Ганс Христиан Андерсен
правитьНепоколебимый оловянный солдат
правитьИсточник текста: Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И. Д. Сытина
Типо-лит. И. И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А. А. Федоров-Давыдов
Были однажды двадцать четыре оловянных солдата, всё родные братья, потому что происхождением своим все были обязаны одной оловянной ложке. Они держали ружья в руках и глядели прямо перед собой, и амуниция у них была красная с синей отделкой. Первое слово, которое они услыхали, когда над ними приподнялась крышка, и они появились на свет Божии, было: — «Оловянные солдаты!»…
Сказал это маленький мальчик, хлопая от радости в ладоши; он получил их в подарок в день своего рождения и сейчас же начал расставлять их на столе.
Один солдат походил на другого точь-в-точь; только тому, которого отливали последним, не хватило олова на ногу, но, несмотря на это, он стоял на одной ноге так же твердо, как остальные на двух, и замечательно то, что именно с ним и произошло удивительное происшествие.
На столе, где мальчик расставлял солдатиков, стояло много других игрушек; но больше всего бросался в глаза маленький, хорошенький картонный дворец. Через крошечные окна можно было заглянуть внутрь, в залы. Перед дворцом, вокруг осколочка зеркала, походившего на светлое озеро, стояли маленькие деревья; по озеру плавали, отражаясь в нем, восковые лебеди. Всё это было очень мило, но милее всех была крошечная дама, стоявшая на пороге в открытых дверях замка. Она была вырезана тоже из бумаги, но на ней была надета юбочка из тончайшего линобатиста и лиф из тоненькой, узенькой голубой ленточки, схваченной посредине блестящей розеткой, величиной в её лицо. Маленькая дама протягивала вперед обе ручки, потому что она была танцовщица, и поднимала одну ножку так высоко вверх, что оловянный солдат при всем желании не мог её найти и думал, что и у неё, как у него, всего-навсего только одна нога.
«Вот бы для меня подходящая жена была! — думал он. — Но она, кажется, очень благородного происхождения, живет в замке, а я в ящике, да и то не один, — нас там двадцать пять человек… Ей у нас, конечно, не место… А всё-таки нужно с ней познакомиться»…
И он растянулся во всю длину за табакеркой, стоявшей на столе, откуда он мог прекрасно наблюдать за маленькой благородной дамой, которая продолжала стоять на ноге, не теряя всё-таки при этом равновесия.
Когда настал вечер, солдат уложили в коробку, а в доме все улеглись спать.
Тогда игрушки сами стали играть в различные игры: в «гости едут», в «войну» и «бал». Солдаты гремели в коробке, потому что и им хотелось участвовать, в играх, но никак не могли приподнять крышку.
Ореховые щипцы кувыркались через голову, а грифель танцевал на грифельной доске. Поднялся такой шум, что канарейка проснулась и затрещала, но не просто, а стихами. Единственно кто не двигался с места, были оловянный солдат и танцовщица. Она стояла на цыпочках, протянув вперед обе ручки; а он всё так же твердо, непоколебимо стоял на своей ноге и ни на одну секунду не отрывал от неё глаз.
Наконец, часы пробили двенадцать, и — трах! — крышка табакерки отскочила; но в ней был не табак, а черный дьяволенок; в этом и состоял весь фокус.
— Эй, оловянный солдат, — крикнул он, — не пяль глаза на то, что тебя не касается!..
Но оловянный солдат сделал вид, что ничего не слышит.
— Ну, подожди же! Завтра увидишь! — сказал дьяволенок.
Когда наступило утро, и дети встали, оловянного солдата поставили на подоконник, и неизвестно, кто это сделал, — чертенок или сквозняк, — но только окно вдруг распахнулось, и солдат кубарем скатился вниз с третьего этажа. Страшный был это полет! Он поднял ногу вверх и, упав, застрял штыком между камнями мостовой. Горничная и мальчик сейчас же сбежали вниз, стали его искать и, хотя чуть-чуть не раздавили его, но всё-таки не нашли. Если бы оловянный солдат закричал: — «Я тут!» — они его, быть может, и увидали бы, но он счел неприличным кричать, потому что был в мундире.
Пошел дождь, сначала небольшой, потом всё больше, больше, наконец, проливной. Когда он перестал, прибежали сюда двое уличных мальчишек.
— Посмотри-ка, вон лежит оловянный солдатик! Давай прокатим его в лодке!
Они сделали из газетного листа лодку, посадили посредине солдата, и он покатил на всех парусах вниз по сточной канаве; мальчишки бежали рядом и хлопали в ладоши. Господи помилуй! Какие волны кругом хлестали, и какое бурное течение было! Да, но ведь был не дождь, а настоящий потоп. Бумажный челн вздымался и нырял и иногда кружился быстро-быстро; оловянный солдат дрожал, но оставался непоколебим, не менялся в лице, всё так же смотрел перед собой и держал наготове ружье. Вдруг лодка юркнула под длинный мост, в водосточную трубу; и сразу сделалось темно, как в коробке.
«Куда меня занесет? — думал солдат. — Да, без сомнения, это проделки чертенка… Ах, если бы рядом со мной здесь сидела маленькая дама! Пусть было бы темно, во сто раз темнее, и то бы ничего»…
Внезапно выскочила водяная крыса, жившая под мостом у сточной канавы.
— А паспорт у тебя есть? — крикнула крыса. — Подавай сюда паспорт!
Но оловянный солдат молчал и только крепче сжимал свое ружье.
Лодка мчалась вперед, а крыса ее нагоняла. Ууу! Как она лязгала зубами и кричала соломинкам и стружкам: — «Держите его! Держите! Он не заплатил пошлины! Он не показал паспорта!»
Но течение всё ускорялось; оловянный солдат видел, как уже в конце трубы начинало светлеть, слышал впереди себя страшный шум, который мог испугать самого отчаянного, самого храброго человека. Вообразите себе: там, где кончалась труба, сточная канава примыкала к большому каналу, и выехать в него оловянному солдату было бы так же опасно, как нам попасть в огромный водопад.
Задержать лодку уже не было никакой возможности, она мчалась вперед, и оловянный солдат старался держаться как можно прямее; никто не мог бы упрекнуть его, что он сморгнул хоть одним глазом. Лодка перевернулась три-четыре раза и до краев наполнилась водой. Последний час его настал. Оловянный солдат уже стоял но горло в воде, а челн погружался всё глубже и глубже, бумага размокла; вода хлынула над головой солдатика. В последний раз мелькнул перед ним образ хорошенькой маленькой танцовщицы, и в ушах прозвучало:
Прощай, о, храбрый воин!
От смерти не уйдешь!
Бумага прорвалась, и оловянный солдат пошел ко дну, но в эту минуту был проглочен большой рыбой. Ууу! Какая темь царила в рыбьем желудке! Там было гораздо темнее, чем в трубе, и вдобавок страшно тесно. Но оловянный солдат оставался тверд и непоколебим и лежал, растянувшись во всю длину, не выпуская из рук своего ружья. Рыба металась из стороны в сторону, проделывая самые ужасные движения, но, наконец, затихла… Вдруг ее прорезало точно молнией, стало светло, и чей-то голос громко сказал: — «Оловянный солдат!»
Оказывается, что рыбу поймали, снесли на рынок, продали, и она попала в кухню, где кухарка разрезала ее большим ножом. Она двумя пальцами схватила солдата поперек тела и понесла его в комнату, где всем хотелось посмотреть на этого замечательного человека, побывавшего в желудке у рыбы; но сам оловянный солдат вовсе не гордился. Его поставили на стол и вдруг… Нет, чего-чего только не бывает на свете!.. Оказалось, что он опять был в той же самой комнате, в которой находился прежде; он увидел тех же детей, и ту же игрушку, стоявшую на столе, — дивный замок с хорошенькой танцовщицей. Она всё еще продолжала стоять на одной ноге, а другую высоко поднимала в воздух, — у неё был тоже непоколебимый характер. Это тронуло оловянного солдата так, что он чуть не заплакал оловянными слезами, но мужчины не плачут. Он глядел на нее, но она ничего не говорила.
Тогда один из мальчиков вдруг схватил солдата и бросил его в печь без всякой видимой к тому причины; конечно, это были только проделки чертенка в табакерке. Оловянный солдат стоял ярко освещенный и чувствовал страшный жар; но жег ли его настоящий огонь или огонь любви, он не знал. Краска с него слезла, и случилось ли это во время путешествия или виной тому были тяжелые испытания, никто не мог сказать.
Солдат глядел на танцовщицу, и тут и она взглянула на него, и он почувствовал, что тает; но твердо и непоколебимо он продолжал стоять с ружьем в руках. Отворили дверь, ветер подхватил танцовщицу, и, подобно сильфиде, она влетела в печку к оловянному солдату, вспыхнула, и её не стало… Оловянный солдат растаял, и на следующий день, выгребая золу, горничная нашла вместо него маленькое оловянное сердце. А от танцовщицы осталась только блестящая пряжка, обуглившаяся дочерна.
