Много шума из ничего (Шекспир; Каншин)/ДО

Много шума из ничего
авторъ Вильям Шекспир, пер. Павел Алексеевич Каншин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1599. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 11. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

Много шуму изъ ничего.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Донъ Педро, принцъ Аррагонскій.

Донъ Жуанъ, его побочный братъ.

Клавдіо, молодой дворянинъ изъ Флоренціи.

Бенедиктъ, молодой дворянинъ изъ Падуи.

Леонато, правитель Мессины.

Антоніо, его братъ.

Балтазаръ, служитель Донъ Педро.

Боракіо, Конрадъ — приверженцы Джона.

Крушина, Палка — полицейскіе.

Братъ Франциско.

Писецъ.

Мальчикъ.

Геро, дочь Леонато.

Беатриса, племянница Леонато.

Маргарита, Урсула — прислужницы Геро.

Посланцы, Стража, Свита.

Мѣсто дѣйствія: Мессина.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ домомъ Леонато.

Входятъ: Леонато, Геро, Беатриса и другіе съ Посланцемъ.

Леонато. Въ этомъ письмѣ я читаю, что донъ Педро Аррагонскій прибудетъ въ Мессину сегодня вечеромъ.

Посланецъ. Онъ — недалеко; я его оставилъ мили за три отсюда.

Леонато. Сколько дворянъ погибло въ этомъ дѣлѣ?

Посланецъ. Изъ различныхъ сословій немного и ни одного изъ именитыхъ.

Леонато. Побѣда — вдвойнѣ побѣда, когда побѣдитель возвращается домой съ полнымъ составомъ войска. Изъ письма я узналъ, что донъ Педро осыпалъ большими почестями одного молодого флорентинца, по имени Клавдіо.

Посланецъ. Заслужившаго ихъ вполнѣ, и объ этомъ вспомнилъ донъ Педро. Онъ далеко превзошелъ всѣ обѣщанія его возраста: при наружности ягненка онъ совершалъ подвиги льва; онъ превзошелъ всякія ожиданія до такой степени, что я и разсказать вамъ ихъ не съумѣю.

Леонато. Въ Мессинѣ у него есть дядя, который порадуется этому.

Посланецъ. Я передалъ уже ему письма и, кажется, они доставили ему не мало удовольствія; онъ былъ такъ обрадованъ, что его скромность не могла обнаружиться безъ нѣкоторыхъ признаковъ огорченія.

Леонато. Онъ заплакалъ?

Посланецъ. По истинѣ залился слезами.

Леонато. Трогательный разливъ нѣжности. Нѣтъ искреннѣе лица, омываемаго такимъ образомъ. Не лучше-ли плакать отъ радости, чѣмъ радоваться при видѣ слезъ?

Беатриса. Сдѣлайте одолженіе, скажите мнѣ: синьоръ Монтанто возвратился съ войны или нѣтъ?

Посланецъ. Я, синьоръ, никого не знаю съ такимъ именемъ; въ нашемъ войскѣ не было никого, кто бы такъ назывался.

Леонато. О комъ это вы, племянница, спрашиваете?

Геро. Кузина спрашиваетъ о синьорѣ Бенедиктѣ изъ Падуи.

Посланецъ. О, онъ возвратился такимъ-же весельчакомъ, какимъ былъ прежде.

Беатриса. Онъ выставилъ въ Мессинѣ объявленіе и вызываетъ Купидона на смертоносную борьбу, а шутъ моего дяди, прочитавъ это объявленіе, расписался за Купидона и вызвалъ его драться на стрѣлы для птицъ. Скажите, пожалуйста, многихъ-ли онъ убилъ и съѣлъ въ этой войнѣ? То есть, сколько убилъ, потому что все имъ убитое я сама взялась съѣсть.

Леонато. Право, племянница, ты ужь слишкомъ безжалостна къ синьору Бенедикту, но онъ попробуетъ бороться съ тобой, въ этомъ я не сомнѣваюсь.

Посланецъ. Онъ, синьора, оказалъ большія услуги въ этой войнѣ.

Беатриса. У васъ были гнилые съѣстные припасы, и онъ помогалъ доѣдать ихъ; онъ настоящій герой лизоблюдъ; желудокъ у него на славу.

Посланецъ. Онъ, синьора, также и хорошій воинъ.

Беатриса. Да, хорошій воинъ для лэди, но герой-ли онъ для джентльмэна?

Посланецъ. Онъ джентльмэнъ съ джентльмэномъ, мужчина съ мужчиной. Онъ преисполненъ всякаго рода почтенныхъ добродѣтелей.

Беатриса. Да, онъ дѣйствительно мужчина съ начинкой, но начинка… а впрочемъ, всѣ мы люди смертные.

Леонато. Не судите слишкомъ строго, сэръ, моей племянницы; существуетъ, видите-ли, нѣчто вродѣ потѣшной войны между синьоромъ Бенедиктомъ и моей племянницей; какъ только встрѣтятся, сейчасъ-же начинается между ними горячая перестрѣлка остротами.

Беатриса. Увы! отъ этого у него мало прибыли. Въ нашей послѣдней перестрѣлкѣ четыре изъ его умственныхъ способностей удрали въ самомъ плаченномъ состояніи, и теперь у него осталась только одна умственная способность, которою онъ и руководствуется. А поэтому, если у него осталось на столько смысла, чтобы держать себя въ теплѣ, то пусть и сохраняетъ его въ отличіе между нимъ и лошадью; вѣдь это единственное его богатство, оставшееся ему, изъ котораго можно узнать, что онъ — существо разумное. А кто у него пріятель? Вѣдь у него что ни мѣсяцъ, то новый братъ по оружію?

Посланецъ. Возможно-ли?

Беатриса. Весьма возможно. Его дружба нѣчто вродѣ шляпы: она вѣчно переходитъ съ одного болвана на другого.

Посланецъ. Я вижу, синьора, что этотъ джентльмэнъ не упомянутъ въ книгѣ вашихъ любимцевъ.

Беатриса. Конечно, еслибы онъ тамъ числился, я бы сожгла всю мою библіотеку. Но, скажите мнѣ, пожалуйста, кто у него теперь пріятель? Неужели не нашлось юнаго повѣсы, который бы захотѣлъ отправиться съ нимъ къ чорту?

Посланецъ. Онъ по преимуществу дорожитъ обществомъ по истинѣ благороднаго Клавдіо.

Беатриса. Да помилуетъ его Богъ: онъ пристанетъ къ нему, какъ болѣзнь; онъ прилипчивѣе всякой чумы, и зараженный имъ немедленно сходитъ съума. Да спасетъ Господь благороднаго Клавдіо! Если онъ пораженъ Бенедиктомъ, то леченіе обойдется ему не менѣе тысячи фунтовъ.

Посланецъ. Постараюсь заслужить ваше благорасположеніе, синьора.

Беатриса. Постарайтесь, постарайтесь.

Леонато. Зато ты, племянница, никогда не сойдешь съума.

Беатриса. По крайней мѣрѣ не раньше знойнаго января.

Посланецъ. А вотъ и донъ Педро приближается.

Входятъ: Донъ Педро, Джонъ, Клавдіо, Бенедиктъ, Балтазаръ и другіе.

Донъ Педро. Добрѣйшій синьоръ Леонато, вы вышли навстрѣчу вашимъ заботамъ. Обычай свѣта — избѣгать издержекъ, а вы сами ищете ихъ.

Леонато. Никогда еще забота не посѣтила моего дома въ лицѣ вашего высочества. Когда забота покидаетъ человѣка. остается одно лишь довольство, а когда вы удалитесь, останется печаль, и счастіе покинетъ меня.

Донъ Педро. Вы слишкомъ добродушно взваливаете на себя заботы. Кажется, это ваша дочь?

Леонато. Ея мать не разъ мнѣ это говорила.

Бенедиктъ. Значитъ, если вы спрашивали объ этомъ, то, можетъ быть, сомнѣвались въ этомъ?

Леонато. Синьоръ Бенедиктъ, нѣтъ; вы тогда были еще груднымъ младенцемъ.

Донъ Педро. Ну, это въ вашъ огородъ, Бенедиктъ; теперь мы можемъ догадаться, что вы такое, когда сдѣлались мужчиной. Поистинѣ, вы дочь своего отца. Желаю вамъ, синьора, всевозможнаго счастья, потому что вы очень похожи на вашего почтеннаго отца.

Бенедиктъ. Если бы даже синьоръ Леонато и былъ ея отцомъ, то она и за всю Мессину не согласилась бы, чтобы его голова была на ея плечахъ, какъ бы она и ни была похожа на него.

Беатриса. Удивляюсь, какъ это вы не перестанете болтать, синьоръ Бенедиктъ; никто вѣдь не обращаетъ на васъ вниманія.

Бенедиктъ. Какъ, дражайшее Презрѣніе, вы живы еще?

Беатриса. А развѣ возможно, чтобы презрѣніе умерло, если оно имѣетъ такой неисчерпаемый источникъ пищи, какъ синьоръ Бенедиктъ? Сама вѣжливость должна превратиться въ презрѣніе, когда вы предстанете передъ нею.

Бенедиктъ. Ну, въ такомъ случаѣ вѣжливость — измѣнница. Но, во всякомъ случаѣ, я любимъ всѣми женщинами, за исключеніемъ васъ одной, и я бы желалъ, чтобы мое сердце не было такимъ жестокимъ сердцемъ, потому что, ей-Богу, ни одной изъ нихъ не люблю.

Беатриса. Какое рѣдкое счастіе для женщинъ! Въ противномъ случаѣ, онѣ были бы удручаемы самымъ убійственнымъ вздыхателемъ. Благодареніе Бога, и у меня кровь тоже холодная, и въ этомъ я похожа на васъ. Я предпочитаю слушать лай моей собаченки на ворону, чѣмъ клятвы мужчины въ любви.

Бенедиктъ. Да сохранитъ васъ Господь и на будущее время въ такомъ расположеніи! Это спасетъ лицо того или иного джентльмэна отъ предопредѣленныхъ царапинъ.

Беатриса. Царапины не обезобразятъ его, если его лицо такое же, какъ ваше.

Бенедиктъ. Вы, право, прекрасная наставница попугаевъ.

Беатриса. Птица, болтающая подобно мнѣ, все же лучше животнаго, болтающаго по вашему.

Бенедиктъ. Я бы желалъ, чтобы моя лошадь имѣла проворство вашего языка и его неутомимость. Продолжайте съ Богомъ; я кончилъ.

Беатриса. Вы всегда кончаете остротой клячи: я вѣдь давно уже знаю васъ.

Донъ Педро. И такъ, вотъ въ чемъ дѣло: синьоръ Клавдіо! Синьоръ Бенедиктъ! Леонато, нашъ дорогой Леонато пригласилъ всѣхъ насъ. Я говорю ему, что мы останемся здѣсь, по крайней мѣрѣ мѣсяцъ, а онъ сердечно желаетъ, чтобы какой-нибудь случай задержалъ насъ здѣсь дольше. Я готовъ поклясться, что онъ не лицемѣръ и говоритъ отъ чистаго сердца.

Леонато. Поклянитесь, принцъ, смѣло: вы не будете клятвопреступникомъ (Донъ Жуану). Позвольте мнѣ привѣтствовать и васъ, синьоръ; теперь, когда вы примирились съ принцемъ, вашимъ братомъ, я покорнѣйшій вашъ слуга.

Джонъ. Благодарю васъ: у меня нѣтъ лишнихъ словъ, но я все-таки благодарю васъ.

Леонато. Не угодно-ли вашему высочеству войти?

Донъ Педро. Вашу руку, Леонато. Войдемте вмѣстѣ.

Всѣ уходятъ, за исключеніемъ Бенедикта и Клавдіо.

Клавдіо. Бенедиктъ, обратилъ-ли ты вниманіе на дочь синьора Леонато?

Бенедиктъ. Я не обратилъ на нее вниманія, но разсмотрѣлъ ее.

Клавдіо. Не правда-ли, какая скромная молодая дѣвица?

Бенедиктъ. Спрашиваешь-ли ты меня какъ честный человѣкъ и желаешь узнать мое искреннее мнѣніе, или же предпочитаешь, чтобы я отвѣчалъ тебѣ по всегдашнему моему обыкновенію, какъ отъявленный врагъ прекраснаго пола?

Клавдіо. Нѣтъ, говори, пожалуйста, по настоящему.

Бенедиктъ. Ну, такъ видишь-ли: мнѣ кажется, что она слишкомъ ничтожна для высокой похвалы, слишкомъ смугла для блестящей похвалы и слишкомъ мала для похвалы громадной. Одно лишь могу сказать въ ея пользу: будь она другою, она не была бы красива, а такъ, какъ она есть теперь, — она мнѣ не нравится.

Клавдіо. Ты полагаешь, что я шучу, а я серьезно прошу сказать мнѣ откровенно, какъ ты находишь ее?

Бенедиктъ. Ужь не задумалъ-ли ты купить ее, что такъ распрашиваешь о ней?

Клавдіо. Но развѣ можно купить такую драгоцѣнность?

Бенедиктъ. Конечно, и съ футлярцемъ въ придачу для храненія. Нѣтъ, ты скажи: серьезно-ли ты говоришь или-же разыгрываешь изъ себя шутника Джона, чтобы сказать, что Купидонъ — ловкій стрѣлокъ по зайцамъ, а Вулканъ — хорошій плотникъ? Укажи на ключъ твоей пѣсни, чтобы я могъ попасть въ тонъ.

Клавдіо. На мой взглядъ, она прелестнѣйшая дѣвушка, когда-либо видѣнная мною.

Бенедиктъ. Пока я не нуждаюсь еще въ очкахъ и, однако, не вижу этого. Знаешь что? Вотъ ея кузина, еслибъ, конечно, въ нее не вселился бѣсъ, такъ же превзошла-бы ее въ красотѣ, какъ первое мая превосходитъ послѣдній день декабря. Но я надѣюсь, что ты не намѣренъ повернуть на путь брака? — или намѣренъ?

Клавдіо. Еслибы я даже и поклялся въ противномъ, то не повѣрилъ-бы себѣ, еслибы Геро захотѣла быть моей женой.

Бенедиктъ. Такъ вотъ до чего дошло дѣло? Неужели-же не найдется въ цѣломъ свѣтѣ человѣка, который-бы захотѣлъ носить шляпу беззаботно? Неужели-же не увижу я шестидесятилѣтняго холостяка? Ну, что-жъ, пусть будетъ по твоему. Если ты ужь непремѣнно хочешь напялить на свою шею хомутъ, то потирай себѣ шею и вздыхай по воскресеньямъ… Смотри, донъ Педро идетъ за тобой.

Входитъ донъ Педро.

Донъ Педро. Какой секретъ задержалъ васъ здѣсь? Почему не пошли вы къ Леонато?

Бенедиктъ. Я-бы желалъ, чтобы ваше высочество заставили меня обнаружить этотъ секретъ.

Донъ Педро. Приказываю тебѣ, какъ подданному.

Бенедиктъ. Ты слышишь, графъ Клавдіо? Повѣрь мнѣ, я могу быть такъ-же молчаливъ, какъ нѣмой, но какъ подданный… какъ подданный, — замѣть это, я не могу ослушаться… Онъ влюбленъ. Въ кого? Опять-таки это вы спрашиваете, ваше высочество… замѣтьте только, какъ кротокъ его отвѣтъ: въ Геро, коротенькую дочь Леонато.

Клавдіо. Еслибы это была правда, то я бы такъ и сказалъ.

Беяедиктъ. Точь въ точь какъ въ старой сказкѣ, ваше высочество: неправда и не была правдой, а впрочемъ, не дай Богъ, чтобы была правдой.

Клавдіо. Если моя любовь не пройдетъ въ скоромъ времени, то не дай Богъ, чтобы она когда-нибудь прошла.

Донъ Педро. Аминь, если ты ее любишь: она вполнѣ этого достойна.

Клавдіо. Вы мнѣ говорите это, ваше высочество, чтобы выпытать мое признаніе.

Донъ Педро. Честью увѣряю тебя, что говорю только то, что думаю.

Клавдіо. Честью увѣряю васъ, что и я говорю только то, что думаю.

Бенедиктъ. Такъ ужъ и я клянусь честью, что говорю отъ души.

Клавдіо. Я чувствую, что люблю ее.

Донъ Педро. Я знаю, что она достойна любви.

Бенедиктъ. Я не чувствую, какъ она можетъ быть любима, я не знаю, какъ она можетъ быть достойна любви, — вотъ мое мнѣніе, котораго не вытопитъ изъ меня никакое пламя: я готовъ умереть за него на кострѣ.

Донъ Педро. Ты всегда былъ упрямымъ еретикомъ насчетъ красоты.

Клавдіо. И никогда не могъ играть этой роли, не насилуя себя.

Бенедиктъ. Что женщина зачала меня, — приношу ей въ этомъ мою благодарность; что она меня воспитала, — и за это нижайше признателенъ ей. Но чтобы позволять трубить рогами на моемъ лбу или прицѣпить мой рогъ къ невидимому поясу, — ну ужь извините меня, милостивыя государыни. Я не хочу обидѣть ни одной моей недовѣрчивостью, а потому считаю себя вправѣ не вѣрить ни одной. А конецъ всему тотъ, что, ради собственнаго совершенства, я останусь холостякомъ.

Донъ Педро. Надѣюсь, что доживу еще до того времени, когда ты поблѣднѣешь отъ любви.

Бенедиктъ. Отъ злости, отъ болѣзни, или отъ голода, ваше высочество, но никакъ не отъ любви. Докажите мнѣ, что отъ любви я теряю больше крови, чѣмъ наживаю питьемъ, — и я позволю вамъ выколоть себѣ глаза перомъ сочинителя балладъ или повѣсить меня у дверей непристойнаго дома, вмѣсто вывѣски слѣпого Купидона.

Донъ Педро. Ну, хорошо-жь; если ты когда-либо измѣнишь этимъ своимъ убѣжденіямъ, то сдѣлаешься предметомъ ѣдкихъ насмѣшекъ.

Бенедиктъ. Если измѣню, вѣшайте меня, какъ кошку въ боченкѣ, и стрѣляйте, и того, кто подстрѣлитъ меня, потреплите по плечу и назовите его Адамомъ.

Донъ Педро. Ну, и прекрасно, время покажетъ: «Время и бѣшенаго быка пріучаетъ къ ярму!»

Бенедиктъ. Бѣшенаго быка — можетъ быть; но если когда либо мудрый Бенедиктъ пріучится къ ярму, — сорвите съ быка его рога и увѣнчайте ими мое чело, или намалюйте меня и крупными буквами, какими пишутъ: «здѣсь отдается въ наемъ хорошая лошадь», подпишите подъ моимъ изображеніемъ: «здѣсь можно созерцать Бенедикта, вступившаго въ законный бракъ».

Клавдіо. Если когда-либо это случится съ тобою, — воображаю, какъ ты будешь бѣсноваться отъ ревности.

Донъ Педро. Есди Купидонъ не растратилъ еще всего своего колчана въ Венеціи, — задрожишь ты скоро передъ его стрѣлами.

Бенедиктъ. Ну, значитъ, въ этотъ день случится землетрясеніе.

Донъ Педро. Увидимъ: тебѣ все-таки придется считаться съ обстоятельствами. А въ ожиданіи этого, отправься, добрѣйшій синьоръ Бенедиктъ, къ Леонато, кланяйся ему отъ меня и скажи ему, что непремѣнно буду къ ужину: онъ такъ хлопоталъ объ ужинѣ.

Бенедиктъ. На подобное посольство у меня есть кое-какія способности, а потому предоставляю васъ…

Клавдіо. «Покровительству Господа Бога». Подписано въ моемъ домѣ (еслибы онъ былъ у меня)…

Донъ Педро. «Сего шестого іюля. Преданный вашъ другъ Бенедиктъ».

Бенедиктъ. Не смѣйтесь, не смѣйтесь! Все тѣло вашего краснорѣчія заштопано лохмотьями, плохо сшитыми вмѣстѣ; прежде, чѣмъ пускать въ ходъ всякое старье, не мѣшало бы вамъ заглянуть и въ собственную совѣсть. Ну, до свиданія. (Бенедиктъ уходитъ).

Клавдіо. Ваше высочество, вы можете оказать мнѣ большое одолженіе.

Донъ Педро. Научи мое расположеніе къ тебѣ: научи его, что ты хочешь, и ты увидишь, съ какимъ рвеніемъ оно выучиваетъ самый трудный урокъ, когда дѣло касается твоего счастія.

Клавдіо. У Леонато есть сыновья?

Донъ Педро. Кромѣ Геро, у него нѣтъ дѣтей. Она — единственная его наслѣдница. Ужь не влюбленъ-ли ты въ нее, Клавдіо?

Клавдіо. О, ваше высочество! Когда мы отправлялись на эту только что оконченную войну, я глядѣлъ на нее глазами солдата, которому она нравится, но который обремененъ слишкомъ суровымъ дѣломъ, чтобы эта нѣжность могла быть названа любовью. Но теперь когда я возвратился и когда воинственныя мысли оставили мѣсто пустымъ, — цѣлая вереница нѣжныхъ желаній и страстныхъ помысловъ заступила ихъ мѣсто, напоминая мнѣ красоту Геро и нашептывая мнѣ, какъ я увлекался ею до выступленія на войну.

Донъ Педро. Ты скоро будешь совершеннымъ любовникомъ, потому что ты и теперь уже готовъ утомлять твоего слушателя цѣлою книгою словъ. Если ты любишь Геро — ну, и поклоняйся ей. Я поговорю съ нею и съ отцомъ. и, надѣюсь, она будетъ твоей. Вѣдь, съ этою только цѣлью ты и началъ выкладывать передо мною эту замѣчательную рѣчь?

Клавдіо. Какое нѣжное лекарство предписываете вы любви, угадавъ ея немощь съ перваго взгляда. Боясь, чтобы мое увлеченіе не показалось вамъ слишкомъ внезапнымъ, я употребилъ успокоительное средство длиннаго разсказа.

Донъ Педро. Какая нужда въ томъ, чтобъ мостъ былъ шире, чѣмъ рѣка? Необходимость — лучшая уступка. — Послушай: все, что служить цѣли, почтенно. Говорю просто: ты любишь; ну, я приготовлю для тебя лекарство. Я знаю, что у насъ сегодня будетъ балъ; подъ маской, я возьму на себя твою роль и скажу прекрасной Геро, что я — Клавдіо. Я перелью мое сердце въ ея грудь и плѣню ея слухъ силою и пыломъ моихъ страстныхъ рѣчей. А потомъ поговорю съ отцомъ, и въ заключеніе Геро будетъ твоею. Приступимъ-же немедленно къ дѣлу (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Комната въ долѣ Леонато.

Входятъ: Леонато и Аитоніо.

Леонато. Ну, что, братъ? Гдѣ мой племянникъ, твой сынъ? Сдѣлалъ-ли ты распоряженіе насчетъ музыки?

Антоніо. Объ этомъ онъ сильно хлопочетъ теперь. Но, братъ, я долженъ сообщить тебѣ странныя новости, какія тебѣ и во снѣ не снились.

Леонато. Хорошія новости?

Антоніо. Все зависитъ отъ того, какъ вычеканятся ихъ послѣдствія; но теперь оболочка у нихъ хорошая и даже совсѣмъ блестящая внѣшность. Принцъ и графъ Клавдіо гуляли по тѣнистой аллеѣ моего парка; ихъ разговоръ былъ подслушанъ однимъ изъ моихъ людей. Принцъ признался Клавдіо, что любитъ мою племянницу, твою дочь, а нынѣшней ночью, во время танцевъ, намѣренъ сдѣлать ей въ этомъ признаніе; онъ прибавилъ, что, если получитъ ея согласіе, то схватить этотъ моментъ прямо за чубъ и немедленно поговоритъ съ тобой объ этомъ.

Леонато. А тотъ слуга, который сказалъ тебѣ объ этомъ, — не дуракъ?

Антоніо. Напротивъ, очень ловкій парень. Я пошлю за нимъ, — ты самъ его распросишь.

Леонато. Нѣтъ, нѣтъ, будемъ считать все это сномъ, пока этотъ сонъ не приметъ формы дѣйствительности; но дочери все-таки надо сообщить, чтобъ она лучше была приготовлена къ отвѣту, если, чего добраго, это правда. Ступай къ ней и разскажи ей обо всемъ (Проходящимъ по сценѣ). Друзья, вы знаете, что вамъ дѣлать. — О, извини, мой другъ: пойдемъ со мной, я хочу воспользоваться твоимъ талантомъ. — Прошу васъ, друзья, позаботьтесь обо всемъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Другая комната.

Входятъ: Донъ Жуанъ и Конрадъ.

Конрадъ. Что съ вами, синьоръ? Откуда эта непомѣрная печаль?

Донъ Жуанъ. Безмѣрны причины порождающія ее; моя печаль безгранична.

Конрадъ. Вамъ-бы слѣдовало внять гласу благоразумія.

Донъ Жуанъ. И хотя-бы я и внялъ ему, — какая отъ этого была-бы мнѣ выгода?

Конрадъ. Если и не немедленная выгода, то, по крайней мѣрѣ терпѣливая покорность судьбѣ.

Донъ Жуанъ. Удивляюсь, что ты, родившись, какъ ты увѣряешь, подъ созвѣздіемъ Сатурна, предлагаешь нравственное лекарство противъ смертельнаго недуга. Я не умѣю притворяться. Я по необходимости грустенъ, когда у меня есть причина грусти, и не обязанъ улыбаться чьимъ-бы то ни было шуткамъ; я долженъ ѣсть, когда чувствую голодъ, и не обязанъ выжидать, когда другимъ захочется ѣсть; я долженъ спать, когда меня клонитъ ко сну, и не обязанъ заботиться о чьихъ-бы то ни было дѣлахъ; я обязанъ смѣяться, когда я веселъ, и не обязанъ поддѣлываться подъ чье-бы то ни было настроеніе.

Конрадъ. Ну, да, положимъ, но вы, однако, не должны обнаруживать это съ полной откровенностью, пока не въ состояніи будете дѣлать этого вполнѣ самостоятельно. Еще недавно вы были въ ссорѣ съ вашимъ братомъ, и онъ возвратилъ вамъ свое благорасположеніе; если вы желаете пустить корни въ этомъ благорасположеніи, то должны поддерживать хорошую погоду; вы должны позаботиться о ней въ видахъ вашей-же собственной жатвы.

Донъ Жуанъ. Я предпочитаю быть червемъ на заборѣ, чѣмъ розой въ его благорасположеніи. Лучше быть въ презрѣніи у всѣхъ, чѣмъ заискивать въ чьей-бы то ни было любви. Если нельзя сказать, что я льстивый честный человѣкъ, то никто, по крайней мѣрѣ, не станетъ отрицать, что я откровенный негодяй. Мнѣ довѣряютъ, но надѣвъ сперва на меня намордникъ, и пускаютъ на свободу предварительно надѣвъ цѣпи на мои ноги. Потому-то и я рѣшилъ не пѣть въ клѣткѣ. Если снимутъ съ меня намордникъ, я буду кусаться. Дадутъ свободу — буду дѣлать, что мнѣ вздумается, а пока позволь мнѣ быть тѣмъ, чѣмъ создала меня природа, и не старайся измѣнить меня.

Конрадъ. А развѣ вы не можете воспользоваться вашимъ неудовольствіемъ?

Донъ Жуанъ. Я всячески имъ пользуюсь, потому что все дѣлаю съ неудовольствіемъ. Кто идетъ сюда? Что новаго, Боракіо?

Входитъ Боракіо.

Боракіо. Я только что оставилъ великолѣпный ужинъ; вашего брата по царски угощаетъ Леонато. Могу также сообщить вамъ новость о томъ, что затѣвается свадьба.

Донъ Жуанъ. А можетъ эта свадьба служитъ фундаментомъ, на которомъ можно было-бы соорудить какую-нибудь пакость? Кто этотъ дуракъ, который желаетъ быть женихомъ заботы?

Боракіо. Да правая рука вашего брата.

Донъ Жуанъ. Какъ? прелестнѣйшій Клавдіо?

Боракіо. Онъ.

Донъ Жуанъ. Парень надлежащій! А она? она? На кого онъ бросилъ свой взоръ?

Боракіо. На Геро, дочь и наслѣдницу Лоонато.

Донъ Жуанъ. О, она — ранній мартовскій цыпленокъ! Какъ ты узналъ объ этомъ?

Боракіо. Меня заставили покурить въ одной сырой комнатѣ; вижу, входитъ принцъ и Клавдіо рука объ руку и серьезно разговариваютъ. Я спрятался за коверъ и оттуда услыхалъ, какъ они уговаривались о томъ, что принцъ будетъ искать руки Геро какъ будто для себя, а когда получитъ ее, то передастъ Клавдіо.

Донъ Жуанъ. Ну, въ такомъ случаѣ, пойдемъ туда; это можетъ послужитъ пищей моей злобѣ. Этотъ юный молокососъ пожалъ всю славу моего паденія. Если мнѣ удастся перейти ему дорогу, то это послужитъ мнѣ дорогой ко всяческому благополучію. Въ васъ я увѣренъ: вы поможете мнѣ?

Конрадъ. Мы ваши по гробъ, синьоръ.

Донъ Жуанъ. Ну, такъ отправляемся на этотъ великолѣпный ужинъ; ихъ радость усугубляется по мѣрѣ моего униженія… Гм! еслибы и поваръ былъ въ такомъ-же настроеніи, какъ и я!.. Посмотримъ, что можно сдѣлать.

Боракіо. Слѣдуемъ за вами, синьоръ (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Зало въ домѣ Леонато.

Входятъ: Леонато, Антоніо, Геро, Беатриса и другіе.

Леонато. Развѣ не было за ужиномъ графа Джона?

Антоніо. Я не видалъ его.

Беатриса. Какое кислое лицо у этого джентльмэна. Какъ только увижу его, у меня дѣлается изжога и длятся, по крайней мѣрѣ, цѣлый часъ.

Геро. У него мрачный темпераментъ.

Беатриса. Вполнѣ совершеннымъ мужчиной былъ-бы тотъ, кто составилъ-бы нѣчто среднее между нимъ и Бенедиктомъ. Одинъ — точно истуканъ: вѣчно молчитъ, другой — точно маменькинъ сынокъ: вѣчно болтаетъ.

Леонато. Итакъ, полъ языка синьора Бенедикта во рту графа Джона, половина кислаго выраженія графа Джона на лицѣ синьора Бенедикта..

Беатриса. Да, кромѣ того, дядя, красивыя ноги и побольше денегъ въ кошелькѣ, — такой мужчина можетъ покорить всякую женщину, если только понравится ей.

Леонато. По правдѣ сказать, племянница, ты никогда не найдешь себѣ мужа при такомъ зломъ языкѣ.

Антоніо. Въ самомъ дѣлѣ, она ужь слишкомъ зла.

Беатриса. Если слишкомъ зла, значитъ больше, чѣмъ зла. Такимъ образомъ я нашла средства уменьшить Божій даръ; вѣдь сказано: «бодливой коровѣ Богъ даетъ короткіе рога; но слишкомъ строптивой, — не даетъ никакихъ».

Леонато. А такъ какъ ты слишкомъ строптива, то Богъ и не дастъ тебѣ никакихъ рогъ.

Беатриса. Да, не дастъ, если не дастъ мнѣ прежде мужа. А вѣдь объ этомъ только я и молю Его на колѣняхъ денно и нощно. О, Господи, развѣ можно выносить мужа съ бородой на лицѣ! Ужь лучше спать на соломѣ!

Леонато. Но вѣдь ты можешь попасть и на безбородаго.

Беатриса. А что мнѣ съ нимъ дѣлать? Наряжать его въ мои юбки и приставитъ къ себѣ въ качествѣ горничной? Тотъ, у кого есть борода, ужь не юнецъ, а безбородый даже не мужчина; а тотъ, кто не юнецъ, не по мнѣ, а кто даже не мужчина, я не по немъ. Нѣтъ, ужь лучше я наймусь къ какому-нибудь медвѣжатнику за шесть пенсовъ и стану водить его обезьянъ прямо въ преисподнюю.

Леонато. Чудесно! значитъ ты собираешься въ преисподнюю?

Беатриса. Нѣтъ, — только до входа. Тамъ встрѣтитъ меня дьяволъ съ рогами на головѣ, какъ истинный старый рогоносецъ, и скажетъ мнѣ: «Ступай, Беатриса, въ рай, ступай въ рай; для васъ, дѣвъ, нѣтъ здѣсь мѣста». Тогда я передамъ ему моихъ обезьянъ и пойду въ рай, къ святому Петру; онъ покажетъ мнѣ мѣсто, гдѣ сидятъ холостяки, и заживемъ мы тамъ припѣваючи.

Антоніо (къ Геро). Ну, я увѣренъ, что покрайней мѣрѣ ты, племянница, будешь повиноваться отцу?

Беатриса. Ну, конечно; вѣдь первѣйшій долгъ моей кузины — присѣсть и сказать: «Какъ вамъ угодно, папенька!» Такъ пусть будетъ онъ, кузина, покрайней мѣрѣ, красивымъ парнемъ! Въ противномъ случаѣ, присядь въ другой разъ и скажи: «Какъ мнѣ угодно, папенька!»

Леонато. Хорошо, племянница, хорошо, но я все-таки не теряю еще надежды видѣть тебя замужемъ.

Беатриса. Когда Богъ станетъ создавать мужчинъ не изъ земли, а изъ какого-нибудь другого вещества. Развѣ не обидно для женщины выносить толстый комъ глины? Отдавать отчетъ во всѣхъ своихъ поступкахъ какой нибудь скверной кочкѣ? Нѣтъ, дядя, на это я не согласна. Сыны Адама — мои братья, и я считаю грѣхомъ выйти замужъ за родственника.

Леонато (къ Геро). Помни же, дочка, что я тебѣ сказалъ. Если принцъ сдѣлаетъ тебѣ предложеніе въ этомъ родѣ, ты знаешь, какъ отвѣчать.

Беатриса. Вина будетъ музыки, кузина, если онъ не въ тактъ посватается. Если принцъ будетъ слишкомъ торопиться, скажи ему, что во всемъ должна быть мѣра, да такъ и протанцуй ему отвѣтъ. Потому что, видите ли, Геро, сватовство, женитьба и раскаяніе слѣдуютъ другъ за другомъ. какъ шотландскій джигъ, менуэтъ и cinque-pace: сватовство — горячо и страстно, какъ шотландскій джигъ, и также безалаберно, женитьба — манерно-степенна, какъ менуэтъ важный, старинный, а за нею слѣдуетъ раскаяніе, съ разбитыми ногами, все чаще и чаще спотыкающееся въ cinque-pace, пока не попадетъ въ могилу.

Леонaто. Ты, племянница, на все смотришь мрачно.

Беатриса. У меня, дядюшка, прекрасные глаза: днемъ я могу разглядѣть церковь.

Леонато. А вотъ и гости, братъ. Дадимъ имъ мѣсто.

Входятъ Донъ Педро, Клавдіо, Бенедиктъ, Балтазаръ, Жуанъ, Боракіо, Маргарита, Урсула и другіе, въ маскахъ.

Донъ Педро (къ Геро). Синьора, не угодно-ли будетъ вамъ пройтись съ вашимъ поклонникомъ?

Геро. Если будете идти тихо, смотрѣть привѣтливо и ничего не будете говорить, я готова идти съ вами, въ особенности, чтобы выйти отсюда.

Донъ Педро. Въ моемъ обществѣ?

Геро. Скажу, пожалуй, и это, если мнѣ вздумается.

Донъ Педро. А когда вамъ вздумается сказать это?

Геро. Когда мнѣ понравится ваше лицо. Избави Боже, если лютня похожа на свой футляръ.

Донъ Педро. Моя маска играетъ роль кровли Филемона: подъ нею скрытъ Юпитеръ.

Геро. Если такъ, то ваша маска должна-бы быть сдѣлана изъ соломы.

Донъ Педро. Говорите тише, если хотите говорить о любви (Удаляются).

Балтазаръ. Я-бы желалъ, чтобы вы полюбили меня.

Маргарита. А я не желала-бъ этого ради васъ самихъ, потому что у меня много дурныхъ привычекъ.

Балтазаръ. Укажите на одну изъ нихъ.

Маргарита. Я всегда молюсь вслухъ.

Балтазаръ. Тѣмъ лучше, потому что слушатели могутъ отвѣчать: «аминь»!

Маргарита. Пошли мнѣ, Господи, ловкаго танцора!

Балтазаръ. Аминь!

Маргарита. И удали его, о Господи, съ глазъ долой, какъ только кончится танецъ. Ну, отвѣчай-же, дьячокъ.

Балтазаръ. Нечего отвѣчать: дьячокъ ужь отвѣчалъ.

Урсула. Я васъ узнаю: вы — синьоръ Антоніо.

Антоніо. Честное слово, нѣтъ.

Урсула. Знаете, почему я васъ узнала? У васъ голова трясется.

Антоніо. Говоря правду, я подражаю ему.

Урсула. Ну, всѣ-бы не въ состояніи были подражать ему въ такомъ безобразномъ совершенствѣ, если-бы вы не были имъ. Вотъ и его сухая рука, точь въ точь какъ y него. О, вы непремѣнно онъ, непремѣнно онъ!

Антоніо. Честное слово нѣтъ.

Урсула. Полноте, полноте. Неужели вы думаете, что я не узнаю васъ по вашему несравненному остроумію. Развѣ можно скрыть талантъ? Не отрекайтесь, вы — Антоніо. Совершенства всегда обнаруживаются. Ну, и довольно (Проходятъ).

Беатриса. Вы не хотите мнѣ сказать, кто вамъ это сказалъ?

Бенедиктъ. Простите, не могу.

Беатриса. И не хотите сказать, кто вы?

Бенедиктъ. Не теперь.

Беатриса. Что я — фря и почерпаю всѣ свои остроты изъ «ста веселыхъ сказокъ». Ну, конечно, это сказалъ синьоръ Бенедиктъ.

Бенедиктъ. Какой Бенедиктъ?

Беатриса. Я увѣрена, что вы достаточно его знаете.

Бенедиктъ. Совсѣмъ нѣтъ, увѣряю васъ.

Беатриса. Развѣ онъ никогда не смѣшилъ васъ.

Бенедиктъ. Прошу васъ, скажите, кто онъ?

Беатриса. Онъ — шутъ принца, очень плоскій шутъ. Единственный его талантъ заключается въ невѣроятномъ злорѣчіи; только негодяямъ онъ нравится, да и то не столько вслѣдствіе своего шутовства, сколько вслѣдствіе его плутней, потому что, потѣшая ихъ, онъ въ то-же время и приводитъ ихъ въ бѣшенство, a потому они сначала смѣются, a потомъ колотятъ его. Я увѣрена, что онъ лавируеть теперь гдѣ нибудь по близости, и я-бы хотѣла, чтобъ онъ причалилъ ко мнѣ.

Бенедиктъ. Когда я познакомлюсь съ этимъ джентльмэномъ, я перескажу ему все, что вы о немъ сказали.

Беатриса. Сдѣлайте одолженіе, сдѣлайте одолженіе. Онъ разразится надо мною одной или двумя колкостями, a если выйдетъ такъ, что ихъ никто не замѣтитъ, или не посмѣется надъ нимъ, то онъ погрузится въ меланхолію, и благодаря этому, какое-нибудь крылышко куропатки будетъ спасено, потому что шутъ не пойдетъ поужинать (Музыка за сценой). Мы должны слѣдовать за вожаками.

Бенедиктъ. Во всемъ хорошемъ,

Беатриса. Конечно, a если поведутъ къ дурному, то я ихъ оставлю на первомъ поворотѣ.

Танцы. Всѣ уходятъ, кромѣ донъ Жуана, Боракіо и Клавдіо.

Донъ Жуанъ. Совершенно ясно, что мой братъ влюбленъ въ Геро; онъ отвелъ въ сторону ея отца, чтобы объясниться съ нимъ. Дамы ушли за нею, и только однѣ маски осталисъ еще здѣсь.

Боракіо. Это — Клавдіо. Я узнаю его по походкѣ.

Донъ Жуанъ. Вы — синьоръ Бенедиктъ?

Клавдіо. Вы меня узнали. Да.

Донъ Жуанъ. Синьоръ, вы очень дружны съ моимъ братомъ. Онъ влюбился въ Геро. Прошу васъ, отвлеките его отъ нея. Она далеко не пара ему по рожденію. Вы сдѣлаете доброе дѣло.

Клавдіо. Откуда вы узнали, что онъ любитъ ее?

Донъ Жуанъ. Я самъ слышалъ, какъ онъ клялся ей въ любви.

Боракіо. И я также; онъ клялся ей, что сегодня-же и женится на ней.

Донъ Жуанъ. Ну, пойдемъ въ залу.

Донъ Жуанъ и Боракіо уходятъ.

Клавдю. Итакъ, я отвѣчаю отъ имени Бенедикта, но эту печальную новостъ слышу ушами Клавдіо. Да, это несомнѣнно: принцъ ухаживаетъ за нею для себя. Дружба постоянна во всемъ, но не въ дѣлахъ любви. Всякое сердце должно пользоваться собственнымъ языкомъ въ любви, каждый глазъ долженъ говорить за себя и не довѣрять никакому посреднику, потому что красота — колдунья, подъ обаяніемъ которой дружба таетъ въ разгорѣвшейся крови. Это бываетъ на каждомъ шагу, но я не ожидалъ этого. Прощай-же, Геро!

Бенедиктъ возвращается.

Бенедиктъ. Графъ Клавдіо?

Клавдіо. Онъ самый.

Бенедиктъ. Хотите идти со мной?

Клавдіо. Куда?

Бенедиктъ. Къ ближайшей ивѣ, по вашему-же дѣлу, графъ. Какъ вы хотите себя украсить гирляндой? Вокругь шеи, какъ цѣпью ростовщика? Или черезъ плечо, какъ шарфомъ лейтенанта? Все равно какъ нибудь надо-же какъ украсить себя ею, потому что принцъ подцѣпилъ вашу Геро.

Клавдіо. Желаю ему съ нею веселиться.

Бенедиктъ. Это рѣчь поистинѣ честнаго прасола. Такъ они выражаются, когда продаютъ быка. Но увѣрены-ли вы, что принцъ дѣйствительно такъ услужилъ вамъ?

Клавдіо. Прошу васъ, оставьте меня.

Бенедиктъ. Э! я вижу, вы колотите точно слѣпой: шалунъ стянулъ у васъ блюдо, a вы колотите по столбу.

Клавдіо. Если вы не желаете отойти отъ меня, то я отойду отъ васъ.

Бенедиктъ. Увы! бѣдная, раненая птичка! Теперь она спрячется въ камыши… Однако, оказывается, что синьора Беатриса и знаетъ, и не знаетъ меня! Шутъ принца! А что-жь? вѣдь, можетъ быть, я и слыву подъ этимъ названіемъ за мою веселость!.. Но нѣтъ! я несправедливъ къ самому себѣ: я вовсе не слыву шутомъ. Это только скверная привычка Беатрисы отождествлять весь свѣтъ съ собственной своей персоной. Только она и называетъ меня такъ… Ну, хорошо-же; я ей отомщу, какъ съумѣю.

Входитъ Донъ Педро.

Донъ Педро. А графъ? гдѣ-же онъ? Видали вы его?

Бенедиктъ. Да, ваше высочество. По правдѣ, я даже разыгралъ передъ нимъ роль синьора Молвы. Я его нашелъ здѣсь такимъ же печальнымъ, какъ шалашъ въ лѣсу. Я сказалъ ему и, кажется, сказалъ ему правду, что ваше высочество пріобрѣли благорасположеніе этой молодой дѣвицы, и я предложилъ ему отправиться со мной къ ближайшей ивѣ, съ тѣмъ, чтобы сплести ему гирлянду, какъ несчастному отверженному, или же связать пукъ розогъ, чтобы какъ слѣдуетъ высѣчь его.

Донъ Педро. Высѣчь? Да въ чемъ онъ провинился?

Бенедиктъ. За пошлую глупость школьника, который, найдя птичье гнѣздо, съ восторгомъ похвастался находкой своему товарищу, а тотъ и укралъ его.

Донъ Педро. А развѣ довѣрчивость преступленіе? Виноватъ воръ.

Бенедиктъ. А все-таки не дурно было-бы приготовить розги и гирлянду, потому что гирлянда понадобилась-бы ему, а розги онъ-бы приберегъ для васъ, который, надо полагать, стянулъ у него гнѣздо.

Донъ Педро. Я только хотѣлъ выучить птичку пѣть, а затѣмъ возвратить ее ея хозяину.

Бенедиктъ. Если ея пѣніе будетъ согласно съ тѣмъ, что вы говорите, то, клянусь честью, вы добродѣтельны.

Донъ Педро. Синьора Беатриса сердится на васъ; джентльменъ, танцовавшій съ нею, сказалъ ей, что вы обидно отзываетесь о ней.

Бенедиктъ. Она сама обошлась со мною такъ, что и бревно потеряло-бы всякое терпѣніе! Дубъ, у котораго всего на всего остался одинъ зеленый листикъ, и тотъ не смолчалъ-бы; даже моя маска стала обнаруживать признаки жизни браниться съ нею! Она мнѣ сказала, не подозрѣвая, что говоритъ мнѣ,что я — шутъ принца, что я тупѣе полной оттепели… и насмѣшка за насмѣшкой посыпались на меня съ такой невѣроятной быстротой, что я совсѣмъ осовѣлъ и стоялъ какъ мишень, въ которую стрѣляетъ цѣлая армія. Въ каждомъ ея словѣ — кинжалъ; каждое ея слово такъ и рѣжетъ. Еслибы ея дыханіе было такъ ядовито, какъ ея слова, — подлѣ нея нельзя было-бы жить, она-бы все отравила, до самой полярной звѣзды. Я-бы не женился на ней даже и тогда, когда-бы она получила въ приданное все, чѣмъ Адамъ владѣлъ до грѣхопаденія; она и Геркулеса приставила-бы къ веретену; да, она заставила-бы его расколоть и свою палицу, чтобы поддержать пламя. Нѣтъ, не говорите мнѣ о ней; вы и сами убѣдитесь, что она — адская Атэ, въ красивомъ нарядѣ. Право, было-бы недурно, еслибы какой-нибудь клоунъ произнесъ надъ нею заклинаніе; пока она здѣсь, въ аду можно жить такъ-же покойно, какъ въ самомъ спокойномъ мѣстѣ, и люди станутъ вторично грѣшить, чтобы попадать туда какъ можно скорѣе; и въ самомъ дѣлѣ всякіе раздоры, всякіе ужасы и всякія смуты слѣдуютъ за ней по пятамъ.

Входятъ: Клавдіо; Беатриса и Леонато.

Донъ Педро. А вотъ и она!

Бенедиктъ. Не найдется-ли у васъ, ваше высочество, какого-нибудь порученія на конецъ свѣта? Я готовъ отправиться къ антиподамъ за самыми пустяками, за зубочисткой въ отдаленнѣйшій уголокъ Азіи, принести вамъ мѣрку съ ноги папы Джона, волосокъ съ бороды, великаго Хама. Я предпочитаю отправиться съ посольствомъ пигмеямъ, чѣмъ обмѣняться тремя словами съ этой гарпіей. Нѣтъ ли у васъ какого-нибудь порученія?

Донъ Педро. Нѣтъ никакого; я только хочу пользоваться вашимъ обществомъ.

Бенедиктъ. О, Господи, тутъ есть блюдо, котораго я не люблю. Терпѣть не могу синьору Языкъ (Уходитъ).

Донъ Педро. Пожалуйте, сударыня, пожалуйте: вы потеряли сердце синьора Бенедикта.

Беатриса. Дѣйствительно, ваше высочество, онъ давалъ мнѣ его на подержаніе, а я, вмѣсто процентовъ, отдала ему двойное сердце: онъ какъ-то выигралъ его у меня поддѣльными костями, а потому, ваше высочество, вы можете сказать, что я потеряла его.

Донъ Педро. Вы его опрокинули, синьора, совершенно опрокинули.

Беатриса. Хорошо еще, что не онъ опрокинулъ меня, а то я-бы рисковала сдѣлаться матерью цѣлаго поколѣнія дураковъ… Я привела вамъ графа Клавдіо, за которымъ вы меня посылали.

Донъ Педро. Что съ вами, графъ? Почему у васъ такой печальный видъ?

Клавдіо. Я не печаленъ, ваше высочество.

Донъ Педро. Что-же? вы больны?

Клавдіо. И не боленъ, ваше высочество.

Беатриса. Графъ не боленъ, не печаленъ, не веселъ и не здоровъ, но вы, графъ, такъ-же нѣжны, какъ апельсинъ, и чуточку имѣете его ревнивый цвѣтъ.

Донъ Педро. Дѣйствительно, синьора, я думаю, что сдѣланный вами портретъ похожъ, но если это онъ то я готовъ поклясться, что онъ находится въ заблужденіи. Такъ знай-же, Клавдіо, я посватался отъ твоего имени, и прекрасная Геро побѣждена; я объяснился съ ея отцомъ, и онъ изъявилъ свое согласіе. Назначь день свадьбы, и да благословитъ тебя Богъ!

Лсонато. Графъ, берите мою дочь, а съ нею и мое богатство; эту свадьбу устроилъ его высочество, а поэтому, аминь!

Беатриса. Отвѣчайте, графъ; реплика за вами.

Клавдіо. Молчаніе — лучшій герольдъ радости. Мое счастіе было-бы не велико, если бы я могъ сказать, какъ много я счастливъ (къ Геро). Вы — моя, а я вашъ. Отдаю себя за васъ и безъ ума отъ этой мѣны.

Беатриса. Говори-же, кузина; а если не можешь говорить, то зажми ему ротъ поцѣлуемъ, пусть и онъ молчитъ.

Донъ Педро. Право, у васъ, синьора, превеселое сердце.

Беатриса. Да, ваше высочество, спасибо ему, бѣдняжкѣ, оно всегда держится вѣтренной стороны заботъ. Кузина шепчетъ ему на ухо, что онъ — въ ея сердцѣ.

Клавдіо. Да, вы угодили, кузина.

Беатриса. Господи! опять свадьба!.. Всѣ выходятъ замужъ, кромѣ меня. Одна лишь я, чернушка, сижу въ уголку и взываю: «Мужа, мнѣ, мужа!»

Донъ Педро. Синьора Беатриса, я вамъ пріищу мужа.

Беатриса. Я бы предпочитала, чтобы мнѣ пріискалъ его вашъ отецъ. Нѣтъ-ли у вашего высочества брата, который былъ бы похожъ на васъ? Вашъ батюшка создавалъ прекраснѣйшихъ мужей, если бы только они были доступны дѣвушкѣ.

Донъ Педро. Хотите меня, синьора?

Беатриса. Нѣтъ, ваше высочество, развѣ найдется еще другой, будничный мужъ. Ваше высочество слишкомъ дороги, чтобы носить васъ каждый день… Но, простите меня великодушно, ваше высочество: я создана для веселой болтовни, не для дѣла.

Донъ Педро. Напротивъ, мнѣ бы не нравилось ваше молчаніе: веселость такъ къ лицу вамъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, вы родились въ веселую минуту.

Беатриса. О, нѣтъ, ваше высочество, моя матушка кричала, но зато на небѣ звѣзда плясала, и вотъ подъ этой звѣздой я и родилась. Дай вамъ Богъ счастья!

Леонато. Племянница, не угодно-ли будетъ тебѣ позаботиться, о чемъ я тебя просилъ?

Беатриса. Простите, дядя… Съ вашего позволенія, ваше высочество (Уходитъ).

Донъ Педро. Презабавная, право, дѣвушка.

Леонато. Да, меланхоліи въ ней мало; она, ваше высочество, только тогда серьезна, когда спитъ, да и тогда, она не всегда серьезна: я слышалъ отъ моей дочери, что ей снится что-нибудь непріятное, а она просыпается съ хохотомъ.

Донъ Педро. Она терпѣть не можетъ, когда ей говорятъ о мужѣ.

Леонато. Ни подъ какимъ видомъ! Она всѣхъ отгоняетъ своими насмѣшками.

Донъ Педро. Она была бы прекрасной женой для Беяедикта.

Леонато. О, Господи! Въ одну недѣлю они заболтали бы другъ друга до сумашествія!

Донъ Педро. Прости, Клавдіо, когда ты думаешь вѣнчаться?

Клавдіо. Завтра, ваше высочество. Время плетется на костыляхъ, пока любовь не выполнитъ всѣхъ своихъ обрядовъ.

Леонато. Нѣтъ, не раньше понедѣльника, милый сынъ; это будетъ какъ разъ седьмой день; и безъ того слишкомъ мало времени, чтобы всѣ приготовленія отвѣчали моимъ желаніямъ.

Донъ Педро. Полно, не качай головой на такую длинную отсрочку; ручаюсь тебѣ, Клавдіо, что мы не скучно проведемъ это время. Въ этотъ промежутокъ, я предприму одинъ изъ Геркулесовыхъ подвиговъ, состоящій въ томъ, чтобы привести синьора Бенедикта и синьору Беатрису къ скалѣ любви взаимной. Мнѣ бы очень хотѣлось устроить эту свадьбу и я не сомнѣваюсь въ успѣхѣ, если вы поможете мнѣ.

Леонато. Ваше высочество, я къ вашимъ услугамъ, хотя-бъ мнѣ и пришлось не спать цѣлыхъ десять ночей.

Клавдіо. И я также, ваше высочество.

Донъ Педро. И вы, милая Геро?

Геро. Я готова взять на себя всякое приличное порученіе, лишь-бы только доставить моей кузинѣ хорошаго мужа.

Донъ Педро. Насколько мнѣ кажется, оно не изъ худшихъ жениховъ; въ этомъ я могу отдать ему полную справедливость: онъ благороднаго происхожденія, испытанной храбрости и несомнѣнной честности. Я поучу васъ, какъ приняться за вашу кузину, чтобы она влюбилась въ Бенедикта, а я, при вашей помощи такъ обработаю Бенедикта, что несмотря на живой умъ и измѣнчивый вкусъ, онъ влюбится въ Беатрису. Если мы этого достигнемъ, то Купидонъ будетъ разжалованъ изъ стрѣлковъ: вся его слава перейдетъ къ намъ, и мы останемся единственными богами любви. Пойдемте со мной, я сообщу вамъ мой планъ (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Другая комната въ домѣ Леонато.

Входятъ: Донъ Жуанъ и Боракіо.

Донъ Жуанъ. И такъ рѣшено: графъ Клавдіо женится на дочери Лнонато.

Боракіо. Да, синьоръ; но я могу помѣшать этому.

Донъ Жуанъ. Всякая задержка, всякая помѣха, всякое препятствіе будетъ для меня цѣлебнымъ облегченіемъ. Я боленъ отвращеніемъ къ нему; все, что идетъ противъ его желаній, согласно моимъ. Но какъ можемъ мы помѣшать этому браку?

Боракіо. Не совсѣмъ, конечно, честнымъ образомъ, синьоръ, но такъ скрытно, что плутовства никто не замѣтитъ!

Донъ Жуанъ. Скажи какъ можно короче, что именно ты думаешь сдѣлать.

Боракіо. Кажется, я уже говорилъ вамъ, синьоръ, съ годъ тому назадъ, что я пользуюсь милостями Маргариты, прислужницы Геро.

Донъ Жуанъ. Да, я помню.

Боракіо. Я могу упросить ее во всякій часъ ночи показаться въ окнѣ Геро.

Донъ Жуанъ. Но какое отношеніе это имѣетъ къ смерти этой свадьбы?

Боракіо. Выжать изъ этого ядъ — это ужь ваше дѣло. Отправляйтесь къ принцу; не стѣсняйтесь заявить ему, что онъ пятнаетъ свою честь, устраивая бракъ знаменитаго Клавдіо, котораго вы такъ уважаете, съ такой грязной потаскушкой, какъ Геро.

Донъ Жуанъ. А какого рода доказательства я могу представить?

Боракіо. Доказательства совершенно достаточныя, чтобы обойти принца, измучить Клавдіо, погубить Геро и убить Леонато. Развѣ этого мало?

Донъ Жуанъ. Я готовъ на все, лишь бы только имъ напакостить.

Боракіо. Ну, такъ отправляйтесь, найдите случай поговорить съ Донъ Педро и съ графомъ Клавдіо наединѣ. Скажите имъ, что вамъ навѣрное извѣстно, что Геро меня любитъ. Выкажите особенное расположеніе къ принцу и къ Клавдіо и старайтесь увѣрить ихъ, что, только дорожа честью брата, устроивающаго этотъ бракъ, и добрымъ именемъ его друга, котораго надѣются обмануть маской дѣвичества, побуждаетъ васъ открыть имъ это. Конечно, онѣ едва-ли повѣрятъ этому безъ доказательствъ. Тогда скажите имъ, что ради доказательства вы доставите имъ случай увидѣть меня подъ окномъ ея спальни, услышать, какъ я буду звать Маргариту — Геро и какъ Маргарита будетъ называть меня своимъ Боракіо. Приведите ихъ быть свидѣтелями этого въ ночь наканунѣ свадьбы, такъ какъ на это время я уже устрою, чтобы Геро была въ отсутствіи, и доказательство ея коварства покажется имъ такъ очевидно, что ревность превратится въ полное убѣжденіе и всѣ ихъ приготовленія къ свадьбѣ сами собой рухнутъ.

Донъ Жуанъ. Какой-бы напасти ни вышло изъ всего этого, я все-таки осуществлю этотъ планъ. Если эту комедію ты ловко разыграешь, то получишь тысячу дукатовъ.

Боракіо. Будьте только порѣшительнѣе въ вашемъ обвиненіи, и моя ловкость не посрамитъ меня.

Донъ Жуанъ. Сейчасъ-же отправлюсь узнать о днѣ ихъ свадьбы (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Садъ Леонато.

Входитъ Бенедиктъ.

Бенедиктъ. Эй, мальчикъ!

Входитъ мальчикъ.

Мальчикъ. Синьоръ?

Бенедиктъ. На окнѣ моей комнаты лежитъ книга; принеси ее мнѣ сюда, въ садъ.

Мальчикъ. Я сейчасъ буду здѣсь, синьоръ.

Бенедиктъ. Знаю, но мнѣ бы хотѣлось, чтобы ты ушелъ отсюда и сейчасъ-же возвратился (Мальчикъ уходитъ). Удивляюсь, какимъ образомъ человѣкъ, который не разъ видѣлъ, до какой степени бываетъ смѣшонъ тотъ, кто посвящаетъ себя служенію любви, какъ такой человѣкъ, насмѣявшись вдоволь надъ подобными сумасшедшими глупостями въ другихъ, можетъ сдѣлаться предметомъ собственныхъ своихъ насмѣшекъ, влюбившись. А вѣдь таковъ именно теперь Клавдіо. Было время, когда для него не было другой музыки, кромѣ барабана и трубы, а теперь онъ предпочитаетъ слушать флейту и тамбуринъ. Было время, когда онъ охотно прошелъ бы пѣшкомъ десять миль, чтобъ посмотрѣть на хорошій панцырь, а теперь онъ готовъ не спать десять ночей подрядъ, обдумывая покрой новаго коллета. Онъ имѣлъ привычку говорить прямо, безъ обиняковъ, какъ честный человѣкъ и солдатъ, а теперь онъ корчитъ изъ себя витію: его рѣчь — фантастическая трапеза, состоящая изъ самыхъ необыкновенныхъ блюдъ. Неужели-же и со мной можетъ случиться такое превращеніе? Неужели и я буду смотрѣть на это такими глазами? Не знаю, но не думаю; я, конечно, не побожусь, что любовь не превратятъ меня въ устрицу, но могу поклясться, что пока любовь не прекратитъ меня въ настоящую устрицу, я такимъ дуракомъ не сдѣлаюсь. Одна женщина, скажемъ, хороша собой, — ну и прекрасно. Другая — умна, — прекрасно; третья добродѣтельна, — прекрасно, но до тѣхъ поръ, пока всѣ прелести не соединятся въ одной, ни одна не въ состояніи прельстить меня. Она должна быть богата, — въ этомъ не можетъ быть сомнѣнія; умна, — въ противномъ случаѣ она мнѣ не нужна, добродѣтельна, — или я не стану добиваться ея; красива, — или я никогда не стану смотрѣть на нее; кроткая, — или не подходи ко мнѣ; благородна, — или мнѣ ея не надо, еслибы она даже стоила ангела: кромѣ того, она должна быть разговорчива, и хорошая музыкантша, а волоса должна имѣть такого цвѣта, какими угодно было подарить ее Господу. А! Вотъ принцъ съ мосье Любовь! Спрячусь въ чащѣ (Прячется).

Входятъ: Донъ Педро, Леонато и Клавдіо; за ними слѣдуютъ Балтазаръ и музыканты.

Донъ Педро. Ну, что-же? услышимъ-ли мы музыку?

Клавдіо. Да, принцъ; какъ тихъ вечеръ; точно все замолкло, чтобы дать просторъ гармоніи.

Донъ Педро. Видалъ ты, куда спрятался Бенедиктъ?

Клавдіо. Отлично видѣлъ; когда музыка окончится, мы легко справимся съ этой юной лисицей.

Донъ Педро. Ну, Балтазаръ, повтори намъ эту пѣсню.

Балтазаръ. О, добрѣйшій принцъ! Не заставляйте такимъ сквернымъ голосомъ безчестить музыку больше одного раза.

Донъ Педро. Тотъ, кто скрываетъ свой собственный талантъ, тѣмъ самымъ свидѣтельствуетъ о его совершенствѣ. Прошу тебя, пой, не заставляй себя просить больше.

Балтазаръ. Извольте, я спою. Развѣ мало найдется вздыхателей, которые умоляютъ даже такихъ, которые не стоютъ этого, по ихъ мнѣнію, и однако умоляютъ, даже клянутся въ любви!

Донъ Педро. Ну, начинай, а если хочешь и дальше разсуждать, то разсуждай по нотамъ.

Балтазаръ. Прежде, чѣмъ услышите мои ноты, обратите вниманіе на то, что ни одна изъ нихъ не стоитъ какой-либо нотаціи.

Донъ Педро. Его слово — точно нотные крючки: все ноты, ноты, нотація… (Музыка).

Бенедиктъ (про себя). Ну, такъ и есть: божественная музыка! Душа его сейчасъ придетъ въ восторженное состояніе! Не странно-ли, что бараньи кишки имѣютъ даръ вытягивать душу изъ человѣческаго тѣла? Ну, хорошо, когда все кончится, подойдите и ко мнѣ съ рогомъ за платой.

Балтазаръ (поетъ):

Не вздыхайте, красавицы, не вздыхайте!
Мужчины всегда были лживы.
Одна нога на берегу, другая въ морѣ, —
Никогда не бываютъ они вѣрны одному предмету.
А потому, не вздыхайте,
Пусть уходятъ!
Будьте веселы и нарядны,
Превращая всѣ ваши звуки печали
Въ: эй, Нонни! Нонни!
Не пойте больше пѣсенъ, не пойте
Пѣсенъ печальныхъ и мрачныхъ:
Вѣроломство мужчинъ всегда было такимъ,
Съ тѣхъ поръ, какъ лѣто впервые одѣлось листвой.
А потому не вздыхайте и пр.

Донъ Педро. Честное слово, прекрасная пѣсня!

Балтазаръ. И скверный пѣвецъ, ваше высочество!

Донъ Педро. О, нѣтъ, нѣтъ! Для собственнаго обихода ты поешь не дурно.

Бенедиктъ (про себя). Еслибы такъ завыла собака, то ее немедленно-бы повѣсили. Молю Господа, чтобы этотъ скверный вой не напророчилъ какого-нибудь несчастія. Съ такимъ-же удовольствіемъ я бы выслушалъ и ночного ворона, какое бы затѣмъ ни послѣдовало бѣдствіе.

Донъ Педро (Клавдіо). А и въ самомъ дѣлѣ отлично! Послушай, Балтазаръ, прошу тебя, достань намъ нѣсколько хорошихъ музыкантовъ, чтобъ завтра ночью они находились подъ окномъ спальни Геро.

Балтазаръ. Сдѣлаю, ваше высочество, что будетъ возможно.

Донъ Педро. Ну, и прекрасно; прощай (Балтазаръ и музыканты уходятъ). Подойдите, Леонато; о чемъ это вы мнѣ говорили сегодня? Не о томъ-ли, что ваша племянница Беатриса влюблена въ синьора Бенедикта?

Клавдіо (всторону). Вниманіе! вниманіе! птичка усѣлась! (Громко). Я бы никогда не подумалъ, чтобы эта дѣвушка могла полюбить мужчину.

Леонато. Да и я тоже. Но удивительнѣе всего то, что она влюбилась именно въ синьора Бенедикта, котораго, если судить по своему обращенію съ нимъ, терпѣть не могла.

Бенедиктъ (про себя). Неужели это правда? Неужели вѣтеръ подулъ съ этой стороны?

Леонато. По правдѣ сказать, я, ваше высочество, не знаю ужь, что и думать: ея бѣшеная страсть превосходитъ даже безконечность мысли.

Донъ Педро. Но, можетъ быть, она только притворяется.

Клавдіо. Это вѣроятно.

Леонато. О, Господи! притворяется! Въ такомъ случаѣ, притворная страсть никогда еще не походила такъ на дѣйствительную страсть.

Донъ Педро. Но чѣмъ-же она обнаруживаетъ эту страсть?

Клавдіо (всторону). Закидывай проворнѣй удочку: рыбка сейчасъ клюнетъ.

Леонато. Чѣмъ обнаруживаетъ? Она сидитъ… (Къ Клавдіо). А впрочемъ дочь моя говорила вамъ, какъ…

Клавдіо. Дѣйствительно…

Донъ Педро. То есть, какъ-же, какъ-же? скажите мнѣ, прошу васъ. Вы удивляете меня; я всегда думалъ, что ея сердце совершенно недоступно порывамъ любви.

Леонато. Я бы и самъ готовъ былъ въ этомъ поклясться, ваше высочество, въ особенности къ Бенедикту.

Бенедиктъ (въ сторону). Все это я бы счелъ задурачество, если бы это говорилось не этой бѣлой бородой: надувательство не можетъ скрываться подъ этой величественной наружностію.

Клавдіо (въ сторону). Ядъ попалъ; пользуйтесь этимъ.

Донъ Педро. А обнаружила она свою любовь къ Бенедикту чѣмъ нибудь?

Леонато. Нѣтъ; она поклялась, что никогда этого не сдѣлаетъ; въ этомъ-то и заключается ея мученіе.

Клавдіо Это совершенно справедливо; ваша дочь говорила: «я обращалась съ нимъ, говоритъ она, такъ часто самымъ презрительнымъ образомъ — и вдругъ стану ему писать, что люблю его?»…

Леонато. Это она говоритъ всякій разъ, когда собирается писать ему. Она по двадцати разъ встаетъ ночью, сидитъ въ одной рубашкѣ, пока не напишетъ цѣлой страницы… Все это говорила намъ моя дочь.

Клавдіо. Вы упоминаете объ исписанной страницѣ; это напоминаетъ мнѣ забавную исторію, которую она намъ разсказала…

Леонато. Ахъ, да! Написавъ письмо, она захотѣла перечитать его и замѣтила, складывая его что имена Бенедикта и Беатрисы ложатся одно на другое.

Клавдіо. Именно.

Леонато. Тогда она разорвала письмо на тысячи кусочковъ и стала бранить себя за нескромную мысль писать къ мужчинѣ, который, какъ она знала, посмѣется надъ нею: «Я, — сказала она, — сужу по себѣ: я-бы непремѣнно вышутила его, если бы онъ вздумалъ мнѣ написать; да, хотя я и люблю его, а все-таки вышутила бы его».

Клавдіо. Затѣмъ, она падаетъ на колѣни, плачетъ, рыдаетъ, бьетъ себя въ грудъ, рветъ себѣ волосы, клянется, молится: «О, мой милый Бенедиктъ! Дай мнѣ силы, о Боже!»

Леонато. Да, такъ говоритъ моя дочь. Страсть до такой степени обладѣла ею, что дочь побаивается, какъ бы она не наложила на себя руки съ отчаянія. Все это сущая правда.

Донъ Педро. Было-бы хорошо, еслибы Бенедиктъ узналъ объ этомъ какъ-нибудь стороной, если ужь она сама не хочетъ признаться ему въ любви,

Клавдіо. Да зачѣмъ? Онъ сдѣлаетъ изъ этого забаву и еще больше будетъ мучить несчастную дѣвушку.

Донъ Педро. Если бы онъ сдѣлалъ это, то его стоило бы повѣсить; она такая прекрасная дѣвушка, и никакое сомнѣніе не можетъ коснуться ея добродѣтели.

Клавдіо. И къ тому же очень умна.

Донъ Педро. Да, во всемъ, но не въ любви къ Бенедикту.

Леонато. О, ваше высочество, тогда, когда разумъ и гневь спорятъ между собой въ такомъ нѣжномъ тѣлѣ, то можно держать десять противъ одного, что кровь побѣдитъ. У меня вѣдь есть достаточная причина пожалѣть о ней: я вѣдь и дядя ей, и опекунъ.

Донъ Педро. О, если бы она мнѣ подарила свою любовь! Я-бы пренебрегъ всѣми отношеніями и сдѣлалъ бы ее половиной самого себя. Прошу васъ, поговорите съ Бенедиктомъ. узнаемъ, что онъ на это скажетъ.

Леонато. А хорошо-ли это будетъ? какъ вы думаете?

Клавдіо. Геро увѣрена, что она непремѣнно умретъ, потому что она и сама говоритъ, что умретъ, если онъ не полюбитъ ее, и умретъ прежде, чѣмъ скажетъ, что любитъ его, даже если онъ и посватается за нее, то она предпочтетъ умереть, чѣмъ отречься отъ своихъ обычныхъ насмѣшекъ надъ нимъ.

Донъ Педро. Она права; если она признается ему, то очень можетъ быть, что онъ вышутитъ ее; потому-что у него, какъ вы всѣ знаете, насмѣшливыя наклонности.

Клавдіо. Но онъ человѣкъ прекрасный.

Донъ Педро. Да, наружность у него счастливая.

Клавдіо. Да; по моему, онъ и уменъ.

Донъ Педро. Конечно; по временамъ въ немъ проглядываютъ какъ-бы блестки остроумія.

Леонато. Къ тому-же, я думаю, что онъ храбръ.

Донъ Педро. Какъ Гекторъ, я васъ могу увѣрить, а когда возникаетъ ссора, тамъ онъ даже мудрецомъ становится, потому что онъ или съ ловкостью уклоняется отъ нея или принимаетъ въ ней участіе съ истинно-христіанскимъ страхомъ.

Леонато. Если онъ боится Бога, то, конечно, долженъ по необходимости хранить миръ, а уже если миръ нарушенъ, то долженъ идти на ссору со страхомъ и трепетомъ.

Донъ Педро. Такъ онъ и дѣйствуетъ, ибо онъ дѣйствительно боится Бога, хотя въ этомъ можно было-бы сомнѣваться, по кое-какимъ уже слишкомъ вольнымъ его шуткамъ. Во всякомъ случаѣ, мнѣ очень жаль вашу племянницу. Не поищемъ-ли Бенедикта и не скажемъ-ли ему о ея любви?

Клавдіо. Нѣтъ, не будемъ ему говорить объ этомъ, ваше высочество; пусть лучше онъ убьетъ ее, благодаря доброму совѣту.

Леонато. Но это невозможно: она скорѣе убьетъ свое собственное сердце.

Донъ Педро. Ну, хорошо, послушаемъ, что скажетъ ваша дочь; въ ожиданіи, страсть, можетъ быть, и поостынетъ. Я очень люблю Бенедикта и желалъ бы, чтобы онъ скромно подумалъ о себѣ и увидалъ, что недостоинъ такой прекрасной женщины.

Леонато. Не угодно-ли будетъ вашему высочеству войти? Обѣдъ готовъ.

Клавдіо (въ сторону). Если послѣ этого онъ не станетъ бредить ею, то я ни на что больше не буду разсчитывать.

Донъ Педро (въ сторону). Нужно устроить такую-же точно ловушку и для нея; это — дѣло вашей дочери и ея прислужницы. Очень будетъ забавно, когда каждый будетъ убѣжденъ, что любимъ другимъ, а въ самомъ дѣлѣ ничего этого нѣтъ! Эту сцену я-бы хотѣлъ видѣть; она, вѣроятно, будетъ нѣмая. Пошлемъ позвать ее къ обѣду. (Уходятъ: Донъ Педро, Леонато и Клавдіо).

Бенедиктъ. Не шутка-же это; разговоръ былъ серьезенъ. Все это они знаютъ отъ Геро. Кажется, что они жалѣютъ Беатрису: видно, что страсть ея дошла до послѣдней крайности. Она любитъ меня! Ну, что-жъ, надо отблагодарить ее за это! Я только что услышалъ, какъ они меня осуждаютъ; они говорятъ, что я загоржусь, когда узнаю о ея любви; они говорятъ также, что она предпочтетъ умереть, чѣмъ обнаружить малѣйшими знаками свою любовь… Я никогда не думалъ жениться… Я не долженъ казаться гордымъ. Счастливы тѣ, кто, слыша порицаніе себѣ, могутъ воспользоваться имъ и исправить себя. Они говорятъ, что она хороша собой. Объ этомъ я и самъ могу засвидѣтельствовать; и добродѣтельна, — да, правда, и этого не могу отрицать; умна, — только не въ любви ко мнѣ!.. Говоря правду, это не прибавка къ ея уму, даже не доказательство ея глупости… потому-что, пожалуй, и я могу влюбиться въ нее страстно… Можетъ случиться, что меня забросаютъ какими-нибудь крохами оотроумія за то, что я такъ долго возставалъ противъ брака. Но развѣ вкусы не мѣняются? Въ юности человѣкъ любилъ такое кушанье, которое онъ терпѣть не можетъ въ старости. Могутъ-ли всѣ эти колкости, фразы, бумажные шарики, бросаемые міромъ, своротить человѣка съ того, что ему по вкусу? Нѣтъ! Міръ долженъ-же населяться. Когда я говорилъ, что умру холостякомъ, то не думалъ, что доживу до свадьбы. — А вотъ и Беатриса. Клянусь свѣтиломъ, она хороша собой. Я уже замѣчаю въ ней кое-какіе признаки любви.

Входитъ Беатриса.

Беатриса. Меня противъ воли отправили просить васъ къ обѣду.

Бенедиктъ. Благодарю васъ за трудъ, прекрасная Беатриса.

Беатриса. Я столько же потрудилась ради этой благодарности, сколько и вы потрудились, чтобы меня поблагодарить: еслибы мнѣ было это такъ трудно, то я бы и не пришла сюда.

Бенедиктъ. Значить, вы съ удовольствіемъ приняли это порученіе?

Беатриса. Да, именно на столько, на сколько вы можете взять на кончикъ ножа и не отравить галки… Вы не голодны, синьоръ? Прощайте. (Уходитъ).

Бенедиктъ. Ага! «Меня противъ воли послали пригласить васъ къ обѣду». Тутъ скрывается двойной смыслъ. «Я столько же потрудилась ради этой благодарности, сколько и вы потрудились, чтобы меня поблагодарить!» То-есть, другими словами. потрудиться для васъ мнѣ такъ же легко, какъ и благодарить… Я буду негодяемъ, если не сжалюсь надъ нею. Я буду жидомъ, если не полюблю ее. Пойду, достану ея портретъ (Уходитъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Садъ Леонато.

Входятъ: Геро, Маргарита и Урсула.

Геро. Милая Маргарита, сбѣгай, пожалуйста, въ залу, тамъ ты увидишь мою кузину Беатрису, разговаривающую съ принцемъ и съ Клавдіо; шепни ей на ухо, что я и Урсула, мы гуляемъ въ саду и все разговариваемъ о ней, скажи ей, что ты подслушала насъ и посовѣтуй ей пройти тайкомъ въ тѣнистую бесѣдку, которую ограждаетъ отъ лучей солнца жимолость, выросшая на нихъ, подобная тѣмъ любимцамъ, возвеличеннымъ властелиномъ, противопоставляющимъ свое величіе взлѣлеявшей ихъ власти! Скажи ей, чтобы она спряталась тамъ. Вотъ твое порученіе, исполни его въ точности и оставь насъ однѣхъ.

Маргарита. Я сейчасъ же приведу ее сюда, ручаюсь вамъ.

Геро. И такъ, Урсула, когда Беатриса придетъ, мы должны, прогуливаясь по этой аллеѣ, говорить только о Бенедиктѣ. Когда я скажу его имя, твое дѣло будетъ расхвалить его такъ, какъ не былъ расхваленъ еще ни одинъ мужчина. Что касается меня, то я должна говорить тебѣ только о томъ, что Бенедиктъ страдаетъ любовью къ Беатрисѣ: стрѣла маленькаго Купидона имѣетъ свойство ранить слухомъ. Ну, начинай-же…

(Беатриса показывается вдали).

Вотъ посмотри: Беатриса, какъ пигалица, скользитъ по землѣ, чтобы подслушать нашъ разговоръ.

Урсула. Самое большое удовольствіе рыбной ловли заключается въ томъ, чтобы видѣть, какъ рыбка, разсѣкая своими золотистыми веслами серебристую влагу, жадно впивается въ предательскій крючекъ. Тамъ и мы увидимъ Беатрису, которая скрылась уже подъ тѣнью каприфолій. За меня не бойтесь, свое дѣло въ разговорѣ я хорошо исполню.

Геро. Ну, такъ подойдемъ къ ней поближе, чтобы ея ухо ничего не потеряло изъ сладостно-обманчивой приманки, которую мы предназначаемъ ей… Нѣтъ, право, Урсула, она слишкомъ высокомѣрна; я вѣдь знаю, она даже и сурова, какъ соколъ на скалѣ.

Урсула. Но увѣрены-ли вы, что Бенедиктъ такъ страстно любитъ Беатрису?

Геро. Такъ говорятъ принцъ и мой женихъ.

Урсула. И онъ поручилъ вамъ сказать ей объ этомъ?

Геро. Они поручили мнѣ объяснить ей это, но я посовѣтовала имъ, если они любятъ Бенедикта, уговорить его преодолѣть эту страсть и никогда не сознаваться въ ней Беатрисѣ.

Урсула. Но почему вы это сдѣлали? Развѣ этотъ синьоръ не заслуживаетъ такого прекраснаго ложа, какъ ложе Беатрисы?

Геро. О, богъ любви! Я вѣдь знаю, что Бенедиктъ достоинъ всего того, что можетъ быть даровано мужчинѣ. Но природа никогда еще не создавала женскаго сердца болѣе гордаго, чѣмъ сердце Беатрисы. Призрѣніе и насмѣшки искрящіяся въ ея глазахъ, презирающихъ все, на что они глядятъ, ея умъ такого высокаго о себѣ мнѣнія, что все остальное кажется ничтожнымъ. Она не можетъ любятъ, она не можетъ ни понимать, ни чувствовать страсти, — такъ обольщена она собой.

Урсула. Конечно, и я такъ думаю, а поэтому, и въ самомъ дѣлѣ было бы не хорошо, чтобъ она узнала о любви Бенедикта: она бы насмѣялась только надъ нимъ.

Геро. Да, ты говоришь истинную правду. Я еще никогда не встрѣчала человѣка, какъ бы онъ ни былъ уменъ, благороденъ, молодъ, красивъ, надъ которымъ бы она не посмѣялась. Если онъ бѣлокуръ, — она готова поклясться, что такой синьоръ годится ей въ сестры. Если онъ смуглъ, — она говоритъ что природа, создававшая Антика, смазала его грязью. Если онъ высокъ — то похожъ на тупое копье. Если малъ — то значитъ онъ скверно обдѣланный агатъ. Если хорошо говоритъ — то похожъ на флюгеръ, поворачиваемый всѣми вѣтрами. Если молчаливъ, — значитъ пень, ничѣмъ недвижимый. Такъ она извращаетъ каждаго, и никогда ни правдѣ, ни добродѣтели не отдастъ того, чего требуютъ заслуга и простота.

Урсула. Да, правда, правда, такая язвительность далеко не похвальна.

Геро. Конечно, быть такой злой, пренебрегающей всякими приличьями не похвально. Но кто осмѣлится ей это сказать? Еслибы я попробовала ей это сказать, она бы подняла меня на смѣхъ, засмѣяла-бы меня и уничтожила своими насмѣшками. Такъ пусть-же и Бенедиктъ, подобно скрытому огню, истощается въ вздохахъ и угасаетъ молча. Такой конецъ все же лучше, чѣмъ смерть отъ насмѣшекъ, которая также ужасна, какъ смерть отъ щекотанія.

Урсула. Однако, поговорите съ нею; послушайте, что она скажетъ.

Геро. Нѣтъ, нѣтъ, я лучше пойду къ Бенедикту и посовѣтую ему побороть въ себѣ эту страсть; я готова даже придумать какую-нибудь приличную ложь, которая бы очернила мою кузину: вѣдь не знаешь, какъ много какой-нибудь злой намекъ можетъ отравить любовь.

Урсула. О, не обижайте такъ вашу кузину. Не можетъ-же она, съ ея живымъ и острымъ умомъ, какой признается за нею всѣми, отказать такому достойному человѣку, какъ синьоръ Бенедиктъ.

Геро. Онъ — единственный истинно достойный человѣкъ во всей Италіи, за исключеніемъ, конечно, моего дорогого Клавдіо.

Урсула. Прошу васъ, не сердитесь на меня, синьора, за то, что я выскажу мою мысль: синьоръ Бенедиктъ, по красотѣ, манерамъ, уму и храбрости слыветъ первымъ во всей Италіи.

Геро. Дѣйствительно, онъ пользуется прекрасной репутаціей.

Урсула. Прежде, чѣмъ онъ пріобрѣлъ ее, онъ ее заслужилъ своею доблестію. Когда-же ваша свадьба, синьора?

Геро. По прежнему, завтра. Ну, пойдемъ домой. Я покажу тебѣ мои новые наряды и попрошу тебя посовѣтовать мнѣ, который лучше одѣнетъ меня завтра.

Урсула (тихо). Она попалась, ручаюсь вамъ, мы поддѣли ее, синьора.

Геро. Если это дѣйствительно такъ, то значитъ любовь зависитъ отъ случайности. Однихъ Купидонъ ранитъ стрѣлами, а другихъ ловитъ сѣтями (Геро и Урсула уходятъ).

Беатриса (выходя). Что за огонь въ моихъ ушахъ? Неужели это правда? Неужели-же я уже такъ осуждена за мою гордость и насмѣшливость? Ну, такъ прощай, насмѣшливость, прощай, дѣвственная гордость! Доброе имя не остается позади такой гордости! Люби, Бенедиктъ: я вознагражу тебя, приручивъ мое дикое сердце къ твоей ласкающей рукѣ. Если ты меня любишь, моя нѣжность позволитъ тебѣ скрѣпитъ нашу любовь священнымъ союзомъ, ибо говорятъ, что ты заслуживаешь этого. А я… я знаю это, лучше чѣмъ по слухамъ. (Уходитъ),

СЦЕНА II.

Комната въ домѣ Леонато.

Входятъ: Донъ Педро, Клавдіо, Бенедиктъ и Леонато.

Донъ Педро. Я останусь здѣсь только на вашу свадьбу, а потомъ отправлюсь въ Аррагонію.

Клавдіо. Позвольте мнѣ, ваше высочество, проводить васъ туда.

Донъ Педро. Нѣтъ, это значило бы помрачить блескъ твоей свадьбы, это было бы то же самое, что показать ребенку его новое платье и затѣмъ запретить ему носить его. Я только осмѣлюсь просить Бенедикта сопутствовать мнѣ, потому что съ самой верхушки своей головы до пятокъ онъ сама веселость. Онъ раза два или три уже перерѣзалъ тетиву Купидона, и маленькій палачъ не смѣетъ уже стрѣлять въ него. Его сердце также звучно, какъ колоколъ, а его языкъ играетъ роль языка колокола, потому что то, что его сердце думаетъ, его языкъ высказываетъ.

Бенедиктъ. Эхъ, господа, я далеко ужь не тотъ, чѣмъ былъ прежде.

Леонато. И я то же говорю: вы, кажется, стали степеннѣе.

Клавдіо. Надѣюсь, что онъ влюбился.

Донъ Педро. Онъ предпочтетъ быть повѣшеннымъ, этотъ пустозвонъ; во всемъ его тѣлѣ нѣтъ ни капли чистой крови, которая могла бы вспыхнуть отъ любви; если онъ мраченъ, то, значитъ, у него нѣтъ денегъ.

Бенедиктъ. У меня болятъ зубы.

Донъ Педро. Ну, такъ выдерните больной зубъ.

Бенедиктъ. Ужь лучше повѣсить его.

Клавдіо. Васъ сначала повѣсятъ, а потомъ ужь выдернутъ зубъ.

Донъ Педро. Какъ! Ты и въ самомъ дѣлѣ вздыхаешь отъ зубной боли?

Клавдіо. Это просто флюсъ, или какой-нибудь чирей.

Бенедиктъ. Хорошо говорить вамъ: всякій можетъ преодолѣть боль, но не тотъ, кто ее испытываетъ.

Клавдіо. А я все-таки утверждаю, что онъ влюбленъ.

Донъ Педро. Въ немъ и тѣни нѣтъ любви, кромѣ развѣ любви къ страннымъ переодѣваніямъ; сегодня, напримѣръ, онъ одѣтъ голландцемъ, завтра французомъ, или же одновременно и тѣмъ и другимъ; книзу отъ пояса онъ одѣтъ нѣмцемъ, въ длинныхъ шароварахъ, а кверху отъ пояса — испанцемъ, безъ колета… Кромѣ этой любви ко всѣмъ этимъ глупостямъ, къ которымъ онъ, повидимому, пристрастился, онъ еще не спятилъ съ ума отъ той любви, которую ты въ немъ предполагаешь.

Клавдіо. Если онъ не влюбленъ въ какую-нибудь женщину, то, значитъ, нельзя вѣрить старымъ примѣтамъ. Онъ каждое утро чиститъ свою шляпу: что это означаетъ?

Донъ Педро. Видѣлъ его кто-нибудь у цирульника?

Клавдіо. Нѣтъ, но мальчишку цирульника у него видѣли и старымъ украшеніемъ его щекъ уже набито нѣсколько мячиковъ.

Леонато. Дѣйствительно, отсутствіе бороды сдѣлало его болѣе моложавымъ.

Донъ Педро. Онъ, кромѣ того, натирается амврой, — теперь понимаете, чѣмъ это пахнетъ?

Клавдіо. Не всели это равно, что сказать, что юнецъ влюбленъ.

Донъ Педро. Но самая главная примѣта, это — его меланхолія.

Клавдіо. А прежде, развѣ онъ умывался такъ часто?

Донъ Педро. А можетъ быть и румянится? Я вѣдь слышалъ, что объ этомъ уже поговариваютъ.

Клавдіо. А его игривый умъ спрятался теперь въ струну лютни, которая издаетъ звукъ только тогда, когда ее пощипываютъ.

Донъ Педро. Дѣйствительно, это указываетъ на печальное для него обстоятельство. Заключимъ же, заключимъ, что онъ влюбленъ.

Клавдіо. А я такъ знаю, въ кого онъ влюбленъ.

Донъ Педро. Хотѣлъ бы и я знать, кто она: я увѣренъ, что она и не слыхала о немъ.

Клавдіо. Напротивъ; знаетъ даже всѣ его недостатки, но все-таки умираетъ отъ любви къ нему.

Донъ Педро. Ее бы слѣдовало похоронить вверхъ лицомъ.

Бенедиктъ. Все это прекрасно, а только этимъ вы не заговорите зубной боли. Почтенный синьоръ, пойдемте со мною: я придумалъ восемь или девять умныхъ словъ, которыхъ эти куклы не должны слышать (Бенедиктъ и Леонато уходятъ).

Донъ Педро. Клянусь жизнью, что онъ заведетъ рѣчь о Беатрисѣ.

Клавдіо. Навѣрно. Геро и Маргарита, должно быть уже разыграли комедію съ Беатрисой, и теперь эти два медвѣдя не будутъ больше грызться, когда встрѣтятся.

Входитъ Донъ Жуанъ.

Донъ Жуанъ. Государь и братъ, Богъ въ помощь.

Донъ Педро. Здравствуйте, братъ.

Донъ-Жуанъ. Если у васъ есть свободное время, я-бы хотѣлъ съ вамъ поговорить.

Донъ Дедро. Наединѣ?

Донъ Жуанъ. Да, если позволите. Однако, графъ Клавдіо можетъ присутствовать, потому что то, что я хочу сказать, касается его.

Донъ Педро. Въ чемъ-же дѣло?

Донъ Жуанъ (къ Клавдіо). Вы располагаете завтра вѣнчаться?

Донъ Педро. Вы вѣдь знаете, что онъ располагаетъ.

Донъ-Жуанъ. Этого я еще не знаю, пока онъ не знаетъ того, что я знаю.

Клавдіо. Если существуетъ какое-нибудь препятствіе, то объясните его, прошу васъ.

Донъ Жуанъ. Вы можете предполагать, что я не люблю васъ; но подождите будущаго, а теперь будьте болѣе ко мнѣ справедливы, принимая во вниманіе то, что я вамъ сейчасъ скажу. Что-же касается моего брата, то онъ, какъ кажется, очень къ вамъ расположенъ; онъ изъ дружбы къ вамъ помогъ устроить предполагаемую свадьбу. Но это безъ сомнѣнія, плохая услуга и совершенно напрасный трудъ!

Донъ Педро. Да въ чемъ-же дѣло?

Донъ Жуанъ. Я и пришелъ сюда, чтобы сказать вамъ, въ чемъ дѣло; говоря коротко (ибо и безъ того она ужь слишкомъ долго заставляетъ говорить о себѣ), эта дѣвица невѣрна.

Клавдіо. Кто? Геро?

Донъ Жуанъ. Она. Геро Леонато, ваша Геро, чья угодно Геро.

Клавдіо. Невѣрна?

Донъ Жуанъ. Это слово слишкомъ еще мягко, чтобъ дать понятіе о ея испорченности. Я-бы могъ употребить болѣе рѣзкія выраженія: придумайте болѣе унизительное слово, и я примѣню его къ ней. Не удивляйтесь, подождите дальнѣйшихъ свѣдѣній; пойдемте сегодня ночью и вы увидите, какъ лазятъ въ окно ея комнаты даже наканунѣ ея свадьбы… Если ваша любовь и послѣ этого не испарится, то женитесь на ней завтра; но для вашей чести лучше было-бы оставить это намѣреніе.

Клавдіо. Можетъ-ли это быть?

Донъ Педро. Этому я не могу повѣрить.

Донъ Жуанъ. Если не рѣшаетесь вѣрить тому, что видите, то не сознавайтесь въ томъ, что знаете. Если хотите идти со мной, я достаточно вамъ покажу, а когда увидите и услышите еще болѣе, — дѣйствуйте, какъ хотите.

Клавдіо. Если этой ночью я увижу нѣчто такое, вслѣдствіе чего не захочу на ней жениться завтра, то въ церкви, гдѣ должно происходить вѣнчаніе, я осрамлю ее при всѣхъ.

Донъ Педро. А такъ какъ я помогалъ тебѣ добиться ея руки, то присоединюсь къ тебѣ, чтобы опозорить ее.

Донъ Жуанъ. Больше не хочу порочить ее прежде, чѣмъ вы не сдѣлаетесь моими свидѣтелями. Потерпите до ночи, и тогда все объяснится само собой.

Донъ Педро. Какой нечаянный поворотъ!

Клавдіо. Какое ужасное несчастіе!

Донъ Жуанъ. Какое несчастіе, предотвращенное вовремя. Вотъ что вы скажете, когда увидите, что будетъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Улица.

Входятъ: Крушина и Палка со стражею.

Крушина. А скажите-ка, честные и вѣрные-ли вы люди?

Палка. Конечно; въ противномъ случаѣ имъ-бы пришлось рискнуть спасеніемъ ихъ души и тѣла.

Крушина. Нѣтъ, такое наказаніе было-бы для нихъ слишкомъ слабо, такъ какъ разсчитывали на ихъ преданность, когда ихъ выбирали въ стражи принца.

Палка. Ну хорошо. Отдавай приказъ, сосѣдъ Крушина,

Крушина. Во-первыхъ, кто изъ васъ самый негодный, въ констебли?

Первый сторожъ. Гугъ Овсяный Кисель, сударь, или Джорджъ Каменный Уголь, потому что оба грамотны.

Крѵшина. Подходи сюда, сосѣдъ Каменный Уголъ. Богъ благословилъ тебя хорошимъ именемъ. Быть красивымъ — это даръ судьбы, но грамота — это отъ природы.

Второй сторожъ. И то, и другое, почтенный констебль…

Крушина. Ну, да, имѣешь. я вѣдь знаю, что ты хочешь сказать. Прекрасно; за то, что ты красивъ, — возблагодари Господа, и не чванься; а касательно твоего умѣнія читать и писать, то пожалѣй его, когда въ такой суетѣ не будетъ никакой надобности. Всѣ здѣсь думаютъ, что ты первѣйшій болванъ, а потому способнѣйшій исполнять должность Констебля, а потому бери фонарь. Вотъ твоя обязанность: хватать всѣхъ шляющихся безъ. дѣла и приказывать именемъ принца каждому, кто встрѣтится, останавливаться.

Второй сторожъ. А если онъ не захочетъ остановиться?

Крушина. Ну, тогда, не обращай на него вниманія; пусть себѣ идетъ, а затѣмъ призови остальныхъ сторожей и возблагодари Господа, что избавился отъ негодяя.

Палка. Если кто не захочетъ остановиться, значитъ онъ не подданный принца.

Крушина. Именно, вамъ и считаться-то не слѣдуетъ съ неподданными принца. Затѣмъ на улицѣ вы не должны шумѣть, ибо… ибо болтать вздоръ дозволительно стражѣ и не можетъ быть допустимо.

Второй сторожъ. Зачѣмъ болтать? лучше всхрапнуть, мы вѣдь знаемъ, какъ должна вести себя стража.

Крушина. Ты говоришь какъ старый служака и самый мирный сторожъ, ибо, не знаю, почему-бы спать было-бы запрещено; смотрите только, чтобы у васъ не потаскали аллебарды. Потомъ должны вы заглядывать во всѣ пивныя и приглашать пьяныхъ отправляться въ постель.

Второй сторожъ. А если не захотятъ отправляться?

Крушина. Ну, тогда оставьте ихъ въ покоѣ: пусть протрезвятся, а если и послѣ этого не дадутъ лучшаго отвѣта, то тогда можете сказать, что они не то, за кого вы ихъ принимали.

Второй сторожъ. Ладно.

Крушина. Когда встрѣтите вора, можете, въ силу вашей обязанности, подозрѣвать его въ плутовствѣ, но все-таки съ людьми такого сорта чѣмъ меньше будете связываться, тѣмъ будетъ лучше для вашей честности.

Второй сторожъ. А если мы будемъ знать, что это воръ, должны мы наложить на него руки?

Крушина. По правдѣ, это вы можете дѣлать въ силу вашей обязанности; только я думаю, прикоснись къ дегтю — запачкаешься. Когда поймаете вора, то самое, благоприличное для васъ дѣло, пусть покажетъ, что за птица, и улизнетъ.

Палка. Ты, товарищъ, всегда слылъ за человѣка милосерднаго.

Крушина. По истинѣ, правда, я по собственной волѣ и собаки не повѣшу, а человѣка, у котораго имѣется хоть что-нибудь честное, и подавно.

Палка. Когда услышите, что дитя пищитъ, вы должны позвать кормилицу, пусть покормитъ.

Второй сторожъ. А если кормилица спитъ и не хочетъ слышать?

Крушина. Ну, тогда идите съ миромъ; пусть самъ ребенокъ разбудитъ ее своимъ крикомъ, ибо овца, не внемлящая блѣянію своего ягненка, никогда не отвѣтитъ на мычаніе теленка.

Палка. Истинная правда.

Крушина. Тутъ и конецъ вашимъ обязанностямъ. Твое дѣло, кажется, должно состоять въ томъ, чтобы быть представителемъ собственнаго лица принца; если встрѣтишь ночью принца, можешь схватить его.

Палка. Ну, этого, клянусь Богородицей, онъ, пожалуй, не можетъ.

Крушина. Я готовъ держать пари на пять шиллинговъ противъ одного со всякимъ, кто знаетъ предписаніе, что можетъ. Разумѣется, не безъ позволенія самого принца! Ибо, понятно, стража никого не должна обижать, а развѣ не обида — схватить кого-нибудь противъ его воли?

Палка. Клянусь Богородицей, по моему, такъ.

Крушина. Ха, ха, ха! Ну, ребята, доброй ночи; если что случится поважнѣе, — позовите меня. Слѣдуйте совѣтамъ товарищей и своимъ собственнымъ. Ну, прощайте. Пойдемъ, сосѣдъ.

Второй сторожъ. Теперь, братцы, мы знаемъ свое дѣло: пойдемъ, посидимъ тутъ на скамейкѣ, у церкви, часиковъ до двухъ, а тамъ и въ постельку!

Крушина. Еще словечко, добрые сосѣди, прошу васъ, охраняйте особенно домъ синьора Леонато: завтра у него свадьба, а потому тамъ сегодня большая суматоха. Ну прощайте, держите ухо востро, прошу васъ (Крушина и Палка уходятъ).

Входятъ Боракіо и Конрадъ.

Боракіо. Эй, Конрадъ!

Сторожъ (тихо). Тише! не трогаться.

Боракіо. Конрадъ!

Конрадъ. Я здѣсь, братъ, у твоего локтя.

Боракіо. То-то локоть-то у меня чесался: думаю, не чесотка-ли.

Конрадъ. За мной отвѣтъ, а пока продолжай разсказъ.

Боракіо. Такъ станемъ вотъ сюда, подъ навѣсъ; видишь, дождикъ накрапываетъ, а я, какъ истинный пьяница, выболтаю тебѣ все.

Сторожъ (тихо). Должно быть какая-нибудь плутня, братцы; держи ухо востро!

Боракіо. Ну, такъ знай: у Донъ Жуана я заработалъ тысячу дукатовъ.

Конрадъ. Неужто плутня нынче стала такъ дорога?

Боракіо. Спроси лучше, неужто плуты стали такъ богаты? Если богатый плутъ нуждается въ бѣдномъ плутѣ, то, значитъ, бѣдный плутъ можетъ запрашивать какую угодно цѣну.

Конрадъ. Удивительныя дѣла!

Боракіо. Это показываетъ только, что ты еще новичекъ. Ты знаешь, что для человѣка все равно, какой фасонъ коллета, шляпы или плаща.

Конрадъ. Ну, да, это все вѣдь платье.

Боракіо. Я говорю тебѣ о фасонѣ.

Конрадъ. Ну, да, фасонъ значитъ фасонъ.

Боракіо. Гм! Я такъ тоже могу сказать, что дуракъ значитъ дуракъ! Не видишь, что-ли, ты, какой скверный воръ тотъ фасонъ?

Сторожъ (тихо). Я знаю этого сквернавца: всѣ семь лѣтъ занимается воровствомъ и вездѣ шляется какъ настоящій джентльмэнъ; я хорошо помню его названіе.

Боракіо. Ничего ты не слышалъ?

Конрадъ. Нѣтъ, ничего. Это просто флюгеръ на крышѣ.

Боракіо. Такъ вотъ я тебѣ и говорю: фасонъ — сквернѣйшій воръ. Посмотри только, какъ кружитъ онъ всѣ горячія головы отъ четырнадцати до тридцати-пяти-лѣтняго возраста! То одѣнетъ ихъ точно фараоновыхъ солдатъ, какъ на закопченныхъ картинахъ, то точно жрецовъ Ваала, какъ на старыхъ церковныхъ окнахъ, то точно вылинявшихъ Геркулесовъ на изъѣденныхъ червями коврахъ, у которыхъ мизняецъ такъ-же массивенъ, какъ и палица.

Конрадъ. Все это я вижу и вижу также, что фасонъ больше изнашиваетъ нарядовъ, чѣмъ человѣкъ. Но закружилась развѣ отъ нея и у тебя даже головы до того, что ты отъ своего разсказа перескочилъ къ фасону?

Боракіо. Нисколько… Такъ знай-же: нынѣшней ночью я любезничалъ съ Маргаритой, горничной синьоры Геро и называлъ ее именемъ Геро; а она, высунувшись изъ окна своей госпожи, разъ тысячу пожелала мнѣ покойной ночи. Но все это я разсказываю тебѣ какъ попало. Слѣдовало-бы, прежде всего, разсказать тебѣ, какъ принцъ и Клавдіо, приведенные, поставленные и предупрежденные Донъ Жуаномъ, присутствовали въ саду при этомъ любовномъ свиданіи.

Конрадо. И приняли Маргариту за Геро?

Боракіо. Да, двое изъ нихъ, принцъ и Клавдіо, но дьяволъ Донъ Жуанъ отлично зналъ, что это была Маргарита; частью благодаря его клятвамъ, околдовавшимъ ихъ, частью благодаря обманчивой темной ночи, но, главнымъ образомъ, благодаря моему ловкому плутовству, подтвердившему всѣ клеветы Донъ Жуана, Клавдіо ушелъ въ бѣшенствѣ, поклявшись, что завтра утромъ въ церкви, при всемъ собраніи, опозоритъ ее разсказомъ о томъ, что онъ видѣлъ сегодняшнею ночью, и возвратитъ ее домой безъ мужа.

1-й сторожъ. Стойте, именемъ принца.

2-й сторожъ. Позовемъ настоящаго констебля. Мы накрыли такое страшное мошенничество, какого свѣтъ еще не видывалъ.

1-й сторожъ. И нѣкій Сквернавецъ между ними; я его знаю: онъ съ локономъ.

Конрадо. Что вы, любезнѣйшій? Что вы?

2-й сторожъ. Доберемся мы до твоего Сквернавца, будь покоенъ.

Конрадъ. Любезнѣйшій…

1-й сторожъ. Зажми глотку, мы васъ обвиняемъ повинуйтесь, мы приказываемъ вамъ слѣдовать за нами.

Боракіо. Въ хорошемъ положеніи очутимся мы, когда они подымутъ насъ на свои аллебарды.

Конрадо. Да, мы будемъ въ положеніи, это вѣрно. Ну, впередъ, мы повинуемся вамъ (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Комната въ домѣ Леонато.

Входятъ: Геро, Маргарита, Урсула.

Геро. Милая Урсула, разбуди мою кузину Беатрису и попроси ее встать.

Урсула. Сейчасъ, синьора.

Геро. И попроси ее прійти сюда.

Урсула. Хорошо (Уходитъ).

Маргарита. По правдѣ сказать, другой воротничекъ былъ бы вамъ болѣе къ лицу.

Геро. Нѣтъ, оставь меня, милая Маргарита, я этотъ надѣну.

Маргарита. Да, право-же, онъ не такъ хорошъ; я увѣрена, что и кузина ваша скажетъ то же самое.

Геро. Кузина — сумасшедшая, да и ты вмѣстѣ съ нею. Не надѣну другого.

Маргарита. Вашъ новый головной уборъ мнѣ очень нравится; я бы только предпочитала, чтобы волосы были чуточку потемнѣе, а ваше платье прелестно. Я видѣла платье миланской герцогини, которое такъ хвалили.

Геро. Оно, говорятъ, еще лучше.

Маргарита. Нѣтъ, клянусь честью, въ сравненіи съ вашимъ оно не болѣе, какъ ночной капотъ. Матерія, шитая золотомъ, обложенная серебромъ, рукава, унизанные жемчугомъ, и двойныя полы, обшитыя кругомъ голубою битью. По по красивому, изящному и прелестному покрою ваше платье въ десять разъ лучше.

Геро. Дай Богъ, чтобы оно весело носилось; у меня какъ-то тяжело на сердцѣ.

Маргарита. Вскорѣ будетъ еще тяжелѣе отъ тяжести мужчины.

Геро. Фи! какъ тебѣ не стыдно?

Маргарита. Чего-же стыдиться? Что я говорю о томъ, что законно? Развѣ бракъ не почтенное дѣло даже для нищаго? А развѣ вашъ женихъ не почтененъ даже и не будучи женатъ? Вамъ, кажется, — извините, — хотѣлось-бы, чтобъ я сказала: мужъ? Если дурная мысль не скрывается подъ правдивымъ словомъ, то я ничего обиднаго не сказала. Развѣ есть что нибудь дурное сказать: отъ тяжести мужа? Ничего, я думаю если дѣло касается законнаго мужа и законной жены; въ, противномъ случаѣ, было-бы легко, а не тяжело. Вотъ спросите хоть у синьоры Беатрисы.

Входитъ Беатриса.

Геро. Здравствуй, кузиночка.

Беатриса. Здравствуй, милая Геро.

Геро. Что съ тобой? Отчего говоришь ты въ такомъ болѣзненномъ тонѣ?

Беатриса. Кажется, отъ того, что не попадаю ни въ какой другой тонъ.

Маргарита. А вы спойте намъ «Свѣтъ любви»; онъ безъ тяжелаго припѣва. Вы будете пѣть, а я буду танцовать.

Беатриса. Ну, да, «Свѣтъ любви» твоимъ пяткамъ! Лишь бы у твоего мужа было достаточное количество стойлъ, а недостатка въ телятахъ навѣрное не будетъ.

Маргарита. Какое беззаконное заключеніе! Топчу его моими пятками.

Беатриса. Теперь уже почти пять часовъ, кузина. Пора тебѣ быть готовой. А мнѣ что-то нездоровится, право. Охъ!

Маргарита. О комъ это вы вздыхаете? О Кречетѣ, конѣ или Красавцѣ?

Беатриса. О буквѣ К, съ которой начинаются всѣ эти слова.

Маргарита. Отлично! Если вы не превратились въ турка, то какъ вамъ держать путь по звѣздамъ?

Беатриса. Что это сумашедшая хочетъ сказать?

Маегарита. Я? ничего; пусть только Господь Богъ пошлетъ всякому то, что онъ желаетъ.

Геро. Эти перчатки прислалъ мнѣ графъ; какъ прекрасно пахнуть!

Беатриса. У меня, кузина, насморкъ; ничего не слышу, такъ тяжело!

Маргарита. Дѣвушка — и тяжела! Сильно, должно быть, простудилась!

Беатриса. О Господи! О Господи! Съ какихъ это поръ ты стала такъ остроумничать?

Маргарита. Съ тѣхъ поръ, какъ вы отказались отъ остроумія. Развѣ остроуміе не идетъ ко мнѣ?

Беатриса. Оно недостаточно замѣтно; ты бы приколола его къ шляпѣ… Право, мнѣ что-то нездоровится.

Маргарита. Возьмите немного чистаго carduus benedictus и приложите къ сердцу: это самое лучшее средство противъ тошноты.

Геро. Ты уколола ее кудрявымъ волчецомъ.

Беатриса. Benedictus? почему Benedictus? На что ты намекаешь этимъ Benedictus?

Маргарита. Намекаю? Нѣтъ, говоря правду я ни на что не намекаю; просто говорю о кудрявомъ волчецѣ. Можетъ быть, вы думаете, что я считаю васъ влюбленной? Нѣтъ, клянусь Богородицей, не на столько я еще глупа, чтобъ думать, что вздумается; не хочу даже думать того, что могу думать; да и чтобъ я ни подумала въ своемъ сердцѣ, я все-таки не могла-бы подумать, что могла-бы подумать, что вы влюблены, влюбитесь и вы можете быть влюблены. Однако, вашъ Бенедиктъ былъ-же такимъ точно, а теперь сталъ человѣкомъ: клялся, что никогда не женится, а теперь, наперекоръ своему сердцу, уписываетъ свою пищу, не ворча. Да вотъ и вы, перемѣнитесь-ли, не знаю, но мнѣ кажется, что вы глядите такими-же глазами, какъ всѣ женщины.

Беатриса. Какимъ ходомъ пошелъ твой языкъ?

Маргарита. Галопомъ, и не фальшивымъ.

Входитъ Урсула.

Урсула. Пожалуйте, синьора. Принцъ, графъ, синьоръ Бенедиктъ, Донъ Жуанъ и всѣ городскіе красавцы явились провожать васъ въ церковь.

Геро. Ну, такъ помогите мнѣ одѣться, милая кузина, милая Мегъ, милая Урсула (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Другая комната въ домѣ Леонато.

Входятъ: Леонато, Крушина и Палка.

Леонато. Зачѣмъ-же ты пришелъ ко мнѣ, добрый сосѣдъ?

Крушина. Чортъ возьми, синьоръ, надобно мнѣ поговорить съ вами о дѣлѣ, которое васъ близко касается.

Леонато. Ну, такъ говори короче, прошу тебя: ты видишь, что мнѣ некогда.

Крушина. Чортъ возьми, вижу, синьоръ.

Палка. Да, истинная это правда, синьоръ.

Леонато. Въ чемъ дѣло, друзья?

Крушина. Добрякъ Палка болтаетъ немного пустяки, вѣдь онъ старый человѣкъ, синьоръ, но не совсѣмъ еще выжилъ изъ ума, какъ бы я желалъ этого, съ Божьей помощью; но говоря правду, онъ такъ же честенъ, какъ кожа межъ его бровей.

Палка. Да, благодареніе Господу, я такъ-же честенъ, какъ любой изъ живущихъ, то есть такой же старый, какъ и я, и не честнѣе, чѣмъ я.

Крушина. Пахучія сравненія: palabras, сосѣдъ Палка.

Леонато. Сосѣди, вы скучноваты.

Крушина. Какъ будетъ вашей милости угодно, но мы только бѣдные чиновники герцога. Если бы я былъ такъ-же скученъ, какъ король, то могъ бы передать всю эту скуку вашей милости.

Леонато. Всю скуку мнѣ? А!

Крушина. Да, будь я даже въ тысячу разъ скучнѣе, потому что о васъ слышно столько похвалъ въ городѣ, какъ и о всякомъ другомъ человѣкѣ въ городѣ, и хотя я и бѣдный человѣкъ, но радъ слышать это.

Палка. И я также.

Леонато. А все-таки я бы хотѣлъ узнать, что вы имѣете сказать мнѣ.

Палка. Чортъ возьми, синьоръ, наша стража нынѣшней ночью, съ позволенія вашей милости, захватила двухъ негодяевъ, какъ и всѣ въ Мессинѣ.

Крушина. Старый онъ человѣкъ, синьоръ, все хочетъ поболтать; вѣдь говорятъ: сѣдина въ бороду, бѣсъ въ ребро. Да поможетъ намъ Господь: на свѣтѣ есть кое-что поглядѣть! Хорошо сказано, сосѣдъ Палка… Богъ тоже добрый малый… а все-таки, если двое сидятъ верхомъ на одной лошади, то одному приходится сидѣть позади. Честнѣйшая душа, синьоръ, истинно говорю, честнѣйшая душа, какъ только можетъ быть честенъ когда либо ломавшій хлѣбъ. Но вѣдь и Бога надо чествовать: не всѣ люди одинаковы, увы! добрый сосѣдъ!

Леонато. Правда, сосѣдъ, слишкомъ онъ коротокъ для тебя.

Крушина. Все это дары, данные Богомъ.

Леонато. Я долженъ оставить васъ.

Крушина. Одно только слово, синьоръ; наша стража, дѣйствительно, подтибрила двухъ подозрительныхъ человѣкъ, и мы бы желали снять съ нихъ допросъ въ присутствіи вашей милости.

Леонато. Допросите ихъ сами и принесите мнѣ допросъ. Я очень занятъ теперь, какъ сами видите.

Крушина. Да, довольно будетъ и этого.

Леонато. Прежде чѣмъ уйдете, отвѣдайте моего вина. Прощайте.

Входитъ Слуга.

Слуга. Синьоръ, васъ ждутъ для передачи вашей дочери ея супругу.

Леснато. Я готовъ, иду (Леонато и слуга уходятъ).

Крушина. Ну, отправляйся, добрый товарищъ, отправляйся къ Френсису Каменному Углю; вели принести ему чернильницу и перо: приступимъ теперь же къ допросу этихъ людей.

Палка. И должны мы сдѣлать это поумнѣе.

Крушина. Ума-то мы не пожалѣемъ, въ этомъ ты положись на меня. Тутъ у меня найдется, братъ, чѣмъ ловить нѣкоторыхъ изъ нихъ къ non come, приведи только ученаго писца для составленія допроса и приходи ко мнѣ въ тюрьму (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Внутренность церкви.

Входятъ: Донъ Педро, Донъ Жуанъ, Леонато, Монахъ, Клавдіо, Бенедиктъ, Геро, Беатриса и другіе.

Леонато. Ну, отецъ Францискъ, покороче. Совершите только обрядъ вѣнчанія, а взаимныя обязанности супруговъ объясните имъ послѣ.

Монахъ. Вы, синьоръ, пришли сюда заключить бракъ съ этой синьорой?

Клавдіо. Нѣтъ.

Леонато. Онъ пришелъ сюда, чтобы вѣнчаться съ нею, а вы, отецъ, пришли, чтобы совершить обрядъ вѣнчанія.

Монахъ. Синьора, вы пришли сюда, чтобы повѣнчаться съ графомъ?

Геро. Да.

Монахъ. Если кому-либо изъ васъ извѣстно какое-нибудь тайное препятствіе къ совершенію этого союза, — заклинаю васъ спасеніемъ вашей души объявите это.

Клавдіо. Вамъ извѣстно что-нибудь такое, Геро?

Гбро. Нѣтъ, графъ.

Монахъ. А вамъ извѣстно, графъ?

Леонато. Осмѣлюсь отвѣтить за него: нѣтъ.

Клавдіо. О, чего только не смѣютъ дѣлать люди! Чего только они не могутъ сдѣлать! Чего только не дѣлаютъ они ежедневно, не вѣдая, что дѣлаютъ!

Бенедиктъ. Что это за междометія! Что-жь, есть междометія и для смѣха, какъ, напримѣръ, ха, ха, ха!

Клавдіо. Остановись, монахъ. Съ вашего позволенія, отецъ — скажите, свободно-ли, безъ принужденія, отдаете вы мнѣ эту дѣвицу, вашу дочь?

Леонато. Такъ же свободно, мой сынъ, какъ свободно даровалъ мнѣ ее Господь.

Клавдіо. Что же я могу вамъ дать взамѣнъ столь большаго и драгоцѣннаго дара?

Донъ Педро. Ничего, если не возвратишь ее назадъ.

Клавдіо. Благородный принцъ, вы меня научаете благороднѣйшей признательности… Вотъ ваша дочь, Леонато, возьмите ее назадъ, не дарите этотъ испорченный апельсинъ вашему другу; у ней лишь внѣшность и подобіе чести. Посмотрите, какъ дѣвственно она краснѣетъ. О, какое достоинство, какую правдивость можетъ скрывать лукавый грѣхъ! Развѣ эта кровь не является стыдливымъ свидѣтельствомъ ея скромной чистоты! Вы всѣ, видящіе ее здѣсь, развѣ не поклянетесь, по ея внѣшнему виду, что это дѣва? Но нѣтъ, ей знакома жгучесть сладострастнаго ложа. А эта краска — только краска стыда, а не цѣломудрія.

Леонато. Что вы хотите сказать, графъ?

Клавдіо. Я хочу сказать, что не женюсь, не свяжу своей души съ этой отъявленной блудницей…

Леонато. Любезный графъ, если вы сами, въ видѣ испытанія, побѣдили сопротивленіе ея юности и лишили дѣвственности…

Клавдіо. О, я знаю, что вы хотите сказать! Если она мнѣ отдалась, хотите вы сказать, то отдалась какъ будущему мужу, и это, извиняетъ ея грѣхъ!.. Нѣтъ, Леонате, я никогда не искушалъ ее слишкомъ вольнымъ словомъ: я, какъ братъ сестрѣ, выказывалъ ей всегда скромную дружбу и чистую любовь.

Геро. А развѣ я когда-нибудь казалась вамъ не такой?

Клавдіо. Прочь съ этимъ «казалась»! Я разоблачу его; ты мнѣ казалась Діаной въ ея лучезарной сферѣ, столь-же чистой, какъ нераспустившаяся еще почка цвѣтка; но въ крови у тебя больше сладострастнаго жара, чѣмъ въ крови Венеры или тѣхъ похотливыхъ животныхъ, которыя вѣчно пребываютъ въ дикой чувственности.

Геро. Ужь не больны-ли вы, графъ? Вы говорите такъ дико!

Леонато. Любезный принцъ, отчего вы не вмѣшаетесь?

Донъ Педро. Да что могу я сказать? Я и самъ обезчещенъ тѣмъ, что старался образовать союзъ моего дорогого друга съ падшей женщиной.

Леонато. Неужели все это я дѣйствительно слышу? Не сонъ-ли это?

Донъ Жуанъ. Эти слова дѣйствительны и справедливы.

Бенедиктъ. Ну, это не похоже на свадьбу.

Геро. Справедливо? О, Боже!

Клавдіо. Леонато! Неужели я нахожусь здѣсь? Неужели это принцъ, а это — братъ принца? Неужели это лицо Геро? Дѣйствительно-ли все это мы видимъ собственными нашими глазами?

Леонато. Все это такъ, какъ вы говорите, но что изъ этого, графъ?

Клавдіо. Позвольте мнѣ сдѣлать одинъ лишь вопросъ вашей дочери и вашей родительской властью заставьте ее сказать правду.

Леонато. Я приказываю тебѣ, какъ моему дитяти.

Геро. О, Боже, какъ они меня позорятъ! Къ чему это допросъ?

Клавдіо. Къ чему? Чтобы ты сказала свое истинное имя.

Геро. А развѣ это имя не Геро? Кто можетъ запятнать его справедливыми упреками?

Клавдіо. Сама Геро! Сама Геро можетъ запятнать добродѣтели Геро. Кто былъ тотъ мужчина, съ которымъ ты говорила изъ окна твоей комнаты около двѣнадцати часовъ ночи? Если ты дѣва, — скажи правду.

Геро. Я не говорила ни съ какимъ мужчиной въ это часъ, графъ.

Донъ Педро. Ну, такъ ты не дѣва!.. Леонато, мнѣ больно, но ты долженъ слышать это: клянусь честью, — я, мой братъ и этотъ оскорбленный графъ — мы ее слышали этой ночью разговаривающей изъ окна ея комнаты съ какимъ-то негодяемъ, который, какъ развратный негодяй, вслухъ говорилъ о тысячѣ постыдныхъ свиданіяхъ, бывшихъ втайнѣ между ними.

Донъ Жуанъ. Да, это что-то неслыханное, синьоръ; объ этомъ и говорить нельзя; въ языкѣ нѣтъ достаточно цѣломудренныхъ выраженій, чтобы все это можно было высказать, не оскорбляя слуха… Да, прекрасная синьора, мнѣ жаль, что вы такъ дурно ведете себя.

Клавдіо. О, Геро! Какою Геро была-бы ты, еслибы лишь одна половина твоихъ внѣшнихъ прелестей принадлежала твоимъ помысламъ и была совѣтницей твоего сердца!.. Но прощай, столь безстыдная и столь прекрасная! Прощай, безстыдное цѣломудріе и цѣломудренное безстыдство! Изъ-за тебя я закрылъ на будущее время всѣ двери любви; подозрѣніе нависнетъ на вѣкахъ моихъ глазъ и будетъ обращать всякую красоту въ символъ зла и не будетъ уже находить въ ней никакой прелести.

Леонато. Неужели ни у кого не найдется шпаги для меня? (Геро падаетъ въ обморокъ).

Беатриса. Что съ тобой, кузина? Ты падаешь?

Донъ Жуанъ. Уйдемъ отсюда; всѣ эти разоблаченія сразили ее (Донъ Педро, Донъ Жуанъ и Клавдіо уходятъ).

Бенедиктъ. Что съ нею?

Беатриса. Умерла, я думаю: — помогите, дядя! Геро! о, Геро!.. дядя!.. Синьоръ Бенедиктъ!.. Отецъ!..

Леонато. О, судьба! Не отклоняй твоей тяжелой руки!.. Смерть — лучшее покрывало ея позора, которое только можно пожелать ей.

Беатриса. Ну, что, кузина Геро?

Монахъ. Успокойтесь, синьора.

Леонато. Ты открываешь глаза?

Монахъ. Да почему-же нѣтъ?

Леонато. Почему нѣтъ? Развѣ все земное не говоритъ ей: позоръ тебѣ? Можетъ-ли она отрицать правдивость разсказа, напечатлѣннаго на ея лицѣ кровью?.. Не возвращайся къ жизни, Геро; не открывай глазъ… Еслибы я думалъ, что ты сейчасъ не умрешь, еслибы я думалъ, что твоя жизнь сильнѣе твоего позора, я бы и самъ, слѣдуя за угрызеніями твоей совѣсти, покончилъ жизнь твою. А я ропталъ еще, что она только одна у меня! упрекалъ природу за ея скупость! А между тѣмъ и одной тебя уже слишкомъ много! Зачѣмъ ты дана мнѣ? Зачѣмъ ты была всегда любезна моимъ глазамъ? Зачѣмъ сострадательной рукой не поднялъ я отродія какого-нибудь нищаго у дверей моихъ? Видя, какъ оно запятнано, какъ загрязнено позоромъ, я бы могъ сказать: «оно не часть меня: весь этотъ позоръ порожденъ безъизвѣстной мнѣ кровью». Но мое, которое я такъ любилъ, которымъ я такъ гордился, которое такъ превозносили, на столько мое, что я и самъ не былъ самимъ собой и цѣнилъ себя только въ ней!.. А она?.. О, она упала въ эту лужу чернилъ такъ, что и въ широкомъ морѣ не хватитъ воды, чтобы отмыть ее, не хватитъ соли, чтобы сохранить отъ гніенія столь глубоко-испортившуюся плоть!

Бенедиктъ. Синьоръ, синьоръ, успокойтеся! Я и самъ до такой степени переполненъ удивленіемъ, что не знаю, что сказать.

Беатриса. О, клянусь моей душой, кузина оклеветана.

Бенедиктъ. Синьора, были-ли вы ея подругой постели въ прошлую ночь?

Беатриса. Нѣтъ, по правдѣ сказать, нѣтъ, хотя до этой послѣдней ночи, въ теченіе двѣнадцати мѣсяцевъ я постоянно была ея подругой постели.

Леонато. Итакъ, все подтверждается, все подтверждается. Еще новое скрѣпленіе того, что еще раньше было скрѣплено желѣзными обручами! Можно-ли предположить, чтобы оба принца лгали? И чтобы Клавдіо лгалъ! Онъ, который такъ нѣжно любилъ ее, что, говоря о ея нецѣломудріи, омывалъ его слезами? Оставимъ ее… Пусть лучше умираетъ!

Монахъ. Послушайте меня! Если я такъ долго молчалъ и не мѣшалъ ходу событій, то съ тѣмъ только, чтобъ наблюдать за синьорой. Я видѣлъ, какъ тысячу разъ вспыхивала краска на ея лицѣ и какъ, изъ стыдливой невинности, эта краска уступала мѣсто ангельской блѣдности; въ ея глазахъ загоралось пламя, какъ-бы съ желаніемъ сжечь подозрѣнія, брошенныя этими принцами противъ ея дѣвственной чистоты… Назовите меня глупцомъ, не довѣряйте моимъ знаніямъ и моимъ наблюденіямъ, скрѣпившими печатью опыта, все изученное мною; не довѣряйте моимъ лѣтамъ, моему сану, моему призванію, моимъ священнымъ обязанностямъ, если эта прекрасная дѣвушка не невинна и не жертва какой-нибудь ужасной ошибки.

Леонато. Отецъ, это не можетъ быть. Ты и самъ видишь, что единственная добродѣтель, оставшаяся ей, есть ея нежеланіе увеличить осужденіе грѣхомъ клятвопреступленія… Она ничего не отрицаетъ. Почему же ты хочешь покрыть оправданіемъ то, что является въ такой явной наготѣ?

Монахъ. Синьора, кто этотъ человѣкъ, который васъ обвиняетъ?

Геро. Тѣ, которые обвиняютъ меня, знаютъ это. Если изъ всѣхъ живущихъ мужчинъ я знаю что-нибудь больше, чѣмъ дозволяетъ дѣвственная скромность, — такъ пусть не будетъ прощенъ вы одинъ изъ моихъ грѣховъ!..О, отецъ! Докажи, что какой-нибудь мужчина разговаривалъ ее мною въ неприличный часъ, или-же, что я послѣдней ночью обмѣнялась словами съ какимъ-нибудь живымъ созданіемъ, — и тогда отрекайся отъ меня, презирай меня, замучь меня до смерти.

Монахъ. Это какая-нибудь страшная ошибка принцевъ.

Бенедиктъ. Двое изъ нихъ — сама честность, и если ихъ благоразуміе было обмануто на этотъ разъ, то это плутни донъ Жуана, побочнаго сына, котораго умъ направленъ на плутни.

Леонато. Не знаю. Если правда то, что они говорятъ, — эти руки растерзаютъ ее; но если они напрасно оскорбляютъ ея честь, — самый гордый изъ нихъ услышитъ еще обо мнѣ. Время не изсушило еще моей крови; лѣта не поѣли еще моего ума, судьба не истощила еще моихъ средствъ; дурная жизнь не лишила меня друзей, найдутся у нихъ пробужденныхъ такимъ дѣломъ, и сильная рука, и проницательный умъ и богатыя средства, и избранные друзья, которые отомстятъ за меня.

Монахъ. Остановитесь на минуту и послѣдуйте моимъ совѣтамъ въ этомъ случаѣ. Уходя, принцы были увѣрены, что ваша дочь умерла; скройте ее на нѣкоторое время и объявите, что она дѣйствительно умерла; надѣньте трауръ; повѣсьте на вашъ старый фамильный памятникъ надгробную надпись и исполните всѣ обряды, соотвѣтствующіе погребенію.

Леонато. А съ чему все это поведетъ? Что изъ этого выйдетъ?

Монахъ. А то, что все это, хорошо выполненное, обратитъ клевету въ сожалѣніе. И это уже хорошо, но придуманное мною странное средство приведетъ къ результатамъ еще болѣе важнымъ. Когда она окажется умершей, — это должно быть поддержано, — въ тоже самое время, какъ она была обвинена, — она будетъ оплакиваема, извиняема, оправдываема всѣми; и такъ, дѣйствительно, всегда бываетъ, что то, чѣмъ мы обладаемъ, мы не цѣнимъ достойно, но какъ только мы его лишились, утратили, мы преувеличиваемъ его цѣну и находимъ въ немъ такія достоинства, которыя не видны были, когда мы обладали имъ. Это-то случится и съ Клавдіо. Когда онъ узнаетъ, что она умерла отъ его словъ, мысль о ея жизни потихоньку проскользнетъ въ рабочую его воображеніи, и каждая дорогая часть ея жизни предстанетъ передъ глазами его души въ болѣе прекрасномъ нарядѣ, болѣе трогательно, болѣе нѣжно, съ большей полнотой жизни, чѣмъ въ то время, когда она дѣйствительно жила… И станетъ онъ тогда груститъ (если только дѣйствительно любилъ ее), и станетъ сожалѣть о томъ, что обвинялъ ее, да, даже и тогда, еслибы и былъ увѣренъ, чти обвинялъ ее справедливо! И пусть такъ будетъ! И не сомнѣвайтесь въ томъ, что успѣхъ приведетъ все къ лучшему концу, чѣмъ можно предполагать. А если эта цѣль и не будетъ достигнута, то, по крайней мѣрѣ ея предполагаемая смерть подавитъ толки о ея позорѣ; а если и эта надежда не исполнится, вы все-таки можете, — и это будетъ лучшимъ лекарствомъ для ея пораненной чести, — скрыть ее въ какой-нибудь уединенной, благочестивой обители отъ всѣхъ глазъ, всѣхъ толковъ, сплетенъ и оскорбленій.

Бенедиктъ. Синьоръ Леонато, примите совѣтъ этого монаха. Хотя, какъ вамъ извѣстно, я очень друженъ съ принцемъ и Клавдіо и люблю ихъ, — клянусь честью дѣйствовать въ этомъ дѣлѣ съ вами и обѣщаю хранить молчаніе и быть вамъ вѣренъ, какъ ваша душа вашему тѣлу.

Леонато. Среди горя, въ которомъ я плаваю, и тончайшая нитка можетъ быть моей руководительницей.

Монахъ. И такъ, мы согласны. А теперь отправимся; необыкновенныя болѣзни требуютъ и средствъ необыкновенныхъ. Пойдемъ, синьора: умрите, чтобы жить; ваша свобода, можетъ быть, только отсрочена. Потерпите (Монахъ, Геро и Леонато уходятъ).

Бенедиктъ. Синьора Беатриса, вы, кажется, плакали все это время?

Беатриса. Да, и долго еще я буду плакать.

Бенедиктъ. Не этого я-бы желалъ.

Беатриса. Вы не правы: я плачу по собственной своей волѣ.

Бенедиктъ. Безъ всякаго сомнѣнія, я убѣжденъ, что ваша прекрасная кузина оклеветана.

Беатриса. Ахъ, какъ меня обязалъ бы тотъ, кто-бы оправдалъ ее.

Бенедиктъ. А есть-ли средство оказать вамъ эту дружескую услугу?

Беатриса. Самое простое средство есть, но друга нѣтъ.

Бенедиктъ. А мужчина можетъ приняться за это дѣло?

Беатриса. Да, это дѣло мужчины, но не наше.

Бенедиктъ. Никого въ мірѣ я не люблю такъ, какъ васъ: не странно-ли это?

Беатриса. Странно, какъ и то, о чемъ я ничего не знаю. И я могла-бы сказать, что ничего не люблю такъ, какъ васъ, но не вѣрьте мнѣ, хотя я и не лгу. Я ни въ чемъ не сознаюсь и ничего не отрицаю… Мнѣ жаль кузины.

Бенедиктъ. Клянусь моимъ мечемъ, ты меня любишь, Беатриса…

Беатриса. Не клянитесь имъ, — проглотите его лучше.

Бенедиктъ. Нѣтъ, я буду имъ клясться, что вы любите меня, и моего меча отвѣдаетъ тотъ, кто скажетъ, что я не люблю васъ.

Беатриса. А не проглотите-ли вы вашихъ словъ?

Бенедиктъ. Ни за что, какой-бы соусъ не придумали къ нимъ. Объявляю, что люблю тебя.

Беатриса. Ну, въ такомъ случаѣ, да проститъ мнѣ Господь!

Бенедиктъ. Какое прегрѣшеніе, милая Беатриса?

Беатриса. Вы прервали меня въ самую настоящую минуту; я только-что хотѣла сказать… что люблю васъ.

Бенедиктъ. Ну и скажи всѣмъ сердцемъ.

Беатриса. Я такъ сильно васъ люблю, что у меня не остается силъ, чтобы сказать вамъ это.

Бенедиктъ. Такъ прикажи мнѣ сдѣлать что-нибудь для тебя.

Беатриса. Убейте Клавдіо!

Бенедиктъ. Ни за что въ мірѣ!

Беатриса. Вы убиваете меня этимъ отказомъ. Прощайте.

Бенедиктъ. Постой, милая Беатриса.

Беатриса. Я уже ушла, хотя я еще здѣсь… Въ васъ нѣтъ любви… Нѣтъ, пожалуйста, пустите.

Бенедиктъ. Беатриса…

Беатриса. Въ самомъ дѣлѣ, я хочу уйти.

Бенедиктъ. Но прежде подружимся.

Беатриса. У васъ больше храбрости подружиться со мною, чѣмъ сразиться съ моимъ врагомъ.

Бенедиктъ. Да развѣ Клавдіо твой врагъ?

Беатриса. Развѣ не доказалъ онъ, что онъ величайшій негодяй, оклеветавши, опозоривши и осрамивши мою кузину?.. О, еслибы я была мужчина! Какъ! Носить ее на рукахъ до той самой минуты, когда пришлось соединить руки, и тогда выступить съ публичнымъ обвиненіемъ, съ явной клеветой, съ бѣшеной злобой… О, Боже! еслибъ я была мужчиной, я-бы съѣла его сердце на базарѣ!

Бенедиктъ. Послушай, Беатриса…

Беатриса. Разговаривать изъ окна съ мужчиной! Какая прекрасная выдумка!

Бенедиктъ. Но, Беатриса…

Беатриса. Милая Геро!.. Ее опозорили, оскорбили, погубили.

Бенедиктъ. Беат…

Бeатриса. Принцы да графы! По истинѣ рыцарское обвиненіе! Какой великолѣпный конфектный графчикъ! Прелестный любовникъ, нечего сказать! О, еслибы я была мужчина, только ради ее! Ахъ, еслибы у меня былъ другъ, который пожелалъ бы быть мужчиной, ради меня!.. Но мужество растаяло въ вѣжливости, храбрость въ комплиментѣ, а мужчины, и самые лучшіе, превратились въ языкъ. Нынче тотъ геркулесъ, кто солжетъ да поклянется! Но по желанію не сдѣлаешься мужчиной! Лучше поэтому умереть съ горя женщиной.

Бенедиктъ. Постой, милая Беатриса; клянусь этой рукой, я люблю тебя.

Беатриса. Ну, такъ изъ любви ко мнѣ, употребите ее на что-нибудь получше, чѣмъ клятвы.

Бенедиктъ. Можешь-ли ты положить руку на сердце, что Клавдіо оклеветалъ Геро?

Беатриса. Да, такъ же вѣрно, какъ и то, что у меня есть душа и мысль.

Бенедиктъ. Этого достаточно! Даю слово, я вызову его!.. Цѣлую ваши ручки и оставляю васъ. Клянусь этой рукой! Клавдіо дорого поплатится: будьте въ этомъ увѣрены, когда услышите обо мнѣ. Идите, утѣшьте вашу кузину. Я долженъ говорить, что она умерла. Ну, прощайте (Уходитъ).

СЦЕНА II.

Тюрьма.

Входятъ: Крушина, Палка, Писецъ, въ длинныхъ платьяхъ, и стража съ Конрадомъ и Боракіо.

Крушина. Ну что? Находится-ли въ комплектѣ вашъ сбродъ?

Палка. Ахъ да! Стулъ и подушку писцу!

Писецъ. Гдѣ преступники?

Крушина. А вотъ я, да мой товарищъ!

Палка. Совершенно вѣрно; мы должны приступить къ допросу представленнаго.

Писецъ. А гдѣ преступники, которыхъ слѣдуетъ допросить? Пусть предстанутъ передъ господиномъ констеблемъ.

Крушина. Да, пусть предстанутъ передо мной. Какъ твое имя, пріятель?

Боракіо. Боракіо.

Крушина. Прошу, запиши: Боракіо. А твое, негодяй?

Конрадъ. Я, сэръ, дворянинъ и меня зовутъ Конрадъ.

Крушина. Такъ и пиши: господинъ дворянинъ Конрадъ. А служители вы Богу, господа?

Конрадъ и Боракіо. Да, сэръ, надѣемся, что служимъ.

Крушина. Запиши: надѣются, что служатъ Богу, да Бога пиши впередъ упаси Боже, чтобы Господу Богу предшествовали такіе плуты!.. Ну, пріятели! Уже почти доказано, что они немногимъ лучше лживыхъ бездѣльниковъ, а вскорѣ такъ и будетъ. Что можете сказать про себя?

Конрадъ. Скажемъ, что мы вовсе не бездѣльники.

Крушина. Ловкій парень, увѣряю васъ, но я еще позаймусь имъ… Подойди-ка сюда, бездѣльникъ: одно слово на ушко, пріятель: говорятъ тебѣ, что тебя считаютъ лживымъ бездѣльникомъ.

Боракіо. А я скажу вамъ, сэръ, что мы вовсе не бездѣльники.

Крушина. Ну, хорошо, отодвинься.. Какъ передъ Богомъ, они другъ дружки стоятъ. Написалъ ты, что они бездѣльники?

Писецъ. Господинъ констебль, не такъ принимаетесь вы за допросъ; вамъ слѣдуетъ вызвать сторожей, которые являются ихъ обвинителями.

Крушина. Да, да, это кратчайшій путь. Пусть предстанутъ сторожа. Почтеннѣйшіе, приказываю вамъ обвинять этихъ людей.

1-й сторожъ. Вотъ этотъ сэръ сказалъ, что Донъ Жуанъ, братъ принца, мошенникъ.

Крушина. Такъ и пиши: принцъ Донъ Жуанъ мошенникъ… Да, явное преступленіе назвать брата принца мошенникомъ.

Боракіо. Господинъ констебль…

Крушина. Замолчи, пріятель, пожалуйста. Твоя физіономія очень мнѣ не нравится, объявляю тебѣ это.

Писецъ. А что еще онъ говорилъ?

2-й сторожъ. Да говорилъ еще, что получилъ отъ Донъ Жуана тысячу дукатовъ, чтобы несправедливо обвинить синьору Геро.

Крушина. Явное плутовство, когда-либо совершенное.

Палка. Да, явное плутовство, клянусь обѣдней.

Писецъ. А еще что?

1-й сторожъ. А то, что Клавдіо вознамѣрился, по его словамъ, опозорить Геро передъ всѣмъ собраніемъ и не жениться на ней.

Крушина. Ну, подожди, мерзавецъ! Будешь ты осужденъ за это на вѣчное искупленіе.

Писецъ. А еще что?

2-й сторожъ. Это все.

Писецъ. Ну, это больше, пріятели, чѣмъ то, отчего вы можете отпереться. Сегодня утромъ, принцъ Жуанъ, тайно скрылея; Геро, дѣйствительно была обвинена, дѣйствительно отвергнута и внезапно умерла отъ горя… Господинъ Констебль, пусть свяжутъ ихъ и поведутъ къ Леонато… Я пойду впередъ и покажу ему допросъ (Уходитъ).

Крушина. Ну, сокрушайте ихъ.

Палка. Связать имъ руки.

Конрадъ. Прочь, болванъ!

Крупіина. Господи! да гдѣ-же писецъ? Пусть напишетъ, что чиновникъ принца болванъ. Ну, вяжите ихъ. Ничтожная тварь!

Конрадъ. Убирайся! Ты — оселъ, оселъ!

Крушина. Такъ-то ты уважаешь мое званіе? Такъ-то ты уважаешь мою старость? Ахъ, почему его нѣтъ, чтобы записать, что я оселъ? Но вы, пріятели, такъ и помните, что я оселъ; хотя и не написано, но вы все-таки помните, что я оселъ!.. Нѣтъ, бездѣльникъ, это ты полный благости, какъ это и будетъ доказано надлежащими свидѣтелями. Я мудрый парень, да еще и чиновникъ, да еще и домохозяинъ, да еще — хорошій кусокъ мяса, какъ любой въ Мессинѣ, и въ добавокъ, человѣкъ знающій законы, видишь-ли! да еще достаточно зажиточный парень, видишь-ли, претерпѣвшій убытки; человѣкъ, имѣвшій два длинныя платья, и все у него, какъ слѣдуетъ, въ порядкѣ!.. Уведите его!.. Ахъ, почему не записали, что я оселъ! (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Передъ домомъ Леонато.

Входятъ: Леонато и Антоніо.

Антоніо. Если будешь такъ продолжать, то убьешь себя: не благоразумно такъ поддерживать страданія противъ самого себя.

Леонато. Прошу тебя, оставь совѣты, которые проникаютъ въ мои уши съ такимъ-же успѣхомъ, какъ вода въ рѣшето. Не давай мнѣ больше совѣтовъ; пусть не пробуетъ никакой утѣшитель услаждать мое ухо, пока его несчастія его будутъ такими же, какъ мои! Приведи мнѣ отца, который бы также любилъ свое дитя, какъ я любилъ, котораго отцовская радость, была бы также разбита, какъ и моя, — и тогда говори ему о терпѣніи. Измѣрь его горе глубиной и шириной моей; пусть его усилія соотвѣтствуютъ моимъ, его горе — моему горю въ каждой чертѣ, въ каждомъ развѣтвленіи, видѣ и формѣ, — и если такой человѣкъ можетъ улыбаться и приглаживать себѣ бороду, и говорить печали: «убирайся!» вмѣсто того, чтобы рыдать, если онъ можетъ заштопать свое горе прибаутками, опьянить горе въ обществѣ сожигателей свѣчекъ, — приведи его ко мнѣ и я наберусь отъ него терпѣнія. Но такого человѣка нѣтъ; потому что, братъ, люди могутъ совѣтовать, могутъ говорить объ утѣшеніи въ горѣ котораго сами не испытали; но какъ только они подвергаются ему, ихъ совѣты сейчасъ же превращаются въ страсти, тѣ самые совѣты, которые надѣялись излечить бѣшенство пустыми правилами, оковать бѣснованіе простой шелковинкой, заколдовать боль вѣтромъ и предсмертное страданіе словами! Нѣтъ, нѣтъ! Долгъ всякаго человѣка — проповѣдывать терпѣніе тѣмъ, которые корчатся подъ гнетомъ страданія, но ни у кого нѣтъ ни добродѣтели, ни власти быть такимъ доблестнымъ, когда онъ самъ испытываетъ подобное страданіе. А поэтому не совѣтуй мнѣ: всѣ твои увѣщанія заглушены болѣе сильнымъ воплемъ.

Антоніо. Значитъ, взрослые ничѣмъ не отличаются отъ дѣтей?

Леонато. Оставь, прошу; я вѣдь кровь и плоть: не было еще философа который бы выносилъ зубную боль терпѣливо, хотя и всѣ они писали языкомъ боговъ и издѣвались надъ случайностями и страданіями.

Антоніо. По крайней мѣрѣ не взваливай на одного себя все горе, заставь и тѣхъ, кто оскорбилъ тебя, страдать.

Леонато. Въ этомъ ты правъ; да, я это сдѣлаю. Моя душа говоритъ мнѣ, что Геро оклеветана, и это узнаетъ Клавдіо, узнаетъ принцъ, и всѣ тѣ, которые опозорили ее.

Входятъ: Донъ Педро и Клавдіо.

Антоніо. А вотъ принцъ и Клавдіо спѣшатъ сюда.

Донъ Педро. Здравствуйте, здравствуйте!

Клавдіо. Добраго утра вамъ обоимъ.

Леонато. Послушайте, синьоры…

Донъ Педро. Мы спѣшимъ, Леонато.

Леонато. Спѣшите, синьоры?.. Ну, такъ прощайте, ваше высочество! Ужь будто вы такъ спѣшите?.. А впрочемъ, мнѣ все равно.

Донъ Педро. Ну, полно, не ссорься съ ними, добрый старикъ.

Антоніо. Еслибы онъ могъ добиться удовлетвореніи ссорой, кто-либо изъ насъ лежалъ-бы уже на землѣ.

Клавдіо. Да кто-же его оскорбляетъ?

Леонато. Ты, ты меня оскорбляешь, ты, лицемѣръ, ты: Не хватайся за мечь, — я тебя не боюсь.

Клавдіо. Пусть будетъ проклята моя рука, если она подастъ поводъ твоимъ лѣтамъ такой боязни. Моя рука безъ умысла коснулась меча.

Леонато. Э! не издѣвайся, пріятель, надо мной; я говорю не какъ выжившій изъ ума старикъ, не какъ глупецъ, хвастающійся, подъ покрытіемъ лѣтъ, тѣмъ, что я дѣлалъ будучи молодымъ или чтобы сдѣлалъ, еслибы не былъ старъ… Такъ знай-же, Клавдіо, ты такъ опозорилъ мое невинное дитя, и меня, что я принужденъ забыть мой санъ, и теперь, сѣдой, подъ бременемъ долгой жизни, призываю тебя на смертный поединокъ. Я говорю, что ты опозорилъ мое невинное дитя; твоя клевета пронзила ей сердце, и она покоится теперь въ гробницѣ своихъ предковъ, о! въ гробницѣ, гдѣ позоръ никогда не спитъ, кромѣ ея позора, созданнаго твоею гнусностью!

Клавдіо. Моей гнусностью?

Леонато. Твоей гнусностію, Клавдіо, твоей, говорю я.

Донъ Педро. Это не правда, старикъ.

Леонато. Принцъ, принцъ, я это докажу на его тѣлѣ, если только онъ осмѣлится принять вызовъ, докажу не смотря на его ловкость и на его постоянныя упражненія въ фехтованіи, не смотря на май его юности и на разцвѣтъ его силъ.

Клавдіо. Оставьте меня! Я не хочу имѣть съ вами дѣла.

Леонато. Ты смѣешь отталкивать меня? Ты убилъ мое дитя; если ты, мальчуганъ, убьешь меня, то убьешь мужчину.

Антоніо. Ну, значитъ онъ убьетъ двоихъ мужчинъ. Но не въ этомъ дѣло! Пусть сперва убьетъ одного! Одолѣвай меня! Изводи меня! Пусть скорѣе дастъ мнѣ удовлетвореніе!.. Ну, иди за мной, мальчуганъ, или, синьоръ мальчуганъ. Отхлещу я тебя, мальчишка, отъ твоихъ фехтовальныхъ хитростей, да, отхлещу, клянусь честью дворянина.

Леонато. Братъ!

Антоніо. Успокойся. Богъ знаетъ, какъ много я любилъ мою племянницу; и она умерла, умерла отъ клеветы негодяевъ, которые также охотно готовы дать удовлетвореніе мужчинѣ какъ я охотно схватилъ-бы змѣю за жало. Мальчишки обезьяны, хвастунишки, паяцы и трусы!

Леонато. Братъ Антоніо…

Антоніо. Не безпокойся. О, я ихъ хорошо знаю; я знаю до послѣдняго скрупула, сколько имъ вѣсу; буяны, дерзкіе, модники-молокососы, которые лгутъ, льстятъ, и издѣваются и грязнятъ, и клевещутъ, паясничаютъ и прикидываются грозными, и въ полдюжинѣ грозныхъ словъ объявляютъ, какъ они отдѣлали бы своихъ враговъ, если бы только осмѣлились… Вотъ и все.

Леонато. Но, братъ Антоніо…

Антоніо. Не мѣшайся, это мое дѣло.

Донъ Педро. Синьоры; мы вовсе не желали раздражать васъ. Отъ всего сердца я сожалѣю о смерти вашей дочери, но клянусь честью, она была обвинена по чистой совѣсти, на достаточныхъ основаніяхъ.

Леонаіто. Принцъ, принцъ…

Донъ Педро. Я больше не хочу васъ слышать.

Леонато. Не хотите? Ну, что-же? Отправимся, братъ. Я хочу, чтобы услышали меня.

Антоніо. И будешь услышанъ или не одинъ изъ насъ поплатится (Леонато и Антоніо уходятъ).

Входитъ Бенедиктъ.

Донъ Педро. Посмотрите, посмотрите! вотъ и тотъ, кого мы ищемъ.

Клавдіо. Ну, что новаго синьоръ?

Бенедиктъ. Здравствуйте принцъ.

Донъ Педро. Здравствуйте, синьоръ. Вы являетесь чуть-чуть не на то, чтобъ рознять схватку.

Клавдіо. Наши два носа чуть-чуть не были откушены двумя беззубыми стариками.

Донъ Педро. Леонато и его братомъ. Что ты объ этомъ думаешь? Еслибы мы сразились съ ними, мы, пожалуй, и не оказались бы для нихъ слишкомъ молоды.

Бенедиктъ. Въ не правой ссорѣ не можетъ быть истинной храбрости. Я искалъ васъ обоихъ.

Клавдіо. Да и мы ищемъ тебя повсюду: мы жертвы самой упорной меланхоліи и желали бы прогнать ее. Не придешь-ли намъ на помощь своимъ остроуміемъ.

Бенедиктъ. Мое остроуміе въ ножнахъ моей шпаги. Обнажить его?

Донъ Педро. Значитъ, ты его носишь съ боку?

Клавдіо. Никто этого не дѣлалъ еще, хотя многіе бываютъ бокъ-о-бокъ съ своимъ остроуміемь. Прошу тебя спѣть намъ что-нибудь и говорю, какъ обыкновенно говорятъ, менестрелямъ: вытягивай намъ на потѣху.

Донъ Педро. Какъ честный человѣкъ! Онъ блѣднѣетъ! Боленъ ты или взбѣшенъ?

Клавдіо. Ну, ободрись, другъ! Говорятъ, забота убиваетъ кошку, а ты достаточно храбръ, чтобы убить заботу.

Бенедиктъ. Синьоръ, я готовъ встрѣтить ваше остроуміе на соотвѣтственномъ мѣстѣ, если вы направите его противъ меня… Прошу васъ, изберите для разговора какой-нибудь другой разговоръ.

Клавдіо. Ну, такъ дайте ему другое копье; это разлетѣлось въ дребезги.

Донъ Педро. Клянусь свѣтомъ, онъ все больше и больше мѣняется. Я думаю, что онъ и въ самомъ дѣлѣ взбѣшенъ.

Клавдіо. А если взбѣшенъ, то знаетъ какъ перевернуть поясъ.

Бенедиктъ. Можно вамъ сказать словечко на ухо?

Клавдіо. Да сохранитъ меня Господь отъ вызова.

Бенедиктъ. Вы негодяй. Я не шучу. Я докажу вамъ это какъ хотите, чѣмъ хотите и когда хотите. Дайте мнѣ удовлетвореніе или я объявлю, что вы трусъ. Вы убили невинную дѣвушку, и ея смерть должна пасть на васъ. Жду отвѣта.

Клавдіо. Отлично. Непремѣнно явлюсь, но съ условіемъ, что угощеніе будетъ на славу.

Донъ Педро. Что у васъ? Пирушка?

Клавдіо. Да; я очень ему признателенъ, онъ хочетъ угостить меня телячьей головой и каплуномъ; если мнѣ не удастся разрѣзать ихъ изящно, то скажите, что мой ножъ ровно никуда не годится. А бекасъ будетъ?

Бенедиктъ. Синьоръ, ваше остроуміе бѣжитъ славною иноходью; оно очень легковѣсно.

Донъ Педро. Я разскажу тебѣ, какъ намедни тебя расхваливала Беатриса. Я сказалъ, что у тебя тонкій умъ: «да», говорила она, «онъ у него такой маленькій». «Ну, нѣтъ». говорю, «это большой умъ». «Да», говоритъ, «такой неповоротливый». «Совсѣмъ нѣтъ», отвѣчаю, «хорошій, справедливый умъ». «Совершенно вѣрно», говоритъ, «онъ никого не обидитъ». «Ну, вотъ», отвѣчаю, «умъ обстоятельный». «Конечно», говоритъ она, «онъ остороженъ». «Знаетъ нѣсколько языковъ», говорю. «Охотно вамъ вѣрю», отвѣчаетъ, «въ понедѣльникъ вечеромъ онъ мнѣ кое въ чемъ поклялся, а во вторникъ утромъ отрекся отъ своей клятвы; онъ двуязыченъ, у него два языка»… Въ такомъ родѣ она цѣлый часъ выворачивала на изнанку твои достоинства; а подъ конецъ, со вздохомъ, все-таки сказала, что лучше тебя никого нѣтъ въ Италіи.

Клавдіо. И горько плакала, говоря, что ей нѣтъ до тебя никакого дѣла.

Донъ Педро. Да, она это сказала; но не смотря на все я утверждаю, что еслибы она не питала къ нему смертельной ненависти, то должна бы любить его страстно. Дочь старика все намъ сказала.

Клавдіо. Да, все, все, и къ-тому же, какъ сказано: «Господь узрѣлъ, когда онъ спрятался въ саду».

Донъ Педро. Но когда же мы водрузимъ рога дикаго быка на чело чувствительнаго Бенедикта?

Клавдіо. Да, съ надписью: «Здѣсь живетъ Бенедиктъ, мужчина, вступившій въ законный бракъ!»

Бенедиктъ. Ну, прощай, мальчуганъ. Ты знаешь, о чемъ я говорю. Оставляю тебя въ болтливомъ расположеніи: ты также ломаешь слова, какъ хвастунъ ломаетъ копья, никого, благодареніе Господу, не раня. Принцъ, весьма признателенъ вамъ за всѣ ваши ласки: я долженъ васъ оставить; вашъ побочный братъ бѣжалъ изъ Мессины; вы, вмѣстѣ съ нимъ, убили невинную и прекрасную дѣвушку. А что касается этого господина Молокососа, то мы еще встрѣтимся съ нимъ. А пока счастливо оставаться (Бенедиктъ уходитъ).

Донъ Педро. Онъ говоритъ серьезно.

Клавдіо. Самымъ серьезнымъ образомъ; и, я увѣренъ, изъ любви къ Беатрисѣ.

Донъ Педро. Онъ вызвалъ тебя?

Клавдіо. На чисто.

Донъ Педро. Какое прелестное созданіе человѣкъ, когда прогуливается въ кафтанѣ и въ штанахъ, забывъ дома умъ!

Клавдіо. Тогда онъ въ сравненіи съ обезьяной, конечно, великанъ, но обезьяна въ сравненіи съ нимъ — докторъ.

Донъ Педро. Ну, довольно. Оставимъ это. Ободрись сердце, и омрачись! Не сказалъ ли онъ, что мой братъ бѣжалъ?

Входятъ: Крушина, Палка и сторожа съ Конрадомъ и Боракіо.

Крушина. Ну, подвигайся, пріятель; если правосудіе не укротитъ тебя, значитъ оно никогда не будетъ развѣшивать на своихъ вѣсахъ ничего умнаго. Если тебя признаютъ проклятымъ лицемѣромъ, то за тобой слѣдуетъ присматривать.

Донъ Педро. Это еще что такое? Двое изъ свиты брата связаны! и одинъ изъ нихъ Боракіо?

Клавдіо. Спросите, принцъ, что они сдѣлали?

Донъ Педро. Въ чемъ они провинились.

Крушина. Провинилнсь они, сэръ, въ ложномъ доносѣ; кромѣ того, наврали; во-вторыхъ, наклеветали; въ шестыхъ, наконецъ, оболгали одну синьору; въ третьихъ, утверждали несправедливыя вещи, и въ заключеніи, они лжецы и бездѣльники.

Донъ Педро. Во-первыхъ, спрашиваю тебя, что они сдѣлали; въ третьихъ, спрашиваю тебя, въ чемъ ихъ престпленіе; въ шестыхъ наконецъ, кто тѣ, что ихъ взяли, а въ заключеніи, въ чемъ вы ихъ обвиняете?

Клавдіо. Безукоризненный выводъ, на основаніи собственныхъ его положеній. По истинѣ, допросъ по всѣмъ пунктамъ!

Донъ Педро. Кого вы, друзья, обидѣли? за что васъ привели къ отвѣту? Этотъ мудрый Констебль слишкомъ ученъ, чтобъ я могъ его понять. Въ чемъ вы провинились?

Боракіо. Ваше высочество, не зачѣмъ вести меня къ допросу; выслушайте меня, а затѣмъ, пусть графъ убьетъ меня! Я обманулъ ваши собственные глаза; чего не могла открыть наша проницательность, эти дураки вывели на свѣтъ божій. Ночью, они подслушали, какъ я разсказывалъ, какъ Донъ Жуанъ, вашъ братъ, уговорилъ меня оклеветать синьору Геро; какъ, въ саду, куда васъ привели, вы видѣли мое любезничаніе съ Маргаритой, одѣтую въ платьѣ Геро, и какъ вы вознамѣрились опозорить ее передъ самымъ ея вѣнчаніемъ. Они составили протоколъ моему преступленію, который я предпочитаю скрѣпить смертью, чѣмъ повторять его, для большаго еще позора. Синьора умерла вслѣдствіе ложнаго обвиненія, взведеннаго на нее мною и моимъ господиномъ: я желаю получить только возмездіе, достойное негодяя.

Донъ Педро. Неужели эти слова не вторгаются въ твою кровь раскаленнымъ желѣзомъ?

Клавдіо. Я пилъ отраву, когда онъ говорилъ.

Донъ Педро. Такъ это братъ научилъ тебя?

Боракіо. Да, и за это щедро вознаградилъ меня.

Донъ Педро. Онъ весь созданъ изъ коварства. И послѣ этого преступленія онъ бѣжалъ!

Клавдіо. Милая Геро! Твой образъ возникаетъ во всей прелести, которую я любилъ!

Крушина. Ну, ведите назадъ истцовъ… Въ эту минуту писецъ должно быть освѣдомляетъ обо всемъ синьора Леонато… Да не забудьте, пріятели, въ свое время и на своемъ мѣстѣ, что я — оселъ.

Палка. А вотъ и синьоръ Леонато и съ нимъ писецъ. (Входятъ: Леонато, Антоніо и писецъ).

Леонато. Гдѣ этотъ мерзавецъ? Дайте мнѣ заглянуть въ его глаза, чтобы, когда мнѣ случится встрѣтить другого, похожаго на него, я могъ поостеречься. Который изъ этихъ двухъ?

Боракіо. Если хотите знать вашего злодѣя, то взгляните на меня.

Леонато. Это ты — злодѣй, убившій мое невинное дитя?

Боракіо. Да, я одинъ.

Леонато. Нѣтъ, нѣтъ, негодяй; ты лжешь на самаго себя, вотъ здѣсь двое знатныхъ, — третій убѣжалъ, — принявшіе въ этомъ участіе! Благодарю васъ, принцы, за смерть моей дочери; включите ее въ списокъ вашихъ славныхъ подвиговъ. Подумайте только, какой героическій поступокъ!

Клавдіо. Я не знаю, какъ проситъ васъ о терпѣніи, но все-таки я долженъ говорить. Изберите какую хотите месть; положите на меня такую кару, какую только въ состояніи себѣ представить; но если я согрѣшилъ, то по ошибкѣ.

Донъ Педро. Клянусь душой, и я также. И, однако, чтобы дать удовлетвореніе этому пожилому старцу, я готовъ подчиниться всему, что онъ придумаетъ самаго тяжкаго.

Леонато. Я не могу потребовать отъ васъ, чтобы вы воскресили мою дочь, — это невозможно; но прошу васъ обоихъ: заявите мессинскому народу, что она умерла невинной, и если ваша любовь къ ней можетъ вызвать грустное вдохновеніе, повѣсьте эпитафію на ея могильный памятникъ, и пропойте ее надъ ея прахомъ, пропойте ее даже нынѣшней ночью… А завтра, приходите въ мой домъ и если уже вы не могли быть мужемъ моей дочери, то будьте по крайней мѣрѣ моимъ племянникомъ. У брата есть дочь, которая какъ двѣ капли воды похожа на мое умершее дитя: она единственная наслѣдница насъ обоихъ. Сдѣлайте ее тѣмъ, чѣмъ вы хотѣли сдѣлать мою дочь и моя месть умретъ.

Клавдіо. О, благородный синьоръ, доброта ваша извлекаетъ слезы изъ глазъ моихъ! Принимаю ваше предложеніе; отнынѣ располагайте несчастнымъ Клавдіо.

Леонато. И такъ, завтра я васъ ожидаю; а нанынѣшній вечеръ оставляю васъ. Этотъ бездѣльникъ будетъ приведенъ на очную ставку съ Маргаритой, которая, какъ я думаю, замѣшана въ этомъ дѣлѣ и была подкуплена вашимъ братомъ.

Боракіо. Нѣтъ, клянусь душой; она не была подкуплена; она не знала, что дѣлала, когда говорила со мной; она была всегда честной во всемъ, что я знаю о ней.

Крушина. И кромѣ того, сэръ, хотя оно и не положено чернымъ на бѣлое, но истецъ, вотъ этотъ самый обидчикъ, назвалъ меня осломъ; покорно прошу вспомнить это при его показаніи, и еще, стража слышала какъ онъ говорилъ о какомъ-то Сквернавцѣ; говорилъ, что онъ носитъ ключъ въ ухѣ и подлѣ него замокъ; именемъ Бога онъ занимаетъ деньги и дѣлалъ это такъ давно, и никогда не отдавалъ, что въ настоящее время люди стали люты и не хотятъ ничего давать въ займы, ради самого Бога. Прошу васъ, допросите-ка и и счетъ этого пункта.

Леонато. Благодарю тебя за труды и заботливость.

Крушина. Ваша милость говоритъ какъ самый признательный и почтенный юноша. Восхваляю за васъ Бога.

Леонато. Вотъ тебѣ за труды.

Крушина. Да благословитъ Господь ваше благополучіе.

Леонато. Ну, ступай. Освобождаю тебя отъ твоего преступника и благодарю тебя.

Крушина. Отъявленнѣйшаго негодяя оставляю вашей милости, котораго, покорнѣйше прошу вашу милость, наказать въ примѣръ прочимъ. Да хранитъ вашу милость Господь Богъ! Желаю вашей милости счастія! Да возстановитъ Господь ваше здоровье. А затѣмъ, покорнѣйше позволяемъ вамъ удалиться. Если пріятная встрѣча можетъ быть желательна то да не допуститъ до этого Господь. Ну, пойдемъ, сосѣдъ.

Леонато. И такъ до завтрашняго утра, синьоры. Прощайте.

Антоніо. Прощайте, синьоры, ждемъ васъ завтра.

Донъ Педро. Непремѣнно оѵдемъ.

Клавдіо. Эту ночь я проведу у гроба Геро.

Донъ Педро и Клавдіо уходятъ.

Леонато. Уведите этихъ людей! Разспросимъ Маргариту, какъ она познакомилась съ этимъ бездѣльникомъ.

СЦЕНА II.

Садъ Леонато.

Входятъ съ разныхъ сторонъ Бенедиктъ и Маргарита.

Бенедиктъ. Прошу тебя, милая Маргарита, сослужи мнѣ службу: устрой мнѣ свиданіе съ Беатрисой.

Маргарита. А обѣщаете вы написать мнѣ сонетъ въ честь моей красоты?

Бенедиктъ. Да, и такимъ возвышеннымъ слогомъ, что ни одному изъ смертныхъ не сравняться со мной, Маргарита, потому что ты и въ самомъ дѣлѣ этого стоишь.

Маргарита. Какъ? Чтобы ни одинъ мужчина до меня добрался? Значитъ, я должна всегда оставаться внизу

Бенедиктъ. Твой умъ такой же острый, какъ и зубы борзой собаки: такъ и ловитъ налету.

Маргарита. А вашъ такъ же тупъ, какъ рапира фехтовальщика: тычетъ, но ранъ не наноситъ.

Бенедиктъ. Это, видишь-ли, Маргарита, истинно мужской умъ: онъ хочетъ ранить женщину. Прошу тебя, позови Беатрису: передаю тебѣ мой щитъ.

Маргарита. Давайте намъ мечи: у насъ и у самихъ есть щиты.

Бенедиктъ. Если хочешь ими пользоваться, Маргарита, ты должна держать клинки въ ножнахъ, такъ какъ это самое опасное орудіе для дѣвушекъ.

Маргарита. Ну, хорошо, пойду позову вамъ Беатрису, у которой, думаю, есть ноги (Уходитъ).

Бенедиктъ (поетъ).

Богъ любви,

Живущій высоко, высоко,

Онъ знаетъ меня, онъ знаетъ меня,

Знаетъ, какой жалости я достоинъ…

То есть, разумѣется, въ пѣснопѣніи, потому что въ любви… и Леандръ! знаменитый пловецъ, и Троилъ, первый придумавшій сводниковъ, и цѣлая книга этихъ quondam салонныхъ героевъ, имена которыхъ и теперь еще такъ и катятся такъ плавно но гладкой дорожкѣ бѣлаго стиха, — ни одинъ изъ нихъ не подвергался еще такому глубокому измѣненію въ любви, какъ мое бѣдное я. Этого я не умѣю выразить стихами; пробовалъ: никакъ не могу подобрать риѳмы къ lady, кромѣ baby, — уже слишкомъ невинной риѳмы; къ «scorn» — кромѣ «horn» — жестокую риѳму; къ «school» — кромѣ «fool» — совсѣмъ дѣтскую риѳму; все зловѣщія окончанія. Нѣтъ, я не рожденъ подъ созвѣздіемъ риѳмъ и не въ состояніи любезничать въ торжественныхъ выраженіяхъ.

Входитъ Беатріса.

Милая Беатриса, неужели ты пришла на мой зовъ?

Беатриса Да, синьоръ, и уйду, когда прикажете.

Бенедиктъ. О, подожди, по крайней мѣрѣ, до тѣхъ поръ…

Беатриса. «До тѣхъ поръ», вы сказали, значитъ ухожу… Однако, прежде чѣмъ уйти, позвольте мнѣ уйти съ тѣмъ, за чѣмъ я пришла, — узнать, что произошло между вами и Клавдіо?

Бенедиктъ. Ничего, кромѣ обмѣна рѣзкихъ словъ, а потому, позволь поцѣловать тебя.

Беатриса. Рѣзкое слово — только рѣзкій вѣтеръ; рѣзкій вѣтеръ — только рѣзкое дыханіе, а рѣзкое дыханіе — противно, потому удаляюсь безъ поцѣлуя.

Бенедиктъ. Ты спугнула слово съ его дѣйствительнаго смысла, такъ могучъ твой умъ. Но я долженъ сказать тебѣ просто: Клавдіо получилъ мой вызовъ: и я, или вскорѣ буду имѣть отъ него вѣсти, или же объявлю, что онъ трусъ. А теперь, скажи мнѣ, прошу тебя, за какой изъ моихъ пороковъ ты полюбила меня?

Беатриса. За всѣ разомъ, потому что они съ такой тонкой политикой поддерживаютъ въ васъ господство зла, что не даютъ доступа ни одной добродѣтели. Ну, а вы, за которую изъ моихъ добродѣтелей томитесь любовью ко мнѣ?

Бенедиктъ. Томлюсь любовью? Прекрасное выраженіе: Да, я дѣйствительно томлюсь любовью, потому что люблю тебя противъ воли.

Беатриса. Значитъ, какъ полагаю, на зло вашему сердцу. Увы! бѣдное сердце! Уже если вы его такъ обожаете ради, меня, то и я буду обожать его ради васъ, потому что не стану любить того, что ненавидитъ мой другъ.

Бенедиктъ. Мы такъ умны, что не можемъ любезничать мирно.

Беатриса. Не видно этого изъ вашихъ словъ: изъ двадцати умныхъ людей не найдется ни одного, который-бы хвасталъ своимъ умомъ.

Бенедиктъ. О, синьора Беатриса, это очень старое правило, существовавшее во времена хорошихъ сосѣдей. А въ наше время, если человѣкъ еще при жизни не воздвигаетъ себѣ памятника, то въ памяти любезной будетъ жить не дальше колокольнаго звона да плача вдовы.

Беатриса. А какъ долго это продолжается, по вашему мнѣнію?

Бенедиктъ. Что за вопросъ! Часъ на крики и часъ на слезы. Вотъ почему мудрецу гораздо вѣрнѣе (если только Донъ Червь, т. е. его совѣсти, не мѣшаетъ), быть подобно мнѣ, трубой своихъ собственныхъ добродѣтелей… А теперь, скажи мнѣ, какъ поживаетъ твоя кузина?

Беатриса. Очень скверно.

Бенедиктъ. А ты?

Беатриса. Тоже очень скверно.

Бенедиктъ. Услуживай Богу, люби меня и старайся исправиться. А затѣмъ, оставляю тебя, потому что кто-то спѣшитъ къ тебѣ.

Входитъ Урсула.

Урсула. Синьора, вамъ надо отправиться къ вашему дядѣ. Въ домѣ такая суматоха! Открылось, что синьора Геро была несправедливо обвинена, что принцъ и Клавдіо были жестоко обмануты и что Донъ Жуанъ, который бѣжалъ, все сдѣлалъ; пойдемте скорѣе.

Беатриса. Хотите, синьоръ, послушать этихъ новостей?

Бенедиктъ. Я хочу жить въ твоемъ сердцѣ, умереть на твоей груди и покоиться въ твоихъ глазахъ и, кромѣ того, хочу идти съ тобой къ твоему дядѣ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Внутренность церкви.

Входятъ: Донъ Педро, Клавдіо, музыканты и служители съ факелами.

Клавдіо. Это надгробный памятникъ Леонато?

Служитель. Да, синьоръ.

Клавдіо (читаетъ):

Убитая лживымъ языкомъ

Здѣсь покоится Геро.

Смерть, въ вознагражденіе за ея страданія,

Дала ей вѣчную славу.

Такъ жизнь, съ позоромъ погибшая,

Живетъ послѣ смерти въ славѣ.

Клавдіо. Виси надъ этой ранней могилой, чтобы прославлять ее, когда я буду нѣмъ. А теперь, музыканты играйте и пойте вашъ торжественный гимнъ.

ГИМНЪ.

Прости, богиня ночи,
Тѣхъ, которые убили прекрасную дѣву;
А потому съ пѣснями печали
Они ходятъ вокругъ твоей могилы.
Полночь, внемли нашимъ воплямъ!
Помоги намъ вздыхать и плакать,
Уныло, уныло.
Разверзайтесь могилы, освободите мертвыхъ
Пока не будетъ искуплена смерть
Уныло, уныло.

Клавдіо. А теперь миръ твоимъ костямъ! Я каждый годъ буду свершать этотъ обрядъ.

Донъ Педро. Добраго утра, пріятели; потушите факелы. Волкъ совершилъ свои хищничества, и посмотрите, свѣтлый день, предшествуя колесницѣ Феба, украсилъ вокругъ насъ сонный Востокъ сѣроватыми пятнами… Прощайте.

Клавдіо. Добраго утра, пріятели; пусть каждый возвращается къ себѣ.

Донъ Педро. Ну, пойдемъ; переодѣнемся и затѣмъ отправимся къ Леонато.

Клавдіо. Приготовь, Гименей, лучшій намъ жребій, чѣмъ тотъ, которому мы платимъ дань горемъ (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Комната въ домѣ Леонато.

Входятъ: Леонато, Антоніо, Бенедиктъ, Беатриса, Урсула, Монахъ и Геро.

Монахъ. Не говорилъ-ли я вамъ, что она невинна?

Леонато. Невинны также принцъ и Клавдіо, обвинявшіе ее вслѣдствіе заблужденія, которое передъ вами обнаружилось. Маргарита отчасти виновата во всемъ этомъ, хотя невольно, какъ это обнаружилось въ правильномъ разслѣдованіи.

Антоніо. Ну, и прекрасно. Я очень радъ, что все такъ хорошо окончилось.

Бенедиктъ. Ни тоже, потому что, въ противномъ случаѣ, я долженъ былъ-бы потребовать отвѣта отъ Клавдіо.

Леонато. Теперь, ты, дочь моя, и всѣ прекрасныя дамы, отправляйтесь въ вашу комнату, а когда я пришлю за вами, приходите сюда въ маскахъ. Принцъ и Клавдіо обѣщали придти ко мнѣ въ этотъ часъ. А ты, братъ, ты знаешь свое дѣло: ты долженъ быть отцомъ дочери твоего брата, и отдать ее молодому Клавдіо.

Антоніо. И я это сдѣлаю самымъ серьезнымъ образомъ.

Бенедиктъ. Святой отецъ, я думаю, мнѣ придется прибѣгнуть къ вашей помощи.

Монахъ. Зачѣмъ, синьоръ?

Бенедиктъ. Чтобъ связать или погубить меня, — или то, или другое… Синьоръ Леонато, говоря правду, добрый синьоръ, ваша племянница смотритъ на меня благосклонными очами.

Леонато. Очами, данными ей въ займы моей дочерью; да, это правда.

Бенедиктъ. А я на нее гляжу глазами любви.

Леонато. Эти глаза, думаю, вы получили отъ меня, принца и Клавдіо. Но въ чемъ именно заключается ваше желаніе?

Бенедиктъ. Вашъ вопросъ, синьоръ, нѣсколько теменъ. А что касается моихъ желаній, то я-бы желалъ, чтобы они не расходились съ вашими. Мои желанія состоятъ въ томъ, чтобы сегодня-же перейти въ положеніе законнаго супруга. Для этого-то именно и нужна мнѣ ваша помощь, святой отецъ.

Леонато. Мое сердце сочувствуетъ вашему желанію.

Монахъ. А моя помощь къ вашимъ услугамъ. Вотъ принцъ и Клавдіо.

Входятъ: Донъ Педро и Клавдіо со свитой.

Донъ Педро. Добраго утра прекрасному собранію!

Леонато. Добраго утра, принцъ; добраго утра, Клавдіо: мы ждали васъ. Вы по-прежнему намѣрены жениться на дочери моего брата?

Клавдіо. Да, остаюсь при своемъ намѣреніи, будь она хоть ефіопка.

Леонато. Позови ее, братъ; святой отецъ здѣсь и готовъ (Антоніо уходитъ).

Донъ Педро. Добраго утра, Бенедиктъ. Въ чемъ дѣло? Почему у тебя такое февральское утро, полное холода, бурь и тучъ?

Клавдіо. Я думаю, что онъ думаетъ о дикомъ быкѣ… Ну, ничего, не безпокойся, мы поразимъ твои рога, и Европа придетъ отъ тебя въ такой-же восторгъ, какъ нѣкогда та-же Европа отъ страстнаго Юпитера, когда изъ любви къ ней онъ разыгралъ роль этого благороднаго животнаго.

Бенедиктъ. У быка — Юпитера, синьоръ, было пріятное мычаніе. Должно быть, какой-нибудь странный быкъ, какъ и тотъ, обошелъ корову вашего отца и произвелъ теленка, съ помощью тѣхъ-же благородныхъ продѣлокъ, чрезвычайно похожаго на васъ, который мычитъ совершенно такъ же, какъ и вы.

Входитъ Антоніо съ дамами въ маскахъ.

Клавдіо. За это я остаюсь у тебя въ долгу… Теперь является публика. Которая изъ этихъ синьоръ предназначена мнѣ?

Антоніо. Вотъ эта. Я вручаю ее вамъ.

Клавдіо. Значитъ, она моя.. Прекрасная, позвольте посмотрѣть на ваше лицо…

Леонато. Нѣтъ, — прежде, чѣмъ не примете ея руки въ присутствіи этого монаха и не дадите клятвы жениться на ней.

Клавдіо. Такъ дайте-же вашу руку въ присутствіи этого святого монаха, и я буду вашимъ мужемъ, если вы согласны.

Геро. Когда я жила, я была вашей первой женой, и когда вы меня любили, вы были моимъ первымъ мужемъ.

Клавдіо. Вторая Геро!

Геро. Да, нѣтъ ничего вѣрнѣе: одна Геро умерла опозоренной, но я живу, и также вѣрно, какъ я живу, — я невинна.

Донъ Педро. Первая Геро! Та самая, которая умерла!

Леонато. Она, ваше высочество, была мертва, пока позоръ жилъ.

Монахъ. Я успокою ваше удивленіе, когда, послѣ окончанія священнаго обряда, разскажу вамъ во всѣхъ подробностяхъ смерть прекрасной Геро. А до тѣхъ поръ примиритесь съ чудомъ. Пойдемъ сейчасъ-же въ церковь.

Бенедиктъ. Прекрасно и краснорѣчиво сказано, святой отецъ!.. Но которая Беатриса?

Беатриса. Я за нее: что вамъ угодно?

Бенедиктъ. Развѣ вы не любите меня?

Беатриса. Нѣтъ, не больше, чѣмъ слѣдуетъ.

Бенедиктъ. Въ такомъ случаѣ вашъ дядя, принцъ и Клавдіо жестоко обманулись, потому что клялись, что вы любите меня.

Беатриса. А вы, развѣ не любите меня?

Бенедиктъ. По правдѣ, нѣтъ; не больше, чѣмъ слѣдуетъ.

Беатриса. Въ такомъ случаѣ, моя кузина, Маргарита и Урсула жестоко обманулись, потому что клялись, что вы любите меня.

Бенедиктъ. Они клялись, что вы почти заболѣли отъ любви ко мнѣ.

Беатриса. Онѣ клялись, что вы почти умерли отъ любви ко мнѣ.

Бенедиктъ. Ни въ чемъ не бывало… Значитъ, вы меня не любите?

Беатриса. По правдѣ, нѣтъ; развѣ изъ дружеской благодарности.

Леонато. Полно, племянница, я увѣренъ, что вы любите этого синьора.

Клавдіо. А я готовъ поклясться, что онъ влюбленъ въ нее, а вотъ и доказательство: бумага, писанная его рукой. Хромающій сонетъ, вышедшій изъ его мозга и воспѣвающій Беатрису.

Геро. А вотъ и другой, писанный рукой моей кузины, выпавшій изъ ея кармана и выражающій ея любовь къ Бенедикту.

Бенедиктъ. Чудеса! Собственныя наши руки свидѣтельствуютъ противъ нашихъ сердецъ!.. Ну, что-же дѣлать; беру тебя, но, клянусь свѣтомъ, только изъ жалости.

Беатриса. Не отказываю вамъ, но, клянусь этимъ прекраснымъ днемъ, соглашаюсь, потому что только другіе этого желаютъ, а отчасти также и потому, чтобы спасти вамъ жизнь, такъ какъ что мнѣ говорили, что вы непремѣнно умрете отъ чахотки.

Бенедиктъ. Помиримся! Я зажимаю тебѣ ротъ (Цѣлуетъ ее).

Донъ Педро. Ну, какъ себя чувствуешь, Бенедиктъ, человѣкъ, вступившій въ законный бракъ?

Бенедиктъ. Знаешь-ли, что я тебѣ скажу, принцъ? Даже и цѣлая коллегія остряковъ не въ состояніи вышибить меня изъ моего веселаго расположенія духа. Неужели ты думаешь, что я побоюсь сатиры или эпиграммы? Ну, нѣтъ. Если человѣка могутъ сбить съ толку остряки, то ничего хорошаго отъ него ожидать нельзя. Однимъ словомъ, такъ какъ я рѣшился жениться, то ни на что не посмотрю, что бы тамъ свѣтъ ни говорилъ. Поэтому не припоминайте мнѣ въ насмѣшку всего того, что я могъ говорить противъ брака, ибо человѣкъ есть существо непостоянное… и это мое заключеніе… Что же касается тебя, Клавдіо, то я намѣревался отколотить тебя, но такъ какъ, по всей вѣроятности, ты будешь моимъ родственникомъ, то оставайся живъ и невредимъ и люби мою кузину.

Клавдіо. Я надѣялся, что ты откажешься отъ Беатрисы, тогда бы я могъ палкой прогнать тебя изъ жизни холостяка и сдѣлать тебя двуличнымъ, чѣмъ ты, конечно, и будешь, если моя кузина не присмотритъ за тобой хорошенько.

Бенедиктъ. Ну, полно, полно, будемъ друзьями. Потанцуемъ передъ свадьбой, чтобы облегчить наши сердца и пятки нашихъ будущихъ женъ.

Леонато. Танцы у насъ будутъ послѣ.

Бенедиктъ. Нѣтъ, ужь лучше прежде. А потому играйте, музыканты… Принцъ, ты не веселъ — женись, говорю тебѣ, женись. Нѣтъ посоха лучше, какъ посохъ съ розовымъ набалдашникомъ.

Входитъ Вѣстникъ.

Вѣстникъ. Ваше высочество, вашъ братъ Донъ Жуанъ пойманъ и приведенъ въ Мессину подъ стражей.

Бенедиктъ. Не будемъ о немъ думать до завтрашняго дня: я тебѣ придумалъ для него славное наказаніе. Ну, начинайте, флейты (Танцы. Уходятъ).

ПРИМѢЧАНІЯ

Комедія «Много шуму изъ ничего» (Much ado about nothing) впервые появилась въ изданіи in-quarto съ именемъ Шекспира (Written by William Shakespeare) въ 1600 г., а такъ какъ Миресъ въ своей книгѣ; «Palladis Tamia», вышедшей въ 1598 году, еще не упоминаетъ о ней, то мы довольно точно можемъ опредѣлитъ время ея созданія. Вѣроятнѣе всего она была написана или въ 1599 г. или — самое позднее — въ первой половинѣ 1600 г. Въ знаменитое in-folio 1623 годъ она попала почти безъ всякихъ измѣненій, такъ что по отношенію къ этой комедіи критика не поставлена ни въ какія затрудненія: текстъ ея установленъ точно, потому что тѣ небольшія различія, которыя встрѣчаются между изданіемъ in-quarto и изданіемъ 162В года не представляютъ никакой существенной важности.

Для англійской сцены комедія «Много шуму изъ ничего» была передѣлано два раза; сначала въ 1673 году Давенантомъ, водъ заглавіемъ «Законъ противъ любовниковъ», и потомъ въ 1737 г. нѣкіимъ Джемсомъ Миллеромъ подъ заглавіемъ: «Всемірная страсть».

Стр. 4. Montano, — большой испанскій мечъ, которымъ дѣйствовали двумя руками. Это прозвище Беатриса даетъ Бенедикту, какъ хвастливому забіякѣ.

Стр. 4. «Вызвалъ его драться на стрѣлы для птицъ». Фехтовальные мастера имѣли обыкновеніе вызывать на состязаніе съ ними всякаго желающаго и объявленія о такихъ состязаніяхъ прибивали къ столбамъ, какъ это дѣлали акробаты, учителя и пр. Принимающій вызовъ подписывался на объявленіе. Стрѣлы для птицъ были тупыя.

Стр. 4. «Въ послѣдней нашей перестрѣлкѣ пять изъ его умственныхъ способностей…» По англійски: "five wits, т. е., пять умовъ. Совершенно очевидно, что въ этомъ мѣстѣ Беатриса подъ пятью умами понимаетъ пять чувствъ, которыя считались въ средніе вѣка пятью главными способностями души. Въ «Сказкахъ Кентербери» старый англійскій поэтъ Чосеръ, смѣшиваетъ эти пять чувствъ съ самими ощущеніями, когда говоритъ объ «аппетитахъ пяти умовъ, которые суть: зрѣніе, слухъ, обоняніе, вкусъ и осязаніе». Шекспиръ въ качествѣ спиритуалиста возстановляетъ различіе между тѣломъ и душой, говоря въ одномъ изъ своихъ сонетовъ:

But my five wits, nor my fives senses can
Dissuade one foolish heart from serving thee.

T. е. «Ни мои пять умовъ, ни мои пять чувствъ не могутъ уговорить мое глупое сердце не служить тебѣ».

Стр. 8. «Натирай себѣ шею и вздыхай по воскресеньямъ», — вѣроятно намекъ на пуританъ, которые проводятъ воскресный день съ преувеличенною торжественностью, въ молитвахъ и въ воздыханіяхъ.

Стр. 8. «Точь-точь, какъ въ старой сказкѣ: неправда не была правдой, а впрочемъ не дай Богъ, чтобы была правдой». Сказка, на которую намекаетъ здѣсь Бенедиктъ, — одна изъ самыхъ старинныхъ англійскихъ сказокъ. Она имѣетъ много общаго съ французской сказкой «Barbe bleue» (Оиняя борода). Въ этой сказкѣ престуиникъ отрицаетъ именно этими самыми словами то, что разсказываютъ въ его обвиненіе.

Стр. 9. «Вѣшайте меня какъ кошку въ боченкѣ и стрѣляйте», — намекъ на варварскую забаву того времени въ Англіи. Въ боченокъ со слабо укрѣпленнымъ дномъ насыпали сажи и, посадивъ въ него кошку, вѣшали на веревку. Тотъ, кто пробѣгая подъ боченкомъ, отбивалъ дно и ускользалъ отъ высыпавшагося изъ него содержимаго, считался героемъ этой жестокой забавы. Иногда прямо стрѣляли въ боченокъ.

Стр. 9. «Назовите его Адамомъ». Это намекъ не на нашего праотца Адама, а на нѣкоего Адама Белля, знаменитаго бродягу, котораго воспѣвали баллады среднихъ вѣковъ и который жилъ въ лѣсу Энглеудъ, въ окрестностяхъ Карляйля, съ своими двумя товарищами, такъ называемыми «ужасными людьми Сѣвера», — Клаймомъ и Вильямомъ.

Стр. 13. «Я спрятался за коверъ». Ковры замѣняли прежде обои; чтобы охранить отъ сырости, ихъ вѣшали такъ далеко отъ стѣны, что за ними легко могъ спрятаться человѣкъ.

Стр. 15. «Наймусь къ медвѣжатнику за шесть пенсовъ и стану водить его обезьянъ прямо въ преисподнюю». Была поговорка, что старымъ дѣвамъ суждено водить обезьянъ въ адъ.

Стр. 15. — Gig, measure и cinquepace — названія тогдашнихъ танцевъ.

Стр. 17. «Сто веселыхъ сказокъ», — тогдашній, очень популярный сборникъ пошлыхъ остротъ и анекдотовъ.

Стр. 18. «Какъ вы хотите себя украсить гирляндой?» — Въ Англіи было обыкновеніе, что пренебреженный влюбленный надѣвалъ на себя вѣнокъ изъ ивовыхъ вѣтвей.

Стр. 19. «Я его нашелъ здѣсь такимъ-же печальнымъ, какъ шалашъ въ лѣсу», — намекъ на слова книги Исаи, гл. I: «Что осталось отъ дщерей Сіона, подобно хижинѣ въ виноградникѣ, или ночному шалашу въ саду тыквъ».

Стр. 20. «Папы Джона». Джонъ — баснословный правитель большихъ государствъ на Востокѣ по близости рая, на котораго никто не смѣетъ взглянуть. Въ его великолѣпномъ дворцѣ стоитъ на столбѣ зеркало, показывающее все, что происходитъ въ государствѣ. Онъ окруженъ епископами и патріархами, и служатъ ему семь королей, сорокъ герцоговъ, триста графовъ и безчисленное множество рыцарей.

Стр. 25. «Обдумывая покрой новаго коллета», — намекъ на страсть англичанъ того времени къ модамъ.

Стр. 26. «Однако умоляютъ, даже клянутся въ любви». Въ подлинникѣ тутъ непереводимая игра словъ: woo — просить, свататься, wooing сватаны, wooer — сватающійся и woos — сватается.

Стр. 26. «Ни одна изъ нихъ не стоитъ какой-либо нотаціи», — въ подлинникѣ непереводимая игра значеніями словъ: note — нота и замѣтьте, и noting — замѣчаніе.

Стр. 28. «Пока не испишетъ цѣлой страницы». — въ подлинникѣ непереводимая игра значеніями словъ; sheet — листъ и простыня.

Стр. 33. «Природа, создавшая Антика». Antic — намекъ на old--vice, лицо старинныхъ Morality, съ чернымъ лицомъ и въ скверной, сшитой изъ лоскутьевъ одеждѣ.

Стр. 33. «Скверно обдѣланный агатъ». Агатъ съ вырѣзанными на немъ мелкими фигурками часто вставлялся въ перстни.

Стр. 9. «Пусть покажетъ, что онъ за птица, и улизнетъ». Этотъ мирный стражъ Шекспировской комедіи, обязанный наблюдать за спокойствіемъ Мессины, — не кто иной, какъ тогдашній лондонскій watchman, съ которымъ мы можемъ познакомиться въ гравюрахъ того времени: онъ обыкновенно закутанъ въ широкій и длинный плащъ, спускающійся до самыхъ пятокъ; въ рукахъ у него — аллебарда, фонарь и колоколъ. Наставленія, которыя онъ даетъ своимъ подчиненнымъ въ комедіи Шекспира, надо думать, вполнѣ согласуются со старинными наставленіями англійской полиціи. Авторитетное лицо въ этомъ дѣлѣ, лордъ Кембель, издалъ очень любопытную книгу, въ которой доказываетъ, что Шекспиръ, который такъ много зналъ, былъ также отлично знакомъ и съ юриспруденціей своего времени. Въ подтвержденіе своего мнѣнія онъ даже приводитъ слова Крушины. «Кто внимательно разсмотритъ наставленія Крушины, тотъ убѣдится, что авторъ былъ весьма хорошо знакомъ съ законами Короны. Все дѣло заключалось въ томъ, чтобы поставить констеблей въ такое положеніе, въ которомъ они-бы ничѣмъ не рисковали и ни за что не отвѣчали, безъ малѣйшаго вниманія на общественное спокойствіе. Даже и самъ лордъ Кукъ не въ состояніи былъ-бы лучше опредѣлить власть полицейскаго того времени».

Стр. 42. «Чтобы волосы были чуточку потемнѣе», — фальшивые волосы, которые прикрѣплялись къ шапочкѣ.

Стр. 43. «Свѣтъ любви» — очень популярная баллада въ концѣ XVI вѣка. Шекспиръ упоминаетъ о ней въ «Двухъ Веронцахъ». Она начинается слѣдующими двумя стихами, указывающими на ея содержаніе:

Leave lightie love Ladies for feare of yll name
And true lоѵе embrace ye to purchase your fame.

Т. е. «Откажитесь отъ легкомысленной любви, лэди, изъ боязни нехорошаго имена и предайтесь любви вѣрной, чтобы заслужить добрую славу».

Стр. 43. «О буквѣ К., съ которой начинаются всѣ эти слова». Въ подлинникѣ: О томъ, чѣмъ начинаются всѣ три (hawk, horse, husband), по буквѣ Н, которая произносится какъ ache — боль.

Стр. 43. «Если всѣ не превратились въ Турка». Обратиться въ Турка, — обыкновенная въ то время фраза, обозначавшая перемѣну мнѣнія, или отношеній. Происхожденіе этой фразы не извѣстно.

Стр. 43. «Возьмите немного чистаго Corduus Benedictuus», т. е. кудряваго волчеца, или чертополоха. Это растеніе почиталось цѣлительнымъ средствомъ почти противъ всѣхъ болѣзней.

Стр. 45. «Пахучія сравненія, palabras.» Въ подлняникѣ; Comparisons are odorous, palabras; тутъ, вѣроятно, Шекспиръ искажаетъ латинскую фразу: exempla sunt odiosa, или испанскую: Pocas palabras, — поменьше словъ.

Стр. 46. «Non come, или non compos mentis» — сбить съ толку.

Стр. 60. «А если взбѣшенъ, то знаетъ, какъ перевернуть поясъ», старинная пословица. Въ времена Шекспира борцы носили широкіе пояса съ пряжкой спереди, передъ борьбой пряжку передвигали назадъ, чтобы дать противнику большую возможность ухватить за поясъ. Поэтому такое передвиженіе пряжки пояса считалось вызовомъ.

Стр. 60. «А бекасъ будетъ?» Въ шекспирово время думали, что у бекасъ нѣтъ мозга.

Стр. 61. «Къ тому же сказано: Господь узналъ, когда онъ спрятался въ саду», слова изъ книги Бытія.

Стр. 64. «Что онъ носитъ ключъ въ ухѣ и подлѣ него замокъ», — англійское lock — замокъ и локонъ.

Стр. 65. «Передаю тебѣ мой щитъ», т. е. сдаюсь. Вѣроятно въ смыслѣ латинскаго: clypeum adjiere.

Стр. 65. «Quondam», — т. е. когда-то бывшихъ, или по французски ci-devant.