Русские писатели о переводе: XVIII—XX вв. Под ред. Ю. Д. Левина и А. Ф. Федорова.
Л., «Советский писатель», 1960.
Со времени Лермонтова не было, кажется, ни одного русского поэта, который не пробовал бы своих сил над переводом Гейне. Влияние немецкого поэта очень заметно даже на собственных произведениях Лермонтова за последний период его деятельности, в который он начинал немного освобождаться от влияния Байрона и потом Барбье, заметно тяготевшего над ним в его молодые годы. Некоторые пьесы автора «Мцыри», переведенные на немецкий язык Боденштедтом как оригинальные, ничто иное, как вариации на мотивы Гейне, вариации впрочем столь простые, что вы слышите постоянно одну тему. Таковы например «Они любили друг друга так долго и нежно» и «Выхожу один я на дорогу». Если поэт такого громадного таланта, как Лермонтов, мог отчасти подчиниться поэзии Гейне, то понятно, что поэты менее сильные, бывшие продолжателями Лермонтова, подпадали с особою податливостью под влияние Гейне. Гг. Тютчев и Фет гораздо более принадлежат к немецкой школе поэтов-последователей Гейне, чем даже немецкие Гейбели, Гартманы и Мейснеры. В последнее время даже г. Майков перешел от своего антологического классицизма к реализму Гейне, не совсем еще свободному от романтики. Даже г. Мей, менее всех родственный Гейне по таланту и направлению, взялся за перевод наиболее реальных произведений автора «Атта-Тролля». В этой склонности наших поэтов к переводам из Гейне много участвовал в последнее время и интерес, который обнаруживала публика к знакомству с замечательнейшими немецкими поэтами нашего века. Поименовать всех русских переводчиков Гейне, удачных и неудачных, было бы немалым трудом. Число им чуть не легион; но только два-три имени остались в памяти публики. Не думаем, чтобы к этим двум-трем именам присоединилось имя нового переводчика Гейне, г. Мантейфеля.
Имя это встречается нами в печати в первый раз, и только поэтому считаем мы не лишним сказать несколько слов о труде г. Мантейфеля, как автора начинающего и, стало быть, еще склонного более, чем определившаяся репутация, обращать внимание на отзывы критики.
Мы назвали тоненькую и жиденькую книжечку г. Мантейфеля «трудом», и готовы бы взять назад это название, если б самым изданием ее в свет (и притом с портретом автора) г. Мантейфель не придавал, по-видимому, серьезного значения своим стихам.
В книжечке всего пятьдесят семь стихотворений, преимущественно в два, в три куплета по четыре строчки. Этого нельзя бы, конечно, ставить ей в вину, если б переводчик выбрал из коротеньких песен Гейне лучшие и верно и поэтически воспроизвел их на русском. Но в том-то и беда, что г. Мантейфель взял из пышного букета «Buch der Lieder» и «Neue Gedichte»[1] большею частью пьесы не особенно хорошие; а истинно прекрасные стихотворения перевел небрежно, неверно, не сохранив ни тона, ни внутреннего характера подлинника.
Нам хотелось решить, какими общими основаниями руководился г. Мантейфель, урезывая в некоторых пьесах целые строфы, прибавляя к некоторым строфы лишние, придавая кудреватость простым фразам подлинника и пренебрегая некоторыми особенно меткими и поэтическими его чертами. Но тетрадка г. Мантейфеля не дала нам на это никакого положительного ответа.
Мы можем только догадываться, что г. Мантейфель смотрит несколько свысока на роль скромного переводчика, который имеет прежде всего в виду познакомить как можно ближе, сколько позволяют его силы, с избранным им подлинником, читателей, лишенных возможности узнать сочинение в оригинале. Г-н Мантейфель, по-видимому, ценит свою самобытность больше, чем достоинства переводимого им поэта. Иначе нечем объяснить этого неуважения к смыслу и тону подлинника. Но в таком случае к чему переводить? Не лучше ли самому сочинять? Тогда не для чего было бы насиловать себя, как это делает иногда г. Мантейфель. Например, желая сохранить находящиеся в подлиннике слова «в июне», переводчик не может приискать к нему порядочной рифмы и ставит «юны». Это выходит уж крайне плохо.
Вообще в стихе г. Мантейфеля нет ни свежести, ни силы, а без этих качеств невообразимы стихи Гейне. Приведем, для подкрепления своих слов, два-три примера.
Вот, например, известная своею романтическою музыкальностью песня.
Ich lieb' eine Blume, doch weiss ich nicht welche,
Das macht mir Schmerz.
Ich schaue in alle Blumenkelche,
Und such' ein Herz.
Die Blumen duften im Abendscheine,
Die Nachtigall schlägt.
Ich such' ein Herz so schön wie das meine,
So schon bewegt.
Die Nachtigall schlägt, und ich verstehe
Den siissen Gesang.
Uns beiden wird so bang und wehe,
So wen' und bang. {*}
{* <Я люблю цветок, но не знаю какой; это причиняет мне боль. Я заглядываю в чашечки всех цветов и ищу сердце. Цветы благоухают в лучах заката, соловей щелкает. Я ищу сердце такое же прекрасное, как мое, так же встревоженное. Соловей щелкает, и я понимаю сладостную песню. И обоим становится так страшно и больно, так больно и страшно (нем.).>}
Предупреждаем, что перевод этого стихотворения принадлежит к числу наиболее верных в книжке г. Мантейфеля. Вот он:
Люблю я цветочек, не знаю который,
Хожу и грущу,
И в чашечку их (кого?) обращаю я взоры,
И сердца живого ищу.
Цветы аромат льют в вечернем сияньи,
Поют соловьи, —
И сердца ищу я во всяком созданьи
С таким же избытком любви.
Поет соловей, и душой моей чуткой
Я понял его;
Обоим нам стало так грустно и жутко;
Мой ангел! скажи, отчего?
Здесь, как вы видите, на каждом шагу прибавки, изменяющие и смысл подлинника (как в третьем стихе второй строфы и в последнем), и чрезвычайную простоту самого выражения, как в первом куплете. Поэзии не осталось и в помине.
Неуменье выбрать приличный эпитет, плохие рифмы, общие места вместо метких выражений, реторика взамен простоты — это отличительные качества переводов г. Мантейфеля.
Морская лилея уныло
Свой взор к небесам обратила,
А месяц на небе ночном
Прильнул к ней влюбленным лучем.
И к волнам дремавшим плутовка
Стыдливо склонилась головкой,
И видит: во влаге кристальной
У ног ее месяц печальный,
В этих восьми строчках есть все указанные нами недостатки: эпитет «плутовка» употреблен что называется ни к селу ни к городу, и нарушает впечатление, рифмы в четырех стихах хромают, а у лилии оказываются ноги, которые, может быть, и позволительны в немецком подлиннике, но уж никак не в русском переводе; «свой взор обратила» вместо «глядит», «кристальная влага» и проч. говорят сами за себя. Ко всему этому прибавляется еще грамматическая ошибка: мы говорили до сих пор «к волнам», а г. Мантейфель советует говорить: «к волнам».
Нам приходит на память очень удачный перевод этой пьески, сделанный г. Плещеевым. Если г. Мантейфель знал этот перевод и не удовлетворился им, это не делает особой чести его вкусу. Г. Плещеев перевел так:
«Речная лилея, головку
Поднявши на небо глядит,
А месяц влюбленный лучами
Уныло ее серебрит».
Но вот она снова поникла
Стыдливо к заснувшим волнам;
А месяц, все бледный и томный,
Как призрак сияет и там".
И многие пьесы, более или менее удачно переведенные прежде, г. Мантейфель мог бы оставить в покое.
В некоторых случаях он только неудачно перифразирует прежние переводы. Вот например давно напечатанный перевод одной из песен «Лирической Интермедии»:
Из слез моих много, малютка,
Родилось душистых цветов,
А вздохи мои превратились
В немолкнущий хор соловьев.
Лишь только б меня полюбила —
Тебе те цветы я отдам,
И песнями станут баюкать
Тебя соловьи по ночам.
У г. Мантейфеля вместо «родилось» стоит «выросло», вместо «превратились» — «обратились», вместо «немолкнущий» — пленительный, и дело с концом. Стоит только прибавить к «песням» новый и меткий эпитет «сладкие», да сделать грамматическую ошибку, и более ничего не остается желать.
Вот перевод г. Мантейфеля:
"Из слез моих выросло много
Душистых, прекрасных цветов,
И вздохи мои обратились
В пленительный хор соловьев.
«Коль любишь меня, моя крошка,
Все эти цветочки твои…
И сладкими песнями будут
Баюкать твой сон соловьи».
До сих пор можно было по-русски баюкать только кого-нибудь, теперь можно баюкать сон.
Грамматикой г. Мантейфель совсем не стесняется; поэтому его часто совсем не поймешь. Что, например, значит: «славы дети бьются с веком наравне»? Или на каком языке говорится: «соскучась сном», «министер» и проч.?
Иногда г. Мантейфель вдруг обличает желание переводить верно, даже буквально, и пишет, например:
Нужда теснит, ударил грозный час, и т. д.
Оказывается, что г. Мантейфель думает, будто немецкое «Es drängt die Nots» значит то же, что русское «нужда теснит», или будто русское «нужда теснит» что-нибудь значит по-русски, а не есть, какое-то бессмысленное выражение.
Особенное безвкусие, следы которого читатели видели в приведенных нами стихах, обличил г. Мантейфёль в переделке известной песни «Пастух» из «Harzreise»[2] Она едва ли годилась бы даже для покойного «Весельчака», как можно судить хоть по следующим стихам:
На крыльях Морфей увлекает
Царя в область сладостных грез,
А должность его отправляет
Косматый министер Барбос.
Лучшее средство усовершенствовать свой вкус — внимательное чтение хороших писателей. Такое чтение могло бы внушить г. Мантейфелю большее уважение к ним и удержать его от бесцеремонного с ними обращения. Г-н Мантейфёль стал бы смотреть несколько иначе на задачу переводчика, чего мы ему и желаем от всей души.