Отрывок из путешествия г-жи Жанлис в Англию
правитьМы жили довольно долго в Бюри[1], маленьком и очень веселом городке; всякий вечер собиралось у нас по нескольку знакомых, мужчин и женщин, любезных, остроумных, приятного обхождения, обыкновенно просиживали вместе от восьми до одиннадцати часов, разговаривали, слушали музыку, иногда читали, и время текло неприметно. В один вечер зашел разговор о дружбе. Охотно поеду на край света, сказала я, чтобы увидеть двух истинных друзей! — «Могу избавить вас от продолжительного путешествия, отвечал мне г. Стуар[2], поезжайте в Ланголен. Там найдете пленительный образец дружбы. И кто же друзья? Порадуйтесь: две молодые, совершенно прелестные женщины! Угодно ли, чтобы я рассказал вам историю мисс Понсонби[3] и леди Элеоноры Ботлер?» — Очень желаю! — «Извольте слушать». — Мы садимся в кружок, и г. Стуар рассказывает:
«Леди Элеонора Ботлер, которой не будет еще 30 лет (писано в 1792) родилась в Дублине, и в самом ребячестве лишилась родителей; она была прекрасна, любезна, богата; лучшие люди в Ирландии предлагали ей руку, но мисс Элеонора чувствовала непреодолимое отвращение от замужества и выше всего ценила свободу. Несмотря на такую странность, ее поведение было беспорочно; в свете все уважали мисс Элеонору; никакая женщина не могла равняться с нею в тех добродетелях, которые обыкновенно почитаются украшением женского пола: в скромности, обходительности, благонравии, добродушии. В детских еще летах узнала она и полюбила мисс Понсонби: обе родились в Дублине, в один год и в один день, обе в одно время потеряли родителей: странное сходство обстоятельств, которое сильно подействовало на их воображение! Судьба, говорили он, определила нам жить друг для друга, она повелевает нам почитать бытие нераздельным благом и вместе, независимо, под сенью тишины, с доверенностью взаимной идти дорогой жизни — мечта, которую могли они исполнить, потому что имели истинно чувствительное сердце. Время усилило их дружбу; семнадцати лет, поклявшись вечно хранить свободу, вечно не разлучаться, навеки покинуть свет и жить в уединении, они оставили тайно родительский дом и скрылись в деревеньку Лонголен. Там, на высокой горе, под тенью рощи, нашли они маленькую, уединенную хижину; прекрасное местоположение их пленило; здесь расположились поселиться. Опекуны узнали о месте их пребывания: Элеонора и мисс Понсонби принуждены возвратиться в Дублин, но твердо решились оставить Ирландию, как скоро войдут в совершенные лета, и снова переселиться в свою пустыню. Так и сделалось: на двадцать первом году, вопреки увещаниям знакомых и родственников, они прощаются с Дублином и летят в Ланголен. Мисс Понсонби небогата, но леди Элеонора имеет хорошее состояние; она купила землю и хижину, которую сломали; на месте ее построили домик; он прост снаружи, но убран прекрасно и со вкусом внутри, окружен площадкой; с одной стороны двор, с другой цветник, обсаженный розовыми кустами; по горе, для проезда карет, расчищена широкая дорога, на вершине ее старые, ужасной вышины сосны и целая роща плодовитых деревьев, по большей части вишен, которые отменно вкусны. У подошвы горы построена маленькая мыза, разведен огород и простирается прекрасный луг, на котором пасутся стада, принадлежащие пустынницам; в этом уединении живут они более десяти лет, безвыездно и не скучают. Не думайте. чтобы они дичились и бегали от людей; напротив: довольно часто посещают своих соседей, очень гостеприимны, и редкий путешественник, едущий в Ирландию, не заглядывает в Ланголенскую пустыню. Советую и вам ее видеть: там найдете истинное спокойствие, невинность нравов, и будете утешены приятным явлением искренней дружбы».
Повесть г-на Стуара меня поразила. Принцеса и молодые спутницы мои, также изумленные, говорят, что они с большим удовольствием посетили бы Ланголен, и мы соглашаемся ехать на другой же день, располагаясь в одно время осмотреть и другие примечательные места: Брайтельстон, Портсмут, остров Вайт, Дербичирские пещеры и прелестную долину Кольсбрук. В конце июля приезжаем в Ланголен. Эта деревня с первого взгляда покажется бедной; но въехав в нее, пленишься опрятностью крестьянских хижин: верный знак изобилия и довольства. Окрестности очаровательны: Ланголен, окруженный тенистыми рощами и лугами лежит у самой горы, которая, подобно величественной пирамиде, возвышается позади его, украшенная густыми деревьями, кустарником, цветами и яркою зеленью. Солнце садилось когда мы приблизились к хижине друзей; хозяйки были приготовлены к нашему посещению письмом г. Стуара и встретили нас с сердечною ласкою, с искренней, добродушной учтивостью, которая меня тронула, и которой нельзя изобразить словами. Я не могла насмотреться на привлекательных пустынниц, милых своею дружбою и чудесных образом своей жизни, я не заметила в них и тени той суетной гордости, которая веселится удивлением, в других производимым; они любят друг друга, но дружба кажется им столь натуральною и обыкновенною, что скоро забываешь ей удивляться и чувствуешь одно удовольствие. Все просто, все принужденно в их разговорах и обхождении; одно меня удивило — несходство, заметное в их характерах и наружности. Леди Элеонора, прекрасная лицом и свежа как роза, отменно веселого нрава: мисс Понсонби, напротив, имея такую же привлекательную наружность, бледна и задумчива, подумаешь, что первая родилась в этой пустыне, любит ее по привычке, не воображая ничего лучше своей родины, столь кажется она довольною своим состоянием; взгляды, лицо движения любезной Элеоноры уверяют, что она совсем забыла о свете и не жалеет о суетных его удовольствиях. Другая, задумчивая и молчаливая, предупреждает непритворною невинностью своею всякое сомнение: никто, не вообразит, чтобы раскаяние привело ее в пустыню, но думаешь невольно, что она не совсем счастлива, что в сердце ее таятся горестное, меланхолическое воспоминание о прошедшем. Обе отменно обходительны, отменно образованы; библиотека их составлена из лучших английских, французских и итальянских книг; они любят читать, и чтение, которое полезно только тогда, когда имеешь время перечитывать, доставляет им самые живые, разнообразные и полезные удовольствия. В доме их пленит вас опрятность, покойное расположение комнат, красивые уборы и великолепные виды, которые из всякого окна открываются вашему взору. Мисс Понсонби рисует в совершенстве и зала украшена множеством ландшафтов, списанных ею с натуры. Леди Элеонора играет прекрасно на арфе, поет как ангел. Обе с удивительным искусством шьют по канве: комнаты убраны их работою, мисс Понсонби, имеющая отменно очень красивый почерк, выбрала из любимых своих авторов лучшие отрывки в стихах и прозе, которые вписала в особливую книжку, украшенную виньетками, арабесками собственного изобретения, что составляет драгоценное и можно сказать, единственное в своем роде собрание. Словом: в этой хижин умеют с любезною скромностью пользоваться необыкновенными, разнообразными талантами; видишь плоды их и наслаждаешься ими с приятным чувством; радуешься, что в той обители спокойствия достоинства и невинность не могут опасаться ни зависти, ни насмешки; что милые, скромные, удаленные от блеска дарования награждаются в нем единою похвалою дружбы. Вечер пролетел для меня как восхитительная минута; ни одна печальная мысль не помрачила ясности моего сердца. Я долго не могла заснуть, удовольствие мое было слишком живо. Наступила полночь, начинаю забываться: вдруг поражает меня тихая, приятная, трогающая сердце гармония! Удивляюсь, слушаю; мне кажется, что сильный ветер производит сии магические звуки, что буря, свистящая в отдалении, но утихающая окрест сего убежища невинности и дружбы, прикасаясь к хижине, образует одну восхитительную гармонию. Я нетерпеливо желала узнать причину таинственных звуков, но боялась встать, чтобы не разбудить девицу Д**, которая очень устала от путешествия и спала подле меня. Буря начала утихать, гармония как будто умолкала вместе с удаляющимся ветром; казалось, что сей небесный концерт терялся в высоте воздушной; я слушала с восхищением, сердце мое невольно трепетало; в сию минуту, подобно Св. Сесилии, уронила бы я свою арфу, когда бы имела ее в руках, и всякая земная гармония показалась бы противною моему слуху.
На другой день поутру загадка объяснилась, открываю окно и вижу на балконе музыкальный инструмент, совершенно для меня новый, но в Англии известный под именем Эоловой арфы Eolian-harp, инструмент, обращающий в гармонию самый ветер, который прикасаясь к струнам его, производит восхитительно приятную музыку: искусное изобретение островитянина, окруженного вихрями и беспрестанно внимающего печальному гулу моря!
Целое утро гуляли мы по живописным окрестностям Ланголена; виды, открываемые с вершины горы, очаровательны: с одной стороны деревня и темная, зеленая роща, с другой река, в излучинах протекающая по равнине; вдали необозримый амфитеатр утесистых холмов, покрытых лесом. На одном из них возвышается башня; остаток великолепного замка, принадлежавшего древнему владетелю сей страны: конечно в то время была она обработана и процветала; теперь везде владычествует одна природа, везде пустота и дикость, изредка попадаются на вершинах утесов пасущиеся козы или пастухи, играющие на ирландских арфах. На скате горы; в виду сего пустынного, меланхоличество места, сделана дерновая скамья; густые тополя осеняют ее. Сюда, сказала мне задумчивая мисс Понсонби, приходим мы в летние дни читать Оссияна, и здесь, в осенние вечера, наслаждаемся последними прелестями увядающей природы.
Но в этот день сердце мое наполнилось новым, совершенно противным прежнему чувством; размышление разрушило обольстивший его обман. Я перестала завидовать и удивляться судьбе Ланголенских пустынниц, находила их столь же милыми, столь же привлекательными, как и прежде, но против воли чувствовала к ним сожаление. На земле, где все так быстро, где все теряется одно за другим, надлежит или сохранить многие связи, или: все до одной расторгнуть, всеми без изъятия пожертвовать Вечному Существу, которое одно может исполнить наши надежды, одно удовлетворить непостоянному нашему сердцу. В обыкновенном положении общества семейственные узы представляют естественное последствие разнообразных замен и утешений: в супруге находим потерянную мать; рука милого сына или нежной дочери отирает слезы проливаемые в разлуке; брат разделяет с нами домашние заботы; верный друг заменяет непостоянного… Ах! сохраним, сохраним наши узы! на трудной дорог жизни мы имеем нужду во многих подпорах, лишаясь одной должны мы иметь в готовности другую, которая поддержала бы наше бессилие.
Величайшее несчастье для нежной души есть страстная, исключительная привязанность к существу зависимому и бренному, существу, с которым обстоятельства могут ее разлучить, которое может сделаться добычей смерти. Такая привязанность, хотя бескорыстная и невинная, всегда мучительна; она неразлучна с боязнью, она возмущаемы предчувствием.
Мысли сии разрушили окружавшее меня очарование. Ланголенские друзья казались мне жертвами воспламененного воображения и слишком сильной чувствительности! Обеты дружбы, произнесенные перед целым светом, навсегда приковали их к сей горе!.. Но будущее! Как оно для них ужасно! Вообразите состояние той, которая переживет свою подругу, которая одна останемся над хладным телом ее, одна принужден будет положить его во гроб, заботиться о погребении, провожать его к могиле!.. Вообразите обеих в старости, слабых лишенных зрения и слуха, провожающих последние минуты в грустном молчании, неспособных доставлять одна другой ни помощи, ни отрады; они и вместе и розно; миновалось то время, в которое существовали они друг для друга и самая дружба только усиливает горестное чувствование их одиночества! Так! участь Кармелитской затворницы предпочтительнее. И самый светский человек, который несправедливо сожалеет о юности, погибающей во мраке монастырской кельи, согласится, что старость находит в ней тихое, счастливое пристанище! Как мирно и радостно приближается она ко гробу!.. Но милые обитательницы Ланголена имеют еще средство избавить себя от тех печалей, которые неразлучны с одиночеством старца: пускай будут благотворительницами сирот! пускай окружат себя семейством благодарных, которое некогда оживит их пустыню и будет служить им подпорою в унылые последние годы жизни!.. Одни монахини не имеют нужды в семействе — единственной союз их с Богом, они всегда окружены подругами, их старость беспечна под сенью Божия храма.