3 сентября, утром в 5 час[ов], я съехал еще раз на берег, чтобы взять некоторые вещи, забытые при поспешной нагрузке. Когда я отчалил от берега, «Николай» уже поднимал паруса при слабом попутном ветре. Из порта салютовали 7-ю выстрелами; на салют это судно ответило тем же числом. Скоро догнал я «Николая» на быстрой байдарке. На обратном пути в Петровское ветер тоже мало благоприятствовал нам. 6-го числа подул свежий попутный N. Мы вошли в Петровский рейд. Смеркалось; ветер свежал, мы неслись под зарифленными[ВТ 1] марселями по 10-ти узлов. Вдруг засвистел в снастях сильный шторм. Нехладнокровный Клинкофстрем засуетился. На судне начался беспорядок — результат неопытности матросов десанта, которые не знали кого слушать, потому что капитан судна командовал по-шведски своим матросам, Невельской и Рудановский по-русски — своим. Штурмана суетились, бегали. Беспорядок на судне был полный, обстоятельства были действительно нехороши, — лавировать было тесно, и потому выйти в море было невозможно. Мы находились между скалистым берегом мыса Левашова и банками, лежащими к с[еверо]-в[оcтоку] от Петровского зимовья. Решили бросить якорь на 11 с[ажен] глубины и возложить надежду на крепость цепи. «Если цепь не выдержит, — сказал мне капитан. — то судно погибло, отлавироваться я не надеюсь». Скоро загремела цепь, корабль встал. Противное течение помогало нам, не давая волнам вытягивать сильно цепь. Шум на судне прекратился. Как зритель, я присутствовал все время при работе на палубе. Картина борьбы стихий производила какое-то особенное впечатление. Чувство это я впервые испытывал. Борьба эта мне нравилась, и я был спокоен. Во время шторма волна закатилась в каюту через иллюминатор и замочила все бумаги Невельского.
В 11-м часу я лег спать. Шторм усиливался. Задремав немного, я очнулся от сильного толчка. Встав, я вышел узнать причину. В каюте мебели были опрокинуты. Толчок был следствием дерганья цепи от натягивания ее волной. Ветер дул еще сильнее. Корабль бросало во все стороны. Был 12-й час. Шторм свирепствовал в полной силе. Спустившись в свою каюту, я лег в постель. Беспрерывные толчки давали засыпать мне только на несколько минут. Наскучив лежать в этакой беспокойной люльке, я поднялся на палубу в 5-м часу утра. Ветер стихал. Небольшие серые облака носились по небу.
6 сентября к 8-ми часам совершенно стихло, мы подняли якорь и при слабом попутном ветре подошли к Петровскому в 12-м часу. Невельской тотчас же поехал на берег на байдарке. Скоро за ним и я съехал на шлюпке с Рудановским. При этом переезде я убедился в том, что начал предполагать с начала знакомства моего с г. Рудановским, то есть что он тяжел как подчиненный и несносный товарищ. После я подробнее поговорю о нем. Когда мы сели на шлюпку, то Рудановский при мне, то есть при старшем и будущим ближайшим начальником своим, начал ругать матросов и обещал высечь унтер-офицера за то, что он не назначил одного матроса на бак. Я, конечно, заметил ему после грубость его поступка. Приехав в Петровское, Невельской начал делать нужные распоряжения насчет снабжения товарами различных портов Приамурского края. Товары эти должны были быть привезены из Аяна на «Иртыше».
7 сентября, на другой день поутру, пришли на рейды «Байкал» и «Иртыш». Это удачное собрание судов в одно время очень облегчило распоряжение ими. Было решено, что мы вечером снимемся на «Николае» с якоря и пойдем в Аниву. «Иртыш», сняв с себя груз амурской экспедиции, пойдет за нами в Аниву, где, обойдя берег, остановится у места высадки и, пробыв там нужное время для защиты ее, пройдет на зимовку в гавань «Императора Николая». «Байкал» же, приняв с «Иртыша» камчатский груз, должен был тотчас следовать в Аян и оттуда в Камчатку. Насчет зимовки «Николая» еще не было решено, потому что обстоятельства могли много изменить наши предположения насчет занятия Сахалина. Погода стояла прекрасная, и в свободное время до обеда я поехал на гиляцкой лодке со священником Гавриилом[ВТ 2] в ближайшее гиляцкое селение. Я сел на весла, а отец Гавриил — на руль. Гиляцкая лодка сбивается из 4-х досок, — две составляют прямое дно без киля и две широкие — бока. Гребут маленькими веслами по-русски. На этих-то лодках были сделаны описи берегов Татарского пролива.
Гиляцкое селение около Петровского зимовья состоит из трех юрт и нескольких рыбных амбаров. Познакомившийся со мной гиляк Паткин вышел ко мне навстречу. Его лицо напоминало мне Гусейнхана, черкеса, воспитывавшегося в Пажеском корпусе. Такие же выпуклые глаза, вдавшийся лоб, широкие скулы и выдающиеся зубы. Вообще же гиляки довольно симпатичный народ. Кожа их смуглая, черты лица татарские, глаза большие; волосы черные густые, заплетенные в косу, спереди посредине пробор. Борода довольно густая. Одежда их состоит из тулупов, сделанных из собачьих шкур вверх шерстью; ноги необутые. У некоторых я видел японские шляпы. Женщины некрасивы, похожи на калмычек. Кос не носят, а подстригают сзади волосы. Паткин ввел нас в юрту свою. Юрта эта состояла из двух отделений, выстроенных из мелкого леса. Переднее отделение устроено навесом. К стенам пристроены скамьи, на которых держат на привязи собак. Из этих открытых сеней дверь ведет в жилую юрту, то есть четырехугольную комнату с очагом посреди и с отверстием над ним в плоской крыше. Вокруг стен широкие полати. По стенам развешаны стрелы, луки, ножи и другие промышленные орудия. На очаге огонь горит постоянно, — около него гиляк проводит большую часть своей жизни, куря из маленькой медной трубочки. Над очагом повешены большие чугунные и медные котлы, вымениваемые гиляками у японцев, с которыми они ездят торговать в Аниву. Пищей гиляку служат всякого рода рыба, киты и нерпы. В юрте очень неопрятно. Между сидящими около очага было две женщины — они не прячутся от гостей. Просидев с полчаса в юрте, мы пошли с Паткиным смотреть его огород. Он очень гордился им. По словам Невельского, гиляки считают большим грехом копать землю и полагают, что кто начнет рыть землю, тот непременно умрет, и потому с большим трудом уговорили некоторых из них разводить огородные овощи. Когда мы воротились в Петровское, обед был уже готов. После обеда еще долго сидели; видно было, что Невельскому хотелось подольше остаться с женой. Когда начало смеркаться, я решил подать знак к отъезду. Общество поднялось и пошло к шлюпкам. Когда мы отвалили, семь выстрелов отсалютовали начальнику зимовья. Мы встали на шлюпке и, махая фуражками, простились с остающимися.
Подъезжая к выходу из гавани Счастья, мне послышались крики с зимовья. Не понимая, что бы это было, я ничего не сказал, чтобы не обеспокоить напрасно Невельского. Мы готовы были уже спуститься в море, когда я увидел бегущего по берегу человека. Я передал об этом Невельскому. Мы остановили гребцов и услышали слова «деньги оставили». Тут я вспомнил, что оставил у М. Бачмановой на сохранение 6000 руб[лей] серебром сахалинской кассы, прося ее отдать мне их, когда мы поедем на судно. Мы оба позабыли об этих деньгах. К счастью, подле катера нашего шла байдарка, я пересел на нее и поехал в зимовье, катер же продолжал свой путь к судну. Когда уже совсем стемнело, я приехал на судно. Там уже все было готово к молебну. Гиляк Паткин тоже был взят по моему предложению на «Николай». Он с удивлением рассматривал богатые каюты корабля. Молебен служил отец Гавриил в кают-компании. После молебна он сказал небольшую проповедь, довольно хорошо составленную. Гиляк Паткин все время крестился, он даже носит крест на шее. Невельской окрестил четырех гиляков по их желанию. Правительство, по неизвестным мне причинам, запретило крестить гиляков, так что на представление архиепископа послать к гилякам миссионера было отказано, а повелено было назначить священника для исполнения треб служащих амурской экспедиции. Архиепископ назначил своего сына, дозволив ему помазать тех гиляков, которых окрестил Невельской. Отец Гавриил собирался серьезно заняться детьми гиляков, чтобы исподволь приготовить их к правилам христианской религии. Дай Бог ему успеха!
В 10 час[ов] вечера мы снялись с якоря, простившись со священником и л[ейтенантом] Гавриловым, которые возвратились на берег. Переход наш с Петровского до м. Анива был очень неудачен. Противные ветры дули почти все время перехода. Спустившись южнее мыса Терпения, мы почувствовали большую перемену в температуре. Сделалось гораздо теплее, туманы прекратились. Мыс Терпения может, кажется, считаться южной оконечностью сурового Охотского моря. Во все время перехода разговор вертелся на занятии Сахалина, на действии в Приамурском крае и на разборе действий Российско-Американской компании. Насчет занятия Сахалина Невельской говорил в Петровском и по выходе оттуда, что как позднее время уже, то он полагает оставить в Аниве пост из 10 человек, в знак политического занятия острова Сахалина, а остальной десант оставить зимовать с «Николаем» в гавани «Императора Николая», с тем чтобы я ранней весной пришел в Аниву и занял пункт, который найду наиболее удобным и выгодным. Пост из 10-ти человек должен был встать на месте, удаленном от японских заселений. Прекрасная погода, встретившая нас у мыса Анива, совершенно изменила намерения Невельского. Он начал поговаривать, что находит необходимым занять нынешней же осенью Аниву, поставить пост по возможности ближе к японцам и потому этого дела не может поручить Рудановскому, а приглашает меня остаться зимовать на Сахалине. Я, конечно, изъявил свою готовность, но высказал свое мнение, что, не имея никаких положительных сведений о японцах, нельзя решить дело окончательно, тем более что по поручению Невельского поручик Орлов должен был с половины августа собирать сведения о японцах и жителях Сахалина, для чего он должен был с места его высадки с «Байкала», под 51°, пройти весь восточный берег Сахалина до мыса Крильона, где назначено ему было дожидать нас до половины сентября. На случай, если бы мы не пришли к этому времени, он должен был пробираться на место, назначенное для высадки, то есть в бухту Томари-Анива (собственно, Томари означает — бухта, гавань). Итак, странно было решить что-нибудь прежде свидания с Орловым. Мне жаль было после, что я спорил насчет этого с Невельским, но мне досадно было слушать неосновательные и малосерьезные рассуждения о деле, неудачное исполнение которого могло произвести очень дурное влияние на наши отношения к Японии и Китаю, да и на самое владение Сахалином и его жителями.
17-го числа мы обогнули скалистый мыс Анива, лежащий под 45° с.ш. Это была 4-я точка Сахалина, которую я видел: первая — мыс Елизаветы, вторая — мыс Марии — оба на севере, третья — мыс Терпения на востоке и четвертая — мыс Анива на юге. От северных и восточных берегов мы проходили далеко и не видели их. Говорят, что близ мыса Елизаветы есть горящий вулкан[ВТ 3]. Около ю[го]-в[осточных] берегов мы прошли близко и в ясную погоду. Берега эти гористы, но высоких гор нет, комических совсем не было видно. Растущая на горах трава и мелкий лес делают сахалинские берега веселее охотских.
Обогнув мыс Анивы, мы направились прямо на мыс Крильон, где должен был дожидать нас Орлов. Проходя через залив Анива, мы были постоянно окружены китами и целыми стадами разного рода рыбы. Богатство рыбой залива Анива и привлекло к нему японцев, у которых рыба есть главный продукт, как у нас говядина, которую японцы совсем не употребляют. Во время плавания нашего по заливу Анива погода была прекрасная на море, но берега оставались закрыты туманом. Термометр показывал 20° поутру; правда, мы были под 45° с[еверной] ш[ироты]. К вечеру [в] 18 ч[асов] мы подплыли к мысу Крильону. Он был открыт от тумана от оконечности к с[еверу] на 11’ протяжения. Следовательно, если бы Орлов был на нем, то он слышал бы условные 9 выстрелов, сделанные нами. Но ответа не было, и потому утром 19-го числа, при тихом противном ветре, мы начали лавировать по направлению к японским заселениям. Когда уже совсем стемнело, капитан судна увидел близко, перед самым носом корабля, что-то черноватое; все вышли на палубу и признали видимый предмет за землю, вследствие чего тотчас же бросили якорь. Скоро мы убедились, что действительно берег близок от нас. Шум якорной цепи, вероятно, разбудил японцев: на берегу милях в 3-х от нас по-явились огни. Марево, закрывавшее берег, рассеялось, и он ясно окраился. По приказанию Невельского был выставлен на судне кара-ул из 12 матросов. Часовым было приказано наблюдать за берегом и, если увидят какое-нибудь гребное судно, окликать его. Во время ужина много было споров и смеха. Одни полагали одно, другие другое, и все с нетерпением ожидали свидания с японцами. Было решено, что утром судно снимется с якоря, чтобы ближе подойти к селению, на тот случай, если японцы имеют пушки, и по своему обыкновению вздумают неприязненно встретить наши шлюпки, на которых я и Невельской предполагали съехать на берег; тогда судовая батарея своим огнем могла прикрыть нашу высадку. Когда рассвело, мы снялись с якоря. Мы стояли прямо против селения Усонной[ВТ 4] (название это я после узнал). Правее селения этого было видно еще два селения; в одном из них было видно много строений, и потому мы заключили, что оно должно быть главное японское селение. Встав на якорь милях в двух от берега, мы начали готовиться к съезду на берег.
Было 11 часов. Погода была прекрасная. Спустили две шлюпки и байдарку. На первой шлюпке сел я с Невельским, пять гребцов и унтер-офицер Телешев на баке. Ружья были спрятаны на дне лодки. С собой взяли различных безделушек для подарков. На второй шлюпке ехал л[ейтенант] Бошняк с 4-мя гребцами. Байдарка шла подле шлюпок на случай, если надо было послать за чем-нибудь на судно. Капитану было приказано, если мы поднимем флаг, тотчас спускать на воду баркас и шлюпку, на которой л[ейтенант] Рудановский должен был следовать на берег с 20-ю вооруженными матросами. Если же будет сделан выстрел, то корабль должен был сниматься с якоря и подойти на три сажени глубины, чтобы открыть огонь с бортов по селению. На судне был выкинут военный флаг. Когда шлюпки отвалили от борта, на берегу заметно было большое движение. Жители собирались к селению, в которое мы ехали. Не доехав до берега сажен сто, шлюпки наши сели на мель. Собравшиеся дикари на берегу бросились в воду и с криком бежали к нам, махая древесными метелками. В одну минуту мы были окружены со всех сторон. Дикари показывали нам знаками, что они хотят дружески принять нас. Некоторые из них произносили слово «Америка». Мы стали объяснять им, что мы русские, а не американцы. Невельской показывал знаками, что американцы хотят придти на Сахалин и что поэтому мы хотим поселиться у них, чтобы защитить их от американцев. Они, казалось, поняли нас. Вынув вещицы, которые мы взяли с собой, мы стали дарить. Бронзовые и стальные вещи, как-то: ножики, ножницы, пуговки и т.п. очень нравились им; простой же табак наш (махорка) они нехотя брали. Через несколько времени подошли к нам несколько японцев. Их лица резко отличались от айнских.
Японцы немного походят на карикатурные вывески чайных магазинов, только глаза не так вздернуты кверху, и они не носят усов. Они бреют волосы, оставляя неширокую полосу длинных волос снизу по затылку до висков. Волосы эти собираются на теме в косичку, таким образом перевязанную, что, поднявшись на вершок в вышину, она заворачивается крючком вперед и ложится вперед по бритой голове. Волосы у всех виденных мной японцев черные. Рост их вообще малый. Одежда состоит из нескольких халатов, верхний из них из синей бумажной материи. Рукава широкие, спускаются немного длиннее локтя. Прорез для руки сделан вполовину ширины рукава. Нижняя часть, составляя вроде мешка, служит для согревания рук. Японцы почти всегда прячут туда свои руки, это дает им карикатурный вид. Брюки носят они в обтяжку. Обувь — синие чулки и в сухую погоду одевают соломенные подстилки под подошву ноги: нога одевается под веревочную петлю; от нее еще третья веревочка проходит между большим и вторым пальцем ноги, прикрепляясь к носку подстилки. На голове ничего не носят. Движения и манеры смешные, женоподобные. Айны же народ красивый вообще. Лица их мужественны. Черные густые волосы свои на голове они бреют спереди; сзади обстригают в кружок, как наши мужики. Бороды густые и длинные. Одежда состоит из халатов и шуб из собачьих шкур, вверх шерстью. На ногах меховые чоботы, тоже вверх шерстью. При случае я подробнее опишу их наружность и одежду.
Мы предложили подошедшим к шлюпкам японцам некоторые вещи. Они сначала не решались брать, но под конец соблазнились. На вопрос наш, где их джанчи (старшина), они показали на большое селение. Снявшись с мели, мы поехали в это селение. Шлюпка подошла вплоть до берега. Во время нашего переезда айны тоже успели перейти в Томари и снова окружили нас у места нашего выхода на берег. Из селения к нам вышел японец. Невельской объяснил, что желает говорить с чжанчином (офицером) и приглашает его придти на берег. Японец, со своей стороны, показывал нам знаками, чтобы мы шли в селение. Посоветовавшись, мы согласились принять его предложение, потому что, по-видимому, не было никаких укреплений и военной силы у японцев, и след[овательно] нельзя было ожидать, чтобы с нами японцы сыграли бы такую же шутку, какую они сыграли с Головниным. Пройдя по пристани, на которой лежало множество плоскодонных лодок, мы повернули от берега и, поднявшись немного на возвышенность, увидели несколько строений японской архитектуры, разбросанных по холмам и между ними лежащей долине. К самому большому из них вел нас японец. За нами шла целая толпа айнов. Войдя в строение, похожее на зверинец, мы увидели семь японских старшин острова Сахалина. Они сидели, поджав ноги, на соломенных матах, уложенных по трем сторонам четырехугольного очага, на котором разведен был небольшой огонь. Старший чжанчи, чрезвычайно толстый, занимал место президента. Одна сабля была заткнута у него за поясом, другая лежала подле него. Остальные шесть японцев (его советники) сидели по трое по обе его руки. У четвертой стороны против старшин постланы были для нас маты. Мы разлеглись на них и начали объясняться насчет наших намерений остаться жить с японцами на Сахалине. Весь сарай наполнился айнами. Ближе к нам на возвышенном же полу уселись без особого порядка остальные японцы, человек пятнадцать. Смешно было смотреть, как Невельской старался объяснить японцам, что русские хотят дружно жить с ними и айнами, что занимают Сахалин для защиты его от американцев. Когда казалось, чжанчи и товарищи поняли, в чем дело, мы вынули подарки, состоящие из сукна, шерстяных платков, стальных вещей и пуговиц. При раздаче этих вещей старшинам они с любопытством рассматривали их и укладывали подле джанчи. Между тем нам принесли вареную камбалу в фаянсовых чашках, похожих на наши полоскательные чайные. Японцы показывали нам, как надо управляться палочками, которые заменяют у них наши ножи и вилки. С нами взяты были бутылка рому, белого вина и лимонаду. Мы угостили этими напитками японцев; видно было, что им наши вина нравились. Был уже час третий, а нам еще надо было отыскать место для поселения. Я предложил кончить объяснения с японцами, чтобы ехать осматривать берег. Невельской начал целовать и обнимать японцев, показывая знаками, что русские будут вместе с японцами дружно жить; что они американцев не пустят на Карафту (Сахалин по-японски), что пушки для этого привезли с собой. Они очень холодно принимали эти ласки, ничего не отвечая на них. Сев на шлюпки, мы поехали осматривать берег к востоку от Томари. Доехав до первой бухты в этом направлении, мы попробовали было подъехать к берегу, но, попав на мель, по желанию Невельского поехали далее на следующий мыс. После уже я увидел, как худо сделали мы, что не осмотрели долины этой бухты; Невельской увидел бы тогда прекрасное место для поселения с рекой. После я опишу эту бухту Пуруан-Томари[ВТ 5]. Видя, что л[ейтенант] Бошняк и байдарки совершенно напрасно разъезжают за нами, я предложил Невельскому отпустить их на корабль с тем, чтобы поручить им осматривать западный берег залива. Вообще надо правду сказать, что осмотр местности был беспорядочно сделан. Следовало тотчас же, по окончании объяснений с японцами, разослать везде офицеров в шлюпках и байдарке осматривать берег, назначив каждому участок. В одни сутки осмотр был бы кончен, и мы не упустили бы из виду славной бухты Пуруан-Томари. Поехав же на двух шлюпках и байдарке по одному направлению и оставив в бездействии на корабле л[ейтенанта] Рудановского и штурманов, мы напрасно потеряли целый день, и через это Невельской, желая скорее кончить высадку, чтобы не опоздать в Кастри и оттуда идти в Петровское еще не по замерзшим рекам, навел себя на невыгодное и неполитическое, по моему мнению, решение — стать в главном японском селении.
Оставив Бошняка и байдарку, мы продолжали с Невельским ехать вдоль берега. Обогнув мыс, мы увидели милях в двух другой мыс, за которым следовало предполагать бухту. Гребцы были очень утомлены, и потому оставили людей со шлюпкой дожидать нас, пока мы пешком осмотрим бухту. Пробираясь по лайде на мыс, я с досадой несколько раз должен был останавливаться и ждать, когда Невельской закурит свою трубку. К несчастью, еще спички были сырые. Невельской, как ребенок, сердился; я просил его потерпеть и не курить до возвращения нашего на шлюпку, потому что закуриванье брало так много времени, что мы ничего не успели осмотреть. Не могши убедить его, я для ускорения начал доставать для него огонь, стреляя из карманного пистолета хлопчатой бумагой. Дойдя наконец до мыса, мы увидели обширную бухту, омывавшую довольно глубокую долину. «Тут нечего и смотреть, воскликнул с радостью Невельской, завтра подойдем сюда и будем выгружаться». Желая поподробнее осмотреть место, я предложил пройти далее по лайде. Достигнув глубины бухты, я пошел во внутрь долины через растущий по лайде тростник. Вдруг саженей пять передо мной открылось небольшое озеро и впадающая в него небольшая речка. Зачерпнув раковиной воды, я принес Невельскому; вода была пресная. Мы пошли далее по берегу, чтобы открыть устье речки. Скоро мы дошли до него. Я попробовал перейти в брод устье реки, но вода была выше голенища, и я вернулся. В это время задул несильный южный ветер, именно с того румба, с которого бухта открыта с моря. Ветер этот развел довольно большой бурун, вследствие чего Невельской нашел, что нельзя становиться в бухте, потому что разгрузка будет затруднительна. Бухта эта, как я позже узнал, наз[ывалась] Хукуй-Катан[ВТ 6]. Начало смеркаться, мы пошли назад к шлюпке и в 11-м часу вечера воротились на ко-рабль. У Невельского родилась во время переезда нашего мысль встать в соседней бухте (Пуру-ан-Томари) с главным ее селением. В ней видели мы несколько японских сараев, айнских жилищ и небольшой храм. Полагая невыгодным занимать место, занятое уже японцами, я просил Невельского назначить следующий день на осмотр берегов, разослав все гребные суда, и если ничего хорошего не найдут, тогда занять Пуруан-Томари, где мы были все-таки от главного японского селения хоть на одну милю. Невельской согласился на мое предложение и потому, приехав на судно, я тотчас сделал распоряжение, чтобы с рассветом начать рекогносцировку. С рассветом 21 сентября я встал с тем, чтобы спускать тотчас же шлюпки для рекогносцировки. Невельской еще был на постели. Я зашел к нему, чтобы условиться, кому куда ехать осматривать берег, как вдруг он объявил мне, что он переменил свое мнение и хочет теперь высадить нас в главном японском селении. Эта внезапная перемена мыслей произошла, как я после узнал, под влиянием советов Клинкофстрема, желавшего, разумеется, скорее отделаться от стоянки в осеннее время в незакрытой бухте и поэтому нежелавшего, чтобы еще употребили целые сутки для приискания места высадки, куда ему пришлось бы еще переходить с кораблем. Я высказал решительно свое мнение Невельскому, что селиться в селении японцев между их жилищами не следует, потому что это есть поступок насильственный; что трудно будет при таком близком соседстве предупредить какие-нибудь пустячные, но в нашем положении важные столкновения наших людей с японцами; что, наконец, это противно приказаниям губернатора, назначившего селиться в стороне от японских селений, да и противно самим словам инструкции, которую он же, Невельской, дал мне насчет обращения с японцами и туземцами; в инструкции этой сказано, что обращаться с японцами мирно, внушая им, что русские пришли на Сахалин защищать их от иностранцев, а отнюдь не тревожить и не стеснять их. Наконец, в инструкции этой предписывается мне не нарушать интересов японцев в торговле с туземцами. Представив все это Невельскому, я спросил его, как же сделать, чтобы согласить эти мирные и осторожные отношения с занятием селения японцев, с водворением, так сказать, в дом их, и след[овательно], стеснив их. Я получил на это ответ, что необходимо стать на указанном месте, что он считает невозможным разгружаться в другом месте.
— В таком случае я, конечно, повинуюсь приказанию и буду действовать так, чтобы по возможности удержать мирные отношения с японцами; но тем не менее дух экспедиции нашей изменился, теперь пушки и ядра будут более на виду, чем товары; какое это будет иметь влияние на наши политические сношения с Японией и на переговоры адмирала Путятина в Нагасаки, я не знаю, но не думаю, чтобы выгодное; ясно одно, что на Сахалине у японцев военной силы нет, след[овательно], мы можем делать пока что хотим. — Кончив этот разговор, я уже не вмешивался в рассуждения, потому что видел, главная пружина всему — скорее выбросить нас на берег. Надо было слышать умствования молодого, впрочем, прекрасного юноши л[ейтенанта] Бошняка, досаднее еще было видеть, что Невельской вторил им, не потому, чтобы он обсудил предмет, а потому, что это ускоряло его возвращение в Петровское.
Теперь, когда я пишу эти строки, я вполне убедился, что я был справедлив в своих доводах, но, конечно, я понял, что эгоизм Невельского простителен; он отвечал, кроме себя, и за безопасность судна — одним словом, он человек благородных чувств, след[овательно], многое ему простить можно. Бошняк — мечтатель и дитя.
Примечания редакторов Викитеки
- ↑ Зарифленные паруса — паруса, у которых взяты рифы (поперечный ряд продетых сквозь парус завязок), то есть уменьшена площадь парусности при свежем ветре или в шторм
- ↑ Священник Гавриил — Гавриил Иванович Вениаминов, сын епископа Камчатского, Курильского и Алеутского Иннокентия (И.Е. Вениаминова).
- ↑ Сведения неверные и связаны со слабой изученностью Сахалина в то время.
- ↑ Селение Усонной — располагалось в окрестностях нынешнего поселка Первая Падь Корсаковского района.
- ↑ Бухта Пуруан-Томари (Поро-ан-Томари) — центральная часть нынешнего Корсакова, район Центрального ковша.
- ↑ Бухта Хукуй-Катан — ныне урочище Нечаевка в Корсаковском районе.