Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/XLVI/ДО
Присутствіе Шипидина начало стѣснять Бургардта и даже раздражало до извѣстной степени. И чего торчитъ человѣкъ въ Петербургѣ? Ѣхалъ бы къ себѣ въ деревню, давно пора. Бургардтъ не могъ не чувствовать, что Шипидинъ внимательно слѣдить за нимъ, и это его злило. Но больше всего Бургардтъ волновался, когда Шипидинъ какимъ-то деревяннымъ голосомъ заводилъ рѣчь объ Анитѣ.
— Слѣдовательно, ты думалъ о ней?
— Объ Анитѣ? Да…
— Ну, и что же?
— Ничего… Дѣвочка, какъ дѣвочка. Ничего особеннаго…
— Слѣдовательно, ты, дѣйствительно, ничего не понимаешь! Ты не даешь себѣ труда войти даже приблизительно въ ея маленькую жизнь, и дѣвочка растетъ, какъ крапива подъ заборомъ. Ты никогда и ничѣмъ не займешься съ ней, не поговоришь по душѣ — вообще, держишь себя какимъ-то дальнимъ родственникомъ.
— Представь себѣ, что ты правъ… Ну, и что же изъ этого слѣдуетъ?
— А ты не сердись… Я съ тобой говорю серьезно. Не знаю, о чемъ ты думаешь, но поступаешь не хорошо. Русская апатія ко всему, азіатщина, обломовщина… Да, не сердись.
— Отстань ты отъ меня, ради Бога!.. Не безпокойся, Анита за насъ обоихъ подумаетъ… Дѣвица себѣ на умѣ и въ обиду не дастся.
— Ну, это такъ, пустыя слова и отговорка.
На эту тему между друзьями происходили крупныя размолвки, причемъ Бургардтъ бѣсновался и кричалъ, а Шипидинъ оставался совершенно невозмутимымъ.
— Ты представь только себѣ, что дѣвочкѣ просто холодно жить… Да, душѣ бываетъ такъ-же холодно, какъ и тѣлу. А у дѣвочекъ этого формирующагося возраста особенная чувствительность къ такому душевному холоду…
— Ты правъ, мой другъ, и я тебя именно за это ненавижу, потому что и не умѣю, и не могу быть другимъ! Да, ненавижу…
— Слѣдовательно, я тутъ не причемъ…
Анита серьезно занимала Шипидина, и онъ подолгу велъ съ ней душевные разговоры, когда вечеромъ она кончала свои уроки. Бойкая и умная дѣвочка нравилась Шипидину, но его огорчало въ ней одно, — именно, было что-то затаившееся и хитрое, какъ у маленькаго хищнаго звѣрька, который прячетъ когти. Шипидинъ развивалъ общіе взгляды на жизнь, на счастье, на цѣль жизни, и его мысли неизмѣнно уходили въ далекую отъ столицы Россію, въ тѣ глухіе деревушки, гдѣ прозябалъ настоящій и единственный русскій человѣкъ. Народъ для Аниты составлялся изъ дворниковъ, извозчиковъ, швейцаровъ и кухонныхъ мужиковъ, а тутъ оказывалось, что все это только отбросы настоящей деревни, потерянные для настоящей жизни люди. Анита узнала, наконецъ, что если для чего стоитъ жить на свѣтѣ, такъ это именно для этого великаго въ своей исторической бѣдности народа, гиганта въ лохмотьяхъ. Шипидинъ говорилъ такъ просто и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ увлекательно, что Анита невольно заинтересовалась.
— Что-же я могу сдѣлать для этого народа? — спросила она однажды съ отчаяніемъ въ голосѣ.
— О, очень много!
Личико Аниты приняло брезгливое выраженіе. Развѣ она могла быть сельской учительницей, фельдшерицей или сестрой милосердія, чтобы похоронить свою молодость въ какомъ-нибудь медвѣжьемъ углу?
— Слѣдовательно, это кажется страшнымъ только издали, — невозмутимо продолжалъ Шипидинъ. — Вѣдь самое важное, чтобы жизнь была полна, важно сознаніе, что каждый день прошелъ не безслѣдно… Развѣ это жизнь, какъ живутъ въ большихъ городахъ, умирая со скуки? Развѣ это работа, которая никому не нужна и которая тяготитъ работающаго, какъ ярмо?
Шипидинъ задался цѣлью черезъ Аниту подѣйствовать на Бургардта и увезти его въ деревню во что-бы то ни стало. Самому Бургардту не доставало рѣшимости, а для Аниты онъ могъ пойти на все. Только-бы увезти его изъ Петербурга, и онъ проснулся-бы, ожилъ и началъ-бы работать съ удвоенной энергіей. Шипидину начало казаться, что Анита понемногу сдается, и въ ней начинаетъ пробуждаться аппетитъ къ настоящему и серьезному. Но эта иллюзія была разбита самымъ безжалостнымъ образомъ, когда Анита неожиданно призналась ему, что желаетъ поступить на сцену.
— Да, я буду на сценѣ, — упрямо заявила дѣвочка.
— Слѣдовательно…да… слѣдовательно… — бормоталъ Шипидинъ, не вѣря собственнымъ ушамъ… — Да, я понимаю… Это результатъ знакомства съ Бачульской и Бахтеревымъ. Слѣдовательно… да…
— Что-же, они хорошіе люди…
— Я не говорю про нихъ ничего дурного, но мнѣ жалъ васъ, Анита… Если бы мнѣ сказала моя дочь то, что вы сейчасъ мнѣ сказали, я заплакалъ бы…
Анита испугалась и торопливо прибавила:
— Григорій Максимычъ, пожалуйста, ничего не говорите папѣ. Онъ пока еще ничего не знаетъ и не долженъ знать…
Въ глазахъ Шипидина послѣднее являлось прямымъ слѣдствіемъ отношеній Бургардта къ дочери, и Анита, строго говоря, не была виновата. Она шла своей дорогой, руководствуясь примѣрами, какіе были у нея передъ глазами: Бачульская, Ольга Спиридоновна, Бахтеревъ — вѣдь это цѣлая школа. Особенно вознегодовалъ Шипидинъ на Бачульскую, которая пользовалась въ послѣднее время особеннымъ вниманіемъ Аниты.
Когда Бачульская пріѣхала, Шипидинъ воспользовался отсутствіемъ Аниты и заявилъ ей прямо свое неудовольствіе, что она сбиваетъ подростка дѣвочку.
— Я?!.. — удивилась Бачульская. — Даю вамъ честное слово, что я слышу все это въ первый разъ. Мнѣ Анита не говорила ни одного слова… Затѣмъ, вы совершенно напрасно этимъ волнуетесь: ныньче, кажется, всѣ дѣвушки бредятъ сценой. Это яркій примѣръ массоваго помѣшательства… Какъ вамъ не стыдно, Григорій Максимычъ, подозрѣвать меня въ такихъ вещахъ? Я-то ужъ лучше другихъ знаю, что такое сцена, и не стала-бы толкать Аниту на эту опасную дорогу, гдѣ къ цѣли приходитъ одна изъ тысячи.
Этотъ случайный эпизодъ и взволновалъ, и серьезно обидѣлъ Бачульскую. Она всегда относилась къ Анитѣ, какъ къ родной дочери, и вдругъ она же будетъ толкать ее на сцену… Затѣмъ, ея голова была занята совершенно другими мыслями. Послѣднее объясненіе съ Бургардтомъ серьезно ее обезпокоило. Подъ этимъ впечатлѣніемъ она съ чисто женской рѣшимостью отправилась къ старому Гаузеру, который принялъ ее очень холодно.
— Предупреждаю васъ, что у меня всего пять свободныхъ минутъ, — безцеремонно объяснилъ старикъ и даже показалъ ей на свои старинные часы. — Да, всего пять минутъ…
— Докторъ, вы забываете, что имѣете дѣло съ женщиной…
— О, это двѣ небольшихъ равницы — мужчинъ и женщинъ.
Приподнятая своимъ настроеніемъ и этимъ жесткимъ пріемомъ, Бачульская безъ всякихъ предисловій перешла въ наступательное положеніе. Она съ несвойственной ей храбростью начала обвинять доктора въ несправедливости. Да, старый докторъ Гаузеръ напрасно тогда оскорбилъ ни въ чемъ неповиннаго Бургардта, статскій совѣтникъ Гаузеръ держалъ себя на похоронахъ миссъ Мортонъ невозможно; просто добрый и милый докторъ, котораго всѣ такъ любятъ, оказался въ высшей степени несправедливымъ.
Старикъ Гаузеръ во все время этой горячей обвинительной рѣчи смотрѣлъ на свои часы и, когда Бачульская кончила, — задыхаясь отъ волненія, проговорилъ:
— Вы обвиняли меня ровно восемь минутъ и двадцать три секунды… Я вамъ не имѣю права не вѣрить, слѣдовательно, я виноватъ.. да… Но что-же я могу сдѣлать?
— О, милый, хорошій докторъ!.. — заговорила Бачульская, точно повторяла какую-то театральную роль. — Онъ васъ такъ любитъ, а сейчасъ…
Задыхаясь отъ волненія, Бачульская довольно сбивчиво передала свои наблюденія относительно повышеннаго нервнаго состоянія Бургардта и закончила мольбой бывать по прежнему на Васильевскомъ островѣ.
— Докторъ Гаузеръ не практикуетъ, — упрямо отвѣтилъ стармкъ, пряча часы въ карманъ.
— Я васъ приглашаю, какъ друга дома…
Когда такое приглашеніе заставило плечи доктора Гаузера подняться, Бачульская неожиданно прибавила:
— Васъ удивляетъ, почему именно я васъ приглашаю? Хорошо, я скажу… да, скажу… У каждой женщины есть одно право, котораго никто не можетъ отнять: любитъ… Да!.. Я давно и совершенно безнадежно люблю Бургардта… Немного меньше жены и больше сестры люблю…
Старому Гаузеру пришлось подать стаканъ холодной воды, потомъ лавровишневыхъ капель, потомъ поклясться въ сохраненіи тайны и т. д. Когда Бачульская уѣхала, старикъ подошелъ къ зеркалу, повертѣлъ пальцемъ около лба и проговорилъ:
— О, старый Гаузеръ, за тобой еще ухаживаютъ совсѣмъ, совсѣмъ молодой женщинъ… Будь твердъ, старый Гаузеръ!