Мечта (Дорошевич)/ДО
См. также одноимённые страницы.
Иванъ Ивановичъ съ Грифелевымъ шли со службы вмѣстѣ.
Сегодня Иванъ Ивановичъ особенно проголодался и не безъ интереса слушалъ разсказъ Грифелева о какомъ-то шикарномъ завтракѣ, въ которомъ участвовалъ Грифелевъ.
— Но въ особенности, — говорилъ Грифелевъ, — хороша была индѣйка съ трюфелями! Восторгъ! Рубля полтора фунтъ, братецъ, стоитъ! Да вотъ она. Посмотримъ.
Они проходили въ это время какъ разъ мимо окна гастрономическаго магазина.
— Вотъ, братъ, видишь? Аппетитно? — показалъ Грифелевъ на возвышавшуюся индѣйку, — ишь румяная какая, каналья. Это по краямъ-то сало, чтобы пропиталась. Понимаешь, вся пропиталась! А это все фаршъ. Чортъ знаетъ, чего они въ него кладутъ, но только удивительно сочно! Такъ и таетъ во рту. А эти вотъ черненькія штучки, — это, братъ, трюфели. Грибочки такіе. Деликатесъ. Страшно дороги. Ихъ и въ ресторанѣ на порцію салата, — въ 2 рубля! — четыре ломтика только подаютъ. Но за то какой вкусъ всему сообщаютъ! Диковинный!
Иванъ Ивановичъ сталъ даже немножко золъ. Онъ больше не слушалъ Грифелева, а занялся своими мыслями. «Чортъ знаетъ, что такое! Вѣдь, вотъ ѣдятъ-же люди такія вкусноты. Полтора рубля фунтъ! А тутъ проживешь, сгорбишься, въ дугу согнешься, умрешь, и ничего вкуснаго не попробуешь».
Дома, пообѣдавши щами и кашей, Иванъ Ивановичъ успокоился и забылъ объ индѣйкѣ, — за то передъ ужиномъ вспомнилъ снова. Опять подадутъ щи и кашу. Иванъ Ивановичъ ходилъ по комнатѣ и мечталъ. Ему пріятно было помечтать. Когда жена предложила ему:
— Да будетъ тебѣ шататься. Садись, сыграемъ въ дураки покамѣсть до ужина-то.
Иванъ Ивановичъ отвѣчалъ:
— Погоди, не мѣшай. Я думаю.
Иванъ Ивановичъ мечталъ о томъ, какъ накрывали-бы ужинъ, если-бъ онъ былъ богатъ. Водки разныя, селедку поставили (во рту у нея зелень), сыръ, колбасу, масло, а посерединѣ стола на большомъ блюдѣ индѣйка. Онъ беретъ кусокъ индѣйки (сочно такъ рѣжется), выковыриваетъ трюфель и ѣстъ. Дѣйствительно, вкусъ!
— Иванъ Ивановичъ, иди ужинать-то. Щи простынутъ.
— А? что? щи?.. Сейчасъ иду.
Иванъ Ивановичъ поплелся къ столу.
Во снѣ Иванъ Ивановичъ видѣлъ индѣйку, утромъ по дорогѣ на службу мимоходомъ заглянулъ въ окно гастрономическаго магазина: индѣйка стояла. Возвращаясь со службы, остановился снова у окошка и смотрѣлъ на трюфели. За обѣдомъ онъ думалъ объ индѣйкѣ, — и вдругъ Матрена Тимоѳеевна нѣжно напомнила супругу:
— А помнишь, Ваня, 21-го числа какой будетъ день?
— Ну?
— День нашей свадьбы, дурашка. 10 лѣтъ въ тѣснотѣ да не въ обидѣ прожили. Хорошо-бы этотъ день ознаменовать чѣмъ-нибудь. Да ужь гдѣ намъ!..
Матрена Тимоѳеевна безнадежно махнула рукой: на 13 рублей 33 копѣйки не раскутишься.
За то Ивана Ивановича словно осѣнило.
— Знаешь что? Купимъ въ этотъ день фунтъ индѣйки и съѣдимъ вдвоемъ.
Иванъ Ивановичъ разсказалъ все, что зналъ объ индѣйкѣ.
— А? Въ этакій день этакой сласти поѣсть! Какъ ты думаешь?
Но Матрена Тимоѳеевна запротестовала:
— Что ты? что ты? При нашемъ-ли жалованьи въ этакія траты пускаться? Изъ 13 рублей полтора за какой то кусокъ отдать. Да я на полтора-то рубля 10 фунтовъ буженины сдѣлаю.
— Да, вѣдь, можно въ чемъ другомъ себя урѣзать. Ну, вотъ я курю. На это шесть гривенъ выходитъ въ мѣсяцъ. Три мѣсяца не стану курить. Вотъ и квиты.
— Нѣтъ, нѣтъ, и не воображай! Стыдись: пожилой человѣкъ, десять лѣтъ женатъ и вдругъ такія глупости. Если дѣлать — такъ буженину. Рѣшено!
Иванъ Ивановичъ даже загрустилъ: индѣйка положительно ему улыбалась. Неужели разъ въ жизни нельзя позволить себѣ маленькой роскоши?
— Мотенька, а не пойти-ли намъ, ангелочекъ, пройтись? Ты давно не была на воздухѣ.
— Пожалуй!
Незамѣтно они очутились у окна того самого гастрономическаго магазина. Иванъ Ивановичъ принялся разсказывать объ индѣйкѣ:
— Вотъ это по краямъ сало, чтобы пропиталась. Понимаешь, чтобъ все пропиталось! Это вотъ все фаршъ, а видишь въ немъ черненькія пятнышки? Это трюфели. Ихъ и въ лучшихъ ресторанахъ по четыре ломтика даютъ. За то вкусъ всему сообщаютъ необыкновенный! Отрѣжешь кусочекъ, и какъ масло во рту таетъ…
Иванъ Ивановичъ взглянулъ на лицо подруги. Лицо улыбалось, глаза были устремлены на индѣйку, подруга видимо колебалась. Индѣйка побѣждала.
— А? кутнемъ? купимъ? — пожимая руку, тихонько проговорилъ Иванъ Ивановичъ.
— Ваня… да, вѣдь, это… дорого… сумасшествіе… — сквозь улыбку слабо протестовала Матрена Тимоѳеевна.
— Да, вѣдь, разъ въ жизни. Понимаешь-ли ты, разъ въ жизни? И въ такой день! Вѣдь можно въ такой день?
— Все это такъ…
— Не говори! Вижу, вижу, что согласна. Рѣшено, 21-го числа покупаемъ и съѣдимъ!
Иванъ Ивановичъ и Матрена Тимоѳеевна пошли отъ окна довольные и веселые.
— Только какъ-же ты, Ваня, три мѣсяца не куривши-то?
— Ничего. Пустяки. Въ палатѣ попрошу у того, у другаго. Три папиросы въ день — совершенно достаточно Больше даже вредно. Ты знаешь, — я кашляю!
Индѣйка снилась Ивану Ивановичу. Каждый день, идя со службы и на службу, онъ останавливался около окна, смотрѣлъ, какъ индѣйка уменьшалась въ размѣрѣ, — «покупаютъ», — какъ она замѣнялась новой. И каждый разъ Иванъ Ивановичъ, улыбаясь, торжествующе говорилъ въ душѣ:
— Погоди, братъ, мы тебя попробуемъ!
Матрена Тимоѳеевна осталась дома прибираться.
— Словно гостя какого важнаго ждемъ! — смѣялась она.
Иванъ Ивановичъ пошелъ. Когда онъ входилъ въ дверь гастрономическаго магазина, онъ почувствовалъ даже легкое головокруженіе. Рука его крѣпко сжимала въ карманѣ единственную, послѣднюю, оставшуюся отъ жалованья трешницу.
Онъ даже вздрогнулъ, когда приказчикъ погрузилъ въ индѣйку свой ножъ. Индѣйку свѣшали.
— Деньги въ кассу. Получите за фунтъ семь восьмыхъ по полтора!
Трешница Ивана Ивановича провалилась въ кассу, а на прилавкѣ появились гривенникъ съ дырочкой, новенькій пятачекъ и какая-то изрубленная семитка.
Иванъ Ивановичъ былъ ошеломленъ: это ужь через-чуръ. Ну, ладно! Вмѣсто трехъ мѣсяцевъ пять не будетъ курить. Велика важность!
— Несу! Несу! Вотъ она! Вотъ она! — Иванъ Ивановичъ звонко поцѣловалъ жену, перевернулся на одной ножкѣ и неизвѣстно чему расхохотался.
— Ну, теперь, запри дверь. Да скажи Маврѣ, чтобы всѣмъ говорила, что мы ушли! Доставай тарелки и съѣдимъ!..
Въ эту какъ разъ минуту въ комнату влетѣла Перепетуя Егоровна, хорошая знакомая. Ивана Ивановича словно облили холодной водой. Матрена Тимоѳеевна торопливо убрала индѣйку такъ, что Перепетуя Егоровна даже не замѣтила.
— А я къ вамъ на минутку. Съ новостями! съ новостями! съ новостями! — радостно затараторила Перепетуя Егоровна, — да что это вы оба словно въ воду опущенные?
Битыхъ два часа высидѣла Перепетуя Егоровна, болтая какой-то вздоръ. Иванъ Ивановичъ и Матрена Тимоѳеевна сидѣли, какъ на иголкахъ, переглядывались, не слушали, отвѣчали невпопадъ. Наконецъ, Перепетуя Егоровна обидѣлась, надулась, сухо простилась и ушла.
— Проклятая баба! — чуть не въ слѣдъ ей крикнулъ Иванъ Ивановичъ, — ну, теперь, Мотя, запирай дверь! Доставай индѣйку.
Матрена Тимоѳеевна заперла дверь, Иванъ Ивановичъ собственноручно опустилъ занавѣску на окнѣ.
— Давай… Поѣдимъ, поѣдимъ, поѣдимъ!
Матрена Тимоѳеевна подняла салфетку, которой покрыла индѣйку, и обомлѣла: индѣйки не было.
— Иванъ Ивановичъ! Ты куда-нибудь переложилъ индѣйку?
— Я не притрогивался! Ты, можетъ быть, сама куда-нибудь… да и забыла.
— Я тоже не притрогивалась.
— Гдѣ-жь индѣйка??
— Гдѣ-жь индѣйка??
Оба стояли ошеломленные. Вдругъ Матрену Тимоѳеевну осѣнила идея. Она нагнулась, взглянула подъ диванъ, поблѣднѣла и всплеснула руками.
Нагнулся и Иванъ Ивановичъ, взглянулъ… да такъ въ этой позѣ и застылъ.
Подъ диваномъ котъ Васька, урча, доѣдалъ фаршированную индѣйку…
Тотъ, у кого на глазахъ разбивалась мечта жизни, — пойметъ Ивана Ивановича…
|
Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.
Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода. |