Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XLV/ДО
Когда сани остановились у палкинскаго подъѣзда, Бургардтомъ овладѣла нерѣшимость, но онъ совладалъ собой и вошелъ. Швейцаръ узналъ его и раскланялся, какъ съ старымъ знакомымъ. Бургардта это кольнуло непріятно, — его преслѣдовала трактирная извѣстность. Они заняли въ общей залѣ угловой столикъ. Неистовое гудѣнье трактирной машины заставило Бургардта поморщиться. Бачульская поймала это движеніе и пожалѣла, что согласилась ѣхать ужинать, тѣмъ болѣе, что могли встрѣтиться общіе знакомые, которыхъ совсѣмъ не желательно было видѣть. Старичекъ оффиціантъ узналъ Бургардта и сообщилъ, что у нихъ сегодня есть на кухнѣ "особеннаго".
Когда ужинъ былъ заказанъ, Бургардтъ неожиданно заявилъ:
— Марина Игнатьевна, простите меня, но я больше не могу оставаться здѣсь… Мнѣ просто противно. Пойдемте лучше къ вамъ и по просту напьемтесь чаю…
Бачульская, конечно, согласилась, но ей было жалъ бросить ужинъ, оплаченный по счету Бургардтомъ. Старичекъ оффиціантъ былъ прямо обиженъ.
Бургардтъ вздохнулъ свободно только на панели и проговорилъ уже совсѣмъ весело:
— Знаете, мы сегодня покутимъ по студенчески… Я сейчасъ зайду и возьму у Филипова пирожковъ, потомъ купимъ сыру и колбасы… да?
— Нужно еще масла, — въ тонъ прибавила Бачульская.
Черезъ полчаса они сидѣли въ комнатѣ Бачульской въ ожиданіи самовара. На столѣ въ бумажкахъ лежала разная дешевая закуска. Когда Бачульская хотѣла переложить ее на тарелки, Бургардтъ запротестовалъ.
— Нѣтъ, прямо изъ бумажки… Въ этомъ есть стиль.
— У меня есть бутылка бѣлаго вина.
— Ради Бога, не нужно… Эта несчастная бутылка испортигъ все, т. е. стиль. Да у меня къ тому-же ныньче физическое отвращеніе къ вину.
— Сейчасъ поздно, и портера нельзя достать.
— Зачѣмъ портеръ? Я давно ничего не пью…
Пока номерная горничная подавала самоваръ, Бургардтъ съ особеннымъ вниманіемъ осматривалъ комнату, обставленную съ приличной бѣдностью всѣхъ меблированныхъ комнатъ. Раньше онъ какъ-то не обращалъ вниманія на эту обстановку, а теперь проговорилъ съ завистью:
— Какъ хорошо, Марина… Вотъ именно въ такихъ мѣщанскихъ комнаткахъ и живется хорошо. Главное, все такъ просто, и ничего лишняго. Мнѣ это напоминаетъ мою молодость, когда такъ хорошо жилось…
Замѣтивъ пристальный взглядъ горничной, Бургардтъ сообразилъ, что своимъ позднимъ визитомъ компрометтируетъ Бачульскую, и сказалъ горничной:
— Вы не затворяйте дверь… Мнѣ кажется, что здѣсь мало воздуха.
Бачульская поняла эту любезность и посмотрѣла на Бургардта улыбавшимися благодарными глазами. Бургардтъ какъ-то особенно умѣлъ быть такимъ милымъ и безобидно предупредительнымъ. Онъ былъ въ восторгѣ, что нашелся лимонъ, который забыли купить.
— Отлично, — повторялъ онъ, прихлебывая чай. — Въ сущности, много-ли человѣку нужно? А всѣ мы громоздимъ какую-то дурацкую обстановку и дѣлаемся ея рабами. Мнѣ, напримѣръ, моя quasi художественная обстановка въ послѣднее время прямо сдѣлалась противной, и я только не знаю, какъ отъ нея избавиться.
— Вы забываете, Егорушка, что у васъ есть Анита, которая можетъ на это и не согласиться.
— Анита?!..
— Да, Анита. Она уже большая дѣвочка, и съ ея мнѣніемъ вамъ приходится считаться.
— Въ самомъ дѣлѣ, а я про нее совершенно забылъ… Пожалуй, вы и правы.
— Она отлично понимаетъ цѣну всѣхъ этихъ художественныхъ бездѣлушекъ, и вы не захотите ее огорчать, выбрасывая ихъ на улицу рѣшительно безъ всякаго основанія, по простой прихоти. Кромѣ того, нарушеніе привычекъ въ нашемъ съ вами возрастѣ очень нехорошая примѣта…
— Именно?
— Спросите докторовъ, они лучше вамъ объяснятъ.
— Да, да, понимаю… Еще разъ: вы правы. Но у меня это началось уже давно… Ну, да это все равно, а у васъ хорошо. Вѣдь жизнь состоитъ изъ пустяковъ, а тѣ пустяки, которые насъ окружаютъ, имѣютъ свое значеніе… Да, кстати, вы давеча сказали, что у васъ часто бываетъ Бахтеревъ.
— Не часто, но бываетъ, когда есть какое-нибудь дѣло.
— Да, это все равно… Я говорю только о фамиліи и о томъ, что сказалъ вамъ дорогой.
— Вы его ненавидите?
— Если хотите — да… Онъ, прибавьте, ни въ чемъ не виноватъ, а я его ненавижу за собственную болтливость. И, знаете, я еще никому не говорилъ того, что высказалъ ему, совершенно постороннему для меня человѣку. У меня есть другъ, старый и хорошій другъ, котораго я люблю отъ всей души…
— Григорій Максимычъ?
— Да… И, представьте себѣ, что именно ему я и не могъ открытъ всего, что накипѣло въ душѣ. Больше: мнѣ казалось, что онъ точно подкрадывается ко мнѣ, а я все сжимался, ежился и прятался. А вотъ Бахтеревъ… Ахъ, какъ я презираю себя!.. Если-бы вы это знали въ десятую долю, то доставили бы мнѣ величайшее наслажденіе однимъ тѣмъ, что выгнали-бы меня на улицу… И какъ некрасиво все то, что я говорю вамъ сейчасъ, точно выхвачено изъ какого-нибудь дрянного романа, гдѣ дѣйствующія лица изъ папье-маше. Вы скажете: нервы… Не говорите этого, ради Бога!.. Мы сваливаемъ на нервы всю нашу дрянность, всю непригодность къ жизни, всю безпорядочность…
— Что же такое вы сказали Бахтереву? — тихо спросила Бачульская.
— Я?!…
Онъ поднялся и забѣгалъ по комнатѣ.
— Вы хотите знать? — спросилъ онъ, останавливаясь.
— Это не простое любопытство, а даже нѣкоторое право… Да, именно, право. Вѣдь есть права и неписанныя мужчинами. Не все же вамъ, господамъ мужчинамъ. Вы снисходите до насъ, какъ богя…
— Такъ вы хотите знать? Хорошо… Я никогда не любилъ миссъ Мортонъ.
Въ меблированной комнатѣ наступила какая-то мертвая пауза, Бачульская откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, точно по ней выстрѣлили. Бургардтъ шагалъ по комнатѣ и ерошилъ волосы.
— Егорушка, опомнитесь… — умоляющимъ голосомъ прошептала Бачульская. — Что вы говорите?.. Мнѣ дѣлается страшно за васъ… Такъ нельзя…
Онъ остановился передъ ней и проговорилъ, чеканя слова:
— Это гораздо ужаснѣе, чѣмъ вы думаете, Марина… да. О, я столько перестрадалъ за это время… Мнѣ тяжело все это говорить, но меня неотступно преслѣдуетъ мысль именно объ этомъ. Предъ вами стоитъ жалкій человѣкъ… полное ничтожество… Развѣ такъ любятъ? Любовь Данте — вотъ это идеалъ, потому что тамъ и любовь, и жизнь — одно цѣлое. Тамъ любовь пронесена черезъ всю жизнь, какъ святыня… Да, я понимаю, что я дрянной человѣкъ, и это сознаніе меня убиваетъ. Такіе дрянные люди и должны исповѣдываться передъ Бахтеревыми. Иначе и быть не можетъ!..
Бачульская молчала, подавленная этими безумными признаніями. Да и что она могла сказать этому безумцу, рвавшему собственное сердце на части?
— Любовь — это самое святое, что только есть въ человѣкѣ, — продолжалъ Бургардтъ. — Она освѣщаетъ всю нашу жизнь, она роняетъ послѣднія слезы надъ свѣжей могилой, она свѣтитъ путеводной звѣздой, она одна — единственный источникъ всякаго творчества… Разъ въ душѣ человѣка погасъ этотъ священный огонь — онъ погибъ… Развѣ такъ любятъ, какъ я любилъ миссъ Мортонъ? Это была иллюзія, миражъ, несбыточная мечта, самогипнозъ…
Теперь для Бачульской сдѣлалось ясно, о чемъ говорилъ Бургардтъ. Онъ подошелъ къ ней, обнялъ и долго цѣловалъ ея глаза, на которыхъ выступили слезы.
— О, вы одна понимаете меня!.. — стоналъ онъ. — Да, одна, одна…
Когда Бургардтъ уходилъ, и Бачульская провожала его съ заплаканными глазами, номерная горничная поняла, что баринъ съ барыней поссорились.