, тише, Гайавата!
Вотъ медведь тебя утащитъ!»
Убаюкивала крошку,
Напѣвая потихоньку:
«Эуа-йя, мой совёнокъ!
Кто тамъ свѣтитъ надъ вигвамомъ?
Чьи это глаза большiе
Что вигвамъ нашъ освѣщаютъ?
Эуа-йя, мой совёнокъ!»
Многому его Нокомисъ
Научила: разсказала
О звѣздахъ, сiявшихъ въ небѣ,
И Ишкуду показала, —
Эту яркую комету
Съ искромётными косами, —
Показала пляску духовъ,
Воиновъ въ свѣтящихъ перьяхъ
Съ палицами боевыми
Въ небѣ сѣвера далёкомъ
Въ ночи зимнiя блиставшихъ;
И — широкую дорогу —
Бѣлый путь на звѣздномъ небѣ,
Черезъ всё идущiй небо,
Путь тѣней и привидѣнiй,
Ихъ безчисленной толпою
Отъ конца въ конецъ покрытый.
Вечерами у порога
Часто сиживалъ малютка,
Слушалъ шопотъ тёмныхъ сосенъ,
Слушалъ плескъ воды о берегъ —
Звуви музыки чудесной
И таинственныя рѣчи —
«Минни-уэ-уэ!» пѣли сосны,
«Мэд-уэй-ошка!» пѣли волны.
Видѣлъ огненную мушку
Ва-ва-тэйзи, что порхала
Въ тьмѣ вечерней и мерцала
Точно свѣчка надъ кустами;
И ребёнокъ пѣлъ ей пѣсню,
Что онъ перенялъ у бабки:
«Ва-ва-тэйзи, крошка-мушка,
Бѣлый, свѣтлый огонёчекъ,
Ты порхунья-попрыгунья!
Посвѣти мнѣ, свѣтикъ-душка
Ты своей малюткой свѣчкой,
Прежде, чѣмъ въ постель я лягу,
Прежде, чѣмъ засну я на ночь!»
Видѣлъ мѣсяцъ, выходившiй
Изъ воды свѣтящимъ шаромъ,
И на нёмъ замѣтивъ пятна,
Тѣни странныя, тихонько
Онъ шепталъ: «что тамъ, Нокомисъ?»
А Нокомисъ отвечала:
«Разъ одинъ суровый воинъ,
На свою родную бабку
Разсердясь, схватилъ старуху —
И швырнулъ её на мѣсяцъ,
Прямо такъ-таки на мѣсяцъ:
Тамъ её ты тѣло видишь».
Видѣлъ радугу на небѣ
И шепталъ: «что тамъ, Нокомисъ?»
А Нокомисъ отвечала:
«Это — небо для цвѣточковъ:
Всѣ цвѣты лѣсовъ тѣнистыхъ,
Всѣ цвѣты луговъ душистыхъ,
На землѣ когда увянутъ,
Вновь цвѣтутъ на этомъ небѣ.»
И когда онъ слышалъ въ полночь
Крики совъ въ лѣсу дремучемъ,
Раздававшiеся въ чащѣ
Дикимъ гуканьемъ и смѣхомъ, —
«Ай! что тамъ, что тамъ, Нокомисъ?»
Онъ кричалъ, дрожа отъ страха;
А Нокомисъ отвѣчала:
«О, не бойся; это—совы
На своёмъ родномъ нарѣчьи
Говорятъ между собою
И ругаются другъ съ другомъ.»
И малютка научился
Языку всѣхъ птицъ; узналъ онъ
Имена ихъ, всѣ ихъ тайны, —
Какъ онѣ вьютъ гнёзда лѣтомъ,
Гдѣ скрываются зимою,
Съ ними вёлъ онъ разговоры
И ихъ звалъ—«мои цыплята».
Всѣхъ звѣрей языкъ узналъ онъ,
Имена ихъ, всѣ ихъ тайны, —
Какъ бобры жилища строютъ,
Гдѣ свой кормъ скрываютъ бѣлки,
Почему олень такъ прытокъ,
Отчего такъ кроликъ робокъ;
Разговаривалъ со всѣми
Звалъ ихъ—«братья Гайаваты».
И Ягу, болтунъ великiй,
Удивительный разскащикъ,
Путешественникъ бывалый
И старинный другъ Нокомисъ,
Сдѣлалъ лукъ для Гайаваты;
Лукъ — изъ вѣтви ясенёвой,
Стрѣлы — изъ ветвей дубовыхъ,
Тетива — съ оленьей кожи.
И сказалъ онъ Гайаватѣ:
«Ну, мой сынъ, возьми-ка лукъ свой
Со стрѣлами — и отправься
Въ лѣсъ, подальше, на охоту,
И убей ты намъ оленя,
Да хорошаго, съ рогами!»
И тотчасъ же Гайавата
Въ лѣсъ пошолъ, одинъ, и гордо
Нёсъ онъ лукъ свой со стрѣлами.
Вкругъ него, надъ нимъ порхали
Птицы съ громкимъ щебетаньемъ:
«Не стрѣляй въ насъ Гайавата!»
Пѣлъ опечи красногрудый,
«Не стрѣляй въ насъ, Гайавата!»
Пѣлъ овэйса синепёрый.
Близко возлѣ Гайаваты
На дубу рѣзвилась бѣлка,
Быстро прыгая по сучьямъ
Съ стрекотаньемъ, кашлемъ, смѣхомъ,
И сквозь смѣхъ она сказала:
«Не убей меня, охотникъ!»
Кроликъ бросился съ тропинки,
И вдали остановившись
Онъ присѣлъ на заднихъ лапкахъ
И промолвилъ Гайаватѣ,
Частью въ страхѣ, частью въ шутку:
«Не убей меня, охотникъ!»
Но на нихъ не обращалъ онъ
Ни малѣйшаго вниманья:
Всѣми мыслями своими
Онъ стремился за оленемъ;
Онъ напалъ на слѣдъ желанный —
И впился въ него глазами.
Слѣдъ тотъ вёлъ къ рѣчному броду,
Пропадая возлѣ рѣчки,
И задумчиво охотникъ
Шолъ по слѣду точно сонный.
Притаившись за кустами,
Гайавата ждалъ оленя.
Вотъ увидѣлъ онъ два рога
И два глаза изъ-за чащи,
И олень, въ подвижныхъ пятнахъ
Отъ игры лучей и тѣни,
Ноздри къ вѣтру направляя,
Тихо вышелъ на тропинку.
И въ груди у Гайаваты
Сердце сильно застучало,
Задрожало точно листья,
Трепетавшiе на вѣткахъ.
Приподнявъ одно колѣно,
Гайавата лукъ направилъ;
Чуть-чуть вѣтка шелохнулась,
Чуть-чуть хрустнулъ листъ засохшiй
Отъ движенья Гайаваты; —
Но олень врага почуялъ,
Вздрогнулъ весь, остановился,
И, съ приподнятой ногою,
Сталъ прислушиваться къ шуму.
Вдругъ вперёдъ онъ быстро прянулъ,
Точно шолъ стрѣлѣ на встречу;
Въ тотъ же мигъ стрѣла рванулась,
Какъ оса жужжа, рванулась
И ужалила оленя.
И въ лѣсу лежалъ онъ мёртвый,
И въ груди его ужь больше
Сердце робкое не билось;
Только сердце Гайаваты
Отъ восторга трепетало,
Какъ онъ шолъ домой съ добычей
И когда Ягу съ Нокомисъ
Тамъ охотника встречали
Похвалами и привѣтомъ.
И Нокомисъ Гайаватѣ
Сшила плащъ изъ кожи звѣря,
А изъ мяса — пиръ великiй
Задала на всю деревню.
Вся деревня пировала,
Всѣ хвалили Гайавату,
Величали храбрымъ, мощнымъ —
Сон-джи-тэ-гэ, ман-го-тэйзи!
