Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Люди вообще с великою жадностию слушают повести о сражениях: им приятно, что их неистовства представляются в образе добродетели. Но я, иногда забавляясь их глупостями, иногда сожалея о гордости их и бессилии, стараюсь замечать в их истории такие черты, которые возвышали бы в глазах моих человечество. Нахожу в ней много кровопролитий, но мало великих дел; много завоевателей знаменитых, но мало истинно великих людей; много дыму, но мало славы. Счастлив тот, кому, посреди сих ужасов и заблуждений, удастся встретить неожиданно добродетель: он сладостно успокоивает близ нее свою душу; рассматривает ее с удивлением; слезы восторга льются из его глаз. Таков путешественник, потерявший дорогу в Аравийской пустыне: долго скитался он по сим бесплодным и обнаженным равнинам; долго внимал одному рыканию тигров и львов: вдруг представляется ему караван; сердце его трепещет от радости и надежды; он видит людей; он восклицает в восхищении: благодарю небо; я опять в обществе человеческом.
Славный завоеватель Моэс-Эддулат овладел всею Карманиею1, несмотря на мужественное сопротивление Али-Магомета, человека великодушного, храброго, добродетельного. Оставался один город Амазия2, который Моэс более шести месяцев держал в осаде; но этот город был почти неприступен; он мог выдержать долговременную осаду, снабжен будучи в изобилии всеми военными и жизненными припасами. Али-Магомет поклялся прежде погибнуть под развалинами города, нежели покориться могуществу неприятеля, и Али-Магомет никогда не нарушал своей клятвы.
Осада была продолжаема с великим упорством; калиф Моктафи3 всеми силами своими вспомоществовал тому человеку, который должен был некогда лишить его престола: он прислал Моэсу более ста тысяч своих воинов. Но Али-Магомет мужественно отражал все нападения сего великого ополчения: каждый день новый опыт доказывал Моэсу, что государь, любимый народом своим, может почитать себя непобедимым.
Уже съестные запасы Моэсовы истощились; солдаты его, мучимые голодом, начинали роптать; султан видел себя в крайности. Он собирает своих полководцев. «Друзья, — говорит им, — неужели оставить начатое недовершенным? Один только город противится моей силе; неужели перед стенами его постыдно откажемся от победы? Отступить от Амазии значило бы возвратить Магомету все земли, у него взятые силою оружия, бежать от неприятеля, много раз побежденного. Но голод угрожает погибелью моим войскам; я слышу вопли мятежа; солдаты мои утратили силу, и самое мужество их исчезает вместе с кре-постию тела. Друзья мои, к чему советуете вы мне прибегнуть?»
Все безмолвствуют. Ни один из полководцев Моэсовых не смеет первый подать своего совета: тот опасается, чтобы его не признали робким; другой боится заслужить наименование безрассудного. Один Нерван, молодой воин, исполненный неустрашимости, Нерван, поверенный, друг Моэсов, встает с своего места и говорит: «Моэс, не знаю другого средства: погибель и слава!»
Моэс бросается на шею к Нервану. «Мой друг, принимаю совет твой. Так, скорее погибнуть, нежели себя обесславить!»
На другое утро Моэс выходит осматривать свое войско. Но сколь же он удивился! Солдаты встречают его восклицаниями радости: слава нашему султану, слава любимцу пророка! Веди нас на приступ, скорее на приступ!
Моэс желает знать, что произвело такую радость, такое рвение в людях, которые накануне были томимы голодом и унынием. Ему сказывают, что во время ночи небесные ангелы приходили в стан, что они принесли с собою великое множество съестных припасов, которыми снабдили армию на целый день. Моэс скрывает свое удивление; он не старается уничтожить в воинах своих суеверного мнения, которое столь благоприятствовало его предприятиям; он почти сам готов поверить чуду.
Он пользуется минутою рвения и ведет всю армию свою к стенам Амазии. Нападение было ужасное, но Али-Магомет защищался с мужеством беспримерным, и Моэс принужден отступить, лишившись великого множества ратников. Солдаты, утомленные приступом и снова мучимые голодом, опять начинают роптать, но еще не успело совсем омрачиться небо, как милые ангелы снова явились в лагере с тысячью верблюдов, навьюченных плодами и хлебом. Моэс, услышав об этом чуде, велит представить к себе предводителя незнакомых пришельцев.
— Кто ты, великодушный человек, и откуда?
— Из Амазии!
— Но кто послал тебя в мой лагерь?
— Али-Магомет!
— Что слышу? Мой неприятель? Что побудило его к такому поступку?
— Человеколюбие и справедливость. Поди, сказал он мне, отнеси эти съестные припасы в лагерь Моэсов. Если нельзя будет тебе сокрыть от султана помогающую ему руку, то скажи Моэсу именем жителей Амазии: во время дня сражаемся мы как неприятели; во время ночи мы остаемся в мире; тогда, Моэс, мы видим в тебе и твоих воинах путешественников, братии, требующих от нас гостеприимства; мы сожалеем о ваших страданиях; мы спешим усладить их и подать вам помощь.
— Невольник, — ответствует Моэс, помолчав минуту, — душа твоего государя благородна и человеколюбива, но знай, что никогда Моэс не уступит ему ни в благородстве, ни в человеколюбии. Я победил его оружием, хочу превзойти его и в добродетели. Три тысячи пленников содержатся в моем стане; возвращаю их Магомету, не требуя выкупа; даю им свободу опять против меня вооружиться: я не страшусь их. Завтра при восхождении солнца ты возвратишься с ними в Амазию, а верблюды твои будут обременены драгоценными подарками от Моэса Магомету.
Это повеление было на другой же день исполнено. Пленникам возвращены и оружие и свобода; богатые персидские ковры, золотые и серебряные чаши и множество других драгоценностей, приношение произвольное, не плата за благодеяние, отвезены в осажденный город.
Между тем Моэс готовится снова напасть на Амазию, а воинство Магометово готовится к отражению приступа. Лестницы приставлены, и солдаты Моэсовы, ободряемые присутствием молодого султана, делают чудеса своим мужеством. Неустрашимый Нерван сражается в глазах своего повелителя и друга. Увлеченный неосторожно своим мужеством, он взбегает на высоту стены, последуемый малым числом воинов; его окружают. Долго сражается он один посреди великого множества неприятелей и рассыпает вокруг себя смерть; силы его наконец истощились, он падает, и солдаты Моэсовы, свидетели погибели молодого Нервана, наполняют воздух жалобными воплями. Известие о смерти Нервана в минуту распространяется по всей армии; все приходит в уныние, но кто опишет печаль и отчаяние Моэса? Он мчится из строя в строй; старается воспламенить мужество в своих воинах; дышит мщением… и, увы, усилия его бесполезны: лестницы переломаны; солдаты Моэсовы бегут в беспорядке назад; Али, желая воспользоваться их неустройством, выступает из города с частию гарнизона, который как молния устремляется на бегущих. Моэс принужден отступить; он удаляется, бросая на Амазию горящие злобою взоры, но удаляется, принудив Магометовых воинов скрыться в стенах Амазии.
Наступает ночь; благотворный сумрак ее прекращает сражение. Воздух спокоен и чист; звезды сверкают в высоте неба, и луна тихим сиянием лучей своих озаряет сию прелестную страну, сии поля, благословенные природою, богатые жатвою и плодами, поля, на которых вечно царствовала бы тишина и мир, когда бы неизвестны они были человеку. Моэс выходит из своей ставки; задумчиво идет он по берегу светлого Казальмаха4, которого чистые воды орошают его лагерь; он думает о Нерване. «О мой друг, — восклицает он, — я лишился тебя навеки, я видел тебя, пораженного мечом неприятеля, и не мог быть твоим мстителем! О, для чего не погиб я вместе с тобою! Мы жили одними чувствами; для чего же не имеем мы одинакой участи! Я любил тебя, как славу: одна Зоранда могла иметь место подле тебя в моем сердце. Слава, любовь, могущество, вы никогда не замените душе моей потерянного Нервана».
В эту минуту представляется глазам Моэсовым юноша; его поступь, лицо и стан подобны Нервановым, он приближается.
— О Нерван, — восклицает Моэс, — тень твоя предо мною!
— Нет, Моэс, — отвечает знакомый голос, — ты видишь самого Нервана!
— Нерван! Правосудное Небо, каким чудом?.. Так, это Нерван, я обнимаю моего друга.
Между тем многочисленная толпа окружает Моэса. То были посланные от Магомета. Один из них приближается к султану и говорит:
— Моэс, Али-Магомет вещает тебе моими устами: «Благодарю тебя, великодушный Моэс, за неоцененный дар, тобою мне сделанный: ты возвратил мне три тысячи пленников, страдавших в разлуке с друзьями и сродниками; ты возвратил мне моих детей, ибо все подданные мои составляют мое семейство. О, если бы ты мог видеть их восхищение, когда они вступили в жилище своих отцов, братии, супруг и чад! Я был свидетелем сего зрелища, и сердце мое исполнилось сладкого чувства. Горе, сказал я, горе жестоким людям, враждующим с возвышенными удовольствиями сердца! Моэс мой враг, ибо он того желает. Но я сражаюсь с одним его честолюбием; я не хочу нападать на его дружбу, и Нерван, друг Моэсов, должен к нему возвратиться: мир людям, соединенным любовию! Один злодей способен лишать их небесного дара любви. Но вместе с Нерваном, Моэс, возвращаю тебе и твои подарки. Сокровища мне не нужны. Защитив Амазию, буду иметь довольно богатства. Если же падет Амазия, то вместе с нею погибну и я; ибо такова клятва, произнесенная мною перед лицом всевышнего Бога».
— Скажи ж, невольник, чем могу наградить твоего государя?
— Награда его не в твоей власти.
— Но разве почитает он себя выше Моэса?
— Он велик, не думая быть великим.
— Чту его добродетель, не удивляясь ей; буду ей подражать и, может быть, превзойду ее.
— Превзойти добродетель Али-Магомета! Нет, Моэс, ты человек.
— Но Магомет страшится меня?
— Магомет страшится одного Бога!
— Он надеется меня обезоружить?
— Великий Моэс не способен так думать!
— Но для чего же не соглашается он покориться моей власти?
— Он покоряется одному Богу, в руках которого жребий владык и победителей.
— Невольник, твои ответы мне нравятся: они благородны, они достойны Али-Магомета. Иди торжествовать вместе со мною возвращение Нервана! А ты, мой друг, прими участие в моем восторге! Я возвратил величайшее из благ моих: да все, окружающее меня, разделит мою радость!
Султан повелевает изготовить великолепное празднество; ставки блистают разноцветными огнями; музыка гремит; певцы соглашают приятный голос свой со звуками инструментов. Зораида присутствует на этом пиршестве и украшает его своими прелестями. Султан, сидящий между Нерваном и Зораидою, наслаждается чистыми радостями любви и дружбы. Он обнимает Нервана; потом, устремив на Зораиду нежный взгляд, говорит ей: «Милый друг, верь моему сердцу. Дружба никогда не ослабит в нем той сильной страсти, которую он к тебе питает. Сильнейшая из страстей может в нем соединена быть с самым сладким и непорочным чувством».
Пиршество кончилось; все расходятся. Моэс повелевает посланнику Магометову остаться в лагере до солнечного восхода. Ему приготовляют мягкое ложе в особом шатре. Все засыпает в Моэсовом стане; один только он не может сомкнуть глаз. Магометова добродетель его мучит; вотще он думает о средстве победить врага своего великодушием.
«Как, — думает он, — есть в мире человек, превышающий меня величием духа, и этот человек Али-Магомет, мой неприятель, стократно мною побежденный, почти не имеющий никакого пристанища! И некогда на гробе его будет написано: „прах Али-Магомета, который был выше своего победителя…“ Для чего же веду я войну? Неужели для того только, чтобы умерщвлять людей? Нет, нет, я сражаюсь для одной славы, достойной награды великих и благородных дел. Удостоимся же этой высокой славы! О Небо, даруй мне торжество над моим неприятелем!»
Лучи восходящего солнца озарили стены Амазии. Уже Моэсовы войска в движении; полководцы приходят требовать его повелений; а посланный Магометов просит, чтобы позволено ему было возвратиться в город. «Возвратись, — говорит ему Моэс, краснея, — скажи Магомету, что я дивлюсь его добродетели; что невозможность ему подражать терзает мою душу».
Посланный удалился. Вдруг приближается к султану незнакомый человек, мрачного вида, и требует, чтобы Моэс выслушал его наедине. Моэс повелевает всем отступить; незнакомец падает ниц и говорит:
— Великий султан, да будет слава и победа неразлучною сопутни-цею твоих знамен! Я обитатель Амазии. Враг твой давно уже причислил меня к своим ближним; давно уже пользуюсь его доверенностию, но мне уже наскучила сия тягостная неволя. Слух о великодушии Моэса влечет меня к его стопам; хочу быть вернейшим невольником великого завоевателя.
— Как, — восклицает изумленный Моэс, — ты мог оставить Али-Магомета?
— Не токмо оставляю его, но я готов предать самого Али-Магомета в твои руки!
— Скорее говори, каким средством?
— Мне известен подземный проход, ведущий прямо в Амазию, прямо к дворцу Магометову. Сам Али вверил мне сию важную тайну, весьма немногим из подданных его открытую.
— О правосудный Творец, ты читал в моем сердце и поспешил ко мне на помощь. Погоди, услужливый человек, я награжу тебя по достоинству; услуга твоя чрезвычайна: ты, верно, не можешь постигнуть ее великости.
Моэс выходит из своего шатра и повелевает возвратить Магометова посланника.
— Возьми этого предателя, — говорит он ему, — и скажи от имени Моэса Али-Магомету: «Ты возвратил Моэсу лучшего его друга, благодарный Моэс возвращает тебе величайшего из твоих неприятелей, человека, хотевшего употребить во зло твою доверенность и погубить тебя оружием твоей дружбы. Завтра, когда бы захотел Моэс, ты был бы в его власти, но Моэс говорит: вечное поношение тому, кто прибегает к испорченности людей, чтобы победить своего неприятеля. Коварство не может служить орудием мужеству; один преступник призывает на помощь преступника. Давать убежище низкому изменнику и быть самому низким — одно и то же; употреблять на сражении предательства прилично не воину, но убийце».
Не успел еще посланный Магометов вступить в Амазию, как зазвучали трубы. На высоких горах, у подошвы которых лежал осажденный город, увидели воинов: Моэс узнает, что десять вооруженных пришло на помощь к Али-Магомету и что они овладели высотами. Султан чувствует, что для него необходимо отнять у них сие выгодное место; предприятие трудное, но Моэс не колеблется, идет почти со всеми силами своими на горы и оставляет в стане своем весьма малое число воинов.
Неприятель защищает с великим мужеством и упорством горные проходы, но быстрота Моэсова все ниспровергла, и большая часть возвышений уже во власти султана. Ночь принуждает его оставить полусовершенное предприятие. Он возвращается в лагерь. Но кто опишет его изумление и горесть: лагерь разграблен; стражи султанских шатров умерщвлены. Ужас проникает в душу Моэса; страшное предчувствие терзает его.
— Где Зораида?…
Напрасно он ее призывает; Зораида ему не ответствует. Он видит старого невольника, покрытого ранами, который, с трудом приползши к ногам его, говорит:
— Повелитель, Зораида в руках неприятеля. Он воспользовался твоим отсутствием и сделал нападение на лагерь; все погибли или достались в плен. Зораида похищена вместе с прекрасными невольницами, определенными служить ей. О повелитель, для чего не погиб я вместе с ними! Видеть твою печаль ужаснее для меня самой смерти!
— Как, — воскликнул Моэс в неописанном бешенстве, — Зораида в их власти, и я не могу лететь к ней на помощь! Все драгоценнейшее для меня, Зораида, моя любовница, моя супруга в руках Али-Магомета, а я еще существую! О, для чего не лишился я лучше трона! Трон можно еще возвратить, но Зораида… О жестокие, вы дорого заплатите за это минутное торжество! За каплю моих слез пролью реками вашу кровь! Так Магомет, Амазия твоя погибла; обращу ее в пепел; все разрушу, все будет жертвою меча или пламени.
Так предавался отчаянию своему Моэс; его полководцы и придворные смотрят на него в отдалении и трепещут; один Нерван осмеливается к нему приближиться и его утешать. Моэс смотрит на него суровыми глазами. «Удались, — восклицает он, — я потерял Зораиду, все милое для моего сердца! Теперь ни в ком не имею нужды».
Между тем мало-помалу гнев его утихает, и надежда возвращается в его душу. «Но, Моэс, разве не знаешь ты Магомета, — говорит он самому себе, — сколько разительных доказательств его великодушия, Нерван, надежда твоего войска, был в его власти; он знал, какими узами соединен ты был с Нерваном: он возвратил тебе твоего друга. Может быть, когда узнает он, что Зораида… Но что я говорю, безрассудный, ужели Магомет не имеет ни глаз, ни сердца? Увидя Зораиду, захочет ли он лишить себя такого сокровища? Увы, может быть, в эту минуту он лежит у ее ног и коварными ласками старается найти дорогу в ее душу; употребляет все хитрости обольщения, обещания, угрозы… О правосудное небо, для чего не могу в эту минуту перед ним явиться, поразить его сим кинжалом, растерзать его моими руками!»
Солнце взошло. Моэс во всю ночь не смыкал своих глаз. В безмолвном отчаянии бродит он между шатрами. Никто не дерзает к нему приближаться; все знают, сколь ужасен Моэс в кипении сильных страстей своих! Воинство ждет повелений, но Моэс позабыл и войско свое, и честолюбие, и славу. Несколько удовлетворенных страстей могут вместе владычествовать над спокойною душою; но если одна из них раздражена, то все другие, с нею совместные, исчезают: она исторгается из своих телесных пределов и грозно свирепствует. Такова река, надувшаяся от сильных дождей: она вырывается из берегов и с ревом выбрасывает из недра своего все, что обитало в нем прежде, когда спокойные волны ее были равны с берегами.
Солнце закатилось, а жребий Моэсов все тот же: нет послов от Магомета; городские вороты не отворяются; не возвращают Моэсу Зораиды. Напрасно Моэс надеялся на великодушие Магомета; надежда сия обманула его. Он предается бешенству; он жаждет мщения. Он сам решился идти в Амазию. Вечер уже близко; Моэс снимает с себя великолепную свою одежду; надевает платье армянского купца; берет с собою двух невольников и четырех верблюдов, навьюченных драгоценными товарами, выходит на Багдадскую дорогу, ведущую к воротам Амазии; приближается к ним; стража впускает его в город. Один из невольников, знающий все улицы Амазии, указывает ему прекрасный караван-сарай, находившийся близ самого двора Магометова.
Но ревность не позволяет ему успокоиться; он хочет идти во дворец, решившись погибнуть или исторгнуть Зораиду из рук своего соперника… В эту самую минуту является в караван-сарай Магометов чиновник; он идет прямо к султану и говорит: «Повелитель мой, Али-Магомет, услышал о прибытии иностранца в город Амазию; Али-Магомет свято хранит уставы гостеприимства. Я послан им пригласить тебя во дворец: он хочет узнать тебя и угостить».
Моэс удивился. «Согласен, — отвечает он, — иди, я за тобою следую».
Султан идет во дворец. Он входит в ту обширную залу, в которой Магомет обыкновенно принимает чужестранцев; он приближается к трону своего неприятеля, стараясь сокрыть в сердце своем наполняющее его бешенство. В первый раз видит он Али-Магомета; при первом взгляде на его лицо он чувствует, что ненависть в душе его утихает; он неподвижен; благоговение наполнило его душу: он готов пасть на колена перед тем человеком, которого за минуту хотел умертвить. Он смотрит с некоторым восторгом на благородное лицо Магомета, на котором начертаны и мужество, и кротость, и простота, и величие, и твердое спокойствие силы, и нежная чувствительность души прекрасной.
Магомет подошел к нему с улыбкою благоволения: «Чужестранец, да будет над тобою милосердие неба! Не спрашиваю ни о твоем отечестве, ни о твоем имени; ты человек, и я твой брат. Я верю наперед, что намерение, приведшее тебя в Амазию, невинно: я никому не делал зла, и всем желаю добра».
Моэс в смущении. Магомет повелевает невольникам одеть чужестранца в богатое платье и приглашает его разделить вечернюю трапезу. Моэс, в одежде, более приличной его сану, вступает в великолепную залу, в которой Магомет, окруженный чиновниками двора, готовился уже садиться за стол, уставленный вкусными яствами. Почетное место дано чужестранцу, которого величественный вид приводит всех собеседников в изумление.
Веселость приятная и непринужденная оживляет пиршество. Все разговаривают свободно; придворные Магометовы, совсем не похожи на придворных: их можно, скорее, назвать друзьями, испытанными в добродетели и получившими право свободно выражать свои мысли и чувства.
— Ты удивляешься, незнакомец, — сказал Магомет Моэсу, — ты удивляешься, видя откровенность и дружбу за столом государя; видя, что я на троне так же счастлив, как будто бы и не был на троне!
— Ты счастлив, Али, — воскликнул Моэс, — счастлив в ту минуту, когда ужасный неприятель окружает своими войсками твою столицу; когда престол твой готов каждую минуту разрушиться; когда судьба твоя зависит от Моэса?
— Чужестранец, судьба моя в руках всесильного Бога! Велит, и мой престол исчезнет; я это знаю, и, несмотря на то, я счастлив! О чужестранец, и Моэс, подобно Магомету, подвластен тому Владыке, которому все возможно! Перестанем же говорить о таком предмете, который, хотя и не возмущает души моей, но мало приличен живым удовольствиям пиршества.
Между тем пиршество продолжается; прелестные невольницы поют и пляшут; веселость оживляет присутствующих: Магомет, не теряя величественной важности, приличной его сану, предается без принуждения удовольствию: он весел, любезен, и все одушевляется его присутствием: Моэс смотрит на него в мрачном молчании. Он думает о Зораиде, и ревность опять воспламеняет его душу; он невольно хватается за кинжал, скрытый на его груди, но Магомет начинает с ним говорить:
— Чужестранец, для тебя уготовано это празднество, а ты печален, а ты чуждаешься наших удовольствий! Что причиною той унылости, которую вижу на лице твоем?
— Али, — отвечает Моэс, — ужасная страсть свирепствует в моем сердце. Мой неприятель похитил у меня милую, обожаемую мною женщину, женщину, которая любила меня страстно, которую хотел я сделать моею супругою. Она заключена в его серале; она страдает в разлуке со мною. Мщение привело меня в Амазию. Я пришел умертвить моего соперника, отнять у него мою любовницу или сам погибнуть от его кинжала.
— Как, чужестранец, ты хочешь мстить похитителю! Но разве нет в Амазии законов, разве она управляема варваром; разве не знают здесь, что правосудие должно наказывать преступление и мстить за невинного? Нет, чужестранец, не отнимай у меня священнейшего из моих прав! Если требование твое справедливо, я возвращу твою супругу, и хищник достойно будет наказан.
— Ты, Магомет, ты хочешь быть моим защитником, ты, похититель Зораиды, обожаемой Моэсом, заключенной с невольницами в твоем серале, определенной на жертву твоему сладострастию!
— Что ты говоришь, чужестранец?
— Так, Магомет, ты любишь Зораиду; ты хочешь присвоить себе то сердце, в котором владычествует один Моэс!
— О чужестранец, — сказал Магомет, краснея, — кто открыл тебе тайну моей души? Так, я должен признаться, Зораида меня пленила; в первый раз возмутилось мое сердце при виде женщины: скажу более, во мне родилось желание соединить себя с Зораидою.
— Никогда не исполнится это безрассудное желание. Моэс придет исторгнуть из рук твоих несчастную жертву; он близко, и мщение за ним следует!
— Я не боюсь Моэса, он это знает. Пускай придет он. Сражусь с ним, когда увижу в нем врага; приму его в объятия и разделю с ним сокровища, если увижу в нем друга… Но я уже не могу возвратить ему Зораиды.
— Теперь узнаю тебя, добродетельный, великодушный человек! О сколь низки и мелки те добродетели, которыми думаешь ослепить нас!..
— Я вижу, чужестранец, — сказал Магомет, улыбаясь, — что ты весьма полагаешься на эти добродетели, иначе не позволил бы себе говорить таким языком со мною, но скажи откровенно, что если бы Моэс похитил у меня невольницу, подобную в красоте Зораиде и влюбился в нее страстно, возвратил ли бы он ее Магомету? Ты молчишь. Скажи ж еще: думал ли сам Моэс, что Магомет возвратит ему Зораиду?
— Думал, но эта надежда скоро исчезла!
— Моэс несправедлив. Узнай Магомета и перестань почитать его низким невольником страстей, готовым всегда принести им в жертву и справедливость, и добродетель. Я любил Зораиду, люблю ее и теперь, но она уже в лагере моего неприятеля…
— Что слышу? Правосудное Небо! Зораида!.. О благороднейший, величайший из смертных, каким именем назову тебя! Человек ли ты или божество? Узнай же того чужестранца, которого с таким дружелюбием ты принял в свое жилище: я Моэс!
— Знаю!
— Можно ли?
— Такой человек, как Моэс, не может укрыться. Ему не нужно окружать себя знаками величия, чтобы казаться великим и созданным властвовать. Один из моих придворных тебя узнал, но я и без того узнал бы, что ты Моэс… Теперь уже поздно; тебе нельзя возвратиться в лагерь. Завтра по восхождении солнца ты выйдешь из Амазии; верные телохранители проводят тебя в лагерь. Да будет на эту ночь жилище Магометово твоим убежищем! Спи без страха под кровом Магомета! Правота будет на страже у дверей твоих; я сам никогда не имел другой стражи.
Султана отводят в богатейший чертог. Он ложится на постель и засыпает тем безмятежным сном, которым обыкновенно наслаждаются в обители друга. На другой день поутру, окруженный телохранителями, оставляет он Амазию и возвращается в лагерь.
Все войско было в великом волнении. Полководцы, беспокоясь о судьбе своего султана, готовились сделать решительный приступ: все думали, что Моэс или попался в плен, или погиб в Амазии. Все пылали мщением. Между тем пятьдесят тысяч свежих воинов, присланных от калифа Моктафи, соединились с Моэсовым воинством. Амазия, при всей неустрашимости своих защитников, не могла бы устоять против такой чрезвычайной силы. Но вдруг является Моэс: все успокоилось. Услышав о присланной к нему помощи, он почувствовал в душе своей благородную радость. Он собирает вождей и в присутствии их говорит молодому Нервану:
— Завтра, мой друг, хочу вступить в Амазию. Но тебе повелеваю ныне идти к Магомету. Скажи ему от имени твоего государя: «Султан мой осадил твой город с воинством непобедимым, но ты победил его единою добродетелью. Он покоряется и признает тебя победителем. Он почитал себя великим, потому что был силен; он признается, что ты его выше, ибо ты добродетелен. Его величие в том многочисленном воинстве, которым он повелевает; твое величие в тебе, в твоем сердце: оно не зависит ни от людей, ни от случая, и Магомет, под низким соломенным кровом, превышал бы величайшего из всех монархов! Моэс предлагает Магомету мир и требует его дружбы, ибо враг Магомета есть враг того божества, которого он — образ. Амазия и вся прелестная страна, принадлежащая к ней, остаются во власти Магомета! Блаженны, стократ блаженны народы, повинующиеся державе такого великого государя!»
Кто изобразит изумление военачальников! Они не знали, кому более удивляться, Магомету или Моэсу; тому ли, кто одержал такую чудесную победу, или тому, кто признал с таким величием славу своего победителя!
Нерван идет в Амазию, и в тот же вечер врата ее отворились для воинов Моэса. Их приняли как родственников, возвратившихся из дальнего края по долговременном отсутствии. Моэс и Магомет подали друг другу руку и поклялись в вечной дружбе. И сия клятва ненарушима для сердец великих! Ненависть может существовать между людьми, имеющими прекрасную душу, но только до тех пор, пока они друг друга не узнали.
ПРИМЕЧАНИЯ править
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1811. Ч. 57. № 10. Май. С. 85—112 — в рубрике: «Изящная словесность. Проза», с заглавием: «Осада Амазии (Восточная повесть)», с пометой в конце: Саразень. В. А.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 3. С. 215—249; Пвп 2. Ч. 2. С. 233—256. Тексты идентичны первой публикации, снята лишь подпись.
Печатается по Пвп 2.
Датируется: не позднее апреля 1811 г.
Источник перевода: Sarrazin A. Le Siège d’Amasie [Осада Амазии] // Sarrazin A. Le Caravan sérail… V. 3. P. 93—146. Eichstädt. S. 21.
Еще один перевод из сборника А. Сарразена, отличающийся теми же особенностями, что и другие переводы из Сарразена: заострением нравственно-этической проблематики, подчеркиванием исторической достоверности повествования, восточным колоритом.
1 …Карманиею — Кармания — прибрежная страна, вдоль Персидского залива.
2 Амазия — Город в турецкой малоазиатской провинции Сивас, на реке Ишиль-Ирмак (др. Ирис). В древности резиденция царей понтийских.
3 калиф Моктафи — возможно, халиф Moktafi ibn Mustazhir (1136—1160)
4 Казальмах — Имеется в виду река Кызылырмак (Красная река), вытекает с Армянского нагорья, проходит через земли древней Каппадокии и Галатии и впадает в Черное море между городами Синоп и Самсун.