Ностальгия обелисков (Готье; Гумилёв)
См. также одноимённые страницы.| ← Рондалла | Ностальгия обелисков | Старая гвардия → |
| Оригинал: фр. Nostalgies d’Obélisques. — Из сборника «Эмали и камеи». Перевод опубл.: Готье Т. Эмали и камеи. Пер. Н. Гумилёва. СПб., 1914. Источник: Готье Т. Эмали и камеи: Сборник / Сост. Г. К. Косиков — М.: Радуга, 1989. — С. 83—91. • Оригинал впервые в La Presse от 4 августа 1851 г. В стихотворении речь идёт о двух обелисках, установленных при Рамсесе II (1317—1251 до н. э.) перед фасадом Луксорского храма в Фивах. В 1831 г. один из них был подарен пашой Мухаммедом Али французскому королю Луи-Филиппу и в 1836 г. установлен на площади Согласия в Париже. |
- Википроекты
Разрозненному обелиску
На площади что за тоска!
Снег, дождь, туман, нависший низко,
Мертвят изрытые бока.
Мой старый шпиль, что был победным
В печи под солнцем золотым,
Он бледен здесь, под небом бледным
И никогда не голубым.
Перед колоссом непреклонным
В Луксоре, там, где горячо,
Там с братом, солнцем озарённым,
Зачем я не стою ещё.
Чтоб в небо остриё вонзала
Моя пурпурная игла
И чтобы на песке писала
Путь солнца тень моя, светла.
Рамзес мой камень величавый,
В котором, Вечность, ты молчишь!
Швырнул, как горсть травы трухлявой,
И подобрал его Париж.
Свидетель пламенных закатов,
Сородич гордых пирамид,
Перед палатой депутатов[1]
И храмом-шуткою[2] стоит.
На эшафоте Людовика[3]
Утёс, кому уж близких нет,
Взвалили мой секрет, великий
Забвеньем пяти тысяч лет.
И, откровенные ребята,
Мой лоб марают воробьи,
Где только ибисы[4] когда-то
Держали сборища свои.
А Сена, грязная канава,
Грязнит мои устои там,
Где их, разлившись величаво,
Нил целовал, отец богам.
Гигант седой, всегда безбурный,
Средь лотусов и тростника
Выплёскивающий из урны
Рой крокодилов[5] в пыль песка.
И фараоны, словно сказка,
Стремились вдоль стены моей,
Где ныне катится коляска
Последнего из королей[6].
Когда-то пред моей колонной
Толпа восторженных жрецов
Слагала танец, вдохновенный
Окраской яркою богов.
А ныне жалкому останку
Стоять на городской тропе,
Любуяся на куртизанку,
Простёртую в своем купе!
Я вижу горожан, за плату
Волнующихся полчаса,
Солонов[7], что идут в палату,
Артуров[8], что идут в леса.
О, самой мерзостной из сказок
Род этот явится в веках,
Что засыпает без повязок
В едва сколоченных гробах.
И не имеет даже тени
Неколебимых пирамид
Земля, где сотня поколений,
Уложена веками, спит.
Страна святых иероглифов,
Где некогда и я стоял,
Где когти сфинксов или грифов
О мой точились пьедестал.
И где звенит обломок крипта
Под дерзновенною ногой!
Я плачу о земле Египта
Своею каменной слезой.
Стою, единственною стражей
Опустошённому дворцу,
В уединеньи, как в мираже,
И с вечностью лицом к лицу.
На горизонте бесконечном,
Ненужный, горький и немой,
Развёртывает в блеске вечном
Пустыня жёлтый саван свой.
И над землёй, от солнца жгучей,
Другой пустыни высота,
Где никогда не бродят тучи,
Висит безжалостно чиста!
А Нил сверкает перед храмом
Струёй топленого свинца,
Волнуемый гиппопотамом
И истомлённый до конца.
Прожорливые крокодилы
В песке горячих островов,
Полусварённые, без силы,
Печальный поднимают рёв.
И неподвижный ибис что-то
Бормочет, ногу подогнув,
В иероглифы бога Тота
Стучит его огромный клюв.
Шакал мяучит, убегая,
И, в воздухе круги чертя,
Голодный коршун, запятая
В лазури, плачет, как дитя.
Но звуки стонов отдалённых
Покрыли тяжестью зевка
Два сфинкса, позой утомлённых,
В которой спят они века.
Дитя пылающего ока
И белых отсветов песка,
С тобою, о тоска Востока,
Сравнится ль чья-нибудь тоска!
Заставишь ты просить пощады
Пресыщенность земных царей,
Тоскующих у балюстрады, —
И я под тяжестью твоей.
Здесь ветер никогда не сушит
Слезу в сухих глазах небес
И время медленное душит
Дворцы и тихих башен лес.
Здесь случаем, всегда мгновенным,
Лик вечности не омрачён,
Египет в мире переменном
На неизменном ставит трон.
Товарищей в часы раздумий,
Когда тоска встаёт, горя,
Феллахов вижу я и мумий,
Рамзеса помнящих царя.
Я вижу строй ненужных арок,
Колосса, что без сил поник,
И паруса тяжёлых барок,
На Ниле зыблющих тростник.
Как я хотел бы вместе с братом —
Увижу ль я его опять? —
В Париже, городе богатом,
На белой площади стоять.
Там у его огромной тени
Сбирается народ живой
Смотреть на ряд изображений,
Что наполняет ум мечтой.
Друг перед другом встав, фонтаны
На вековой его гранит
Бросают радуги-туманы,
Он молодеет, он царит.
Из розоватых жил Сиены,
Как я, однако, вышел он,
Но мне стоять без перемены,
Он жив, а я похоронён.
- ↑ Палата депутатов — законодательное собрание во Франции, местопребыванием которой после революции 1848 г. стал Бурбонский дворец (построен в 1772 г.).
- ↑ Храмом-шуткою. — Имеется в виду одна из богатейших в Париже церквей — церковь Мадлен (строилась в 1764—1842), воздвигнутая в подражание античным храмам.
- ↑ На эшафоте Людовика. — С 1793 по 1795 г. на площади Согласия (в то время — площади Революции) стоял эшафот, где 21 января 1793 г. был гильотинирован Людовик XVI.
- ↑ Белый ибис с окрашенными в чёрный цвет концами маховых перьев считался в Египте священной птицей, воплощением бога Тота.
- ↑ Крокодил олицетворял бога Себека, управлявшего водным царством и обеспечивавшего земное плодородие.
- ↑ Последнего из королей. — Имеется в виду Луи-Филипп (1773—1850), бежавший в Англию после отречения от престола в феврале 1848 г.
- ↑ Солон (между 640 и 635 — ок. 559 до н. э.) — афинский законодатель, один из семи греческих мудрецов. Готье иронически применяет его имя к депутатам Национального собрания.
- ↑ Артур — ироническое наименование сутенёров. Вместе с тем, король Артур — герой средневековых рыцарских романов, воплощение чести и благородства; ирония Готье основана на столкновении этих значений.