Первый день Пасхи (Лейкин)/ВР 1874 (ДО)
| ← Говѣльщикъ | Первый день Пасхи : Картинка | Захаръ и Настасья → |
| Изъ сборника «Веселые разсказы». Опубл.: 1874. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на книгу Н. А. Лейкинъ. Веселые разсказы. — СПб.: Колесовъ и Михинъ, 1874. — С. 96—106. |
Первый день Пасхи.
правитьПервый день Пасхи. Два часа дня. Въ церквахъ звонятъ въ колокола. Въ залѣ купца Лазаря Антоныча Загвоздкина стоитъ накрытый столъ съ закуской въ видѣ неизбѣжнаго окорока ветчины, кулича, пасхи, икры, сыру и цѣлой баттареи бутылокъ и графиновъ. Тутъ-же виднѣется нога телячья, и баранъ, сдѣланный изъ масла, съ краснымъ флагомъ во рту. На стульяхъ и креслахъ сидятъ жена. Загвоздкина, пожилая женщина въ ковровомъ платкѣ, и двѣ дочери-погодки, лѣтъ двадцати. Онѣ ожидаютъ гостей, приходящихъ съ поздравленіемъ. Дочери смотрятъ въ окно.
— Въ какихъ-нибудь пять минутъ четырнадцать офицеровъ мимо проѣхало, говоритъ слегка позѣвывая старшая изъ нихъ Серафимочка. Ежели завтра погода будетъ хорошая, такъ пойду въ фотографію, — карточки съ себя сниму.
— На что тебѣ? Вѣдь передъ Новымъ годомъ снималась, возражаетъ мать. Да и кому давать?
— Митрофану Захарычу. Да и монахъ съ подворья просилъ.
— Сторожа изъ рынка пришли! Съ праздникомъ поздравляютъ, докладываетъ лавочный мальчикъ въ хозяйскомъ сюртукѣ съ обрѣзанными фалдами и рукавами — подарокъ на Пасху.
— Сашенька, возьми два яйца, да вотъ тебѣ рубль… Поди похристосоваться съ ними! обращается мать къ младшей дочери.
— Ну вотъ! Пусть Серафимочка идетъ! Я ужь и такъ давеча съ туляковскими парильщиками всѣ губы себѣ отшлепала.
— А я съ дворниками христосовалась, съ водовозами, даже съ трубочистомъ, отзывается Серафимочка.
— Дуры эдакія! Вездѣ сама мать должна… Никакой подмоги… Небось, ужо придутъ пѣвчіе, такъ къ тѣмъ сами на шею броситесь.
— Какъ-же, великъ сюрпризъ съ пѣвчими цѣловать"ея, коли у нихъ изъ пропасти какъ изъ кабака!… Отъ васъ только комплименты и слышишь. Вы на другой манеръ и не умѣете, отвѣчаютъ дочери.
Мать тяжело поднимается съ мѣста и уходитъ къ сторожамъ. Черезъ нѣсколько времени она возвращается и говоритъ:
— У одного сторожа бородавка какая-то на носу, не оспа-ли, грѣхомъ?
Раздается звонокъ и въ залу входитъ пожилой гость. Онъ въ сюртукѣ и съ гладко-выбритымъ подбородкомъ.. Шея его до того туго обвязана черной косынкой, что лицо налилось кровью.
— Христосъ воскресъ! произноситъ онъ, звонко цѣлуется съ хозяевами и садится. Гдѣ изволили у заутрени быть?
— У Владимірской, да тѣсно очень, отвѣчаетъ мать семейства. Одной дамѣ даже весь шиньонъ спалили. Закусить не прикажете-ли? Ветчинки…
— Ветчинки-то ужь Богъ съ ней! — въ шести мѣстахъ ѣлъ; а я выпью рюмку водки, да икоркой… Почемъ икру-то покупали?
— Эта икра отъ бабы. Баба селедочница намъ носитъ. По рублю… Ветчину-то боятся нынче ѣсть. Говорятъ, нечисть какая-то въ ней заводится. А безъ ветчины для гостей нельзя…
— Коли съ молитвой, такъ ничего… А славная икра! Прощенья просимъ-съ. Лазарю Антонычу поклонъ.
— А на дорожку рюмочку?…
Гость выпиваетъ «на дорожку» и уходитъ. Раздается опять звонокъ, и въ залѣ появляется другой посѣтитель. Онъ въ новой сибиркѣ и въ сапогахъ со скрипомъ. Снова «Христосъ воскресъ», снова звонкое цѣлованье.
— Ужь извините, что безъ яицъ… говоритъ онъ. Сами знаете, туда сюда… того и гляди раздавишь… А Лазарь Антонычъ?
— Да вотъ тоже по знакомымъ Христа славить поѣхалъ. Ну и къ начальству… Закусить пожалуйте… Ветчинки…
— Ветчинки-то ужь трафилось… А я вотъ водочки, да хлѣбцемъ съ хрѣнкомъ… Гдѣ заутреню изволили стоять?
— У Владимірской… Да душно очень… Одной дамѣ… Вы ужь большую рюмку-то наливайте… человѣкъ семейный…
— А я лучше двѣ среднихъ… Нѣтъ, гуси-то нынче на Сѣнной каковы! Полтора рубля. Хотѣлъ молодцамъ борова купить, да не нашелъ мороженыхъ, нынче въ первый день Пасхи хорошо: нынче пьяныхъ и въ часть не берутъ.
Гость глотаетъ водку, садится около закуски и молча вздыхаетъ. Черезъ пять минутъ онъ смѣняется молодымъ гостемъ во фракѣ и въ зеленыхъ перчаткахъ. Опять христосованье… Гость останавливается передъ дѣвицами.
— Мы съ молодыми мужчинами не цѣлуемся… застѣнчиво бормочатъ онѣ и слегка пятятся.
— Невозможно безъ этого-съ… Даже и въ графскихъ домахъ, и тамъ…
— Слѣдуетъ, слѣдуетъ, замѣчаетъ мать; потому такой день.
— Ну, смотрите, только по одному разу.
Дѣвушки протягиваютъ губы. Гость цѣлуется, садится и говоритъ:
— Гдѣ изволили у заутрени быть?
— У Владимірской; только ужь очень много мастеровыхъ въ тулупахъ, отвѣчаетъ Серафимочка. Страсть какъ тѣсно! Одной дамѣ весь бархатный казакъ воскомъ укапали.
— Хереску рюмочку, да вотъ ветчинки… предлагаетъ мать.
— Не могу-съ. Въ трехъ мѣстахъ ветчиной закусывалъ. И хересу не могу. Сами знаете, тамъ-сямъ — пожалуй и въ знакомыхъ перепутаешься. А мы такъ у Іоанна Предтечи за рѣшеткой стояли. Чудесно! На вербахъ изволили гулять?
— Гуляли, да у маменьки изъ кармана воры кошелекъ съ шестью рублями вытащили.
— Это съ счастью-съ. Однако, до свиданья… Еще въ три мѣста надо.
— Да выпили бы что-нибудь… Или вотъ ветчинки… пристаетъ мать семейства; но гость снова отказывается и исчезаетъ.
Три часа. Раздается пронзительный звонокъ, и въ комнату входитъ самъ глава семейства — Лазарь Антонычъ. Онъ въ мундирѣ со шпагой, съ двумя медалями на шеѣ, съ трехъ-уголкой въ рукахъ и слегка выливши. Лицо его сіяетъ.
— Отзвонилъ, и съ колокольни долой! восклицаетъ онъ. А тяжело въ мундирѣ-то съ непривычки!
— Такъ снимай скорѣй, да надѣвай сертукъ! замѣчаетъ жена.
— Нѣтъ ужь зачѣмъ-же? По нынѣшнему торжественному дню мы въ немъ до заката солнца пощеголяемъ, потому нельзя — привыкать надо. Почемъ знать, можетъ когда-нибудь и военный надѣнемъ, шутитъ мужъ. Теперь, братъ, никто отъ красной шапки не отрейкайся! Шабашъ!
— Господи помилуй насъ грѣшныхъ! крестится жена. Вотъ ужь и видно, что наугощался! Что ты говоришь-то? Опомнись. Нешто можно на себя эдакую невзгоду пророчить?
— Отъ слова ничего не сдѣлается, а только ежели что насчетъ мундира, такъ военный будетъ много основательнѣе: потому въ этомъ только потуда и щеголяешь, покуда деньги въ пріютъ вносишь, а не заплатилъ, и сейчасъ тебя верхнимъ концомъ да внизъ.
Загвоздкинъ останавливается передъ зеркаломъ, подбоченивается и гладитъ бороду.
— А все-таки намъ почетъ и большой почетъ, потому этому самому мундиру только трехъ классовъ до генеральскаго не хватаетъ! продолжаетъ онъ. Посмотрѣла-бы ты какъ со мной сегодня швейцары… Только и слышишь: «ваше высокородіе!» Самого генерала на лѣстницѣ встрѣтилъ…
— И христосовался?
— Троекратно сподобился. И не узналъ меня. Идетъ по лѣстницѣ, а я навстрѣчу. «Христосъ воскресъ», говорю, «ваше превосходительство!» «А, это ты, говоритъ, Ивановъ?» «Никакъ нѣтъ-съ», говорю, «ваше превосходительство, я купецъ Загвоздкинъ». Ну, и похристосывались. Щеки такія пушистыя! Съ самимъ генераломъ, — понимаешь ты?
— Священники, Лазарь Антонычъ! докладываетъ мальчикъ.
— Дома, дома! Проси… суетится хозяинъ. Ахъ ты Господи! Есть-ли у меня еще десятирублевая бумажка для нихъ?
Между тѣмъ священники, держа лѣвыя руки на желудкахъ, входятъ уже въ комнату. Сзади слѣдуетъ дьяконъ, откашливаясь басомъ и расправляя руками волосы на головѣ, а за дьякономъ вваливаются дьячки. Начинается пѣніе. Въ дверяхъ показываются «молодцы» и начинаютъ «подтягивать». Послѣ общаго христосованья .духовенство присаживается. Идетъ разговоръ о заутрени. Дьячки тяготѣютъ къ закускѣ. — Отецъ протоіерей, винца пожалуйте, ветчинки… предлагаетъ хозяйка.
— Ни Боже мой! Былое дѣло! Сами знаете, вездѣ клюешь. Я не запомню когда я и обѣдалъ въ этотъ день.
— Нельзя, нельзя… говоритъ хозяинъ и тянетъ къ закускѣ.
Священники жестомъ показываютъ, что они сыты по горло. Дьяконъ меланхолически выпиваетъ стаканъ хересу. Хозяинъ подходитъ къ дьячкамъ.
— Ну, а вы, виночерпіи? Валите! Чего зѣваете-то? Вотъ и я съ вами.
— Мы-то можемъ, отвѣчаютъ дьячки и торопливо глотаютъ водку.
Протоіерей косится на нихъ и говоритъ:
— А у насъ сегодня во время литургіи воробей въ куполъ влетѣлъ.
— Это къ радости, замѣчаетъ хозяйка. Батюшка, да вы-бы хоть кусочекъ ветчинки…
— Три дня, отецъ протоіерей, славить-то ходите? спрашиваетъ у священника хозяинъ.
— Три дня… ходимъ и на четвертый, но уже въ разбродъ и по низамъ. Мелочная лавка идетъ, кислощейное заведеніе, табашная и все эдакое… Однако пора!
Священники начинаютъ уходить. Въ рукахъ протоіерея шуршитъ красненькая бумажка и опускается въ широкій карманъ. Дьячки пропускаютъ священниковъ впередъ и наскоро глотаютъ по рюмкѣ хересу.
— Ну, слава Богу, это ужь кажется послѣдніе! говоритъ хозяинъ.
— Съ подворья еще не были, да съ Васильевскаго острова, отвѣчаетъ жена.
— Пѣвчіе! пѣвчіе! Въ трехъ каретахъ подъѣхали! восклицаютъ глядѣвшія въ окошко дочери и обтираютъ губы.
Топая сапогами, сморкаясь и кашляя, въ дверяхъ показываются пѣвчіе въ кафтанахъ и строятся.
— Лазарю Антонычу! говоритъ регентъ, подходя къ хозяину. Какую «Ангелъ вопіяше», прикажете?
— А ту, что сначала на дискантахъ, а потомъ басы, — знаешь, эдакъ въ разсыпную.
Регентъ кусаетъ камертонъ и задаетъ тонъ.
— Ванюшка! Выплюнь, шельмецъ, изо рта булку! Развѣ можно въ одно время и ѣсть и пѣть! кричитъ онъ на дисканта и тыкаетъ его въ щеку каммертономъ.
Дискантъ выплевываетъ ѣду въ руку. Начинается пѣніе. Басы, чтобъ угодить хозяину, ревутъ такъ, что даже стекла дрожатъ. Кончили. Общее христосованье. Раздается такое чмоканье, что будь тутъ лошади, навѣрное тронулись бы съ мѣста, принявъ это за понуканіе.
— Господа пѣвчіе! Выпить да закусить пожалуйте! Ветчинки вотъ… предлагаетъ хозяйка.
Отказа не послѣдуетъ. Пѣвчіе, какъ саранча, накидываются на водку, на вино и даже на ветчину.
— Мальчишки, легче! На ѣду не очень накидываться! кричитъ регентъ. Заболите завтра, такъ отъ васъ убытокъ. Намъ еще въ шестнадцать мѣстъ визиты…
— Вытекло! Скудель пуста бо есть! возглашаетъ какой-то басъ и подымаетъ пустой графинъ.
— Дольемъ! Дольемъ! откликается хозяинъ. Настасья! Сашенька! Тащите сюда ведерную-то…
— Хозяинъ, съ вашей милостью! Безъ хозяина нельзя! Укажите путь скользкій!
— Я съ господиномъ регентомъ… А впрочемъ пожалуй… Серафимочка, вели откупорить пару хересу!
Къ Серафимочкѣ между тѣмъ подсѣлъ бѣлокурый теноръ и, прожевывая кусокъ, читаетъ какіе-то чувствительные стихи.
— Мнѣ за голосъ дьяконицкое мѣсто обѣщали, говоритъ онъ ей, — но я намѣренъ отказаться, такъ какъ думаю на свѣтской барышнѣ жениться и свой хоръ воздвигнуть.
— Вы и на гитарѣ играете?
— И на гитарѣ и на скрипкѣ…
Закуска раздрызгана. На столѣ стоитъ четвертная бутыль. Скатерть залита. На полу пятна. Кто-то изъ пѣвчихъ икаетъ. Мальчишки щиплютъ другъ друга. Регентъ даетъ имъ щелчки.
— Хорошій басъ ежели… — разсказываетъ молодцу пѣвчій, — такъ-тотъ крикнетъ въ рюмку, и рюмка пополамъ…
— Господа пѣвчіе, сдѣлайте милость, пропойте свѣтскую, веселенькую!… упрашиваетъ хозяинъ и уже слегка пошатывается…
— Ветчинки-то, господа! взвизгиваетъ среди общаго говора хозяйка.
Пѣвчіе группируются и начинаютъ пѣть «во лузяхъ». Слѣдомъ идетъ «солнце на закатѣ». Хозяинъ до того входитъ въ экстазъ, что выхватываетъ изъ ноженъ шпагу и начинаетъ ею дирижировать хоромъ.
— Браво! Браво! Совсѣмъ главнокомандующій! кричатъ пѣвчіе, и хлопаютъ въ ладоши.
Черезъ часъ послѣ ухода пѣвчихъ хозяинъ спитъ въ гостиной на диванѣ. Около него на стулѣ виситъ мундиръ лежатъ шпага и трехъ-уголка. Жена и дочери будятъ его къ обѣду.
— Не хочу… бормочетъ онъ. Идите прочь…
— Съѣшь хоть ветчинки-то… пристаетъ жена.
Хозяинъ плюетъ и молча перевертывается на другой бокъ.