Перикл, принц Тирский (Шекспир; Каншин)/ДО

Перикл, принц Тирский
авторъ предп. Уильям Шекспир, Джордж Уилкинс, пер. П. А. Каншин

Оригинал: англ. Pericles, Prince of Tyre, опубл.: 1664. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 11. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

ПЕРИКЛЪ, ПРИНЦЪ ТИРСКІЙ. ДѢЙСТВУІОЩІЯ ЛИЦА:

Антіохъ, царь антіохскій.

Периклъ, принцъ тирскій.

Геликанъ, Эсканъ — тирскіе вельможи.

Симонидъ, царь Пентаполиса.

Клеонъ, правитель Тарса.

Лизимахъ, правитель Митиленъ.

Церимонъ, эфесскій вельможа.

Тальярдъ, антіохійскій вельможа.

Фидемонъ, слуга Церимона.

Леонинъ, слуга Діонисы.

Маршалъ.

Хозяинъ дома разврата и его жена.

Засовъ, ихъ слуга.

Гоуэръ, какъ хоръ.

Дочь Антіоха.

Діониса, жена Клеона.

Таиса, дочь Симонида.

Магина, дочь Перикла и Таисы.

Лихорида, кормилица Марины.

Діана.

Вельможи, рыцари, матросы, пираты, рыбаки, гонцы и пр.

Мѣсто — въ разныхъ странахъ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Входитъ Гоуэръ. Передъ дворцомъ Антіоха.

Пропѣть пѣсню, пѣтую въ старыя времена, изъ праха снова возсталъ Гоуэръ, снова возлагая на себя человѣческія немощи, чтобы потѣшить ваше ухо и понравиться вашимъ глазамъ. Она пѣлась на пирахъ, во время ночныхъ бдѣній, въ праздничные вечера; а вамъ и кавалеры въ былыя времена читали ее для развлеченія. Ея цѣль заключается въ томъ, чтобы сдѣлать людей доблестными, et bonum quo antiquius eo melius. Если вы, родившіеся въ эти позднѣйшія времена, когда умы стали болѣе зрѣлыми, не погнушаетесь моими риѳмами, и если пѣнье стараго человѣка можетъ доставить вамъ удовольствіе, то я бы пожелалъ жить еще, чтобы ради вашего удовольствія сгорѣть, какъ свѣча. Вы видите передъ собою Антіохію; великій Антіохъ построилъ ее, чтобы сдѣлать ее своею столицей, — самый прекрасный городъ во всей Сиріи, а я только повторяю вамъ то, что говорили писатели. Этотъ царь взялъ себѣ подругу, которая скончалась, оставивъ ему дочь, такую рѣзвую, такую пріятную, такую красивую, что, казалось, сами небо одарило ее всѣми этими прелестями. Къ ней-то и воспылалъ ея отецъ страстью и вовлекъ ее въ грѣхъ. Скверна дочь, сквернѣе еще отецъ! Завлекать свое собственное дитя ко злу, — этого не долженъ былъ дѣлать никто. Но благодаря привычкѣ къ тому, до чего они дошли, они и забыли, что это грѣхъ. Красота этой грѣшной дамы привлекала сюда многихъ принцевъ, желавшихъ добыть себѣ ее въ сопостельницы и какъ подругу брачныхъ наслажденій. Но желая предотвратить это, онъ издалъ законъ, чтобы сохранить дочь себѣ и держать жениховъ въ отдаленіи. Онъ повелѣлъ, что всякій, желающій получить ее въ жены, долженъ будетъ лишиться жизни, если не разгадаетъ нѣкоторую загадку. Такимъ образомъ многіе умерли ради нея, какъ свидѣтельствуютъ объ этомъ свирѣпыя головы. А то, что слѣдуетъ, я отдаю на сужденіе вашихъ глазъ, могущихъ оправдать мое твореніе.

СЦЕНА I.

Антіохія. Комната во дворцѣ. Входятъ: Антіохъ, Периклъ и свита.

Антіохъ. Молодой принцъ тирскій, ты теперь вполнѣ знакомъ съ опасностями того, что ты предпринимаешь.

Периклъ. Да Антіохъ, и съ душой, ободренной величіемъ награды, я не страшусь смерти въ этомъ предпріятіи.

Антіохъ. Такъ введите-же мою дочь, одѣтую, какъ должна быть одѣта невѣста для объятій самого Юпитера. Съ самаго ея зачатія (тогда царствовала еще Луцина) природа даровала ей въ приданое красоту, всѣ планеты держали совѣтъ, чтобы надѣлить ее своими самыми лучшими совершенствами.

Музыка. Входитъ дочь Антіоха.

Периклъ. Посмотрите, какъ она идетъ, убранная точно весна; граціи являются ея подданными, а ея помыслы — царь всѣхъ добродѣтелей, составляющихъ славу людей! Ея лицо — книга восхваленій, въ которой нельзя прочитать ничего, кромѣ самыхъ изысканныхъ наслажденій, какъ еслибы печаль была навсегда вычеркнутая суровый гнѣвъ не долженъ никогда сопровождать ея кротости. Вы, боги, создавшіе меня человѣкомъ и повелѣвающіе любовью, воспламенившіе въ моей груди желаніе отвѣдать плодъ этого божественнаго дерева или умереть отъ этой попытки, — придите мнѣ на помощь, если я дѣйствительно вашъ сынъ и рабъ вашей воли, чтобы достигнуть столь великаго счастія.

Антіохъ. Принцъ Периклъ…

Периклъ. Который желаетъ быть сыномъ великаго Антіоха.

Антіохъ. Передъ тобой возстаетъ этотъ прекраснѣйшій садъ Гесперидъ, съ золотыми плодами, но къ которымъ опасно прикасаться, потому что смертоносные драконы оберегаютъ ее, чтобы устрашить тебя. Ея лицо, подобное небу, влечетъ тебя къ созерцанію ея безчисленныхъ прелестей, добыть которыя можно лишь заслугой; безъ этой заслуги ты долженъ будешь умереть, чтобы искупить смѣлую нескромность твоихъ очей. Славные когда-то принцы, подобно тебѣ, которыхъ ты видишь тамъ, привлеченные молвой, осмѣленные желаніемъ, говорятъ тебѣ своими нѣмыми языками и блѣдными ликами, что они стоятъ здѣсь безъ всякаго покрова кромѣ звѣзднаго неба, какъ мученики, умерщвленные въ войнѣ Купидона, и своими мертвыми щеками совѣтуютъ тебѣ отступиться и не бросаться въ сѣти неизбѣжной смерти.

Периклъ. Антіохъ, благодарю тебя; ты научилъ мою бренную смертность уразумѣть себя и зрѣлищемъ этихъ ужасныхъ предметовъ приготовить мое тѣло къ тому, чѣмъ и я можетъ быть, буду. Мысль о смерти должна, подобно зеркалу, говоритъ намъ, что жизнь наша — не болѣе какъ вздохъ и что полагаться на нее — большое заблужденіе. Поэтому я сдѣлаю завѣщаніе, подобно больному, извѣдавшему свѣтъ, который видитъ небо и, чувствуя приближеніе смерти, перестаетъ хвататься, какъ прежде, за радости земныя. И вотъ, я завѣщаю тебѣ благодатный міръ, какъ и всѣмъ добрымъ людямъ, какъ долженъ дѣлать и всякій истинный принцъ; мои богатства я завѣщаю землѣ, даровавшей ихъ мнѣ. А тебѣ (обращаясь къ дочери Антіоха) — чистѣйшій и благороднѣйшій пламень моей любви. Приготовленный такимъ образомъ отправиться въ путь жизни или смерти, я жду рокового удара.

Антіохъ. Такъ какъ ты пренебрегъ совѣтомъ, то читай загадку, а если, прочитавъ ее, ты не въ состояніи будешь ее объяснить, то знай, что ты погибнешь, какъ и всѣ твои предшественники.

Дочь Антіоха. Во всемъ за исключеніемъ только этого, я желаю тебѣ удачи. Во всемъ, за исключеніемъ только этого, желаю тебѣ счастія.

Периклъ. Какъ смѣлый боецъ, я вступаю въ бой и не совѣтуюсь ни съ кѣмъ, кромѣ моей любви и моего мужества (Читаетъ загадку): «Я не ехидна, но все-таки я питаюсь тѣломъ моей матери, родившей меня. Я искала мужа и, ища его, встрѣтила любовь въ отцѣ. Онъ — отецъ, сынъ и нѣжный мужъ; я — мать, жена и тѣмъ не менѣе его дочь. Какъ все это можетъ существовать въ двоихъ — отгадай, если хочешь жать». Это послѣднее — горькой лекарство. О, великія силы, даровавшія небу безчисленныя очи, чтобы созерцать дѣянія людей, — отчего они не заволакиваются навсегда, если правда, что я поблѣднѣлъ, когда прочелъ это?.. Прекрасное зеркало свѣта, я любилъ тебя, и любилъ бы и въ будущемъ еслибъ зло не наполняло эту великолѣпную шкатулку. Но я долженъ сказать тебѣ… мои мысли теперь возмущены, ибо не можетъ бытъ добродѣтеленъ тотъ, который, зная, что онъ стоитъ у входа къ пороку, все-таки стучится, чтобы войти. Ты — прекрасный альтъ, а твои чувства — струны; еслибы на нихъ играли такъ, чтобы онѣ издавали законную гармонію, то этотъ альтъ заставилъ бы и небо склониться къ тебѣ, и всѣхъ боговъ заслушаться; но, взятый раньше времени, онъ своими раздирающими звуками заставитъ плясать только адъ. Будь увѣрена, что я не ищу тебя.

Антіохъ. Принцъ Периклъ, не прикасайся къ ней, — ты рискнешь жизнью; это — одно изъ требованій нашего закона столъ же опасное, какъ и другія. Дарованный тебѣ срокъ истекъ: или сейчасъ же разгадай загадку, или ступай на казнь.

Периклъ. Великій царь, немногіе любятъ слушать о грѣхахъ, которые они любятъ совершать. Я бы жестоко оскорбилъ тебя, если бы сталъ говорить. Тотъ, у кого была бы книга, въ которой было бы записано все, что монархи совершаютъ, поступилъ лучше для своей безопасности, еслибы держалъ ее закрытой. Ибо закрытый порокъ, точно бѣшеный вѣтеръ, который, поднимаясь, засыпаетъ глаза другихъ пылью, но въ концѣ-концовъ, этотъ вѣтеръ утихаетъ и пострадавшіе глаза снова проясняются; попытка же удержать его только погубила бы ихъ. Слѣпой кротъ приподнимаетъ къ небу свои закругленные бугорки, точно желая сказать ему, что земля страдаетъ подъ гнетомъ человѣка, и что за это умираетъ бѣдный червь. Цари — боги земли; въ порокахъ ихъ воля становится ихъ закономъ и если заблуждается Юпитеръ, то кто осмѣлится сказать, что Юпитеръ дѣлаетъ дурно? Довольно и того, что вы это знаете, и благоразумно, когда зло увеличивается при огласкѣ, нѣсколько притупить его. Всѣ любятъ тѣло, даровавшее имъ жизнь; позвольте же и моему языку любить мою голову.

Антіохъ (всторону). О, небо, если бы я ужь имѣлъ его голову! Онъ нашелъ настоящій смыслъ… Постараюсь похитрить съ нимъ (Громко). Молодой принцъ Тирскій, хотя по смыслу нашего строгаго закона, мы бы и могли пресѣчь твои дни, потому что ваше объясненіе совершенно ошибочно, однако надежда, возникшая изъ столь прекраснаго дерева, какъ ты, настраиваетъ насъ иначе. Мы даруемъ тебѣ отсрочку въ сорокъ дней; если въ теченіе этого времени ты откроешь нашу тайну, то эта милость докажетъ, какъ мы счастливы имѣть такого сына. До тѣхъ же поръ съ тобою будутъ обращаться, соотвѣтственно нашему достоинству и твоимъ заслугамъ (Антіохъ уходитъ съ дочерью и свитой).

Периклъ. Какъ любезность старается скрыть преступленіе! Все это очень похоже на лицемѣріе, въ которомъ хорошо только то, что находится на виду. Если справедливо, что мое объясненіе ошибочно, то, конечно, ты не такъ пороченъ чтобы обезчестить твою душу такимъ гнуснымъ кровосмѣшеніемъ, но ты въ одно и тоже время и отецъ, и сынъ вслѣдствіе неестественнаго союза съ твоею дочерью (наслажденія, принадлежащаго мужу, а не отцу), а она питается тѣломъ матери, оскверняя ея ложе; оба-же вы подобны ехиднамъ, которыя, питаясь прекраснѣйшими цвѣтами, порождаютъ только ядъ. Антіохъ, прощай! Благоразуміе говоритъ мнѣ что люди, не краснѣющіе отъ дѣяній столь же черныхъ, какъ ночь, не пренебрегутъ ничѣмъ, чтобы ихъ скрыть отъ свѣта. Я вѣдь знаю, что одно преступленіе всегда влечетъ за собой другое; убійство такъ же близко къ сладострастію, какъ дымъ къ пламени. Ядъ и предательство, это — двѣ руки грѣха, да, — и щиты, защищающіе его отъ позора. А потому, боясь, чтобы вы не пресѣкли моей жизни, ради собственнаго спасенія, я бѣгствомъ спасусь отъ ожидаемой мною опасности (Уходитъ).

Входитъ Антіохъ.

Антіохъ. Онъ нашелъ разгадку, а потому мы рѣшили, что за это онъ поплатится головой. Онъ не долженъ жить для того лишь, чтобы разгласить мой позоръ и чтобы объявить міру, что Антіохъ грѣшитъ такимъ гнуснымъ образомъ. Этотъ принцъ долженъ умереть немедленно, потому что его смерть охранитъ мою честь. Эй, кто-нибудь!

Входитъ Тальярдъ.

Тальярдъ. Ваша свѣтлость меня звали?

Антіохъ. Тальярдъ, ты близокъ къ нашему двору и наше расположеніе повѣряетъ наши самыя сокровенныя дѣла твоей преданности; за твою вѣрность мы вознаградили тебя. Вотъ, Тальярдъ, посмотри этотъ ядъ, а вотъ — золото; мы ненавидимъ принца Тирскаго, и ты долженъ умертвить его. Нѣтъ повода спрашивать: за что? — вѣдь мы повелѣваемъ. Итакъ, это исполнено?

Тальярдъ. Государь, исполнено.

Антіохъ. Довольно. —

(Входитъ Гонецъ).

Переведи духъ, разсказавъ то, что тебя приводитъ къ намъ.

Гонецъ. Государь, принцъ Тирскій бѣжалъ (Уходитъ).

Антіохъ. Если ты хочешь жить, бѣги за нимъ и, подобно стрѣлѣ, пущенной искуснымъ стрѣлкомъ, попадающей въ цѣль, намѣченную его глазами, — не смѣй возвращаться безъ словъ: принцъ Тирскій мертвъ.

Тальярдъ. Государь, если я въ состояніи подойти къ нему на пистолетный выстрѣлъ, то дѣло сдѣлано. А затѣмъ кланяюсь вашей свѣтлости (Уходитъ).

Антіохъ. Прощай, Тальярдъ! До тѣхъ поръ, пока не умретъ Периклъ, мое сердце не можетъ придти на помощь моей головѣ (Уходить).

СЦЕНА II.

Тиръ. Комната во дворцѣ. Входитъ Периклъ.

Периклъ (людямъ за сценой). Не допускайте, чтобы кто-либо потревожилъ насъ… Зачѣмъ преслѣдуютъ меня эти мысли? Эта печальная собесѣдница, мрачная меланхолія — такая привычная у меня гостья, что нѣтъ и часа дня въ радужномъ своемъ теченіи, ни мирной ночи (этой личины, въ которой должно бы покоиться страданіе), который могъ бы меня успокоить. Здѣсь удовольствія ухаживаютъ за моими взорами, а мои взоры избѣгаютъ ихъ. Опасность, которой я страшился, находится теперь въ Антіохѣ, а ея рука, какъ кажется, слишкомъ коротка, чтобы достать до меня здѣсь, и, однако, ни искусство удовольствій не увеселясть меня, ни отдаленность врага не успокоиваетъ меня. Да, это такъ: волненія духа, рожденныя возбужденною боязнью, питаются и живутъ безпокойствомъ; и то, что сначала было не болѣе, какъ боязнь того, что можетъ случиться, — старѣясь становится заботой избѣжать этого. Такъ и со мной: великій Антіохъ въ сравненіи съ которымъ я слишкомъ ничтоженъ, чтобы бороться, потому что онъ такъ могущъ, что всякое свое желаніе онъ превращаетъ въ дѣло, — подумаетъ что я проговорюсь, хотя бы я и поклялся молчать; никакія мои увѣренія, что я уважаю его, не помогутъ мнѣ, если онъ подозрѣваетъ, что я могу его обезчестить и, что боясь, что я могу вогнать его въ краску, сдѣлавъ извѣстными его поступки, — онъ постарается уничтожить то, что можетъ сдѣлать это извѣстнымъ. Онъ наводнитъ всю страну враждебными силами и сдѣлается такъ страшенъ ужасами войны, что удивленіе изгонитъ храбрость изъ всей страны. Наши воины будутъ побѣждены прежде, чѣмъ примутся сопротивляться, и наши подданные будутъ наказаны за оскорбленіе, въ которомъ совсѣмъ не виноваты. Забота о нихъ, а не боязнь за себя (я только верхушка дерева, охраняющая и защищающая корни, которыми оно питается), пригнетаетъ мое тѣло и заставляетъ страдать мою душу и заранѣе мучитъ того, кто хотѣлъ бы мучить Антіоха.

Входятъ: Геликанъ и другіе вельможи.

1-й вельможа. Да наполнятъ вашу доблестную грудь радость и покой.

2-й вельможа. И до самаго твоего возврата къ намъ да пребудутъ съ тобой покой и счастіе!

Геликанъ. Перестаньте, перестаньте, дайте слово опытности. Тотъ оскорбляетъ царя, кто льститъ ему, ибо лесть — грѣхъ, вздувающій пороки; тотъ, кому льстятъ, — не болѣе, какъ искра, которая прекращается въ пылающее пламя отъ раздуванія; между тѣмъ, какъ почтительное и умѣренное осужденіе приноситъ царямъ пользу, потому что они люди и могутъ ошибаться. Когда синьоръ Угодникъ говорить тебѣ о мирѣ, то знай, что онъ льститъ тебѣ, ведя войну противъ твоей жизни. Принцъ, прости меня или, если хочешь, накажи; я не могу быть ниже моихъ колѣнъ.

Периклъ. Оставьте насъ однихъ, но позаботьтесь узнать какіе корабли и какіе грузы, готовые къ отплытію, находятся въ нашей гавани, а затѣмъ возвратитесь къ намъ (Вельможи уходятъ). Геликанъ, ты взволновалъ насъ: что видишь ты въ вашихъ взорахъ?

Гкликанъ. Хмурыя брови, грозный повелитель.

Периклъ. Если такая стрѣла свѣтится въ хмурыхъ бровяхъ властителя, то какже осмѣлился твой языкъ вызвать гнѣвъ на моемъ лицѣ?

Геликанъ. Какъ растенія осмѣливаются созерцать небо, питающее ихъ?

Периклъ. Ты знаешь, что я властенъ отнять у тебя жизнь.

Геликанъ. Я самъ наточилъ топоръ; тебѣ остается только нанести ударъ.

Периклъ. Встань, прошу тебя, встань. Сядь, сядь, ты — не льстецъ, и я благодарю тебя за это. Да предохранить всемогущее небо царей, отъ того, чтобы они выслушивали перечисленіе ихъ недостатковъ, заткнувъ уши! Достойный совѣтникъ, достойный слуга принца, который своею мудростью заставляетъ принца быть твоимъ слугой, что ты хочешь, чтобы я сдѣлалъ?

Геликанъ. Чтобы ты терпѣливо переносилъ скорби, которыя ты-же самъ и создаешь себѣ.

Периклъ. Ты, Геликанъ, говоришь какъ врагъ; ты прописываешь мнѣ лекарство, которое ты бы самъ опасался принять. Выслушай меня: я отправился въ Антіохію, гдѣ, какъ ты знаешь, съ опасностью жизни я добивался славной красавицы, чтобы имѣть потомство, которое-бы было поддержкой властителей и радостью подданныхъ. Ея лицо было, на мои глаза, выше всякаго чуда; остальное (говорю тебѣ на ухо) оказалось столь-же черно, какъ кровосмѣшеніе. Благодаря моимъ знаніямъ я угадалъ смыслъ загадки, и преступный отецъ, вмѣсто того, чтобъ поразить меня, принялся любезничать со мною; но ты вѣдь знаешь: бойся тирана тогда, когда онъ цѣлуетъ. Эта боязнь приняла во мнѣ такіе размѣры, что я бѣжалъ подъ покровительствомъ благодатной ночи. Послѣ моего прибытія сюда, я много думалъ о томъ, что произошло, и о томъ, что еще можетъ послѣдовать. Я зналъ, что онъ тиранъ, а подозрѣнія тирановъ не только не уменьшаются, но даже быстро увеличиваются съ годами. Если онъ подозрѣваетъ, — а въ этомъ едва-ли можетъ быть сомнѣніе, — что я оповѣщу любопытный воздухъ, сколь многихъ доблестныхъ принцевъ онъ пролилъ кровь, чтобы сохранить тайну своего преступнаго ложа, — то, ради уничтоженія этой опасности, онъ наводнитъ всю страну войсками, подъ предлогомъ оскорбленія, которое будто-бы я ему нанесъ, и такимъ образомъ, по моей винѣ, если только это можно назвать виной, всѣ мои подданные будутъ подвергнуты ужасамъ войны, которая не щадитъ даже и невинныхъ. Моя заботливость о всѣхъ (со включеніемъ и тебя, который укоряетъ меня въ эту минуту)…

Геликанъ. Увы, государь!

Периклъ. Отогнала сонъ отъ глазъ моихъ, кровь отъ щекъ моихъ, погружая меня въ раздумье, и порождаетъ тысячи сомнѣній относительно того, какими средствами я могу остановить эту бурю, прежде чѣмъ она разразится, но, найдя лишь ничтожныя средства спасенія, я счелъ своимъ царственнымъ долгомъ сокрушаться объ этомъ.

Геликанъ. Ужь если ты, государь, далъ мнѣ позволеніе говорить, то я буду говорить откровенно. Ты страшишься Антіоха и, по моему мнѣнію, ты справедливо страшишься этого тирана, который или открытой войной, или какой-нибудь скрытой измѣной хочетъ лишить тебя жизни. А потому государь, путешествуй нѣкоторое время, пока его ярость и гнѣвъ не остынутъ, или пока судьба не перерѣжетъ нить его жизни. Передай правленіе кому нибудь, а если передашь его мнѣ, то знай, день вѣрнѣе не служитъ свѣту, какъ я буду служилъ тебѣ.

Периклъ. Я не сомнѣваюсь въ твоей преданности, но если во время моего отсутствія онъ накинется на мои владѣнія?

Геликанъ. Тогда наша кровь покроетъ землю, которая, вмѣстѣ съ нашимъ рожденіемъ, дала намъ и жизнь.

Перкилъ. Итакъ, Тиръ, я оставляю тебя и отправляюсь въ Тарсъ, гдѣ буду ждать извѣстій отъ тебя; я буду располагать собой согласно твоимъ письмамъ. Заботу о благѣ моихъ подданныхъ, которая никогда не покидала меня, да и теперь не покидаетъ, — я довѣряю тебѣ, котораго мудрость достаточно велика для такого труднаго дѣла. Полагаюсь на твое слово и не требую отъ тебя клятвы: кто не боится не сдержать слова, тотъ навѣрно измѣнитъ обоимъ. Будемъ жить каждый въ нашихъ сферахъ, правдиво и честно, такъ, чтобы время никогда не заставило насъ признать несправедливой эту двойную истину: что ты — образецъ подданнаго, а я — истинный принцъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тиръ. Передняя во дворцѣ. Входитъ Тальярдъ.

Тальярдъ. Итакъ, вотъ и Тиръ, и вотъ дворецъ. Здѣсь-то я и долженъ умертвить царя Перикла; въ противномъ случаѣ, я увѣренъ, что буду повѣшенъ, — плохое дѣло. Я теперь понимаю, что уменъ и разсчетливъ былъ тотъ малый, который, когда его спросили, какой милости онъ хочетъ отъ царя, отвѣчалъ, что хочетъ только одной милости: не знать никакихъ его тайнъ. Теперь я вижу, что у него тутъ быль свой резонъ, потому что, какъ только царь прикажетъ кому-нибудь сдѣлаться негодяемъ, онъ обязанъ, уже вслѣдствіе своей клятвы, быть негодяемъ. — Тс! Вотъ и тирскіе вельможи!

Входятъ; Геликанъ, Эсканъ и другіе.

Геликанъ. Вамъ излишне, мои товарищи, пэры Тира, разсуждать больше относительно отъѣзда нашего царя. Полномочъе, данное мнѣ, и скрѣпленное его печатью, достаточно ясно отвѣчаетъ вамъ: онъ отправился путешествовать.

Тальярдъ (всторону). Какъ? Царь уѣхалъ?

Геликанъ. Если, однако, вы хотите знать, почему онъ отправился путешествовать, не попрощавшись съ вами, то на этотъ счетъ я дамъ вамъ кое-какія разъясненія. Когда онъ былъ въ Антіохіи…

Тальярдъ (всторону). Что скажетъ онъ объ Антіохіи?

Геликанъ. Царь Антіохъ (не знаю, но какой причинѣ), почему-то былъ имъ недоволенъ, по крайней мѣрѣ, такъ ему показалось; боясь, что онъ въ чемъ-либо согрѣшилъ или провинился, чтобы показать, какъ это ему прискорбно, онъ захотѣлъ наказать самого себя и обрекъ себя на всѣ опасности моряка, которому ежеминутно грозитъ смерть.

Тальярдъ (всторону). Ну, и прекрасно; полагаю, что на этотъ разъ не буду повѣшенъ, даже если бы я и захотѣлъ; этого, но такъ какъ онъ уѣхалъ, то царю, конечно, будетъ пріятно, что, избѣгая опасностей суши, онъ погибаетъ въ морѣ. Я представляюсь имъ… Привѣтъ вельможамъ тирскимъ!

Геликанъ. Благородный Тальярдъ — желательный гость — какъ посолъ Антіоха.

Тальярдъ. Я являюсь отъ него съ порученіемъ къ царственному Периклу; но такъ какъ я узналъ, послѣ моего прибытія сюда, что вашъ царь отправился путешествовать неизвѣстно въ какія страны, то и порученіе мое должно возвратиться туда, откуда явилось.

Гелеканъ. Мы не имѣемъ никакой причины требовать его сообщенія, такъ какъ оно — не къ намъ, а къ нашему повелителю. Однако, прежде чѣмъ ты уѣдешь, позволь намъ какъ друзьямъ Антіоха, угостить тебя въ Тирѣ (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Тарсъ. Комната въ донѣ Правителя. Входятъ: Клеонъ, Діониса и свита.

Клеонъ. Моя Діониса, отдохнемъ здѣсь и попробуемъ не забудемъ-ли мы своихъ страданій, разсказывая повѣсть страданій другихъ.

Діониса. Это было бы раздуваніемъ огня въ надеждѣ потушить его; тотъ, кто срываетъ холмы потому только, что они слишкомъ высоки, уничтожая одинъ, воздвигаетъ другой, еще выше. О, мой несчастный другъ! Таковы и наши печали: теперь мы ихъ только чувствуемъ и видимъ опечаленными глазами, но, подобно обстриженному дереву, они разростаются все больше и больше.

Клеонъ. О, Діониса! Кто, нуждаясь въ пищѣ, не захочетъ сказать, что нуждается въ ней, или будетъ скрывать свой голосъ, пока не умретъ? Пусть наши языки и наше горе заставятъ воздухъ громко звучать про наши страданія; пусть ваши глаза оплакиваютъ его, пока наша грудъ не наберетъ достаточно воздуха, чтобы провозгласить ихъ еще громче, чтобы, если небо будетъ спать въ то время, когда его созданія страдаютъ, — разбудить его на помощь. Поэтому я стану разсказывать печали, испытанныя нами въ теченіи столь многихъ лѣтъ, а ты, если мнѣ не достанетъ силъ говорить, — поддержи меня слезами.

Діониса. Я сдѣлаю, что могу.

Клеонъ. Въ этомъ Тарсѣ, управленіе котораго находится въ моихъ рукахъ, еще такъ недавно царствовало полнѣйшее изобиліе, потому что богатства были разсѣяны даже и по его улицамъ; башни его поднимали свои головы, чтобы лобызать облака, а чужеземцы не могли осматривать ихъ безъ удивленія; его мужчины и женщины были такъ украшены всякими драгоцѣнностями, что могли быть зеркалами другъ для друга; его столы украшались съ такою поразительною роскошью, хотя не столько для ѣды, сколько для того, чтобы услаждать взоръ: всякая нищета въ немъ презиралась, а тщеславіе его возрасло до того, что даже и самое слово помощь, вызывало ненависть.

Діониса. О, да, это правда.

Клеонъ. Но посмотри, что можетъ сдѣлать небо! Вслѣдствіе внезапной перемѣны эти уста, которыя еще такъ недавно на землѣ, на небѣ, на воздухѣ были безсильны удовлетворить и наполнить, хотя они обильно приносили имъ дань свою, подобно домамъ, — приходящимъ въ запустѣніе отъ недостатка жильцовъ, погибаютъ теперь отъ недостатка въ управленіи; эти неба, которыя, — не прошло еще и двухъ лѣтъ, — должны были придумывать, чѣмъ бы потѣшить вкусъ, теперь были бы рады и простому куску хлѣба, и вымаливаютъ его. Эти матери, которыя, чтобы насытить своихъ дѣтей, не считали ничего слишкомъ дорогимъ, теперь готовы сами пожирать малютокъ, столь любимыхъ ими. Зубы голода такъ заострены, что мужья и жены бросаютъ жребій, кому изъ нихъ первому умереть, чтобы продлить жизнь другого. Здѣсь плачетъ мужчина, тамъ — женщина; многіе умираютъ, а у тѣхъ, которые видятъ, какъ они погибаютъ, едва-ли хватаетъ силъ, чтобы хоронить ихъ. Не правда-ли все это?

Діониса. Наши ввалившіяся щеки и глаза свидѣтельствуютъ объ этомъ.

Клеонъ. О, еслибы города, упивающіеся до пресыщенія изъ чаши Изобилія, услышали наши рыданія въ оргіяхъ ихъ избытка! Вѣдь бѣдствіе Тарса можетъ достигнуть и ихъ!

Входитъ Вельможа.

Вельможа. Гдѣ правитель?

Клеонъ. Онъ здѣсь. Говори, о какихъ еще несчастіяхъ ты приходишь сообщить такъ поспѣшно; ибо помощь слишкомъ далека отъ насъ, чтобы мы могли дождаться ея.

Вельможа. Мы замѣтили по сосѣдству съ нашими берегами нѣсколько большихъ кораблей, направляющихся къ нашему городу.

Клеонъ. Я такъ и думалъ. Несчастіе никогда не проходитъ безъ наслѣдника, который бы могъ унаслѣдовать ему. Такъ и у насъ. Какой-нибудь сосѣдній народъ, желая воспользоваться нашимъ бѣдствіемъ, нагрузилъ свои корабли многочисленными войсками, чтобы побить и безъ того уже побитыхъ и одержать побѣду надъ несчастными, какъ я, котораго такъ не трудно побѣдить.

Вельможа. Этого нечего бояться, потому что, если судить по развѣвающемуся бѣлому флагу, они несутъ съ собою миръ и являются къ намъ какъ друзья, а не какъ враги.

Клеонъ. Ты говоришь такъ, какъ тотъ, кто не знаетъ, что самая красивая видимость скрываетъ самыя гнусныя намѣренія. Но пусть они являются къ намъ съ чѣмъ хотятъ и съ чѣмъ могутъ, — чего вамъ бояться? Могила — самая глубокая пропасть, и мы уже на полдорогѣ къ ней. Ступай, скажи ихъ военачальнику, что мы ожидаемъ его здѣсь, чтобы узнать, зачѣмъ онъ является и откуда, и чего требуетъ.

Вельможа. Иду, мой повелитель (Уходитъ).

Клеонъ. Привѣтъ миру, если только онъ съ миромъ пришелъ; а если это война, то мы не въ силахъ сопротивляться.

Входитъ Периклъ со свитой.

Периклъ. Почтенный правитель, ибо намъ сказали, что, ты правитель, пусть наши корабли и наши многочисленные воины не будутъ для васъ огнемъ, зажженнымъ, чтобы устрашить васъ. Въ самомъ Тирѣ еще мы узнали о вашихъ несчастіяхъ и видѣли бѣдствія на улицахъ вашего города. Мы являемся не ради того, чтобы прибавить новыя страданія къ вашимъ слезамъ, но, напротивъ того, чтобы облегчить ихъ бремя. Вы, можетъ быть, думаете, что наши корабли, подобно Троянскому коню, нагружены войной, кровавымъ походомъ, который угрожаетъ вамъ разореніемъ. Они нагружены хлѣбомъ для всѣхъ нуждающихся въ этомъ городѣ и дарованіемъ жизни, уже полумертвымъ отъ голода.

Всѣ. Да покровительствуютъ вамъ боги Греціи! Мы будемъ молиться за васъ!

Периклъ. Встаньте, прошу васъ, встаньте. Мы требуемъ отъ васъ не почета, а любви и убѣжища для насъ, нашихъ кораблей и нашихъ людей.

Клеонъ. Если найдется здѣсь такой, который откажетъ вамъ въ этомъ требованіи, или мысленно отплатитъ вамъ неблагодарностью, — будь то наши жены, наши дѣти или мы сами, — пусть проклятіе неба и людей покараетъ ихъ гнусность! А до тѣхъ поръ (а этого никогда не случится, надѣюсь) — привѣтъ вашему высочеству въ нашемъ городѣ и среди насъ.

Периклъ. Принимаемъ этотъ привѣтъ. Мы здѣсь погостимъ нѣкоторое время, пока наши звѣзды, до сихъ поръ еще угрожающія, не улыбнутся намъ (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА II.

Входитъ Гоуэръ.

Гоуэръ. Здѣсь вы видѣли могучаго царя, его дочь, вовлеченную имъ въ кровосмѣшеніе, и добродѣтельнаго принца, добродушнаго властителя, который окажется добродѣтельнымъ, какъ на словахъ, такъ и на дѣлѣ. Поэтому будьте спокойны, какъ подобаетъ мужамъ, пока несчастія не минуютъ. Я покажу вамъ тѣхъ, которые въ горькія минуты ихъ царствованія, теряя кроху, пріобрѣтаютъ цѣлыя горы. Добродѣтельный принцъ, о которомъ идетъ рѣчь (я ему даю мое благословеніе), все еще находится въ Тарсѣ, гдѣ всякій считаетъ священнымъ то, что онъ скажетъ, и гдѣ въ воспоминаніе о томъ, что онъ сдѣлалъ, ему воздвигаютъ статую. Но теперь вѣсти другого рода появляются передъ вашими глазами, а потому мнѣ и не нужно больше говорить.

Нѣмая сцена.

Въ одну дверь входитъ Периклъ, разговаривая съ Клеономъ за ними слѣдуетъ свита. Въ другую дверь входитъ Гонецъ съ письмомъ Периклу, Периклъ показываетъ письмо Клеону, потомъ даетъ гонцу награду и посвящаетъ его въ рыцари. Периклъ, Клеонъ и прочіе расходятся въ разныя стороны. Гоуэръ входитъ.

Гоуэръ. Добрый Геликанъ остался дома, но не такъ, какъ трутень, чтобы поѣдать медъ, собранный другими; онъ всѣми силами старается уничтожать зло и поддерживать хорошее. исполняя волю своего принца, онъ извѣщаетъ его обо всемъ что случается въ Тирѣ: что туда пріѣзжалъ Тальярдъ съ преступными замыслами и съ тайнымъ намѣреніемъ умертвить его, и что въ Тарсѣ ему не безопасно дольше оставаться. Исполняя этотъ совѣтъ, онъ снова пускается въ море, гдѣ человѣку рѣдко бываетъ привольно. Такъ вотъ и теперь, вѣтеръ принимается бушевать; громъ гремитъ вверху, внизу водная пропасть такъ разбушевалась, что корабль, который долженъ былъ его оберегать, разбивается и идетъ ко дну. А его, добраго принца, все потерявшаго, волны принимаются бросать изъ стороны въ сторону. Все погибло, люди и имущество; только онъ одинъ и спасся. Наконецъ, Фортуна, уставши дѣлать зло, выбросила его на берегъ, чтобы облегчить ему его положеніе. И вотъ онъ идетъ; но не спрашивайте стараго Гоуэра, котораго разсказъ и безъ того уже слишкомъ длиненъ, — что затѣмъ послѣдовало (Уходитъ).

СЦЕНА І.

Пептаполисъ. Морской берегъ. Входитъ вся мокрый Периклъ.

Периклъ. Укротите вашу злобу, разгнѣванныя звѣзды неба! Вѣтеръ, дождь, громъ, помните, что земной человѣкъ есть существо, которое должно уступать вамъ, и я, какъ требуетъ того моя природа, повинуюсь вамъ. Увы! Mope бросило меня на скалы, носило меня отъ одного берега къ другому и оставило мнѣ дыханіе лишь для того, чтобы размышлять о неминуемой смерти. Пусть же величіе вашего могущества, лишивъ принца всего его достоянія, выброшеннаго изъ вашей водной могилы, удовольствуется тѣмъ, что позволить ему покойно умереть; вотъ все, что онъ отъ васъ требуетъ.

Входятъ три рыбака.

1-й рыбакъ. Эй, колпакъ!

2-й рыбакъ. Эй, иди сюда и вытаскивай сѣть.

1-й рыбакъ. Ну, подвигайся, дырявые штаны, говорятъ тебѣ!

3-й рыбакъ. Что ты говоришь, хозяинъ?

1-й рыбакъ. Посмотри только, какъ ты подвигаешься! Иди, иди я потащу тебя багромъ.

3-й рыбакъ. Да вотъ, хозяинъ, я все думалъ о тѣхъ бѣдныхъ людяхъ, которые сейчасъ погибли на нашихъ глазахъ.

1-й рыбакъ. Увы! бѣдныя души! У меня сердце надрывалось, когда я слышалъ ихъ отчаянные крики, съ которыми они обращались къ намъ, чтобы мы ихъ спасли, тогда какъ мы и сами-то едва спаслись.

3-й рыбакъ. Вотъ то-то и есть; развѣ я не предсказывалъ тебѣ бурю, когда увидѣлъ кричавшихъ и рѣзвившихся дельфиновъ? Говорятъ, что они на половину мясо, на половину рыба. Чортъ бы ихъ побралъ! Какъ только они показываются, такъ я и ожидаю, что придется выкупаться. Хозяинъ, я все себя спрашиваю, какъ это рыбки живутъ въ морѣ?

1-й рыбакъ. Да такъ же, какъ и люди на землѣ: большія пожираютъ малыхъ. Ни съ чѣмъ другимъ не могу я сравнить вашихъ богатыхъ скаредовъ, какъ съ китомъ, который, играя, гонитъ передъ собой всякую мелюзгу и кончаетъ тѣмъ, что проглатываетъ ихъ однимъ глоткомъ. Мнѣ приходилось слыхать, что и на землѣ бываютъ такіе киты, которые не перестаютъ открывать глотку до тѣхъ поръ, пока не проглотятъ и приходъ, и церковь, и башню, и колокола, и все.

Периклъ. Хорошая мораль!

3-й рыбакъ. Ну, хозяинъ, еслибъ я былъ звонаремъ, я-бы пожелалъ непремѣнно быть на колокольнѣ въ тотъ день.

2-й рыбакъ. Зачѣмъ, парень?

3-й рыбакъ. Потому что тогда китъ и меня-бы проглотилъ, и когда-бы я очутился въ его животѣ, я бы принялся звонить изъ всѣхъ силъ и звонилъ-бы до тѣхъ поръ, пока китъ не отбросилъ-бы назадъ и колоколъ, и башню, и церковь, и приходъ. Но если-бы добрый царь Симонидъ былъ согласенъ со мною…

Периклъ. Симонидъ?

3-й рыбакъ. Мы бы очистили землю отъ этихъ трутней, которые таскаютъ медъ у пчелъ.

Периклъ. Какъ мѣтко, однако, эти рыбаки угадываютъ, по этимъ жильцамъ моря, снабженнымъ плавательными перьями. человѣческіе пороки. Какъ они умѣють извлекать изъ ихъ воднаго царства все, что люди могутъ одобрять или порицать! — да поможетъ вамъ Богъ, честные рыбаки!

2-й рыбакъ. Честные? А кто этой такой, парень? Если ты такимъ святымъ называешь нынѣшній день, то его бы слѣдовало совсѣмъ вычеркнуть изъ календаря и никто не сталъ-бы его праздновать.

Периклъ. Вотъ, видите, море выбросило меня на вашъ берегъ.

2-й рыбакъ. Однако, какимъ мерзкимъ пьяницей было море, когда выбросило тебя на нашу дорогу.

Периклъ. Человѣкъ, которымъ вѣтры и волны играли точно мячикомъ, въ этой огромной игрѣ, умоляетъ васъ сжалиться надъ нимъ; умоляетъ васъ тотъ, который прежде никогда не просилъ милостыни.

1-й рыбакъ. Не умѣешь, дружище, просить милостыню? Въ нашей греческой странѣ добываютъ гораздо болѣе нищенствомъ, чѣмъ мы работой.

2-й рыбакъ. А ловить рыбу умѣешь?

Периклъ. Я никогда этимъ не занимался.

2-й рыбакъ. Ну, такъ ты можешь быть увѣренъ, что умрешь съ голоду, потому что но нынѣшнему времени ничего не добудешь, если не будешь ловить.

Периклъ. Я уже забылъ о томъ, чѣмъ я былъ; а что я теперь, о томъ научаетъ меня нужда: я человѣкъ, окоченѣвшій отъ холода, кровь въ моихъ жилахъ застыла и во мнѣ осталось не болѣе жизни, какъ сколько нужно, чтобы языкомъ попросить вашей помощи. Если вы мнѣ откажете въ ней, то, когда я умру, позаботьтесь похоронить меня, такъ какъ я человѣкъ.

1-й рыбакъ. Когда умрешь? Да сохранятъ тебя отъ этого боги! Тутъ у меня есть накидка, бери ее и согрѣйся. Да ты, я вижу, ловкій малый. Ну, пойдемъ къ намъ; по праздникамъ у насъ будетъ мясо, въ постъ — рыба, да кромѣ того, пудинги да блины. Очень будемъ тебѣ рады.

Периклъ. Благодарю тебя.

2-й рыбакъ. Послушай-ка, другъ, вѣдь ты сказалъ, что не умѣешь просить милостыню?

Периклъ. Я только умолялъ васъ.

2-й рыбакъ. Умолялъ! Ну, въ такомъ случаѣ и я стану умолять, можетъ такимъ образомъ улизну отъ порки.

Периклъ. А развѣ у васъ нищихъ порятъ?

2-й рыбакъ. Ну, не всѣхъ, не всѣхъ, потому что еслибы всѣхъ нищихъ пороли, то я бы не хотѣлъ никакой другой должности, кромѣ должности порщика. Ну, я пойду, хозяинъ, вытащить сѣти (Уходятъ два рыбака).

Периклъ. Какъ идетъ эта честная веселость ихъ трудовой жизни!

1-й рыбакъ. А знаешь ты, пріятель, гдѣ находишься?

Периклъ. Не совсѣмъ.

1-й рыбакъ. Ну, такъ я скажу тебѣ: эту страну зовутъ Пентаполисомъ, а нашего царя — добрымъ Симонидомъ.

1-й рыбакъ. Да, и онъ заслужилъ такое названіе за его мирное царствованіе и хорошее правленіе.

Периклъ. Да, онъ счастливый царь, если оть своихъ подданныхъ получилъ названіе добраго за свое правленіе. А далеко его дворецъ отъ этого берега?

1-й рыбакъ. Да полдня дороги будетъ; и скажу тебѣ, что у него еще красивая дочь, а завтра — день ея рожденія. По этому случаю многіе принцы и рыцари, которые съѣхались со всѣхъ концовъ свѣта, будутъ ломать копья въ ея честь на турнирѣ.

Периклъ. Еслибы мое счастье ровнялось моимъ желаніямъ, то я бы хотѣлъ быть однимъ изъ нихъ.

1-й рыбакъ. Э, парень, все должно быть такъ, какъ-можетъ быть, и чего человѣкъ пріобрѣсти не можетъ, онъ все-таки можетъ домогаться, напримѣръ, женской любви.

Два рыбака возвращаются, таща сѣти.

2-й рыбакъ. Помоги, хозяинъ, помоги! Въ сѣти застряла рыба, какъ право бѣднаго человѣка въ судѣ. Трудно будетъ вытащить. А! вылѣзла таки и превратилась въ заржавленные латы!

Периклъ. Въ латы, пріятели? Позвольте мнѣ посмотрѣть на нихъ. Благодарю тебя, судьба, что послѣ всѣхъ несчастій ты даешь мнѣ возможность немного поправиться. Эти латы моя собственность; они — часть моего наслѣдства. Ихъ мнѣ завѣщалъ отецъ, передъ самою смертью, съ такими словами: «Береги ихъ, Периклъ, они были щитомъ между мною и смертью». Потомъ. указывая мнѣ на поручни, онъ прибавилъ: «Они спасли мнѣ жизнь, сохрани ихъ; пусть сохранятъ тебя боги въ подобной-же крайности; они могутъ защитить тебя». Гдѣ бы я ни былъ, тамъ были и эти латы: такъ дорожилъ я ими! И такъ было до тѣхъ поръ, пока жестокое море, никого не щадящее, не отняло ихъ отъ меня въ своемъ неистовствѣ. Но успокоившись, оно, мнѣ возвращаетъ ихъ. — Благодарю тебя. Мое крушеніе уже не такъ ужасно, потому что наслѣдство моего отца отыскалось.

1-й рыбакъ. Что ты хочешь этимъ сказать, пріятель?

Периклъ. Я прошу васъ, друзья, уступите мнѣ это латы, которые нѣкогда принадлежали царю. Я узнаю ихъ по этому знаку. Царь этотъ любилъ меня нѣжно, и я хочу ихъ имѣть изъ любви къ нему. Затѣмъ, я попрошу васъ отвести меня ко двору вашего повелителя, гдѣ, въ этихъ латахъ, я могу явиться дворяниномъ; и если когда-нибудь моя несчастная судьба поправится, я заплачу вамъ за вашу доброту, а до тѣхъ поръ буду вашимъ должникомъ.

1-й рыбакъ. Какъ? Развѣ ты хочешь сражаться на турнирѣ за принцессу?

Периклъ. Я покажу, каковъ я вооруженный.

1-й рыбакъ. Ну, бери латы, и да помогутъ тебѣ боги!

2-й рыбакъ. Это такъ, но только вотъ что, пріятель; это вооруженіе вѣдь мы соорудили тебѣ. изъ грубой матеріи волнъ. За это мы имѣемъ цраво на нѣкоторое вознагражденіе. Надѣюсь, пріятель, что если повезетъ тебѣ, ты вспомнишь, кому ты этимъ обязанъ.

Периклъ. Вѣрь мнѣ, я никогда этого не забуду. — А теперь, благодаря вамъ, я облекся въ сталь. Несмотря на все разбойничество моря, этотъ брилліантъ солидно прикрѣпленъ къ моей рукѣ. Его цѣной я добуду коня, красота котораго восхититъ зрителей. Одного только не достаетъ, пріятель, — пары чепраковъ.

2-й рыбакъ. Мы тебѣ добудемъ; я тебѣ дамъ мой лучшій плащь и провожу тебя ко двору.

Периклъ. Теперь пусть честь будетъ единственнею цѣлью всѣхъ моихъ усилій. Или въ этотъ день я возстану снова, или-же прибавлю еще одно несчастіе къ несчастію (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Терраса передъ ареной. Съ одной стороны палатки для царя, принцессы, вельможъ, дамъ и пр. Входятъ Симонидъ, Таиса, вельможи и свита.

Симонидъ. Рыцари, готовы-ли вы приступить къ битвѣ?

1-й вельможа. Готовы, мой повелитель. Они ждутъ только твоего появленія, чтобы представиться тебѣ.

Симонидъ. Скажи имъ, что мы готовы и что наша дочь, въ честь которой устроено это торжество, уже сидитъ здѣсь, какъ дитя красоты, созданное природой, чтобы люди любовались и восторгались имъ (Вельможи уходятъ).

Таиса. Твои похвалы, мой царственный отецъ, значительно выше моего ничтожнаго достоинства.

Симонидъ. Такъ оно должно быть, ибо принцы созданы небомъ по его образцу; подобно тому, какъ драгоцѣнныя каменья теряютъ свой блескъ, когда они находятся въ пренебреженіи, такъ и принцы утрачиваютъ свое значеніе, если къ нимъ не питаютъ уваженія. А теперь, моя дочь, тебѣ предстоитъ честно объяснить достоинство каждаго рыцаря, посредствомъ его девиза.

Таиса. Желая поддержать мою честь, я постараюсь это сдѣлать.

Входитъ рыцарь съ оруженосцемъ; вдвоемъ они проходятъ черезъ всю сцену. Оруженосецъ преклоняетъ передъ принцессой щитъ рыцаря.

Симонидъ. Кто первый являющійся?

Таиса. Рыцарь изъ Спарты, доблестный отецъ; въ девизѣ его щита — черный эѳіопъ, указывающій на солнце, съ надписью: Zux tua vita mlhi.

Симонидъ. Истинно любитъ тебя тотъ, кто получаетъ свою жизнь отъ тебя.

Проходитъ второй рыцарь.

А кто второй?

Таиса. Принцъ изъ Македоніи, мой царственный отецъ; съ девизѣ его щита — вооруженный рыцарь, побѣжденный дамой; испанская надпись гласитъ: Fiu por dulzura que por fuerza.

Проходитъ третій рыцарь.

Симонидъ. Кто третій?

Таиса. Третій — рыцарь изъ Антіохіи; въ его девизѣ лавровый рыцарскій вѣнокъ, съ надписью: Me pompoe prevexit apex.

Проходитъ четвертый рыцарь.

Симонидъ. А четвертый кто?

Таиса. Горящій факелъ, обращенный внизъ; надпись гласитъ: Quod me alit, me extinguit

Симонидъ. Этимъ онъ хочетъ сказать, что красота имѣетъ всяческую власть надъ нимъ; она можетъ и воспламенить, и убить его.

Проходитъ пятый рыцарь.

Таиса. У пятаго рука окружена тучами, держащая кусокъ золота, испытываемаго на оселкѣ, съ надписью: Sic spectanda fides.

Проходитъ шестой рыцарь.

Симонидъ. А кто шестой и послѣдній, самъ представляющій свой щитъ съ такою ловкостію?

Таиса Онъ, кажется, чужестранецъ; въ девизѣ его — засохшая вѣтка, только на верхушкѣ зеленая; надпись гласятъ. In hac spe vivo.

Симонидъ. Славное вооруженіе. Изъ жалкаго положенія, въ которомъ онъ, повидимому, находится, можно заключить, что онъ надѣется, что его счастье можетъ снова зацвѣсти, благодаря тебѣ.

1-й вельможа. Ему бы слѣдовало быть чѣмъ либо получше того, на что указываетъ его внѣшность; судя по ржавымъ его доспѣхамъ, онъ больше привыкъ къ палкѣ, чѣмъ къ копью.

2-й вельможа. Конечно, онъ можетъ быть иностранцемъ, потому что является на этотъ благородный турниръ въ странномъ вооруженіи.

3-й вельможа. Онъ нарочно далъ заржавѣть своимъ доспѣхамъ съ тѣмъ, чтобы сегодня вычистить ихъ пескомъ.

Симонидъ. Безумно осуждать человѣка по одной лишь его наружности. Но постойте, рыцари выступаютъ. Отправимся въ галлерею.

(Уходятъ. За сценой шумъ и крики: «Жалкій рыцарь»).

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Зала во дворцѣ. Накрытые столы для пира. Входятъ: Симонидъ, Таиса, вельможи, дамы, рыцари, свита.

Симонидъ. Рыцари, говорить вамъ, что мы привѣтствуемъ васъ съ удовольствіемъ, было бы излишне. Перечислять въ началѣ книги всѣ ваши доблестные подвиги, какъ на заглавномъ листѣ, ваши воинскія доблести, — всего этого, конечно, вы не ожидаете отъ меня; можетъ быть даже это было бы неприлично, потому что доблесть говоритъ сама за себя. Приготовьтесь-же повеселиться, ибо пиршеству подобаетъ веселье. Вы мои гости.

Таиса. Но ты, мой гость и рыцарь, вручаю тебѣ этотъ побѣдный лавровый вѣнокъ и вѣнчаю тебя царемъ этого счастливаго дня.

Периклъ. Я обязанъ, принцесса, больше случайности, чѣмъ моему достоинству.

Синонидъ. Называй это какъ хочешь, но день все-таки остается за тобой, и здѣсь, надѣюсь, нѣтъ никого, кто бы тебѣ завидовалъ. Образуя художниковъ, искусство пожелало, чтобы были хорошіе, но также и превосходные художники, а ты — любимѣйшій изъ его учениковъ… Ну, царица этого празднества (потому что ты, дочь моя, дѣйствительно царица) займи свое мѣсто. А ты, маршалъ, разсади другихъ, каждаго по его сану.

Рыцарь. Великую честь дѣлаетъ намъ добрый Симонидъ.

Симонидъ. Ваше присутствіе радуетъ наши дни; мы любимъ доблесть, потому что кто ненавидитъ доблесть, ненавидитъ и боговъ.

Маршалъ. Рыцарь, вотъ твое мѣсто.

Периклъ. Другой былъ бы достойнѣе его.

1-й рыцарь. Не противься, рыцарь: мы дворяне и не способны ни въ сердцѣ своемъ, ни глазами завидовать высшимъ и пренебрегать низшими.

Периклъ. Ты правъ, любезный рыцарь.

Синонидъ. Садись, садись, рыцарь, садись… (всторону). Клянусь Юпитеромъ, царемъ помышленій, удивляюсь, что, думая о немъ, я не могу проглотить ни куска.

Таиса. Клянусь Юноной, этой царицей браковъ, всѣ блюда, къ которымъ я прикасаюсь, кажутся мнѣ безвкусными, потому что я желаю, чтобы онъ былъ моей пищей. Нѣтъ сомнѣнія, это прекраснѣйшій дворянинъ.

Симонидъ. Онъ только провинціальный дворянинъ; онъ совершилъ не больше другихъ рыцарей, переломилъ одно или два копья. Объ этомъ и говорить не стоитъ.

Таиса. Онъ мнѣ кажется алмазомъ передъ стекломъ.

Периклъ. Этотъ царь для меня точь въ точь какъ портретъ моего отца; онъ говоритъ мнѣ, что въ своей славѣ и онъ былъ также окруженъ. Возсѣдали принцы, подобно звѣздамъ, у его трона, а онъ былъ солнцемъ, которому всѣ они поклонялись. Всѣ, видѣвшія его, меньшія свѣтила склоняли свои короны передъ его превосходствомъ; а сынъ его — не болѣе, какъ свѣтящійся черпакъ среди ночи, свѣтящій во мракѣ, но не при свѣтѣ. Я вижу, что время — царь людей, ибо оно ихъ творецъ и могила ихъ; оно даруетъ имъ только то, что само хочетъ, а не то, чего они просятъ.

Симонндъ. Ну, что, рыцарь, весело тебѣ?

1-й рыцарь. Кто можетъ не веселиться въ твоемъ царственномъ присутствіи?

Симонидъ. Вотъ кубокъ, наполненный до самаго края (какимъ вы любите пить за здоровье вашихъ дамъ)! Пью за ваше здоровье!

Рыцари. Благодаримъ васъ, государь.

Симонидъ. Погодите. Вотъ этотъ рыцарь уже слишкомъ имѣетъ грустный видъ, точно празднество нашего двора совсѣмъ не соотвѣтствуютъ его достоинствамъ. Не правда-ли, Таиса?

Таиса. Да какое мнѣ до него дѣло, отецъ?

Симонидъ. О, послушай, дочь: принцы на землѣ должны уподобляться богамъ на небѣ, воздающимъ щедро всякому, являющемуся чествовать ихъ; а принцы, не дѣлающіе этого, подобны комарамъ, которые дѣлаютъ много шуму, а когда ихъ убьютъ, поражаютъ своимъ ничтожествомъ. А поэтому, чтобы усладить его грезы, скажи ему, что изъ этого кубка мы пьемъ за его здоровье.

Тааиса. Увы! отецъ, мнѣ неприлично быть такой смѣлой съ иноземнымъ рыцаремъ, онъ мое предложеніе можетъ почесть себѣ оскорбленіемъ, потому что мужчины принимаютъ на нескромность любезности женщины.

Симонидъ. Это что еще? Дѣлай то, что я тебѣ приказываю, или ты разсердишь меня.

Таиса (всторону). Клянусь богами, онъ не могъ мнѣ сдѣлать большаго удовольствія.

Симонидъ. А также скажи ему, что мы желаемъ знать, изъ какой онъ страны, какъ его имя и какое происхожденіе.

Таиса. Царь, мой отецъ, пьетъ, рыцарь, за твое здоровье.

Периклъ. Благодарю его.

Таиса. И желаетъ тебѣ столько же крови для жизни.

Периклъ. Благодарю и его, и тебя я съ удовольствіемъ отвѣчаю ему тѣмъ-же.

Таиса. Кромѣ того, онъ желаетъ знать отъ тебя, изъ какой ты страны, какого происхожденія и какъ твое имя.

Периклъ. Я — дворянинъ изъ Тира; мое имя — Периклъ. Я изучалъ искусства и военное дѣло; отправившись искать за моремъ счастія, я лишился, благодаря бурному морю, моихъ кораблей и моихъ людей и, послѣ крушенія, меня выбросило на этотъ берегъ.

Таиса. Государь, онъ благодаритъ тебя; его зовутъ Периклъ, онъ — дворянинъ изъ Тира. Вслѣдствіе несчастія въ морѣ, онъ лишился своихъ кораблей и своихъ людей и былъ выброшенъ на этотъ берегъ.

Симонидъ. Клянусь богами, я жалѣю о его несчастіяхъ и постараюсь развлечь его въ его грустныхъ думахъ. Мы, господа, слишкомъ засидѣлись и теряемъ драгоцѣнное время, требующее другихъ развлеченій. Ваши доспѣхи вполнѣ соотвѣтствуютъ солдатскому танцу; я не допускаю отговорки, что ихъ столь шумная музыка слишкомъ груба для дамскаго слуха, потому что онѣ любятъ мужчинъ какъ въ доспѣхахъ, такъ и въ постели.

Рыцари пляшутъ.

Отлично! Отлично! Просьба прекрасно исполнена! Подойди, рыцарь, вотъ дама, которая желала бы попрыгать съ вами, а въ Тирѣ, я слыхалъ, вы, рыцари, отличные мастера заставлять прыгать дамъ и славитесь умѣніемъ плясать.

Перикдъ. Дѣйствительно такъ, государь, тѣ, которые упражняются въ этомъ искусствѣ.

Симонидъ. О, ужь не означаетъ-ли это, что вы хотите вѣжливо отказаться? (Рыцари и дамы пляшутъ). Ну, довольно, довольно. Рыцари, благодаримъ васъ всѣхъ; всѣ вы отличились (къ Периклу). А ты лучше всѣхъ. Эй, пажи! Огня! Проводитъ рыцарей въ ихъ комнаты! (Съ Периклу). А тебѣ я велѣлъ приготовить комнату подлѣ нашей.

Периклъ. Я къ твоимъ услугамъ, государь.

Симонидъ. Принцы! теперь ужь слишкомъ поздно, чтобы бесѣдовать о любви; я вѣдь знаю, что вы разсчитывали на это. А потому пусть каждый отправляется на покой, а завтра всѣ, какъ кто можетъ, будетъ хлопотать объ успѣхѣ (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Тиръ. Комната въ домѣ правителя. Входятъ: Геликанъ и Эсканъ.

Геликанъ. Нѣтъ, Эсканъ, узнай отъ меня, что Антіохъ былъ виновенъ въ кровосмѣшеніи, а потому всемогущіе боги не захотѣли дольше откладывать наказаніе, которое ему ужъ уготовили, и которое онъ заслужилъ за свое гнусное преступленіе. Будучи на самой верхушкѣ и въ полномъ блескѣ своей славы, когда онъ сидѣлъ съ своей дочерью въ самой драгоцѣнной колесницѣ, съ неба сошелъ огонь и скорчилъ ихъ тѣла до ужаса, ибо ихъ тѣла издавали такой смрадъ, что даже тѣ, которые восхищались ими, глядя на нихъ, не хотѣли теперь похоронить ихъ своими руками.

Эсканъ. Какъ все это странно!

Геликанъ. Однако, это было только справедливо, потому что хотя этотъ царь и былъ великъ, его величье не могло его уберечь отъ небесной стрѣлы и его грѣхъ получилъ должное возмездье.

Эсканъ. Да, это правда.

Входятъ трое вельможъ.

1-й вельможа. Вотъ видите, никто другой, ни въ совѣтѣ, ни въ частной бесѣдѣ не пользуется такимъ довѣріемъ.

2-й вельможа. Этого нельзя переносить дольше безъ порицанія.

3-й вельможа. И да проклятъ будетъ тотъ, кто не поможетъ намъ въ этомъ.

1-й вельможа. Слѣдуйте за мною. Доблестный Геликанъ, на пару словъ.

Геликанъ. Вы ко мнѣ обращаетесь? Очень радъ. Здравствуйте господа.

1-й вельможа. Знай, что наше недовольство дошло до крайности и должно обнаружиться.

Геликанъ. Ваше недовольство? Чѣмъ? Не оскорбляйте принца, котораго вы любите.

1-й вельможа. Не оскорбляй самъ себя, благородный Геликанъ. Если принцъ живъ, устрой такъ, чтобы мы могли привѣтствовать его или узнать, въ какой счастливой странѣ онъ живетъ. Если онъ обитаетъ еще въ этомъ мірѣ, мы отправимся искать его; если онъ упокоился въ могилѣ, мы его тамъ найдемъ. Мы должны знать это положительно; если онъ живъ, онъ долженъ нами управлять; если онъ мертвъ, мы должны оплакивать его и прибѣгнуть къ свободному новому избранію.

2-й вельможа. Вѣроятнѣе всего, по нашему мнѣнію, что онъ умеръ и, зная, что государство, оставшееся безъ головы, точно красивое зданіе безъ крыши, скоро разваливается, мы будемъ повиноваться, какъ новому монарху, тебѣ, благородный дворянинъ, тебѣ, который лучше всѣхъ умѣетъ и управлять, и царствовать.

Всѣ. Да здравствуетъ, благородный Геликанъ.

Геликанъ. Ради дѣла чести повремените съ вашимъ избраніемъ; если вы любите принца Перикла, повремените. Еслибы я уступилъ вашему желанію, я бы кинулся въ море, гдѣ на одну минуту спокойствія приходятся цѣлыя часы тревоги. Позвольте-же мнѣ просить васъ примириться съ отсутствіемъ вашего царя еще въ теченіе двѣнадцати мѣсяцевъ. Если по истеченіи этого срока онъ не возвратится, то я съ терпѣніемъ понесу старческое ярмо, которое вы мнѣ навязываете. По крайней мѣрѣ, если я не въ состояніи буду получить отъ васъ это доказательство вашей любви ко мнѣ, — идите, какъ подобаетъ благороднымъ людямъ и вѣрнымъ подданнымъ на поиски принца. Если найдете его и убѣдите его возвратиться, вы будете точно алмазы въ его коронѣ.

1-й вельможа. Безуменъ тотъ, кто не покоряется мудрости. Этотъ совѣтъ даетъ намъ благородный Геликанъ, и мы отправимся на поиски.

Геликанъ. И такъ, вы насъ любите, мы васъ любимъ и пожимаемъ другъ другу руки. Когда сановники живутъ въ такомъ согласіи, государству нечего бояться (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Пентаполисъ. Комната во дворцѣ. Входятъ: съ одной стороны, Симонидъ, читая письмо съ другой Рыцари.

1-й рыцарь. Доброе утро, доброму Симониду.

Симонидъ. Рыцари, отъ имени моей дочери я долженъ вамъ заявить, что раньше двѣнадцати мѣсяцевъ она не хочетъ рѣшиться на брачную жизнь. Причина такого рѣшенія извѣстна ей одной, я не могъ ее узнать.

2-й рыцарь. А не можемъ-ли мы повидаться съ нею?

Симонидъ. Ни въ какомъ случаѣ; это совершенно невозможно, такъ какъ она заперлась въ своей комнатѣ и никого не пускаетъ. Она въ теченіе двѣнадцати мѣсяцевъ хочетъ еще сохранить ливрею Діаны. Она въ этомъ дала обѣтъ очамъ Цинтіи и поклялась своею дѣвственною честью не нарушать его.

3-й рыцарь. Какъ бы тяжело ни было намъ прощаться, мы принуждены проститься съ вами (Уходятъ).

Симонидъ. Итакъ, мы ихъ отправили. А теперь, посмотримъ письмо дочери. Въ немъ она мнѣ говоритъ, что выйдетъ за незнакомаго рыцаря или же не увидитъ больше ни дня, ни свѣта. Сударыня, это очень хорошо: твой выборъ согласуется съ моимъ, я очень радъ этому, но какъ она начинаетъ здѣсь распоряжаться! Она даже и не спрашиваетъ, будетъ-ли это мнѣ пріятно или нѣтъ. Но все равно: ея выборъ я одобряю и препятствій не стану дѣлать. А! вотъ и онъ… Будемъ притворствовать.

Входитъ Периклъ.

Периклъ. Всяческаго счастія доброму Симониду.

Синонндъ. И тебѣ также, благородный рыцарь; очень тебѣ обязанъ за твою прекрасную музыку прошлою ночью; мой слухъ, увѣряю тебя, никогда еще не наслаждался столь сладостной гармоніей.

Периклъ. Только по расположенію ко мнѣ, а не по достоинству ты меня такъ восхваляешь.

Симонидъ. Ты, рыцарь, — настоящій учитель музыки.

Периклъ. Напротивъ, я худшій изъ учениковъ, мой добрый повелитель.

Симонидъ. Я хочу спросить тебя объ одномъ: что думаешь ты, рыцарь, о моей дочери?

Периклъ. Я думаю, что она достойнѣйшая изъ всѣхъ принцессъ.

Симонидъ. И къ тому же она красива, не правда-ли?

Периклъ. Какъ прекрасный лѣтній день удивительно красива.

Симонидъ. Моя дочь, рыцарь, очень хорошаго о тебѣ мнѣнія; да, именно такъ, рыцарь; до того хорошаго, что непремѣнно хочетъ, чтобы ты былъ ея учителемъ, а она — твоей ученицей. А потому обрати на это вниманіе.

Периклъ. Я недостоинъ быть ея учителемъ.

Симонидъ. Она не такъ думаетъ; вотъ прочитай лучше ея письмо.

Периклъ (всторону). Что это такое? Письмо, что она любитъ тирскаго принца? Ну, это хитрая ловушка царя на мою жизнь (къ нему). О, великодушный повелитель, не старайся запутать несчастнаго чужеземнаго рыцаря, который никогда не осмѣливался даже и подумать о томъ, чтобы любить твою дочь, и только довольствовался тѣмъ, что старался оказывать ей всяческое уваженіе.

Симонидъ. Ты околдовалъ мою дочь; ты негодяй.

Периклъ. Клянусь всѣми богами, ничего этого не было. Никогда мысль моя не стремилась къ такой гнусности, никогда мои поступки не обнаруживали ничего такого, что могло бы возбудить или ея любовь ко мнѣ, или твое негодованіе.

Симонидъ. Измѣнникъ, ты лжешь.

Периклъ. Измѣнникъ?

Симонидъ. Да, измѣнникъ.

Периклъ. Я бы возвратилъ эту ложь въ самую глотку всякаго, кто бы меня назвалъ такъ, еслибы только онъ не былъ царемъ.

Симонидъ. Клянусь богами, я одобряю его неустрашимость.

Периклъ. Мои поступки такъ же благородны, какъ и мои мысли; въ нихъ никогда не было ничего низкаго. Я прибылъ ко двору твоему ради чести, не для того, чтобы возмутиться противъ ея требованій; а потому всякому, кто иначе обо мнѣ думаетъ, этотъ мечъ докажетъ, что онъ вратъ чести.

Симонидъ. Не правда. Но вотъ и дочь моя, — она сама можетъ засвидѣтельствовать.

Входитъ Таиса.

Периклъ. О, если ты дѣйствительно такъ-же добродѣтельна какъ прекрасна, — объясни твоему разгнѣванному отцу: умолялъ-ли когда-нибудь мой языкъ, писала-ли когда-нибудь моя рука, хоть одно слово о любви къ тебѣ.

Таиса. Ахъ, рыцарь, еслибы ты и сдѣлалъ это, то кто-бы могъ оскорбиться тѣмъ, что мнѣ пріятно?

Симонидъ. Э, сударыня, неужели ты такъ рѣшительна? (всторону). Я очень этому доволенъ, въ глубинѣ моего сердца (къ ней). Ну, я тебя смирю, я заставлю тебя повиноваться. Ты осмѣливаешься, безъ моего согласія, отдавать свою любовь какому то иностранцу! (всторону). Который, изъ всего того, что я о немъ знаю, можетъ быть ровной крови со мной (къ ней). Ну, такъ слушай-же меня, ты должна подчинять свою волю моей… И ты, рыцарь, слушай, ты долженъ подчиниться мнѣ, или же я сдѣлаю изъ васъ… мужа и жену… Ну, хорошо, ваши руки и ваши уста должны скрѣпить этотъ договоръ… А теперь, когда они соединились, я расторгъ всѣ ваши надежды.. И къ еще большему ужасу… да благословитъ васъ Богъ!.. Ну, что? довольны вы?

Таиса. Да, если только ты меня любишь, рыцарь.

Периклъ. Какъ мою жизнь или какъ кровь, которая ее питаетъ.

Симонндъ. Какъ! Вы согласны?

Оба. Да, если будетъ угодно вашему величеству.

Симонидъ. Это мнѣ до такой степени угодно, что я сейчасъ-же и обвѣнчаю васъ, а затѣмъ немедленно отправляйтесь въ постель.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ. Входитъ Гоуэръ.

Гоуэръ. Теперь сонъ наступилъ вмѣсто раута; въ дворцѣ слышно только одно храпѣніе, которое еще громче отъ пресыщенія роскошнѣйшей свадебной трапезой. Кошка, съ глазами горящими какъ уголь, усаживается передъ мышиной дыркой, и сверчки распѣваютъ у самой печки, радуясь сухости. Гименей отвелъ невѣсту на ложе, гдѣ, потерявъ свою дѣвственность, она зачала ребенка. Будьте внимательны, и пусть время, столъ быстро протекшее, будетъ немедленно заполнено вашимъ богатымъ воображеніемъ. Нѣмое представленіе я объясню словами.

Нѣмая сцена. Изъ одной двери входятъ Периклъ и Симонидъ со свитой; Гонецъ встрѣчается съ ними, преклоняетъ колѣна и даетъ Периклу письмо. Периклъ показываетъ письмо Симониду. Вельможи преклоняются передъ Перикломъ. Тогда входятъ: Таиса, беременная, и Лихорида; Симонидъ показываетъ письмо своей дочери; она выражаетъ радость: она и Периклъ прощаются съ царемъ и затѣмъ всѣ уходятъ. Входитъ Гоуэръ.

Гоуэръ. По всѣмъ пустыннымъ и дикимъ странамъ старательно ищутъ Перикла, по четыремъ противоположнымъ угламъ, соединяющимъ свѣтъ, со всевозможной быстротой: и лошади, и корабли, и большія издержки помогаютъ поискамъ. Наконецъ, изъ Тира ко двору Симонида (такъ какъ молва помогла этимъ дѣятельнымъ розыскамъ) пришло письмо слѣдующаго содержанія: «Антіохъ и его дочь умерли; граждане Тира хотѣли возложить корону Тира на голову Геликана, но онъ не захотѣлъ этого; онъ поспѣшилъ успокоить возмутившихся, говоря имъ, что если царь Периклъ не возвратится въ теченіе двѣнадцати мѣсяцевъ, то онъ покорится ихъ рѣшенію и приметъ корону». Эти вѣсти, прибывъ въ Пентаполисъ породили радость въ сосѣднихъ странахъ, и всѣ восклицали, ликуя: "Нашъ предполагаемый наслѣдникъ есть царь. Кто-бы могъ мечтать объ этомъ? Кто-бы могъ подумать объ этомъ? «Короче говоря; Периклъ долженъ возвратиться въ Тиръ. Его царица, беременная, заявляетъ желаніе (кто могъ бы его не исполнить?) сопровождать его. Мы пропустимъ слезы и печали разставанія! Она беретъ съ собою Лихориду, свою кормилицу, и вотъ они въ морѣ. Ихъ корабль несется по волнамъ Нептуна. Киль прорѣзалъ уже полпути; но расположеніе Фортуны снова мѣняется: сѣдой Сѣверъ разразился такой бурей, что, подобно ныряющей уткѣ, желающей спастись, несчастный корабль то подымается, то опускается. Принцесса кричитъ и отъ испуга мучится родами. Что затѣмъ слѣдуетъ въ этой ужасной бури, объясняется само собой. Я ничего не разсказываю — представленіе можетъ отлично объяснить остальное, но не могло бы объяснить, что я сказалъ. Въ вашемъ воображеніи представьте себѣ, что эта сцена изображаетъ корабль, на палубѣ котораго Периклъ, кидаемый моремъ, появляется и говоритъ (Уходитъ).

СЦЕНА I.

Палуба корабля. Входитъ Периклъ.

Периклъ. О, богъ этой громадной пустыни, укроти эти волны, ополаскивающія сразу и небо, и адъ; ты, повелѣвающій вѣтрамъ, заключи ихъ въ бронзу, вызвавъ ихъ изъ этой пучины! О, заставь замолчать эти оглушающіе и ужасные громы; погаси потихоньку эти внезапныя сѣрныя молніи!.. О, Лихорида, что дѣлается съ моею царицей? О, буря, уже не хочешь ли ты выхлестать себя всю ядовито? Свистокъ матроса, подобно шепоту на ухо смерти, — не слышенъ!.. Лихорида! Луцина! О, божественная покровительница и повитуха, — къ тѣмъ, которыя взываютъ къ тебѣ ночью, опусти свою божественность — на нашъ ныряющій корабль и сократи мученія моей царицы!.. Ну, что, Лихорида?..

Входитъ Лихорида съ рубежомъ на рукахъ.

Лихорида. Вотъ существо слишкомъ юное для такого мѣста; если бы у него было пониманіе, оно бы умерло со страха, какъ, вѣроятно я умру. Возьми на руки эту частицу твоей умершей жены.

Периклъ. Какъ! Какъ!.. Лихорида?

Лихорида. Терпѣніе, добрый государь, не вторь бурѣ. Вотъ все, что остается отъ твоей царицы, — маленькая дочка; изъ любви къ ней, будь мужемъ и не отчаявайся.

Периклъ. О, боги! Зачѣмъ заставляете вы насъ любить ваши роскошные дары и сейчасъ-же отнимаете ихъ? Мы, живущіе здѣсь, не отнимаемъ то, что даемъ, и въ этомъ мы поступаемъ лучше васъ.

Лихорида. Терпѣніе, добрый государь, во имя этого бремени.

Периклъ. Еслибы только теперь твоя жизнь была безмятежна! Потому что никогда еще у ребенка не было болѣе бурнаго рожденія. Еслибы природа твоя была добрая и кроткая! потому что никогда еще въ свѣтѣ дочь принца не привѣтствовалась такъ грубо. Еслибы твое будущее было счастливо! У тебя было такое бурное рожденіе, какое только могло тебѣ сдѣлать огонь, воздухъ, вода, земля и небо, соединенные вмѣстѣ, чтобы возвѣстить міру твой выходъ изъ материнскаго чрева; потеря, которую ты понесла съ самаго начала, не можетъ быть вознаграждена ничѣмъ, что ты можешь найти въ этой жизни… Да бросятъ на нее свой благосклонный взоръ добрые боги!

Входятъ два матроса.

1-й матросъ. Ну, какъ твое мужество, государь? Да сохранитъ тебя, Господь!

Периклъ. Мужества у меня достаточно. Я не боюсь бури; самое худшее зло она уже совершила мнѣ. Однако, изъ любви къ этому бѣдному ребенку, столь неопытному мореплавателю, я бы желалъ, чтобы она стихла.

1-й матросъ. Эй, ты, ослабь канаты! Не слышишь, что ли?.. Дуй, буря, разрывай себя!

2-й матросъ. Еслибы только мы могли попасть въ открытое море, а тамъ мирныя, соленыя волны могутъ цѣловаться хотя бы и съ луной; это меня нисколько не безпокоитъ.

1-й матросъ. Государь, вашу царицу надо выбросить на бортъ; море расходилось, вѣтеръ бушуетъ, — они не успокоятся до тѣхъ поръ, пока корабль не освободится отъ мертвеца.

Периклъ. Это только предразсудокъ.

1-й матросъ. Извини, государь, мы это всегда наблюдаемъ въ морѣ и крѣпко придерживаемся этого обычая. Поэтому, уступи намъ; ее непремѣнно сейчасъ же надо бросить за бортъ.

Периклъ. Ну, дѣлайте, какъ хотите… Несчастная царица!

Лихорида. Вотъ она лежитъ мертвая, государь.

Периклъ. Ужасная родильная постель была у тебя, моя дорогая; ни свѣта, ни огня; непріязненныя стихіи тебя совсѣмъ забили; у меня нѣтъ даже времени схоронить тебя въ освященной могилѣ; тебя необходимо сейчасъ же бросить въ илъ морей, какъ только ты будешь положена въ гробъ тамъ, вмѣсто надгробнаго памятника и неугасаемыхъ лампадъ, бьющій фонтанами китъ и ревущія волны будутъ давить твое тѣло, лежащее среди простыхъ раковинъ. Лихорида, скажи Нестору, чтобы онъ принесъ мнѣ ароматы, чернилъ и бумаги, мою шкатулку и мои драгоцѣнности, и скажи также Никандру, чтобы онъ принесъ мнѣ плетеный сундукъ; положи ребенка на подушку и бѣги, пока я буду благочестиво прощаться съ нею. Ну, скорѣе, женщина! (Лихорида уходитъ).

2-й матросъ. Государь, подъ палубой у насъ уже имѣется совсѣмъ готовый, осмоленный ящикъ.

Периклъ. Благодарю тебя. Матросъ, скажи мнѣ, какой это берегъ?

2-й матросъ. Мы находимся близъ Тарса.

Периклъ. Направимся туда, матросъ, вмѣсто того, чтобы ѣхать по направленію къ Тиру. Когда мы можемъ добраться до этого берега?

2-й матросъ. Къ разсвѣту, если вѣтеръ стихнетъ.

Периклъ. Ну, такъ направляйся въ Тарсъ. Тамъ я увижусь съ Клеономъ, потому что ребенокъ не въ состояніи выдержать путешествія до Тира; тамъ я оставлю дитя заботливой кормилицѣ. Отправляйся, добрый матросъ; я сейчасъ вынесу тѣло (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Эфесъ. Комната въ домѣ Церимона. Входитъ: Церимонъ, слуга и нѣсколько человѣкъ, претерпѣвшихъ крушеніе.

Церимонъ. Эй, Филемонъ!

Входитъ Филемонъ

Филемонъ. Ты меня звалъ, господинъ?

Церимонъ. Разведи огонь и дай поѣсть этимъ бѣднымъ людямъ, ночь была бурная и свирѣпая.

Слуга. Подобныхъ ночей я видѣлъ много, но никогда еще мнѣ не приходилось пережить такой ужасной ночи.

Церимонъ. Твой господинъ умретъ до твоего возвращенія; ничего въ мірѣ не можетъ его спасти. Отдай это аптекарю и скажи, какъ оно будетъ дѣйствовать (Филемонъ, слуга и потерпѣвшіе крушеніе уходятъ).

Входятъ два господина.

1-й господинъ. Добраго утра.

2-й господинъ. Добраго утра твоей милости.

Церимонъ. Господа, что васъ подняло такъ рано?

1-й господинъ. Наши дома, расположенные въ одиночку на берегу моря, были поколеблены, точно землетрясеніемъ; казалось, что самыя толстыя балки ломались и что все сейчасъ же рухнетъ. Ужасъ и удивленіе заставили меня убѣжать изъ дому.

2-й господинъ. Вотъ причина, которая заставила насъ потревожить тебя такъ рано, а вовсе не изъ желанія рано встать.

Церимонъ. О, да, ты правъ.

1-й господинъ. Но я сильно удивляюсь, что твоя милость, имѣющая вокругъ себя столь роскошныя удобства, такъ рано стряхнули золотой сонъ отдохновенія. Странно, что человѣкъ ищетъ безпокойства безъ малѣйшаго вынужденія.

Церимонъ. Я всегда думалъ, что добродѣтель и знаніе — болѣе драгоцѣнные дары, чѣмъ знатность и богатство; беззаботные наслѣдники могутъ опозорить и разстроить послѣднія два, но первыхъ ожидаетъ безсмертіе, дѣлающее человѣка богомъ. Вы знаете, что я всегда изучалъ медицину; проникнувъ въ тайны этого искусства, справляясь съ авторитетами, а также благодаря постоянной практикѣ, я освоился съ цѣлебными свойствами, находящимися въ растеніяхъ, металлахъ и камняхъ; и я могу говорить о разстройствахъ, которымъ подвергается природа, и о средствахъ, излечивающихъ ихъ. Это доставляетъ мнѣ гораздо большее удовлетвореніе и болѣе истинное наслажденіе, чѣмъ жажда колеблющихся почестей и упрятываніе богатствъ въ шелковые мѣшки на радость глупцовъ и смерти.

2-й господинъ. Ты распространилъ на весь Эфесъ свою благотворительность и сотни людей, исцѣленныхъ тобою, называютъ себя твоими созданіями, и не только твое знаніе и труды, но также и твой кошелекъ, всегда открытій, стяжалъ доброму Церимону такую славу, что никогда время…

Входятъ двое слугъ съ ящикомъ.

1-й слуга. Такъ. Поставь его сюда.

Церимонъ. Что это такое?

2-й слуга. Господинъ, этотъ ящикъ только что былъ выброшенъ моремъ на нашъ берегъ. Онъ навѣрно принадлежитъ какому-нибудь разбитому кораблю.

Церимонъ. Поставьте на полъ, мы его сейчасъ осмотримъ.

2-й господинъ. Этотъ ящикъ похожъ на гробъ.

Церимонъ. Во всякомъ случаѣ, онъ очень тяжелъ. Мы его сейчасъ вскроемъ. Если желудокъ моря переполнился золотомъ, то вслѣдствіе счастливаго требованій случая оно изрыгнуло его на насъ.

2-й господинъ. Это такъ.

Церимонъ. Какъ тщательно онъ законопаченъ и засмоленъ! И его выбросило море?

Слуга. Никогда еще не видалъ я такой громадной волны, какъ та, которая бросила его на берегъ.

Церимонъ. Ну, вскрывайте… Тише! тише! Какъ прелестно онъ пахнетъ!

2-й господинъ. Удивительное благоуханіе!

Церимонъ. Самое удивительное, касавшееся когда-либо моихъ ноздрей… Боже праведный! Что это? трупъ?

1-й господинъ. Какъ странно!

Церимонъ. Завернутый въ роскошную ткань, облитый бальзамами и обложенный мѣшками, полными благовонныхъ травъ!.! А, записка!.. Аполлонъ! Научи меня разобрать эти письмена (Читаетъ).

Здѣсь я заявляю,

(Если когда-либо этотъ гробъ будетъ выброшенъ на землю),

Что я, царь Периклъ, лишился

Этой царицы, болѣе драгоцѣнной, чѣмъ всѣ сокровища міра.

Кто найдетъ ее, пусть похоронитъ.

Она была царскою дочерью.

Кромѣ этихъ сокровищъ, которыя вознаградятъ его за трудъ,

Боги да наградятъ его за его состраданіе!

Если ты еще живъ, Периклъ, то твое сердце должно быть растерзано отъ печали… Это случилось нынѣшней ночью.

2-й господинъ. Очень вѣроятно.

Церимонъ. Да, навѣрное этой ночью. Посмотри, какой свѣжій видъ у нея… Какъ безжалостны были тѣ, которые бросили ее въ море! Разведите по близости огонь; принесите мнѣ изъ моего кабинета всѣ мои коробки. Смерть можетъ насиловать природу въ теченіе многихъ часовъ, и однако, огонь жизни еще можетъ возстановить угнетенныя чувства. Я слыхалъ объ одномъ египтянинѣ, который цѣлыхъ семь часовъ былъ безъ жизни и, однако, былъ приведенъ къ жизни старательнымъ уходомъ.

Входитъ слуга съ коробками, бѣльемъ и огнемъ.

Хорошо, хорошо! Огонь и бѣлье!.. Хотя музыка, которую мы имѣемъ, плоха и груба, — пусть играютъ, прошу тебя… Дай еще склянку!.. Ну, чурбанъ, поворачивайся… Эй, музыка!.. Прошу васъ, дайте ей больше воздуха… Господа, эта царица будетъ жива; дыханіе уже возобновляется; въ этомъ безчувственномъ состояніи она была не болѣе пяти часовъ. Смотрите, какъ въ ней разцвѣтаетъ снова цвѣтокъ жизни!

1-й господинъ. Небо умножаетъ черезъ тебя свои чудеса и прославляетъ тебя на вѣчныя времена.

Церимонъ. Она жива! Посмотрите, ея вѣки, эти ларцы этихъ божественныхъ брилліантовъ, утраченныхъ Перикломъ, начинаютъ раздвигать бахрому блестящаго золота. Брилліанты чистѣйшей воды снова появляются, чтобы удвоить драгоцѣнности этого міра. О, живи и заставь насъ плакать при разсказѣ о твоей судьбѣ, столь же дивной, какъ и ты!

Таиса. О, дорогая Діана, гдѣ я? Гдѣ супругъ мой? Какіе это люди?

2-й господинъ. Не странно-ли все это?

1-й господинъ. Чрезвычайно странно.

Церимонъ. Потише, дорогой сосѣдъ! Помогите мнѣ перенести ее въ сосѣднюю комнату… Бѣлье! Теперь нужна самая большая осторожность, потому что возвратъ въ прежнее состояніе будетъ ея смертью… Идите, идите, и да поможетъ намъ Эскулапъ (Уходятъ, унося Таису).

СЦЕНА III.

Тарсъ. Комната въ домѣ Клеова. Входятъ: Периклъ, Елеонъ, Діониса и Лихорида съ Мариной на рукахъ.

Периклъ. Благороднѣйшій Клеонъ, мнѣ необходимо ѣхать. Двѣнадцать мѣсяцевъ прошло, и теперь въ Тирѣ миръ очень ненадеженъ. Ты и твоя прекрасная жена, примите отъ меня благодарность моего сердца. Боги даруютъ вамъ остальное!

Клеонъ. Стрѣлы твоей судьбы, поранившія тебя смертельно, сильно задѣли и насъ.

Діониса. О, прекраснѣйшая царица! Отчего безжалостная судьба не захотѣла, чтобы ты привезъ ее сюда! Она бы осчастливила мои взоры!

Периклъ. Мы должны покоряться волѣ боговъ. Еслибы даже я и могъ ревѣть и бѣсноваться также, какъ море, все-таки конецъ былъ бы тотъ же. Мою милую малютку Марину (которую я назвалъ такъ потому, что она родилась въ морѣ), я поручаю вашему состраданію и оставляю ее, какъ дочь вашей заботливости, прося васъ дать ей царственное воспитаніе, соотвѣтственно ея рожденію.

Елеонъ. Не бойся ничего, государь, но будь увѣренъ, что, снабдивъ великодушно всю нашу страну хлѣбомъ (за что народъ благословляетъ тебя и теперь), тебя будутъ помнить въ твоей дочери. Если пренебреженіе ею унизитъ меня, то народъ, спасенный тобою, заставитъ меня вспомнить о долгѣ. Но если моей природѣ понадобится понужденіе, то боги вымѣстятъ это на мнѣ и на близкихъ мнѣ, и на всемъ моемъ потомствѣ.

Периклъ. Вѣрю тебѣ; твоя честь и доброта ручаются мнѣ въ этомъ и безъ всякихъ клятвъ. До ея замужества, прекрасная Діониса, клянусь свѣтлой Діаной, которой всѣ мы поклоняемся, ножницы не коснутся моихъ волосъ, хотя бы люди видѣли въ этомъ одно лишь упрямство съ моей стороны. Итакъ, оставляю васъ. Добрая Діониса, осчастливьте меня заботливостью о моемъ дитяти.

Діониса. У меня самой есть дочь, но она не будетъ мнѣ дороже твоей, мой государь.

Периклъ. Благодарю тебя. Мои мысли и молитвы съ тобой.

Клеонъ. Мы проводимъ тебя до морского берега и тамъ отдадимъ тебя во власть улыбающемуся Нептуну и доброжелательнымъ вѣтрамъ неба.

Периклъ. Принимаю твое предложеніе. Идемъ, прекрасная дама. О, не проливай слезъ, Лихорида, не проливай! Присматривай за твоей маленькой госпожей, отъ которой зависитъ вся твоя будущность! Идемъ, друзья (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Эфесъ. Комната въ домѣ Церимона. Входятъ: Церимонъ и Таиса.

Церимонъ. Госпожа, этотъ свитокъ и эти драгоцѣнности находились вмѣстѣ съ тобой въ гробу. Они принадлежатъ тебѣ. Извѣстенъ-ли тебѣ этотъ почеркъ?

Таиса. Да, это почеркъ моего супруга. На корабль я вошла, — это я хорошо помню, — въ самомъ концѣ моей беременности, но разрѣшилась-ли я тамъ, клянусь всѣми богами, — не могу сказать. Но до тѣхъ поръ, пока Перикла, моего законнаго супруга, я не увижу, я облекусь въ одежды весталки и откажусь отъ всѣхъ радостей.

Церимонъ. Госпожа, если такова твоя цѣль, какъ ты говоришь, то храмъ Діаны не очень далекъ отсюда; тамъ ты можешь жить до конца твоей жизни. Если хочешь, то моя племянница будетъ тамъ прислуживать тебѣ.

Таиса. Только моя благодарность и будетъ наградой всѣмъ вамъ. Хотя мои добрыя желанія велики, но даръ ничтоженъ (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Входитъ Гоуэръ.

Представьте себѣ, что Периклъ въ Тирѣ, гдѣ былъ встрѣченъ съ восторгомъ, какъ онъ этого желалъ. Его скорбную царицу мы оставимъ въ Эфесѣ, посвятившую себя служенію Діанѣ. А теперь перенесемся мысленно къ Маринѣ, которую наша быстро-мѣняющаяся сцена должна найти въ Тарсѣ, изучающей, подъ руководствомъ Клеона, музыку и искусства; она пріобрѣла, благодаря прекрасному образованію, всѣ прелести, что сдѣлало ее предметомъ самаго восторженнаго поклоненія. Но увы! Чудовище зависти, слишкомъ часто подкапывающееся подъ заслуженную славу, старается лишить жизни Марину можемъ измѣны. Въ этомъ-то именно родѣ и есть у нашего Клеона дочь, вполнѣ уже созрѣвшая для замужества. Эта дѣвица называется Филотена; въ нашей исторіи за вѣрное выдается, что она всегда желала быть вмѣстѣ съ Мариной, — плела-ли она своими длинными тонкими, красивыми, точно снѣгъ бѣлыми пальчиками размотанный шелкъ; ранила-ли она острой иголкой полотно, которое отъ каждой такой раны дѣлалось еще крѣпче; пѣла ли она въ сопровожденіи лютни и заставляла своимъ пѣніемъ умолкать ночную птицу, всегда стонущую жалобно; восхваляла-ли она своимъ богатымъ и краснорѣчивымъ перомъ Діану, свою богиню, — Филотена во всемъ старается соперничать съ совершеннѣйшей Мариной, какъ еслибы ворона могла соперничать съ паѳосской голубицей бѣлизной перьевъ. Марина получаетъ всѣ хвалы, какъ долгъ должный ей, а не какъ даръ. Это до такой степени погружаетъ въ мракъ всѣ прелести Филотены, что жена Клеона, побуждаемая необыкновенной завистью, замышляетъ на жизнь Марины. Это убійство оставитъ ея дочь безъ соперницы. Этому гнусному замыслу благопріятствуетъ смерть Лихориды и проклятія Діониса уже имѣетъ подъ руками жестокое орудіе, готовое нанести ударъ. Рекомендую вашему вниманію событіе еще нерожденное. Крылатое время я могу только подгонять къ хромающему ходу моей риѳмы, но и въ этомъ я бы никогда не успѣлъ, еслибы ваша мысль не сопровождала меня. Діониса появляется съ Леониномъ, убійцею (Уходятъ).

СЦЕНА I.

Тарсь. Открытое мѣсто близь морского берега. Входятъ: Діониса и Леонинъ.

Діониса. Не забывай своей клятвы; ты поклялся сдѣлать это. Всего одинъ ударъ, — и о немъ никто никогда не узнаетъ. Такъ скоро ты ничего не можешь сдѣлать, что принесло-бы тебѣ такъ много выгодъ. Не допусти, чтобъ холодная совѣсть, воспламеняя въ груди твоей любовь, воспламенила ее до нѣжности; не позволяй состраданія, отъ котораго отказываются даже женщины разжалобить себя, но будь воиномъ твоего рѣшенія.

Леонинъ. Я исполню дѣло; однако, она все-таки прелестное созданіе.

Діониса. Тѣмъ болѣе она достойна того, чтобы боги приняли ее въ свои селенія. Она идетъ сюда, оплакивая смерть своей старой кормилицы. Ты рѣшился?

Леонинъ. Я рѣшился.

Входитъ Марина съ корзиной цвѣтовъ.

Марина. Нѣтъ, я сорву съ земли ея покровы и усыплю твою могилу цвѣтами; желтые, голубые и красные, фіалки и ноготки, какъ ковромъ, покроютъ твою могилу до послѣднихъ дней лѣта. О, горе мнѣ, бѣдной дѣвушкѣ, рожденной въ бурѣ, во время которой умерла моя мать! этотъ міръ для меня точно постоянная буря, уносящая меня далеко отъ моихъ друзей.

Діониса. Какъ, Марина? Ты одна? Какъ могло случиться, что моя дочь не съ тобой? Не изсушай свою кровъ печалью; развѣ нѣтъ у тебя кормилицы во мнѣ! О, Господи! Какъ измѣнилось твое лицо отъ печали! Ну, полно-же полно! Дай мнѣ эти цвѣты, пока море не испортило ихъ. Погуляй съ Леониномъ. Воздухъ здѣсь свѣжъ и рѣзокъ, онъ возбуждаетъ аппетитъ. Ну, Леонинъ, подай ей руку и погуляй съ нею.

Марина. Нѣтъ, прошу тебя; я не хочу лишить тебя твоего прислужника.

Діониса. Полно, полно! Я люблю царя, твоего друга и тебя больше, чѣмъ можетъ любить чужое сердце. Каждый день мы ждемъ его сюда; когда онъ прійдетъ и найдетъ такимъ исхудалымъ наше сокровище, достойное всяческихъ похвалъ, онъ раскается, что совершилъ такое длинное путешествіе, и станетъ упрекать насъ, меня и моего супруга, въ томъ, что мы недостаточно заботились о тебѣ. Ну, прошу тебя, погуляй и будь по-прежнему весела; сохрани эту красоту, которая восхищаетъ взоръ молодыхъ и старыхъ… Не безпокойся обо мнѣ, я могу и одна возвратиться домой.

Марина. Ну, хорошо, я пойду; только безъ всякой охоты.

Діониса. Ступай, ступай! Я знаю, что это тебѣ полезно. Погуляй, Леонинъ, съ ней, по крайней мѣрѣ, съ полчаса. Не забудь, что я тебѣ говорила.

Леонинъ. Будь покойна.

Діониса. Оставляю тебя не надолго, моя дорогая, прошу тебя, гуляй потихоньку; не разгорячай себѣ кровь. Я вѣдь должна о тебѣ заботиться.

Марина. Благодарю тебя (Діониса уходитъ). Это западный вѣтеръ дуетъ?

Леонинъ. Юго-западный.

Марина. Когда я родилась, дулъ сѣверный вѣтеръ.

Леонинъ. Да?

Марина. Мой отецъ, говорила моя кормилица, совсѣмъ не боялся; онъ кричалъ матросамъ: „Дружнѣй, ребята!“ и натягивая канаты, обдиралъ свои царственныя руки. Обхвативъ руками мачту, онъ устоялъ противъ моря, которое почти разломало палубу.

Леонинъ. Когда это было?

Марина. Когда я родилась. Никогда еще волны и вѣтеръ не свирѣпствовали такъ. Одного матроса, закрѣплявшаго паруса, сбросило въ море. „А! ты уходишь отъ насъ^!“ закричалъ кто-то, и всѣ быстро и ловко соскочили съ снастей и бросились къ кормѣ; боцманъ свиститъ, капитанъ зоветъ и этимъ только увеличиваетъ суматоху.

Леонинъ. Ну, хорошо. Довольно. Читай молитву.

Марина. Что ты хочешь сказать?

Леонинъ. Если тебѣ нужно немного времени на молитву, то я тебѣ даю его. Молись, но недолго, потому что у боговъ — тонкій слухъ и я поклялся, что кончу дѣло быстро.

Марина. Какъ? Ты хочешь меня убить?

Леонинъ. Да, чтобы угодить моей госпожѣ.

Марина. Зачѣмъ она желаетъ, чтобы меня убили? Клянусь, на сколько могу припомнить, я никогда не сдѣлала ей никакого зла; никогда я не сказала дурного слова, не сдѣлала никакого зла ни одному живому существу; повѣрь, я никогда не убила мыши, не тронула мухи; когда случайно я наступала ногой на червяка, я объ этомъ плакала. Чѣмъ-же я ее оскорбила? Зачѣмъ ей нужна моя смерть? Чѣмъ моя жизнь можетъ быть ей опасна?

Леонинъ. Я обязанъ исполнить порученіе, а не разсуждать о немъ.

Марина. Ты ни за что въ мірѣ не исполнишь его, я въ этомъ увѣрена. У тебя такое славное лицо, и глаза твои говорятъ, что у тебя доброе сердце. Еще недавно, я видала какъ ты получилъ рану, разнимая двухъ дравшихся; это дѣлало тебѣ честь; будь-же и теперь такимъ. Твоя госпожа хочетъ моей смерти, а ты стань между нами и спаси меня, несчастную, спаси болѣе слабую.

Леонинъ. Я поклялся и исполню.

Пока Марина отбивается отъ него, входятъ два пирата.

1-й пиратъ. Стой, негодяй! (Леонинъ убѣгаетъ).

2-й пиратъ. Добыча, добыча!

3-й пиратъ. Пополамъ, пріятели, пополамъ! Уведемъ ее поскорѣе на корабль (Пираты уходятъ съ Мариной).

СЦЕНА II.

Близь того-же мѣста. Входитъ Леонинъ.

Леонинъ. Эти разбойники находятся въ услуженіи знаменитаго пирата Вальдеса; они захватили Марину. Ну, чтожь? Пусть себѣ уѣзжаетъ! На возвратъ нѣтъ ни малѣйшей надежды. Я поклянусь, что она убита и что ее бросилъ въ море… Однако, подожду, можетъ быть, они удовольствуются тѣмъ, что потѣшатся ею, не увозя ее съ собою. Если она останется, то, обезчещенная ими, будетъ убита мною (Уосодитъ).

СЦЕНА III.

Митилены. Комната въ домѣ разврата. Входятъ Хозяинъ, его жена и Засовъ.

Хозяинъ. Засовъ!

Засовъ. Хозяинъ?

Хозяинъ. Хорошенько обыщи рынокъ; Митилены полны гуляками. Много денегъ потеряли мы за это время, по недостатку дѣвокъ.

Хозяинъ. Никогда еще намъ такъ недоставало этихъ тварей. Всего только три жалкихъ и есть у насъ; да и онѣ не могутъ больше того, что могутъ; вслѣдствіе безпрестанной работы, онѣ почти совсѣмъ сгнили.

Хозяинъ. Намъ нужны свѣженькія, хотя бы и дорогонько пришлось заплатить за нихъ. Если нѣтъ въ дѣлѣ добросовѣстности, то никакое дѣло не будетъ процвѣтать.

Жена. Правда твоя; изъ выращиваемыхъ бѣдныхъ незаконныхъ, многого не сдѣлаешь; я и то, кажется, штукъ одиннадцать такихъ выходила…

Засовъ. Ну, да, цѣлыхъ одиннадцать, а потомъ уходила ихъ! Такъ значитъ обыскать рынокъ?

Жена. А то какъ же? Товаръ, который мы имѣемъ, будетъ разнесенъ въ клочки даже при малѣйшемъ вѣтрѣ, такъ онѣ износились.

Хозяинъ. Правда твоя; говоря по совѣсти, онѣ совсѣмъ ненадежны. Бѣдный трансильванецъ, который былъ съ толстою дѣвченкой, такъ-таки и умеръ.

Засовъ. Да, она проворно его уходила; она сдѣлала изъ него жаркое для червей; ну, я пойду на рынокъ (Уходить).

Хозяинъ. Три или четыре тысячи секиновъ — хорошій капиталецъ, чтобы жить припѣваючи, бросивъ нашъ промыселъ.

Жена. А зачѣмъ бросать промыселъ? Развѣ въ старости зазорно промышлять?

Хозяинъ. Э, да вѣдь добрая-то слава приходить не такъ какъ прибыль, да и прибылъ не перевѣшиваетъ опасности, а потому, если въ молодости мы можемъ сколотить порядочное состояньице, то лучше запереть двери на ключъ. Кромѣ того наши плохія отношенія къ богамъ, — еще причина, чтобы мы поскорѣе отказались отъ нашего промысла.

Жена. Ну, другіе-то грѣшатъ не меньше нашего.

Хозяинъ. Не меньше нашего! Еще бы! Пожалуй, и больше нашего, но нашъ промыселъ хуже. Да онъ и не ремесло, не торговля… Но вотъ и Засовъ.

Входятъ: Засовъ, пираты и Марина.

Засовъ. Подвигайся. Почтеннѣйшіе, вы говорите, что она дѣвушка?

1-й пиратъ. Не сомнѣвайтесь въ этомъ.

Засовъ. Хозяинъ, мнѣ пришлось порядкомъ-таки дать за эту штучку, которую вы видите; если она годится вамъ — отлично, а если не годится — пропалъ мой задатокъ.

Хозяинъ. А имѣетъ-ли она, Засовъ, особенныя качества?

Засовъ. Лицо у ней пріятно, говоритъ она складно и носитъ прекрасныя платья; чего больше вамъ еще нужно? принять ее можно.

Хозяинъ. А цѣна ей какая, Засовъ?

Засовъ. Изъ тысячи золотыхъ, я не могъ выторговать ни одного.

Хозяинъ. Ну, хорошо; ступайте за мной, любезнѣйшіе; вы сейчасъ-же и получите ваши деньги. Жена, уведи ее и разскажи ей, что она должна дѣлать, чтобы какъ-нибудь не сглупила въ обращеніи (Хозяинъ и пираты уходятъ).

Жена. Засовъ, запиши ея примѣты: цвѣтъ волосъ, сложеніе, ростъ, возрастъ, ея дѣвственность, за которую мы ручаемся, и кричи: „кто больше дастъ за нее, тому она и достанется“. Такая дѣвственность обошлась бы дорого, если бы нынѣшніе мужчины походили на прежнихъ. Дѣлай, что тебѣ велятъ.

Засовъ. Сейчасъ будетъ сдѣлано (Уходитъ).

Марина. Увы! Отчего Леонинъ такъ медлилъ, такъ колебался? Онъ долженъ былъ убить меня безъ всякихъ словъ! Или отчего эти пираты слишкомъ добрые, не выбросиля меня за бортъ отыскивать мою мать?

Жена. О чемъ ты горюешь, красавица?

Марина. О томъ, что я красавица.

Жена. Ну, вотъ еще! Вѣдь красотой-то наградили тебя боги.

Марина. Я не виню ихъ за это.

Жена. Хорошо еще, что ты попала въ мои руки; у меня ты будешь жить припѣваючи.

Марина. Тѣмъ хуже для меня, если я выскользнула изъ рукъ, въ которыхъ я была увѣрена, что умру.

Жена. И у меня ты заживешь весело.

Марина. Нѣтъ.

Жена. Навѣрное, и познакомишься со всякаго сорта мужчинами. Весело тебѣ будетъ жить; у тебя будутъ мужчины всякихъ сложеній. Какъ? ты затыкаешь себѣ уши?

Марина. Вѣдь ты — женщина?

Жена. А что-же ты хочешь, чтобы я была? Не женщина?

Марина. Честной женщиной или совсѣмъ не женщиной.

Жена. Ужь не хочешь-ли отвѣдать плетки, дура? Вижу, что придется мнѣ съ тобой повозиться. Ну, полно, тебѣ, молодая жердушка, ты должна дѣлать то, что я тебѣ прикажу.

Марина. О, сжальтесь надо мною, боги.

Жена. Если богамъ угодно, чтобы надъ тобой сжалились мужчины, то найдутся мужчины, чтобы тебя утѣшать, питать, веселить… Засовъ, кажется, вернулся.

Входитъ Засовъ.

Ну, что, оповѣстилъ ты на рынкѣ?

Засовъ. Перечислилъ даже всѣ волосы у ней, и голосомъ изобразилъ ея портретъ.

Жена. Ну, а скажи-ка, прошу тебя, въ какомъ расположеніи нашелъ ты народъ, въ особенности молодой?

Засовъ. Да, что! Они слушали меня, какъ бы слушали завѣщаніе своего отца. У одного испанца сейчасъ же потекли слюнки при этомъ описаніи, и онъ, не долго думая, сейчасъ же и отправился въ постель.

Жена. Онъ непремѣнно придетъ завтра, въ самыхъ лучшихъ своихъ манжетахъ.

Засовъ. Сегодня же вечеромъ, сегодня вечеромъ придетъ. А знаешь, хозяйка, того француза, у котораго подкашиваются колѣнки?

Жена. Какого? Мосье Вероля?

Засовъ. Его самаго; какъ только онъ услышалъ мое оповѣщеніе, ему захотѣлось подпрыгнуть, но онъ заохалъ отъ боли, и поклялся, что придетъ посмотрѣть на нее.

Жена. Ну, и отлично, отлично. Онъ занесъ сюда свою болѣзнь, здѣсь и возобновляетъ ее. Ужь я знаю, что онъ придетъ подъ нашу сѣнь, чтобы выставить свои кровь на солнце.

Засовъ. Что же, если бы здѣсь были путешественники всѣхъ народовъ, мы всѣхъ бы ихъ залучили такой вывѣской.

Жена. Подойди-ка ко мнѣ, милочка, прошу тебя. Счастье идетъ къ тебѣ на встрѣчу. Послушай меня хорошенько: ты должна дѣлать какъ бы съ неудовольствіемъ то, что будешь дѣлать охотно, и какъ бы пренебрегая барышомъ, когда барышъ будетъ большой. Оплакивай жизнь, которую ведешь, этимъ ты возбудишь жалость твоихъ любовниковъ; эта жалость рѣдко не породитъ хорошаго о тебѣ мнѣнія, а хорошее ихъ мнѣніе навѣрное принесетъ тебѣ прибыль.

Марина. Я тебя не понимаю.

Засовъ. Ну, веди ее, хозяйка, веди; нужно прогнать у ней эту стыдливость знакомствомъ съ дѣломъ.

Хозяйка. Да, твоя правда, надо прогнать; и невѣсты вѣдь со стыдомъ приступаютъ къ тому, на что законное имѣютъ право.

Засовъ. Да, однѣ со стыдомъ, а другіе такъ и совсѣмъ безъ стыда. Но знаешь, хозяйка, ужь если я добылъ тебѣ этотъ кусочекъ…

Хозяйка. Значитъ, можешь себѣ отрѣзать малую толику съ вертела…

Засовъ. Значитъ, могу?

Хозяйка. Никто и не отрицаетъ этого. Ну, милая, твой нарядъ мнѣ нравится.

Засовъ. Нарядъ хорошій и перемѣнять его не надо.

Хозяйка. Засовъ, оповѣстивъ городѣ новость, оповѣсти, какая у насъ есть теперь жиличка; отъ этого ты ничего не потеряешь. Когда природа создавала эту штучку, она хотѣла тебѣ добра. Расписывай, какое у насъ есть совершенство, и ты получишь жатву отъ своихъ словъ.

Засовъ. Увѣряю тебя, хозяйка, и громъ не расшевелитъ такъ быстро угрей, какъ моя похвала объ этой красавицѣ расшевелитъ развратниковъ. Я приведу нѣсколько человѣкъ на ночь.

Хозяйка. Ну, иди за мной.

Марина. Если огонь жжетъ, если ножи рѣжутъ, если воды глубоки, я сохраню мой дѣвственный поясъ. Діана, помоги мнѣ въ этомъ.

Хозяйка. Какое намъ дѣло до Діаны. Ну, что, идешь, что-ли (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Тарсъ. Комната въ домѣ Клеона. Входятъ: Діониса и Клеонъ.

Діониса. Да ты съ ума сошелъ! Развѣ можно раздѣлать то, что сдѣлано?

Клеонъ. О, Діониса! Никогда еще ни солнце, ни луна не созерцали такого убійства.

Діониса. Ты скоро, должно-быть, превратишься въ бѣшеннаго.

Клеонъ. Еслибы я былъ властелиномъ всей безграничной вселенной, я бы отдалъ ее, чтобы раздѣлать то, что было сдѣлано. О, дѣва, не столь благородная по происхожденію, сколь благородная своими добродѣтелями, принцесса, достойная, въ глазахъ безпристрастной справедливости, самой прекрасной короны на землѣ! О, гнусный Леонинъ, котораго ты отравила! Если бы ты вмѣстѣ съ нимъ выпила ядъ — ты бы сдѣлала справедливое дѣло! Что скажешь ты благородному Периклу, когда онъ спроситъ у тебя свою дочь?

Діониса. Я скажу, что она умерла. Нянька — не Парки при всѣхъ заботахъ она навѣрное не можетъ сохранить ребенка. Я скажу, что она умерла ночью; такъ и скажу. Кто станетъ опровергать меня, если только ты не вздумаешь взять на себя роль благочестиваго дурня и не закричишь и припадкѣ честности: она умерла отъ злодѣйства!

Клеонъ, О, продолжай! Изъ всѣхъ злодѣйствъ, совершенныхъ подъ небесами, это — самое ненавистное богамъ.

Діониса. Ну, да, будь однимъ изъ тѣхъ, которые думаютъ, что воробьи Тарса полетятъ все открыть Периклу. Мнѣ стыдно думать, какого ты благороднаго происхожденія и какъ ты слабодушенъ.

Клеонъ. Тотъ, кто бы далъ на такое дѣло не одобреніе свое, а только согласіе — не благороднаго происхожденія.

Діониса. Ну, пусть будетъ но твоему. Но никто, кромѣ тебя, не знаетъ, какъ она умерла и Леонинъ исчезъ. Никто этого знать не можетъ. Она унижала мою дочь и стояла между нею и ея счастіемъ. Никто не хотѣлъ смотрѣть даже взглянуть на нее, всѣ только на Марину смотрѣли; нашей дочерью гнушались, считали ея чучелой, не достойной даже и простаго привѣтствія. Это терзало меня; ты можешь считать мой поступокъ противоестественнымъ, — ты, который не любишь свое дитя, но я считаю это дѣломъ любви, услугой, оказанной моей единственной дочери.

Клеонъ. Да простятъ тебѣ это боги!

Діониса. А что касается Перикла, то что онъ можетъ сказать? Мы плакали на ея похоронахъ и теперь еще носимъ по ней трауръ; ея надгробный памятникъ почти готовъ и эпитафія золотыми буквами выражаетъ ей возвышенную похвалу и нашу заботливость, воздвигшихъ этотъ памятникъ на нашъ счетъ.

Клеонъ. Ты подобна Гарпіи, которая обманываетъ своимъ ангельскимъ лицомъ и хватаетъ добычу орлиными когтями.

Діониса. А ты подобенъ тѣмъ, которые глупо негодуютъ на боговъ за то, что зима убиваетъ мухъ. Но я все-таки знаю, что ты послѣдуешь моему совѣту (Уходятъ).

У надгробнаго памятника Марины появляется Гоуэръ. Гоуэръ.

Такъ издерживаемъ мы время и укорачиваемъ самыя большія разстоянія, переплываемъ моря въ орѣховой скорлупѣ, пріобрѣтаемъ, какъ только пожелаемъ, путешествуемъ (чтобы занять ваше воображеніе) съ одной мѣстности въ другую, съ одного конца на другой. Благодаря вашей снисходительности, мы, безъ всякаго преступленія, говоримъ однимъ языкомъ въ различныхъ странахъ, куда переносится наша сцена. Позвольте мнѣ, пополняющему пробѣлы, повѣдать вамъ дальнѣйшій ходъ нашей исторіи. Периклъ, въ сопровожденіи многихъ вельможъ и рыцарей, снова пересѣкаеть ворчливыя моря, чтобы увидаться съ дочерью, единственной радостью его жизни. Старый Эсканъ, которому недавно Геликанъ далъ высокую и почетную должность, остался править. Помните, что Геликанъ сопутствуетъ Периклу. Быстрые корабли и благопріятные вѣтры привели этого царя въ Тарсъ (дайте его кормчимъ вашу мысль и ваши мысли будутъ ему сопутствовать), чтобы взять свою дочь, которая пропала раньше. Посмотрите теперь, какъ они двигаются, точно тѣни и призраки. Уши ваши я соглашу съ вашими глазамт.

Нѣмая сцена. Въ одну дверь входитъ Периклъ со свитой; въ другую — Клеонъ и Діониса. Клеонъ показываетъ Периклу гробницу Марины. Периклъ терзается; надѣваетъ на себя одежды печали и уходитъ въ ужасномъ отчаяніи. Гоуэръ входитъ.

Гоуэръ. Посмотрите, какъ довѣрчивость можетъ страдать отъ преступнаго обмана. Эта наружная печаль считается истиннымъ продолжительнымъ горемъ! А Периклъ, пожираемый печалью, рыдая, съ глазами, наполненными слезами, покидаетъ Тарсъ и садится на корабль. Онъ клянется, что никогда не будетъ мыть своего лица, никогда не будетъ стричь свои волосы; онъ надѣваетъ на себя одежды печали и пускается въ море. Онъ испытываетъ бурю, которая разбиваетъ его бренный корабль, но самъ онъ спасается. А теперь, выслушайте эпитафію, Марины, сочиненную злою Діонисой: „Здѣсь покоится самая прекрасная, самая добрая, самая кроткая изъ всѣхъ созданій, увядшая въ веснѣ своихъ дней. Она была изъ Тарса и дочь царя, — та, которая была умерщвлена преступною смертію. Ея имя было Марина. при ея рожденіи, Ѳетида, возгордясь, заняла часть земли, въ то время, какъ земля, боясь, что вся будетъ ею залита, отдала небу это дитя Ѳетиды, которая осаждаетъ и поклялась осаждать всегда скалы береговъ“. Никакая маска не идетъ такъ черному вѣроломству, какъ кроткая и нѣжная лесть. Пусть Периклъ вѣритъ, что его дочь умерла и странствуетъ по волѣ лэди Фортуны, а наша суша изобразитъ вамъ несчастіе и страданіе его дочери въ ея позорной неволѣ. Итакъ, имѣйте терпѣніе и вообразите себѣ, что вы въ Митиленахъ (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Мителены. Улица передъ домомъ разврата. Выходятъ изъ дома разврата два господина.

1-й господинъ. Слыхалъ та что-нибудь подобное когда-либо?

2-й господинъ. Нѣтъ, и не услышу никогда ничего подобнаго въ такомъ мѣстѣ, когда ее тамъ не будетъ.

1-й господинъ. И прослушать тутъ такую благочестивую проповѣдь! Вѣдь ничего подобнаго тебѣ и не снилось?

2-й господинъ. Нѣтъ, нѣтъ. Никогда больше я не войду въ домъ разврата. Не отправиться-ли намъ послушать пѣнье весталокъ?

1-й господинъ. Съ нынѣшняго дня я стану добродѣтельнымъ. Я навсегда свернулъ съ дороги разврата (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Тамъ-же. Комната въ домѣ разврата. Входятъ: хозяинъ, его жена и Засовъ.

Хозяинъ. Да, я готовъ-бы отдать вдвое того, что она мнѣ стоила, лишь бы только она и не поступала ко мнѣ.

Жена. Безобраpниwа! Она способна заморозить бога Пріапа и загубить цѣлое поколеніе. Ее надо или изнасиловать или же совсѣмъ избавиться отъ нея. Вмѣсто того, чтобы угождать гостямъ и работать въ дѣлѣ моего ремесла, она пускается въ увертки, отговорки, уговариванія, мольбы на колѣняхъ; она и черта превратитъ въ пуританина, если бы онъ вздумалъ поцѣловать ее.

Засовъ. По правдѣ сказать, я долженъ ее изнасиловать; въ противномъ случаѣ, она отгонитъ отъ насъ всѣхъ нашихъ посѣтителей и всѣхъ насъ сдѣлаетъ монахами.

Хозяинъ. Пусть чума унесетъ ея блѣдную немочь!

Жена. Ну да, мы можемъ съ нею справиться только съ помощью чумы. А вотъ и знатный Лизимахъ, переодѣтый.

Засовъ. Были бы у насъ и знатные, и незнатные, если бы только эта шельма была податлива съ посѣтителями.

Входитъ Лизимахъ.

Лизимахъ. Ну, почемъ дюжина дѣвственностей?

Жена. Да благословятъ боги вашу милость!

Засовъ. Я радъ, что вижу вашу милость въ добромъ здоровьи.

Лизимахъ. Конечно, долженъ радоваться; для тебя же лучше если посѣтители стоятъ твердо на ногахъ… Ну, угодливое нечестье, имѣется-ли у тебя что-нибудь такое, съ чѣмъ порядочный человѣкъ могъ бы имѣть дѣло, не прибѣгая ко врачу?

Жена. Есть у насъ одна, ваша милость… Еслибы только захотѣла… Никогда еще въ Митиленахъ не было видно ничего подобнаго.

Лизимахъ. То-есть, ты хочешь сказать, еслибы она захотѣла заняться дѣлами мрака?

Жена. Ваша милость знаетъ, въ чемъ дѣло.

Лизимахъ. Ну, хорошо; зови ее, зови.

Засовъ. Ваша милость увидитъ настоящую розу, такъ она бѣла и румяна относительно тѣла и крови; и дѣйствительно была-бы розой, еслибы только…

Лизимахъ. Еслибы что?..

Засовъ. О, ваша милость, я могу быть скромнымъ.

Лизимахъ. Скромность увеличиваетъ славу сводчика и даетъ славу цѣломудрія многимъ потаскухамъ.

Входитъ Марина.

Хозяйка. Вотъ она, точно цвѣтокъ на стебелькѣ, еще не сорванный, могу тебя въ этомъ увѣрить. Не правда-ли какое красивое созданіе?

Лизимахъ. Послѣ долгаго морского путешествія ею можно удовольствоваться. Вотъ тебѣ: оставь насъ.

Жена. Прошу вашу милость сказать мнѣ ей одно словечко, только одно.

Лизимахъ. Говори.

Жена (Тихо къ Маринѣ). Во-первыхъ, я должна тебѣ замѣтить, что это — весьма почтенной человѣкъ.

Марина. Я желала-бы найти его такимъ, чтобы я могла достойно замѣтить его.

Жена. Затѣмъ, онъ — правитель страны и человѣкъ, которому я многимъ обязана.

Марина. Если онъ управляетъ страной, ты, конечно, ему многимъ обязана, но на сколько онъ почтененъ въ этой своей должности, этого я не знаю.

Жена. Прошу быть съ нимъ безъ твоихъ дѣвственныхъ гримасъ, будь съ нимъ полюбезнѣе, и тогда онъ наполнить золотомъ твой передникъ.

Марина. Все, что онъ сдѣлаетъ для меня честнаго я приму съ благодарностью.

Лизимахъ. Ну, что, кончила?

Жена. Она, ваша милость, еще не объѣзжена; вамъ съ нею придется немного повозиться, чтобы приспособить, какъ слѣдуетъ. Ну, оставимъ ихъ вмѣстѣ, его милость и ее (Хозяинъ, его жена и Засовъ уходятъ).

Лизимахъ. Отправляйтесь… Ну, красотка, скажи мнѣ: долго-ли ты занимаешься этимъ ремесломъ?

Марина. Какимъ ремесломъ?

Лизимахъ. Безъ обиды этого ремесла и назвать нельзя.

Марина. Мое ремесло не можетъ меня обидѣть. Назовите его.

Лизимахъ. Сколько времени ты находишься въ этомъ положеніи.

Марина. Съ тѣхъ поръ, какъ помню себя.

Лизимахъ. Ты такъ рано начала? По пятому или седьмому году ты сдѣлалась распутной?

Марина. Еще раньше, если только теперь я распутна.

Лизимахъ. Но домъ, въ которомъ ты живешь, указываетъ на то, что ты продажное созданіе.

Марина. Вы знаете, что въ этомъ домѣ живутъ такіе люди и посѣщаете его? Я слыхала, что вы — человѣкъ почтенный и правитель этой страны.

Лизимахъ. Какъ? Твоя хозяйка сказала тебѣ, кто я?

Марина. Какая моя хозяйка?

Лизимахъ. Да ваша огородница, которая сѣетъ сѣмена и сажаетъ корни позора и гнусности. А, ты кое-что услыхала о моемъ могуществѣ и скромничаешь въ ожиданіи болѣе серьезнаго ухаживанія. Но увѣряю тебя, моя милая, что моя власть не увидитъ тебя, а если и увидитъ, то взглянетъ на тебя ласково. А потому, веди меня въ уединенное мѣсто. Пойдемъ, пойдемъ.

Марина. Если вы — благороднаго рода, то докажите теперь свое благородство. Если вамъ достался почетъ, то оправдайте мнѣніе, что вы достойны его.

Лизимахъ. Это еще что такое? Это еще что такое? Продолжай: притворяйся скромницей.

Марина. Что касается меня, то я невинная дѣвушка, хотя безжалостная судьба и кинула меня въ этотъ хлѣвъ, гдѣ, съ тѣхъ поръ какъ я поселилась въ немъ, я видѣла, что болѣзни продаются дороже, чѣмъ здоровье… О, еслибы боги захотѣли освободить меня изъ этого нечестиваго мѣста, хотя бы для этого они принуждены были бы превратить меня въ самую ничтожную птичку, летающую въ чистомъ воздухѣ.

Лизимахъ. Я-бы никогда не подумалъ, что ты можешь такъ хорошо говорить; никогда бы этого я не вообразилъ. Я принесъ сюда преступную мысль, но твои слова ее измѣнили. Вотъ тебѣ золото, возьми его; оставайся по прежнему на этомъ чистомъ пути, по которому ты идешь и пусть боги укрѣпятъ тебя.

Марина. Да сохранятъ васъ боги!

Лизимахъ. Что-же касается меня, вѣрь, что я сюда пришелъ безъ дурнаго намѣренія; для меня даже окна и двери этого дома отвратительны. Прощай. Ты — образецъ добродѣтели и я не сомнѣваюсь, что ты получила благородное воспитаніе. Вотъ возьми еще это золото. Пусть будетъ проклятъ, пусть умретъ, какъ воръ, тотъ, это лишитъ тебя невинности. Если услышишь обо мнѣ, то знай, что это — для твоего-же добра.

Входитъ Засовъ.

Засовъ. Позвольте, ваша милость, и мнѣ одну монетку, прошу васъ.

Лизямахъ. Прочь, проклятый привратникъ. Весь вашъ домъ, безъ этой дѣвы, которая его охраняетъ, еслибы ее здѣсь не было, рухнулъ бы и раздавилъ-бы васъ всѣхъ. Убирайся! (Уходитъ).

Засовъ. Это еще что такое? Видно, съ тобой надо приняться иначе. Если твое дурацкое цѣломудріе, которое не стоитъ даже и завтрака въ самой дешевой странѣ, существующей подъ покровомъ неба, должно погубить цѣлый домъ, то пусть меня оскопятъ, какъ испанскую гончую. Ступай за мной.

Марина. Что тебѣ надо отъ меня?

Засовъ. Мнѣ нужна твоя невинность, а то, она, пожалуй, достанется палачу. Ступай. Намъ вовсе не нужно, чтобъ посѣтителей отгоняли. Ступай, говорятъ тебѣ.

Входитъ жена хозяина.

Жена. Ну, что у васъ тутъ такое? Въ чемъ дѣло?

Засовъ. Изъ огня да въ полымя, хозяйка; она наговорила благочестивыхъ словъ Лизимаху.

Жена. О, ужасъ!

Засовъ. Она, такъ сказать, заражаетъ наше ремесло передъ лицомъ боговъ!

Жена. Повѣсить ее!

Засовъ. Этотъ вельможа поступилъ-бы съ нею, какъ слѣдуетъ вельможѣ, а она отправила его такимъ-же холоднымъ, какъ комъ снѣга, да еще бормочущимъ молитвы!

Жена. Засовъ, тащи ее, распоряжайся ею, какъ тебѣ угодно, разбей хрусталь ея дѣвственности и сдѣлай ее ручной.

Засовъ. Еслибы она была и еще болѣе тернистымъ полемъ, я ее вспашу, будь увѣрена.

Марина. О, услышьте, услышьте меня, боги!

Жена. Она заклинаетъ! Вонъ отсюда, проклятая колдунья! Ахъ, какъ я-бы хотѣла, чтобы она не переступала даже порога моихъ дверей. Повѣсь ее! Она родилась на нашу погибель. А, такъ ты не хочешь пойти по пути, по которому идутъ всѣ женщины? Ну такъ постой, блюдо цѣломудрія, приправленное розмариномъ и лавровымъ листомъ (Уходитъ).

Засовъ. Ну, прекрасная дама, или со мной.

Марина. Чего тебѣ отъ меня надо?

Засовъ. Мнѣ надо отнять у тебя сокровище, которымъ ты такъ дорожишь.

Марина. Прошу тебя, скажи мнѣ одно слово.

Засовъ. Посмотримъ, что тебѣ надо.

Марина. Чтобы ты пожелалъ своему врагу?

Засовъ. Я бы ему пожелалъ, чтобы онъ былъ моимъ хозяиномъ или, вѣрнѣе моей хозяйкой.

Марина. Какъ тотъ, такъ и та не такъ подлы какъ ты, потому что они распоряжаются тобой. Ты занимаешь такое мѣсто, котораго не промѣнялъ бы безъ униженія даже и самый забитый дьяволъ въ аду; ты — проклятый привратникъ для каждаго мерзавца, который ищетъ здѣсь своей мерзавки; твое ухо подвергается грозному кулаку каждаго плута; даже твоя пища не лучше того, что изрыгается гніющими легкими.

Засовъ. Да что же мнѣ дѣлать? Чтобы я пошелъ на войну гдѣ человѣкъ послѣ семилѣтней службы можетъ очутиться безъ ноги и даже не имѣть столько денегъ, чтобы замѣнить ее деревянной?

Марина. Дѣлай, что хочешь, но только не то, что дѣлаешь. Вычищай старые стоки, помойныя ямы; поступи на службу къ палачу, — все это будетъ лучше того, что ты теперь дѣлаешь. Даже обезьяны съ презрѣніемъ отвернулись бы отъ такого ремесла, какъ твое. О, если бы боги могли освободить меня отъ этого мѣста! Вотъ тебѣ золото. Если твой хозяинъ хочетъ получать за меня деньги, скажи ему, что я умѣю пѣть, плести, шить, плясать и еще многое другое, чѣмъ не стану хвастать. Я съ охотой буду учить всему этому, и увѣрена, что этотъ населенный городъ доставитъ мнѣ много учениковъ.

Засовъ. Да неужели ты можешь всему этому учить?

Марина. Если мнѣ докажутъ, что ничего этого я не умѣю дѣлать, то проведи меня сюда и отдай послѣднему конюху, который ходитъ въ этотъ домъ.

Засовъ. Ну, я посмотрю, что можно сдѣлать для тебя; если можно тебя пристроить, то пристрою.

Марина. Но къ честнымъ женщинамъ!

Засовъ. Ну, съ такими я мало знакомъ. Но уже если хозяинъ и хозяйка купили тебя, то значитъ уйти тебѣ отсюда безъ ихъ согласія никакъ нельзя; а потому, я сообщу имъ о твоихъ намѣреніяхъ и не сомнѣваюсь, что найду ихъ покладистыми. Постараюсь сдѣлать для тебя, что могу (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Входитъ Гоуэръ. Гоуэръ.

Такимъ-то манеромъ, какъ говоритъ наша исторія, Марина освобождается отъ дома разврата, и поступаетъ въ честный домъ. Она поетъ, какъ безсмертная, и пляшетъ, точно богиня, подъ звуки пѣсенъ, которыя всѣхъ восторгаютъ. Она приводитъ въ изумленіе глубокихъ ученыхъ, и ея иголка воспроизводятъ формы природы, почки, птицъ, вѣтки и плоды. Ея искусство создаетъ сестеръ естественнымъ розамъ; ея шерсть и ея шелкъ становятся близнецами красныхъ вишенекъ. Нѣтъ у ней недостатка въ ученикахъ знатнаго рода, которые платятъ ей щедро; весь свой заработокъ она отдаетъ гнусной своднѣ. Оставимъ ее здѣсь и обратимъ наши мысли къ ея отцу, котораго мы оставили на морѣ. Мы его потеряли изъ виду. Гонимый вѣтрами, онъ присталъ къ мѣсту, гдѣ живетъ его дочь. Предположите, что онъ стоитъ на якорѣ у этого берега. Весь городъ празднуетъ ежегодный праздникъ Нептуна; Лизимахъ видитъ нашъ тирскій корабль съ его черными флагами съ богатыми украшеніями; онъ спѣшитъ къ нему на встрѣчу въ своей ладьѣ. Вложите снова ваше зрѣніе въ ваше воображеніе и представьте себѣ, что эта сцена есть печальный корабль Перикла. Тутъ и произойдетъ представленіе. Все, что можно показать, — будетъ вамъ показано. Будьте добры, сядьте и слушайте (Уходмтъ).

СЦЕНА I.

На палубѣ корабля Перикла, передъ Митиленами. На ней палатка съ спущеннымъ занавѣсомъ. Тамъ Периклъ лежитъ на ложѣ. Возлѣ корабля — лодка. Входятъ два матроса, одинъ служащій на тирскомъ кораблѣ, другой — съ лодки. Затѣмъ Геликанъ.

Тирскій матросъ. Гдѣ Геликанъ? Онъ можетъ разрѣшить тебѣ это. А вотъ и онъ! Господинъ, изъ Митиленъ пристала лодка, въ которой находится правитель Лизимахъ, онъ хочетъ войти на корабль. Какова ваша водя?

Геликанъ. Пусть исполнится его воля. Позови нѣсколько вельможъ.

Тирскій матросъ. Эй, господа! Васъ зоветъ правитель!

Входятъ двое или трое велъможъ.

1-й вельможа. Ты насъ звалъ?

Геликанъ. Господа, важная особа желаетъ войти на корабль; прошу васъ принять эту особу любезно.

Вельможи съ матросомъ спускаются и вступаютъ въ лодку. Затѣмъ возвращаются на палубу корабля съ Лизимахомъ, со свитой и матросами.

Тирскій матросъ. Вотъ, господинъ, человѣкъ, который можетъ отвѣчать на всѣ ваши вопросы.

Лизимахъ. Здравствуй, пожилой господинъ. Да охраняютъ тебя боги!

Геликанъ. И тебя также, господинъ, Желалъ-бы я, чтобы твоя жизнь была длиннѣе моей и чтобы ты умеръ такъ, какъ я хочу умереть.

Лизимахъ. Вы мнѣ прекрасно пожелали. Будучи на берегу по поводу празднества Нептуна, я увидалъ этотъ прекрасный корабль и явился на его палубу, чтобы узнать, откуда онъ.

Геликанъ. Позволь узнать прежде, какой твой санъ?

Лизимахъ. Я правитель страны, которую ты видишь передъ собою.

Геликанъ. Нашъ корабль — изъ Тира. На немъ находится царь, который въ теченіе трехъ мѣсяцевъ ни съ кѣмъ не проронилъ ни одного слова и питается только для того, чтобы продолжить свое горе.

Лизимахъ. Какая причина такой печали?

Геликанъ. Было-бы слишкомъ долго разсказывать все это; но главная причина его отчаянія — потеря любимой дочери и любимой супруги.

Лизимахъ. А можно его видѣть?

Геликанъ. Можно, но ваше посѣщеніе безполезно, потому, что онъ не хочетъ ни съ кѣмъ говорить.

Лизимахъ. Однако, я бы все-таки желалъ его видѣть.

Геликанъ. Посмотрите, вотъ онъ передъ вами (приподнимаетъ завѣсу). Онъ былъ мужчина необыкновенной красоты до той ужасной ночи, которая привела его къ этому состоянію.

Лизимахъ. Государь, привѣтствую тебя! Да хранятъ тебя боги!

Геликанъ. Все это безполезно! Онъ не заговоритъ съ тобой.

1-й вельможа. У насъ въ Митиленахъ есть дѣвушка, которая, я готовъ побиться объ закладъ, добьется, что онъ скажетъ хоть нѣсколько словъ.

Лизимахъ. Прекрасная мысль. Она, я не сомнѣваюсь, нѣжной гармоніей своего голоса и другими обоятельными свойствами, обворожитъ его и проникнетъ въ его оглохшее ухо, теперь на половину закрытое. Теперь, счастливѣйшая и прекраснѣйшая изъ всѣхъ, она находится въ кругу своихъ дѣвственныхъ подругъ въ лѣсномъ убѣжищѣ, съ этой стороны острова.

Говоритъ на ухо одному изъ своей свиты. Тотъ уходитъ.

Геликанъ. Будь увѣренъ, что все безполезно; мы не хотимъ ничѣмъ пренебречь, что носитъ названіе лекарства. Но если мы ужь такъ много пользуемся твоей любезностію, позволь намъ на наше золото запастись съѣстными припасами, — не по недостатку ихъ, а потому, что наши испортились и стали намъ противны.

Лизимахъ. О, если мы вамъ откажемъ въ этомъ доказательствѣ нашей любезности, то пусть справедливые боги ниспошлютъ на каждый нашъ колосъ по червю въ наказаніе нашей страны. Однако, еще разъ, позволь просить тебя сообщить мнѣ болѣе подробно причину отчаянья царя.

Геликанъ. О, да, я вамъ разскажу все…Но, смотри, намъ мѣшаютъ.

Входятъ: Вельможа, Марина и молодая дѣвица.

Лизимахъ. А, вотъ и та дѣвица, за которой я посылалъ. Привѣтствіе тебѣ, красавица! Не правда-ли, какая она красавица?

Геликанъ. О, да, настоящая красавица!

Лизимахъ. Она такая красавица, что если бы только я былъ увѣренъ, что она — хорошаго рода и благороднаго происхожденія, то не пожелалъ бы лучшаго выбора, и почиталъ бы такой бракъ самымъ счастливымъ. Моя красавица, всѣ сокровища, которыми располагаетъ щедрость, ожидай отъ этого царственнаго больного. Если, благодаря благодатному дѣйствію твоего искусства, ты въ состояніи добиться отъ него хоть какого-нибудь отвѣта, то твое благодатное лекарство получитъ награду, какую только можно пожелать.

Марина. Я прибѣгну къ моему искусству, чтобы вылечить его, но съ тѣмъ условіемъ. что, кромѣ меня и моей подруги, никто другой къ нему не будетъ приближаться.

Лизимахъ. Отойдемъ, оставимъ ее на единѣ съ нимъ и да помогутъ ей боги! (Марина поетъ). Ну, что, обратилъ онъ вниманіе на твое пѣніе?

Марина. Нѣтъ, даже не взглянулъ на насъ.

Лизимахъ. Посмотрите, она сейчасъ заговоритъ съ нимъ.

Марина. Привѣтствіе тебѣ, государь! Послушай меня, мой повелитель.

Периклъ. А!..

Марина. Я — молодая дѣвушка, государь, нестаравшаяся никогда обращать на себя вниманіе, но на меня всегда смотрѣли, какъ на комету. Та, которая говоритъ съ вами, государь, претерпѣла такое горе, которое сравнялось бы съ вашимъ, если бы ихъ можно было взвѣсить на однихъ вѣсахъ. Хотя злая судьба и преслѣдовала меня, я, однако, происхожу отъ предковъ, равныхъ самымъ могущественнымъ монархамъ; но время искоренило моихъ родныхъ, и подъ ударами несчастій этого міра привело меня къ рабству. — Я отказываюсь, но есть что-то, что воспламеняетъ мои щеки и шепчетъ мнѣ на ухо: „Не уходи, пока онъ не заговоритъ.“

Периклъ. Судьба… родные… благородное происхожденіе, равное моему!.. Не такъ-ли?.. Что ты сказала?..

Марина. Я говорю, государь, что если бы вы знали мое происхожденіе, то не отталкивали бы меня такъ.

Периклъ. Можетъ быть. Прошу тебя, взгляни на меня еще разъ. Ты похожа на кого-то, кто… Изъ какой ты страны? Ты здѣшняя?

Марина. Нѣтъ. У меня нѣтъ родной страны. Однако, я родилась какъ и всѣ смертные, а въ дѣйствительности я такая, какою кажусь.

Периклъ. Я уязвленъ горемъ; я долженъ разрѣшиться слезами. Моя дорогая жена походила на эту дѣвушку; такою была-бы теперь моя дочь… Такое квадратное чело, какъ у моей царицы! Ея ростъ! И стройность тростинки! Ея серебристый голосъ! Ея глаза, точно блестящіе алмазы въ ихъ богатой оправѣ! По походкѣ — точно другая Юнона, которая насыщая уши заставляетъ ихъ голодать съ каждымъ словомъ, которое она произносила. Гдѣ ты живешь?

Марина. Здѣсь, но я совсѣмъ чужая здѣсь. Съ палубы вы можете отличить мѣсто.

Периклъ. Гдѣ ты воспитана? Какимъ образомъ пріобрѣла ты всѣ тѣ таланты, которыми ты такъ прекрасно пользуешься?

Марина. Еслибы я разсказала вамъ свою исторію, то она показалась ложью и выдумкой.

Периклъ. Прошу тебя, разскажи. Никакая ложь не можетъ исходить отъ тебя; потому, что ты смотришь такъ скромно, какъ правда, и кажешься дворцомъ, гдѣ царствуетъ вѣнчанная истина. Я буду тебѣ вѣрить; я заставлю мои чувства вѣрить даже и тому, что въ твоемъ разсказѣ будетъ самымъ невѣроятнымъ, потому, что ты похожа на ту, которую я истинно любилъ. Кто были твои родители? Ты, кажется, сказала, когда я оттолкнулъ тебя (когда я замѣтилъ тебя), что ты — благороднаго происхожденія?

Марина. Да, я дѣйствительно, сказала это.

Периклъ. Такъ разскажи, кто твои родные. Кажется, ты говорила, что ты испытала несчастіе, причиненное людскою злобой и что твои несчастія, какъ ты думала, могли бы оказаться столь же великими, какъ и мои, если бы онѣ были раскрыты.

Марина. Да, дѣйствительно, сказала нѣчто подобное, но я сказала только то, что думаю самымъ вѣроятнымъ.

Периклъ. Разскажи свою исторію; если послѣ внимательнаго разсмотрѣнія, окажется, что въ ней есть хотя одна тысячная часть того, что я выстрадалъ, то я скажу, что мужчина ты, а я страдалъ, какъ дѣвчонка. Ты похожа на Терпѣніе созерцающее царскія могилы, улыбкой обезоруживая Отчаяніе. Кто были твоя родители? Какъ ты ихъ потеряла? Какъ твое имя, дитя мое? Говори, прошу тебя. Приди сюда, сядь около меня.

Марина. Мое имя, государь, Марина.

Периклъ. О, надо мной издѣваются! Тебя прислалъ сюда какой-нибудь разгнѣванный богъ, чтобы сдѣлать изъ меня посмѣшище цѣлаго міра.

Марина. Потерпите, государь; въ противномъ случаѣ я не скажу ни слова болѣе.

Периклъ. Хорошо, я буду терпѣливъ; ты не знаешь, какъ ты потрясла меня, назвавъ себя Мариной.

Марина. Это имя было дано мнѣ тѣмъ, кто имѣлъ нѣкоторую власть, — моимъ отцомъ, царемъ.

Периклъ. Какъ! Ты дочь царя? и тебя зовутъ Мариной?

Марина. Ты сказалъ, что будешь мнѣ вѣрить, но я не хочу болѣе тревожить тебя и на этомъ кончу.

Периклъ. Но создана-ли ты изъ плоти и крови? Твой пульсъ бьется-ли? Ужъ не фея-ли ты? Можетъ быть, обманъ зрѣнія? Ну, хорошо, говори дальше. А почему назвали тебя Мариной?

Марина. Меня назвали Мариной потому, что родилась я въ морѣ.

Периклъ. Въ морѣ? А кто была твоя мать?

Марина. Моя мать была дочерью царя; она умерла въ то самое мгновеніе, какъ я родилась; такъ мнѣ часто разсказывала, плача, моя добрая кормилица Лихорида.

Периклъ. О, остановись на минуту. Это одно изъ самыхъ рѣдкихъ сновидѣній, какими никогда еще глубокій сонъ не обманывалъ глупаго несчастливца. Но этого быть не можетъ. Моя дочь схоронена. Ей хорошо. Ты гдѣ была воспитана? Я выслушаю твою исторію до самаго конца, не останавливая тебя.

Марина. Тебѣ трудно будетъ повѣрить мнѣ; ужь лучше если я замолчу.

Периклъ. Буду вѣрить каждому твоему слову. Однако, подожди. Какъ ты попала въ эти мѣста? Гдѣ ты была воспитана?

Марина. Царь, мой отецъ, оставилъ меня въ Тарсѣ. Тамъ жестокій Клеонъ и его злая жена задумали умертвить меня: они уговорили одного негодяя исполнить это, онъ уже занесъ надо мною свой мечъ, какъ появилась толпа пиратовъ которые меня освободили и привезли въ Митилены… Но дорогой государь, что ты отъ меня хочешь? Почему ты такъ плачешь? Можетъ быть ты думаешь, что я обманываю тебя? О, нѣтъ, клянусь тебѣ, я — дочь царя Перикла, если только существуетъ дорогой царь Периклъ.

Периклъ. Эй, Геликанъ!

Геликанъ. Благородный повелитель призываетъ меня?

Периклъ. Ты — честный и преданный совѣтникъ и всегда мудрый; скажи мнѣ, если только можешь, кто или кѣмъ можетъ быть эта дѣвушка, которая заставила меня такъ плакать?

Геликанъ. Не знаю, но вотъ правитель Митиленъ, который съ восторгомъ говоритъ о ней.

Лизимахъ. Она никогда не хотѣла сказать, какого она рода; когда спрашивали ее объ этомъ, она молчала и плакала.

Периклъ. О, Геликанъ! Почтенный другъ, ударь меня, сдѣлай мнѣ рану, заставь меня почувствовать какую-нибудь страшную боль, чтобы море радостей, нахлынувшее на меня, не залило береговъ моей смертности и не потопило меня въ блаженствѣ! О, приди ко мнѣ, ты, которая возвращаешь жизнь тому, кто даровалъ тебѣ ее; ты родилась на морѣ, была похоронена въ Тарсѣ и была найдена опять въ морѣ!..О, Геликанъ! Опустись на колѣни и благодари боговъ также громко, какъ грозящіе намъ громы. Вотъ Марина… Какъ звали твою мать? Только это еще скажи мнѣ, потому что никогда не излишне подтвердить истину, даже тогда, когда всякія сомнѣнія сняты.

Марина. Прежде, прошу тебя, государь, скажи кто ты?

Периклъ. Я — Периклъ изъ Тира, но теперь скажи мнѣ, ты, которая до сихъ поръ была такъ божественно правдива, скажи мнѣ имя моей погибшей въ морѣ царицы, и ты будешь наслѣдницей царства и другою жизнью Перикла, твоего отца.

Марина. Неужели для того, чтобы сдѣлаться твоею дочерью, достаточно сказать, что имя моей матери — Таиса? Таиса была моей матерью, и она умерла въ то самое мгновеніе, какъ я родилась.

Периклъ. Ну, благословляю тебя! Встань, дитя мое; ты — моя дочь. Дайте мнѣ другія одежды, мое дитя, Геликонъ. Она не умерла въ Тарсѣ, какъ говоритъ этотъ гнусный Клеонъ; она все тебѣ разскажетъ и ты преклонишь колѣни передъ нею, признавая въ ней свою царицу. — А это кто?

Геликанъ. Государь, это — правитель Мителенъ, который, узнавъ о твоей болѣзни, поспѣшилъ посѣтить тебя.

Периклъ. Позволь обнять тебя… Дайте мнѣ мои царскія одежды; я безобразенъ въ этомъ нарядѣ. О, небо, благослови мою дочь! Но, слышите? Что это за музыка? Объясни Геликану, объясни ему, моя Марина, все отъ слова до слова, потому что, кажется, онъ все еще сомнѣвается, какъ вѣрно что ты моя дочь… Но какая это музыка?

Геликанъ. Государь, я ничего не слышу.

Периклъ. Ничего не слышишь? Это музыка сферъ; слушай, моя Марина.

Лизимахъ. Не хорошо ему противорѣчить; будемъ ему потакать.

Периклъ. Самые божественные звуки! Неужели вы ничего не слышите?

Лизимахъ. Музыку, государь? Я слышу…

Периклъ. Самую божественную музыку; она проникаетъ меня своей гармоніей и глубокій сонъ нисходитъ на мои вѣки; дайте мнѣ погрузиться въ сонъ… (Засыпаетъ).

Лизимахъ. Подложите ему подушку подъ голову! А теперь, оставимъ его. Ну, друзья и товарищи, если сбудется то, на что я надѣюсь, я буду помнить о васъ (Лизимахъ, Геликанъ и Марина уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Периклъ во снѣ; Діана является ему, какъ видѣніе. ДIАHА.

Храмъ мой находится въ Эфесѣ; спѣши туда

И принеси жертву на моемъ алтарѣ.

Тамъ, когда мои дѣвственныя жрицы соберутся,

Въ присутствіи всего собравшагося народа

Повѣдай, какъ на морѣ потерялъ ты свою жену.

Призови состраданіе къ твоимъ несчастіямъ и къ несчастіямъ твоей дочери

И призови ихъ въ жизни своими разсказами.

Исполни мое повелѣніе, или живи въ несчастіи;

Исполни, и ты будешь счастливъ, клянусь моимъ серебряннымъ лукомъ.

Проснись и разскажи, что ты видѣлъ во снѣ.

(Діана исчезаетъ).

Периклъ. Божественная Діана! Серебристая богиня! исполню твое велѣніе, — Геликанъ.

Входятъ: Геликанъ, Лизимахъ и Марина.

Геликанъ. Государь.

Периклъ. Я намѣревался ѣхать въ Тарсь, чтобы наказать негостепріимнаго Клеона, но прежде я долженъ исполнить другой долгъ, поверни наши надувающіеся паруса на Эфесъ. Я вскорѣ скажу тебѣ почему. — Позволишь-ли ты отдохнуть намъ на твоемъ берегу и запастись всѣмъ, что нужно, за наше золото?

Лизимахъ. Отъ всего сердца, государь; когда ты выйдешь на берегъ, то и у меня будетъ къ тебѣ просьба.

Периклъ. Она будетъ исполнена, если бы даже ты посватался за мою дочь, потому что, какъ кажется, ты поступилъ благородно съ нею.

Лизимахъ. Обопрись на мою руку, государь.

Периклъ. Ну, идемъ, Марина (Уходятъ).

Входитъ Гоуэръ.

Гоуэръ. Теперь, песокъ нашихъ часовъ почти совсѣмъ вытекъ; еще немного, и все будетъ окончено. Окажите мнѣ послѣднюю милость, — потому что ваша снисходительность, должна придти мнѣ на помощь, — вообразите себѣ празднества, пиршества, зрѣлища, пѣніе менестрелей, шумныя потѣхи, которыми угощалъ царя правитель Митиленъ. Все это такъ ему удалось, что прекрасная Марина была ему обѣщана въ супруги; но прежде Периклъ долженъ принести жертву на алтарѣ Діаны. Но ихъ путь мы совсѣмъ не будемъ разсказывать. Паруса наполнились крылатой быстротой и все произошло такъ, какъ вы этого желали. Въ Эфесѣ вы увидите храмъ, нашего царя и всѣхъ его спутниковъ. Если онъ прибылъ сюда такъ скоро, то этимъ онъ обязанъ вашему любезному воображенію (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Храмъ Діаны въ Эфесѣ. Таиса стоитъ у алтаря, какъ верховная жрица, съ каждой стороны алтаря — Весталки. Церимонъ и жители Эфеса. Входятъ: Периклъ со свитой; Лизимахъ, Геликанъ, Марина и дамы.

Периклъ. Привѣтствую тебя. Діана, Исполняя твое повеленіе, я здѣсь объявляю, что я царь Тира. Изгнанный изъ страны моей страхомъ, я женился въ Пентаполисѣ на прекрасной Таисѣ. Она умерла въ морѣ, во время родовъ, давъ жизнь дѣвочкѣ, которая была названа Мариной, и которая, о, богиня! и теперь еще носитъ твою серебристую одежду! Она была воспитана въ Тарсѣ Клеономъ, который, когда ей исполнилось четырнадцать лѣтъ, задумалъ умертвить ее, но счастливая звѣзда привела ее въ Митилены. Когда мы пристали къ ихъ берегу, судьба привела ее на нашъ корабль, гдѣ благодаря самымъ точнымъ ея воспоминаніямъ, обнаружилось, что она — наша дочь.

Таиса. Голосъ и лицо! Ты… ты… О, царственный Периклъ! (Лишается чувствъ).

Периклъ. Что съ этой женщиной? Она умираетъ. Помогите…

Церимонъ. Благородный государь, если ты сказалъ правду передъ алтаремъ Діаны, то это — твоя жена.

Периклъ. Нѣтъ, почтенный собесѣдникъ; я самъ своими собственными руками перебросилъ ее трупъ черезъ бортъ.

Церимонъ. Близъ этого берега, клянусь.

Периклъ. Да, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія.

Церимонъ. Взгляни жена эту женщину. О, это съ нею случилось только отъ слишкомъ большой радости. На зарѣ одного бурнаго утра, эта женщина была выброшена на этотъ берегъ. Я вскрылъ гробъ и нашелъ въ немъ драгоцѣнныя украшенія. Я призвалъ ее снова къ жизни и помѣстилъ ее здѣсь, въ храмѣ Діаны.

Периклъ. А можемъ мы видѣть эти украшенія?

Церимонъ. Могущественный государь, они будутъ сейчасъ принесены въ мой домъ, куда приглашаю и васъ. Вотъ посмотрите, Таиса уже пришла въ себя.

Таиса. О, дайте мнѣ взглянуть на него! Если онъ для меня — ничто, то мой священный сонъ не склонилъ-бы благосклоннаго уха къ моимъ чувствамъ, а напротивъ, придавилъ бы его, на зло глазамъ. О, государь, неужели ты — не Периклъ? Ты говоришь, какъ онъ, ты такой же, какъ онъ. Не упомянулъ-ли ты о бурѣ, о рожденіи, о смерти?

Периклъ. Это голосъ покойной Таисы!

Таиса. Таиса я, которую всѣ приняли за мертвую и бросили въ море.

Периклъ. Безсмертная Діана!

Таиса. Теперь, я лучше узнаю тебя. Когда, со слезами на глазахъ, мы покидали Пентаполисъ, царь, твой отецъ, далъ тебѣ такое кольцо, какъ это.

Периклъ. Да, это, именно это. О, боги, довольно! Ваша теперешняя благость превращаетъ въ простую забаву мои прежнія несчастіи. Вы бы хорошо сдѣлали, еслибы, коснувшись устами, вы бы заставили меня разстаять, и я пересталъ-бы быть зримымъ. О, приди, я хочу второй разъ схоронить тебя въ моихъ объятіяхъ!

Марина. Мое сердце рвется къ груди моей матери (Становится на колѣна передъ Таисой).

Периклъ. Посмотри, кто склоняетъ колѣна передъ тобой. Плоть отъ плоти твоей, Таиса; та, которую ты выносила на кораблѣ, которую я назвалъ Мариной потому, что въ море ты сложила ее.

Таиса. Да благословятъ тебя боги, дитя моя!

Геликанъ. Привѣтствую тебя, царица!

Таиса. Я не знаю тебя.

Периклъ. Помнишь, я тебѣ разсказывалъ, что, когда я бѣжалъ изъ Тира, я тамъ оставилъ правителемъ одного старика. Можешь ты вспомнить его имя? Я часто называлъ его.

Таиса. Да, это былъ Геликанъ.

Перяклъ. Новое подтвержденіе. Обними его, дорогая Таиса; это онъ. Теперь я сгораю отъ нетерпѣнія, узнать, какъ ты была найдена, какъ тебя могли спасти, и кого я долженъ благодарить за это, кромѣ боговъ, за это чудо.

Таиса. Добраго Церимона, государь; черезъ него боги обнаружили свое могущество; онъ все можетъ тебѣ объяснить.

Периклъ. Почтенный старецъ, у боговъ нѣтъ смертнаго служителя, который болѣе былъ-бы похожъ на бога, чѣмъ ты. Объясни намъ, какимъ образомъ эта усопшая царица ожила?

Церимонъ. Объясню, государь; но прежде прошу тебя пойти со мной въ мой домъ. Тамъ я покажу тебѣ все, что я нашелъ при ней, и разскажу тебѣ, какъ она была помѣщена въ этотъ храмъ, не пропуская ничего необходимаго.

Периклъ. Чистѣйшая Діана, благодарю тебя за твое видѣніе и принесу тебѣ ночныя жертвы. — Таиса, этотъ принцъ женихъ твоей дочери. А теперь, это украшеніе, которое при даетъ мнѣ такой ужасный видъ, я подстригу; а эту бороду, къ которой въ теченіе четырнадцати лѣтъ не прикасалась бритва, принаровлю къ твоему брачному торжеству.

Таиса. Церимонъ узналъ изъ самыхъ достовѣрныхъ писемъ, что мой отецъ умеръ.

Периклъ. Небо! сдѣлай его своимъ созвѣздіемъ! Однако, моя царица, мы въ его царствѣ отпразднуемъ ихъ бракъ, да и сами въ его царствѣ проведемъ остатокъ нашихъ дней. Нашъ сынъ и дочь будутъ царствовать въ Тирѣ. Почтенный Церимонъ, мы нѣсколько затянули жажду услышать все, что еще не досказано. Веди-же насъ къ себѣ (Уходятъ).

Входитъ Гоуэръ.

Въ Антіохѣ и его дочери вы видали справедливые воздаянія за чудовищное сладострастіе. Въ Периклѣ, его женѣ и дочери, преслѣдуемыхъ злобной, свирѣпой судьбой, вы видѣли добродѣтель, охраняемую отъ ужасной гибели. руководимую небомъ и, наконецъ, увѣнчанную счастіемъ. Въ Геликанѣ вамъ явился образецъ добродѣтели, чести и вѣрности. Въ Церимонѣ проявляется доблесть, которая всегда соединяется съ мудрой благотворительностью. Что-же касается Клеона и его жены, то какъ только молва распространила ихъ проклятое дѣло и славу Перикла, городъ до того разсвирѣпѣлъ, что сжегъ ихъ со всѣмъ ихъ отродіемъ въ ихъ собственномъ дворцѣ. Такимъ образомъ, богамъ угодно было наказать ихъ за убійство, хотя и не совершенное, но задуманное… А теперь, разсчитывая по-прежнему на ваше снисхожденіе, мы желаемъ вамъ новыхъ радостей. Тутъ кончается наша пьеса (Уходитъ).

ПЕРИКЛЪ.

Эта пьеса, которой нѣтъ въ in-folio 1623 года, появилась впервые въ 1609 г. въ двухъ изданіяхъ in quarto, очень мало отличающихся одно отъ другого, подъ заглавіемъ: „Новая и въ высшей степени нравившаяся публикѣ драма (play), называемая Периклъ, принцъ Тирскій. Съ вѣрнымъ изображеніемъ всей исторіи, приключеній и судебъ названнаго принца и описаніемъ не менѣе странныхъ происшествій во время рожденія и жизни его дочери Марины. Въ томъ самомъ видѣ, какъ она неоднократно была представлена слугами его величества въ Глобусѣ, на Бонксайдѣ. Сочиненіе Вильяма Шекспира, 1609 г.“.

Новыя изданія in-quarto этой пьесы появились затѣмъ въ 1611 и 1619 гг. и въ послѣдующихъ годахъ, всѣ съ именемъ Шекспира. То обстоятельство, что, несмотря на это пьеса все-таки не была внесены въ первые два in-folio, даю поводъ прежнимъ англійскимъ критикамъ оспаривать принадлежность ея Шекспиру, такъ какъ въ ихъ глазахъ эти in-folio, изданныя друзьями Шекспира, пользовалась непоколебимымъ авторитетомъ. Хотя Роу принимаетъ эту пьесу за шекспировскую наравнѣ со всѣми другими, внесенными лишь въ третье in-folio, но Попъ и его послѣдователи исключали ее, пока наконецъ Мелонъ, а за нимъ и почти всѣ послѣдующіе издатели, не признали ея подлинности. Однако ея нѣтъ въ переводѣ Шлегелля и Тика, хотя самъ Тикъ, считавшій ее подлинной (правда, наравнѣ съ другими несправедливо приписанными Шекспиру пьесами) перевелъ ее и напечаталъ въ своемъ „Староанглійскомъ театрѣ“.

Такимъ образомъ мы можемъ дѣлать различныя предположенія по поводу вопроса о подлинности „Перикла“: если не считать ее болѣе раннею работой другого автора, въ которой Шекспиръ пробовалъ лишь немногое, для того, чтобы поставить на сцену въ Глобусѣ, то въ ней нужно видѣть очень ранній трудъ поэта, или-же нужно думать, что текстъ ея, дошедшій до насъ, очень испорченъ. Послѣднее мнѣніе приписывается Стивенсу, который хотя и не соглашается съ мнѣніемъ Мелона, что вся пьеса написана Шекспиромъ, но допустилъ, что Шекспиръ исправилъ работу другою автора. Стивенсъ приводилъ въ пользу своего мнѣнія аргументъ, вообще довольно вѣскій: по его мнѣнію, большая популярность, какою какъ намъ достовѣрно извѣстно, долго пользовалась пьеса, объясняетъ безпримѣрную испорченность театра; чѣмъ дольше представлялась пьеса, чѣмъ болѣе списковъ ея появлялось въ обращеніи, а этимъ объясняются многочисленныя искаженія, все болѣе и болѣе удалявшія ее отъ оригинала. Этотъ выводъ, совершенно вѣрный вообще, вовсе не имѣетъ рѣшающаго значенія для „Перикла“, потому что недостатки этой пьесы не только касаются выполненія отдѣльныхъ частностей, но лежатъ въ формѣ всей пьесы. Трудно повѣрить, чтобы Шекспиръ, уже стоя на высотѣ искусства, — потому что различныя in-quarto указываютъ на этотъ именно періодъ его дѣятельности, призналъ своимъ произведеніе, не произведя въ немъ существеннаго измѣненія и лишь обработавъ отдѣльныя сцены. Противъ предположенія, что вся пьеса написана Шекспиромъ, и въ такомъ случаѣ безъ сомнѣнія относится къ самому раннему періоду его дѣятельности, говоритъ очень позднее появленіе ея въ нѣсколькихъ изданіяхъ, слѣдовавшихъ одно за другимъ, а также и примѣчаніе въ заглавіи in-quarto 1609 г., гдѣ говорится, что она лишь недавно поставлена на сцену. Въ появившейся въ томъ-же 1609 г. новеллѣ „The painfull Adventures of Pericles“ также указывается на недавнія представленія пьесы; слѣдовательно остается лишь одно предположеніе, что на Шекспира здѣсь нужно смотрѣть не какъ на поэта, а какъ на директора театра. Отъ словъ, что находящаяся у него подъ руками пьеса, написана-ли она имъ или кѣмъ-нибудь другимъ, могла вызвать одобреніе публики живой смѣной приключеній, вызывающими сочувствіе зрителя страданіями героя и его дочери, много перенесшей и торжествующей въ своей невинности, поэтому онъ прибавилъ въ ней нѣсколько сценъ, отъ которыхъ выиграла пьеса, но не придавая значенія своей работѣ. Издатели in-quarto воспользовались этой и безъ того популярной пьесой, тѣмъ болѣе, что она носила имя Шекспира.

Если признать всю пьесу въ томъ видѣ, какъ мы ее имѣемъ, за Шекспиромъ, то еще менѣе можно сомнѣваться, что онъ сдѣлалъ въ ней лишь нѣсколько поправокъ для сцены въ 1603 г., между тѣмъ какъ въ главныхъ чертахъ она принадлежала къ его первымъ опытамъ. Объ этомъ свидѣтельствуетъ Драйденъ, который въ прологѣ къ „Circe“ Давеннанта въ 1677 г. говоритъ между прочимъ: Шекспирова муза созрѣла прежде Перикла; послѣдній-же былъ старше Мавра». Впрочемъ, въ данномъ случаѣ нельзя придавать особеннаго значенія тому, достовѣрны-ли свѣдѣнія Драйдена. Нехудожественная и для времени зрѣлости Шекспира совершенно устарѣлая поэтическая форма пьесы ярко говоритъ сама за себя.

Съ другой стороны, Флей предполагаетъ, что Шекспиръ написалъ исторію Марины въ томъ видѣ, въ какомъ она находится въ трехъ послѣднихъ дѣйствіяхъ «Перикла», за исключеніемъ скандальныхъ сценъ IV дѣйствія; но исторія была недостаточна, чтобы наполнить пять актовъ; поэтому Шекспиръ оставилъ эту работу неоконченной. Впослѣдствіи рукопись попала въ руки какого-то другого писателя, который ее и докончилъ по своему, такъ что большая часть пьесы не принадлежитъ Шекспиру.

Стр. 196. «Пентаполисъ». По поводу названія этого города, Стивенсъ пишетъ: "Пентаполисъ есть воображаемый городъ, заимствованный, вѣроятно, изъ какого-нибудь романа. Изъ исторіи мы знаемъ, что въ Африкѣ существовала федерація пяти городовъ, названная Пентаполисомъ, и, вѣроятно, эта федерація была превращена въ единственную столицу фантазіей романиста.

Стр. 196. Гоуэръ — англійскій поэтъ XVI столѣтія, современникъ Госера, авторъ поэмы «Confessio amantis», изъ которой заимствовано содержаніе «Перикла».

Стр. 198. «Какъ свидѣтельствуютъ объ этомъ эти свирѣпыя головы». Здѣсь Гоуэръ, вѣроятно, указываетъ на головы, которыя, какъ значится въ его поэмѣ, разставлены на воротахъ дворца Антіоха.

Стр. 215. «Lux tua vita mihi» — свѣтъ твой — жизнь моя.

Стр. 216. «Piu per dulzura que per fuerza» — больше важностью, чѣмъ силой.

Стр. 215. «Me pempae provexit apex», — вознесенъ на вершину славы.

Стр 215. «Quod me alit, me extmguit», — что питало, то и тушитъ.

Стр. 216. "Sic spectanda fides, — такъ узнается вѣрность.

Стр. 216. «In hac spe vivo», — только этой надеждой и живу.

Стр. 246. «Ну такъ постой, блюдо цѣломудрія, приправленное розмариномъ и лавровымъ листомъ». Въ прежнія времена въ Англіи всѣ блюда на святкахъ были приправляемы розмариномъ и лавровымъ листомъ.