Переводы
автор Владимир Алексеевич Пяст
Опубл.: 1940. Источник: az.lib.ru • Переводы из: Рубена Дарио, Альфреда Вольфенштейна, Геррита Энгельке, Эрнста Толлера


 Владимир Пяст

 Переводы

 Оригинал здесь - http://www.vekperevoda.com/1855/piast.htm

 РУБЕН ДАРИО (1867-1916)

 МЕТЕМПСИХОЗА

 Я солдатом был и спал на царском ложе
 Рядом с Клеопатрой. Белизна царицы,
 Взор ее астральный, взор ее всевластный -
 Были всем, что было.

 Этот взор! и тело! Это ложе страсти,
 Где блестела эта белизна нагая!
 Мраморная роза, властная!.. Не это ль
 Было всем, что было?

 Под моей рукою гнулся позвоночник;
 Ради ласк атлета был забыт Антоний...
 Этот взгляд - и эта белизна - и ложе
 Были всем, что было.

 Руфус Галл, недавний раб, я был солдатом,
 Родиной была мне Галлия... Мгновенье
 Смелого каприза королевской телки -
 Было всем, что было.

 В судороге страсти почему клещами
 Бронзовыми пальцев я не сжал для шутки
 Белой королевы мраморное горло?
 Всё, что было, было!

 Сослан был в Египет я, и цепь на шее
 Там носил, - и съеден сворой псов голодных
 Был однажды... Звался Руфус Галл я. Это
 Было всё, что было.

 КОЛУМБУ

 Адмирал несчастных, знай: твоя Америка,
 Дева-индианка с кровию клокочущей,
 Жемчуг снов и грез твоих - только лишь истерика
 В судороге женщины, бледной и хохочущей.

 Реет дух погибели над твоей страною...
 Где народ с дубинами прятался в пампасы,
 Ныне там бессменною братскою войною
 Вновь уничтожаются племена и расы.

 Идола из камня ныне замещает
 Идол же из плоти, как владыка адский;
 И рассвет, белея, утром освещает
 Только кровь и пепел на могиле братской.

 Королей презревши, мы себе законы
 Издали под звуки труб и гром орудий;
 Короли же черные заняли все троны,
 Побрататься с Каином, попустив Иуде.

 Мы полуиспанскими туземными устами
 Тянем все французскую влагу огневую,
 Масельезу целыми распеваем днями,
 Чтобы Карманьолой их кончать, танцуя.

 Нет у нас преград для зависти великой,
 Звонкие свободы мы давно попрали, -
 Так не поступали древние касики,
 С гор они пернатые стрелы, стрелы брали.

 Были они гордыми, благородно-смелыми,
 Вкруг голов их перья, а у бедер скальпы...
 Ах, когда бы люди были снежно-белыми,
 Вот как Моктесумы и Атауальпы!

 С дней, когда Америке в чрево пало семя
 Расы той железной из Кастильи пламенной,
 Мощь седой Испании сочетало время
 С силою индейца, с горной цепью каменной.

 Было б в воле Господа, чтобы воды сонные
 Ввек не отражали парусов тех белых;
 Чтоб не увидали звезды удивленные
 Смуглых моряков твоих, плывших в каравеллах!

 Как орлы, свободные, по кустам на склоны
 Лезли вверх туземцы, раздвигая ветки;
 И от них испуганно пумы и бизоны
 Прятались, познавшие, как их копья метки...

 Ибо много доблестней вождь крутой и резкий,
 Чем солдат, что походя честь в грязи заложит
 И стонать заставить под своей тележкой
 Инков древних мумии ледяные может.

 Крест, что нам припас ты, в униженьи ныне,
 Революций волны смыли след законов;
 Пишущая сволочь пачкает святыни
 Языка Сервантесов, речи Кальдеронов.

 Бледен и болезнен бредет Христос, и шибче
 Бьет рабов Варрава в красных аксельбантах;
 Видят земли Куско, Паленке и Чибчи
 Дикие пантеры - в кружевах и бантах.

 Войны, лихорадка, бедствий сонм ужасный
 На пути поставлены нашем злой судьбою,
 Христофор Колумб, - о, адмирал несчастный,
 Помолись за мир ты, что открыт тобою.

 АЛЬФРЕД ВОЛЬФЕНШТЕЙН (1888-1945)

 ПРОКЛЯТАЯ ЮНОСТЬ

 Из дома прочь, по площадям,
 Неведом никому, ни вам,
 Как небо я высок и быстр,
 Без слов лечу сквозь шум и гам.

 Всё прочь! Прекрасно - одному.
 И никого здесь нет, к кому
 В соседстве тесном и тупом
 Лицо с испугом подниму.

 Отвергнуты любовь, уют...
 Здесь бьются - или продают,
 И улицы одни к другим
 Гигантскою волной плывут,

 Галопом мчатся без коней.
 Людская каша всё черней,
 Как будто мечутся дома
 От крика, свиста и огней.

 Стук быстрых ног по мостовой
 Разрушит каменный покой,
 И ламп калильных свет так тускл
 Над этой тусклою толпой.

 Здесь лица зверские странны,
 Глаза как в лед погружены,
 Глаза - и видят лишь себя,
 Здесь лица пустотой страшны.

 Мою ты кожу размети
 И сердце в прах мне преврати,
 Безбожная, - слепи, глуши,
 О улица, мне нет пути!

 ГЕРРИТ ЭНГЕЛЬКЕ (1890-1918)

 БЕТХОВЕН

 До уха мощных труб госнулся гуд, -
 Воспрял я к тем звукам, что дрожали.
 В них ледниковые олени ржали
 Навстречу грозно дальнему врагу.

 Там он стоял! На высочайшем пике
 Трубил он, гневный, - мощный, он трубил,
 Распространяя гул и свет великий,
 И чудом звуков мозг мой подавил.
 Я в бездне был на самом дне,
 И рот открыл я в полусне.
 А звук все бух, и пух, и пух;
 Мутился в зыби шаткий взор,
 И был разрушен громом слух,
 И задрожали скаты гор.
 Впились друг в друга облака,
 И буря потрясла скалу,
 Она смывала старика
 С гигантской кафедры во мглу,
 И к свету тьма была близка.

 И грозно грохот грома грянул,
 Но тверд властитель звуков мировой,
 Воронку скал он проникал трубой,
 И звук страшней оттуда эхом прянул.

 А великан трубил...
 Но молния пронзила мглу,
 И в первый раз ударил гром в скалу,
 И сбил
 С вершины человека.
 О, трубный треск!
 Небесный блеск!
 О, звуков звук, о, плесков плеск...
 Где было все? Где сам я был?

 МИРОВОЙ ДУХ

 Дни текут за днями;
 Глубоко под землей, куда не проскользает луч живой,
 Где шахты пробуравили и штольни водрузили,
 Где с лампами блуждают, со звонками и кирками,
 Живет там сила, - благодаря той силе
 Молоты и мины, и локомобили
 Ритм единый складывают беспокойно свой;
 Эта сила - дух мировой.

{{***}}

 Наверху, где в гаванях шум и торг бушует,
 Где наживы бог швыряется богатством и толпой,
 Где в эллингах и доках строящиеся суда сжаты,
 Где пароходы гигантские грузы фрахтуют;
 Наверху, где тысячи труб дымовых над городом подъяты,
 Где чадящих поездов далеко слышатся раскаты,
 Там неистовствует сила, в работе вихревой:
 Эта сила - дух мировой.

 Где в ангарах самолеты, готовые подняться на воздух,
 Вот натянуты канаты, пропеллер ход свой круговой
 Все ускоряет, и внезапно с треском вверх несутся
 Наклонно птицы шумные, - и вот потонули в звездах;
 Где воздушные корабли и торпеды гремят и трясутся,
 Где в сплошное жужжанье все небесные шумы сольются, -
 Там летит, побеждающий тягу земли, беспокойно-живой,
 Дух, пути указующий новые самой орбите земной,
 Мировой.

 КНИГА ВОЙНЫ

 Мой друг, ты раздавленным глазом глядишь,
 Похожим на око подбитого зайца, -
 Таким и холодный предатель глядит,
 Когда он расстрелян.
 Двенадцать мы лет против ветра боролись вдвоем,
 Делили без спора и книги и хлеб,
 И в школе сидели за тем же столом;
 Стучалась к двоим одновременно в дом
 Нужда; и отраду в ученьи одном

 Мы черпали, друг, - и взор твой ослеп.
 Поэтому в трауре идет твоя мать,
 Скользит она в сутолоке, с унылым рыданьем;
 Поэтому младшие братья и сестры твои
 Так рано знакомиться стали с невзгодами чадными жизни,
 И с властною смерти косою.

 И ложе пустует в каморке твоей,
 Пустует и место твое за обедом;
 Поэтому, так как никто тебя больше не ждет,
 Седая, печальная мать твоя тихо бредет.
 Ты мог бы и корнем, и семенем быть,
 Упорным ростком в бороздах новой жизни,
 Отцом бородатым прелестных детей,
 Но поле, что болью распахано было, тебя погубило;
 Но поле, что кровью удобрено было, тебя поглотило;
 И сеятель мудрый и вечный тебя растоптал.
 Кто смеет тебе говорить о чьей-то вине?
 Ты семенем был бы, и мог бы родителем быть.

{{***}}

 Ты семенем был бы, а сделался жертвой.
 Один милиграмм окровавленной плоти,
 Ты лег на горе обескровленных трупов,
 Но смерть твоя - вовсе не больше, чем чья бы то ни было смерть.
 Ритмическим шагом их тысячи тысяч шагали в ничто,
 В мучительно-черную ночь,
 Полки, и бригады, и армия армий,
 В кровавое, славное царство солдат убиенных, -
 Ты сделался жертвой.

{{***}}

 Голо на вершине Бримона, и вырублен лес,
 Ни одной не осталось сосны, чтоб срубить из нее тебе крест,
 И тупо лежишь ты в разрытой снарядами почве,
 Задавленный сном без видений,
 Не вождь, не герой, а безвестный солдат.
 Разрушатся кости от ветра.
 Но блеск легионов бессчетных блаженного Мира,
 Когда они с медными звонами поле, где спишь ты, пройдут,
 Увидишь, и шаг их услышишь!
 Так слушай! И жди!

 ЭРНСТ ТОЛЛЕР (1893-1939)

 ХРОМЫЕ СОНЕТЫ

 I

 ТРОПА К МИРУ

 Мы чужды шуму городскому,
 Его горячки мы не знаем;
 Мы любим тишь и странствуем по дому,
 И милому и скрытому внимаем.

 Последние любы нам капли дождевые,
 Цветные пятна милы изразцов блестящих,
 И в добродушном взгляде сторожа - живые
 Приливы братских чувств мы ловим настоящих.

 Весь космос в стебельке, вся полнота земная,
 Цветок больной для нас - что хворое дитя,
 И пестрый птиц полет - лишь сторона иная

 Великого всего, что, тайно нас сплетая,
 Из дали манит нас улыбкой ветровою
 И музыкою звезд пьянит нас мировою.

 II

 ЛЕСА

 Леса на горизонте отдаленном,
 Молчите вы в вечернем ветерке,
 Подвержены как бы моей тоске,
 Моей тюрьмы минутам уязвленным.

 Чело к столбам железным прижимаю,
 Руками неподвижность их потряс,
 Беднее я, чем жалкий странный пес,
 Как в клетке зверь, я жалобно взвываю.

 Вы, рощи буков, храмы угнетенных;
 Как песнь родная, сосны, голос ваш!
 Мне, отроку, в долинах потаенных,

 Бывало, ткали дивный вы мираж...
 Всё жду, когда ж под шелест ваш глубокий
 Внемлю псалмам лесной души высокой...

 III

 СУМЕРКИ

 Ромэн Роллану

 Так рано гаснул свет в твоей вечерней келье
 И с серых стен ее толпа теней слетала,
 Ты яростно кричал, потом мечтал устало,
 Коричневая тишь качала колыбелью.

 И в блеск опаловый - покой твой погружался,
 Вставали образы далеких лет веселья,
 В плаще безмолвия плясало дня похмелье,
 Но долгий сложный звон во тьме образовался.

 То был твой тихий вздох, единственный твой зов...
 По коридору - подозрительные гости -
 Шуршали сторожа. Ты пригласил их в гости,

 Товарищ-вечер ужин дать готов.
 Но те, ворча, к глазку висок свой продвигали...
 Нет зовов, что в сердца б их проникали.