Есть еще у нас места, даже в южных и средних частях страны, где собственник одного или двух монталов земли, изображает из себя нечто вроде маленького короля.
Хуллинге было именно такое поместье в одном из маленьких отдаленных приходов в одиннадцать монталов, из которых два принадлежали владельцу Хуллинге. Усадьба была бедная, но жилища священников, как настоятеля, так и его помощника, а также жилища отставного подпрапорщика и причетника были еще беднее, а крестьяне жили в жалких лачугах, так что сравнительно Хуллинге был настоящим дворцом. Владелец его умер, и одна из его двоюродных сестер должна была унаследовать после него все имущество — движимое и недвижимое.
И хотя носила она весьма скромную фамилию Петерсон, все хуллингарюдское общество, тем не менее, питало к ней такие-же почтительные и возвышенные чувства, с какими верный народ взирает на кронпринца, вступающего на престол. Ей уже восхищались, не зная ее, и все готовы были придраться к малейшему поводу, чтобы полюбить ее. Помощник настоятеля церкви надеялся, что настоятель будет скоро призван на более высокий пост, а тогда госпожа Петерсон могла бы назначить его пастором в Хуллингарюде. Восьмидесятилетний настоятель по-старинному питал к женщине особое почтение, а к приходской патронессе тем более. Причетник получал обыкновенно в аренду за сходную цену луг в имении Хуллинге, а крестьяне пользовались то случайной работой, то маленькой ссудой — или кредитом в счет урожая. Весь поселок ждал ее с напряженным нетерпением, страхом, волнением и упованием.
И вот в один жаркий августовский день, перед постоялым двором остановилась разгоряченная почтовая лошадь; из тележки вышла приятная, несколько полная особа с очень красивым лицом, и решительная, и энергичная на вид. Приказав внести вещи, она заняла единственную отдельную комнату и заявила, что намеревается провести здесь два дня, пока ее новое жилище приведут в порядок. Затем она записалась в книге для приезжающих: «Г-жа А. Петерсон».
Увидя эту запись, содержательница постоялого двора задрожала с ног до головы и чуть не упала. С ужасом на лице сдернула она шляпу с головы своего мужа.
Мальчишка работник был послан в одну сторону, служанка — в другую, а сам хозяин постоялого двора бросился к настоятелю церкви и возвестил: «Г-жа Петерсон приехала!»
Всюду были разосланы гонцы, кроме Хуллинге, так как туда она, конечно, уже сама написала, хотя негодяй управляющий никому не сказал про это. Ну, да за это он еще поплатится!
Между тем госпожа Петерсон оказала честь скромному обеду, состоявшему из поджаренной ветчины с яйцами и простокваши, и легла отдохнуть после утомительной дороги. Когда она проснулась с подкрепленными силами и выглянула в окно, то увидела, что скамья-качалка под ее окном украшена всем, чем только Хуллингаргод мог гордиться в смысле общества: там сидели священники, оба чисто выбритые, — старый с женой, --подпрапорщик с дочерью, причетник и заседатель уездного суда.
Не успели они узнать, что госпожа Петерсон проснулась, как настоятель вошел в дом и, скромно постучав в дверь, перешагнул порог и сказал:
— Господь да благословит ваше прибытие, милая, добрая, госпожа Петерсон! Ваше присутствие крайне необходимо здесь и мы очень ждали вас.
— Ах, Боже мой, уж не прислал ли кто-нибудь за мной?
— Как можно, уважаемая, госпожа Петерсон! Как могли вы думать, что кто-нибудь сейчас же как только вы приехали…
— Помилуйте, отец настоятель! Долг — есть долг при всех обстоятельствах жизни.
Затем она любезно согласилась познакомиться со своими будущими соседями за чашкой кофе в садике постоялого двора. Но предварительно она пожелала привести себя немного в порядок.
— Она ангел, мой брат, — шепнул настоятель своему помощнику. — В ней есть нечто, напоминающее мать Гракхов. «Долг — есть долг», сказала она с необыкновенной твердостью.
— Прекрасные слова, особенно в устах женщины, — согласился помощник.
Когда госпожа Петерсон появилась на крыльце, вдоль всей скамьи пронесся шепот одобрения. Да ведь она совсем молодая, навряд ли ей тридцать пять лет; притом это красивая женщина и ничуть не гордая. Все ее оживленное лицо сияло от удовольствия и она приседала всем так низко и любезно.
Вскоре она убедилась, что будет главной персоной в этом обществе и это искренно удивляло ее. Настоятель заговорил горячо и красноречиво об ее миссии и главным образом о том, каким благословением она будет для меньших в Хуллинге. Тогда госпожа Петерсон приятно склонила голову и сказала:
— Будьте заверены, глубокоуважаемый отец настоятель, что я никогда не забуду своей обязанности помогать мелкому люду при его вступлении на жизненное поприще.
Эти слова привели в такой восторг причетника, который придерживался взглядов «Вечернего Листка» и был проникнут либеральными идеями, что он воскликнул:
— Прекрасно сказано, клянусь честью! Такие слова примиряют и смягчают. Как много повсюду испорченной крови, госпожа Петерсон, испорченной крови и внутренних болезней! Я нахожу…
— Пиявки прекрасное средство от этого, а если они не помогают, то приходится прибегать к банкам, — вставила г-жа Петерсон.
Священники, ультраконсерваторы по убеждениям, пришли в восторг от этой, по их мнению, удачной шутки. Они уговорили содержателя двора, не имевшего права торговать спиртными напитками, «ссудить» собравшемуся обществу две бутылки пунша.
— Местность здесь бедная, часто является настоятельная нужда и быстрая помощь крайне необходима; — просвещал подпрапорщик.
— О, я привыкла помогать! Разбудите меня среди ночи, и я тотчас же поспешу к тем, кто во мне нуждается.
— Какая благородная женщина! — прошептал подпрапорщик.
Жена настоятеля отерла слезу и спросила, не может ли она в виду своего преклонного возраста отбросить титулы и церемонии.
Шестнадцатилетняя дочка подпрапорщика, получившая разрешение называть госпожу Петерсон «тетей», прижалась к своему новому другу с восторженной преданностью.
— О, как я счастлива, что вы приехали в Хулингариод, тетя! Я так ужасно нуждаюсь именно теперь в такой женщине, как вы!
Госпожа Петерсон, по-видимому, была поражена.
— Но… что ты говоришь, дитя мое?
— Разве это удивительно? Здесь, в таком уединении, в уголку, скрытом от всего света? — спросила Лидия и наивно посмотрела в глаза новой тете, которая казалась очень взволнованной.
Помощник пастора заговорил о своем истинно-христианском благочестии, о своей большой семье и о том, что его годовой доход в этом бедном приходе едва достигает восьмисот крон.
Госпожа Петерсон откровенно высказала свое мнение, что было бы прямо жестоко, если бы такой человек не получил скоро повышения, и помощник пастора уже рисовал в своем воображении себя самого в роли настоятеля Хуллингариода.
Настоятель излил свою скорбь по поводу того, что покров на алтаре никуда не годится и весь изъеден молью, а ящик для облаток просто из жести, тогда как слово Божие требует, чтобы он был серебряный.
— Неужели же у вас в приходе нет состоятельных особ, которые могли бы подарить церкви эти вещи, раз касса ее пуста?
— Никого нет… впрочем, я хочу сказать, никого, кроме… гм… уважаемой владелицы Хуллинге.
— Ну, в таком случае будем надеяться, что владелица Хуллинге знает свои обязанности, — решила госпожа Петерсон.
Глаза старого настоятеля заблестели. Он поднял свою рюмку за здоровье госпожи Петерсон, устремил взоры к небу и сказал:
— Как возблагодарить мне Бога за то, что он послал нам в Хуллингориод благороднейшую из женщин.
Все присутствующие выразили надежду, что госпожа Петерсон иногда пожелает оказать им честь и быть почетным и желательным гостем в их домах.
Госпожа Петерсон ответила, что если только ей позволят ее обязанности, то она сочтет за удовольствие и честь навещать их иногда. Кроме того они могут быть уверены, что если бы обязанность призывала ее и им грозила бы какая-нибудь опасность, то она всегда в какой угодно час дня и ночи будет на своем посту.
— Ах, тетя, навестите и меня, когда я заболею, — просила Лидия.
Госпожа Петерсон вздрогнула и прошептала:
— Конечно, мой бедный, дорогой дружок, но не говори про это громко!
Лидия бросилась в объятия жены настоятеля.
— Дядя сказал правду! Она действительно ангел! Она даже не хочет, чтобы кто-нибудь знал о добре, которое она делает…
Наконец все нашли, что уже поздно и встали.
— Завтра, вероятно, за вами приедет экипаж из Хуллинге, госпожа Петерсон? --спросил подпрапорщик.
— О, Боже сохрани! Мне и в голову не приходили такие претензии! Нет я найму лошадь отсюда в школу.
— Какое рвение к просвещению народа! Вы непременно должны быть членом школьного совета, госпожа Петерсон, — сказал помощник пастора.
— Очень вам благодарна, господин пастор, но на это у меня навряд ли хватит времени. При вашей любезности вы не должны налагать много других обязанностей на вашу новую акушерку, а то…
— Что… что… что вы говорите! Разве вы не госпожа Петерсон, которая унаследовала Хуллинге после старого Камерира?
— Что такое… что вы хотите сказать? Ну да, конечно, я Петерсон, та самая, которую назначили акушеркой для Хуллинге и Блустермола, которая будет жить в школьном доме и получать три кроны с достаточных и крону пятьдесят с бедных, дрова и полное содержание в школьном доме…