5 править
Солнце уже более не купалось в море. Оно кружилось над тундрой и весело топило снег. Утрами над озерами и тундровыми речками — висками — из оврагов и болотистых топей возникали туманы. Они рождались сизыми и густыми. Сквозь них можно было видеть только утреннее солнце, розовое, как мясо семги.
Потом туман таял. Южный ветер гнал его к морю, по темно-синим зыбучим волнам к зеленым айсбергам. Снега набухали водой и сползали в овраги, сопки стали походить на выброшенных морем китов. Яли снял с чума нюки — оленьи шкуры, сшитые конусом. Чум теперь покрывала береста, порыжевшая на солнце.
Нярвей вставала рано. Вместо пимов, сшитых из камысов оленя, она носила теперь нерпичьи тобоки. Шерсть на них была табачного цвета.
К Для Нярвей наступили самые веселые дни. Над чумом смолкали гортанный крик лебедей, гоготание гусей и крякание уток, чирков, аулеек. От моря прилетели чайки. Птицы не боялись человека. Они гнездились на черных Бдолах побережья. Птицы щипали себе грудь, своими перьями и пухом выстилая меж камней гнезда. Нярвей любила наблюдать за тем, как вьют гнезда птицы, как греются на теплых камнях котики, как в озерах плещутся белые лебеди.
Все было бы хорошо, но потерялся Харпик. Он сначала ходил скучный, волоча хвост по земле. Девочка хотела приласкать собаку. Она звала Харпика себе, но чем ближе подходила Нярвей, тем он поспешнее отбегал от нее.
— Что ты делаешь? — крикнул, увидев это, Ванюта.— Пусть уходит.
— Зачем ей уходить, ведь я ее люблю!
— Она больная, — сказал Ванюта, — пусть лечится. Пусть уходит.
И он кинул палкой в собаку. Она посмотрела тоскливо сначала на девочку, а потом на Ванюту и, мелко дрожа, побежала по оранжевым мхам тундры...
