О Риме и древнем Лациуме
правитьВсе то, что в изданном недавно путешествии[2] сказано о древнем Лациуме, которого имя, быть может, скоро впишется в роспись новых королевств Европы, заслуживает теперь нового внимания любопытного. Путешественник Бонстеттен2 описывает его следующим образом:
Малолюдство
правитьГоворя о каком-нибудь городе, воображаешь улицы, строения, семейства; но в рассуждении Рима сии обыкновенные понятия будут несправедливы — здесь попадаются вам нередко обширные пустыни, на которых могли бы поместиться два-три города, и вы не видите ни одного обитаемого дома, не встречаете ни одного человеческого образа; есть такая улица, в которой совсем нет домов: это не что иное, как две большие линии церквей или монашеских обителей, большею частию оставленных.
Давно уже умирает в Риме более, нежели родится. С 1756 года число рождающихся не возрастало, но число умирающих увеличилось до чрезвычайности. Из 170 000 жителей — население ужасно малое в отношении к обширности города — погибло 20 000 в течение двух революционных лет (в 1798 и 1799); следующие разрушительные годы произвели опустошения несравненно ужаснейшие.
Окрестности Рима (пространство, заключающее в себе несколько более ста квадратных миль самой плодоносной земли) почти необитаемы. Печальная пустыня, которая окружает город, начинается во внутренности самого Рима. Далее видишь одни развалившиеся церкви, пустые монастыри, падшие и падающие стены, кое-где сенные сараи, уединенные сады и виноградники.
Перед воротами Святого Павла3 сама натура кажется немою и мертвою. Случится ли вам встретиться в этих местах с человеком: берегитесь! Это может быть убийца, который находит здесь убежище от казни. По большой дороге, до самой Остии, в окрестности довольно обширной, попадется вам только две гостиницы, заразительные и нечистые, где нет ни комнат, ни конюшни, где не найдете ни вина, ни мяса, ни овса, ни сена; где редко дадут вам кусок хлеба, доставляемого сюда обыкновенно из Рима. Таково нынешнее состояние тех мест, в которых за 14 веков представлялось глазам гораздо более великолепных зданий, нежели в целом известном тогда свете. Остаток пятидесяти трех народов, населявших некогда Лациум, теперь уместится в одном доме, и притом очень покойно.
Землепашество
правитьНовый Лациум состоит из больших поместьев, из которых многие, несмотря на обширность их, обыкновенно принадлежат одному владельцу[3], и все сии владельцы, вообще полагая славу свою не в удобрении, а в пространстве и количестве земель, не заботятся о землепашестве, а раздают поля свои наемщикам.
Наемщики или откупщики, которых единственный предмет — собственная выгода, не заботясь о сохранении чужого имущества, нападают подобно разбойникам на откупаемые ими земли; пускают на них множество поденщиков, большею частию иностранцев, рубят леса без всякой пощады, изнуряют поля, вместо того чтобы их возделывать, потом удаляются обремененные добычею и торжествуют, оставив за собою тощую землю, означив ужасными разорениями следы свои.
Со всем тем, в безлюдном, опустелом Лациуме, у тех немногих жителей, которые попадаются кое-где в бедных селениях, найдете вы гостеприимство, бескорыстие и добродушие, напоминающие о древних веках или еще и ныне таящихся на отдаленных вершинах Альпов.
Римские поселяне, весьма умные от природы, но не имеющие никакого просвещения, сохранили грубые свои обычаи и долго еще сохранят их, не желая приобретать познаний и не имея возможности образоваться.
Прочие полевые работники суть иностранцы или преступники, бежавшие из Рима и принужденные работою рук своих спасать себя от голодной смерти.
Дух народный
правитьНовый Рим, утратив свой прежний величественный блеск, не изменился в других отношениях: над головою вашею прежнее небо, в глазах ваших прежнее море; Эней, Сципион и Плиний5 восходили некогда на те же самые холмы и горы, на которых и вы блуждаете в сию минуту, окруженные воспоминаниями.
Такова и моральная натура обитателей Рима. Что ни сделала судьба времен для того, чтобы унизить и привести в упадок их гений, в основании своем он тот же и вечно останется неизменным.
В новом Лациуме находится множество лесов, попорченных или страшно опустошенных; срубленные, ободранные, сломанные деревья, гнилые пни, дикий и сухой кустарник, растоптанные отпрыски: таково сие печальное зрелище! Но уцелевшее дерево, которое пощадил топор, которого не коснулось разрушение, цветет величественно и пленяет вас своею красотою, своею тенистою великолепною сению. Такой лес может почесться эмблемою италианского народа: жребий его — печальное утеснение; но при первых благоприятных обстоятельствах, при первом счастливом перевороте фортуны он возникнет и, может быть, возвысится над всеми другими народами Европы.
Римское правление
правитьЗаконы покровительствуют в Риме самые гнусные злодейства. Преступник пользуется здесь многими священными привилегиями; прибежище его — алтарь и Божий храм; исповедь и причащение Божиих Тайн избавляют его от всех угрызений совести. Обширные пустыни Остии, прежде цветущие обители богов и героев, теперь не иное что, как страшный вертеп ужасных убийц, извергов человечества и природы.
Злодеи, которые в 1797 умертвили публично французского генерала Дюфота6, восклицали, подняв окровавленные ножи свои к небу: eviva la santa Religione e’1 santissimo Padre! (слава Христу и Святейшему Папе!), и все они были избавлены от казни.
Однако в 18 месяцев революционного правления не слышно было здесь ни одного убийства. Обыкновенная и столь ужасная запальчивость римлян, в минуту самого неистового разврата и даже в пьянстве, укрощалась при одном наименовании г-на Спинелли, бывшего тогда полицмейстера в Риме. Se non fosse Spinelli!7 — восклицали бандиты и поспешно прятали стилеты свои в карманы.
Римское правительство так же, как все правительства Европы, одушевлено любовию к общественному благу; но тысяча причин препятствуют ему успевать в своих действиях наряду с другими просвещенными нациями. Оно основывает свое могущество на древних, закоренелых мнениях и постоянство сие вменяет себе в достоинство. Некоторая обманчивая наружная пышность и вечное спокойствие, которым оно наслаждалось, будучи ограждено своею беззащитностию, саном своего правителя и величием своего сената — вот все, что может назваться существенным его преимуществом. Но оно может исторгнуться из блестящего своего ничтожества: оно обладает всеми стихиями, которые необходимы для составления существа превосходного.
Владения Рима
правитьРимская держава потеряла уже лучшие свои провинции[4], а вместе с ними и большие доходы, и более миллиона жителей. Благоговейное уважение к Верховному главе Церкви не защитило ее; военные силы ее ничтожны. Сия монархия, отторгнутая от древней системы своей, подобна теперь небесному телу, спутнику большой планеты, назначенному обращаться вокруг могущественной центральной силы. Но какое место ни назначает ей Провидение, удел ее мог бы быть достоин зависти, когда бы умели воспользоваться благодеяниями плодоносной ее земли и преимуществами благословенного ее климата. Теперь обладает она единым поносным бессмертием, тем более унизительным, что славное имя, которое оставила ей древность, неизгладимо в летописях мира.