Наши отношения к японцам и айнам были неодинаковы, и приход русских на Сахалин произвел различные впечатления на его обитателей, Японцы видели в нем уничтожение своего господства на острове и, может быть, потерю богатых промыслов. Уверениям нашим, что мы пришли защищать их от американцев, конечно, они не верят. Сил у них не было, чтобы помешать нашей высадке; все, что они могли сделать, это уведомить свое правительство, для чего и послали парусную джонку с 13-ю япон[скими] матросами в Мацмай. Но айны были рады нашему приходу, так как надеялись, что мы прогоним японцев или перебьем их и тем освободим их от ненавистного для них ига. Устрашенные японцы отдавали нам все, что от них спрашивали, даже посылали свои лодки, чтобы перевозить наши вещи с корабля, а через трое суток после нашего прихода они все убежали. Айны, худо повиновавшиеся оставшемуся старшине своему, преданному японцам, начали воровать водку из сараев и открыто ограбили бы все, если бы не видели, что это мне не нравится. Порядок немного установился, бывший в экспедиции на Сахалине г. Орлов встретил у Найпу бежавших японцев и уговорил их возвратиться в Томари, обещая, что русские им ничего не сделают. Они воротились, когда второе русское судно «Иртыш», приходившее в Томари, удалилось от берегов. Уверившись, что русские не хотят ни убивать их, ни брать в плен, японцы поселились в своем доме. Первоначальные их действия против нас были не совсем дружелюбны. Они подговаривали айнов не продавать ничего русским, говоря, что весной японцы их выгонят и тогда убьют тех айнов, которые приносили что-нибудь русским или служили русским. Айны, видя, что, несмотря на их просьбы, мы не убиваем японцев, и приписывая это, вероятно, тому, что мы трусим их, начали бояться угроз японцев, и если продавали нам, то всегда скрытно, рыбу и другие предметы, прося не говорить японцам, а в некоторых селениях (в Сусуе и Ричтоге) даже не хотели принимать Рудановского, объезжавшего берега для описи, или все убегали при его приезде. Я несколько раз строго выговаривал японцам, но получал всегда ответ, что айны лгут. Наконец я объяснил им, что мы звали их придти в Томари, жить дружно с нами: если этого они не хотят, то лучше пусть уходят из Томари. Слова мои подействовали на них; старшины их явились ко мне с подарками и уверениями в дружбе. Просили, чтобы я не верил айнам, которые хотят нарочно вооружить русских против них. После этого дружеские сношения возобновились, конечно, без доверия. Казак Дьячков, по приказанию моему, каждый день ходил к японцам; они очень полюбили его и просили, чтобы он ходил почаще к ним, обещая его выучить айнскому языку. Люди наши сделали японцам молотильную машину.
Айны, в неизвестности будущей судьбы своей, остаются в ожидании, кто пересилит весной — русские или японцы. Они желают успеха русским потому, что надеются, что они все-таки добрее японцев и не будут их бить. Есть, конечно, и такие, которые желают успеха японцам, — это живущие в их доме слугами и любовницы японцев из айнок. Помощи же или нападений от айнов нельзя и ожидать: их роль чисто пассивная. Конечно, если бы русские начали драться с японцами и одолели их, то айны рады были бы подоспеть отмстить, чтобы броситься на побежденных японцев, и перерезать их. Пока они боятся и нас, и японцев, но теперь, после моего открытого выговора японцам, с охотой нам приносят свежую рыбу, не скрываясь от японцев. Японцы тоже доставляют нам рыбу, уголь и зелень. Мы, конечно, платим хорошую цену. Ввиду таких наших отношений на Сахалине я постараюсь разъяснить вопрос — как следует действовать нам, в настоящем нашем положении, для исполнения предположенной цели завладеть островом, не только не возбудить неприязни к нам японцев и айнов, но и заведя с ними торговые сношения. Мы видели выше, что интересы и желания двух этих народов совершенно различны — одни хотят удержать свое влияние и власть на острове для сохранения выгод рыбной промышленности и отчасти мены пушных, другие — сбросить с себя эту власть и, если можно, отмстить за дурное обращение с ними. Итак, чтобы доказать японцам, что наше присутствие на Сахалине нисколько не повредит и не помешает их рыбным промыслам, мы должны оставить айнов по-прежнему в их рабстве и тем возбудить, хоть и неопасную для нас, ненависть последних и вместе с тем признать Сахалин принадлежностью японцев, а их — полными властелинами над жителями его. С другой стороны — если взять на себя управление островом и защищать айнов от японцев, запретив им бить их или принуждать их к работе за произвольную плату, то это значит отнять от них всех работников, потому что айн из одной уже ненависти не пойдет наниматься к японцам в работники, тем более что он имеет другого рода средства приобретать все нужные им средства от манжуров. Остается выбрать среднее — не вмешиваться пока в частные отношения японцев с айнами, держа только первых в боязни, что, если они открыто начнут дурно поступать с айнами и бить их понапрасну, то айны придут жаловаться к русским и упросят заступиться за них. Я и старался держаться этого невыгодного полусредства, невыгодного потому, что айны, несмотря на ласки наши, несмотря на то, что мы с выгодой для них покупаем приносимые ими продукты или меха, питают недоверие к нам и, может быть, досаду. Чтобы им удовлетворить, надо если не перебить японцев, то по крайней мере собрать всех айнских старшин и японцев и объявить, что остров Сахалин есть не японская, а русская земля, и айны объявляются свободным народом, и что если японцы прибьют кого-нибудь из айнов, или отнимут насильно что-нибудь от них, или заставят без условной платы работать, то я накажу японцев. Подобное объяснение есть, как я выше объяснял, уничтожение рыбных промыслов для японцев, а по законам их — так и полное изгнание с Сахалина, если объявить его русской землей. Если законы эти изменять, то со временем, разумеется, японцы могут привозить работников с Мацмая. Но эти слова, «изменить закон», не существуют в словаре японского правительства. На японцев наш, так сказать, вооруженный нейтралитет имеет только в том отношении хорошее влияние, что они перестали думать, будто мы пришли с намерением их прогнать с острова и овладеть им. Но в будущем они видят неминуемое изгнание их, несмотря ни на какие увещевания и уверения наши. Один из них со слезами на глазах говорил нашему казаку, что худое время пришло для японцев. Они признают, что русские — добрый народ, но понятно, мысль, что им придется или оставить свои промыслы, или производить их под присмотром, так сказать, под глазами русских, должна быть неприятна для них. Итак, вот наши настоящие отношения к жителям Сахалина. Отношения эти невыгодны и неудобны и потому продолжаться долго не могут: но трудно изменить их, то есть принять решительно чью-нибудь сторону из двух враждующих народов, или взять на себя строго действующую власть над обоими и тем, так сказать, сравнять их, не дозволяя между собой резаться; я полагаю, что подобные действия наши были бы вредны, потому что они уничтожили бы всякую надежду и в японцах, и в айнах на возвращение прежнего свободного быта. К этому я должен прибавить, что все 13 японцев, живущих в настоящее время в Томари, — простые работники и, по словам айнов, не имеющие права возвращаться на Мацмай, след[овательно], вероятно, они или преступники, или бывшие по какому-либо случаю на чужой земле и за это изгнаны из отечества. Некоторые из людей наших говорят, что один из этих японцев был на Камчатке и знает по-русски; другие утверждают, что это неправда; сколько я ни старался вырвать от него признание, но не мог. Во всяком случае, как бы мы ни сдружились с этими японцами, мнение их, конечно, слишком мало уважается, чтобы иметь заметное влияние на действия правительства Японии.