Орлица
Далеко, далеко, там, где горы синеют на небесном фоне, а верхушки, гребни и зубцы их сверкают и алеют, переливаясь самыми причудливыми фиолетовыми оттенками, свила себе гнездо на дикой крутой скале могучая орлица. Поросшие густым лесом долины, с журчащими на дне их ручьями, вели к этой скале, все более и более суживаясь по мере приближения к ней.
Когда орлица вылетала с рассветом из гнезда на своих могучих крыльях, зорко осматриваясь вокруг, нет ли где по близости какой либо добычи, она подымалась так высоко, что человеческий глаз не в состоянии был и заметить ее; сама же она различала мельчайшую травку, колыхавшуюся внизу на земле. Веселый козленок, игравший, прыгавший и упражнявшийся в искусстве балансировать на краю пропасти, подымался неожиданно на совершенно иного рода высоту. А для зайчика, который, сидя на задних лапках, совершал свой утренний туалет, протирая себе глазки после сна и умываясь, открывался внезапно обширнейший кругозор, так что шпицы церквей и целые приходы только мелькали перед его глазами.
В другие дни орлица, отправляясь на охоту, пролетала сотни миль, кружась над обширными каменистыми пространствами с их пустынными голыми скалами, мрачными зияющими пропастями и болотистыми равнинами. А вдали синели одна за другою горные цепи, и на западе, и далеко на севере, вплоть до самого Ледовитого океана.
Непрерывная цепь гор составляла пограничную черту для государства в государстве, в котором орлица царила безраздельно вместе со своим потомством. И горе дерзновенному, осмелившемуся вторгнуться в ее область!
Нередко случалось старой орлице вступать в борьбу и с кем либо из представителей ее же собственного вида. Разгорался воздушный бой, и перья сыпались на землю, точно снег, все более и более окровавленные, пока, наконец, один из бойцов не валился внезапно на землю кубарем в виде безжизненной массы. Тогда орлиная кровь окрашивала окрестные камни.
Однажды, после продолжительной утренней охоты, пролетевши более ста миль над обширными, покрытыми снегом пространствами, орлица возвращалась к своим птенцам, держа в когтях новорожденного оленя.
Спускаясь к гнезду, она вдруг быстро и неистово замахала крыльями, испустила дикий пронзительный крик, и бесконечное эхо отразило его в ущельях гор.
Толстые ветви, служившие основанием гнезда, висели на уступах скалы вместе с длинными клочьями грязных перьев и окровавленного мха.
Гнездо ее было ограблено, разрушено, а птенцы, ежедневно упражнявшие свои крылья и пробовавшие силу своих когтей и клювов на все более и более крупной добыче, исчезли без следа.
Орлица взмахнула крыльями и стала подыматься все выше и выше, пока, наконец, скалы не перестали вторить ее крику.
Она кружилась, высматривая своих птенцов.
Вдруг ее дикий пронзительный крик раздался вновь над головами двух охотников, которые вышли из лесу и спускались по тропинке внизу горы.
Один из них нес на спине в корзине пойманного орленка.
И все время, пока оба охотника шли, направляясь к одному из верхних поселков долины, расположенному далеко от скалы, орлица, зорко наблюдая, парила над ними.
Через открывавшиеся местами просветы в облаках ее хищные, пронырливые глаза заметили, как и взрослые, и дети высыпали на встречу охотникам и бросились к корзине.
Целый день кружилась она в высоте.
Когда наступили сумерки, она спустилась ниже над самою домовою трубою, и вечером в темноте жителям поселка слышался над крышею странный, неприятный крик.
А поутру, когда солнце начало бросать на землю свои золотистые лучи, она опять поднялась высоко за облава, продолжая по-прежнему следить своим острым взором за крестьянским двором.
Она увидала, как взрослые сыновья крестьянина помощью топора выделывали деревянные жердочки, а дети стояли вокруг и смотрели.
Несколько позже они вынесли на двор клетку; сквозь ее негустую решетку можно было легко рассмотреть, как орленок махал крыльями, бил во все стороны клювом и употреблял отчаянные усилия, чтобы освободиться.
Клетку оставили на дворе, и никто больше к ней не подходил.
Она стояла там, между тем как солнце подымалось все выше и выше навстречу жаркому полудню.
Орлица парила и кружилась наверху за облаками и различала каждое движение своего птенца: она видела, как он просовывал свой изогнутый клюв в отверстие клетки и хрипло кричал, хватаясь когтями за решетку.
Наступил полдень.
Ни одно живое существо не показывалось возле клетки.
Желтая кошка свернула с опаленной солнцем дорожки, по которой она сонно двигалась, и присела на почтительном расстоянии от клетки, изгибая спину от страха.
А орлица продолжала по-прежнему парить в воздухе, скрытая за облаками.
Ея здравый смысл заставил ее заподозрить тишину, царившую там внизу на дворе, и она сохраняла выжидательное положение.
Она была опытная птица и умела распознавать опасность. Не раз подвергалась она ей и не раз искушалась вкусною дичью, которую одновременно с нею подстерегал и охотник. И много пуль просвистало у нее между крыльями за все те долгие годы, когда она носилась над долиною, точно безжалостный сборщик десятины, ожидающий удобного момента, чтобы нагрянуть на бедного плательщика.
Тени от домов, деревьев и изгородей становились все длиннее и длиннее.
А клетка все стояла на пустынном дворе, — весь долгий жаркий день, искушая и маня, между тем как сыновья крестьянина, спрятавшись в доме, поджидали орлицу с ружьями в руках.
Орленок без устали бил клювом о клетку и высовывал то голову и шею, то одно крыло, то другое, причиняя себе страшную боль.
Но теперь, когда настал вечер, дети высыпали во двор и стали бегать взад и вперед между клеткою и домом; вскоре они затеяли веселую игру.
Взрослые также один за другим показались на дворе и принялись за свои обычные работы.
Вышла подышать свежим вечерним воздухом и молодая жена одного из сыновей с грудным ребенком на руках; она положила его на белившееся на солнце полотно, а сама занялась у колодца мытьем белья.
На крыше гумна прыгала пара резвых сорок, свивших себе гнездо на вербах недалеко от дома, а внизу во дворе порхали воробьи, собирая рассеянные по земле зерна.
Внезапно какая-то темная тень с быстротою молнии мелькнула в воздухе. Среди царившей тишины раздался странный свистящий звук, шум могучих взмахов крыльев.
Женщина быстро обернулась, — над полотном, где лежал младенец, спускался громадный орел.
Она приподнялась, леденея от ужаса, с мокрым бельем в руках.
Хищная птица держала в когтях ее ребенка, и оцепенелый взор матери проследил в течение долгой секунды за орлицею, между тем как она подымалась все выше и выше, и ребенок исчезал в синеве вечернего воздуха.
Дикий безумный страх вдохновил мать.
Она бросилась к клетке, схватила в обе руки орленка и с плачем и жалобным криком подняла его, не обращая внимания на то, что он своими когтями и клювом до крови царапал ее лицо и голову.
Орлица минуту парила тихо в воздухе, а женщина с разгоревшимися глазами жадно следила за нею всякий раз, как она взмахивала крыльями, чтобы поддержать себя в высоте, а повитое дитя висело у нее в когтях, точно червяк.
Вдруг женщина увидала, что орлица начинает спускаться.
В ужасе, не переводя дыхания, смотрела она, как хищная птица тихонько приближалась к земле, на лужайку, где белилось полотно.
Она выпустила орленка и без памяти кинулась к ребенку.
Два столкнувшиеся материнские инстинкта поняли друг друга.
Но в ту минуту, как орлица выпустила свою добычу и вновь поднялась вверх, из дому раздался звук выстрела.
Могучая орлица упала вниз на полотно, широко распростерши свои крылья, между тем как освобожденный орленок улетал быстро, короткими взмахами крыльев, направляясь к лесу.