Очерки и рассказы из старинного быта Польши (Карнович)/Четыре мешка/ДО

Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши — Четыре мѣшка
авторъ Евгеній Петровичъ Карновичъ

Источникъ: Карновичъ Е. П. Очерки и разсказы изъ стариннаго быта Польши. — СПб.: Типографія Ф. С. Сущинскаго, 1873. — С. 144.

На Подолѣ еще донынѣ среди простонародья слышатся въ пѣсняхъ и въ преданіяхъ разсказы о старо́стѣ каніовскомъ^[1], ясновельможномъ панѣ Николаѣ Потоцкомъ; много также сохраняется въ Польшѣ и въ Литвѣ разныхъ анекдотовъ и повѣствованій о его странностяхъ и причудахъ; а одинъ изъ его современниковъ, Карпинскій, описалъ подробно всю жизнь старо́сты каніовскаго. Если вѣрить книгѣ Карпинскаго, старо́ста каніовскій былъ какимъ-то извергомъ, потому что онъ, по словамъ своего біографа, собственною рукою убилъ, по крайней мѣрѣ, сорокъ человѣкъ. Впрочемъ, такіе разсказы не могутъ заслуживать довѣрія. Карпинскій, какъ извѣстно, былъ противникомъ Потоцкаго въ политическихъ стремленіяхъ; онъ принадлежалъ къ партіи короля Станислава Понятовскаго, съ которымъ такъ настойчиво боролся Потоцкій. Притомъ и народныя преданія, разсказывая о многихъ продѣлкахъ ясновельможнаго пана, не упоминаютъ о такихъ жестокостяхъ, но представляютъ Потоцкаго только какимъ-то чудакомъ и забіякой, какимъ онъ и былъ на самомъ дѣлѣ.

Много можно привести разсказовъ о странностяхъ своевольнаго магната, между прочимъ о томъ, какъ онъ жилъ среди базиліанскихъ монаховъ въ Почаевѣ, какъ онъ лечилъ ихъ, какъ онъ тамъ каялся и сокрушался сердцемъ о своихъ грѣхахъ. Тѣло Потоцкаго, умершаго 15 іюля 1782 года, донынѣ еще лежитъ въ томъ же монастырѣ.

Любимымъ мѣстопребываніемъ пана Николая Потоцкаго было наслѣдственное его мѣстечко Бучачъ на Подолѣ. Мѣстечко это расположено среди самыхъ живописныхъ окрестностей, на рѣкѣ Стрыпѣ. Здѣсь, по низменнымъ берегамъ извилистой рѣки, текущей между холмами, виднѣются среди зелени пирамидальныхъ тополей нѣсколько костеловъ, базиліанскій монастырь, ратуша и сотни полторы небольшихъ домиковъ, разсѣянныхъ по холмамъ и по долинѣ.

Въ сторонѣ, надъ мѣстечкомъ, на высокой горѣ, поросшей плотнымъ кустарникомъ, стоятъ еще и теперь развалины огромнаго и нѣкогда великолѣпнаго замка: здѣсь жилъ старо́ста каніовскій. Не вдалекѣ отъ мѣстечка находился еще въ былое время другой небольшой замокъ, въ которомъ, среди тоски и горя, провела свою жизнь жена старо́сты, Марія-Анна, славившаяся въ околодкѣ красотою и добротою сердца. Въ то время, когда замокъ Потоцкаго оглашался шумными пирами, веселыми криками и нечестивыми потѣхами, въ жилищѣ его жены слышались только тихія молитвы.

Весело, правда на свой ладъ, жилъ старо́ста въ Бучачѣ; однако и ему одинъ разъ, по милости четырехъ мѣшковъ, привелось испытать такое неожиданное, страшное горе, о какомъ онъ, конечно, никогда не могъ даже и помыслить.

Дѣло началось, для того времени, очень просто.

Недалеко отъ мѣстечка, въ которомъ пировалъ и своевольничалъ Потоцкій, стояла на большой проѣзжей дорогѣ корчма. Былъ жаркій лѣтній день; солнце палило удушливо; въ неподвижномъ воздухѣ было такъ тихо, что золотистая рожь, дозрѣвавшая по окраинамъ большой дороги, не колыхалась даже ни однимъ колосомъ. Проѣзжихъ въ такой жаръ не было; всѣ бѣжали отъ солнечнаго припека въ прохладную тѣнь и укрывались тамъ, ожидая, когда спадетъ дневной жаръ, чтобы отправиться дальше въ дорогу. Поэтому, въ растворенныя настежь ворота корчмы никто не въѣзжалъ въ это время.

На дворѣ корчмы стоялъ конь, привязанный къ деревянной колодѣ; а на столбѣ, близъ колоды, были развѣшаны сѣдло, подпруга, уздечка, пара пистолетовъ и сабля. По всему этому видно было, что въ корчму заѣхалъ освѣжиться какой нибудь странствовавшій шляхтичъ.

Дѣйствительно, въ одной изъ комнатъ корчмы — молодой, высокій и плечистый мужчина добывалъ изъ дорожнаго вьюка разныя мелкія принадлежности, необходимыя въ пути. Пересмотрѣвъ въ порядкѣ ли все имущество, шляхтичъ хотѣлъ прилечь отдохнуть, какъ вдругъ на дорогѣ, а вслѣдъ затѣмъ и подъ самыми окнами корчмы, послышались конскій топотъ и шумъ въѣхавшаго въ ворота тяжелаго экипажа.

Извѣстно, что содержатели корчмъ всегда радуются заѣзжимъ гостямъ. Но на этотъ разъ Ицко, содержатель прибучачской корчмы, сунувшійся было въ окошко, отскочилъ отъ него, какъ ошпаренный, и блѣдный, трясясь всѣмъ тѣломъ, едва могъ вскрикнуть: «ай, вай! старо́стесъ!» Съ этими словами онъ опрометью кинулся изъ корчмы.

Въ сѣняхъ между тѣмъ раздалось множество голосовъ и послышались грозные крики на растерявшагося Ицку.

Шляхтичъ, услышавъ шумъ, раздумалъ уже ложиться отдыхать и въ ожиданіи вновь прибывшихъ путниковъ усѣлся на лавкѣ подлѣ стола. Вдругъ дверь широко распахнулась. Ицко показался на порогѣ; одной рукой онъ держался за дверную скобку, въ другой рукѣ была у него ермолка, которую онъ, низко нагибаясь всѣмъ тѣломъ, опускалъ до самаго полу, въ знакъ своего уваженія къ шедшему слѣдомъ за нимъ путешественнику.

Вошедшій за Ицкой мужчина былъ человѣкъ уже пожилой, высокаго роста; голова его была выбрита и только на макушкѣ висѣлъ длинный чубъ; длинные усы закрывали ему ротъ, глаза смотрѣли сурово. Лобъ и толстый подбородокъ были покрыты множествомъ глубокихъ морщинъ. На немъ былъ надѣтъ суконный кунтушъ фіолетоваго цвѣта, доходившій до колѣнъ, съ рукавами на-отлетъ; подъ кунтушемъ былъ атласный жупанъ свѣтло-небеснаго цвѣта, застегнутый подъ шеей брильянтовой запонкой. Опоясанъ онъ былъ литымъ серебрянымъ поясомъ, съ золотой бахрамой напереди; у пояса, на шелковой тесьмѣ, была привѣшена кривая сабля съ дорогой рукоятью.

Когда вошелъ новый гость шляхтичъ всталъ съ мѣста, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ впередъ и отвѣсилъ вошедшему пану низкій поклонъ.

— Откуда и зачѣмъ ѣдешь одинъ? — спросилъ грозно важный панъ.

— Служилъ я при дворѣ покойнаго каштеляна Коссаковскаго, — отвѣчалъ почтительно шляхтичъ.

— Такъ-то… — проговорилъ протяжно панъ.

— Да, ясновельможный, — перебилъ шляхтичъ, — я служилъ у разныхъ пановъ, и служилъ у нихъ и вѣрно и честно.

— Порядочный слуга не третъ угловъ по корчмамъ! — крикнулъ сердито старо́ста.

— Я дѣлаю это только во время дороги, — пробормоталъ оробѣлый шляхтичъ, — видитъ Богъ, не иначе, ясновельможный панъ.

— Знаю, знаю, и камень прирастаетъ къ мѣсту, а вашъ братъ любитъ шляться съ мѣста на мѣсто.

— Что жъ дѣлать, ясновельможный! Человѣкъ ищетъ себѣ хлѣба, и потому дѣлаетъ то что принужденъ дѣлать.

— Да кто жъ тебя-то, братъ, принуждаетъ? Вѣдь ты самъ говорилъ, что у тебя было мѣсто?

— Да; но Богъ скоро прибралъ въ свою славу нашего пана; всѣмъ намъ пришлось промышлять о себѣ, и теперь я ищу куска хлѣба.

— А зачѣмъ искать? — спросилъ грозно Потоцкій. — Развѣ мой хлѣбъ твердъ для твоихъ зубовъ?

— Высоки пороги у ясновельможнаго пана, а я человѣкъ неважный, — отвѣчалъ смиренно шляхтичъ, почтительно кланяясь Потоцкому.

— Ничего, братъ, это ничего, — замѣтилъ Потоцкій, — если идешь собирать грибы, клади каждый грибъ въ корзину; а то вашъ брать объѣзжаетъ мой дворъ, какъ будто въ немъ чума.

— Если бъ я могъ пригодиться на что нибудь ясновельможному пану, — поспѣшилъ замѣтить шляхтичъ.

Съ этими словами онъ опустилъ смиренно глаза, низко нагнулся и прикоснулся къ старо́стѣ ниже колѣна тремя пальцами.

— Развѣ годится такъ шляться? ѣдешь какъ какой нибудь старый дѣдъ съ торбой! Что у тебя здѣсь? — спросилъ вдругъ старо́ста, взглянувъ на дорожный вьюкъ шляхтича.

— Пустяки, ясновельможный панъ, — такъ, разныя вещички, необходимыя въ дорогѣ и для лошади и для человѣка.

— Это хорошо, — замѣтилъ снисходительно Потоцкій. — Что жъ у тебя тамъ?

— Скребница, щетка, гребень, бритва, есть кое-что изъ бѣлья и изъ платья, а также кусокъ полотна и кусокъ кожи для заплатокъ.

— А ножницы есть?

— Есть, ясновельможный.

— А иголка, нитки, шило, дратва?

— И это есть, ясновельможный.

— А обсѣчка для подковъ, а щипцы, а молотокъ?

— И это есть, ясновельможный.

— Покажи же мнѣ все это.

— Будто бы вашей милости угодно видѣть всю эту дрянь?.. — отвѣчалъ шляхтичъ, заминаясь и почесывая свой чубъ.

— Покажи, покажи, любезный, — повторилъ привѣтливо Потоцкій, — я хочу убѣдиться не врешь ли ты.

Шляхтичъ развязалъ свой мѣшокъ, вынулъ оттуда все то что спрашивалъ у него ясновельможный и разложилъ на столѣ свое имущество. Старо́ста пересмотрѣлъ все съ большимъ вниманіемъ.

— А гдѣ шниперъ, чтобъ кровь пускать? — вдругъ грозно спросилъ Потоцкій, пристально взглянувъ на шляхтича.

Шнипера не оказалось.

— Что жъ ты, братецъ мой, будешь дѣлать, заговорилъ ясновельможный, — если у тебя конь захвораетъ въ дорогѣ, да особенно въ такіе жары? — Настоящій шляхтичъ, — продолжалъ поучительнымъ голосомъ Потоцкій, — долженъ имѣть при себѣ все что можетъ понадобиться въ дорогѣ и для человѣка и для лошади. Ты долженъ былъ имѣть для лошади шниперъ, а для себя ложку, ножъ, вилку, соль и перецъ. Гдѣ ты все это достанешь въ дорогѣ? У тебя всего этого я что-то не вижу. Такъ какой же ты шляхтичъ, если ты не имѣешь при себѣ всего необходимаго? Эй! Иванка! крикнулъ старо́ста, — отворивши дверь въ сѣни.

На зовъ пана вскочилъ въ комнату огромный дѣтина и остановился, какъ вкопанный, ожидая приказаній.

— Взять его, — пусть попляшетъ, — сказалъ грозно Потоцкій, показывая на шляхтича. — Онъ ужъ имѣетъ отъ меня грамату; нужно только приложить печать. Сорокъ плетей ему, — не больше!

Казакъ опрометью кинулся за своими товарищами. Шляхтичъ тоже было кинулся въ двери за своей саблей, но не успѣлъ добѣжать до нея, какъ его обступила толпа казаковъ. Съ храбростью ничего не сдѣлаешь противъ силы. Какъ ни отбивался, какъ ни барахтался шляхтичъ, казаки повалили его на землю; двое сѣли къ нему на плечи, двое держали за руки и четверо за ноги. Началась расправа. Потоцкій молча смотрѣлъ на это.

— Ясный панъ! Видитъ Богъ, что я шляхтичъ! Ой, ой! — кричалъ наказываемый.

Не помогло ничто. Онъ получилъ сполна назначенное ему число плетей.

— Это, братъ, ничего, — сказалъ Потоцкій, махнувъ рукой въ то время, какъ шляхтичъ приподнимался съ ковра, — это ничего; ты молокососъ, а я старикъ, — помни, ты самъ поблагодаришь меня за науку; она въ лѣсъ не убѣжитъ.

Казалось, затѣмъ только и пріѣзжалъ ясновельможный въ корчму, потому что тотчасъ же послѣ этого изъ воротъ корчмы выкатила запряженная шестерикомъ коляска; въ ней, полулежа, сидѣлъ Потоцкій; шесть казаковъ ѣхало впереди экипажа и столько же сзади. Послышались потомъ конское ржаніе, гиканье, хлопанье бичей, и весь поѣздъ понесся вихремъ по пыльной дорогѣ.

Отъѣзжая отъ корчмы, Потоцкій дружески кивнулъ шляхтичу головой на прощанье. Бѣднякъ стоялъ какъ ошеломленный; онъ не могъ еще придти въ себя, и самъ не зналъ что съ нимъ сдѣлалось.

Кое-какъ добрался шляхтичъ до корчмы; пуститься верхомъ въ дорогу не было никакой возможности. Заботливый Ицко натаскалъ въ комнату сѣна и уложилъ на него шляхтича. Закрывшись плащемъ, шляхтичъ охалъ и скрежеталъ зубами. Въ теченіе нѣсколькихъ дней Ицко имѣлъ попеченіе о его конѣ, а жена Ицки грѣла вино съ мыломъ, и этимъ цѣлебнымъ составомъ натирался несчастный шляхтичъ, проклиная въ душѣ виновника своихъ бѣдъ.

Между тѣмъ въ то время, какъ въ корчмѣ лежалъ шляхтичъ, туда явился панъ Юзефъ, старинный пріятель больнаго шляхтича. Онъ возвращался домой и зашелъ въ корчму для того только, чтобъ закурить свою трубку. Увидавъ на дворѣ знакомаго воронаго коня съ бѣлой отмѣткой на ногѣ и со стрѣлкой на лбу, онъ догадался, что въ корчмѣ долженъ быть его пріятель, владѣлецъ этого коня, панъ Янъ. Панъ Юзефъ поспѣшилъ навѣстить своего стараго товарища.

— Что съ тобой сдѣлалось, панъ Янъ? — спросилъ Юзефъ.

— Боленъ я не боленъ, но далъ мнѣ знать себя этотъ каніовскій песъ, — проворчалъ шляхтичъ, — отнялъ онъ у меня и хлѣбъ и здоровье. Пусть его за меня Господь Богъ накажетъ, да только хорошенько!

— Знаю, знаю, — замѣтилъ панъ Юзефъ, — мнѣ кое-что поразсказалъ Ицко о твоемъ несчастьи. Слушай же однако, — продолжалъ панъ Юзефъ, — вѣдь ты будешь никуда негодная баба, если не отплатишь Потоцкому своей обиды!

— Да что жъ я-то сдѣлаю?.. — возразилъ печальнымъ голосомъ шляхтичъ, — онъ сильный панъ, ѣздитъ всегда съ огромной дворней, а я человѣкъ ничтожный, одинокій.

— Какъ будто мы съ тобой хуже чѣмъ нибудь Потоцкаго! — съ гордостью возразилъ панъ Юзефъ, — да развѣ мы съ тобой не такіе же шляхтичи, какъ онъ! Вѣдь ты знаешь пословицу: «Шляхтичъ въ огородѣ равенъ воеводѣ».

— Знаю, знаю, — пробормоталъ панъ Янъ, повертываясь съ трудомъ на сѣнѣ.

— Лежи спокойно и слушай что я разскажу тебѣ, — замѣтилъ Юзефъ. — Съ этими словами, онъ подвинулъ скамейку къ сѣну, на которомъ лежалъ его хворый пріятель, и началъ разсказывать слѣдующее:

— Старо́ста поставилъ около Бучача каменный столбъ съ изображеніемъ Божіей Матери и далъ обѣтъ сидѣть подъ этимъ столбомъ каждую суботу и собирать подаяніе. Сидитъ онъ тамъ одѣтый не такъ, какъ всегда, а наряжается для этого въ лохмотья, привѣшиваетъ длинную сѣдую бороду и привязываетъ по бокамъ сумы, — переодѣвается онъ такъ, что его не легко и узнаешь. Онъ дѣлаетъ видъ, будто молится и проситъ подаянія, а на самомъ-то дѣлѣ онъ подслушиваетъ, что говорятъ и какъ отзываются проѣзжіе насчетъ разныхъ его остротъ, которыя онъ велѣлъ написать на столбѣ. Когда выздоровѣешь, не забудь объ этомъ и отплати ему хорошенько. Ты вѣдь и самъ по себѣ парень здоровый, справишься съ нимъ и одинъ: а если хочешь, пригласи меня, да еще одного изъ своихъ товарищей. Когда намъ удастся расправиться хорошенько со старо́стой, мы хорошенько погуляемъ въ Теребовлѣ, а побудемъ говѣть у отцовъ-августіановъ.

Янъ не отвѣчалъ ничего, но только раздумывалъ надъ разсказомъ своего добраго пріятеля.

— Да развѣ онъ тебя только одного такъ обидѣлъ! — продолжалъ панъ Юзефъ. — Что онъ обидѣлъ нашего брата, бѣднаго шляхтича, такъ тутъ нѣтъ ничего удивительнаго; а то вѣдь и равному себѣ онъ не даетъ спуску. Вѣрно ты слышалъ, какъ онъ съѣхался однажды на мосту съ паномъ Калиновскимъ, старо́стою винницкимъ, и приказалъ ему уступить дорогу, а тотъ, такой же сорванецъ какъ и онъ, не исполнилъ приказанія; Потоцкій, имѣя при себѣ болѣе дворни, нежели Калиновскій, приказалъ вытащить его изъ коляски, разложить на дорогѣ и всыпать ему сто пятьдесятъ плетей. Правда, что вслѣдствіе этого была у нихъ большая тяжба; выигралъ ее, конечно, Калиновскій, которому Потоцкій долженъ былъ заплатить двѣсти тысячъ злотыхъ за безчестье. Да на что Калиновскому деньги? онъ и самъ богачъ; старо́ста винницкій даже ихъ и не тронулъ, а приложилъ къ нимъ еще столько же своихъ, да на всѣ эти деньги и построилъ монастырь во имя Богоматери. Оттерпѣлся, значитъ, во славу Божію. — Но, знаешь, старо́ста каніовскій боится смерти, потому что, какъ онъ самъ говоритъ, ему приведется непремѣнно попасть въ когти дьяволу; онъ все вытерпитъ, только-бъ не убили его.

Разсказавъ все это своему пріятелю, панъ Юзефъ набилъ снова трубку, закурилъ ее, пожалъ дружески руку пану Яну и уходя сказалъ ему: «Да не нѣжься долго, а то мнѣ за тебя будетъ стыдно».

Послѣ отъѣзда пріятеля изъ корчмы, шляхтичъ то лежалъ, то ходилъ по комнатѣ, и когда замѣтилъ, что онъ уже можетъ отправиться въ путь верхомъ, осѣдлалъ своего коня, уложилъ всѣ свои бездѣлки въ мѣшокъ, припоминая сколько онѣ надѣлали ему горя, разсчитался съ добрымъ Ицкой и осторожно сѣвъ на своего скакуна пустился далѣе во имя Божіе.

Послѣ разсказаннаго происшествія прошло нѣсколько недѣль, а быть-можетъ прошло даже и нѣсколько мѣсяцевъ. Шляхтичъ уже изрѣдка думалъ о томъ, какъ бы отомстить магнату за нанесенную обиду; онъ нашелъ для себя очень хорошее мѣсто при дворѣ какого-то воеводы, который полюбилъ его и оказывалъ ему большое довѣріе.

Случилось однажды, что воевода отправилъ куда-то съ письмомъ пана Яна; при этомъ ему нужно было ѣхать черезъ Бучачъ, гдѣ жилъ въ то время старо́ста каніовскій. Тутъ вспомнилъ панъ Янъ завѣтъ своего добраго пріятеля — отомстить оскорбителю. Недолго думалъ объ этомъ смѣтливый шляхтичъ. Сдѣлалъ онъ себѣ изъ холста четыре большіе мѣшка: въ одинъ изъ нихъ онъ насыпалъ ячменныхъ крупъ, въ другой гречневыхъ, въ третій гороху, а въ четвертый пшенныхъ крупъ, все это вложилъ въ дорожный вьюкъ и не безъ цѣли отправился по дорогѣ въ Бучачъ, приноровивъ такъ, чтобы тамъ непремѣнно быть въ суботу.

Подъѣхалъ шляхтичъ къ мѣстечку, и когда приблизился къ столбу, на которомъ было поставлено изображеніе Богоматери, то увидѣлъ, что на ступеняхъ подъ этимъ столбомъ сидитъ въ лохмотьяхъ какой-то старикашка, а около пояса у него было съ каждой стороны по большому мѣшку.

Быстро взглянулъ шляхтичъ на старика своимъ соколинымъ взглядомъ и тотчасъ догадался кто такой былъ этотъ попрошайка. Забилось крѣпко сердце шляхтича, когда онъ увидѣлъ предъ собою предметъ своего давняго мщенія.

— Да будетъ похвалено имя Господне! — сказалъ шляхтичъ, поравнявшись со старикашкой.

— Во вѣки вѣковъ, — отвѣчалъ сѣдобородый, низко кланяясь путнику.

Хриплый голосъ старика окончательно убѣдилъ шляхтича, что это былъ тотъ самый, съ кѣмъ онъ хотѣлъ перевѣдаться. Шляхтичъ слѣзъ проворно съ лошади и привязалъ ее къ дереву. Между тѣмъ старикъ громко и съ воздыханіями читалъ «Отче нашъ». Шляхтичъ, слѣзши съ коня, сталъ рыться въ своемъ дорожномъ вьюкѣ и, вытащивъ оттуда одинъ за другимъ приготовленные мѣшки, сказалъ:

— Давай-ко, дѣдушка, свою торбу; я тебѣ насыплю ячменныхъ крупъ, а ты помолишься за душу раба Божьяго Яна.

— Пошли ему, Господи, царство небесное, — отвѣчалъ старикъ, подставляя прикрѣпленную у бока суму.

Шляхтичъ всыпалъ туда ячменныхъ крупъ до верху, а старикъ завязалъ крѣпко-на-крѣпко свою суму, перегибаясь на бокъ отъ ея тяжести.

— Ну, дѣдушка, — сказалъ снова шляхтичъ, — подставь теперь другую торбу; достанешь ты гречневыхъ крупъ, за душу рабы Божіей Катерины.

Старикъ подставилъ суму, прикрѣпленную съ другого бока; шляхтичъ насыпалъ туда гречневой крупы до верху, а старикъ крѣпко завязалъ суму, которая потянула его на другой бокъ.

— Ну, дѣдушка, — сказалъ шляхтичъ, — давай теперь третью суму, я насыплю тебѣ гороху, а ты помяни раба Божьяго Францишка.

Съ трудомъ, отъ тяжести двухъ сумъ, наполненныхъ ужъ крупою, повернулся старикъ спиною къ шляхтичу. Оказалось, что у него назади была третья торба.

Насыпалъ шляхтичъ эту торбу горохомъ до верху, и уже самъ завязалъ ее какъ можно покрѣпче. Старикъ едва стоялъ на ногахъ подъ тяжестью сдѣланнаго ему подаянія.

— Ну, дѣдушка, — сказалъ шляхтичъ, — подставляй теперь четвертую торбу; я насыплю тебѣ пшенныхъ крупъ, а ты помолишься за душу Матеуша.

Но четвертой сумы у старика не оказалось.

— Такъ ты вотъ какой, старый бездѣльникъ! — грозно крикнулъ шляхтичъ, — народъ возвращается теперь съ праздника, хочетъ подать милостыню во имя Богоматери, а у тебя нѣтъ и торбы, куда бъ положить подаяніе! Ахъ ты, негодяй! Постой же, вотъ я сейчасъ выучу тебя!..

Съ этими словами, шляхтичъ вытащилъ изъ-за пояса пребольшой арапникъ. Старикъ съ крѣпко привязанными къ нему сумами не могъ двинуться съ мѣста; вдобавокъ онъ запутался въ своихъ лохмотьяхъ. Здоровый и молодой шляхтичъ осилилъ его въ минуту, и поваливъ на землю принялся отсчитывать ему съ-плеча двѣ сотни ударовъ арапникомъ. Потоцкій вертѣлся и ёжился какъ вьюнъ, но не кричалъ, а только сопѣлъ, пыхтѣлъ и скрежеталъ зубами.

— Будь теперь здоровъ, — дѣдушка, сказалъ шляхтичъ, затыкая арапникъ за поясъ, — помни, быть-можетъ ты когда нибудь поблагодаришь меня за науку; самъ ты знаешь, что наука не волкъ: въ лѣсъ она не убѣжитъ. Помни так-же, дѣдушка, — добавилъ шляхтичъ, кивнувъ дружески Потоцкому головою на прощанье, — что какою мѣрою ты мѣряешь, такою же тебѣ возмѣрится.

Сказавъ это шляхтичъ сѣлъ на своего скакуна: пыль взвилась подъ конскими копытами, и шляхтичъ скрылся на большой дорогѣ.

Отвязавъ кое-какъ свои торбы, старикъ кинулся въ свой замокъ, и сбросивъ тамъ съ себя лохмотья созвалъ своихъ надворныхъ казаковъ и крикнулъ имъ:

— Эй, ребята! Сейчасъ черезъ Бучачъ проѣхалъ шляхтичъ на вороной лошади, въ синей шапкѣ. Догоняйте его! А тотъ, кто приведетъ его ко мнѣ, получитъ любаго коня изъ моихъ табуновъ и въ придачу сто червонцевъ.

Какъ вихрь помчались казаки въ погоню за шляхтичемъ. Увѣренный въ томъ, что его не скоро еще будутъ преслѣдовать, шляхтичъ ѣхалъ ужъ шажкомъ за Бучачемъ, когда вдругъ на него съ гикомъ налетѣли со всѣхъ сторонъ казаки. Шляхтичъ притворился, что онъ ничего не знаетъ, не вѣдаетъ.

— Съ чего вы вздумали разбойничать на большой дорогѣ? — крикнулъ онъ казакамъ, и обнажилъ свою саблю.

Но казаки приперли его ко рву, конь шляхтича споткнулся и упалъ. Дѣло вышло плохо. Казаки схватили его; крѣпко стянули веревками и ремнями по рукамъ и по ногамъ и положивъ, какъ барана, на двѣ лошади потащили его въ замокъ на расправу.

Съ удивленіемъ узнали возвратившіеся казаки, что панъ ихъ сдѣлался вдругъ боленъ и что онъ слегъ въ постель, чего съ нимъ отъ роду не бывало. Одинъ только шляхтичъ смекалъ причину болѣзни ясновельможнаго, но не говорилъ ничего. Когда донесли Потоцкому, что бѣглецъ пойманъ, то онъ приказалъ привести его къ себѣ. Обмеръ шляхтичъ н пошелъ на вѣрную погибель. Когда онъ вошелъ въ спальню, гдѣ лежалъ старо́ста, то Потоцкій велѣлъ шляхтичу подойти къ постели, и сказавъ казакамъ: «Накормите лошадей!» бросилъ имъ мѣшокъ червонцевъ. Обрадованные казаки выбѣжали опрометью изъ комнаты, а Потоцкій, вперивъ свои глаза въ бѣднаго шляхтича, спросилъ его какъ-то разсѣянно:

— А что, узналъ теперь ты меня?

— Не имѣлъ еще счастья никогда встрѣчаться съ вашей милостью, — отвѣчалъ бойко шляхтичъ, почтительно кланяясь магнату.

— Не лги, братецъ! — замѣтилъ старо́ста, — мы съ тобой знакомы давно, да я-то на бѣду промѣнялъ быка на индѣйку, да вотъ еще даю тебѣ и это въ придачу.

Съ этими словами, вынувши изъ шкатулки коробку, опечатанную съ двухъ сторонъ, Потоцкій бросилъ ее шляхтичу въ шапку.

— Сосчитаешь это дома, — сказалъ онъ, — но, братишка, смотри, если ты хоть кому нибудь, если даже хоть матери родной, разскажешь о томъ что между нами было, то не будь я Потоцкій, ежели я не велю отсчитать тебѣ столько же плетей, сколько я получилъ отъ тебя сегодня… а теперь поѣзжай съ Богомъ!..

Задумался шляхтичъ, и не отвѣчая ничего, почтительно поклонился Потоцкому и затѣмъ вышелъ изъ его спальни.

Только за Бучачемъ опомнился шляхтичъ и перевелъ спокойно духъ. Онъ прежде всего поблагодарилъ Бога за свое избавленіе отъ страшной напасти, а послѣ этого раскрылъ ларчикъ, брошенный ему въ шапку старо́стой, и нашелъ въ этомъ ларчикѣ сто червонцевъ.

Возвратясь домой, шляхтичъ съ молитвой пересчиталъ еще разъ свои червонцы, протеръ глаза, какъ будто не вѣря тому что онъ видитъ и потомъ… взявъ въ аренду фольварокъ, зажилъ самъ настоящимъ паномъ.

Примѣчанія

1. Старо́сты первоначально были правителями областей, судьям и предводителями мѣстной шляхты при выступленіи ея въ походъ. Впослѣдствіи званіе старо́сты было почетною наградой за заслуги Рѣчи Посполитой; Сигизмундъ III началъ отдавать старо́стамъ королевскія имѣнія, съ большою властью и со взносомъ только четвертой части дохода съ этихъ имѣній на содержаніе войска.