[182]НЕПОНЯТНЫЙ СОЮЗЪ.[1]
Прелестныя серебряныя звѣзды ясно свѣтлѣли на черномъ Аравійскомъ небѣ; пустыня вторила звонкое рыканіе льва и сердитый ревъ тигра; а вольные Арабы Іеміи, вблизи древнихъ развалинъ неизвѣстнаго города, спокойно лежали подъ шатрами своими, слушая сладкія восточныя повѣсти и дружелюбно поглаживая именитыхъ коней своихъ. Въ одномъ изъ шатровъ старый Абуфаръ продолжалъ повѣствованіе о необыкновенной встрѣчѣ въ жизни своей. Онъ говорилъ:
[183]
«И такъ путешественники, одушевленные святымъ усердіемъ, проходили знойные пески, направляя путь къ Меккѣ. Верблюды, корабли пустыни, важно тянулись въ пестромъ караванѣ и красивые кони, друзья Арабовъ, легко играли подъ статными метателями джерида. Между многими уроженцами далекихъ странъ я замѣтилъ одну чету и не спускалъ ее съ глазъ. Онъ и она составляли разительную противоположность, но были соединены тѣсно. Онъ изкривленъ, тяжелъ и черенъ, какъ уголь; она стройна, какъ пальма; легка, какъ благовонный дымъ алоя или душистой амвры, и бѣла, какъ пухъ лебединой..... Странное несходство и непонятная между обоими связь!... Онъ любилъ питаться грубыми яствами; она искала совсѣмъ другой пищи. Съ дикою алчностію пожиралъ онъ
[184]кровавыя мяса и глоталъ запрещеной напитокъ. Она напротивъ питалась только легкимъ сокомъ, или лучше сказать, ароматомъ плодовъ и растеній. И когда всѣ люди и верблюды съ жадностію бросались къ пустыннымъ водометамъ, она одна, съ непонятнымъ спокойствіемъ, ожидала окончанія суеты и, глотая издали одну свѣжесть, одну легкую алмазную пыль летящихъ струй, веселилась, какъ дитя, радужною игрою лучей въ водопадѣ. Никогда не видали ее алчущею, никогда не слыхали жалобъ ея на жажду и зной. Смиренно-терпѣливая, она насыщала гладъ, говоря о правдѣ, о добродѣтели, о чистотѣ, о высокой любви; а жажду утоляла повтореніемъ про себя сладкихъ стиховъ корана. Окутанная легкою, бѣлою, какъ она, одеждою изъ кисеи тонкой, какъ воздухъ, она казалась
[185]перломутовымъ облакомъ, которое пролетаетъ иногда по темно-синему небу нашей Іеміи.
Кроткая, какъ голубица, непорочная, какъ дѣва рая, и невинная, какъ дитя, она всегда любила ласкать дѣтей и, казалось, что будучи съ ними, становилась ими, а они ею. Онъ, тучный и неопрятный, спалъ безъ просыпу; она чистая, воздушная проводила и ночи безъ сна. Когда утренняя звѣзда зажигалась ясно, какъ жизнь новорожденнаго младенца, когда начиналъ дуть свѣжій вѣтерокъ, гоня передъ собою цѣлое море ароматовъ, свѣянныхъ съ цвѣшущихъ долинъ; тогда вдохновенные дервиши восклицали: «Вотъ часъ, въ который Господь призираетъ на землю и громко вопиіетъ, да услышатъ правду Божію судіи и пастыри народовъ земныхъ.» Сонливый ничего не слыхалъ; но она
[186]благоговѣйно становилась въ часъ сей на колѣни и молилась, какъ только можетъ молиться безтѣлесная. Мы никогда нс слыхали разговора ея...... Она не говорила понашему. Одинъ только онъ могъ понимать языкъ, которымъ она говорила. Иногда видали мы, какъ она указывала ему на разныя мѣста въ коранѣ. При омовеніи рукъ, на примѣръ, она открывала слѣдующій стихъ. «Правовѣрный, умывай руки семь разъ на день, но помни, что душа твоя должна быть въ 77 разъ чище седмерицею умытыхъ рукъ! Тако угодиши Богу: зане Богъ благъ и всемогущъ.» Безобразный читалъ и хмурился. Заходилъ ли разговоръ о Божествѣ и человѣкѣ: она указывала на то мѣсто, гдѣ пророкъ говоритъ: «Богъ шествуетъ между человѣкомъ и его сердцемъ.» И однажды, когда
[187]путешественники разсуждали, какъ надобно жить, она съ увѣренностію указала ему на извѣстный стихъ корана: «Человѣкь, когда ты родился на свѣтъ, тогда всѣ радовались, одинъ только ты плакалъ; живи такъ на свѣтѣ, чтобъ въ часъ смерти твоей всѣ плакали, одинъ бы только ты радовался!»
Такъ наводила оно его на всякое добро; но онъ не любилъ ее слушаться. Однако жь одинъ только онъ умѣлъ съ нею разговаривать, какъ свой съ своимъ, и на вопросъ: «кто она?» всегда отвѣчадъ: нездѣшняя. Онъ ее мучилъ и любилъ. Она много, много отъ него страдала, однако жь не могла съ нимъ разлучиться: чудно, но справедливо!
Наконецъ достигли Мекки, и безобразный, прежде, нежели зашелъ въ домъ молитвы, повлекъ свою прекрасную
[188]въ домъ пиры и разврата. Такъ онъ и скрылся отъ нашихъ глазъ. Молельщики исполнили долгъ и весело возвращались въ свои домы. Безобразный уже не возвращался... Послѣ (былъ слухъ), пресыщенный чрезмѣру брашнами, онъ гдѣ-то уснулъ и не пробуждался болѣе. Но она возвратилась и, какъ говорятъ, воспѣвая веселыя пѣсни, въ свое далекое отечество.»
Кто жь этоть онъ? и кто она? вопрошали нетерпѣливо юные слушатели: стройный Алманзоръ и стыдливая Лейла, у которой черныя очи сіяли влажнымъ огнемъ...... Ужь онь конечно не духъ, а она вѣрно не тѣло: такъ сказалъ старый Абуфаръ и замолчалъ.
Примѣчанія
- ↑ Въ непродолжительномъ времени выйдетъ полное собраніе аллегорій сего автора.
