То, что я разскажу вамъ, дѣялось давнымъ-давно на Украйнѣ, въ самой глуши, и до сихъ поръ по свѣту еще не разнеслось. Старушка, которая мнѣ разсказывала, увѣряла, что будто въ глуши есть не мало честныхъ великихъ дѣлъ, все равно какъ пышныхъ цвѣтовъ. И говорила старуха,—а она была очень стара, прожила не мало на бѣломъ свѣтѣ, много кое-чего повидала и много кое-чего поиспытала,—ничто въ мірѣ не можетъ сравняться съ этими, въ тиши растущими, цвѣтами, ни съ этими, въ глуши таящимися, дѣлами. Вѣка идутъ проходятъ, говорила она, а всегда одинаково пышные свѣжіе цвѣты радуютъ взоръ своею прелестію, а тихія великія дѣла сладостно смягчаютъ сердце человѣческое.
Давнымъ-давно на Украйнѣ стоялъ хуторъ, а въ этомъ хуторѣ жилъ казакъ Данило Чабанъ съ женою и съ дѣтьми.
Хуторъ этотъ, гдѣ они жили, былъ таковъ, что лучшаго не пожелалъ-бы себѣ самый прихотливый человѣкъ. Достался онъ Данилу, перешедъ черезъ руки Богъ-знаетъ сколькихъ прадѣдовъ и прабабокъ, а вѣдь извѣстно всякому, что гдѣ поселится украинецъ съ украинкою, тамъ сейчасъ-же зацвѣтетъ вишневый садикъ около бѣлой хатки, заблагоухаютъ всякіе цвѣты, разбѣгутся извивчивыя тропинки по степи и по рощѣ и раздадутся мелодическія пѣсни,—такъ можете вы себѣ представить, что за садъ это былъ, взлѣлѣянный столькими поколѣньями Чабановъ, каково обилье цвѣтовъ, сколько избранныхъ мѣстечекъ и въ степи, и въ лѣсу, и на лугу по сосѣдству, и что за богатство пѣсень.
Кромѣ того, самъ Богъ счастливо помѣстилъ этотъ хуторъ между степью и лѣсомъ, рѣкою и лугомъ, горою и долиною: съ одной стороны степь убѣгала изъ глазъ, зеленая, безбрежная, пахучая, волнующаяся переливными волнами зелени; съ другой стороны возносились горы, то убранныя въ деревья, въ мягкую мураву, то каменистыя и обнаженныя. Прелестная долина, совсѣмъ уединенная, безъ слѣдовъ и дорогъ, какъ-то блаженно цвѣла себѣ съ третьей стороны—а съ четвертой катилась рѣка, то по лугу, вровень съ мягкими берегами, отражая въ своихъ водахъ одно небо съ его свѣтилами, да гирлянды гибкихъ камышей, то вдругъ попадалась между двухъ скалистыхъ утесовъ и шумѣла подъ ихъ громадною аркою.
Боже! какъ хорошо бывало въ лѣтнее утро, когда солнце всходило, лугъ сверкалъ подъ росистыми каплями и выпархивали птицы, притаившіяся въ камышахъ, и легкая пелена тумана казалась надъ рѣкою!—Боже! какъ сладки бывали въ безмятежной долинѣ, при первыхъ лучахъ солнца, первыя утреннія благоуханія травъ и цвѣтовъ! А освѣженныя ночною тишиною горы, позлащенныя утреннимъ свѣтомъ и блескомъ! А тихо шелестящіе лѣса! А степь безграничная, вся въ тѣняхъ и разливахъ свѣта!
Это утро,—а день какой! День, когда все въ природѣ проснулось, живетъ въ полномъ разгарѣ свѣта, жизни и дѣятельности! Какъ шумѣли тогда свѣжіе лѣса и какъ сіяла безмятежная долина! Какъ нѣжила роскошная степь, и что творилъ съ человѣческою душою ропотъ глубокой рѣки, соединенный съ трепетомъ звонкихъ камышей!
А вечеръ? Тихій, розовый вечеръ, обнимающій землю темнотою и прохладою! А выступающія звѣзды и всходящій мѣсяцъ—полоса луннаго свѣта по темной степи,—часть лѣсной опушки, посребренная сіяніемъ,—чашечки ночныхъ цвѣтовъ въ долинѣ, мягко освѣщенныя луннымъ лучомъ,—сверкающія изъ рѣчной глубины и струящіяся въ текущихъ струяхъ звѣзды,—одна гора вся помраченная, другая вся посвѣтлѣвшая,—и ясный огонекъ въ хаткѣ, потонувшей въ срединѣ цвѣтущаго сада!
И кромѣ этого благодатнаго сосѣдства мягкаго луга съ глубоководною рѣкою, величавыхъ горъ и цвѣтущей долины, шумящаго лѣса и волнующейся степи, было еще доброе сосѣдство хорошихъ людей казацкаго рода.
Каждый праздникъ ужъ непремѣнно или сами Чабаны выбирались въ гости, или надо было имъ приглядываться и узнавать, кто это подвигается по степовой дорогѣ къ хаткѣ, Семенъ-ли Ворошило или Андрій Крукъ; или надо было выходить навстрѣчу, заслышавъ по долинѣ звонкій говоръ веселой и миловидной дѣвушки Ганны, появляющейся впереди другихъ дѣвушекъ и молодицъ, въ исполинскомъ яркомъ, только-что по дорогѣ сплетенномъ, вѣнкѣ на головкѣ; или надо было ждать на берегу, пока приближалась утлая лодочка Ивана Грима.
Да что проку перечислять всѣхъ друзей и пріятелей,—и къ чему разсказывать всѣ ихъ увеселенія и забавы, пріятныя встрѣчи, дорогія свиданья, ласковыя разставанья? Вчужѣ самая милая забава можетъ показаться самою скучною, самая большая радость—непонятною,—это извѣстно,—и извѣстно тоже, что иногда никакія заманчивыя игры и ликованья не сравнятся съ тихою бесѣдою добрыхъ знакомыхъ людей, и никакія краснобайчивыя рѣчи не замѣнятъ молчаливаго сообщества надежнаго вѣрнаго друга. Мнѣ кажется, лучше всего будетъ просто сказать, что на хуторѣ житье было очень хорошее,—такое хорошее, что никому и въ голову не приходило его въ чемъ-нибудь измѣнить,—ни у кого не являлось желанія чѣмъ-нибудь его украсить.
Но жизнь человѣческая, какъ говорится, не прямоѣзжая ровная, гладкая дорога. Охъ, сколько рытвинъ, пропастей и всякихъ напастей!
И вотъ по Украйнѣ стали носиться недобрые слухи, а что еще и того хуже, стали твориться недобрыя дѣла. Чѣмъ цвѣтокъ душистѣе и свѣжѣе, тѣмъ быстрѣе протягиваются руки къ цвѣтку, и «за его прелесть срываютъ его»,—хороша была Украйна и вотъ татары и прочіе разные враги льнули къ ней и раздирали ее, соперничая другъ съ дружкою въ обманѣ, ненасытности и предательствѣ.
Много было кровавыхъ, грозныхъ сѣчъ, трудныхъ переворотовъ, печальныхъ и ужасныхъ событій,—о нихъ долго бы разсказывать.
При Богданѣ Хмельницкомъ,—я надѣюсь, что вы всѣ слыхали и знаете хоть немножко, что за гетманъ былъ Богданъ Хмельницкій?—при Богданѣ Хмельницкомъ Украйна какъ-будто пріотдохнула, но послѣ его смерти такія смуты опять наступили, такія бѣды, что, говорятъ, тогда самые грозные глаза плакали и самыя мудрыя головы кружились.
Народъ украинскій раздѣлился на партіи: кто стоялъ за великоросовъ, кто за поляковъ, кто за дружбу съ татарами. Какъ всегда почти, къ сожалѣнію, бываетъ, къ общимъ дѣламъ примѣшались частныя дѣлишки, возникли ссоры, распри и въ концѣ концовъ вышло по пословицѣ: запрягли то и прямо, да поѣхали криво.