На манёврах (Ивченко)/ДО
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| На маневрахъ : Картинки военнаго быта |
| Источникъ: Ивченко В. Я. Всѣ цвѣта радуги. — СПб.: Типографія А. С. Суворина, 1904. — С. 233. |
I
правитьНесмотря на то, что было еще далеко до конца августа, осень явно стала предъявлять свои права: небо поблѣднѣло, какъ дѣвушка, которой не удалось выйти замужъ; тяжелыя сѣрыя, а иногда и черныя тучи набѣгали на него, и все чаще и чаще изъ ихъ низко спускавшихся лохмотьевъ падали на сырую землю новыя слезы, все больше и больше напитывая ее влагой. По утрамъ и по вечерамъ становилось холодно, такъ что люди зябли во время дневокъ въ своихъ парусиновыхъ палаткахъ и лѣтней формѣ одежды.
Да и все лѣто было на рѣдкость холодное и дождливое. Бываютъ такія непріятныя полосы въ южной погодѣ, и, какъ нарочно, въ этомъ неудачномъ году войскамъ нашего округа были назначены очень сложные и очень продолжительные маневры.
Въ эти осенніе дни августа маневры, къ счастью, подходили уже къ концу: только еще нѣсколько дней осталось до страстно желаннаго всѣми «отбоя», когда можно будетъ наконецъ вернуться по своимъ селамъ, весямъ и градамъ, стать по зимнимъ квартирамъ и, вмѣсто всѣмъ надоѣвшихъ строевыхъ занятій, маршей и стрѣльбы, заняться мирнымъ преподаваніемъ «словесности» въ теплыхъ закрытыхъ помѣщеніяхъ.
Но въ эти нѣсколько дней предстояло сдѣлать еще немало. Командующій войсками былъ не изъ тѣхъ генераловъ, которые любятъ шутить и давать поблажки войскамъ. Онъ былъ вездѣсущъ, какъ воздухъ проникая въ малѣйшія поры военнаго организма; онъ былъ вездѣ и всюду, появляясь внезапно тамъ, гдѣ его никакъ ужъ не ожидали, и внезапно же исчезая оттуда, гдѣ предполагалось, что онъ задержится надолго. А тамъ, гдѣ его не было, во всякомъ случаѣ, присутствовалъ его духъ, живительный и бодрый, какъ весенній воздухъ, но и столь же утомительный, какъ онъ.
Отъ генерала до послѣдняго кашевара всѣ трепетали при одной мысли о возможности появленія въ части командующаго войсками, а послѣ маневровъ съ безпокойно-болѣзненнымъ чувствомъ ожидали его приказа по округу. Въ этихъ приказахъ, всегда написанныхъ сильнымъ языкомъ, короткими фразами въ своеобразномъ стилѣ, воздавалось коемуждо по дѣломъ его, не стѣсняясь ни чиномъ, ни званіемъ, ни положеніемъ тѣхъ, кто въ нихъ цитировался.
Командиръ нашего драгунскаго полка, добродушнѣйшій и довольно лѣнивый грузинскій князь, любившій поѣсть и въ особенности выпить въ доброй компаніи со своими офицерами, очень боялся суроваго командующаго войсками, который не упускалъ случая его допекать.
Впрочемъ, командующій войсками относился къ нему довольно снисходительно и ограничивался насмѣшливыми или ядовитыми замѣчаніями, скорѣе шутливаго характера.
Генералъ называлъ нашего князя не командиромъ полка, а «шефомъ». Князь очень обижался этимъ прозвищемъ, потому что подъ нимъ скрывался намекъ на то, что князь «царствуетъ, но не управляетъ».
При всемъ своемъ восточномъ добродушіи, князь былъ очень самолюбивъ и вспыльчивъ. И однажды у него съ генераломъ вышла стычка.
Генералъ внезапно пріѣхалъ въ лагерное расположеніе полка въ то время, когда думали, что онъ находится въ своей «метрополіи», такъ какъ было извѣстно, что командующій войсками выѣхалъ по желѣзной дорогѣ въ губернскій городъ. Князь благодушествовалъ за обѣдомъ, окруживъ себя офицерами, среди которыхъ было много грузинъ, потому что полкъ переведенъ былъ въ округъ не очень давно съ Кавказа.
Полковой командиръ съ офицерами вспоминали свою далекую родину, сидя вокругъ стола. Подавали пловъ, который великолѣпно готовилъ поваръ-имеретинъ, вывезенный княземъ съ Кавказа. Потомъ ѣли шашлыкъ на вертелѣ, посыпанный барбарисомъ, и все это обильно запивали добрымъ кахетинскимъ, только что наканунѣ доставленнымъ въ лагерь однимъ изъ кавказскихъ пріятелей князя, тифлисскимъ виноторговцемъ.
Офицеры пѣли «мравалжаміе» — таково ужъ свойство кахетинскаго вина, которое, когда начинаетъ дѣйствовать, всегда вызываетъ изъ гортаней его потребителей эту сладкую для грузинскаго сердца пѣсню.
Какъ вдругъ двери барака отворились, и въ нихъ вбѣжалъ запыхавшійся вѣстовой.
— Ваше сіятельство! — крикнулъ онъ, обращаясь къ командиру.
— Ну, что тебѣ? Господа, потише, я ничего не слышу.
Пѣніе прекратилось.
— Ваше сіятельство! Его благородіе дежурный офицеръ прислали меня къ вашему сіятельству…
— Вижу, да въ чемъ дѣло?
— Такъ что его высокопревосходительство командующій войсками изволили пріѣхать въ лагерное расположеніе и просятъ ваше сіятельство пожаловать къ караульной палаткѣ.
— Скажи пожалуйста! — это было любимой поговоркой князя, когда онъ былъ взволнованъ. — Скажи пожалуйста, — вытаращивъ глаза, проговорилъ онъ. — Да вѣдь его не было, онъ уѣхалъ?
— Такъ точно, а теперь пріѣхамши, — отрапортовалъ вѣстовой.
— Ступай, сейчасъ буду.
Вѣстовой круто повернулся и вышелъ, а князь все еще не могъ прійти въ себя отъ изумленія.
— Нѣтъ, скажи пожалуйста! — волновался онъ. — Жить невозможно въ этомъ округѣ! Ни ѣсть, ни пить, ни спать.
Князь въ особенности обижался, когда ему мѣшали въ полномъ спокойствіи окончить трапезу. Однако, дѣлать было нечего — надо было идти.
Командующій войсками встрѣтилъ князя любезной улыбкой:
— Здравствуйте, князь! Я вамъ, кажется, помѣшалъ? Вы обѣдали?
— Да, обѣдалъ, ваше высокопревосходительство, — съ еле-скрытымъ раздраженіемъ въ голосѣ отвѣтилъ князь.
— Ну, простите старика.
— Помилуйте…
— Я знаю, что всегда я не во-время. То попадаю, когда вы кушаете, то когда отлучаетесь въ городъ, то когда спите.
— Когда сплю?
— Да. Прошлою ночью я былъ у васъ и обошелъ коновязи и кухню. Вамъ не докладывали?
— Какъ же, какъ же, докладывали! — смутившись отвѣтилъ князь, вспомнивъ, что что-то такое, дѣйствительно, какъ будто и было.
— Нашелъ большіе безпорядки, — продолжалъ генералъ.
— Да? — такъ наивно удивился князь, что командующій войсками улыбнулся.
— Да, представьте себѣ! Лошади привязаны слишкомъ тѣсно другъ къ другу.
— Да? — опять спросилъ князь, видимо заинтересовавшись.
— Вообразите! Вслѣдствіе этого часто бьютъ другъ друга, много раскованныхъ, чистятся плохо.
И по мѣрѣ того, какъ командующій войсками говорилъ, перечисляя упущенія, благодушное его настроеніе проходило, и онъ начиналъ раздражаться. Голосъ его становился суровѣе. Начиналъ раздражаться и князь. Такъ у нихъ всегда кончались подобныя встрѣчи.
— А хлѣбъ у васъ не выпекается. Иногда — съ закаломъ. Слѣдуетъ обратить на это вниманіе. Мнѣ очень жаль, шефъ, что я вамъ долженъ это говорить, но, повидимому, вы не посѣщаете лагернаго расположенія вашего полка?
Какъ всегда это бываетъ съ грузинами, князь вдругъ, неожиданно для самого себя, вскипѣлъ.
— Нѣтъ, ваше высокопревосходительство, не посѣщаю, — рѣзко отвѣтилъ онъ.
Генералъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него сквозь свои круглыя очки.
— Почему? — отрывисто спросилъ онъ. — Такъ, можетъ быть, за васъ это кто-нибудь дѣлаетъ?
— Какъ же, дѣлаетъ! Конечно!
— Любопытно, кто же это? Можетъ быть, эскадронный вахмистръ?
— Скажи, пожалуйста! Зачѣмъ вахмистръ? Мнѣ не надо вахмистра, когда у меня есть такой командующій войсками, который все дѣлаетъ и за вахмистра, и за офицера, и за командира, — запальчиво отвѣтилъ князь. — Я спокоенъ! я спокоенъ! У меня въ полку порядокъ! Зачѣмъ, скажи пожалуйста, я буду себя безпокоить ночью, когда знаю, что за меня командующій войсками ходитъ по пекарнямъ и коновязямъ? Я могу спать, потому что я спокоенъ! И днемъ, и ночью вы наводите у меня порядки, причемъ же я тутъ?
Это было до того неожиданно, что генералъ раскрылъ ротъ и вытаращилъ глаза, да такъ съ открытымъ ртомъ и вытаращенными глазами и остался.
Порывъ у князя прошелъ, и онъ немедленно смутился.
— Ваше высокопревосходительство… — началъ онъ уже въ мягкомъ тонѣ.
Командующій войсками пришелъ въ себя.
— Нѣтъ, нѣтъ, ничего… вы правы. Спите спокойно, шефъ. Я буду за васъ бодрствовать. Вы не кончили обѣдъ? Пожалуйста, ступайте, продолжайте. Ничего, ничего, ступайте.
Генералъ круто повернулъ ему спину и быстрыми шагами удалился.
Князь стоялъ растерянный.
Доложили, что генералъ уѣхалъ. Съ свойственнымъ ему грузинскимъ легкомысліемъ, князь отправился допивать кахетинское вино, и уже черезъ полчаса изъ столоваго барака разносились по лагерю торжественные звуки «мравалжаміе».
II
правитьМы думали, что столкновеніе это будетъ имѣть тяжелыя послѣдствія для нашего милаго князя, но какъ будто ничего не было; маневры продолжались, и князь съ генераломъ свидѣлись на другой же день, когда командующимъ войсками былъ назначенъ смотръ кавалеріи сѣвернаго отряда. Князь, верхомъ на великолѣпномъ карабахскомъ конѣ, на которомъ онъ дивно сидѣлъ и лихо ѣздилъ, былъ прямо молодецъ-молодцомъ.
Сначала была продѣлана ломка фронта, потомъ полковое ученіе. Все прошло прекрасно.
Генералъ приказалъ пустить полкъ въ атаку. Князь отсалютовалъ шашкой и подскакалъ къ полку галопомъ. Громовымъ голосомъ скомандовалъ онъ построеніе полка фронтомъ, отвелъ свои шесть эскадроновъ на далекое отъ командующаго войсками разстояніе, повернулъ полкъ по-эскадронно налѣво кругомъ.
— Полкъ, съ мѣста въ карьеръ. Маршъ-маршъ! — крикнулъ онъ.
Эскадронные командиры повторили команду, а трубачи проиграли короткій, отрывистый сигналъ.
Кавалерійская масса дрогнула; люди взяли шашки въ атаку, лошади фыркали, и всѣ шесть эскадроновъ, точно по волшебству, снялись съ мѣста.
Князь взялъ направленіе прямо на генерала, окруженнаго штабомъ и свитой.
Какъ только конница двинулась въ путь, густая, непроницаемая завѣса пыли клубами облаковъ окутала несущееся вскачь войско. Слышенъ былъ лишь глухой топотъ копытъ, да позвякиванье шашечныхъ ноженъ о стремена. Не въ далекомъ разстояніи отъ начальствующихъ князь далъ сигналъ.
И вдругъ все смолкло.
Облако пыли разсѣялось, и черезъ минуту передъ изумленными глазами генерала открылось необыкновенное зрѣлище: конница, въ стройныхъ рядахъ, стояла спѣшенной. Это было сдѣлано въ мгновеніе ока, тихо, спокойно, безъ сутолоки, какъ театральный эффектъ во время «чистой перемѣны».
Генералъ былъ такъ изумленъ, что даже ахнулъ.
Чистота выполненія и быстрота, съ которой почти на его глазахъ кавалерія превратилась въ пѣхоту, привели генерала въ неподдѣльный восторгъ.
— Вотъ это лихо! Лихо! Ай да князь! Дайте-ка я обниму васъ, да поцѣлую, — проговорилъ онъ послѣ смотра, подойдя къ князю, сіявшему отъ удовольствія и гордости.
Повидимому, вчерашній инцидентъ было совершенно забытъ обѣими сторонами.
Конечно, послѣ смотра состоялся завтракъ, на которомъ присутствовалъ и генералъ. Много ѣли, но еще больше пили; потомъ, когда генералъ уѣхалъ, пѣли «мравалжаміе», произносили тосты и цѣловались.
Потомъ играли въ винтъ: командиръ полка, одинъ изъ эскадронныхъ командировъ, эстандартъ-юнкеръ, который ждалъ на-дняхъ производства въ офицеры, и недавно выпущенный изъ академіи генеральнаго штаба молодой подполковникъ, назначенный присутствовать на маневрахъ въ качествѣ посредника при отрядѣ, общее командованіе которымъ было поручено князю.
Князь очень любилъ играть въ винтъ, хотя игралъ плохо и пускалъ въ ходъ свою восточную фантазію. Если партнеръ объявлялъ пики, а у князя было хотя бы двѣ маленькихъ пики, то онъ сразу объявлялъ пять пикъ, а купивъ еще одну пику, категорически заявлялъ шлемъ и безжалостно ремизилъ себя и партнера. При этомъ онъ ужасно горячился и, будучи отъ природы добродушнымъ и тароватымъ, въ винтѣ доходилъ чуть не до брани и ужасно волновался, когда проигрывалъ какой-нибудь рубль. Юнкеръ-баронъ игралъ выдержанно, спокойно, съ методичностью и педантизмомъ остзейскаго нѣмца и на фантазіи князя всегда отвѣчалъ «пассъ», чѣмъ приводилъ того въ неистовство. Эскадронный командиръ всѣхъ «подсиживалъ» и срывалъ хорошія игры, а «посредникъ», котораго за глаза очень не любили въ отрядѣ за его «ученость» и «надоѣдливость» и называли «моментомъ», старался и въ игрѣ рѣшать какія-то тактическія задачи и, съ ученымъ видомъ знатока, выдумывалъ такія мудреныя комбинаціи, которыхъ не сумѣлъ бы благополучно разрѣшить и самый величайшій стратегъ въ мірѣ. При такомъ составѣ партіи одинъ только эскадронный командиръ оказался въ выигрышѣ, и когда винтъ кончился, спокойно ушелъ, забравъ около десяти рублей.
III
правитьНа слѣдующее утро былъ назначенъ отрядный маневръ кавалеріи.
Вечеромъ послѣ обѣда князь, проникшись, вѣроятно, убѣжденіями генерала, а можетъ быть и отъ нечего дѣлать, сталъ обходить расположеніе полка, чтобы убѣдиться, все ли въ порядкѣ.
Погода продолжала оставаться сухою и даже потеплѣла настолько, что въ баракахъ были открыты окна.
У открытаго окна лазаретнаго барака сидѣлъ полковой фельдшеръ, большой любитель поэзіи: извѣстно, что всѣ фельдшера и писаря — большіе любители поэзіи и даже сами сочиняютъ стихи.
Фельдшеръ Ферапонтовъ, съ бѣлокурыми усиками, курчавыми волосами, особенно сильно вившимися у его висковъ, и голубыми глазами, увлекся на этотъ разъ чтеніемъ Лермонтова. Прочитавъ нѣсколько строфъ, онъ перебиралъ струны гитары и сопровождалъ чтеніе звуками. Выходило нѣчто вродѣ мелодекламаціи.
Вдругъ впереди мелькнули двое,
И больше… выстрѣлъ… что такое?
— читалъ фельдшеръ и заканчивалъ очень эффектно этотъ вопросъ двумя сильными арпеджіо:
И дикій крикъ и стонъ глухой
Промчались въ глубинѣ долины.
Недолго продолжался бой:
Бѣжали робкіе грузины.
Здѣсь слѣдовало тремоло, заканчивавшееся слабымъ, безсильнымъ аккордомъ:
Слова умолкли въ отдаленьи,
Вслѣдъ за звукомъ умеръ звукъ.
— и князь, проходившій какъ-разъ мимо окна фельдшера, имѣлъ несчастье услыхать послѣднія слова фельдшера.
Князь вспыхнулъ.
Подойдя къ окну вплотную, онъ грозно крикнулъ:
— Ферапонтовъ!
Гитара со стономъ упала на полъ, струны жалобно зазвучали, а фельдшеръ вытянулся во весь свой маленькій ростъ:
— Чего изволите, ваше сіятельство?
— Что это ты за глупости сейчасъ читалъ, да еще во весь голосъ?
Фельдшеръ оторопѣлъ.
— Это я «Демона» читалъ, ваше сіятельство.
— И тамъ написано: «бѣжали робкіе грузины?»
— Такъ точно.
— Покажи сюда книгу!
Фельдшеръ подалъ князю черезъ окно книгу.
— Скажи пожалуйста! — пожавъ плечами, проговорилъ князь, убѣдившись въ наличности этихъ словъ. — Это клевета! Это насмѣшка! Какъ могла пропустить цензура такую вещь?..
И вдругъ, по свойственному ему обыкновенію, освирѣпѣлъ:
— Сколько я разъ тебѣ говорилъ, чтобы этихъ кудрей не было! — закричалъ онъ, указывая пальцемъ на бѣлокурые волосы фельдшера. — Остричься подъ гребенку! Скажи пожалуйста, какой франтъ съ гитарой! Да сказать старшему врачу, чтобы… что я тебя приказалъ арестовать послѣ маневровъ. Скажи пожалуйста! Кудри и дурацкую гитару завелъ!
— Это отъ природы, ваше сіятельство, — робко заявилъ фельдшеръ.
— Гитара отъ природы? — крикнулъ князь, выходя изъ себя.
— Никакъ нѣтъ, кудри… т.-е. волосы…
— Я тебѣ покажу… отъ природы! — продолжалъ волноваться князь. — Чтобы ничего этого не было впредь! И возьми назадъ свою книжку.
Князь такъ же скоро отходилъ, какъ и закипалъ.
Отойдя отъ окна, онъ уже довольно мягкимъ тономъ сказалъ несчастному, напуганному Ферапонтову:
— Чѣмъ читать всякіе стихи, взялъ бы что-нибудь полезное, ежели ужъ такая любовь къ чтенію… Ну, Дюма что ли «Трехъ мушкатеровъ», напримѣръ. И интересно, и прилично, и назидательно. A еще лучше занимался бы своимъ дѣломъ, а не стихами и гитарой.
Онъ пошелъ дальше.
Но неосторожныя слова лермонтовской поэмы все еще продолжали волновать его.
— Нѣтъ, скажи пожалуйста! — ворчалъ онъ, — «робкіе грузины»! И вотъ, такія свѣдѣнія распространяются въ русскомъ народѣ. Ну, какое уваженіе можетъ имѣть послѣ этого Ферапонтовъ къ своему командиру?
Смеркалось.
Юнкеръ сидѣлъ у своей палатки, курилъ папиросу и пѣлъ:
Коперникъ круглый годъ трудился,
Чтобъ доказать земли вращенье.
Дуракъ! Зачѣмъ онъ не напился —
Тогда бы не было сомнѣнья![1]
Онъ повторялъ этотъ куплетъ нѣсколько разъ, очевидно машинально, думая совсѣмъ о другомъ.
Въ темнотѣ августовскаго вечера ни лица, ни фигуры его не было видно. Только красный огонекъ папиросы, точно уголекъ потухшаго костра, указывалъ мѣсто, гдѣ онъ сидѣлъ.
«Ну, этотъ поетъ; по крайней мѣрѣ, въ его пѣснѣ нѣтъ ничего обиднаго для порядочныхъ людей», — подумалъ князь и подошелъ къ юнкеру.
Тотъ быстро вскочилъ.
— Садитесь, садитесь… И я къ вамъ подсяду. Кто такой этотъ Куперникъ? — спросилъ князь. — Это нашъ подрядчикъ фуража? Солдаты удивительный народъ: уже сложили про него пѣсню. И вѣдь вѣрно! Всегда пьянъ этотъ Куперникъ, хотя и жидъ.
— Ваше сіятельство! — смущенно проговорилъ юнкеръ. — Это не солдаты сложили пѣсню. Это у насъ въ училищѣ пѣли.
— Такъ развѣ и у васъ былъ Куперникъ?
— Никакъ нѣтъ! Это объ астрологѣ Коперникѣ поется. Объ астрологѣ или астрономѣ, я всегда путаю.
— Что же сдѣлалъ этотъ астрологъ?
— Открылъ, будто бы, вращеніе земли.
Князь засмѣялся.
— Это вѣрно! Я и самъ открылъ бы это вращеніе послѣ бутылки кахетинскаго вина. Да, вотъ что! Поѣзжайте-ка, баронъ, въ сосѣднюю деревню, тамъ должно быть штабъ начальника дивизіи, да спросите тамъ диспозицію на завтрашній день. Не знаю, почему не прислали? Это все «моменты» генеральнаго штаба путаютъ. Очень ужъ учены! Какъ будто въ военномъ дѣлѣ ученые нужны! Нашъ, напримѣръ, подполковникъ-то! Надоѣлъ до смерти съ своими картами, планами и объясненіями. Какъ будто мы безъ него не знаемъ, куда идти, что дѣлать…
— Онъ и офицерамъ надоѣлъ ужасно, — поддержалъ командира баронъ. — «Тактическая единица», «рѣшительный моментъ боя» и прочее. Все единица, да единица, моментъ, да моментъ… Просто не знаешь, какъ отъ него избавиться.
Командиръ ушелъ. Проходя мимо палатки, онъ увидѣлъ два темныхъ силуэта — унтеръ-офицера своего полка и урядника казачьей сотни, прикомандированной къ кавалерійскому отряду, которымъ онъ командовалъ на маневрахъ.
— Здорово, ребята, — сказалъ онъ и скрылся въ ночной тьмѣ.
— Здравія желаемъ, ваше сіятельство! — крикнули они ему въ отвѣтъ.
Баронъ приказалъ своему вѣстовому сѣдлать лошадь, чтобы ѣхать въ штабъ начальника дивизіи, а самъ сталъ приводить въ порядокъ одежду и снова запѣлъ про Коперника.
Черезъ нѣсколько минутъ ему подвели осѣдланную лошадь.
Унтеръ-офицеръ, который называлъ юнкера «вашимъ благородіемъ», потому что чувствовалъ въ немъ будущаго офицера, но относился къ нему съ нѣкоторой свободой обращенія, потому что видѣлъ въ немъ пока только юнкера, подошелъ къ нему и сказалъ:
— Вотъ, ваше благородіе, слышали мы, стоючи здѣсь съ Гаврилычемъ, — онъ указалъ на казачьяго урядника, — какъ полка командиръ желали бы избавиться отъ «посредственника».
— Отъ посредника, ты хочешь сказать?
— Такъ точно, отъ «момента», — пояснилъ свою мысль унтеръ-офицеръ.
— Да, такъ что же?
— Такъ вотъ Гаврилычъ говоритъ, что можно.
— Что можно-то?
— Да, стало быть, сбыть его съ рукъ, моментательно. Еще сколько денъ придется съ нимъ путаться до конца маневровъ. Утомилъ онъ господъ, это вѣрно. Кажное движеніе полка разъясняетъ. Господамъ отдохнуть хочется, а онъ все объясняетъ, а господамъ корнетамъ и поручикамъ дѣваться некуда, потому онъ какъ никакъ — подполковникъ. A то еще вчера, въ столовой, игру какую-то на типографической картѣ затѣялъ…
— На топографической, ты хочешь сказать.
— Ужъ про то не знаю. Господа въ стосъ хотѣли перекинуться, а онъ водитъ пальцемъ по картѣ этой самой, да причитываетъ: «моментъ боя, да моментъ боя», дислокація, да диспозиція…
— Сдать его можно, — мрачно замѣтилъ высокій урядникъ.
— То-есть, какъ это сдать? — не понялъ юнкеръ.
— Такъ што, въ плѣнъ сдать, — повторялъ урядникъ.
Эта мысль показалась такъ забавной барону, что онъ громко расхохотался, несмотря на всю свою нѣмецкую корректность и педантизмъ, и тутъ же сымпровизировалъ новый куплетъ:
«Моментъ» ужасно надоѣлъ!
Насталъ его теперь предѣлъ:
Онъ казаками сданъ ужъ въ плѣнъ…
Баронъ никакъ не могъ подобрать слѣдующей риѳмы и, немного сконфузившись, быстро вскочилъ въ сѣдло и исчезъ подъ покровомъ ночи.
Унтеръ-офицеръ съ урядникомъ ушли въ палатку сговориться, какъ слѣдуетъ, о «сдачѣ» «момента».
Баронъ тщетно проплуталъ всю ночь, переѣзжая изъ одной деревни въ другою въ поискахъ за штабомъ начальника дивизіи.
Въ пять часовъ утра должны были начаться «враждебныя дѣйствія» сѣвернаго и южнаго отряда по пушечному сигналу. Южный отрядъ, враги, отличались отъ сѣвернаго бѣлыми чехлами на шапкахъ. Никакихъ слѣдовъ штаба баронъ не могъ найти. Не найти того, что предписано, считается для военнаго человѣка позорнымъ, но баронъ ничего не могъ подѣлать и съ отчаяніемъ въ душѣ, низко повѣсивъ голову, возвращался на уставшемъ конѣ къ своему полку, раздумывая о томъ, что онъ скажетъ князю, который, оставшись безъ диспозиціи боя, назначеннаго ввечеру слѣдующаго дня, конечно, освирѣпѣетъ.
Въ концѣ концовъ, баронъ подъ гнетомъ этихъ тяжелыхъ мыслей окончательно сбился съ дороги и шелъ уже на волю судьбы и инстинкта коня, предоставивъ послѣднему выбираться, какъ самъ знаетъ. Юнкеръ рѣшительно не узнавалъ теперь мѣстности, и одно время ему даже показалось, что онъ не на маневрахъ, а на настоящей войнѣ, въ незнакомой ему непріятельской землѣ. И ему стало вдругъ жутко. Онъ немножко прозябъ, а въ желудкѣ чувствовалъ голодъ. Ѣхалъ онъ не то по степи, не то по пашнѣ: конь его ежеминутно спотыкался въ какія-то рытвины, а однажды чуть не сорвался въ оврагъ и не выбилъ изъ сѣдла своего ѣздока.
Небо свѣтлѣло, и въ этой бѣлесоватой тьмѣ предразсвѣтныхъ сумерекъ очертанія предметовъ стали еще мутнѣе, еще расплывчатѣе, еще неопредѣленнѣе. Блекли звѣзды одна за другою, и какія-то водянистыя, желтоватыя полосы ложились вдоль хмураго, сѣраго неба. Тамъ, за этимъ сѣрымъ, какъ больничное одѣяло, пологомъ, лѣниво приготовлялось вставать съ своего осенняго ложа блѣдное солнце. Пробѣжалъ вѣтерокъ, и дрожь пробрала юнкера. Доносимые этимъ вѣтромъ, гдѣ-то далеко, заглушенно раздались звуки собачьяго лая. Какая-нибудь деревня близко! Вдали прогремѣла пушка. Непріятельскія дѣйствія должны начаться, а баронъ все еще блуждаетъ въ бѣлесоватой тьмѣ по невѣдомымъ странамъ.
Впереди, прямо передъ нимъ, мелькнулъ огонекъ. Не то угли потухшаго костра, не то освѣщенное окно хаты. Какъ разобрать въ этомъ полумракѣ, полусвѣтѣ? Да юнкеръ и не разбирался, весь занятый думами о свиданіи съ командиромъ, которое рано или поздно должно же было состояться.
И вдругъ, казалось, совсѣмъ близко, раздалось пѣніе:
Поѣхалъ далече казакъ на чужбину
На добромъ конѣ ворономъ.
Свою онъ краину на вѣки покинулъ —
Ему не вернуться въ отеческій домъ.
Напрасно казачка его молодая
И утро и вечеръ на сѣверъ глядитъ.
Все ждетъ-поджидаетъ съ далекаго края:
Когда-то къ ней милый казакъ прилетитъ…
Далеко отсюда, гдѣ вьются метели,
Трескучи морозы трещатъ,
Гдѣ сдвинулись дружно и сосны, и ели,
Казачія кости лежатъ…[2]
Меломанъ въ душѣ, юнкеръ заслушался этой грустной пѣсни, которую пѣлъ какой-то задушевный голосъ.
Свѣтало, и блѣдныя сумерки смѣнились блѣднымъ разсвѣтомъ. Баронъ очнулся. Передъ нимъ была околица деревни, у околицы хата, а у хаты стоялъ казачій разъѣздъ.
Но казаки были не его отряда, не донскіе, а кавказскіе, въ черкескахъ и папахахъ, принадлежавшіе къ южному, непріятельскому отряду.
Баронъ тутъ только очнулся.
Круто повернувъ своего коня, онъ приготовился удирать. Но не тутъ-то было. Въ мгновеніе ока казаки окружили его, схватили его лошадь подъ уздцы и приготовились ссадить его съ сѣдла.
— Въ плѣну, юнкеръ! — кричали они. — Врешь, братъ, не уйдешь! Слѣзай, слѣзай…
Но баронъ, совершенно растерявшійся въ первую минуту, сталъ приходить въ себя.
На умъ ему пришла отличная идея.
«Что, въ самомъ дѣлѣ, не настоящая же эта война, чортъ возьми, и, къ счастью, отъ позора быть взятымъ въ плѣнъ легко избавиться», — подумалъ онъ.
— Стойте, братцы! — крикнулъ онъ казакамъ. — Урядникъ, пусти поводъ. Ей-Богу не стану удирать, да и вы всегда меня догоните, чортъ васъ возьми, въ самомъ дѣлѣ!
Урядникъ бросилъ поводъ, но казачій разъѣздъ вплотную окружилъ его.
— Сказывай, въ чемъ твое дѣло? — заявилъ урядникъ.
— А вотъ въ чемъ. Я вамъ дамъ цѣлковый, а вы меня отпустите по добру по здорову. Согласны?
— Цѣлковый? — въ задумчивости проговорилъ урядникъ. — А что-жъ, братцы, за цѣлковый можно!
— Мало! — хмуро возразилъ уряднику приказный, съ одной бѣлой нашивкой на голубыхъ погонахъ, съ желтыми буквами. — Пущай на два раскошеливается. Тогда отпустимъ на всѣ четыре стороны.
Но экономный баронъ возмутился и сталъ торговаться.
— Ишь, черти, — два цѣлковыхъ! — горячо говорилъ онъ. — Не дамъ два цѣлковыхъ! Держите меня въ плѣну хоть до самаго конца. Вашу же кашу буду ѣсть, не можете же вы морить меня съ голоду? А то вѣдь я и пожалуюсь.
Повидимому, эти соображенія подѣйствовали на казаковъ.
— Отпустимъ плѣннаго за цѣлковый? — предложилъ урядникъ. — Что съ нимъ зря валандаться — еще кормить и поить надо, а цѣлковый, и то сказать, на полу не валяется…
— Песъ съ нимъ, пущай ѣдетъ! — согласились казаки.
— Давай цѣлковый!
Юнкеръ полѣзъ за рублемъ въ карманъ своихъ узкихъ, какъ трико, рейтузъ и, аккуратно вынувъ бумажный рубль изъ кошелька, подалъ его уряднику.
— Счастливо оставаться, военноплѣнникъ, — крикнулъ ему урядникъ и выпустилъ поводья лошади.
Но баронъ не зналъ, куда ему ѣхать.
— А что, братцы, — сказалъ онъ, — гдѣ лагерь драгунскаго полка?
— Заплутался, видно?
— Заплутался.
— Казарѣзовъ! — обратился урядникъ къ одному изъ казаковъ. — Проводи господина юнкера, на чай, поди, дастъ.
— Что-жъ можно! — согласился Казарѣзовъ.
Они отправились. Военноплѣнный, подъ дружественной охраной непріятеля.
— А далеко еще? — спросилъ баронъ.
— Чего это?
— Да лагерь-то?
— Драгунскій?
— Ну да.
— Да вона крышки бараковъ видать, — спокойно отвѣтилъ Казарѣзовъ, маленькій казаченко, съ вороватыми глазами.
— Ахъ, чтобъ тебѣ пусто было! — пришелъ въ негодованіе баронъ. — Что же ты мнѣ прямо не скажешь, казачище, а треплешься за мною? Вотъ тебѣ двугривенный и проваливай.
Казакъ зажалъ двугривенный между пальцами и плетью и приготовился повернуть коня обратно.
— Стой! — крикнулъ ему баронъ. — Что же вы тутъ, казачье, дѣлаете подъ носомъ у непріятельскихъ драгунъ?
Казарѣзовъ хитро ухмыльнулся.
— Такъ столковались мы ночью съ однимъ изъ Гаврилычей, изъ донцовъ, которые, значитъ, въ вашемъ отрядѣ. «Момента», значитъ, будутъ намъ въ плѣнъ сдавать, какъ бы ненарокомъ. Вотъ и сторожимъ. Энтотъ цѣлковымъ не откупится! До конца продержимъ… Потому, донской урядникъ очень ужъ просилъ въ угоду камандеру вашему…
Баронъ подъѣзжалъ къ полку. Разсвѣло совершенно. Небо было опять хмуро, и рѣдкія капли дождя начинали накрапывать съ сѣраго неба.
Баронъ уже ясно различалъ силуэты драгунъ, сѣдлавшихъ коней, и слышалъ сигналы команды.
И когда раздался сигналъ «садись!» повторенный множествомъ голосовъ, юнкеръ въѣхалъ на линейку и внезапно очутился передъ командиромъ полка.
Князь былъ взбѣшенъ и вплотную наскочилъ на него.
— Гдѣ вы пропадали всю ночь? — раздраженно крикнулъ онъ. — Такъ вы исполняете мои приказанія? Явитесь эскадронному командиру и попросите, по окончаніи маневровъ, чтобы наложили на васъ взысканіе. Это не служба, а безобразіе! И вы не юнкеръ, а… а… мокрая курица!
— Ваше сіятельство! — отвѣтилъ поблѣднѣвшій отъ обиды и страха баронъ. — Я не виноватъ, меня взяли въ плѣнъ.
— Скажи, пожалуйста! Въ плѣнъ! Это еще лучше. Чижикъ этакій! Пожалуйста, безъ разговоровъ, извольте отправляться къ эскадрону. Стойте! Гдѣ-же штабъ начальника дивизіи, и гдѣ будетъ происходить главный бой, по диспозиціи?
— Я не нашелъ начальника дивизіи.
Князь даже ничего не отвѣтилъ на это, только смѣрилъ юнкера презрительнымъ взглядомъ.
Къ нему подскочилъ «моментъ».
— По моимъ соображеніямъ, князь, встрѣча главныхъ кавалерійскихъ отрядовъ должна быть предположена у деревни Ермолинской. Принимая во вниманіе весь планъ кампаніи и предшествовавшіе моменты ея развитія, иначе быть не можетъ. Если позволите, я изложу вамъ подробно мотивы, по которымъ я беру на себя смѣлость дѣлать эти предположенія…
— Нѣтъ, ужъ избавьте. Намъ некогда слушать ваши лекціи.
— Тогда разрѣшите мнѣ взять небольшой отрядъ. Я отправлюсь съ нимъ, чтобы освѣтить мѣстность. Мнѣ кажется, казаки въ этомъ отношеніи удобнѣе, такъ какъ…
— Хорошо, это можно.
Князь приказалъ адъютанту распорядиться, и минутъ черезъ пять подполковникъ ѣхалъ уже впереди небольшого разъѣзда казаковъ.
Они не отошли и версты, какъ урядникъ шепнулъ казакамъ:
— Держи на этотъ хуторъ. Тамъ дожидаютъ кубанцы.
— Это какая деревня? — спросилъ подполковникъ. — Не знаете ли, братцы? Ея нѣтъ на моемъ планѣ.
— Это хуторъ Выгонки, вашескородіе.
— А! Ну, значитъ тутъ нѣтъ непріятеля, — успокоительно замѣтилъ офицеръ.
— А вотъ сейчасъ увидишь, — тихо проговорилъ урядникъ и издалъ какой-то протяжный и пронзительный свистъ.
Въ мгновеніе ока, на своихъ маленькихъ лихихъ кавказскихъ лошаденкахъ, выскочили съ хутора кубанцы и окружили разъѣздъ.
Донской урядникъ крикнулъ своимъ казакамъ:
— Айда, братцы, на утекъ!
Ударили плетьми по лошадямъ и вскорѣ скрылись изъ вида.
Офицеръ совершенно растерялся, выронилъ карту, которую держалъ въ рукахъ, пришпорилъ лошадь, на которой хотѣлъ ускакать, но кубанцы схватили ее подъ узду.
— Въ плѣну, вашескородіе, — заявилъ кубанскій урядникъ. — Извольте слѣзать.
Подполковникъ не сталъ спорить. Онъ весь былъ проникнутъ уваженіемъ къ законамъ и обычаямъ даже примѣрной войны, каковой являются маневры. Онъ только никакъ не могъ прійти въ себя отъ неожиданности и изумленія и не могъ понять, какимъ образомъ, на практикѣ, очутился такъ близко непріятельскій отрядъ, когда ему, по теоріи, надлежало быть далеко.
Разъѣздъ донцовъ нагналъ свой отрядъ.
Увидя урядника, баронъ, все еще унылый и печальный, не могъ удержаться отъ улыбки.
— Ну что? — тихо спросилъ онъ.
— Сдали! — успокоительно отвѣтилъ урядникъ и, подъѣхавъ къ князю, доложилъ ему о событіи.
Князь развеселился.
— Въ плѣну? Какъ же такъ?
— Такъ это, ваше сіятельство, ихъ высокоблагородіе, отдѣлившись далеко отъ разъѣзда ѣхали съ картой, а на нихъ наскочивши кубанцы. Мы и не замѣтили, какъ ихъ окружили и увели, значитъ, въ плѣнъ.
— Вотъ такъ освѣтилъ мѣстность! — засмѣялся князь, обратившись къ адъютанту и завѣдывающему хозяйствомъ.
Урядникъ отъѣхалъ.
— Ну, безъ «момента» намъ будетъ лучше! Онъ только путалъ все съ своими картами да лекціями…
Около десяти часовъ утра отрядъ остановился, не встрѣтивъ непріятеля.
Князь волновался.
Наконецъ, около одиннадцати съ четвертью показалась непріятельская кавалерія.
— Садись! — раздалась команда, и отрядъ князя мгновенно двинулся въ путь.
За опушкой лѣса непріятельская конница строилась для атаки. Низкорослый кустарникъ скрывалъ еще коней, но драгуны и кавказскіе казаки виднѣлись уже на сѣромъ фонѣ неба своими бѣлыми фуражками и черными папахами.
Примѣрная кавалерійская атака приготовлялась съ обѣихъ сторонъ.
Лошади и люди входили въ свои роли, волновались, горячились, и когда раздался сигналъ: «маршъ-маршъ!» — оба отряда ринулись другъ на друга въ карьеръ.
Топотъ копытъ, лязгъ оружія, звуки трубы и звонъ стремянъ нарушили общее сосредоточенное безмолвіе, охватившее противниковъ. Былъ моментъ, когда эта «внезапная» стычка по заранѣе опредѣленной программѣ стала походить, дѣйствительно, на настоящую атаку. Эскадронъ драгунъ готовъ былъ уже врѣзаться въ казачью сотню.
Князь подалъ сигналъ «отбоя», повторенный нѣсколько разъ съ обѣихъ сторонъ.
Но остановить людей, у которыхъ разгорѣлись военныя страсти, было трудно. Засверкали въ воздухѣ лезвія шашекъ, раздались ругательства обозленныхъ враговъ, и только героическими усиліями эскадронныхъ командировъ удалось, наконецъ, развести отряды…