Падающие звёзды (Мамин-Сибиряк)/X/ДО
Шипидинъ цѣлый день пробродилъ по городу, разыскивая кое-кого изъ старыхъ знакомыхъ и устраивая разныя дѣла. Когда онъ вышелъ изъ квартиры Бургардта, то сразу почувствовалъ облегченіе отъ какой-то неопредѣленной тяжести, которая испытывается . иногда въ жарко натопленныхъ оранжереяхъ. Онъ постоялъ у подъѣзда и про себя похвалилъ жаркій іюньскій денекъ. Со стороны моря надвигались такія хорошія, бѣлогрудыя облака.
— Навѣрно будетъ хорошій дождь… — подумалъ онъ по мужицки, совершенно позабывая, что для города это все равно — будетъ дождь или не будетъ.
Онъ повернулъ къ Николаевскому мосту. По улицѣ попадались больше ломовые, нагруженные бутовымъ камнемъ, кирпичемъ, досками, бочками съ цементомъ, мусоромъ отъ построекъ.. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ шли постройки, обрѣшетченныя высокими лѣсами, по которымъ рабочіе ползали, какъ мухи. Въ воздухѣ пахло свѣжимъ кирпичемъ, известью, деревомъ и пылью. Многоэтажные дома, напоминавшіе соты, росли, какъ грибы, и Шипидинъ почему-то смотрѣлъ нихъ съ недовѣріемъ, какъ на что-то не настоящее и не нужное. Вѣдь если бы такого дома не было, все равно, какъ нибудь люди размѣстились бы по другимъ домамъ. Особенно его занимали несчастные городскіе ребятишки, игравшіе на мостовой, по тротуарамъ, во дворахъ, походившихъ на глубокіе колодцы, — эти дѣти столичной улицы ужасно напоминали городскихъ воробьевъ, которые пурхались въ пыли мостовой. Ему ужасно сдѣлалось жаль этихъ несчастныхъ ребятишекъ, которые никогда-никогда не увидятъ деревенскаго простора и должны замереть въ своихъ подвалахъ и чердакахъ.
Набережная отъ Николаевскаго моста до Горнаго института всегда нравилась Шипидину, и онъ еще юношей простаивалъ на ней цѣлые часый наблюдая кипучую работу тысячъ людей. Какъ красивы были всѣ эти суда, особенно морскія, выстроившіяся вдоль набережной въ нѣсколько рядовъ. Въ нихъ чувствовалось какая-то особенная сила, какъ у перелетныхъ птицъ сравнительно съ домашними. И матросы все были молодецъ къ молодцу, загорѣлые, сильные, какіе-то совсѣмъ особенные люди. Хороши были и крючники, разгружавшіе суда, и ломовики, нагружавшіе свои телѣги, и заморскіе мореходы — финляндскіе, шведскіе, датскіе, голландскіе, нѣмецкіе, англійскіе. Набережная являлась какимъ-то международнымъ пунктомъ, гдѣ разныя національности сошлись въ общей работѣ. Шипидинъ долго бродилъ по набережной и не могъ утерпѣть, чтобы не спрашивать, что заключается въ тысячахъ этихъ тюковъ бочекъ и ящиковъ. Шмыгавшіе вездѣ юркіе артельщики оглядывали его довольно подозрительно, а одинъ съ особенной грубостью отвѣтилъ ему:
— Проваливай… Вчерашній день потерялъ?
Кто-то засмѣялся, и Шипидинъ ушелъ. На набережной безъ него толклось достаточно любопытныхъ. Онъ уносилъ съ собой ту тихую тоску, которая преслѣдуетъ бывалыхъ людей, когда они встрѣчаютъ знакомыя сцены и знакомую обстановку. Когда-то и онъ суетился на такихъ набережныхъ, каталъ бочки и помощникомъ кочегара переплывалъ Атлантическій океанъ. Да, тогда была вѣра во что-то, что тамъ, за морями и горами, и что было разбито самымъ безжалостнымъ образомъ. А все-таки жаль… Въ душѣ проснулась такая зовущая хорошая тоска.
Шипидинъ еще разъ полюбовался съ Николаевскаго моста на красавицу Неву, уставленную точно отдыхавшими морскими судами, и неторопливымъ шагомъ отправился на другую сторону. Чѣмъ онъ ближе подвигался къ центру, тѣмъ сильнѣе вниманіе стоявшихъ на посту городовыхъ сосредоточивалось на его мѣшкѣ.
— Эй, ты, мужланъ, долой съ панели, — грубо остановилъ его одинъ изъ блюстителей порядка, когда онъ уже подходилъ къ Невскому.
Эффектъ получился еще больше, когда Шипидинъ вошелъ въ переднюю одного департамента. Расшитый швейцаръ даже онѣмѣлъ отъ изумленія.
— Мнѣ Петрова… — началъ было Шипидинъ.
— У насъ нѣтъ никакого Петрова.
— Вы ошибаетесь: Сергѣй Васильевичъ Петровъ…
— Ихъ превосходительство заняты…
— Все-таки будьте любезны передать ему мою записку. Я сейчасъ напишу…
Петровъ, старый товарищъ по университету, оказался гораздо вѣжливѣе швейцара и встрѣтилъ Шипидина въ дверяхъ своей пріемной.
— Какими судьбами, голубчикъ? — спрашивалъ онъ, обнимая и цѣлуясь съ гостемъ. — А я ужъ думалъ, что тебя и въ живыхъ нѣтъ… Очень, очень радъ!..
Подтянутый, чистенькій, съ благообразной сѣдиной и почтительно строгимъ лицомъ, этотъ Петровъ былъ типичнымъ чиновникомъ изъ новыхъ. Онъ много разспрашивалъ Шипидина объ его жизни и особенное вниманіе обратилъ на положеніе его дѣтей, причемъ проявилъ замѣчательную проницательность, заставившую Шипидина съежиться.
— Четверо дѣтокъ? Очень, очень хорошо… Три сына и дочь? Отлично… Учатся…
— Да, т. е. дома…
— А сколько лѣтъ старшему?
— Шестнадцать, кажется…
Благообразно-проницательное министерское лицо приняло скорбное выраженіе.
— Очень, очень хорошо, т. е. совершенно наоборотъ, Григорій Максимовичъ… Ты ужъ меня извини, а я долженъ тебѣ сказать откровенно, какъ старый другъ… да… Дѣло въ томъ, что свою личную жизнь ты могъ устраивать, какъ хотѣлъ, причемъ, въ случаѣ неудачнаго опыта, благодаря тому капиталу, который ты несешь въ себѣ въ формѣ образованія и извѣстной культуры, могъ всегда вернуться въ привилегированную, нашу колею. Да… Но, по моему мнѣнію, — ты извини меня! — судьбой дѣтей ты не могъ такъ распоряжаться… Возьмемъ самый близкій вопросъ: воинская повинность?
— А если я, слѣдовательно, не желаю для своихъ сыновей никакихъ льготъ?
— Замѣть: это ты не желаешь, а вѣдь они имѣютъ право и на свои желанія… Вообще, вопросъ крайне серьезный и я буду радъ поговорить о немъ съ тобой серьезно, когда буду свободенъ. Сейчасъ я живу въ Павловскѣ, на дачѣ… Тоже женатъ, очень недавно, впрочемъ, и уже имѣю шестимѣсячнаго бебешку. Да, такъ ты и пріѣзжай ко минѣ на дачу… Сегодня у меня коммиссія… завтра — тоже… дѣла. Вообще вся недѣля занята, а на будущей…
— Я на дняхъ уѣзжаю…
— Оставайся, голубчикъ. Я такъ радъ…
— Слѣдовательно, не могу… У насъ страда начинается.
Чиновный другъ, видимо, былъ радъ такой счастливой развязкѣ, хотя и прибавилъ съ грустью:
— Знаешь, я начинаю какъ-то терять нашихъ изъ виду… Ужасно обидно. Они не много косятся на меня… да… Я это понимаю, и самъ отношусь немного скептически къ своей чиновничьей дѣятельности, но что подѣлаешь — слабый характеръ, не выдержалъ… Если тебѣ что нибудь нужно будетъ относительно дѣтей, то я съ удовольствіемъ… посовѣтовать, указать…
По генеральской привычкѣ Петровъ при прощаньи первый протянулъ руку.
Умудренно-проницательный чиновникъ сразу попалъ въ самое больное мѣсто Шипидина, какъ давеча Бургардтъ, который такъ искренно жалѣлъ, что не отдалъ свою Аниту ему на воспитаніе. Петровъ оказался умнѣе и проницательнѣе, и Шипидинъ, шагая по тротуару, только встряхивалъ головой.
— Слѣдовательно, капиталъ образованія и культуры… — бормоталъ онъ. — Хитрый чинушка… И все это такъ любезно…
Слѣдующимъ номеромъ былъ визитъ къ знаменитому дѣтскому врачу, тоже товарищу и даже однофамильцу. Нужно было посовѣтоваться относительно борьбы съ дѣтскими эпидеміями. На одной изъ модныхъ улицъ, у шикарнаго подъѣзда стоялъ великолѣпный рысакъ съ кучеромъ — чудовищемъ, у котораго на спинѣ были прикрѣплены къ поясу круглые часы. Шипидинъ въ первый разъ видѣлъ эту новинку и невольно засмѣялся. Въ подъѣздѣ онъ не утерпѣлъ и спросилъ швейцара, чей это кучеръ съ часами на поясницѣ.
— Доктора Шипидина…
— Значитъ, онъ дома?
— Стало быть, дома…
Этотъ кучеръ простаивалъ безъ дѣла у подъѣзда иногда цѣлые дни, но паціенты должны были понимать, какъ дорого время знаменитаго человѣка.
Дверь отворила накрахмаленная, очень строгая горничная, оглядѣла незавиднаго гостя съ ногъ до головы и сказала:
— Я сейчасъ узнаю… Какъ о васъ доложить? Пожалуйте въ пріемную… .
Шипидинъ написалъ записку и передалъ горничной, а самъ въ ожиданіи принялся разсматривать солидно обставленную пріемную. Тутъ все было солидно — мебель, ковры, бронза, картины, дѣлая витрина съ цѣнными подарками благодарныхъ кліентовъ. Въ углу стояли старинные англійскіе часы и маятникъ ходилъ съ медленной важностью. Гдѣ-то слышались осторожные шаги, потомъ осторожно пріотворилась массивная дверь, и Шипидину показалось, что въ щель на него смотрѣлъ самъ знаменитый другъ, но вмѣсто него вышелъ толстый мопсъ. Собака хрипѣла отъ ожиренія, но сочла долгомъ подойти къ кліенту и ткнуть его своимъ чернымъ сплюснутымъ носомъ въ руку. Потомъ послышались шаги и въ пріемную быстро вошла молодая, но болѣзненная и некрасивая дама.
— Простите, пожалуйста, что я прочла вашу записку, — заговорила она, протягивая руку. — Я — жена Ильи Алексѣевича… Онъ такъ будетъ жалѣть, что вы не застали его дома. Я много слышала о васъ и рада лично познакомиться… Илья Алексѣевичъ только что вышелъ, и я удивляюсь, какъ вы не встрѣтились съ нимъ на лѣстницѣ.
— Слѣдовательно, какъ же его лошадь стоитъ у подъѣзда?
— А онъ пошелъ пѣшкомъ къ больному рядомъ…
— Слѣдовательно, какъ же швейцаръ сказалъ, что онъ дома?
— Нашъ швейцаръ глупъ и вѣчно спитъ…
Она лгала съ такой измученной улыбкой, что Шипидину сдѣлалась, наконецъ, ее жаль. Знаменитый однофамилецъ просто не хотѣлъ его принять.
— Слѣдовательно, я зайду въ другой разъ, — проговорилъ Шипидинъ, дѣлая видъ, что всему повѣрилъ.
Знаменитый другъ, спрятавшись за драпировку, видѣлъ, какъ Шипидинъ переходилъ черезъ улицу, перекинувъ мѣшокъ черезъ плечо, и только покачалъ головой. Когда жена вошла въ кабинетъ, онъ сказалъ:
— Что можетъ быть хуже нашей проклятой профессіи? Ни одной свободной минуты, чтобы поговорить со старымъ другомъ… А этотъ Шипидинъ — замѣчательный человѣкъ. Говоря откровенно, я даже завидую ему…
Взглянувъ на часы — у доктора въ кабинетѣ вездѣ были часы: на письменномъ столѣ, на каминѣ, на стѣнѣ, такъ что куда онъ ни повертывался — его драгоцѣнное фемя показывалось съ точностью, — докторъ прибавилъ:
— У меня сейчасъ визитъ къ княгинѣ Оводовой…. да…
Жена покорно его слушала, не вѣрила ни одному его слову и смотрѣла на него влюбленными овечьими глазами.