Итак, мы, в качестве индивидуумов, не обладаем другим познанием, кроме подчиненного закону основания; а так как эта форма исключает познание идей, то несомненно, что если для нас возможно бывает от познания отдельных вещей подыматься к познанию идей, то это осуществимо лишь потому, что в субъекте совершается тогда изменение, соответствующее и аналогичное великой перемене во всем характере объекта, — изменение, благодаря которому субъект, насколько он познает идею, уже больше не индивидуум.
Из предыдущей книги мы помним, что познание вообще само принадлежит к объективации воли на ее высших ступенях и чувствительность, нервы, мозг, подобно другим частям органического существа, служат лишь выражениями воли на этой степени ее объектности; поэтому, возникающее благодаря им представление тоже предназначено для службы воле, в качестве средства (μηχανη) для достижения ее целей, теперь уже более сложных (πολυτελεστερα), — для сохранения существа, одаренного многоразличными потребностями. Таким образом, первоначально и по своему существу познание находится всецело на службе у воли, и подобно тому как непосредственный объект, составляющий при посредстве закона причинности исходный пункт познания, есть лишь объективированная воля, так и всякое познание, следующее закону основания, остается в близком или отдаленном отношении к воле. Ибо индивидуум находит свое тело объектом среди объектов, с которыми оно состоит в многообразных отношениях и связях по закону основания и созерцание которых поэтому всегда, близкой или дальней дорогой, возвращает к собственному же телу индивидуума, т. е. к его воле. Так как в это отношение к телу и через него — к воле ставит объекты закон основания, то и познание, служащее воле, будет единственно проникнуто стремлением изучать в объектах именно те отношения, которые установлены законом основания, т. е. следовать за их многообразными сочетаниями в пространстве, времени и причинности. Ибо только ими объект для индивидуума интересен, т. е. имеет отношение к воле. Поэтому служащее воле познание не воспринимает в объектах, собственно, ничего другого, кроме их отношений, уясняет себе объекты, лишь поскольку они существуют в это время, на этом месте, при этих условиях, по этим причинам, с этими действиями, — одним словом, постигает их как отдельные вещи, и если бы устранить все эти отношения, то для познания исчезли бы и самые объекты, потому что оно ничего другого в них не восприняло. — Мы не должны скрывать и следующего: то, что в вещах рассматривают науки, по существу также не что иное, как все названное, т. е. взаимоотношения вещей, условия времени, пространства, причины естественных изменений, сравнение форм, мотивы событий, — словом, одни только отношения. Отличие наук от обыденного знания заключается лишь в их форме, систематичности, в том, что они облегчают познание, соединяя, путем субординации понятий, все частное в общее, и достигают этим полноты знания. Всякое отношение само имеет только релятивное существование: например, всякое бытие во времени есть, с другой стороны, и небытие, ибо время — это лишь то, благодаря чему одной и той же вещи могут быть свойственны противоположные определения; поэтому каждое явление во времени и существует, и не существует, так как то, что отделяет его начало от его конца, есть только время, по существу своему нечто исчезающее, неустойчивое и относительное, здесь называемое продолжительностью. А время — это самая общая форма всех объектов познания, состоящего на службе у воли, и прототип остальных его форм.
Итак, обыкновенно познание остается на службе у воли, как оно и возникло для этой службы и даже выросло из воли, словно голова из туловища. У низших животных этого господства воли над познанием никогда и нельзя устранить. У человека такое устранение возможно в виде исключения, как это мы сейчас рассмотрим подробнее. Внешним образом это отличие между человеком и животным выражается разницей в отношении головы к туловищу. У низших животных та и другое — еще совсем сросшиеся: у всех голова обращена к земле, где лежат объекты воли; даже у высших животных голова и туловище гораздо больше представляют собою одно целое, чем у человека, голова которого свободно насажена на тело и только носится им, а не служит ему. Высшую степень этого человеческого преимущества выражает Аполлон Бельведерский: далеко озирающаяся голова бога муз так свободно высится на плечах, что кажется вполне отрешенной от тела и уже не подвластной заботе о нем.