Накануне конгресса (Жаботинский)

Накануне конгресса
автор Владимир Евгеньевич Жаботинский (1880—1940)

Дата создания: 1903 год^[1], опубл.: 1903 год^[2]. Источник: Газета «Хроники Иерусалима»

Накануне конгресса

Конгресс сионистов начинается завтра, 23-го, а по-русски 10 августа. Но я здесь уже дней шесть и все это время без отдыха кочую из одного собрания в другое, потому что собраний, мелких и крупных, множество: «форконференция» делегатов из России, совещания длиннополых «мизрахи» (ортодоксов), союза «чисто политических» сионистов, молодой фракции центра, внефракционной группы, разных землячеств, разных комиссий, группы еврейских писателей, группы ревнителей древнееврейского языка, ведущих заседания только на этом языке… Все залы и комнаты городского казино — кроме большого зала, в котором состоится конгресс и который пока закрыт для публики, — заняты собраниями; на некоторых дверях красуются надписи на трех языках: по-русски — «закрыто», по-немецки — «geschlossen», по-еврейски — «segura»; это значит, что в данное собрание не допускаются гости, а из делегатов — инакомыслящие. Вообще стены казино пестреют плакатами и надписями на разных языках и разного содержания. Тот предлагает верующим кошерный и притом дешевый обед, тот типографские услуги, тот меблированные комнаты; тут же объявления о предстоящих собраниях такой-то группы в зале № такой-то или в ресторане Zum Safran. Из этих объявлений выделяются плакаты партии «мизрахи»: набившие руку на переписке свитков Пятикнижия, они выводят свои оповещения великолепными жирными еврейскими буквами, которые не отличишь от печатных. Я брожу в густой толпе среди этих афиш, выбираю, переселяюсь из зала в зал, прислушиваюсь, присматриваюсь и вывожу свои заключения. Не заставлю вас, однако, следовать за мною по пятам в этих скитаниях и ограничусь пересказом двух-трех впечатлений.

В первый вечер по приезде я попал на собрание группы «Ibria». Это — те самые ревнители еврейского языка (они принципиально не признают названия «древнееврейский»), о которых я уже упоминал. Собрались они в так называемом малом зале конгресса, который может вместить, не считая галереи, до 400 человек или больше. Теперь, однако, в зале было не больше 200, из них около ста участников «Ibria» и около сотни гостей. Среди гостей — студентки и студенты заграничных университетов, корреспонденты, делегаты, не знающие по-древнееврейски, публика из ближайших курортов. Среди участников «Ibria» — несколько еврейских писателей, несколько бородатых ортодоксов в длинных капотах, а большинство — просто делегаты от сионистских кружков Литвы и Белоруссии, чаще всего молодые.

Заседание открывает высокий молодой брюнет — открывает на очень беглом и свободном еврейском языке. Это — Моссензон, студент-филолог одного из здешних университетов. Он сообщает, что в Берне образовалось общество для распространения еврейского языка и обращения его в разговорный и что настоящая «assepha» (собрание) созвана по инициативе этого общества. На древнееврейском языке издаются десятки газет; в одной России пять таких газет имеют, в общей сложности, по меньшей мере, тысяч тридцать тиража, а на каждый экземпляр можно смело считать по десяти, если не по 15 читателей, потому что есть углы, где один лист какого-нибудь «Hazophe» в лоскутки зачитывается целым местечком. Кроме того, на еврейском языке издаются книги и брошюры, выступают первоклассные силы — например, молодой одессит Бялик, которым гордилась бы всякая европейская литература; по прекрасному плану, разработанному одесским же публицистом Ахад-Гаамом, проектируется издание на этом языке грандиозной многотомной энциклопедии, которая должна будет стать памятником еврейского духа ХХ столетия. Таким образом, как язык письменности еврейский язык живет и развивается, и если нуждается в возрождении, то лишь как разговорный язык. В этом отношении сделано мало, и в этом направлении придется усиленно поработать. Добрая почва есть. Не говоря уже о том, что в Палестине во многих местах и, главным образом, во всех тамошних еврейских школах слышится образцовая по выговору библейская речь, — и в Европе кое-где благодаря натуральному методу обучения дети простого класса уже говорят между собой на языке пророков; встречаются, хотя и редко, даже интеллигентные семьи, где этот язык стал разговорным. Но все это еще слишком случайно, и необходима напряженная и хорошо организованная работа для того, чтобы возродить «laschon kadosch» в качестве разговорного, семейного языка.

Слушая речь Моссензона и не без труда улавливая смысл ее (я, к сожалению, плохо понимаю по-древнееврейски), думал о том, что даже среди лиц, сочувствующих восстановлению еврейского государства, идея восстановления еврейского языка найдет противников. Одни считают это возрождение невозможным, другие нежелательным; указывают на то, что на еврейский язык, если бы он стал языком нации, пришлось бы перевести несметное множество необходимых книг, начиная хотя бы с научных руководств — и это сильно затормозило бы самостоятельное творчество. Но тут поборники «Ibria» возражают, что необходимость переводов приведет только к тому, что появится много переводчиков, но нисколько не вынудит оригинальных еврейских писателей бросить оригинальную работу и взяться тоже за переводы учебников…

Я, однако, признаю некоторую вескость за соображением противников библейского языка; но думаю, что вопрос этот разрешится в будущем не по желанию той или иной группы, а сам собой, силою вещей, естественным порядком; и разрешится — на мой взгляд — именно в духе «Ibria», в духе возрождения речи праотцев. Дело в том, что при концентрации масс еврейского населения в одной стране — чего и добивается сионизм — получится вавилонское смешение наречий: немецкого жаргона, русского языка, румынского, персидского, арабского, испанского жаргона, иранских, туранских и кавказских диалектов и еще Бог весть каких. Нейтральный язык будет тогда необходим. Но нейтральным языком вряд ли может естественно явиться какой-либо другой, кроме древнееврейского.

Объяснюсь точнее. Сионизм предполагает, между прочим, национализацию воспитания, но и помимо сионизма, разумное воспитание еврейских детей немыслимо без изучения древних памятников еврейского духа. Русское общество не желает латыни, потому что латинский язык ему чужой, но, например, в Италии никогда и ни у кого не возникало мысли изгнать латинский язык из школьного курса. Такое предложение показалось бы там абсурдом просто потому, что необходимость знакомства с духовными богатствами собственных предков аксиоматически ясна для всякого интеллигентного человека. Воспитание еврейских детей, разумно поставленное, должно будет уделить значительное место изучению Ветхого Завета, старой и новой еврейской литературы; и если только это изучение будет разумно поставлено, оно не сможет не привести воспитанников к более или менее основательному знакомству с еврейской речью. Это буквально неизбежно уже просто потому, что мир неизбежно идет к разумной, а не к неразумной постановке воспитания и обучения и из разумного воспитания не могут быть исключены национальные предметы, а при разумном обучении эти предметы не могут быть изучаемы иначе как более или менее основательно. Такое воспитание получат еврейские дети интеллигентных слоев; дети же бедноты пройдут, как и теперь, через хедер, а хедер, особенно в Литве, дает если и не систематические, то все же солидные познания в библейской речи. Конечно, эти познания и у воспитанников образцовой школы, и у воспитанников хедера будут еще далеки от идеала, но они, во всяком случае, дадут возможность понимать бухарского и алжирского соплеменника — тоже прошедшего через хедер — скорее на еврейском языке, чем на каком бы то ни было другом. Если суждено осуществиться конечной цели сионизма, то еврейский язык, на мой взгляд, должен будет возродиться сам собою, просто потому, что в тот момент он окажется более или менее знакомым наибольшему числу разношерстных сограждан.

Принято, впрочем, полагать, что хедер готовит только маленьких попугаев, которые могут лишь повторять затверженное, но не способны мало-мальски самостоятельно применять это затверженное в жизни. Это — безусловно преувеличенный пессимизм — хотя я, конечно, не стану отрицать того, что обычный современный хедер во всех отношениях очень плох. Но когда ребенок сто раз, хотя бы «попугайски», зазубрил, что «be-reschith» значит «вначале», а «barà» — «сотворил», и еще тысячи таких слов, среди которых есть и «хлеб», и «вода», и «дом», и «спать», и «пойти», — то он, в конце концов, худо ли, хорошо ли, может объясниться на еврейском языке. Я же думаю, что может объясниться довольно бегло и свободно. Заключаю об этом по всему, что наблюдал в заседании «Ibria». В прениях принимали участие не одни писатели и студенты-филологи: большинство были именно воспитанники хедера, только из хедера получившие знакомство с библейской речью и потом поддерживавшие его благодаря еврейским газетам. Эти люди говорили, — говорили, заявляя, что им почти впервые приходится публично пользоваться еврейским языком, — и говорили, однако, плавно и точно, касаясь даже отвлеченных предметов. А ведь три четверти населения Литвы — если не больше — и суть именно такие воспитанники хедера и читатели древнееврейских газет.

Беда здесь, по-моему, не в том, что еврейский язык не может будто бы возродиться, а в том, что он рискует возродиться в очень исковерканной форме. Я говорю о так называемом «ашкеназийском» (т. е. «немецком») произношении библейского языка, принятом сплошь у русских, галицийских, немецких и польских евреев, т. е. у 75 % всего еврейского населения земного шара. Это произношение уродует язык до неузнаваемости. Ударение, которое должно быть почти всегда на конце, оказывается на предпоследнем слоге; а превратилось в о (на юге даже в у), о в ой, и таким образом из звучного имени Israèl получился в Литве Isròel, на юге Isrùel, а в конце концов Сруль… Гораздо правильнее так называемый «сефардийский» («испанский») выговор, сохраняющий ударение на конце и не коверкающий гласных и согласных. Этим выговором читают все «сфарадим», т. е. испанские выходцы, живущие по бассейну Средиземного моря, — итальянские, балканские, палестинские и африканские евреи. Мне кажется, что и еврейским педагогам в России следовало бы обратить на это внимание и потрудиться над возвращением языку пророков его настоящей формы.

Вдобавок сефардийский выговор: Адонай вместо «Адойной», гораздо благозвучнее. В этом самом собрании «Ibria» выступил некто Эпштейн из Палестины, говоривший удивительно красивым сефардийским произношением. Несмотря на восточное гортанное х, этот выговор положительно ласкал европейское ухо. Собрание слушало Эпштейна, как очарованное; после речи многие говорили ему:

— Мы и не знали, что у нас такой красивый язык…

«Мар» Эпштейн («mar» — талмудическое «мсье») сам по себе интересный человек. На вид это совершенный араб с длинной курчавой черной бородой и живыми манерами. Лет двадцать назад, еще совсем молодым мальчиком, он переселился из России в Св. Землю и скоро стал лучшим из палестинских педагогов. Он — педагог-художник: он не сидит с детьми в классе, не задает им уроков, а уводит их в поле и там ведет с ними беседы о природе, об истории — о чем угодно. Эти беседы должны быть очень увлекательны: в том, что мар Эпштейн говорит увлекательно, я убедился, слушая его речь, в которой, между прочим, он пространно развил свою мысль о распространении еврейского языка путем театров и народных домов.

После речи Эпштейна, встреченной ураганом рукоплесканий, это заседание, в котором не было произнесено ни одно слово на другом языке, кроме еврейского, закончилось словами председателя:

— Ha-assepha segura — собрание закрыто.

На следующий день состоялось тоже ветхозаветное заседание, но уже в другом роде: предварительное совещание «мизрахи».

Примечания

1. Базель, 9(22) августа 1903 г.
2. «Одесские новости»; 19.08.1903 г.