Маленький горбун (Сегюр; Чистякова-Вэр)

Маленький горбун
автор Софи Де Сегюр, пер. Евгения Михайловна Чистякова-Вэр

Оригинал: фр. François le Bossu, опубл.: 1864. — Источник: az.lib.ru • Иллюстрации Эмиля Баяра.

Софи де Сегюр
Маленький горбун

Sophie de Ségur

François le Bossu

Перевод с франц. Е. М. Чистяковой-Вэр

Иллюстрации Эмиля Баяра

Глава I. Начало дружбы

Христина на целый день приехала к своей двоюродной сестре Габриели, и обе усиленно трудились, чтобы хорошенько одеть куклу, которую Христине только что подарила графиня Семиан, мать Габриели. Дети уже скроили рубашечку и нижнюю юбку, но им помешал вошедший лакей.

— Барышни, — сказал он, — графиня Семиан просит вас прийти в сад в крытую аллею.

— Нужно сейчас идти? — спросила Габриель. — Кто-нибудь приехал?

— Да, барышня, у графини какой-то господин, — ответил слуга.

— Пойдем, Христина.

— Как досадно, — заметила Христина, — я не могу одеть мою куколку, а между тем ей холодно, ведь она совсем раздета.

— Что делать? — вздохнула Габриель. — Раз мамочка зовет, нужно идти к ней.

— Дома одной мне не удастся ее одеть, я не умею шить. Боже мой, как ужасно, что я ничего, ничего не умею делать!

— Почему же ты не попросишь твою бонну сшить ей платьице? — спросила Габриель.

— Да она не захочет, она никогда не соглашается позабавить меня.

— Что же делать тогда? Что если бы я сшила платье? — предложила Габриель.

— А ты могла бы? — Христина подняла головку и улыбнулась.

— Мне кажется, могла бы, во всяком случае постараюсь.

— Теперь же? — быстро спросила Христина.

— Ну, нет, конечно, не теперь, — ответила Габриель, — потому что мама ждет нас. Вероятно, мы пойдем гулять с ней, но, когда вернемся, я постараюсь сшить это платье.

— А до тех пор моей бедной дочке будет очень холодно.

— Я заверну ее вот в эту старенькую мантилью [легкая дамская накидка], погоди немного. Ну, дай же мне ее.

Габриель взяла куклу Христины, заботливо укутала ее и придирчиво осмотрела.

— Ну вот теперь хорошо. Пойдем же, — прибавила она, — мама ждет нас, скорее, скорее же, торопись!

Христина поцеловала Габриель, которая взяла ее за руку и вывела из комнаты. Вскоре они прибежали в крытую аллею, там графиня де Семиан разговаривала с каким-то незнакомым детям господином, маленький мальчик держался позади них.

Габриель и Христина с удивлением смотрели на него. Он был немного повыше их ростом, чуть полноват, и в его фигуре замечалось что-то странное. На хорошеньком лице блестели нежные, мягкие, умные глаза, все черты его были красивы, но он казался озабоченным и сконфуженным.

Христина подошла к нему и взяла за руку.

— Пойдем, голубчик, поиграем. Хочешь?

Мальчик ничего не ответил, только застенчиво и робко посмотрел на Габриель и Христину.

— Ты не слышишь? Ты, может быть, глухой? — ласково спросила Габриель.

— Нет, — тихим голосом отозвался он.

— Так почему же ты не говоришь? Почему ты не идешь играть с нами? — продолжала расспрашивать Габриель.

— Я боюсь, что вы будете смяться надо мной, как все другие дети, — тихо проговорил их новый знакомый.

— Смеяться над тобой? Почему? Из-за чего остальные над тобой смеются? — спросила Габриель.

— Разве вы не видите? — сказал маленький мальчик, поднимая голову и с удивлением глядя на них.

— Я тебя отлично вижу, но не понимаю, почему над тобой смеются, — заметила Габриель. — А ты, Христина, ты видишь, что-нибудь?

— Я? Я ровно ничего не вижу.

— Так значит, вы согласитесь меня поцеловать и поиграть со мной? — мальчик уже улыбался, но еще нерешительно.

Так, значит, вы согласитесь меня поцеловать и поиграть со мной?

— Конечно, конечно! — воскликнули обе двоюродные сестры и охотно сердечно поцеловали его.

Он был так счастлив, так весело и радостно улыбался, что Габриель и Христина тоже почувствовали себя счастливыми. В то время как они целовались, графиня де Семиан и ее гость обернулись. Взглянув на детей, мужчина невольно весело воскликнул:

— Ах, какие добрые маленькие девочки! Это ваши дочки? Смотрите, смотрите, они согласились поцеловать моего бедного Франсуа. Бедняжка! А как видно, он очень доволен и счастлив.

— Почему же вас удивляет, что моя дочь и племянница охотно целуют Франсуа? Я бы удивилась, если бы было иначе.

— Как я был бы счастлив, графиня, если бы все думали, как вы, — сказал де Нансе, так звали гостя, — но недуг моего бедного сыночка делает его таким застенчивым и неловким! Бедный мальчик слишком привык к тому, что над ним постоянно насмехаются, что все знакомые ему дети относятся к нему с отвращением. Неудивительно, что он счастлив, видя, как ласково приняли его ваши добрые и прелестные малютки.

— Бедный ребенок, — сказала Луиза де Семиан и с нежным участием посмотрела на Франсуа.

Габриель и Христина держали Франсуа за руки, заставляя его бежать вместе с ними, он же смеялся от души: быстрое движение, по-видимому, нравилось ему.

— Мамочка, этот маленький мальчик сказал нам, что над ним часто смеются и что никто не хочет его целовать! Скажи, почему это? Он такой славный, такой миленький.

Графиня Семиан ничего не ответила, и Франсуа со страхом поглядывал на нее, де Нансе вздыхал и тоже не произносил ни слова.

— Скажите же мне, — спросила Христина, обращаясь к де Нансе, — почему над ним смеются?

— Потому, дети, что он упал и сделался горбатым. Такова была воля Божья, находятся достаточно злые люди, которые смеются над горбатыми, а это очень, очень дурно.

— Ну, конечно, очень дурно, — заметила Габриель, — разве он виноват, что сделался горбатым? И потом — он все-таки очень мил.

— Где же у него горбик, я не вижу, — сказала Христина, обходя кругом Франсуа.

Бедный мальчик страшно покраснел и, пока Христина осматривала его, тревожно оглядывался на нее.

«Боже мой, Боже мой, — думал он, — конечно, если только она заметит мой горб, то, как все другие, станет смяться надо мной».

Графиня де Семиан не знала, как бы остановить Христину незаметным для де Нансе образом. Габриель тоже принялась рассматривать спину Франсуа, вдруг Христина воскликнула.

— Ах, вот, вижу, вижу! Горбик на спине. Ты видишь, Габриель?

— Да, вижу, но это ровно ничего не значит. Бедный мальчик, ты думал, что мы станем над тобой смеяться? — прибавила дочка графини. — Это было бы так нехорошо и зло. Ты больше не боишься, правда? Как тебя зовут? Где твоя мама?

— Меня зовут Франсуа. Мамочка моя умерла, я ее никогда не видел. А мой папа стоит рядом с вашей мамой.

— Как, господин, который разговаривает с тетей, твой папа? — спросила Христина.

— Почему это удивляет тебя, моя малютка? — спросил де Нансе.

— Потому что вы такого большого роста, а он совсем маленький, вы стройный, а он нет, — проговорила Христина.

— Ты говоришь глупости, Христина, — нахмурилась графиня. — Когда же маленький ребенок бывает ростом со своего отца? Подите-ка, поиграйте с Франсуа, это будет лучше, чем, оставаясь здесь, говорить всякие глупости.

— Дайте я поцелую вас, мои добрые малютки, — сказал де Нансе. — Я от всего сердца благодарен вам за то, что вы так ласково приняли моего бедного маленького Франсуа.

Де Нансе горячо расцеловал Габриель и Христину и ушел с графиней де Семиан. Дети же побежали в рощу собирать лесную землянику.

— Эй, Франсуа, поди сюда! — закричала Христина. — Посмотри, какое славное место. Видишь, сколько здесь земляники? Бери, бери все ягоды.

— Благодарю тебя, — сказал Франсуа. — Скажите, как зовут вас обеих?

— Меня зовут Габриель, — откликнулась дочь графини де Семиан.

— А меня Христиной.

— Сколько вам лет? — спросил Франсуа.

— Мне семь, — ответила Габриель, — моей двоюродной сестре Христине шесть. А тебе сколько?

— Мне… мне… уже десять, — краснея и с запинкой выговорил Франсуа.

— Десять лет! Это много, — заметила Габриель. — Ты, значит, старше Бернара.

— А кто это, Бернар? — удивился Франсуа.

— Мой брат. Он очень добр, и я люблю его. Его нет дома, он ушел брать урок к нашему кюре [католический приходской священник].

— Ах, я тоже должен брать уроки у кюре в Дрюни, это деревня близко отсюда.

— Вот и Бернар тоже учится там, — заметила Габриель. — Ты, значит, живешь подле Дрюни?

— Совсем близко, — ответил Франсуа. — За десять минут я дохожу от нашей усадьбы до дома священника.

— Почему же ты прежде никогда не приходил к нам? — с удивлением спросила Габриель.

— Потому что меня не было здесь, — вздохнул маленький горбун. — Из-за моего здоровья папа жил в Италии, доктора уверяли, что там моя спина совсем выпрямится и я вырасту, а между тем за границей мой горб стал еще больше прежнего, и это очень печалит меня.

— Послушай, Франсуа, не думай об этом больше, — твердо проговорила Габриель — уверяю тебя, ты очень, очень миленький. Правда, Христина?

— Я очень люблю его, он, кажется, такой добрый, — отозвалась ее двоюродная сестра.

И обе снова поцеловали горбунчика, который смеялся и казался счастливым. После этого разговора все трое опять принялись усердно собирать землянику, Габриель и Христина наперерыв старались находить лучшие места и указывали их Франсуа, чтобы мальчик не устал, отыскивая ягоды. Через четверть часа они наполнили целую корзиночку, которая висела на руке Габриели.

— Теперь пойдем, — предложила она, отирая свой маленький лобик. — Очень жарко, и ягоды освежат нас. Франсуа, сядь подле меня под ветки этой елки, а ты, Христина, тут, с другой стороны, Франсуа разделит ягоды на три части.

— Куда же мы их положим? — спросил Франсуа. — У нас нет тарелочек.

— Сейчас будут, — ответила Габриель. — Возьмем по большому каштановому листу. Видите? Теперь у нас три отличные тарелки.

Каждый взял свой лист, Франсуа стал делить ягоды, а девочки смотрели на него. Когда он закончил, Габриель сказала:

— Ты разделил очень плохо, Франсуа, ты нам отдал почти все, у тебя осталось слишком мало!

— Возьми моих ягод, голубчик, — ласково проговорила Христина, насыпая на лист Франсуа часть своей земляники.

— А вот это от меня, — и Габриель сделала то же самое.

— Зачем так много, мои хорошие? — смутился Франсуа. — Право же, этого слишком много.

— Нет-нет, так правильно. Ну, давайте есть! — скомандовала Габриель.

— Ах, какие вы добрые! — растрогался горбун. — Когда я бываю с другими детьми, они почти все отнимают у меня и мне ничего не остается…

Глава II. Паоло

Дети доели землянику и уже собирались выйти из рощи, как вдруг к ним подошел молодой человек лет восемнадцати-двадцати, он держал шляпу в руке и на каждом шагу кланялся. Наконец он остановился перед детьми, ничего не говоря.

Дети смотрели на него и тоже молчали.

— Вот и я, синьора… синьор, — сказал он с новым поклоном.

Дети тоже поклонились, но им стало немножко страшно.

— Кто это? Ты знаешь? — шепотом спросил Франсуа у Габриели.

— Нет. И я его боюсь, — ответила она. — Не убежать ли нам?

— Синьорины, синьор… Вот и я! Я прийти, — продолжал незнакомый молодой человек, продолжая кланяться.

-- Синьорины, синьор… Вот и я!

Вместо ответа, Габриель схватила Христину за руку и бросилась с нею бежать, громко крича:

— Мама, мамочка! Тут какой-то господин…

Вскоре двоюродные сестры встретили графиню де Семиан и де Нансе, которые услышали их крик и быстро направились к ним, боясь, что с детьми что-то случилось.

— Что с вами? Что стряслось? Где Франсуа? — тревожно спросил де Нансе.

— Там, там в лесу с каким-то сумасшедшим господином… И мы боимся, что он сделает ему что-нибудь дурное, — задыхаясь выговорила Христина.

Недолго думая, де Нансе побежал со всех ног и вскоре увидел своего Франсуа. Мальчик стоял и улыбался, глядя на незнакомого молодого человека, а тот, завидя де Нансе, стал отвешивать новые поклоны.

— Кто вы, милостивый государь? — спросил его де Нансе. — И что вам угодно?

— Я есть приглашенный к господин граф, синьор конте [граф — итал.], — сказал незнакомец продолжая кланяться. — Вы есть синьор Семиан?

— Нет, — ответил де Нансе, — но вот идет графиня.

Молодой человек подошел к ней, низко поклонился и повторил то, что он уже сказал де Нансе.

— Моего мужа нет дома, — ответила графиня, — впрочем, он скоро вернется, пожалуйста, скажите мне вашу фамилию, так как, мне кажется, я еще никогда не видела вас.

— Я Паоло Перонни, и я иметь письмо от синьора конте Семиана. Вот, — ответил он и протянул графине какое-то письмо.

Она с подавленной улыбкой быстро пробежала его.

— Да это писал не мой муж, это не его почерк, — заметила она.

— Не он писать? Что же делать? — расстроился Паоло. — Он меня приглашать обедать, и я, бедный Паоло, поверо [бедный, несчастный — итал.] Паоло, очень доволен… Я долго идти. Бояться опоздать… Что же мне делать?

— Остаться и пообедать с нами, — ответила графиня Семиан, — ваши друзья, вероятно, захотели подшутить над вами, а вы отлично подшутите над ними, если пообедаете здесь и заодно познакомитесь с нами.

— Как же вы добр, графиня! — с жаром воскликнул Паоло. — Спасибо, мадам, я недавно жить здесь и никого тут не знать.

И молодой человек рассказал, что он доктор, итальянец, что он жил в итальянской деревне Липпо, защищал ее вместе с другими молодыми миланцами от нападения австрийского маршала Радецкого (дело происходило в 1849 году во время борьбы Ломбардии с Австрией), что большинство его товарищей было убито и что он спасся только бегством.

— Они почти все быть убиты, разрублены в куски. Я броситься под убитых, потом ночь, и я ползти, ползти долго, потом вставать и бежать, днем спрятался в лес, ел плоды, птиц. Ночью опять бежать и так до Генуи. Потом я идти и говорить всем: «Итальяно». И друзья давать хлеба, мяса, уложили спать. И я приплыть в ваш Франция… Ваши добродушные франчезе [французы — искажен. итал.] привести меня сюда, но я тут не знать никого. Когда прийти письмо от синьора конте Семиано, я быть доволен, а товарищи смеяться. Один сказать: «Что ты! Это шутка». А я не слушать, я пройти два лье [старинная французская мера длины, равная 4,4 км] в один час. И вот Паоло прийти к вам… Вы смеяться, как мои товарищи? Это смешно, правда?

Графиня де Семиан смеялась от души, серьезный де Нансе улыбался, но вместе с тем с чувством глубокого сострадания поглядывал на бедного итальянца.

— Бедный молодой человек, — сказал он с глубоким вздохом. — А где же ваши родители?

— Мои родители? — лицо молодого итальянца приняло жесткое выражение. — Мои родители есть умерли, всех моих убить жестокие австрийцы. Они расстрелять моих стариков вместе с братьями, сестрами, с их друзьями в их домах. Они все сжечь — белье, платья… Они бить их за то, что я, итальянец, с друзьями убивать австрийцев. Вот каков маршал Радецкий!

— Бедный молодой человек! — воскликнула графиня. — Все это ужасно.

— Несчастный, — произнес де Нансе. — Остаться одиноким, без родителей, без родины, без средств. Но не следует терять мужества, синьор Паоло. Все устроится с Божьей помощью, будем надеяться на Всевышнего. Мужайтесь. Видите? Сами не зная как, вы попали в дом графини Семиан. Это начало. Все будет хорошо, не тревожьтесь…

Бедный Паоло посмотрел на де Нансе мрачным взглядом и ничего не ответил, до возвращения в замок он не выговорил ни слова.

Дети немного отстали, им не хотелось подходить слишком близко к Паоло, так как Христина и Габриель немного боялись его.

— Что это он говорил об австрийцах? — спросила Христина. — Он, кажется, очень сердился.

— Он рассказывал, что итальянцы жгли австрийцев, что его сестры колотили… их платье, кажется, что так. А потом, что они убивали всех, даже родителей и домики, — проговорила Габриель.

— Кто убивал? — удивилась Христина.

— Да все они.

— Как все? — снова спросила Христина. — Кого они убивали и почему сестры колотили платье? Я не понимаю…

— Нет, Христина, ты никогда ничего не понимаешь, — заметила Габриель. — Вот Франсуа, наверное, понял.

— Да, я понял, — кивнул мальчик — только совсем не то, что ты говоришь. Австрийцы убивали бедных итальянцев и все жгли, это они убили родителей и сестер Паоло и сожгли его дом. Ты понимаешь, Христина?

— Отлично понимаю, — сказала она. — Видишь ли, ты рассказал очень хорошо. Когда же говорила Габриель, я ничего не могла разобрать.

— Я не виновата, что ты такая глупая и не понимаешь, когда рассказывают, — недовольным голосом заметила Габриель. — Вот и твоя мама всегда говорит, что ты глупа, как гусенок!

Христина грустно опустила головку и замолчала. Франсуа подошел к ней и, обнимая ее, сказал:

— Нет, ты не глупая, моя Христиночка. Не верь Габриели. Она говорит это в шутку.

— Все говорят, что я безобразна и глупа, — проговорила Христина, — и мне кажется, что это правда.

И по ее щеке скатилась слезка.

— Прости меня, моя бедная Христина, — сказала Габриель, целуя ее, — я не хотела обидеть тебя. Мне очень, очень жаль. Нет, ты не глупа, прости меня, пожалуйста.

Христина улыбнулась и в свою очередь поцеловала Габриель. В эту минуту позвонил обеденный колокол, и дети бегом пустились домой, чтобы умыться и причесаться.

Обед прошел весело, благодаря рассказам о путевых приключениях итальянца, которого графиня представила своему мужу. Смешил также всех громадный аппетит Паоло, не позволявшего позабыть о себе. Когда подали жаркое, он еще не окончил огромной порции фрикасе из цыпленка, наполнявшего до краев его тарелку. Лакей уже подал всем сочный и, по-видимому, вкусный бараний окорок, а Паоло еще доедал последний кусочек цыпленка. Несмотря на это, он с тревогой посматривал на баранину, пожирал ее глазами, все еще надеясь, что ему поднесут блюдо. Но, видя, что лакей собирается подать шпинат, он собрал все свое мужество и, обращаясь к графу де Семиан, сказал взволнованным голосом:

— Синьор конте, не предложить ли вы мне баранины? Пожалуйста!

— О, конечно, с большим удовольствием, — с улыбкой ответил хозяин дома.

Графиня громко рассмеялась, и это вызвало всеобщий веселый хохот. Паоло оглядывался с недоумением, тоже улыбался, сам не зная чему, и, смеясь, продолжал есть. Всеобщая веселость, звонкие детские голоса заставили его наконец так расхохотаться, что он подавился, слишком большой кусок баранины застрял у него в горле. Лицо итальянца покраснело, потом полиловело, жилы надулись, глаза страшно раскрылись.

Франсуа, сидевший слева от Паоло, увидел, какая беда случилась с ним, бросился к нему и, запустив пальчики в открытый рот итальянца, вытащил оттуда громадный кусок баранины. После этого все пришло в порядок: глаза Паоло, жилы, цвет лица мало-помалу приняли свой обычный вид, и он нисколько не потерял аппетита.

Понятно, пока несчастный делал усилия, чтобы проглотить кусок, которым он подавился, никто и не думал смеяться. Но за столом снова раздался веселый смех, когда Паоло с полным ртом повернулся к Франсуа, схватил его за руку и несколько раз поцеловал пальцы мальчика.

— Добрый синьорино, добрый! Бедный мальчик. Ты… ты меня… мне спасать жизнь, и я сделать так, что ты быть такой же большой, как твой отец. Это что такое? — прибавил он проводя рукой по его горбику. — Это нехорошо, некрасиво. Я доктор, хороший доктор. И я все исправить. Ты быть пряменький, как твой папа.

И Паоло принялся есть, не говоря больше ни слова, а уж смеяться он и не думал до конца обеда.

За столом Бернар познакомился с Франсуа.

— Мне очень жаль, что я не мог вернуться раньше, — сказал он. — Я был у кюре, я каждый день бываю в доме священника и беру там урок.

— Я тоже должен идти к нему, — кивнул Франсуа, — он согласился учить меня латинскому языку. Я очень рад, что ты тоже учишься у кюре. Мы будем видеться каждый день.

— И я очень рад этому. Вероятно, нам будут задавать одни и те же уроки.

— Не думаю, — сказал Франсуа. — Сколько тебе лет?

— Мне восемь.

— А мне десять.

— Десять лет! А между тем ты такой маленький, — заметил Бернар.

Франсуа опустил голову покраснел и замолчал.

Вскоре после обеда Христине объявили, что за ней пришла ее бонна [няня, гувернантка]. Девочке очень хотелось, чтобы Минну попросили позволить ей остаться еще на четверть часа у Габриели. Она мечтала одеть свою куколку в платье, которое для нее шила ее двоюродная сестра. Однако она привыкла к строгости Минны, а потому собралась уйти.

— Погоди же немного, Христина, — сказала ей Габриель, — через десять минут я закончу платьице.

— Не могу, — ответила Христина, — меня ждет моя бонна.

— Что же за беда? Она может и подождать немного, — заметила маленькая Семиан.

— Но мама рассердится, будет бранить меня и не позволит мне больше приходить к вам.

— Да твоя мама не узнает, — сказала Габриель.

— Непременно узнает. Минна говорит ей все.

В эту минуту голова бонны просунулась в двери:

— Что же, Христина, торопитесь!

— Иду, Минна, иду, — ответила девочка.

Она побежала к тетке, чтобы прощаться, Франсуа и Бернар хотели поцеловать девочку, но не успели. В гостиную вошла бонна:

— Значит, вы не хотите идти, Христина? Ведь уже поздно, и ваша мама, конечно, будет очень недовольна.

— Иду, Минна, иду.

— А твоя кукла? — спросила Габриель. — Ты ее оставляешь здесь?

— У меня нет времени, — шепотом ответила испуганная Христина. — Пожалуйста, дошей платье, ты мне отдашь его, когда я приду к вам.

Бонна взяла Христину за руку и, не дав ей времени поцеловать Габриель, вытащила из гостиной. Бедная Христина дрожала — Минна была несправедлива и зла.

Бонна толкнула девочку в тележку, которая приехала за нею, сама села рядом, и экипаж покатился.

Христина тихонько плакала, бонна бранила и грозила ей по-немецки (она была немка).

— Я скажу вашей маме, что вы не слушались, — выговаривала бонна, — вот увидите, она будет вас бранить.

— Уверяю вас, я пошла тотчас же, — оправдывалась Христина. — Пожалуйста, не говорите маме, что я дурно себя вела, я не хотела не слушаться, уверяю вас!

— Нет, я скажу, что вы вели себя очень дурно, — продолжала бонна, — да еще прибавлю, что вы говорите неправду и спорите, когда вам делают замечания.

— Простите меня, — со слезами взмолилась Христина, — пожалуйста, не говорите этого мамочке, ведь это же неправда!

— Перестаньте хныкать! Чем хуже вы будете вести себя, тем хуже будет для вас.

Христина отерла глаза, постаралась сдержать слезы, подавить вздохи. Проехав около получаса, они вернулись в замок Орм, где жили родители Христины. Бонна привела ее в гостиную, где сидели отец и мать девочки. Минна насильно втащила малышку в эту комнату.

Христина остановилась подле дверей, не смея заговорить. Ее мать подняла голову.

— Подойди, Христина, — сказала она. — Зачем ты стоишь у двери, точно виноватая? Минна, разве она плохо вела себя?

— По обыкновению, — ответила немка. — Ведь вам известно, что Христина никогда меня не слушается.

— Уверяю вас, Минна… — заливаясь слезами, начала было девочка.

— Не перебивай бонну, — сказала Каролина Дезорм. — Ну, что же она сделала, Минна?

— Она не хотела ехать домой, долго заставила меня ждать, а потом вырывалась, чтобы остаться со своей двоюродной сестрой, — говорила Минна, — мне пришлось силой увезти ее.

Мать Христины поднялась с места, подошла к девочке и сказала:

— Ведь ты же обещала мне быть умницей, Христина…

— Уверяю тебя, мамочка, что я была умницей… — ответила бедная Христина, продолжая плакать.

— О, Христина, — продолжала бонна, сжимая руки. — Зачем вы лжете? Так нехорошо говорить неправду, Христиночка!

— Ах, ты опять, как всегда, говоришь неправду, — обратилась к дочери Каролина. — Ты, верно, хочешь, чтобы я тебя строго наказала?

Ее муж, до сих пор все время молчавший, подошел к ней.

— Дорогая моя, — сказал он, — прошу тебя простить Христину. Если она не слушалась, она, конечно, теперь исправится.

— Почему ты говоришь «если»? — спросила Каролина Дезорм. — Минна постоянно жалуется на нее и ничего не может сделать… по ее словам.

— Минна, Минна! — нетерпеливо заметил он. — При нас Христина всегда отлично ведет себя. Она слушается нас и делает все, что мы ей скажем.

— Потому что боится наказания, — сказала Христинина мать и прибавила, обращаясь к бонне: — Знаете, Минна, вы мне надоедаете постоянными жалобами на Христину, вы все вечно преувеличиваете!

Госпожа Дезорм стала расспрашивать дочь, несмотря на неудовольствие бонны; ее муж молча рассматривал недовольное и злое лицо немки.

Наконец мать Христины стала сомневаться в том, что ее дочка дурно вела себя, велела Минне отвести ее и уложить спать, запретив ей бранить девочку.

Когда муж и жена остались одни, Дезорм с волнением сказал жене:

— Ты очень строга с нашей девочкой, и ты слишком веришь тому, что говорит эта бонна, которая попусту жалуется на нее.

— Ты называешь непослушание пустяками?

— Надо еще узнать, действительно ли она не слушалась, — заметил Дезорм.

— Как «действительно ли»? — проговорил она. — Ведь Минна же сказала нам об этом.

— Я совершенно не доверяю этой бонне, — возразил Дезорм, — и уже несколько раз замечал, что она лжет. Мне кажется, она терпеть не может нашу малютку.

— И неудивительно, — ответила ему жена. — С ней Христина всегда капризничает и дурно ведет себя.

— Ну, значит, Минна не умеет обращаться с девочкой, и… Ты, право, слишком строга с Христиной, ты недостаточно наблюдаешь за тем, что происходит, веришь жалобам бонны. Знаешь ли, Христина ужасно боится этой Минны. Прошу тебя, заботься больше о нашей дочери и лучше смотри за нею.

— Будь так добр, — сказала Каролина Дезорм, — давай говорить о чем-нибудь другом. Этот предмет разговора ужасно надоел мне.

Отец Христины вздохнул. Он вышел из гостиной и, желая посмотреть, что делает Минна, пошел в детскую, ему также хотелось узнать, утешилась ли девочка. Христина сидела в своей постельке совсем одна и тихонько плакала. Дезорм подошел к ней, наклонился над кроваткой дочери и спросил:

— Где же твоя бонна, Христина?

— Она ушла, папочка.

— Как? Она оставляет тебя одну?

— Да, она всегда уходит, когда я лягу, — ответила девочка.

— Хочешь, я ее позову?

— О нет, нет, пожалуйста, папа, не нужно!

— Почему ты ее так боишься?

Христина не ответила. Отец несколько раз настойчиво повторил свой вопрос, и наконец девочка сказала почти шепотом:

— Не знаю.

Он не мог добиться от нее другого ответа и, печальный и озабоченный, вышел из детской. Совесть мучила его за то, что он мало думал о дочери. Ведь он отлично знал, что его жена совершенно не занималась девочкой. Придя в гостиную, он заметил, что госпожа Дезорм сильно раздражена, а потому не стал больше говорить с ней ни о Христине, ни о ее бонне, но в глубине души решил понаблюдать за Минной и, заметив ее недоброе обращение с ребенком, тотчас же отказать ей от места.

Глава III. Два года создают двух друзей

Через несколько дней Дезорма вызвали в Париж по очень важному делу. Он хотел уехать один, но его жена во что бы то ни стало пожелала отправиться с ним, говоря, что ей необходимо сделать несколько очень важных покупок. Она поспешно отправилась к жене своего брата, графине де Семиан, чтобы сказать ей о своем отъезде.

— И вы берете с собой Христину? — спросила графиня.

— Ну, конечно, нет, — ответила ее гостья. — Что ей там делать, пока я буду ездить за покупками и с визитами? Я возьму с собой только горничную и лакея.

— А что же будет делать Христина?

— Я буду в Париже всего недели две, не больше, а она останется со своей бонной, у которой есть только одно дело — смотреть за ней, — сказала Каролина Дезорм.

— Мне кажется, Христина ее очень боится, — заметила графиня. — Как вы думаете, ваша Минна не слишком строга с девочкой?

— Строга? Нисколько. У нее твердый характер, но она добра. С Христиной необходимо обращаться довольно сурово, она слишком любит рассуждать, иногда бывает дерзка и не привыкла слушаться.

— Никогда бы не поверила этому, — заметила де Семиан. — Я считала ее кроткой и очень послушной. Я буду часто брать ее к себе, пока вы не вернетесь из Парижа. Вы позволите?

— Сколько угодно, моя дорогая, поступайте, как знаете, и делайте все, что вам вздумается. Я хочу только, чтобы она жила в нашем имении со своей бонной. До свидания, теперь мне пора домой, завтра я уезжаю, и у меня множество дел.

Каролина занялась своими вещами, сказала Минне, чтобы та почаще возила Христину к тетке, и уехала рано утром на следующий день.

Муж и жена Дезорм должны были вернуться через две недели, между тем они не приехали в Орм ни на второй месяц, ни на третий… Дезорму пришлось отправиться на остров Мартиника, чтобы присмотреть за одним предприятием, в которое он поместил большую часть своего состояния. Его жена захотела поехать с ним. Она любила все новое, необыкновенное, в особенности же ей нравилось путешествовать. Так прошло целых два года…

В течение этих двух лет ни де Нансе, ни граф и графиня Семиан не уезжали из деревни, и это было большим счастьем для Христины, постоянно видевшейся с Габриель, Бернаром и маленьким горбатым Франсуа. Маленькая Дезорм очень подружилась с сыном де Нансе, ее глубоко трогала его доброта и кротость и, глядя на него, ей всегда хотелось сделаться такой же, как он. Часто она по целым месяцам гостила у своей тетки, которая очень жалела одинокую девочку.

Минна была зла, но отлично умела притворяться и при посторонних сдерживалась, поэтому никто не догадывался, как бедная Христина страдала от ее жестокости. Малышка об этом никогда никому не рассказывала, потому что бонна пригрозила самым суровым образом наказать ее, если девочка решится пожаловаться своему двоюродному брату, сестре или еще кому-нибудь.

Паоло Перонни очень полюбил Христину и старался помогать ей во всем, любил он также и Франсуа, которому давал уроки музыки и итальянского языка, получая за это по пятьдесят франков в месяц. Для него это была довольно большая сумма, на которую он и жил. Кроме того, его иногда звали к больным, все знали, что он доктор и не требует большой платы за свои визиты. Вдобавок итальянец целые недели проводил в доме де Нансе, где жизнь ничего ему не стоила.

Итак, для всех наших друзей эти два года прошли очень счастливо. Почти каждый месяц приходили известия от отца и матери Христины. Наконец они написали, что собираются вернуться в июле, и на этот раз действительно приехали.

Встреча родителей с дочерью не была слишком трогательной. Отец и мать поцеловали Христину без малейшего волнения, нашли, что она сильно выросла и похорошела. Действительно, теперь ей минуло восемь лет и у нее был ум десятилетней девочки. Однако ее мало развивали, Минна ничему не учила ее, даже не показала, как нужно шить. Христина выучилась читать почти самостоятельно, ей помогали только Габриель и Франсуа, и у нее были лишь те книги, которые ей давала двоюродная сестра. Франсуа не знал об этом, иначе он, конечно, отдал бы ей всю свою библиотеку.

На следующий день после возвращения родители Христины получили записку от графини де Семиан с просьбой приехать к ней завтра и привезти с собой Христину. «Я хочу, — говорилось в письме, — познакомить с вами нашего соседа де Нансе, очень милого человека, а также врача-итальянца, оригинального и забавного. Сейчас я получила от него письмо, которое он прислал, привязав к ошейнику нашей сторожевой собаки. В нем Паоло Перонни извещает меня, что завтра приедет к нам. Пожалуйста, привезите с собой и Христину. Габриель горячо просит вас об этом».

— Я очень рада, что твоя сестра познакомилась с несколькими новыми соседями, — сказала Дезорму его жена. — Мы воспользуемся этим и на будущей неделе пригласим их к себе.

— Как хочешь, дорогая, но мне кажется, лучше подождать, чтобы они первыми нанесли нам визит, — сказал он.

— Зачем ждать? Если один — очень милый человек, а другой — оригинально забавен, как говорит твоя сестра, я хочу чтобы, они у нас бывали, они развлекут нас.

Дезорм, как всегда, промолчал, услышав мнение жены. Она же побежала к себе в комнату, чтобы выбрать платье на завтрашний день.

О Христине подумать Каролина не успела. У нее было столько забот. Но Дезорм сказал бонне, что они возьмут с собой в гости дочь. Глазки девочки заблестели, и она с трудом сдержала радость. Тем не менее ротик ее невольно улыбался и на щеках выступил необыкновенно яркий румянец. Однако увидев бонну, она постаралась скрыть свое удовольствие, продолжала сидеть молча и неподвижно. Как бесконечно долго тянулся для нее этот день!

Назавтра она проснулась очень рано. К несчастью Христины, бонна спала долго, так что малышке пришлось два часа ждать, пока Минна проснется.

Бонна подумала о том, что она будет свободна целый день, а потому встала в хорошем настроении. Она не кричала на Христину, причесывая ей волосы, не вырывала их, неосторожно водя гребенкой, не слишком много мыла попало в глаза девочки в это утро, и за своим первым завтраком она получила кусочек хлеба, намазанный тонким слоем масла. Такое случалось нечасто, Минна не приучала ее к баловству: обыкновенно бонна съедала масло и выпивала шоколад с молоком, приготовленный для Христины, воспитаннице же давала только кусок хлеба и чашку холодного молока.

Утро шло, а Христину никто не звал. Ее сердечко начало беспокойно замирать, особенно когда она слышала шаги взад и вперед и понимала, что ее родители собираются уехать. Наконец до нее донесся звук колес экипажа, остановившегося перед крыльцом. Она не посмела ни о чем спросить свою бонну, но лицо девочки опечалилось и глаза наполнились слезами. Как раз в эту минуту дверь ее комнаты отворилась и на пороге показался Дезорм. Подойдя к дочери, он сказал:

— Ты готова, Христина? Мы сейчас едем!

— Да, папа, я давно готова.

— Почему у тебя на глазах слезы? — спросил он. — Может быть, ты больше хочешь остаться дома?

— Ах, нет, папочка, я, напротив, боялась, что вы меня забудете, — проговорила Христина.

— Бедняжечка моя, ты видишь, что я тебя не забываю, — заметил Дезорм. — Скорее же беги вниз, чтобы не заставлять маму дожидаться.

Этого не нужно было повторять, Христина подбежала к отцу, который тут же увел ее с собой, он уже слышал недовольный голос своей жены. Стоя на крыльце, она громко звала:

— Да где же вы, Филипп? Где ваш барин? Почему Христина не идет?

— Я здесь, сударыня, — ответил лакей Филипп, выходя из передней. — Барин же прошел к барышне.

— Сейчас же подите и скажите им, что я их жду, — приказала она.

— Не досадуй, дорогая, я только сходил за Христиной, — сказал Дезорм.

— Здравствуй, Христина. Почему сегодня ты не пришла поздороваться со мной? — спросила девочку ее мать.

— Я ждала бонну, мама, потому что она запретила мне выходить без нее, — ответила Христина.

— Минна всегда выдумает что-нибудь странное, — заметила Каролина Дезорм. — Ну зачем понадобилось запирать Христину и мешать ей прийти ко мне в комнату? Если бы ты была немножко поумнее, Христина, ты не стала бы дожидаться позволения Минны… Ах какая ты красная, Христина! Нельзя сказать, чтобы ты была красива, бедняжечка.

— Трудно понять, есть у девочки ум или нет, — заметил Дезорм, — ведь она никогда не говорит, по крайней мере при нас. Согласиться же с тобой, что она некрасива, я не могу, потому что Христина поразительно похожа на тебя.

Говоря это, Дезорм лукаво улыбнулся и протянул руку, чтобы помочь своей жене сеть в коляску, но та оттолкнула ее, заметив:

— Пожалуйста, оставь, я сяду и без твоей помощи.

Дезорм поднял Христину, намереваясь посадить ее подле матери.

— Нет, нет! — возразила Каролина. — Пусть Христина сядет на козлы, иначе она сомнет мое красивое платье или башмаками запачкает его.

Дезорм поднял Христину на козлы к кучеру, сказав ему:

— Пожалуйста, присмотрите за ней.

— Не беспокойтесь, барин, — заметил кучер, — я постараюсь, чтобы барышня не упала. Она такая милочка, кроткая, ласковая! Было бы жаль, если бы с ней случилось что-нибудь дурное.

В течение всего этого времени Христина не выговорила ни одного слова, она даже боялась дышать, опасаясь еще больше рассердить свою мать и почему-нибудь остаться дома. Наконец коляска покатилась, и она с облегчением вздохнула.

— Может быть, вам неловко, барышня Христина? — спросил кучер.

— Нет, напротив, я так рада, что мы поехали. Я ужасно боялась остаться дома, — ответила девочка.

— Бедная маленькая барышня, — заметил кучер, — достается же вам от бонны!

— Молчите, молчите, Даниель, пожалуйста, не говорите этого. Что если Минна узнает?

— А между тем я говорю правду, — сказал Даниель. — Бедная маленькая барышня! Правда, вам от этого не станет легче…

— Но сейчас я увижу мою милую, добрую Габриель и Франсуа, который так ласков со мной! И моего двоюродного брата Бернара, которого я так люблю. Я счастлива, Даниель, уверяю вас, очень счастлива.

«Сегодня, может быть, — подумал кучер, — но завтра будет другое».

Христина замолчала, она с восторгом думала о том, что проведет день со своими милыми друзьями. Ехать пришлось недолго, вскоре экипаж был уже в усадьбе графа и графини де Семиан. Габриель и Бернар бросились навстречу двоюродной сестре, которую Дезорм снял с высоких козел.

— Бежим, бежим, — сказала Габриель, — я одела куколку в наряд невесты, ты увидишь, как она хороша! Я ее тебе отдам.

Родители Христины вошли в гостиную, и девочка уже не скрывала своей радости. Габриель и Бернар провели ее в детскую. Там на хорошенькой маленькой кроватке лежала ее куколка, одетая в белое кисейное платьице, ее голову украшала длинная белая фата.

Христина не знала, как отблагодарить Габриель. И, конечно, Бернара, который при помощи столярных инструментов сделал маленькую кукольную кроватку. Вскоре явился и Франсуа, Христина с радостью встретила его. В то время как ее сердце наполнялось восторгом, а язычок работал без умолку, ее мать жеманничала перед де Нансе, которого ей представила графиня, и перед итальянцем, низко кланявшимся ей. Он старался понравиться Каролине Дезорм в надежде, что его пригласят к ним в дом, что обеспечило бы ему еще одно знакомство.

Перонни тотчас же догадался, что важнее всего понравиться Христининой матери, так как от нее зависели все приглашения, вот почему он и старался всячески угодить ей. Каролина уронила булавку, которой закалывала шаль, Паоло тотчас же встал на четвереньки, чтобы отыскать ее.

Паоло тотчас же встал на четвереньки, чтобы отыскать булавку.

— Не стоит, синьор Паоло, — сказала она, — право, в булавке нет ничего драгоценного.

— Да как же, — развел руками итальянец, — раз булавку носить такая прекрасная синьора, она делаться сокровищем!

— Хорошо сокровище! — со смехом заметила Каролина. — Право, синьор Паоло, не ищите больше, повторяю вам, не стоит.

— Как так, синьора? Я не встать, пока не отыскать этот драгоценность.

— Ваше сиятельство, стол накрыт, — доложил лакей.

Все направились в столовую, только Паоло все еще ползал на четвереньках. Когда все ушли, он стал на колени.

— Эх, беда, — по-итальянски прошептал он, почесывая голову, — я сделал большую глупость. Ну, что теперь будет, они все съедят! А эта негодная булавка не находится. Вот что сделаю! Отличная мысль! Белла, беллиссима! [прекрасная, наипрекраснейшая — итал.] Я возьму булавку со стола и скажу: «Вот ваша булавка, я ее нашел».

Он вскочил, схватил булавку из ящика для рукоделия, который стоял на столе, и с торжествующим лицом бросился в столовую:

— Я найти, синьора, найти. Вот оно!

— Ах, — сказала Дезорм, смеясь до слез, — это не моя булавка. Это белая, а у меня была черная.

— Бог мой, — воскликнул несчастный Паоло, якобы смущенный тем, что услышал. — Это оттого, что я потереть булавку о… о… мои серебряные часы.

— Полно, синьор Паоло, довольно говорить пустяки, — заметил граф де Семиан недовольным тоном. — Кушайте лучше яичницу, иначе завтрак затянется, и дети не успеют хорошенько поиграть и половить раков.

Этого не нужно было повторять Паоло, он уселся за стол и съел свою порцию яичницы с такой быстротой, что наверстал потерянное время. А между тем Каролина часто поглядывала на Христину и то и дело останавливала ее то движением руки, то словом.

— Ты слишком много ешь, Христина, — говорила она. — Не глотай же так жадно. Ты берешь слишком большие куски.

Христина краснела, ничего не отвечала, Франсуа, сидевший рядом с нею, увидел, что после десятого замечания его подруга готова заплакать, и не мог удержаться, чтобы не вступиться за нее.

— Христина очень голодна, кроме того, ест она совсем немного и отрезает самые маленькие кусочки.

Каролина Дезорм не знала, кто такой Франсуа, она с удивлением посмотрела на него и сказала:

— Что это за маленький рыцарь? И почему ты так горячо защищаешь Христину?

— Я ее друг, — ответил горбун, — и всегда изо всех сил буду защищать ее.

— Ну, силы-то у тебя, кажется, немного, бедный мальчик.

— Правда, немного, — сказал Франсуа, — но в случае нужды мне всегда поможет мой папа.

— Ого, не хочешь ли ты вступить со мной в борьбу? — насмешливо спросила Каролина. — А где же твой папа, мой бедный маленький Эзоп.

— Подле вас, — сурово произнес де Нансе.

— Как? Этот… Этот милый ребенок ваш сын?

— Точно так, соседка. Маленький Эзоп, как вы только что его назвали, мой сын, и я имею честь представить его вам.

— Я в отчаянии… Я очень рада, — в смущении начала Каролина Дезорм. — Мне очень жаль, что… я этого не знала раньше.

— Вы избавили бы его от новой обиды, не правда ли? — холодно спросил де Нансе. — Бедный ребенок, его столько раз обижали, что он к этому привык больше, чем я.

— Папа, папа, пожалуйста, не печалься! Уверяю тебя, мне это решительно все равно. Я так счастлив здесь со всеми вами. Бернар, Габриель и Христина ко мне добры и ласковы со мной. Я их так люблю!

— Мы тоже очень любим тебя, наш добрый Франсуа, — вполголоса сказала Христина, сжимая ладонь мальчика обеими руками.

— И мы всегда будем тебя любить. Ты такой добрый, — продолжала Габриель, взяв его за другую руку.

— И везде всегда будем защищать друг друга, правда, Франсуа? — заметил Бернар.

Во время этого разговора мать Христины чувствовала себя очень смущенной. Ее муж покраснел не меньше ее самой. Графине де Семиан было неловко, и она досадовала на жену своего брата, де Нансе сидел грустный и задумчивый. Вдруг Паоло встал, протянул руку и сказал торжественным тоном:

— Слушать все! Слушать Паоло! Я торжественно обещать: когда этот мальчик, которого синьора называет Эзоп, будет иметь двадцать один год, он стать такой же статный, как его почтенный синьор отец. И я сделать это, потому что он добрый ребенок, он мне дать громадное благодеяние и… я его люблю.

— Вот уже второй раз вы обещаете мне такое счастье, синьор Паоло, — сказал де Нансе, — но, если вы действительно можете выпрямить спину моего сына, почему вы не сделаете этого теперь же?

— Терпение, синьор мио, терпение. Я доктор. Теперь это невозможно, он расти. Лет в восемнадцать или двадцать можно начать, тогда быть хорошо. Раньше нельзя!

Де Нансе вздохнул и улыбнулся, глядя на Франсуа, на лице которого было выражение счастья и веселья. Мальчик оживленно разговаривал со своими друзьями. Все они весело болтали, но негромко, чтобы не мешать разговору взрослых.

Глава IV. Характеры обрисовываются

Завтрак подходил к концу, и Бернар спросил графиню, не позволит ли она ему, Христине, Габриели и Франсуа встать из-за стола. Графиня де Семиан охотно отпустила детей, и они побежали играть в сад.

— Мой добрый Франсуа, — сказала Христина, — как я благодарна тебе за то, что ты хотел меня защитить. Я уже просто и не знала, как есть, чтобы мамочка была довольна.

— Потому-то я и заговорил о тебе, Христина, — вздохнул горбун, — я видел, что ты не решалась есть и чуть не плакала. Мне было очень грустно за тебя.

— Я тоже опечалилась, когда мне показалось, что мама смеется над тобой.

— О, из-за этого не надо печалиться. Я уже давно привык, что надо мной постоянно смеются и, уверяю тебя, нисколько не обижаюсь. Только мне тяжело, когда это делают при папе: он сразу становится таким печальным. Бедный папочка так любит меня!

— О, да, — вставил Бернар, — он гораздо лучше тети Каролины Дезорм, которая совсем не любит бедную Христиночку!

— Ты ошибаешься, Бернар, — перебила его Христина, — ошибаешься, уверяю тебя. Мама меня любит. Только она так занята, что ей некогда обращать на меня много внимания.

— Почему же ей некогда? — удивился Бернар.

— Ей нужно делать визиты, — объяснила Христина, — то и дело одеваться, к ней часто приходят портнихи, и она примеряет платья. Потом приезжают гости и тоже отнимают у нее много времени. Потом они все вместе уезжают. Потом… Потом у нее еще много занятий.

— А что ты делаешь в это время? — спросил Франсуа.

— Я остаюсь с моей бонной. И вот это ужасно! Минна такая злая.

— Почему же ты не расскажешь об этом маме? — поинтересовался Франсуа.

— Потому что бонна будет страшно бранить меня за это и даже… побьет. Потом наговорит на меня неправды мамочке, и папа тоже накажет меня.

— Отчего же ты не скажешь маме, что бонна так зла и несправедлива? — не унимался Франсуа.

— Ах, Франсуа, мама мне не поверила бы, она всегда верит Минне.

— Ну, тогда я расскажу это своему папе и попрошу передать все это твоей маме, — сказал Франсуа.

— Нет, нет, голубчик, пожалуйста, не делай этого! Мама все равно мне не поверит, а Минна станет еще больше бранить и бить меня. Я это рассказываю только тебе, потому что люблю тебя больше всех на свете.

— Но ведь ты несчастна, бедная Христина, и я не могу выносить этого.

— Нет, что ты! Когда я бываю здесь, особенно с тобой, мне очень хорошо, и ведь я прихожу сюда почти каждый день!.. И вообще, когда Минна не со мной, я не бываю несчастна.

— Как бы мне хотелось, чтобы папа бывал у вас, — заметил Франсуа.

— Почему же он у нас не бывает? — спросила Христина.

— Потому что у твоей мамы постоянно сидят гости, она живет очень роскошно, и папе это не нравится.

— Но ведь он же бывает здесь, у дяди и тети Семиан? Ведь это то же самое.

— Он говорит, что нет, уверяет, что все вы очень хорошие, но что твои дядя и тетя не стараются наряжаться, что они принимают гостей просто, без особых приготовлений, потом он говорил еще что-то. Только я забыл…

Бернар и Габриель, которые убежали было вперед, теперь вернулись, и Бернар сказал:

— Скучно ничего не делать. Не начать ли нам ловить раков?

— Да, да, — подхватила Габриель, — попросим дать нам сеточки для ловли раков и корзинки.

— Но ведь нужно, чтобы кто-нибудь из взрослых пошел с нами, — заметил Бернар. — Кого бы попросить?

— Вот как раз идет синьор Паоло, — заметил Франсуа, — только, к несчастью, он не видит нас.

Дети повернулись к итальянцу и стали громко звать его:

— Сюда, синьор Паоло, сюда!

Перонни посмотрел в их сторону и быстро зашагал к ним. Отвесив детям низкий поклон, он поинтересовался:

— Синьоры и синьорины, чем Паоло мочь служить вам?

— Милый синьор Паоло, — начал Франсуа, — не поможете ли вы нам приготовить сачки для ловли раков?

— Конечно, синьор, я есть всегда к вашим услугам, — сказал итальянец и прибавил: — О, Паоло благодарен, он никогда не забывать ничего хорошего и ничего дурного.

После этого все разбежались за необходимыми принадлежностями для ловли раков. Через несколько минут дети и Паоло уже были подле светлого говорливого ручья. Паоло суетился, ходил взад и вперед, развертывал сачки, опускал их в воду.

— Не туда, не туда, синьор Паоло! — со смехом закричали дети. — Смотрите, ветки цепляются за сачки.

Паоло переменил место.

— Не туда, не туда! — опять закричали Бернар и Габриель. — Разве вы не видите, что тут совсем нет воды? Тут одни камни!

— Синьор Бернардо, — заметил Паоло, — вы должен поверить мне: рак любить каменистые места.

— Да, — кивнул Бернар, — раки прячутся под камнями, которые лежат в воде, а тут булыжники совсем не закрыты водой.

— Синьор Бернардо, у рака есть ножки, — наставительно заметил Перонни.

— Да, — ответил Бернар, — на них он и ползает в воде, но он никогда не выходит на берег, чтобы лазать!

— Синьор Бернардо, у рака есть хвост, — продолжал итальянец.

— С его помощью он поддерживает себя в воде, а не в воздухе!

— Синьор Бернардо, у рака очень толстая кожа.

— Ах, да перестаньте, синьор Паоло! — с досадой воскликнул Бернар. — Говорю вам, что сеточки стоят очень плохо и что их нужно передвинуть. Дайте мне сачки, я поставлю их как следует.

— Ну, пожалуйста, синьор Бернардо, — сдался итальянец.

Он передал мальчику рукоятку сачка, сетка которого уже зацепилась за корень, торчавший из берега. Бернар взял сетку и перенес ее вместе с двумя другими в маленькую заводь, в которой шевелилось несколько раков.

Пока мальчик устанавливал сеточки, Паоло стоял подле него не двигаясь и молча, он был немножко смущен, немножко недоволен, но не решался этого показать. Франсуа и Христина заметили, что он обижен, и подошли к нему.

— Дорогой синьор Паоло, — тихонько сказал ему маленький Франсуа. — Хотите, возьмем четыре оставшихся сачка и поставим их подле камня, близ которого вы хотели поместить все сетки? Я уверен, что там есть-таки раки.

— Вы думать так, синьор эчелентиссимо [здесь: скрытный человек — итал.]? — с веселой улыбкой сказал Паоло.

— Да, да, конечно, Франсуа прав, милый синьор Паоло, — сказала Христина, — пойдемте с нами.

Итальянец весело улыбнулся и тотчас же схватил забытые сачки, привел их в порядок, ловко опустил в воду и стал терпеливо ждать раков. Вскоре действительно множество их показалось из-под берега. Бернар поднял свой сачок и с торжествующим видом закричал:

— Я поймал трех.

Паоло поднял свои сеточки и громким голосом ответил:

— Я поймать восемнадцать, и превосходных!

— Восемнадцать? Возле этого большого камня? Да этого не может быть!

Бернар и Габриель вместе подбежали к сачкам итальянца, стали считать добычу, в сеточке действительно оказалось восемнадцать очень крупных раков.

В сеточке действительно оказалось восемнадцать очень крупных раков.

— Правда, — сказала Габриель, — синьор Паоло был прав.

— А Бернар не прав, — заметила Христина, обращаясь к своей двоюродной сестре и отводя ее в сторону. — Бернар обидел бедного синьора Паоло, такого доброго, кроткого и любезного.

— Все это правда, но он смешной, — улыбнулась Габриель.

— Что за беда, раз он добр?

— Так-то так, но быть смешным или безобразным все-таки очень неприятно и досадно.

— Скажи, Габриель, разве ты не любишь нашего милого Франсуа?

— Конечно, люблю, только, говоря откровенно, я не хотела бы быть такой, как он.

— А я считаю его до того хорошим, что люблю в сто раз больше, чем Мориса и Адольфа де Сибран, этих красивых мальчиков.

— Ну, я не скажу этого. Конечно, Франсуа очень добр, но мне стыдно за него при посторонних, — призналась Габриель.

— Я никогда не буду стыдиться Франсуа, — с жаром сказала Христина, — мне хотелось бы быть его сестрой, чтобы никогда не расставаться с ним и всегда бывать там, где бывает он.

— О, мне бы не хотелось иметь горбатого брата…

— А я была бы счастлива, если бы у меня был такой добрый, хороший брат.

— Синьорина Христина хорошо говорить, хорошо поступать и хорошо думать, — послышался голос Паоло.

Итальянец подошел к двум девочкам так, что они его не видели и не слышали его шагов.

— Как дурно подслушивать, синьор Паоло, — сказала Габриель, — вы испугали меня.

— Разве люди всегда пугаться, когда они говорят некоторые вещи, синьорина? — с лукавой улыбкой спросил Паоло.

— Я не сказала ничего дурного, — заметила Габриель. — Надеюсь, вы не пойдете рассказывать об этом Франсуа.

— Почему вы так надеяться? — поднял брови Паоло. — Ведь вы не сказать ничего недоброго или дурного.

— Конечно, нет, — заметила Габриель, — но мне все-таки не хотелось бы, чтобы Франсуа знал, о чем мы говорили.

— Почему вы не хотеть? — приставал Паоло. — Ведь вы же…

— Синьор Паоло, синьор Паоло, — послышался голос Франсуа, — пожалуйста, подойдите сюда, помогите мне вынуть раков и насыпать их в мою корзинку.

Итальянец повернулся и пошел к горбатому мальчику, который вынимал последних раков из сеточек и складывал их в закрытую корзинку.

— Зачем вы позвать меня, когда все есть кончено, синьор Франческо? — спросил Паоло.

Франсуа сильно покраснел:

— Потому что вы мне были нужны… Я хотел, чтобы вы мне помогли.

— Нет, нет, это не так, — покачал головой Паоло. — Тут есть что-то другое, чего я не понимать… Сказать мне правду! Паоло не болтать, он никогда никому ничего не сказать.

— Ну, хорошо, я скажу вам, — наконец сознался Франсуа, — я позвал вас, потому что бедная Габриель смутилась, а вы мучили ее, и мне хотелось избавить ее от неловкости.

— Значит, вы слышать, о чем разговаривать синьорины?

— Да, слышал, только не хочу, чтобы они знали об этом.

— И вы прийти на помощь Габриели, — с удивлением сказал Паоло. — Вот это хорошо, это очень хорошо. Я сделать так, что вы стать большой, как ваш синьор папа. Вы еще это увидеть!

-- Я сделать так, что вы стать большой, как ваш синьор папа. Вы еще это увидеть!

Франсуа рассмеялся, он не верил обещаниям Паоло, но был ему очень благодарен за его доброе желание.

Дети и итальянец еще некоторое время продолжали ловить раков; это была чудесная ловля: в течение двух часов они поймали больше сотни раков — главным образом, благодаря Паоло и Франсуа, которые хорошо и правильно расставляли сеточки.

День окончился счастливо решительно для всех. Каролина Дезорм была в восторге от того, что она может пригласить в Орм двух новых знакомых, и приветливо разговаривала с де Нансе. Наконец она пригласила его с сыном приехать к ней обедать через день. Де Нансе уже собирался отказаться, но вдруг увидел тревожный и умоляющий взгляд своего бедного мальчика. И принял приглашение — к восторгу Христины и ее задушевного друга Франсуа. Каролина пригласила также Паоло Перонни, который принялся низко раскланиваться в знак благодарности. Граф и графиня де Семиан обещали непременно приехать в Орм, взяв с собой Бернара и Габриель.

Уезжая, Каролина Дезорм позволила Христине сесть в коляску, так как ей уже незачем было усиленно охранять свое платье. Христина была так довольна весело проведенным днем, что совсем не думала о своей бонне и вспомнила о ней, только выходя из экипажа. На ее счастье, Минна еще не возвратилась, и Христина, которой жена кучера Даниеля помогла раздеться, успела лечь в постель и заснуть раньше, чем вернулась бонна.

Глава V. Нападение и оборона

Недолго продолжалось спокойствие и счастье бедной девочки, утром для нее начались неприятности. Но Христина молчала, она привыкла страдать, не жалуясь, и теперь старалась подбодрить и утешить себя мыслью об обеде, который ее мать давала на следующий день. Девочка ждала, что к ней приедут ее двоюродный брат, сестра и друг Франсуа, и это уменьшало ее печаль.

В день обеда Каролина Дезорм сильно волновалась, ей нужно было приготовить нарядный и изящный туалет, сделать новую замысловатую прическу, позаботиться об украшении обеденного стола. Новый повар, который до сих пор еще никогда не готовил парадных обедов, внушал ей большие опасения. Она боялась, что кушанье будет приготовлено недостаточно хорошо. Раз двенадцать спускалась Каролина в кухню в подвальном этаже, часто забегала в буфетную, но по легкомыслию только путала все. Неразумная женщина бранила слуг без малейшего повода, давала им то одни, то другие приказания, наконец сама принялась шпиговать бараний окорок, который должен был казаться задней ногой дикой козы. Не докончив и этого дела, побежала в столовую и принялась строить в корзинах пирамиды из плодов, но яблоки, груши и сливы вываливались на стол раньше, чем она успевала поставить на вершину последнее украшение — сочный ананас.

Дезорм просил жену не волноваться так сильно, не делать того, чего она не умеет, предоставив это слугам.

— Ты только мешаешь им, — сказал он. — При тебе они работают медленнее, а не скорее. Ты заражаешь их своим волнением. Они принимаются бегать с места на место, болтают между собой, начинают одно и, не докончив дела, бросают его и принимаются за другое.

— Ах, оставь, пожалуйста, — ответила Каролина. — Ты ничего не понимаешь в хозяйстве, никогда не хочешь ни в чем помочь мне, а только желаешь, чтобы все делалось по-твоему. Решительно все наши слуги страшно глупы и нестерпимо упрямы, они ровно ничего не понимают. Если я не присмотрю за ними, стол будет накрыт дурно и самым смешным образом.

— Но к чему такие приготовления для простого семейного обеда?

— Семейный обед? — в сердцах воскликнула его жена. — Ты называешь «семейством» де Нансе и его сына, мужа и жену де Сибран с их сыновьями, синьора Паоло Перонни и наших соседей Гибер с дочерьми?

— Как! Ты пригласила их?

— Ну, конечно! Я не хочу, чтобы де Нансе скучал с нами, с твоей сестрой и ее мужем.

— Мне кажется, — заметил Дезорм, — что ему это было бы приятнее, чем очутиться с людьми, которых он никогда не видел. Ведь он не любит большого общества.

— Ах, оставь! — отмахнулась легкомысленная молодая женщина. — Ты не знаешь людей! Он только говорит, что не любит общества. Кому же не приятно заводить новые знакомства? Пожалуйста, не мешай мне… Боже ты мой! Уже три часа! Через час они приедут, а я еще не причесана и не одета как следует!

Она повернулась и быстро убежала. Дезорм улыбнулся, пожал плечами и прошел в свою комнату, тут он взял скрипку и заиграл какую-то простую мелодию. Он играл плохо, но все же музыка помогала ему забывать выходки неблагоразумной Каролины, легкомысленной и ветреной, как ребенок, но вместе с тем своевольной и заставлявшей его подчиняться себе.

Бонна не особенно заботилась о нарядах Христины, поэтому маленькая Дезорм очень скоро была готова. Через несколько минут после того, как она вышла в гостиную, к крыльцу старого дома подъехали ее дядя и тетя Семиан с Бернаром и Габриелью, потом де Нансе с Франсуа и Паоло Перонни и, наконец, семья Сибран и семья Гибер.

Каролина все еще не показывалась, и потому Дезорм чувствовал себя неловко. Он извинялся за жену.

Наконец в гостиной появилась Каролина Дезорм в роскошном, но безвкусном туалете, который удивил всех. Ее осыпали неискренними комплиментами. Жена Дезорма была некрасива. Хотя ее руки хвалили, они казались слишком короткими для ее роста, грубая кожа имела неприятный синеватый оттенок. Фигуру Каролины пришлось подправить, то есть на одно плечо и на один бок положить ваты, жидкие волосы она высоко взбила.

Графу и графине Семиан было грустно, что их родственница делает себя смешной, тогда как, одевайся она скромно, без жеманства и претензий, ее могли бы находить милой и привлекательной. Остальные подсмеивались над ней и притворно восхищались ее «красотой», которой никто не заметил бы, если бы она не старалась обратить на нее всеобщего внимания.

Дети — их было восьмеро — сидели в маленькой гостиной рядом.

Морис и Адольф де Сибран насмешливо и с любопытством рассматривали Франсуа, которого видели в первый раз, Елена и Сесиль Гибер шептались с ними и презрительно, недобро поглядывали на бедного мальчика.

— Кто этот смешной маленький горбун? — спросил Морис Бернара.

— Наш большой друг, — ответил Бернар, — вот уже почти два года мы часто видимся с ним, это отличный, добрый мальчик.

— Отличный? Сомневаюсь, — заметил Морис. — Горбуны всегда злы и раздражительны. Поэтому их следует раздавить раньше, чем они успеют начать царапаться, мы с Адольфом всегда поступаем так.

— О, Франсуа не царапается и не кусается, — с улыбкой заметил Бернар, — повторяю, это замечательно добрый, славный мальчик.

— Ну, ну, перестань, пожалуйста, — упрямо повторил Морис. — Познакомь же нас с ним.

— Охотно, если вы будете ласковы с нашим приятелем, — сказал Бернар.

— Не беспокойся, мы обойдемся с ним вежливо и любезно.

— Франсуа, — сказал Бернар, — Морис и Адольф де Сибран хотят познакомиться с тобой.

Франсуа подошел к Бернару и протянул руку обоим мальчикам Сибран.

— Здравствуй, здравствуй, малютка, — почти в один голос сказали они. — Ты очень миленький и кажешься умницей, вероятно, ты уже умеешь говорить и даже можешь, что называется, разговаривать.

Франсуа поднял на них изумленные глаза и ничего не ответил.

— Я не знаю твоего имени, — продолжал Морис, — но без труда догадываюсь, кто ты: ты, конечно, родственник, вернее, отдаленный потомок очаровательного человека по имени Эзоп, который прославился… наростом на спине.

— И на груди тоже, — с ясной улыбкой ответил Франсуа. — Но раз вы уже так много знаете, вам, конечно, известно, что его ум не менее знаменит, чем его горб. В этом смысле я очень благодарен вам за ваше лестное для меня сравнение.

Остальные дети громко засмеялись, Морис и его брат покраснели, попробовали что-то ответить, но Христина помешала им, громко сказав:

— Молодец Франсуа! Отлично, отлично! Они хотели посмеяться над тобой, а вот теперь им самим неловко и приходится краснеть.

— Я краснею? Я чувствую себя неловко? — спросил Морис. — Да разве молодого человека моих лет (ему минуло двенадцать лет) может смутить маленький пяти-шестилетний крошка?

— Вот как? Ты думаешь, что Франсуа лет пять или шесть? — насмешливо спросила Христина. — Тогда ты должен считать, что для своих лет он очень умен и развит, ведь он ответил лучше тебя и знает об Эзопе больше, чем ты и твой брат.

— У маленьких детей иногда являются мысли и слова не по летам, — проговорил сильно раздосадованный Морис.

— Правда, правда, — насмешливо продолжала Христина. — Точно так же некоторые взрослые молодые люди иногда говорят и поступают по-ребячески… Но я должна вас предупредить, что Франсуа уже двенадцать лет и что для своего возраста он очень умен и много знает.

— Как! Ему двенадцать лет? Я ни за что не поверил бы этому. Мне тоже двенадцать лет.

— Двенадцать лет? Я бы не поверила, — сказала Христина.

— Сколько же лет даешь мне ты? — спросил Морис. — Четырнадцать? Пятнадцать?

— Нет-нет, пять или, самое большее, шесть, — сказала Христина.

— Ты хорошо защищаешь своих друзей, Христина, — шепнула Габриель, обнимая и целуя свою двоюродную сестру.

— И друзья очень благодарны тебе, — прибавил Франсуа, целуя ее в свою очередь.

— И мы еще больше любим тебя за это, — проговорил Бернар, пожимая ей руки.

— Я тоже должен поцеловать синьорину, — воскликнул Паоло и схватив ее за руки, расцеловал в обе щеки.

— Ах, вы меня испугали, синьор Паоло! — со смехом заметила Христина. — Дорогие мои, я не заслуживаю всех этих похвал, я просто рассердилась на Мориса и Адольфа за то, что они обидели нашего милого Франсуа, и отвечала им не думая.

— Ну, когда Христина вырастет, придется быть осторожной с ней, — со смехом сказала Елена Гибер.

— Между тем она очень добра и никогда не говорит неприятностей, — с чувством проговорил Франсуа.

— Да, ты находишь? — иронически спросил Адольф. — Вот что значит иметь много ума.

— Доброты и сердца, — прибавила Габриель.

— Когда же мы перестанем ссориться и вести словесные битвы? — воскликнул Бернар. — Не пойти ли нам в сад перед обедом? У нас есть свободный час.

— Пойдем, пойдем! — в один голос отозвались остальные дети.

Они направились к балкону. Морис и Адольф были не в духе, они мешали остальным веселиться и, не решаясь больше вслух насмехаться над Франсуа, пересмеивались между собой, поглядывая на него. С Еленой и Сесиль они тоже говорили о «противном горбуне», Христину же потихоньку называли глупой.

Долго не соглашались они играть в какие-нибудь игры, наконец выбрали прятки. Дети разделились на две части: одни должны были прятаться, другие искать. Морис и Адольф позвали с собой Елену и Сесиль, Франсуа и Бернар — Габриель и Христину. Бросили жребий, и судьба решила, что первая компания будет прятаться, а вторая отыскивать.

Прозвучал сигнал, четверо детей бросились в чащу искать спрятавшихся, но напрасно бегали они, заглядывая повсюду. Они не нашли ни души. После бесполезных поисков дети наконец сошлись вместе и стали рассуждать, что делать.

— Нам остается только вернуться домой, — сказал Бернар.

— Лучше все вместе обойдем маленькую рощицу и все время будем кричать: «Сдаемся! Выходите!» — предложила Габриель.

— Лучше всего объявить им, что они неправильно играют, — вмешалась Христина.

— Нет, лучше сделаем, как советует Бернар, потом вернемся домой через зимний сад и через цветник, — спокойно заметил Франсуа. Остальные согласились.

Они отлично прогулялись по роще и со спокойной совестью вернулись домой. И хорошо сделали: наступило время обеда.

Первой компании все еще не было дома. Бернар и Франсуа начали беспокоиться о них. Маленький де Нансе подошел к отцу, а Бернар — к графу де Семиан, и оба рассказали им о том, что случилось. Те в свою очередь передали Сибрану и Гиберу весть об исчезновении детей, и все вчетвером отправились разыскивать их.

Они долго ходили по окрестностям, но вернулись ни с чем. Детей нигде не было, и никто не мог сказать, куда они подевались.

Глава VI. Наказанные обманщики

Обед отложили, но убежавшие все не возвращались, а потому пришлось сесть за стол без них. Невеселый это был обед: все были взволнованы, встревожены, ели немного и второпях.

Когда встали из-за стола, мужчины разбрелись по парку, надеясь отыскать исчезнувших детей, дамы прошли в гостиную. Вот, наконец, в этой комнате появились Морис, Адольф и сестры Гибер, все растрепанные, в разорванных платьях, с красными лицами, потные и в слезах.

Увидев их, старшие вскрикнули. Матери бросились к своим детям.

— Глупые, глупые! — закричала мадам де Сибран.

— Дурочки, — вторила ей мадам де Гибер.

— Мы… мы заблудились, — всхлипывая, объяснили девочки.

— А еще на нас… бросились два громадных дога, — в свою очередь вставили Морис и Адольф.

— Они чуть не разорвали нас, — прибавили сестры Гибер.

— Было совсем темно, ничего не видно, — продолжили мальчики.

— Вы сами виноваты во всем, — заметила им мать. — Зачем вы убежали?

— Я рада, что вы наказаны. Другой раз не будете плутовать в игре, — проговорила де Гибер, обращаясь дочерям.

— Скажите, чтобы позвонили в колокол, пусть гости вернутся, — приказала Каролина Дезорм лакею Филиппу.

Раздался громкий звон; Сибран, Гибер, де Нансе и граф вернулись в дом. Пропавших детей снова побранили, потом все сели за стол, и эта часть обеда прошла веселее, чем первая.

Поглядывая на своих несчастных товарищей, Бернар, Габриель, Христина и Франсуа с трудом удерживались от смеха. Растрепанные волосы маленьких обманщиков, желавших подшутить над ними, их разорванная одежда, лица и руки, покрытые множеством царапин, раскрасневшиеся щеки, опухшие от слез, странно противоречили жадности, с которой они бросались на каждое поданное кушанье.

Когда провинившиеся немного утолили голод, Габриель спросила их, как они могли заблудиться.

— Мы хотели посмеяться над вами и убежали из той части парка, которую выбрали для пряток. Мы вошли в рощу и бросились к дому, но решили сделать круг, чтобы вы не видели нас. На наше несчастье, мы сбились с дороги, шли долго, очень долго, сами не зная куда. Морису и Адольфу стало страшно. Они дрожали и плакали… — начала Сесиль.

— Нисколько, я ничуть не боялся, — прервал ее Морис и прибавил: — Я смеялся все время.

— Ты смеялся? Вот это мило! — фыркнула Сесиль. — Ты плакал, мой милый, и Елена старалась успокоить и утешить тебя. Но, погоди, дай мне окончить рассказ о нашем приключении… Мы все шли, или, вернее, бежали вперед, вдруг из какого-то сарая выскочили две громадные и очень злые собаки, мы закричали: «Помогите, помогите!» — и бросились бежать. Собаки кинулись за нами, бросались то на одного, то на другого, рвали нам платье, забегали вперед нас и, заливаясь громким лаем, заставляли вернуться. В это время из дома вышел какой-то фермер и позвал собак. Потом подошел к нам и говорит: «Мои собаки вас напугали, барышни? Извините их, пожалуйста. Они молоды и любят играть, поверьте, они не укусили бы вас».

— Все мы плакали, — продолжала Сесиль, — и ничего не могли ему ответить, он это увидел. «Может быть, вам нездоровится, молодые господа? Если я могу чем-нибудь вам помочь, пожалуйста, скажите». — «Мы заблудились», — ответил ему Морис, заливаясь слезами.

— Что за глупости! — прервал Морис рассказ Сесили. — Я плакал? Я? Ты ошибаешься, просто мне было холодно, и я дрожал.

— Тебе было холодно? В такую-то погоду? — заметила Сесиль. — Ты обливался потом, да и теперь тоже… Я говорю, что ты громко плакал. Не мешай мне. Я хочу рассказать все по порядку. «Вы заблудились? Откуда же вы, молодые господа?» — снова спросил нас крестьянин. — «Мы из замка Орм». — «Ну так вы скоро возвратитесь, вы ведь в парке». — «Но парк так велик, что мы не знаем, как найти дорогу». — «Я провожу вас, молодые господа, только простите моих собак, пожалуйста, они, право, не знали, с кем имеют дело». Фермер довел нас до дому, и тут я сказала Морису и Адольфу, что если мы заблудились, то по их вине, ведь именно они хотели подшутить над Франсуа и Христиной.

— Неправда, неправда! — с жаром заметил Морис. — Вы обе хотели сплутовать не меньше нас с братом.

— Вы нас уговорили сделать это, правда, Сесиль? — спросила Елена.

— Правда, правда, — подтвердила ее сестра. — Просто ты, Морис, сердишься на Франсуа за то, что он так умно и ловко ответил тебе, и на Христину, потому что она сумела защитить своего друга. Да, — прибавила маленькая Гибер, — я нахожу теперь, что она поступила хорошо, а ты очень дурно.

Родители сидели молча, слушая рассказ Сесили и спор детей. Наконец Каролина Дезорм заставила их замолчать, сердито сказав:

— Христина вечно вмешивается в то, что ее не касается. Можно подумать, будто умному Франсуа нужна ее помощь. Он и сам сумеет ответить. Прошу тебя, Христина, в другой раз молчи и не говори глупостей.

— Но, мамочка, наш Франсуа такой добрый, — ответила Христина, — он никогда не хочет никому отплатить за обиду, и…

— Ты вмешиваешься в дело самым глупым и невежливым образом, — прервала ее мать. — Если ты еще когда-нибудь будешь так вести себя, я запрещу тебе видаться с Франсуа… А теперь иди спать. Во сне ты по крайней мере не будешь делать глупостей.

Де Нансе увидел умоляющий взгляд Христины и глубоко опечаленное бледное личико Франсуа.

— Соседка, — сказал он, обращаясь к Каролине Дезорм. — Пожалуйста, исполните мою просьбу, простите вашу Христину. Если вы накажете девочку за ее мужество и великодушие, вы в то же время накажете моего сына и всех ее молодых друзей. Вы так добры, что, конечно, сделаете нам это одолжение.

— Я ни в чем не могу отказать вам, сосед. Христина, останься, — сказала она, — наш сосед де Нансе желает этого, подойди и поблагодари его за доброту к тебе, которой ты не стоишь.

Христина подошла к де Нансе, подняла на него свои хорошенькие глазки, теперь полные слез, и начала:

— Дорогой… дорогой… я… я…

Она не договорила и залилась слезами, де Нансе обнял девочку и несколько раз горячо поцеловал ее, говоря шепотом:

— Бедная моя малютка, ты добрая и хорошая, и я тебя очень, очень люблю.

Его нежные слова утешили Христину, слезы перестали катиться по ее щечкам, и она снова села рядом с Франсуа, который во время этой сцены сильно дрожал от волнения.

С самого начала обеда Паоло не произнес ни слова, кушанья поглощали все его мысли, но теперь он все слышал, все видел и, подойдя к Франсуа, сказал ему:

— Когда я сделать вас большим и прямым, вы побить этого длинного негодного мальчика Мориса.

— За что? — спросил его изумленный Франсуа.

— Из мести, мстить хорошо, — заметил Перонни.

— Нет, совсем нехорошо, — покачал головой Франсуа. — Я прощаю, это мне нравится гораздо больше. Наш Господь прощает всех, мстит только демон.

— Кто вас научить этому? — удивился итальянец.

— Мой добрый и дорогой учитель — папа, — просто ответил Франсуа.

— Я очень люблю твоего папу, Франсуа, — вмешалась в разговор Христина.

— Это понятно, — кивнул мальчик, — он такой добрый! И, знаешь, он тоже очень любит тебя.

— За что он может меня любить? — спросила Христина.

— За то, что ты меня любишь, за то, что ты такая добрая и хорошая, — потупился горбатый мальчик.

— Надо же! — воскликнула Христина. — Я ведь тоже люблю его за то, что он так любит тебя, и за то, что он хороший и добрый.

Было поздно, обед, сначала отложенный, потом прерванный посредине, сильно затянулся. Кроме того, одежда Мориса и Адольфа была порвана, юбки девочек Гибер свисали лохмотьями — поэтому дети не могли больше оставаться в гостях. Перед отъездом муж и жена Гибер пригласили к себе на будущей неделе всех находившихся в гостиной, включая детей.

Глава VII. Первая услуга

Франсуа вежливо поклонился Морису и Адольфу, когда они немного смущенно простились с ним (теперь они знали, чей он сын).

Дело в том, что во всей округе де Нансе считался богатым и очень уважаемым человеком, все знали, что он добр, постоянно помогает бедным и готов на любые жертвы ради счастья своего сына. Телесный недостаток бедного Франсуа глубоко огорчал его, тем более что до семи лет мальчик был высок ростом, с прямой спиной, и только упав с высокой лестницы, сделался горбатым.

Услышав приглашение мужа и жены Гибер, де Нансе сначала отказался, но, когда выяснилось, что приглашен и Франсуа, он согласился, чтобы не лишать сына возможности весело провести время с Бернаром, Габриелью и, главное, с Христиной.

После отъезда семейства Сибран и семейства Гибер остальное маленькое общество тоже постепенно разъехалось. На прощание Христина обещала двоюродным брату и сестре попросить у матери позволения на следующий день прийти к ним на долгое время.

— Постарайся и ты прийти, Франсуа, — сказала она, — мы соберемся подле мельницы моего дяди де Семиана.

— Нет, Христина, — ответил Франсуа, — мне нужно учиться, я два часа провожу у нашего священника вместе с Бернаром, а потом возвращаюсь домой, чтобы приготовить уроки. А разве ты не занимаешься?

— Нет, я только читаю сама для себя, — смутилась Христина.

— Но разве учитель или учительница, которые тебя выучили читать, больше не приходят давать тебе уроков? — спросил Франсуа.

— Да никто меня и не учил читать, — откровенно призналась Христина. — Габриель и Бернар показали мне буквы, научили, как нужно произносить их, а потом я понемногу стала читать сама.

— Я понимать, я многому научить синьорину, — вмешался Паоло, который, как всегда, прислушивался к разговору детей. — Я приходить каждый день и выучить синьорину итальянскому языку, латинскому, музыке, рисованию, математике, греческому, еврейскому и еще многим языкам, — сказал он.

— Неужели, синьор Паоло, вы согласитесь учить меня? — с восторгом спросила Христина. — Ах, так хочется знать что-нибудь! Но попросите позволения у мамочки, без ее согласия я не смею учиться.

— Я уже бежать к ней, синьорина, — кивнул Перонни. — И вы посмотреть, что я совсем не такой глупый, как вы, может быть, думать.

Он отправился к Каролине Дезорм, которая разговаривала с де Нансе и быстро-быстро заговорил:

— Красавица синьора, белла, беллисима! Я, Паоло, художник… в душе. Я хотеть каждый день видеть ваши прекрасные волосы, черные, как вороново крыло, ваш чудный цвет лица, наслаждаться вашим великолепным умом, чтобы потом описать все это в роман или сказка. И я просить вас, белла синьора, позволить мне приходить к вам каждый день: я давать уроки маленькой синьорине, я быть ваш покорный слуга. Я завтракать у вас, потом снова давать ей уроки, потом гулять с вами, потом исполнять ваши поручения. Вот.

— Ха-ха-ха, — рассмеялась Каролина. — Какая смешная просьба! Хорошо, я согласна. Но ведь, если вы будете заниматься с Христиной, вам понадобится множество книг, бумаги и уж не знаю еще чего, а мне противно заниматься подобными вещами! Это так скучно!

Паоло стоял, не зная, что сказать, он не ожидал такого затруднения. Его смущенное лицо и опечаленные глазки Христины тронули де Нансе, и он любезно сказал:

— Вам не придется заниматься этим, милая соседка, у меня множество книг и тетрадей, уже ненужных Франсуа. Я с удовольствием пришлю их Христине для ее занятий с синьором Паоло.

— Отлично, — радостно сказала Каролина. — В таком случае, милейший синьор Паоло, приходите, когда вам вздумается и как угодно часто. Я рада, что мое общество доставляет вам такое удовольствие.

— Я благодарить вас, синьора, — сказал Паоло, — вы так же добр, как и прекрасен. До завтра.

Паоло ушел, оставив Христину в полном восторге. Франсуа был очень доволен, видя счастливое выражение на личике своей приятельницы, маленький де Нансе радовался, что ему удалось с таким малым трудом исполнить желание доброй Христины, итальянца Перонни, а главное, развеселить своего любимого отца.

Когда отец и сын остались наедине, Франсуа горячо поблагодарил де Нансе за то, что он оказал такую услугу бедной Христине, и тут же рассказал, как одинока была эта девочка. Он передал ему также все, что произошло между ним и Морисом, повторил все ласковые, добрые и разумные замечания маленькой Дезорм.

— Я очень люблю ее, — сказал де Нансе, — она действительно доброе, хорошее существо. Тебе следует видеться с ней как можно чаще, Франсуа, она лучше всех остальных детей в округе.

Глава VIII. Минна попалась

На следующее утро после обеда в доме Дезорм Христина встала очень рано, так как ее бонна была приглашена на деревенскую свадьбу и хотела отделаться от Христины как можно скорее.

— Идите, спросите утренний завтрак, — сказала Минна, когда Христина была уже одета. — Мне некогда возиться с вами, я еще должна выгладить себе платье. И пожалуйста, постарайтесь не попадаться на глаза вашему отцу. Если только он встретится с вами, я задам вам такую трепку, что запомните надолго.

Христина побежала в кухню, чтобы попросить молока и хлеба. На каждом шагу она тревожно оглядывалась по сторонам.

— Чего вы боитесь, барышня? — спросил ее кучер, который сидел за столом и завтракал.

— Я боюсь, — ответила Христина, — что придет папа и увидит меня.

— Так что же за беда, барышня? — спросил ее повар. — Ваш папа никогда не бранит вас.

— Моя бонна не хочет, чтобы папа видел меня в кухне, — ответила Христина.

— Да ведь она же сама послала вас сюда, — удивился кучер.

— Видите ли, она идет на свадьбу и гладит себе платье, — продолжала девочка.

— Отлично! И поэтому она бросила вас, как узелок грязного белья, — покачал головой кучер. — На вашем месте, барышня, я бы все рассказал барину.

— Но ведь тогда Минна меня прибьет, а мама все равно не поверит.

— Зато барин поверит, — заметил кучер.

— Может быть, поверит, — вздохнула Христина. — Только он так не любит сердить мамочку… Ну, теперь мне нужно уйти. Будьте так добры, — обратилась она к повару, — дайте мне утренний завтрак.

— Ах, барышня, — сказал повар, — как же я дам вам шоколад? Вам его не снести, вы, наверное, обварите себе ручки.

— Да я не пью шоколада, — возразила девочка, — я всегда ем только хлеб и размачиваю его в холодном молоке.

— Не может быть, — возмутился повар. — Ваша бонна каждый день приходит за шоколадом для вас!.

— Она сама пьет его, — прошептала Христина.

— Ну разве это не ужасно? — всплеснул руками повар. — Ах, бедная девочка! Ну, не грех ли красть у нее завтраки? Вот, барышня, — прибавил он, подавая ей чашку шоколада, — возьмите, сядьте к столику и спокойно выпейте.

— Я боюсь, — засомневалась Христина. — Вдруг придет папа?

— Идите в буфетную, — продолжал повар, — там вас никто не увидит.

Повар, человек очень добрый и порядочный, провел Христину в буфетную, усадил ее за стол, поставив перед ней большую чашку шоколада и тарелку с двумя пухлыми пирожками. Девочка с удовольствием завтракала, когда до нее долетел неприятный голос бонны.

— Траншан, пожалуйста, дайте поскорее шоколад для Христины, — сказала немка.

— Я его не варил, — резко ответил повар.

— Как? Вы не приготовили завтрака для барышни?

— Напротив, вы прислали ее за хлебом без масла и за холодным молоком, я и дал ей то, чего она просила.

— Между тем мне нужен ее шоколад.

— А я вам его не дам.

— Как вы смеете! Я пожалуюсь барыне.

— Жалуйтесь, если хотите, и говорите ей все, что вам угодно, только оставьте меня в покое, — пожал плечами повар.

Минна ушла в полном бешенстве. Идти жаловаться теперь не стоило, следовало дождаться, чтобы Каролина Дезорм проснулась. Ждать пришлось долго, и бонна сердилась все больше и больше.

Испуганная Христина не решилась вернуться в свою комнату, до самого появления Паоло она оставалась во дворе. Девочка нетерпеливо ждала Перонни, так как считала его своим заступником. Наконец он появился с большим свертком под мышкой. Христина с искренней радостью встретила его, и это тронуло итальянца и еще увеличило его расположение к девочке.

— Вот, синьорина, — сказал он, — это большой сверток для вас.

— Для меня? Что же там такое?

— Де Нансе прислать вам книги, тетради, перья, карандаши — все для уроков. Только он просить вас никому не показывать это и говорить только о книгах, которые он обещать для ваша синьора мама.

— Почему же?

— Потому что иначе посторонние подумать, что ваша мама отказывать вам в необходимых вещах, а это будет обижать ее.

— Я ни за что, ни за что не хотела бы опечалить мою мамочку, — воскликнула Христина. — Пожалуйста, передайте это доброму де Нансе и от всей души поблагодарите его, а также моего милого Франсуа. Если же меня спросят, кто прислал мне все эти вещи, что я должна сказать, чтобы не солгать? Я не хочу говорить неправды.

— Вы сказать, что все это принес добрый Паоло, — с усмешкой заметил итальянец. — Ведь это же правда? Впрочем, никто не спросить. Ваш папа подумать, что это мама, а мама подумать, что это папа.

Христина весело засмеялась и, довольная, спрятала все принесенное в маленький комод. После этого начался урок.

Между тем Каролина проснулась, в ту же минуту к ней вошла немка и принялась жаловаться на повара, который, по ее словам, не хотел дать Христине шоколада.

— Боже мой, как все это невыносимо скучно, — сказала молодая женщина. — Как вам, Минна, не надоест вечно ссориться с кем-нибудь!

— Но ведь фрау Дезорм понимает, что я не могу оставить Христину без завтрака, — ответила немка.

— Знаю, знаю, — продолжала Каролина. — Только разве вы не можете как-нибудь договориться между собой, не заставляя меня вмешиваться в ваши ссоры? Что я могу теперь сделать? Вы хотите, чтобы я позвала повара и сделала ему выговор? Боже мой, какая скука, какая тоска! Позовите моего мужа, скажите, что мне нужно с ним поговорить.

— Может быть, фрау Дезорм пожелает, чтобы я лучше позвала повара? — спросила Минна.

— Вот уж нет! Как раз именно этого я и хочу избежать, — сказала Каролина капризным тоном.

— Может быть, фрау Дезорм напишет ему приказание, это будет лучше, чем тревожить барина.

— Какие глупости вы придумываете, — заметила Каролина Дезорм. — Вы хотите, чтобы я писала повару, когда я могу просто говорить с ним! Идите и тотчас же позовите моего мужа.

— Но, фрау Дезорм…

— Молчите, я и слышать ничего не хочу, — зажимая уши сказала молодая женщина. — Сейчас же позовите моего мужа.

Минна вышла из комнаты, но и не подумала исполнить приказания своей госпожи. Ей было очень досадно, что она не может заняться своими нарядами, и она решила все выместить на бедной Христине, которая была, по ее мнению, причиной всех неприятностей. «Да где же эта дурочка? — думала она. — Я с самого утра ее не видела».

Она принялась искать свою воспитанницу, вышла в сад и, не отыскав ее там, еще более раздраженная вернулась в дом. Наконец она увидела Христину — девочка, сидя в гостиной, брала урок у Паоло.

— Что вы тут делаете, Христина? Скорее идите в детскую, — резко сказала бонна.

Христина уже собиралась встать (она привыкла слушаться немку, так как боялась ее сердить), но итальянец заставил ее снова опуститься на прежнее место.

— Синьорина остаться здесь, — твердо заявил он Минне. — Мы еще не окончить занятия. А вы, донна фурьеза [злюка — итал.], уходить и оставить синьорину в покое.

— Это вы оставьте меня в покое! — грубо ответила Минна. — Чего вы мешаетесь в чужие дела? Вы просто длинноногий итальянец, блюдолиз, я увожу эту дурочку, которой совсем не нужно ваших уроков. И хотите вы или нет, но она пойдет со мной.

В одно мгновение Паоло поднял Христину и опустил позади себя. Минна бросилась на него, но он подставил ей локоть, и немка ушибла себе нос о руку Перонни, что еще больше рассердило ее. Она с силой оттолкнула Паоло, поймала Христину и, схватив ее за руку, грубо и резко дернула к себе.

— Если ты закричишь, я исколочу тебя, — прошипела Минна, продолжая тянуть Христину за одну руку, тогда как итальянец удерживал ее за другую.

В ту самую минуту, когда Паоло, боясь сделать больно бедной девочке, отдал ее в жертву общему врагу, Минна с испугом вскрикнула и выпустила Христину. Чья-то рука опустилась на ее плечо. Это был Дезорм. Ни Паоло, ни Христина не заметили, что он вошел в гостиную и, сев в нише окна, присутствовал при уроке. Он резко приказал бонне уйти из комнаты, ласково обратился к дрожавшей всем телом Христине и горячо пожал руку Паоло.

И в этот момент чья-то рука опустилась на плечо Минны. Это был Дезорм.

— Бедная Христина, — воскликнул он, успокоившись немного. — Неужели же она обращалась с тобой и прежде так же, как теперь?

— Она всегда так обращается со мной, папа, — ответила Христина, — только, пожалуйста, ничего не говори ей. Очень, очень прошу тебя об этом. Не то она еще сильнее поколотит меня.

— Как «еще сильнее»? — спросил побледневший от волнения Дезорм. — Неужели она тебя бьет?

— Да, папочка, очень часто. И щиплет.

— Отвратительная женщина, — сказал Дезорм и вздрогнул от раздражения. — Как она осмеливается бить мою дочь!

— Синьор, — предложил Паоло, — вы позволить мне поколотить эту донну фурьезу?

— Спасибо, синьор Паоло, — ответил Дезорм, — но это не годится. Я поговорю с женой, вы же продолжайте давать урок. Бедная девочка, она два года провела с этой отвратительной Минной!

Дезорм вошел в комнату жены. Увидев его, Каролина подумала, что его позвала немка.

— Наконец-то ты, — сказала она, — я просила тебя прийти и тотчас же поговорить с нашим поваром. Представь, он отказывается дать завтрак Христине. Пожалуйста, отругай его. Мне так неприятно и скучно делать людям выговоры. А эта Минна надоедает мне своими бесконечными жалобами.

— Минна — отвратительная женщина! Я узнал, что она бьет Христину и постоянно кричит на нее, — ответил Дезорм.

— Ну, что за вздор, — отмахнулась Каролина. — Кто рассказал тебе эту басню?

— Я видел это собственными глазами и слышал собственными ушами!

— Да нет, ты все путаешь! Это Минна жалуется на повара, который не дает Христине шоколада. Бонна заступается за нашу девочку.

— Мне нет дела до жалоб Минны! Я видел и слышал, как она обращалась с Христиной и с синьором Паоло. Так не говорят даже с последней поломойкой! Я пришел сообщить тебе, что выгнал бонну из гостиной и скоро выгоню из дому.

— Ах, опять эти невозможно скучные заботы! — схватилась за голову Каролина. — Искать новую бонну, справляться… Ну, скажи, пожалуйста, зачем ты вмешиваешься? Разве это твое дело?

— Мне есть дело до моей дочери, а потому, есть дело и до ее бонны, — отрезал Дезорм. — Готов держать пари, что в истории с шоколадом Минна привирает.

— Ты вечно обвиняешь ее! Если хочешь, поговори с поваром.

— Непременно поговорю, причем при тебе.

— Ну, уж нет! Пожалуйста, только не это, — умоляющим голосом произнесла молодая женщина. — Все эти ссоры прислуги — такая скука.

— Но ведь я говорю не о ссорах прислуги! Тут замешана наша дочь.

Говоря это, Дезорм позвонил, в комнату вошла горничная.

— Бригита, пошлите сюда повара, — сказал он.

Служанка поторопилась исполнить приказание хозяина, и через несколько минут в комнату вошел повар-толстяк.

— Вы меня изволили звать, барин? — спросил он.

— Да, Траншан, — ответил Дезорм, — барыня хотела узнать, правда ли, что вы не дали сегодня утром шоколада Минне для нашей дочери?

— Истинная правда, барин.

— Как же вы решились на такую дерзость?

— Извините, барин, но в это время барышня Христина уже откушала шоколад в буфетной.

— В буфетной?! Моя дочь пила шоколад в буфетной? Что это значит? Я ровно ничего не понимаю.

— Я сейчас все объясню вам, барин, — спокойно и почтительно ответил Траншан. — Маленькая барышня никогда не пьет по утрам шоколада.

— Как? Почему же это? — спросил Дезорм.

— А потому, что его выпивает ее бонна Минна. Барышне же она дает холодного молока и кусок хлеба без масла. Сегодня утром бедная барышня, которую мы все очень жалеем, пришла за хлебом и за молоком, я и спрятал ее в буфетной: мне хотелось, чтобы она хоть разок попробовала шоколада. Вот почему, когда пришла бонна, я отослал ее ни с чем.

— Почему вы думаете, что Христина не пьет по утрам шоколада? — спросил Дезорм.

— Да горничная сколько раз видела, что шоколад пьет Минна! Да и барышня сегодня сама сказала нам об этом.

— Хорошо, Траншан. Я благодарю вас, только жаль, что вы не сказали мне об этом раньше.

— Я не смел, барин, боялся…

— Почему боялись?

— Потому что, барин… Ведь барыня не поверила бы… И, барин, конечно, понимает… Я боялся рассердить нашу барыню.

Траншан ушел. Дезорм стоял перед женой скрестив руки и смотрел на нее, не говоря ни слова. Каролина сидела смущенная, она не знала, что ответить, и тоже молчала.

— Каролина, — произнес наконец Дезорм. — Ты сегодня же должна выгнать эту бонну.

— Боже, какая скука, — сказала она. — Отправь ее сам, мне так не хочется вмешиваться во все это! Ты начал дело, ты и должен его закончить.

— Его закончишь ты, Каролина, — сурово заметил Дезорм. — Ты виновата, ты не смотрела за Христиной, а потому должна загладить свою небрежность. Кроме того, при виде этой ужасной бонны я не сумею сдержаться. Только подумать! Около трех лет она преследует нашу дочь, которую жалеют даже слуги, они к ней добрее, чем были мы с тобой. Сейчас же прогони эту женщину!

— А что я буду делать с Христиной? — задумалась Каролина.

Несколько мгновений она молча размышляла, потом беспечно улыбнулась:

— Отличная мысль! Да, да, мне пришла отличная мысль, я приглашу Паоло! Он присмотрит за ней.

— Это невозможно! — возразил Дезорм. — Правда, надо заметить, что Перонни отлично оберегал бы ее. Паоло превосходный человек. Все в округе любят и хвалят его. Но нет! Пока ты не найдешь новую бонну, поручи твоей горничной ухаживать за нашей девочкой.

Дезорм ушел, со смехом представляя себе Паоло Перонни в роли нянюшки. Каролина позвонила, велела позвать к себе Минну и сказала бонне, чтобы она тотчас же уходила из дому. Немка принялась оправдываться, говорить, что ее оклеветали, и так далее. Каролина сердилась, ей надоели объяснения Минны. Наконец после долгого разговора, тянувшегося полтора часа, хозяйка, желая отделаться от бонны, заплатила ей двойное жалованье и написала хорошую характеристику.

Глава IX. Паоло в большом затруднении

Пока Минна укладывала вещи и говорила себе, что она отплатит Христине, рассказывая о ней все, что только можно придумать дурного, Паоло давал девочке урок. Ум и прилежание маленькой ученицы привели его в восхищение: во время первого же урока она заучила все цифры, музыкальные ноты, запомнила несколько итальянских слов и выучилась писать «А», «О» и некоторые другие буквы.

Когда Каролина вошла в гостиную, она увидела, что урок окончился и Паоло со своей ученицей прячут книги и тетради.

— Вот вы где, милый синьор Паоло, — сказала она. — Я пришла попросить вас сделать мне одно большое одолжение.

— Я сделать все, чего вы пожелать, синьора, — поклонился Паоло.

— Я отказала Минне и отправила ее из дому, так как мой муж не желает больше видеть эту немку, — объявила Каролина. — И теперь не знаю, что мне делать с Христиной. Не согласитесь ли вы приезжать к нам на целый день, чтобы смотреть за нею и давать ей уроки?

Итальянец, удивленный неожиданным предложением, которое показалось ему странным и смешным, несколько минут не мог ничего ответить и стоял, расширив глаза и открыв рот.

— Ну же? — нетерпеливо продолжала Каролина Дезорм. — Вы не решаетесь? А между тем, вы еще недавно уверяли меня, что исполните все, чего я пожелаю.

— Конечно, синьора, без сомнения… Пожалуйста… Но… Но…

— Какое «но»? В чем дело? Пожалуйста, скажите.

— Синьора, я даю уроки Франсуа де Нансе.

— Сколько вы получаете за это, синьор Паоло?

— Пятьдесят франков в месяц, синьора.

— Я вам дам сто!

— Но что будет делать бедный синьор Франсуа?!

— Я вам позволю каждый день уходить к нему на два часа, вы будете водить Христину к маленькому де Нансе.

— Но, синьора… Я жить очень далеко… Де Нансе тоже. Возвращаться домой трудно!

— Боже мой, — дернула плечом Каролина, — сколько затруднений! Ну, хорошо, вы будете жить здесь. Скажите же: «да» или «нет»?

В эту минуту Паоло увидел, что Христина смотрит на него такими умоляющими глазами, что он почти невольно сказал:

— Да, синьора, только…

— Ну и прекрасно, я сейчас же велю приготовить комнату для вас. А теперь идемте завтракать. Пойдем, Христина.

Паоло, ошеломленный собственным согласием, пошел в столовую. Христина же так и сияла. Она потихоньку пожала его руку и еле слышно прошептала:

— Благодарю вас, мой добрый, славный, милый синьор Паоло.

За столом Каролина объявила мужу, что синьор Перонни поселится в их доме и что он будет смотреть за Христиной. Лицо Дезорма выразило удивление и неудовольствие, но он сказал только:

— Это невозможно! Право, Каролина, ты злоупотребляешь любезностью синьора Перонни.

— Совсем нет, я буду платить ему сто франков в месяц.

Паоло страшно покраснел, Дезорм нахмурился еще сильнее. Он хотел заговорить, но Каролина раздраженно заметила:

— Ради бога, милый, не спорь! Это кончено, решено и подписано! Дай же нам спокойно позавтракать… Чего вам угодно, синьор Паоло? Котлетку или фрикандо?

— Сначала котлета, потом фрикандо, — не задумываясь, объявил Паоло.

Каролина Дезорм положила итальянцу громадную порцию того и другого и велела подать ему вина, кофе. После завтрака она попросила Перонни погулять в парке с Христиной.

— Я сам пойду с нею, — перебил Дезорм жену, — раз больше некому. Пойдем, Христина.

Он увел дочь и стал расспрашивать ее о Минне, в душе страшно упрекая себя за то, что он не наблюдал за злой бонной и так долго позволял ей мучить бедную девочку.

Паоло отправился к де Нансе, и Франсуа скоро заметил, что итальянец чем-то взволнован и что у него странное, испуганное лицо.

— Что с вами, милый синьор Паоло? — спросил горбатый мальчик. — Не случилось ли с вами какой-нибудь беды?

— Да… Нет… Я, право, не знать, что мне делать…

— Что же случилось? Скажите, мой бедный Паоло, — в свою очередь спросил его де Нансе. — Не могу ли я чем-нибудь помочь вам?

— Ох, синьор… Это все синьора Дезорм, — заговорил итальянец. — Я давать уроки Христинетте. Она очень миленькая, умненькая и добрая. И вот приходить ее мама и заставлять меня смотреть за Христиной, жить в их дом, гулять с Христиной, воспитывать ее, ухаживать за ней как няня… Она прогнать Минну, и это хорошо. Она фурия! Но что же я делать? Как быть? Паоло недоволен. Паоло — доктор, учитель. И вдруг сделаться нянькой восьмилетней синьорины! Это немыслимо! А я, как дурак, сказать «да», потому что девочка смотреть на меня такими глазами, такими… что я не мог отказать. А потом она так поблагодарить меня… О, я не мог сказать «нет». Что тут делать, дорогой мой синьор?

— Скажите, что вы даете уроки ради заработка, — подсказал де Нансе.

— Я сказать! Но она предложить мне много денег.

— Скажите, что вы обещали мне давать уроки моему сыну.

— Тоже сказать! Она отпускать меня каждый день на два часа, — проговорил итальянец с жалобной гримасой.

— Скажите, что вы живете очень далеко и что поэтому вам будет трудно по вечерам возвращаться домой, — продолжал придумывать де Нансе.

— Она велеть приготовить для меня комнату в ее доме!

— Ну и ну! — проговорил де Нансе. — Почему же она не возьмет няньку?

— Она не знать ни одной. Где искать бонну? — продолжал Паоло.

— Конечно, делайте как вам угодно, синьор Паоло, но это, право, будет смешно, — сказал де Нансе. — Разве вы можете быть нянькой девочки? Не ездите в Орм, вот и все. Мне кажется, это будет лучше всего.

— А как же бедная маленькая Христина? Она совсем один и такой несчастный. Ее мама совсем не думать о ней, папа тоже. Девочка ничего не знать, но очень хотеть учиться. Жалко смотреть на нее.

Франсуа не выговорил ни слова. Он сидел и о чем-то думал.

— Папа, — сказал он наконец, — не позволишь ли ты мне устроить все как следует? Синьор Паоло будет доволен, Христина и я — тоже.

— Ты, дитя мое? — спросил де Нансе. — Как же ты устроишь дело, которого устроить нельзя?

— Если ты позволишь мне поступить, как я задумал, все будет хорошо, папа.

— Дорогой мой, я позволю тебе все, чего ты ни пожелаешь, так как знаю, что ты не сделаешь и даже не захочешь сделать решительно ничего дурного. Что же ты придумал?

— Вот увидишь, папочка, — продолжал Франсуа. — Ты знаешь, что я уже большой, то есть, — прибавил он с улыбкой, — что мне уже двенадцать лет и что я благоразумный мальчик. Я хорошо учусь, встаю один, одеваюсь сам, главное же, что я постоянно бываю с тобой.

— Все это правда, голубчик. Но каким образом это может помочь нашему Паоло?

— Вот увидишь, папа, — продолжал Франсуа. — Так как я уже достаточно взрослый, мне не нужны заботы моей милой няни. Я люблю ее всем сердцем, но рано или поздно придется расстаться с ней. Поэтому я попрошу ее поступить в семью Дезорм, она согласится, так как я скажу ей, что мне хочется сделать счастливой мою Христиночку.

— Тебе в голову пришла добрая и великодушная мысль, дружочек, — ласково сказал де Нансе, — она доказывает, что ты очень добр, но твоя няня ни за что не согласится поступить в дом нашей соседки Дезорм, она знает, что это очень капризная женщина, с которой трудно ужиться. С твоего рождения няня живет у меня, она знает, что я очень привязан к ней, и любит тебя как собственного ребенка. Не лучше ли ей на некоторое время остаться у нас? Тебе еще нужен ее уход.

— Ведь у нас есть Батильда, жена твоего лакея, папочка, — живо ответил Франсуа. — Батильда меня любит, и я уверен, что нянечка была бы спокойна, зная, что за мной ухаживает она. Ты согласен, папа? Ты позволишь мне поговорить с нянечкой?

— Делай, как ты хочешь, дитя мое, — тяжело вздохнул де Нансе, — только я уверен, что няня не согласится на это предложение.

Франсуа поблагодарил отца и побежал к Изабелле. Он крепко и ласково поцеловал ее, прошептав:

— Нянечка, ты меня очень любишь? Правда? Ты с удовольствием сделаешь что-нибудь приятное для меня?

— Я всей душой люблю тебя, мой Франсуа, и сделаю для тебя все, чего ты ни попросишь, — ответила она.

— Заранее говорю, что я попрошу тебя сделать очень трудную вещь.

— Говори, чего ты от меня хочешь?

Франсуа рассказал няне обо всем, что он узнал от Паоло, объяснил ей, какую грустную жизнь вела Христина, как она была одинока, сказал, как любит его маленькая Дезорм, как она защищала его, и прибавил, что он был бы в восторге, если бы знал, что подле нее есть любящее и заботливое существо. В заключение мальчик стал умолять няню отправиться к Каролине Дезорм и поступить к Христине.

— Не проси напрасно, мое дорогое дитя, — покачала головой Изабелла, — я ни за что не поступлю в дом Дезорм. Без тебя я буду чувствовать себя несчастной.

— Ты не будешь несчастна у нее, нянечка, — сказал Франсуа, — потому что она совсем не занимается Христиной, а моя Христиночка очень добрая и хорошая, кроме того, ты будешь жить недалеко от меня.

— Но мне придется много времени проводить с Христиной, с тобой мы будем видеться очень редко!

— Ты попросишь позволения каждый день приходить сюда, — продолжал ее уговаривать Франсуа, — а отсюда папа будет отправлять тебя в тележке. — Пожалуйста, моя дорогая нянечка, сделай это для меня! Мне будет тяжело знать, что Христина так же несчастна, как она была с этой злой Минной.

Няня долго не соглашалась исполнить желание своего воспитанника, наконец его просьбы и уверения, что Батильда будет хорошо смотреть за ним, заставили ее сказать «да», и она обещала Франсуа пойти в Орм с рекомендацией его отца.

Глава X. Франсуа устраивает дело

Франсуа с восторгом побежал к отцу, чтобы рассказать ему об успехе переговоров. Де Нансе поручил Перонни отправиться к Каролине Дезорм и предложить ей взять к себе на службу няню Франсуа. Паоло был в восторге, что он может выйти из затруднения, в которое его поставила странная выдумка Каролины, он похвалил отличную мысль Франсуа и отправился в Орм, чтобы передать это предложение хозяевам поместья.

У ворот парка он встретил Дезорма с Христиной.

— Синьор! — закричал Паоло, увидев его. — Эй, синьор! Я нести вам новости, прекрасные новости. Синьорина будет очень довольна.

Дезорм остановился в полном недоумении:

— В чем дело? Какие новости?

— Прекрасные, прекрасные, синьор мио, — продолжал Паоло. — Я привести отличную няню, великолепную, такую, какая требоваться маленькой синьорине. Ваша супруга хотеть, чтобы Паоло стать бонной. Но это невозможно, синьор, неправда ли?

— Совершенно невозможно, дорогой синьор Паоло, — подтвердил Дезорм. — Я ни в каком случае не позволю этого.

— Отлично, синьор, отлично! И я тоже, хотя и сказать «да». Но я дать вам отличную няню, отличную.

— Кого же именно? Где это чудо?

— Донна Изабелла есть няня маленького Франсуа де Нансе. Где она? У де Нансе. Им уже не нужна донна Изабелла, потому что маленький Франсуа много времени оставаться со своим папой.

— Все это прекрасно, — сказал Дезорм, — но я не желаю, чтобы у бедной Христины была вторая Минна. Я хочу знать, кто такая эта Изабелла.

— О, синьор, Изабелла — настоящий ангел, а ведь Минна быть сущий дьявол. Маленький Франческо любить Изабеллу, как свою маму, а бедная Христинетта ненавидеть злую Минну. Это есть разница, правда, синьор? С Минной Христинетта быть совсем несчастна, как маленькая нищенка. С Изабеллой она жить счастливо, как королева. Вот, синьор, я сейчас же бежать за Изабеллой.

И Паоло уже пустился бежать, но Дезорм остановил его.

— Погодите, мой милый. Дайте мне прежде поговорить с женой.

— Нет нужды, — возразил Паоло. — Вы увидеть Изабеллу, вы взять ее, а синьора ваша супруга сказать: «Ах!». Через минуту я вернуться.

На этот раз Паоло побежал так быстро, что Дезорм не успел вернуть его. Изумленная Христина не могла выговорить ни слова.

— Знаешь ли ты Изабеллу, о которой с таким восторгом говорит Паоло? — спросил ее Дезорм.

— Нет, папочка, — ответила Христина, — я знаю только, что Франсуа очень любит ее, что она добра с ним и что ему было очень грустно, когда она сказала, что собирается искать новое место.

«Верно, Бог посылает мне эту няню, — подумал Дезорм. — Я не могу смотреть за Христиной и заменять для нее бонну, у меня много занятий, и мне часто приходится уезжать из дому. Может быть, Господь поможет мне, пошлет женщину, о которой с такой похвалой говорит Паоло. Я скажу обо всем Каролине, когда дело будет окончено».

Отец и дочь вернулись домой, Христина села за стол, стала читать и писать — словом, повторять все, что она прошла в это утро с Паоло. Через час в гостиную вошла Каролина Дезорм и спросила:

— Что ты тут делаешь одна, Христина?

— Я повторяю уроки, мамочка, — ответила она.

— Здесь, в гостиной?! О чем ты думаешь? Разве гостиная — классная комната? Забирай все это и иди заниматься в другое место! — увидев книги, тетради и остальные принадлежности учения, Каролина прибавила: — И откуда у тебя все это? Тут и ноты, кажется? Ведь ты же ничего не знаешь! Верни это все туда, где взяла.

— Все это принес мне добрый синьор Паоло.

— Ах, Паоло? Ну, это другое дело. Раз он подарил тебе книги и так далее — ничего, а то у меня нет денег на такие пустяки. Но все же унеси их к себе в комнату. Здесь не оставляй ничего.

Христина принялась складывать в одну груду книги и бумагу. В эту минуту отворилась дверь, и в комнату вошли Паоло и няня Франсуа — Изабелла.

— Синьора мадама, — начал итальянец, по обыкновению примешивая к своей речи итальянские слова и отвешивая низкие поклоны. — Я иметь честь представить вам донну Изабеллу.

Каролина Дезорм поклонилась вошедшей, совершенно не понимая, кто это.

— Это донна Изабелла, — продолжал итальянец. — Вот, синьора, письмо от господина де Нансе.

Ровно ничего не понимая, Каролина вскрыла конверт, прочитала письмо и посмотрела на няню. Доброе и скромное выражение ее лица, кроткого и вместе с тем решительного, понравилось Каролине.

— Вы хотите поступить к нам в дом? — спросила она. — Я прочитала письмо нашего соседа де Нансе, и мне не нужно больше никаких рекомендаций, вы получали шестьсот франков у господина де Нансе? Я вам дам семьсот и все, чего вы потребуете… Только я не желаю слышать никаких жалоб и прошу, чтобы вы меня ничем не беспокоили. Сейчас же и переезжайте. У моей дочери нет никого. Уведите Христину со всеми этими книгами и бумагами. Синьор Паоло, вы будете заниматься с Христиной в ее комнате, в верхнем этаже.

— А как же фортепиано, синьора? — спросил итальянец.

— Я не хочу, чтобы она играла на фортепиано в гостиной, делайте, как вам угодно, привезите фортепиано, откуда хотите, знайте только, что я не желаю платить за него. Мне не хочется также слышать скучных разговоров об уроках и тому подобных неинтересных вещах. До свидания, синьор Паоло. Идите, Изабелла, ступай, ступай, Христина.

-- Синьор Паоло, вы будете заниматься с Христиной в ее комнате, на верхнем этаже.

И Каролина почти убежала в соседнюю комнату. Опечаленный Паоло, сильно изумленная Изабелла и смущенная Христина ушли из гостиной, маленькая Дезорм с трудом несла множество книг и тетрадей, Изабелла забрала эту кипу из рук девочки, а Паоло в свою очередь взял ее у Изабеллы.

— Вы позволить, донна Изабелла, — сказал он, — это есть слишком тяжело для вас. Но… Куда надо их относить, синьорина Христина?

— Наверх, в мою комнату, — сказала она и, понизив голос, спросила у Паоло. — Кто эта дама?

— Это няня, которую вам прислал ваш друг — маленький Франсуа. Это его донна — донна Изабелла.

— Так это вы — Изабелла, которую так любит мой милый Франсуа? — обрадовалась Христина. — Он часто говорил мне о вас. И вы согласны уйти от Франсуа и остаться со мной?

— Да, Христиночка, хоть мне и жаль расстаться с моим дорогим маленьким Франсуа. Мне очень хотелось еще это лето пробыть у де Нансе, но мой мальчик так умолял меня пойти к вам, что я не могла отказать ему. Не знаю, право, когда ваша мама захочет, чтобы я совсем переехала к вам. Не можете ли вы пойти и спросить у нее, Христина?

— Н-не знаю, — нерешительно сказала девочка. — Лучше пусть пойдет синьор Паоло, мамочка редко сердится на него. Добрый синьор Паоло, пожалуй ста, спросите маму, когда донна Изабелла переедет к нам.

— Хорошо, синьорина. Только если ваша мама рассердиться на меня, как я давать вам уроки?

— Ах, нет, синьор Паоло, она не рассердится на вас, пойдите к ней. Она вас выслушает. Пожалуйста, идите.

— О, эти умоляющие глазки! Я всегда соглашаться. Что делать, надо идти, — с улыбкой покачивая головой, сказал итальянец.

Паоло медленно пошел к комнатам Каролины Дезорм. Христина показывала Изабелле свой уголок. Тут были две хорошенькие комнаты: одна для няни, другая для Христины. Они обе понравились Изабелле и, сев на стул, она в ожидании Паоло стала разговаривать со своей будущей воспитанницей.

Паоло постучался в дверь маленькой гостиной, в которой сидела Каролина.

— Войдите, — сказала она и, увидев итальянца, прибавила: — Ах, это опять вы! Чего вы хотите от меня? Вы пришли с какой-нибудь просьбой или хотите просто посидеть со мной?

— С просьбой, синьора, — поклонился Паоло. — Донна Изабелла спрашивать у вас, когда она может переехать.

— Да прямо сейчас, — ответила Каролина, — она здесь, ну, значит, пусть и остается.

— Но, синьора, у нее нет с собой никаких вещей, все оставаться у синьора де Нансе.

— Я пошлю за ними…

— Это невозможно, синьора, она еще не проститься со своим воспитанником Франсуа и с его отцом — словом, ни с кем.

— Она может завтра зайти к де Нансе, когда пойдет гулять с Христиной.

— Ах, синьора, она всем сердцем любить своего Франсуа и не хотеть уйти так внезапно.

Каролина Дезорм в отчаянии всплеснула руками и почти со слезами сказала:

— Боже ты мой, как вы мне надоедаете, дорогой синьор Паоло! Ну пусть ваша Изабелла делает, что ей угодно, переезжает, когда ей удобно, только оставьте меня в покое, не надоедайте мне со всеми этими няньками, боннами, вещами, книгами… Как я несчастна, все, все делаю я одна. Без меня никто и шагу ступить не может!

— Ах, синьора, — сказал Паоло серьезно, — ведь Христина есть ваша дочка. Все мамы должен возиться с детьми. Ни одной это никогда не надоедать!

— О, пожалуйста, не читайте мне нравоучений, — обидчиво заметила Каролина. — Я устала, я измучилась, у меня столько дел! Завтра я должна обедать у Терезы Гибер. Уже четыре часа, а у меня еще ничего не готово: платья нет, прическа не придумана. Со всеми этими домашними пустяками я ничего не успеваю сделать. Пожалуйста, синьор Паоло, устройте все получше. Сделайте так, чтобы Христине, няньке и всем было хорошо. Я буду так рада, если они останутся довольны. Делайте, как хотите, только не надоедайте мне!

С этими словами Каролина Дезорм слегка толкнула Паоло, закрыла дверь и позвонила горничной. Ей она приказала поскорее принести ее платья — белые, розовые, голубые, лиловые, зеленые, серые, фиолетовые, гладкие, полосатые, клетчатые, с крапинками и так далее и так далее. Пора было выбирать туалет. Наморщив лоб, с озабоченным лицом Каролина принялась за это серьезное дело.

Паоло вошел в верхний этаж к Христине и по-своему рассказал ей о том, что произошло внизу. В заключение он решил заняться уроками с Христиной, проводить Изабеллу к де Нансе с тем, чтобы она на следующее утро приехала в Орм пораньше и успела одеть Христину, которую мать собиралась взять на обед к Терезе Гибер и ее мужу.

Глава XI. Дезорм портит дело

Паоло совершенно измучился от этих путешествий взад и вперед, а потому остался обедать у де Нансе и рассказал ему, как странно приняла Изабеллу Каролина Дезорм. Франсуа заранее радовался, думая, что его приятельница Христина будет счастлива, но теперь, когда его желание уже исполнилось, понял, как тяжело ему расстаться с доброй няней. Он гораздо лучше прежнего понимал, какую жертву принес ради счастья бедной Христины. Только эту ночь он проведет в одном доме с Изабеллой, а потом она уедет, не будет каждую минуту с ним, не будет ласкать его, утешать в его маленьких печалях, помогать в его детских затруднениях. Де Нансе сразу заметил, что личико Франсуа затуманилось, и отлично понял почему.

— Твое великодушное желание исполнено, дорогое мое дитя, — сказал он, — и, несмотря на печаль о разлуке с Изабеллой, ты все же будешь постоянно чувствовать удовольствие при мысли, что помог твоей маленькой приятельнице начать новую, более счастливую жизнь. Ведь к ней опять могла бы поступить какая-нибудь недобрая женщина вроде Минны или совсем равнодушная и небрежная бонна. Конечно, с Изабеллой она будет счастлива, как только может быть счастлив ребенок, заброшенный своими незлыми, но легкомысленными родителями. Ты сделаешь ее не только счастливой теперь, но и дашь ей счастье в дальнейшей жизни, потому что Изабелла хорошо воспитает ее, поможет стать доброй, справедливой, научит любить Бога, людей и природу…

— Правда, правда, папа, — с улыбкой ответил Франсуа, — это большое утешение… Нет, даже большое счастье для меня, уверяю тебя, я не жалею, что отдал Христине нянечку, я очень, очень доволен…

Бедный Франсуа не договорил и залился слезами. Отец обнял его, успокоил, напомнив, что Изабелла поселится невдалеке, что он будет часто видеть ее и что добрая Христина поймет его самопожертвование и станет еще больше любить его. Франсуа перестал плакать. Он решил остаться мужественным до конца.

Когда на следующий день пришло время Изабелле уйти, мальчик попросил у отца позволения проводить свою няню до дома Христины.

— Конечно, дружочек, — согласился де Нансе. — Но кто же приведет тебя обратно?

— Паоло, папа; он бывает у Христины, чтобы давать ей уроки, мы вместе с ним приедем в тележке, которая отвезет нянечкины вещи, а когда вернемся, он займется со мной итальянским языком и музыкой.

— Отлично, отлично, голубчик, — сказал де Нансе. — Я сам отвез бы тебя, но боюсь надоесть нашим соседям Дезорм, они мне тоже надоедают, Каролина Дезорм слишком легкомысленна и неумна, а ее муж слаб и равнодушен.

Итак, Франсуа отправился в путь со своей няней. Они решили идти пешком, вещи ее положили в телегу, которая должна была отвезти их в Орм. Няня и мальчик шли молча. Франсуа старался не плакать, но Изабелла утирала слезы.

— Милый мой, — сказала наконец она, — зачем ты меня упросил поступить в дом Дезорм? Я могла бы еще два-три месяца прожить у вас.

— А потом, нянечка? — сказал Франсуа. — Ведь потом все равно нам пришлось бы расстаться. Ты поступила бы на место куда-нибудь далеко от меня, теперь же я буду очень часто видеться с тобой. Ах, если бы ты могла навсегда остаться у меня! Но ты сама сказала, что, с тех пор как я стал спать в комнате папы, заниматься уроками, ты начала скучать и чувствовала себя дурно. Ты искала себе места… Поступив к Христине, ты останешься невдалеке от меня, кроме того, ты доставишь мне громадное удовольствие, потому что, я знаю, она будет счастлива. Тебе позволят делать все, что угодно, так как наша соседка Дезорм совсем не занимается бедной Христиной.

— Правда, мой Франсуа, правда, но… мне нужно привыкнуть к мысли жить вдали от тебя, бросить многое, многое, к чему я привыкла, — сказала Изабелла.

Франсуа думал то же самое, но он не ответил.

Так они дошли до замка Орм и поднялись по лестнице в комнату Христины, которая заканчивала свой урок с Паоло.

Увидев Франсуа, девочка радостно вскрикнула и бросилась ему на шею. Франсуа, уже и без того готовый расплакаться, был так тронут этим выражением нежности и дружбы, что залился слезами.

— Франсуа, мой милый Франсуа, почему ты плачешь? — спросила Христина, нежно сжимая его в объятиях. — Ну, скажи мне, голубчик, о чем ты? Что с тобой?

— Мне очень грустно расставаться с моей няней, — откровенно ответил он, — но я рад, что она будет жить у тебя. Она тебя полюбит, вы будете счастливы, так же счастливы, как мы были с ней.

— Но тогда… Зачем же ты отпустил ее? — с удивлением спросила Христина.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива, — ответил Франсуа, — я боялся, что к тебе поступит новая Минна.

Христина еще крепче обняла своего друга и несколько минут от волнения не могла говорить. Наконец, дрожащим голосом она сказала:

— Франсуа, мой хороший Франсуа, какой ты добрый, славный, как я тебя люблю! Право, мне кажется, что я тебя люблю больше всех на свете. И как мне грустно, мой бедненький, что ты печалишься из-за меня.

И Христина тоже расплакалась. Изабелла всеми силами старалась утешить обоих детей, и вскоре ей это удалось. Через полчаса Франсуа нужно было уйти. Христина попросила Изабеллу проводить его до дома де Нансе, но было уже поздно.

Следовало начинать сборы для поездки в усадьбу семьи Гибер.

— Ну, ничего, — сказала Христина своему другу, ведь через два часа мы с тобой увидимся. Ты увидишь и твою нянечку: мама сказала, что меня отвезут домой в девять часов и что за мной приедет наша добрая Изабелла.

Дети простились, Франсуа уехал с Паоло и слугой. Он совсем утешился, думая о том, что скоро увидит Христину и Изабеллу.

Изабелла принялась одевать свою новую воспитанницу. Она не бранила ее, не дергала, не вырывала у нее волос и, конечно, причесала и одела лучше, чем, бывало, Минна. Христина горячо поблагодарила няню, поцеловала ее, еще раз повторила, как она счастлива, что теперь будет постоянно с нею, и побежала к матери. Но в ту минуту, как она отворяла дверь детской, в комнату вошел ее отец. Увидев девочку, он с изумлением остановился и сказал:

— Как, ты уже готова? Кто помог тебе одеться? И так красиво причесал?

— Моя няня, папочка. Это она меня одела и причесала.

— Какая няня? Откуда она взялась? Что все это значит?

«Опять какая-нибудь глупая выдумка моей жены», — подумал он, но не сказал этого вслух.

— Мне рекомендовали одну няню, и я жду, что она приедет после завтрака. Мне очень жаль, — продолжал он, обращаясь к Изабелле, — что вы поселились у нас без моего ведома, однако я не могу поручить мою дочь неизвестной особе, и прошу вас не считать, что вы служите у меня в доме.

-- Я не могу поручить мою дочь неизвестной особе, и прошу вас не считать, что вы служите у меня в доме.

— По словам вашей супруги, я думала, что вы будете довольны, если я с сегодняшнего же дня поселюсь у вас. Но раз вам неприятно, что я здесь, — я уеду. Позвольте только собрать мои вещи, которые я спрятала в шкаф, — покраснела Изабелла.

Ее спокойный и вежливый голос, ее приличные манеры поразили Дезорма. Он немного смутился и сказал с маленькой запинкой:

— Ну, конечно, я не тороплю вас, я не хочу ничем вас обидеть, если вам угодно, вы можете даже переночевать у нас.

— Очень благодарна вам, — ответила Изабелла, — я лучше вернусь домой. Ну, значит, прощай, моя бедная Христиночка. Поверь, мне очень грустно расставаться с тобой.

Христина залилась слезами, бросилась на шею Изабелле и стала целовать ее.

Дезорм с удивлением заметил, что и няня сильно взволнована. Наконец девочка громко и горячо сказала:

— Скажите моему милому Франсуа, что мне ужасно тяжело, что мне ничего не хочется, ничто не нравится.

— Ах, Христина, ты сама не знаешь, что говоришь, — начал Дезорм. — Как можешь ты так плакать и рыдать лишь потому, потому что я не хочу оставить здесь незнакомую мне няню, которую не знает решительно никто. Ведь она, мне кажется, пробыла здесь всего несколько мгновений…

Христина хотела ответить, но не могла выговорить ни слова. Изабелла ловко сложила вещи, вынув их из шкафа, в последний раз поцеловала Христину и поднялась, чтобы уйти:

— Завтра я пришлю за сундуком, может быть, вы позволите мне оставить его здесь? Впрочем, если он вас стесняет, я попрошу господина де Нансе тотчас же прислать за ним.

— Как, вы знаете де Нансе? — спросил Дезорм.

— Да, я жила у него.

— Так, значит, вы… Но разве он не дал вам письма ко мне? — спросил Дезорм.

— Нет, — ответила Изабелла. — Господин де Нансе дал мне письмо к вашей супруге, и она тотчас же попросила меня переехать в ваш дом. Но, уверяю вас, мне очень жаль, что я приехала сюда. Если бы я могла ожидать того, что случилось, я ни за что не согласилась бы на просьбу Франсуа.

— Ах, Боже мой, — поспешно сказал Дезорм, — ведь я же никак не думал, что вы именно та особа, которую де Нансе должен был прислать к нам. Я не знал и того, что вы говорили с моей женой. Останьтесь, пожалуйста, очень прошу вас, останьтесь.

— Извините, но я не сделаю этого, — сказала Изабелла. — В вашем доме со мной могут случиться и другие подобные неприятности, а я не хочу подвергать себя им. Господин де Нансе обращался со мной крайне вежливо, и я привыкла к этому. Резкие слова и недоверие обижают меня. Ну, прощай же еще раз, моя бедная Христина. Пусть Господь охраняет тебя. Мы с Франсуа будем постоянно молиться о тебе.

Сказав это, Изабелла вежливо поклонилась Дезорму и вышла из комнаты. Христина бросилась в кресло, закрыла лицо руками и расплакалась еще сильнее. В таком виде она не могла ехать на обед к Гибер.

Дезорм, досадуя на собственную опрометчивость, постоял, подумал, потом, не обращая внимания на Христину, прошел в комнату жены.

Каролина была уже одета и нанизывала на руки кольца и браслеты.

— Ты пригласила к нам няню только что? — спросил он.

— Нет, я сговорилась с ней вчера, и она собиралась приехать сегодня.

— Почему же ты не сказала мне об этом?

— Потому что я сама должна выбирать нянь и так далее! Ведь ты ничего не понимаешь в этом, и я не обязана спрашивать у тебя позволения поступать так, как я нахожу нужным.

— Твоя скрытность, — заметил Дезорм, — причинила нам множество неприятностей. Подумай только, я не знал этой няни и отказал ей.

— Ты ей отказал? — воскликнула пораженная Каролина. — Да ты безумец! Я никогда не найду такой верной и хорошей женщины, как эта Изабелла. С ней Христина была бы вполне счастлива. Беги же, останови ее, скажи, чтобы она пришла поговорить со мной!

— Слишком поздно, видишь ли, она… она уже ушла… — с запинкой ответил Дезорм.

— Ушла! — в сердцах сказала Каролина. — Это уж слишком! Это прямо-таки глупо. Ты сделал зло Христине, которую будто бы так любишь. Ты поступил грубо со мной, ты оскорбил эту бедную женщину, прекрасную няню. В конце концов, это невежливо по отношению к де Нансе, рекомендовавшему ее мне.

— Я в полном отчаянии, Каролина, — сказал Дезорм, — право…

Жена перебила его, заметив:

— Нечего отчаиваться, печалиться и сожалеть, когда глупое дело уже сделано. Нам пора ехать на обед. Бригита, сходите, пожалуйста, за Христиной.

Через пять минут девочка вошла. Ее глаза и нос покраснели и распухли, волосы растрепались, нарядное платье смялось.

— В каком ты виде! — возмутилась ее мать. — Что случилось? Почему ты в таком виде? Тебе нельзя так ехать к Гиберам. Тебя нужно вновь причесать и переодеть. Пойди к няне.

— Няня уехала, — сказала Христина, и по ее щекам снова покатились крупные слезы.

— Ах, правда, я и забыла! Ну тогда поезжай так, как есть, — махнула рукой Каролина.

— Ее нельзя взять, — заметил Дезорм. — Она вся в слезах, с растрепанными волосами, в смятом платье.

— Ах, молчи, пожалуйста, и не мешай мне, — резко сказала мужу Каролина. Обратившись к Христине, она прибавила: — Пойдем, дитя. Я отлично знаю, что нужно сделать.

Каролина Дезорм оттолкнула мужа, села в коляску, посадила дочь рядом с собой и сказала кучеру:

— К господину де Нансе!

— Как? — спросил ее Дезорм. — Ты не хочешь дождаться меня? Ты едешь к де Нансе? Зачем? Что ты хочешь делать? Ведь это же смешно!..

— Я отлично знаю, что нужно делать, — ответила она. — Не то, что ты. Ты сам не знаешь, чего хочешь. Трогайте, Даниель.

Коляска быстро покатилась по гладкой дороге, а на крыльце большого дома стоял изумленный и очень недовольный Дезорм.

Через полчаса он приказал запрячь лошадь в небольшой шарабан и тоже поехал из Орма.

Глава XII. Каролина поправляет дело

Каролина подъехала к крыльцу дома де Нансе как раз в то мгновение, когда подавали его экипаж. Сам хозяин усадьбы стоял у подъезда и очень удивился, увидев Каролину Дезорм и Христину.

— Пожалуйста, пожалуйста, милый сосед, погодите мгновение, — быстро заговорила Каролина. — Где Изабелла? Я должна поговорить с ней. Мой муж сделал большую глупость… Это ничего, это с ним часто случается. Он не знал Изабеллу, принял ее за какую-то искательницу приключений и отказал ей. Он не знал, что я уже виделась и сговорилась с няней. Ему это очень неприятно и досадно, я глубоко огорчена, Христина в полном отчаянии. Мне непременно нужно видеть Изабеллу и отвезти ее обратно в Орм.

— Говоря откровенно, — сказал де Нансе, — я думаю, вам вряд ли удастся вернуть ее. Она, вероятно, очень обижена обращением с нею вашего супруга, она еще не вернулась, так как идет пешком и, вероятно, будет здесь лишь через четверть часа.

— Ну так я дождусь ее. Я не могу уехать, не устроив этого дела.

Раздосадованный де Нансе вежливо подал взбалмошной Каролине руку и проводил ее в гостиную. Там уже был Франсуа. Увидев Христину, мальчик вскрикнул от радости, но, заметив ее красные глаза и заплаканное личико, остановился в изумлении:

— Что с тобой, Христиночка? Почему ты плачешь? Почему ты здесь? Что случилось?

— Твоя няня уехала, — снова заплакала Христина.

— Нянечка уехала? Уехала?

— Папа отослал ее от нас.

— Отослал? Ах, моя бедная няня, — проговорил Франсуа. — Почему же?

— Он ее не знал, — вздохнула Христина.

Франсуа молчал, ему было приятно думать, что няня снова вернется к нему, но вместе с тем его печалила грусть Христины. Он сам не знал, чего ему следовало желать, о чем сожалеть.

В это время Каролина старалась объяснить де Нансе все, как было, она говорила о неловкости своего мужа, о его необдуманной поспешности и так далее, де Нансе сидел с задумчивым лицом, он не знал, нужно ли ему вместе с Каролиной обвинять Дезорма или стараться защитить его, а потому не говорил ни слова. Вдруг он увидел, что мимо окна по двору прошла Изабелла. Франсуа и Христина бросились к няне.

Каролина Дезорм закричала детям:

— Приведите ее сюда, приведите!

Франсуа и Христина силой заставили Изабеллу войти в гостиную. Каролина подбежала к ней.

— Моя дорогая Изабелла, — начала она, — я приехала за вами. Вы непременно вернетесь ко мне! Мой муж поступил бессмысленно, он не знал, кто вы, ему непременно хотелось, чтобы к нам поступила Изабелла, няня Франсуа де Нансе. Значит, вы видите, он отказал вам для того, чтобы вы могли поступить в наш дом. Поэтому он и был груб и невежлив. Только, пожалуйста, не обращайте на это внимания, ему самому стыдно. Он сожалеет о том, что сделал, Христина плачет не переставая. Все опечалены, все расстроены. Неправда ли, вы вернетесь к нам? Вернетесь, вернетесь, я знаю!

— Господин Дезорм так говорил со мною, что это глубоко огорчило меня, — нахмурилась Изабелла. — Мне страшно поступать в ваш дом, я боюсь, что подобные сцены могут повториться.

— Не бойтесь, никогда не случится ничего подобного, добрая, милая Изабелла. Верьте мне и не беспокойтесь о будущем. Я запрещу мужу говорить с вами, никогда никто не сделает вам никакого замечания, как бы вы ни поступали. Христина всегда во всем будет слушаться вас.

— Да, да, всегда! — закричала Христина, бросаясь на шею Изабелле.

— Нянечка, пожалуйста, не отказывайся, — обнимая Изабеллу, прошептал Франсуа.

— Дорогие мои дети, — проговорила няня. — Я готова забыть о случившемся, но согласится ли господин Дезорм в будущем обращаться со мною так вежливо, как я привыкла в доме господина де Нансе?

— Да, да, не беспокойтесь, — поспешно заверила ее Каролина, радуясь, что все оканчивается к общему удовольствию. — Я вам отвечаю за него, моя дорогая Изабелла! Он совсем не занимается Христиной, и вы никогда не будете встречать его. Уж, право, не знаю, что это случилось с ним сегодня.

— Раз вы, сударыня, желаете доверить мне Христину, я согласна вернуться в ваш дом. Но Христина растрепалась и ее платье в полном беспорядке. Она не может в таком виде обедать у чужих людей.

— Ничего, — с улыбкой заметила Каролина. — Поезжайте с нами и как-нибудь приведите ее в порядок. Это можно сделать в усадьбе Гибер… Или вот что: причешите ей волосы по дороге. Ну, едем же, едем. Мы уже и так опоздали. Сосед, — прибавила она, обращаясь к де Нансе, — садитесь в мою коляску, а дети и Изабелла поедут сзади в вашей.

Это предложение не особенно понравилось де Нансе, но вежливый человек не решился отказать Каролине, подал ей руку и сел в ее экипаж. Изабелла и дети отправились в коляске де Нансе.

В усадьбу Гибер они приехали довольно поздно, но все же поспели к обеду. Через несколько мгновений после них явился Дезорм. Он потерял много времени, так как сделал круг, чтобы заехать в имение де Нансе и объясниться с ним и с бывшей няней Франсуа. Но там Дезорм не застал никого, все уже уехали, и он сам направился в усадьбу Гибер. После того как отец Христины поздоровался с хозяевами и обменялся с ними несколькими словами, он быстро подошел к де Нансе и стал искренне и добродушно извиняться перед ним за то, что так невежливо поступил с няней, которую сосед ему рекомендовал.

— Я ее не знал в лицо, — говорил он, — а жена не сказала мне, что уже пригласила ее к нам. Ведь ее-то именно мне и хотелось взять к Христине, я ждал ее с минуты на минуту. Увидев незнакомую женщину, я испугался какой-нибудь новой необдуманной выходки со стороны моей жены. Несколько лет тому назад она взяла Минну без всякой рекомендации и не спросив о ней никого. Теперь я побоялся, что к нам попадет опять такая же бонна или няня. Мне очень неловко за свою оплошность, я прошу вас помирить меня с Изабеллой и уговорить ее поступить в мой дом, так как уверен, что Христина будет счастлива с нею.

— Но ваша супруга приехала ко мне и уже устроила все. Изабелла снова поступила к Христине, она здесь вместе с детьми.

— От души благодарю вас, — с чувством сказал Дезорм. — Я так рад, что все устроилось!

Вошел слуга и доложил, что обед подан. Дезорм оставил де Нансе и подал руку Жизели де Сибран. Все разместились вокруг стола. Дети обедали отдельно в маленькой гостиной рядом. Юные Сибран и Гибер насмешливо посматривали на Франсуа и на Христину: у обоих были красные распухшие глаза, не нравился им и наряд Христины, потому что ее платье было все еще несколько смято.

— Почему Минна так плохо одела и причесала тебя, Христина? — спросила ее Габриель Семиан.

— У меня больше нет Минны, — отозвалась Христина.

— Нет Минны? — удивилась Габриель. — Как я рада за тебя! Почему же она уехала от вас?

— Папа прогнал ее, — простодушно ответила Христина.

— Прогнал? — вступил в разговор Бернар. — Расскажи-ка нам, что случилось, Христина. Это, должно быть, прелюбопытная история.

— Не послал ли он за ней свору своих собак? — спросила Елена.

— Да, — насмешливо прибавил Морис, — свору, состоящую из сторожевой собаки и таксы.

— Я ничего не буду рассказывать вам, — рассердилась Христина. — Не хочу говорить с вами, потому что вы смеетесь над папочкой и его собаками.

— Пожалуйста, не сердись, милая Христина, расскажи нам все, — попросила Сесиль.

— Нет, я расскажу только Бернару и Габриели после обеда, — ответила Христина. — Вам остальным — ровно ничего.

— Это все ты виноват, Морис, — заметила Сесиль, — ты всегда говоришь что-нибудь неприятное и злое.

— Я ничего особенного не сказал, — возразил мальчик, — спроси об этом Рыцаря печального образа.

— Кого вы так называете? — поинтересовалась Христина.

— Да твоего рыцаря, — ответил он, — такого же растрепанного, как ты, с такими же красными и заплаканными глазами, как у тебя. Право, можно подумать, что вас обоих хорошенько наказали!

— Наказывают только таких недобрых и нехороших детей, как вы, таких невоспитанных и грубых мальчиков, — ответила Христина. — Франсуа добр, и, если у него покраснели глаза, так это потому, что он проявил участие ко мне и своей няне. Если у него грустное лицо, то опять-таки потому, что он добр. Его печальное и кроткое выражение в тысячу раз лучше, чем лица глупые и злые.

— Конечно, — насмешливо подхватил Адольф, — кроме того, он так строен, так высок и хорошо сложен!

— Погодите, когда ему минет двадцать лет, мы еще посмотрим, кто из вас окажется выше ростом и красивее! — сказала, краснея, как пион, Христина.

Морис расхохотался:

— Что за глупости! Ждать восемь лет! Зачем? Почему?

Христина вспыхнула. Раздраженная девочка хотела резко ответить Морису, но Франсуа остановил ее:

— Оставь их, Христиночка, пусть они говорят, что им вздумается, не сердись, не защищай меня. Какое зло могут они мне сделать? Никакого, решительно никакого. А себе они приносят вред, так как показываются в очень непривлекательном виде. Ты видишь, они сами отплачивают себе за нас с тобой.

— Молодчина, Франсуа, — похвалил Бернар. — Хорошо ты их срезал! Ты отлично умеешь защищаться от злых языков.

— Ты ошибаешься, Бернар, — возразил маленький горбун, — я не защищаюсь, потому что не считаю, что они на меня напали. Я только хочу успокоить Христину, которая готова наговорить лишнего.

Бернар, Габриель и обе сестры Гибер стали посмеиваться над Морисом и Адольфом и над их злыми выходками, мальчики не знали, что ответить Христине и Франсуа. Так проходил обед. Подали десерт. Желая скрыть свое смущение, Морис и Адольф накинулись на фрукты и сладости и ели столько, что почувствовали себя дурно.

Остальные дети заметили это и снова принялись их дразнить.

— Право, можно подумать, что дома вас не кормят, — насмешливо произнесла Елена Гибер.

— Или что родители никогда не дают вам ничего вкусного, — подхватила ее сестра.

— Я думаю, вы заболеете, — заметил Бернард.

— И никто, конечно, тогда вас не пожалеет, — в заключение сказала Габриель.

Смущенные и пристыженные мальчики краснели и молчали. Обед окончился. Все встали из-за стола. И дети, и взрослые отправились в сад. Дети принялись играть и бегать, только Морис и Адольф остались в гостиной, полулежа в креслах. Они еще раньше сговорились взять несколько папирос, которые, как они видели, лежали на камине, и покурить, оставшись одни в комнате. Их отец и мать запрещали им курить, но они привыкли не слушаться родителей и ускользнули так, что взрослые их не заметили.

Глава XIII. Пожар и несчастье

Де Гибер предложил обществу покататься на лодке, пересечь пруд, извилистый, как река, и имевший в длину около версты, затем выйти на другой берег и там повеселиться на деревенском балу, устроенном по случаю свадьбы одной из дочерей его фермера.

Разместились в двух лодках, детям наказали сидеть смирно, мужчины взялись за весла. Де Нансе посадил с собою рядом Франсуа, Христина поместилась между Франсуа и своей кузиной Габриель.

Когда все вышли на берег, свадьба была в полном разгаре. Слышалось пение, многие танцевали, все были очень веселы. Елену и Сесиль Гибер, Габриель и Христину тут же пригласили на танец местные жители. Бернар позвал танцевать одну из девочек, бывших на свадьбе. Но веселились не одни дети, маменьки и папеньки тоже закружились среди крестьян. Все были так веселы и оживленны, что никто не заметил отсутствия Мориса и Адольфа. Около девяти часов де Нансе заговорил о возвращении.

— Еще слишком рано, — капризно сказала Каролина Дезорм.

— Уже девять часов, соседка, и, мне кажется, нашим детям пора домой. Вечер прошел отлично и весело, однако пора окончить его.

— Ах, какая скука! Вечно приходится думать о детях. Из-за них мы отказываемся от всех удовольствий, они, право, всему мешают. Правда?

— Не согласен с вами, соседка. Я люблю бывать с детьми, в них наша радость, наше счастье. И я привык отказываться от некоторых легкомысленных удовольствий. Поверьте мне, удовольствие проходит, счастье остается.

— Ах, что вы говорите? Уверяю вас, без детей гораздо веселее. Вот и теперь было так приятно танцевать, а тут нужно думать о возвращении домой!

Темнело. Де Гибер приказал зажечь фонарики на лодках. Они были сделаны из разноцветного стекла и висели, как люстры, на носах и на кормах лодок. Все общество разместилось, и лодки заскользили по тихому пруду.

Только теперь Жизель и Жан Сибран обнаружили, что с ними нет ни Мориса, ни Адольфа. Елена Гибер объяснила встревоженным родителям, что мальчики ели слишком много сладостей и почувствовали себя не вполне хорошо.

Лодки прошли около четверти пути, когда на одном повороте, с которого открывался вид на помещичий дом, все увидели пламя, которое красными языками вздымалось к небу, бросая на воду зловещий багровый отсвет. Стали присматриваться, что могло гореть, и вдруг с ужасом поняли, что огонь вырывается из окон дома Гибер.

Гребцы налегли на весла, но, когда лодки пристали к пристани, пламя уже охватило более половины здания. Де Нансе попросил дам и детей остаться на берегу, взял с Франсуа обещание не идти за ним, и вместе с остальными мужчинами побежал к пылающему дому.

Слуги растерялись и бегали взад и вперед, все они кричали, давали друг другу советы, никто толком не знал, что предпринять. Де Сибран страшно тревожился о своих сыновьях. Он громко звал их, искал повсюду, никто ему не ответил. Донельзя перепуганные слуги не обращали внимания на его вопросы и ничего не могли сказать о мальчиках. Гибер же старался спасти только бумаги и драгоценности.

Из окон выбрасывали всевозможные вещи, не заботясь о том, сломаются ли они или нет, не думая также, что они могут убить того, кто очутится в это время под ними.

К несчастью, в поместье Жака Гибера не имелось пожарного насоса, ведер же было слишком мало, чтобы сделать цепь, то есть длинным рядом непрерывно передавать их из рук в руки и таким образом заливать пожар. Никто не распоряжался. По мере того как огонь разгорался все ярче, смятение и беспорядок увеличивались. К счастью, удалось спасти все ценное: деньги, серебро, драгоценные вещи, картины, белье, бронзу, библиотеку, зато мебель, драпировки и зеркала погибли. Де Гибер все еще усердно старался спасти то, до чего не добрался огонь.

Жан Сибран в полном отчаянии продолжал искать своих мальчиков и звал их тревожным голосом, де Нансе расспрашивал слуг, что случилось с Морисом и Адольфом и куда они могли уйти.

— Они, вероятно, в парке, барин, — ответил ему один из слуг, — все думают, что они нечаянно подожгли гостиную, в которой сидели, и, заметив беду, убежали. Когда начался пожар, в гостиной не нашли никого. Ведь они были в самом нижнем этаже, а потому, конечно, могли убежать без малейшего затруднения.

Де Нансе успокоился относительно судьбы мальчиков. Видя, что он ничем не может помочь Жаку, добрый человек вернулся к дамам и детям, желая успокоить Франсуа, который тревожился за него. Хотелось ему также утешить и бедную Жизель де Сибран, которая думала о своих мальчиках и приходила в полное отчаяние.

Оставшиеся встретили де Нансе радостным криком. Франсуа бросился ему на шею. Отец нежно поцеловал мальчика и вдруг в эту минуту почувствовал, что кто-то прижался губами к его руке. Подле него стояла Христина, но он не сразу заметил ее в темноте. Увидев наконец девочку, он обнял ее и поцеловал так же горячо, как Франсуа. После этого он пошел отыскивать Жизель де Сибран.

Она, обессилев от печали, сидела под деревом и горько плакала, закрыв лицо руками.

— Дети, дети мои! — произнесла она срывающимся голосом.

— Кажется, они с вашим супругом, — ответил де Нансе, — и, конечно, скоро вернутся и успокоят вас.

— Слава Богу! Значит, они в безопасности? Вы их видели? Где они?

— Не могу вам этого сказать. Все мы были так заняты, что не могли заниматься подробностями, но я расспросил лакея и из его слов понял, что мальчики в полной безопасности. Если даже они очутились среди огня, с ними ничего не могло случиться в нижнем этаже в пяти футах от земли.

— Да, вы правы, — вздохнула женщина, — но все-таки пожар — ужасная вещь. Помоги вам Боже за хорошие вести, которые вы принесли мне и которые мой муж…

Раздирающий душу крик, полный ужаса и отчаяния, сорвался с ее губ. На чердаке высокого дома появились два бледных испуганных лица, освещенные пламенем: Морис и Адольф отчаянно звали на помощь. Де Сибран, Дезорм и слуги стояли внизу. Вопль ужаса ответил на крики детей. Де Сибран упал на землю. Дезорм, сжимая руки и широко открывая рот, повторял:

— Боже мой, Боже мой!

Но не двигался с места.

Слуги кричали и метались из стороны в сторону.

Жизель де Сибран вскочила и бросилась по направлению к сыновьям, надеясь спасти их, но упала в глубокий обморок, это помешало ей понять всю бесполезность ее усилий.

— Бедная женщина, бедная, — с глубоким состраданием сказал де Нансе. — Франсуа, оставайся здесь. Я запрещаю тебе двигаться с места. Постараюсь спасти этих несчастных детей…

— Папа, папа, я боюсь за тебя, останься, — закричал Франсуа, сжимая руки.

— Будь спокоен, я не забуду о тебе, дорогое мое дитя, и Бог сохранит нас.

С этими словами он побежал к дому.

— Матрацы, тюфяки, скорее! — закричал он испуганным слугам.

Он так их уговаривал, так толкал, так часто повторял одно и то же приказание, что заставил наконец принести шесть матрацев и разложил их на земле под окном чердака, на котором находились несчастные Морис и Адольф, окруженные дымом и пламенем.

— Прыгайте из окна! — закричал мальчикам де Нансе. — Внизу матрацы. Не бойтесь, смелее!

Морис прыгнул вниз, но, к несчастью, очень неловко, и упал отчасти на матрац, отчасти на мостовую. Де Нансе наклонился, чтобы поднять его и дать место Адольфу, но Адольф, не дав ему времени унести брата, тоже бросился из окна и упал на плечи Мориса. Морис громко вскрикнул и потерял сознание.

Адольф тоже бросился из окна и упал на плечи Мориса.

— Ах, ты, несчастный, — воскликнул де Нансе. — Разве ты не мог подождать минуту?!

— Я задыхался, я горел, — слабым голосом ответил Адольф и начал жалобно стонать, говоря, что его мучают ожоги.

Де Нансе поручил Адольфа слугам, которые отнесли его на ферму, сам же постарался привести в чувство Мориса. Но все его усилия были безуспешны: ударившись о камни мостовой, мальчик разбил себе плечи и спину, его ноги покрывали синяки. Де Нансе приказал как можно скорее привести доктора и в ожидании врачебной помощи уложил Мориса на траву, уговаривая де Сибрана не жаловаться и не плакать, а лучше постараться утешить своих сыновей.

— Ах, моя жена, моя жена! — с отчаянием восклицал Жан.

— Боже, дорогой мой, — сказал де Нансе, — постарайтесь собраться с духом. Вполне понятно, что ваша супруга упала в обморок, но вы обязаны постараться облегчить страдания ваших сыновей, а не плакать и стонать.

— Дети мои, сыновья! Где же они? — спросил де Сибран.

— Они сильно ушиблись и покрыты ожогами. Морис тут недалеко от вас, Адольф на ферме.

— Морис, Морис! — закричал Жан, бросаясь к сыну.

Но мальчик только жалобно застонал.

— Смотрите, не волнуйте его напрасно, — заметил де Нансе. — Дайте ему понюхать уксуса. Намочите ему голову и виски. Только тише, тише! Не трясите его. Положите подле него два тюфяка. Так, теперь постараемся поднять бедняжку и положить его на них.

Де Сибран попросил, чтобы кто-нибудь помог ему перенести Мориса, де Нансе позвал Дезорма, повторил ему все, что следовало делать в ожидании доктора, и вернулся к дамам.

Набрав в шляпу воды, он окропил ею голову и лицо Жизели де Сибран, которая все еще не пришла в сознание, попросив дам продолжать делать то же, пока женщина не очнется. Каролина Дезорм и Тереза Гибер взялись ухаживать за несчастной матерью. Весть о печальном положении Мориса и Адольфа глубоко огорчила и поразила их.

— Почему дом загорелся? — спросил Франсуа. — И где моя нянечка?

— Изабелла, слава Богу, жива и здорова, — ответил ему отец. — Она ухаживает за Адольфом. Ты меня спрашиваешь о причинах пожара? Никто этого не знает. Слуги обедали, в гостиной были только Морис и Адольф. Неизвестно, как и почему огонь вспыхнул в гостиной и каким образом Морис и Адольф очутились на чердаке. Морис еще лежит без памяти, Адольф же только стонет и ничего не говорит. Они оба покрыты ожогами и, вероятно, жестоко страдают.

Пока де Нансе разговаривал с испуганными детьми, Жизель де Сибран пришла в себя. Ей сказали, что ее сыновья спасены, де Нансе же объяснил бедной матери, как благодаря поспешности Адольфа Морис получил такие жестокие ушибы.

— За доктором послано, — прибавил он, — и я думаю, их можно будет без вреда для здоровья доставить в ваш дом.

Ответив еще на несколько тревожных вопросов, которые ему задавали дамы и дети, он уже собирался уйти, но его остановила Тереза Гибер, спросив его, все ли комнаты ее дома сгорели и может ли она со своей семьей поместиться где-нибудь в доме.

— Все, все сгорело, — сказал де Нансе. — Успели спасти только носильное платье и ценные вещи.

— Что же нам делать? — печально проговорила Тереза. — Куда мы пойдем?

— Могу ли я предложить вам временное жилище и попросить вас переехать ко мне? — ответил де Нансе. — Мы с Франсуа занимаем очень маленькую часть дома, все остальные комнаты мы отдали бы в ваше полное распоряжение.

— Благодарю вас, де Нансе, — кивнула Тереза Гибер. — Я глубоко благодарна вам за это предложение, на несколько дней мы переедем к вам и проживем до тех пор, пока найдем себе новое помещение. Я отлично знаю, что мы вас стесним, а потому еще больше благодарна за вашу доброту.

— Я счастлив, что могу хоть немного помочь вам в эту тяжелую минуту.

— Вы нам позволите сегодня же вечером переехать к вам?

— Конечно-конечно, — участливо ответил он. — Я сейчас отправлюсь домой, чтобы сделать необходимые распоряжения. Франсуа, мы скоро поедем, голубчик.

Каролина Дезорм и графиня Семиан проводили бедную Жизель Сибран к ее сыновьям.

— А потом мы все поедем домой. Наши дети, вероятно, донельзя устали, — сказала графиня.

Глава XIV. Счастливые минуты Христины

Дамы прошли к тому месту на лугу, где лежал Морис, подле него был его отец, по-прежнему подавленный несчастьем, а также Дезорм и граф де Семиан.

Морис пришел в себя, и уже мог говорить. Он жаловался на боль от ожогов, на боль в ушибленных ногах, в спине и при каждом движении жалобно стонал. Жизель де Сибран опустилась на колени подле него совершенно молча. На потемневшее от дыма и выражавшее страдание лицо Мориса падали крупные горькие слезы бедной матери.

Она поцеловала его в лоб, потом, молчаливая и неподвижная, села близ него. Вскоре она попросила своих приятельниц оставить ее наедине с сыном и увести остальных детей, после этого ей захотелось, чтобы Мориса отнесли поближе к Адольфу и дали ей возможность быть с обоими больными.

Де Нансе взялся исполнить ее поручение и ушел вместе с Франсуа. Христина ни на минуту не отходила от маленького горбуна, пока Изабелла не позвала свою воспитанницу, чтобы отвести ее к экипажу матери.

Но, когда они появились во дворе, оказалось, что Каролина Дезорм уехала. Не видя ни Изабеллы, ни Христины, ветреная молодая женщина спросила, где они, ей кто-то ответил, что, по всей вероятности, господин Дезорм увез их домой, на этом она и успокоилась. Каролина не стала разыскивать дочь и ее няню и преспокойно укатила в Орм.

Когда Христина увидела, что о ней забыли, она страшно испугалась, но ее тотчас же успокоил де Нансе, ласково сказав ей:

— Не тревожься, Христиночка, я отвезу тебя с Франсуа и Изабеллой в наш дом, ты переночуешь там вместе с няней. Я буду очень рад, что она приедет к нам, я хочу попросить ее помочь приготовить помещение для семьи Гибер.

— Благодарю, благодарю вас, — сказала Христина и стала целовать руку, которую он протянул ей. — Какой вы добрый! Как счастлив Франсуа, и как я рада, что у него такой чудесный папа.

— Спасибо, мой милый папочка, — в свою очередь закричал Франсуа, и его добрые глазки заблестели от радости. — Скорее сядем в экипаж, не то, пожалуй, Христинина мама вернется и увезет ее от нас.

Христина легко вскочила в коляску и уселась подле де Нансе, Франсуа поместился против нее, Изабелла села рядом с ним. Де Нансе улыбался, глядя на встревоженных детей, и, чтобы успокоить их, велел кучеру пустить лошадей крупной рысью.

В Нансе хозяин дома поручил Изабелле поместить Христину в прежнюю маленькую детскую Франсуа, находившуюся рядом с комнатой няни. Радостный мальчик провел Христину в эту маленькую комнатку, нежно поцеловал ее и няню и пошел в свою спальню, находившуюся рядом со спальней де Нансе.

Перед тем как лечь в постель, он долго и горячо молился Богу и от души благодарил его за то, что он дал ему такого доброго отца и милую приятельницу. Франсуа заснул довольный и вполне счастливый. Его не беспокоила мысль о горбе, над которым смеялись люди глупые и жестокие, он отлично понимал, что другие, более умные, справедливые и добрые, не могли видеть ничего смешного в его телесном недостатке.

Между тем де Нансе и не подумал об отдыхе, хотя и сильно устал за этот день. Вместе с Изабеллой и Батильдой он наблюдал, как готовили комнаты для семьи Гибер и их слуг. Поэтому, когда его соседи приехали, все уже было вполне готово. Де Нансе встретил их на крыльце, показал отведенную для них часть дома, сказал, что они могут требовать все, что им понадобится, и быстро ушел к себе, чтобы прервать поток их благодарности. На мгновение он остановился в комнате Франсуа, поцеловал спящего мальчика, в свою очередь поблагодарил Бога за то, что он даровал ему такого хорошего сына, и наконец лег спать.

На следующий день Христина проснулась поздно, и в первую минуту с изумлением рассматривала чужую комнату. Потом она, конечно, вспомнила все, что случилось накануне, и ее сердечко радостно забилось при мысли, что она сейчас снова увидит Франсуа и де Нансе.

Как только Изабелла одела ее и она прочитала утренние молитвы, в комнату вошел Франсуа. Христина подбежала к другу и бросилась ему на шею.

— О, Франсуа, — сказала она, — оставь меня здесь навсегда! Мне так хорошо у вас. Мое сердечко совсем спокойно, точно спит…

— Я был бы доволен, если бы ты навсегда осталась у нас, но твои папа и мама не захотят отдать тебя нам, — заметил мальчик.

— Почему? Они так заняты… Ведь вчера они забыли меня в этом сгоревшем доме.

— Это случилось потому, — ответил Франсуа, — что все были испуганы и поражены пожаром, но они, конечно, пришлют за тобой сейчас же. А пока пойдем со мной, утро я всегда провожу с папой. Я уже сказал ему, что ты придешь пить шоколад с нами. Хочешь?

— Конечно, конечно, мой голубчик Франсуа. Как хорошо, что ты это придумал.

Изабелла с нежностью смотрела на двоих друзей. Франсуа подбежал к няне, поцеловал ее, взял Христину за руку, и дети бегом направились к де Нансе, который в ожидании сына сидел и писал.

— Здравствуй, мой милый, добрый папочка, — сказал Франсуа, обвивая руками его шею.

В ту же минуту кто-то поцеловал де Нансе в другую щеку, и две маленькие ручки обняли его с другой стороны. Он обернулся и увидел Христину.

— Пожалуйста, — сказала она, — позвольте мне навсегда остаться с вами и Франсуа. Мне было бы так хорошо у вас! Я любила бы вас так сильно… так же сильно, как Франсуа. — И ее ручки еще крепче сжали его.

— Мое милое дитя, — сказал де Нансе, — я был бы счастлив, если бы ты жила у нас, но этого нельзя сделать. У тебя есть отец и мать.

Маленькие ручки Христины бессильно упали, ее личико затуманилось.

Де Нансе ласково улыбнулся девочке и нежно поцеловал ее:

— Наш завтрак готов, и всем нам хочется есть. Пойдемте!

Он дал Христине и Франсуа по чашке шоколада, а сам выпил чаю. Дети все время весело разговаривали, их рассуждения забавляли де Нансе, а нежная дружба трогала его. Глядя на девочку, он сожалел, что не может навсегда оставить ее у себя. Франсуа был бы так счастлив от этого. Однако и себе он повторил то же, что сказал ей: «Это невозможно».

Де Нансе позволил детям немного поиграть в саду, потом сказал Христине:

— Я думаю, Христиночка, нужно велеть запрячь коляску и отвезти тебя домой. Твои родители, наверное, беспокоятся о тебе.

— Как! Уже? — в один голос воскликнули дети.

— Да, дети, «уже», но вы скоро увидитесь и будете часто встречаться. Пусть Изабелла водит тебя гулять в нашу сторону, мы же с Франсуа станем выбирать прогулки по дороге к Орму. А потом, разве мы не можем приходить в Орм? Разве ты не можешь навещать твою тетушку графиню де Семиан в то время, когда и мы будем приезжать к ней?

Де Нансе велел заложить лошадей и, когда коляску подали, поместился в ней вместе с Франсуа, Христиной и Изабеллой, через четверть часа все четверо уже были в имении Орм. Дезорм и его жена сидели в гостиной. Увидев входящих, Каролина весело улыбнулась и приветливо сказала, обращаясь к де Нансе:

— Как вы любезны, сосед, и как мило с вашей стороны, что вы сами привезли Христину. Я так и знала, что кто-нибудь доставит ее домой.

— Почему это наш сосед де Нансе привез Христину? Откуда вы приехали с ней? — спросил Дезорм.

— Я приехал от себя.

— Ах, да, Жорж, — заметила Каролина, — обращаясь к мужу, я и забыла тебе сказать, что вчера вечером я оставила Христину на пожаре, так как думала, что ты ее увез. Неудивительно, что я потеряла голову, это был такой ужасный пожар! Но сегодня утром, узнав, что Христины еще нет дома, я решила, что или наш сосед де Нансе или твоя сестра де Семиан взяли ее к себе и привезут к нам.

— Однако, Каролина, ты злоупотребляешь любезностью нашего соседа де Нансе, — попенял ей муж.

— Нисколько, — отмахнулась Каролина, — я вполне уверена, что де Нансе был счастлив оказать мне услугу.

— Эту услугу — да, — ответил де Нансе. — Говорю это вполне искренне и чистосердечно.

— Вот видишь, видишь? — с торжеством воскликнула Каролина. — Ты всегда воображаешь, будто все думают по-твоему… Я вполне уверена, что, если бы мне нужно было отправиться в долгое путешествие и если бы я попросила де Нансе взять на время моего отсутствия Христину к себе, наш сосед с удовольствием сделал бы это.

— Не только с удовольствием, — ответил де Нансе, — а с восторгом. Я был бы счастлив, если бы Христина поселилась у меня в доме.

— Ах, как вы любезны! — заметила Каролина.

— Ах, Каролина, зачем ты делаешь невозможные предположения? — упрекнул жену Дезорм. — Не угодно ли вам позавтракать с нами? — спросил он, обращаясь к де Нансе.

— Благодарю вас, — ответил тот, — но не могу остаться, у меня в доме наши бедные погоревшие соседи, и я еще не видел их сегодня.

Де Нансе посидел немного в гостиной Каролины, потом уехал вместе с Франсуа. Христина осталась с Изабеллой.

Глава XV. Печальные последствия пожара

Некоторое время все шло спокойно, и ни в одном из соседних имений не случалось ничего необыкновенного. Христина почти каждый день виделась с Франсуа, Габриелью и Бернаром — то она бывала у них, то они приезжали в Орм. Франсуа привязывался к Христине все больше и больше, и благодаря тому, что Изабелла старалась как можно чаще видеться со своим прежним воспитанником, дети встречались и во время прогулок, и в имении графа и графини де Семиан. Чтобы повеселить сына, де Нансе теперь постоянно устраивал детские завтраки и маленькие обеды. Это были самые лучшие дни для Христины и Франсуа.

Паоло продолжал давать уроки обоим детям, и его ученики делали замечательные успехи. Каролина Дезорм сначала хотела, чтобы итальянец занимался с Христиной бесплатно, но Жорж Дезорм, который боялся показаться смешным еще больше, чем не угодить жене, стал платить ему, чем прекратил злые толки. Все соседи, за исключением де Нансе и Семиан, давно уже стали подсмеиваться над Каролиной, главное же — над тем, что она думала только о себе и своих удовольствиях, как молоденькая девушка, и не хотела тратить на дочь ни сантима.

Итак, для Христины и Франсуа шла спокойная жизнь. Были счастливы также де Нансе, который жил только радостями сына, и Изабелла, очень полюбившая Христину за ее нежность к Франсуа и за те хорошие стороны характера, которые удалось развить в ней де Нансе. Де Нансе любил маленькую Дезорм как отец и старался воспитывать ее, потому что родители совсем не думали о девочке. Он давал ей добрые и ласковые советы, и она всегда с благодарностью принимала их и старалась следовать им.

Каролина то и дело забывала, что у нее есть дочь. Легкомысленной женщине казалось, будто она очень любит Христину, но мысли о нарядах и удовольствиях так поглощали ее, что она забывала о девочке. Слабый и равнодушный Дезорм временами чувствовал приливы нежности к Христине, но скоро успокаивался, говоря себе, что за ней смотрит разумная и добрая Изабелла, переставал заниматься воспитанием дочери и только старался как можно приятнее провести время.

Таким образом, Дезормы предоставили Изабелле воспитывать Христину как ей вздумается. Благодаря этому умная няня с помощью де Нансе воспитала в ней чувство благочестия и любви к Богу и людям. Она также водила ее к священнику вместе с Франсуа, который в этом году должен был пойти к первому причастию.

С первых же дней поступления Изабеллы к Христине маленькому горбуну и его подруге представился прекрасный случай выказать свое милосердие и доброту по отношению к Морису и Адольфу.

Адольф сильно страдал от ожогов, но в сравнении с тем, что испытывал бедный Морис, все, что он чувствовал, было пустяками. Все тело Мориса покрывали ожоги, и доктор находил еще, что он сильно ушиб себе спину, что его позвонки сместились, а ноги получили сильные повреждения.

В первую же ночь обоих братьев отнесли в дом их родителей и положили в постель. Призванные доктора тотчас же занялись ранеными. Паоло попросил, чтобы ему позволили присутствовать при операции, он пытался дать некоторые советы врачам, которые вправляли Морису вывихнутые суставы и складывали его сломанные кости. Но те лишь посмеялись над советами итальянца и отказались принять их.

Паоло ушел из комнаты больных, печально покачивая своей длинноволосой головой. На следующий день он сказал де Нансе:

— Плохо, плохо Морису! Он быть горбатый, ему ужасно плохо вправить ноги, очень плохо! Они не слушать меня, эти глупые люди!

Операция длилась около получаса, и Морис все время страшно кричал. Когда она была окончена, мальчик не мог шевельнуться из-за повязок, которые сжимали ему ноги и плечи. Приходилось давать ему есть и пить, вытирать лицо, как маленькому ребенку. Избалованный и своевольный мальчик приходил от этого в отчаяние, сердился, кричал, и от волнения ему делалось еще хуже.

В первое время его жизнь была в опасности и к нему никого не пускали, но через месяц де Нансе спросил родителей Мориса, не позволят ли они Франсуа приходить к больному, чтобы немного развлекать и утешать его. Муж и жена Сибран с радостью согласились на это предложение и на следующий же день сказали несчастному, что Франсуа придет к нему.

— Зачем вы согласились? — со стоном спросил Морис. — Он будет в восторге, видя, что я так болен. Мы с Адольфом смеялись над его ростом и горбом, и он, конечно, продолжает сердиться на нас.

— Бедный дружочек, — сказала ему мать, — тебе так скучно и ты так ужасно страдаешь, что мы с твоим папой решили поразвлечь тебя.

— Хорошо развлечение! — пробормотал Морис.

— Приятное времяпрепровождение, — прибавил Адольф.

Несмотря на свое недовольство, они не захотели, чтобы их мать написала письмо Франсуа де Нансе с отказом принять его.

На следующий день приехал маленький горбун. Войдя в комнату больных, он ласково и приветливо поздоровался с ними, но ни Морис, ни Адольф не пошевелились и ничего не ответили ему.

— Вам было очень больно? Еще и теперь больно? — участливо спросил Франсуа.

Не было никакого ответа.

— Мы так горевали, что с вами случилось это несчастье, — продолжал маленький де Нансе. — Папа каждый день присылал спрашивать о вашем здоровье, и, когда мы узнали, что вам стало немножко лучше, я тотчас же попросил позволения навестить вас… Особенно тебя, мой бедный Морис, ведь ты не можешь пошевелиться… Может быть, я утомляю вас? Скажите мне откровенно, и я приду завтра или послезавтра.

Бедному Франсуа было немного неловко, он решительно не знал, нужно ли ему остаться или лучше уйти. Некоторое время мальчик ждал, не заговорят ли с ним больные, но они упорно молчали. Тогда он поднялся с места и сказал:

— До свидания, Морис, до свидания, Адольф, я опять приду к вам вместе с папой и не останусь здесь долго, чтобы не утомлять вас.

Он ушел, ему было грустно, что Морис и Адольф так дурно приняли его, но в добром и великодушном сердечке горбатого мальчика не шевельнулось никакого злого чувства. «Не нужно обижаться на них, — подумал он, — ведь они ужасно несчастны, они очень больны и страдают. Может быть, шум и разговор неприятны им?.. В следующий раз я постараюсь говорить с ними о таких вещах, которые их могут занять».

Христина знала, что ее друг был у Мориса и Адольфа, и на следующий день отправилась к нему, чтобы узнать, как прошло свидание.

— Им все еще очень нехорошо, — ответил Франсуа.

— Они были довольны, что ты к ним пришел? — продолжала расспрашивать Христина.

— Н-не знаю, они мне не сказали этого.

— Они рассказали тебе, почему загорелась гостиная?

— Нет, я не расспрашивал их об этом.

— О чем же вы разговаривали? — с удивлением спросила Христина.

— Да они совсем не разговаривали, говорил я один.

— Боже мой, Боже мой! — проговорила Христина, всплеснув руками. — Разве у них сгорели языки?

Франсуа улыбнулся, сказав:

— Нет, только они все равно молчат.

Христина пристально вгляделась в лицо друга:

— Франсуа, они сказали или сделали что-нибудь очень злое, и ты не хочешь говорить об этом? Ты краснеешь, я вижу, что угадала.

— Да, Христина, — со смехом сказал подошедший к детям де Нансе. — Они не сказали ему ни одного слова, не ответили ему ни «да», ни «нет». Ни один из них даже не посмотрел на него, и Франсуа все-таки хочет вернуться к ним.

— Ты слишком добр, Франсуа, — сказала Христина. — Ты слишком добр. Не правда ли? — обратилась она к де Нансе.

— Нельзя быть слишком добрым, Христиночка, — ответил ей де Нансе, — и мы редко бываем даже достаточно добрыми. Если Франсуа опять пойдет к Морису и Адольфу, он сделает вдвойне доброе дело. Во-первых, отплатит добром за зло; во-вторых, навестит несчастных, жестоко страдающих мальчиков, которым еще долго придется лежать… в особенности Морису. Может быть, его второе посещение тронет их. Если они будут часто видеться с Франсуа, они, возможно, станут лучше.

— Вот это правда, — согласилась Христина. — Когда побудешь с Франсуа и с вами, всегда делаешься немного лучше… Поэтому-то я была бы так рада навсегда поселиться у вас. О, если бы вы согласились взять меня!

— Ах, ты, моя бедняжечка, — сказал де Нансе, целуя ее, — перестань думать о том, что невозможно.

— Когда я буду старая, — продолжала мечтать Христина, — и мне позволят делать все, что я захочу, обязательно перееду к вам и останусь навсегда.

— Ну тогда посмотрим, — улыбнулся де Нансе. — Нам некуда торопиться, время еще есть. А теперь пойди поиграй с Франсуа, я же сяду работать.

— Что же вы делаете? Как вы работаете? — спросила Христина.

— Какая ты любопытная! — заметил де Нансе и прибавил: — Я пишу книгу, которой ты не поймешь.

— Вы думаете? А мне кажется, я пойму. О чем в ней говорится?

— О воспитании детей и о…

— И совсем это не трудно понять, — сказала Христина. — Нужно только делать, как вы, вот и все. Я отлично понимаю, что вы от многого отказываетесь для Франсуа. Я вижу, что для его воспитания вы всегда живете в деревне, что вы знакомитесь только с людьми, которые могут принести ему пользу или доставить удовольствие, что вы позволяете мне так часто мешать и надоедать вам ради Франсуа, что для Франсуа вы учите меня быть доброй, любить Бога и людей, что вы любите меня для Франсуа, что вы…

Де Нансе обнял ее и нежно сказал:

— Довольно, моя дорогая. Ты слишком скромна относительно себя и слишком многое видишь в других отношениях. Правда, сперва я полюбил тебя и стал звать к нам ради Франсуа, но очень скоро полюбил за тебя саму, и после Франсуа тебя я люблю больше всех на свете. Мой мальчик это знает, мы часто говорим о тебе, и оба очень тебя любим.

Христина бросилась ему на шею.

— Ах как все это хорошо! — воскликнула она. — Как я довольна, как я счастлива и как люблю вас! Если бы вы знали только, как мне неприятно говорить вам «господин де Нансе». Мне всегда хочется назвать вас папой.

— Никогда не делай этого, дитя мое, — серьезно сказал де Нансе. — Это было бы нехорошо.

— Почему нехорошо? — удивилась Христина.

— Потому что, делая это, ты точно обвиняла бы своего родного отца. Это значило бы: де Нансе для меня лучше моего настоящего папы, и я его люблю больше, чем родного отца.

— Да ведь это же правда.

— Молчи, Христиночка, молчи. Никогда не говори так.

Христина стояла, не говоря ни слова и прислонившись головой к плечу де Нансе.

— О чем ты думаешь, Христиночка?

— О том, что я стала очень счастлива с тех пор, как узнала вас и Франсуа. Он такой добрый!

Де Нансе улыбнулся и сказал:

— Да, он очень добрый, только смотри, он все-таки, пожалуй, рассердится на тебя, ему уже давно хочется поиграть с тобой, а приходится только стоять и смотреть на нас.

— Тебе скучно, Франсуа? — спросила Христина.

— Ни чуточки, — ответил мальчик. — Я люблю слушать, как ты говоришь папе приятные вещи и как он отвечает тебе.

— Ты пойдешь завтра к Морису?

— Да, конечно, я обещал ему.

— Хочешь, я пойду с тобой?

— Очень хотел бы, если папа проводит тебя.

— Нет, — сказал де Нансе, — я тебя не возьму.

— Почему? — спросила Христина.

— У меня есть на то свои причины, — ответил он, — и тебе незачем знать о них.

— Ведь я хотела идти только, чтобы Франсуа не было слишком скучно. Ведь я их терпеть не могу… То есть… не очень люблю, — поправилась она.

— Хорошо, что ты поправилась, — заметил де Нансе, — недобро и нехорошо ненавидеть кого бы то ни было. Ну, а теперь, дети мои, уходите, вы мешаете мне писать.

Франсуа и Христина побежали к Изабелле и принялись играть подле нее. Скоро пришел Паоло Перонни и позвал Франсуа заниматься. Детям пришлось проститься до следующего дня.

Глава XVI. Перемены в Морисе

На следующий день, еще до появления Христины, которая обыкновенно приходила около трех часов, окончив уроки с Паоло, Франсуа вместе с отцом отправился в усадьбу Сибран. Как и накануне, мальчик один прошел во второй этаж в комнату Мориса и Адольфа, которые очень удивились, снова увидев его. Лицо Мориса вспыхнуло, и он, казалось, хотел заговорить, но не произнес ни слова.

— Здравствуй, Морис, здравствуй, Адольф, — сказал Франсуа. — Надеюсь, сегодня вам немного лучше? Вы оба не такие бледные, как вчера, и ваши глаза живее. Я не останусь у вас долго… как вчера. Я вам расскажу только, что семья Гибер завтра переедет в Аржентан. Там они нашли очень симпатичный дом, а их усадьбу будут перестраивать. Кажется, они ничего не потеряют, потому что из страхового общества им выдадут много денег. Ну, до свидания, мой бедный Морис, до свидания, Адольф! Я постоянно молюсь о вашем исцелении.

Франсуа дружески кивнул им головой и пошел к двери.

— Франсуа, — слабым голосом позвал Морис.

Маленький де Нансе быстро подошел к его постели.

— Прости меня, Франсуа, — сказал Морис. — Прости Адольфа. Ты добрый, хороший, очень хороший. А мы были злы, особенно я. Как я наказан, Франсуа! Если бы ты знал, как все у меня болит. И постоянно, все время. Все эти повязки, все эти тиски так жмут меня, не дают двинуться, у меня нет ни минуты отдыха.

— Бедный мой Морис, — сердечно произнес Франсуа. — Как ужасно, что случилось это страшное несчастье! Мне грустно, страшно грустно, что я не в силах тебе помочь. Но если бы я мог хоть немножко развлечь тебя и Адольфа, я бы каждый день приходил к вам.

— Приходи, добрый, славный Франсуа, — попросил Морис. — Приходи каждый день и сиди у нас подольше.

— Ну, значит, до завтра, мой милый Морис, до завтра, Адольф!

Едва он вышел, как печальные глаза Мориса обратились к Адольфу.

— Почему ты ничего не сказал ему? — спросил он брата. — Неужели тебя не тронула доброта славного Франсуа, с которым мы обращались так дурно? Ведь еще третьего дня мы грубо молчали, когда он пришел, между тем, несмотря на нашу невежливость, он хочет продолжать бывать у нас.

— Я ненавижу этого гадкого горбуна, — заявил Адольф, — все горбатые злы, ты прежде сам говорил это.

— Я говорил необдуманно и дурно, — заметил Морис. — Франсуа очень добр.

— Разве можно сказать, какой он, — продолжал Адольф, — злой или добрый?

— То, что он делает для нас, доказывает, что он добр. Пожалуйста, если Франсуа придет к нам завтра, будь с ним повежливее и скажи ему хоть несколько слов.

Адольф ничего не ответил. Усталый Морис тоже замолчал.

По дороге домой Франсуа радостно пересказал отцу все, что ему говорил Морис. Де Нансе тоже был доволен и заметил сыну, что доброта и снисходительность всегда сильнее суровости и строгости.

— Продолжай свое доброе дело, дружочек, — прибавил он, — может быть, Морис совсем исправится. Право, самое высшее счастье сделать злого добрым.

Христина пришла в восторг, узнав обо всем, и принялась упрашивать Франсуа постараться смягчить также и Адольфа.

Франсуа каждый день бывал у больных мальчиков. Через месяц Адольф поправился от ожогов, но, несмотря на просьбы Мориса, несмотря на неисчерпаемую доброту Франсуа, он не смягчился к маленькому де Нансе, доброта и приветливость горбатого мальчика не тронули его. Бедный Морис, пораженный великодушием Франсуа, напротив, стал терпеливее и мягче и с каждым днем покорялся своей судьбе все больше и больше. Через два месяца доктор позволил ему встать.

Но едва бедняжка поднялся с постели, тотчас же от слабости опустился на прежнее место. Вторая, более счастливая попытка, позволила ему удержаться на ногах. Он повернулся к зеркалу и пришел в ужас: Морис увидел, что его ноги сведены, вывернуты и сильно укорочены, одно плечо выдалось вперед и поднялось выше другого, спина сгорбилась… На лице, ранее скрытом повязками, теперь виднелись пятна и шрамы от ожогов. У Адольфа на лице тоже остались следы, но гораздо менее заметные.

Несчастный Морис громко закричал от ужаса и почти без сил упал на кровать. Жизель Сибран бросилась подле него на колени, закрыв лицо руками, отец быстро вышел из комнаты, чтобы скрыть от сына свое горе.

— Боже мой, Боже мой! — в отчаянии закричал Морис. — Боже, сжалься надо мной, не оставь меня таким, как я теперь! Что со мной будет? Я не хочу жить и видеть, что надо мной насмехаются.

Встав, он снова подошел к зеркалу и заплакал:

— Я страшен, я ужасен! Сам Франсуа испугается меня. Правда, он горбун, но у него прямые, не согнутые ноги и хорошенькое лицо. А я-то, я-то! Мама, мамочка! Помоги, помоги мне. Пожалей меня, спаси…

Жизель подняла заплаканное лицо, снова посмотрела на Мориса, но не могла выговорить ни слова и, боясь лишиться чувств от жалости к сыну, не ответив ему, встала и выбежала вслед за мужем, чтобы плакать вместе с ним.

Морис остался один перед зеркалом. Чем больше он рассматривал свою искалеченную фигуру, тем более ужасной и отталкивающей казалась она ему. На бледном лице шрамы и красные пятна были еще заметнее. От слабости ноги мальчика сгибались. Пока он стоял перед зеркалом, дверь медленно отворилась и в комнату вошел Франсуа. Добрый мальчик всегда боялся чем-нибудь опечалить или обидеть других и потому, хотя и с трудом, но сдержал изумленное восклицание при виде Мориса, он почти не узнал его и скорее догадался, что это он. Сибран быстро повернулся: по выражению лица Франсуа он хотел узнать, что тот почувствовал при виде его. Но на лице горбатого мальчика он увидел только выражение глубокой жалости и искренней нежности.

— Бедный мой Морис, — сказал Франсуа, — бедненький! Какое несчастье. Боже мой, какое ужасное несчастье!

И он нежно обнял и поддержал Мориса, который чуть не лишился сознания. Он усадил его в кресло, сам присел рядом с ним и горько заплакал. Плакал и Морис.

— Ничего, голубчик, — через несколько минут сказал Франсуа, — ничего, ты, может быть, поправишься и станешь таким же, как был прежде. Не теряй надежды. Ты очень слаб и не можешь держаться прямо. Через несколько дней, самое большее — через несколько недель, к тебе вернется прежняя сила и ты выпрямишься.

— Нет, Франсуа, — ответил Морис, — я чувствую, что уже никогда не сделаюсь прямым. А мои ноги? Как они могут поправиться? Они вывернуты и сведены. А плечо? Разве оно может отодвинуться назад и сделаться таким, как было? Посмотри на меня и на себя. Помнишь, как я смеялся над твоим горбом, как я находил его безобразным и мучил тебя этим? Теперь я могу только завидовать твоей наружности. Я никогда не осмелюсь никому показаться, я никогда больше не выйду из своей комнаты…

— И сделаешь худо, мой бедный Морис, — ласково сказал Франсуа. — Ты заболеешь, тебе будет страшно скучно, и твои страдания еще усилятся.

— Ты думаешь, приятно, — проворчал Морис, — видеть, как все смеются и перешептываются между собой, слышать, как маленькие дети кричат: «Горбун, горбун! Смотрите, вон идет горбун!»

Франсуа нежно обнял и поддержал Мориса, который чуть не лишился сознания.

Франсуа улыбнулся кротко и печально:

— Да, тяжело, и я это знаю лучше всех. Тяжело и грустно слышать злые насмешки. Но привыкаешь понемногу, а потом как приятно встретить кого-нибудь доброго, кто жалеет тебя, видеть дружбу, слышать ласковые слова, знать, что тебя любят. Право, Морис, это счастье — награда за тяжесть моего положения.

— Ты мог бы сказать «нашего» положения, — с горечью заметил Морис. — Но я слушаю тебя, и мне становится легче, я не чувствую уже такого отчаяния. И потом, может быть, действительно, со временем я сделаюсь не таким безобразным.

Франсуа долго пробыл у Мориса. Когда он уходил, отчаяние мальчика немного улеглось, он обещал маленькому де Нансе надеяться, подчиняться воле Божией, не волноваться и послушно исполнять все предписания доктора, даже если он велит ему гулять пешком и кататься в экипаже.

Пока Франсуа сидел у Мориса, Адольф не показывался из своей комнаты, он еще не видел брата на ногах. Когда маленький де Нансе ушел, появился Адольф и, увидев ужасную фигуру Мориса, громко воскликнул:

— Какой ты урод, Морис! Что за фигура! Плечи-то, плечи! А ноги? А лицо? Право, мне тебя жаль. Это ужасно!

— Я вижу свое безобразие, Адольф, — печально ответил Морис. — Зачем ты мне говоришь о нем?

— Помнишь, как ты насмехался над Франсуа? — продолжал Адольф. — А ведь теперь ты гораздо, гораздо хуже его. Ах, если бы ты видел себя.

— Я видел себя в зеркале.

— И не испугался? — с любопытством спросил Адольф.

— Не испугался, но плакал… И Франсуа плакал со мной.

— Значит, по-твоему, я тоже должен плакать? — бессердечно спросил Адольф. — Ну уж, извини. Мне, конечно, очень грустно, что с тобой случилось такое несчастье, но я, право, не могу плакать, как ребенок, из-за того, что ты стал калекой.

— Как недобро ты говоришь со мной, Адольф. Франсуа меня утешал, ободрял, а ты ведь мой брат! Тебе следовало бы меня пожалеть, между тем у тебя не нашлось ни слова утешения…

— Франсуа плакал вместе с тобой, потому что он тоже горбатый, — возразил Адольф. — А что же могу я сделать или сказать, скажи, пожалуйста?

— Уйди, Адольф, — нахмурился Морис. — Я хочу остаться один, мне тяжело тебя видеть и мне жаль тебя.

— Меня? Ты очень добр, — заметил Адольф. — Мне грустно, что с тобой случилось несчастье, но не могу же я плакать или умирать от отчаяния? Предоставляю это чувствительному Франсуа. До свидания, я ухожу с папой. Не плачь, мы тебе купим что-нибудь. Через час мы вернемся.

Адольф ушел. Морис в отчаянии сжал руки и стал громко жаловаться на равнодушие и жестокость брата, он сравнил его с Франсуа и невольно спросил себя, почему они так не походят друг на друга. Думая долго и упорно об этом, он наконец понял, что он сам и Адольф слишком любили себя, свои удовольствия и развлечения, между тем как Франсуа любил бедных и несчастных, забывал о себе для других и всегда думал прежде об исполнении обязанностей, а потом уже о развлечениях.

«Я тоже, как Адольф, больше всего любил себя. Нужно поговорить об этом с Франсуа, постараюсь приучиться иначе думать и чувствовать, и тогда, может быть, я стану счастливее», — мысленно сказал себе Морис.

Глава XVII. Счастливая выдумка Каролины

По обыкновению, на следующий день в Нансе пришла Христина, чтобы узнать, как чувствует себя больной. Когда она услышала, до какой степени ожоги и неудачное падение обезобразили Мориса и в каком отчаянии он был, когда к нему пришел Франсуа, слезы набежали на ее глаза. Тем не менее она очень обрадовалась, услышав о втором успехе своего друга.

— Я уверена, — сказала она, — что в конце концов ты сделаешь его превосходным мальчиком. Будет то же, что со мной, ты заставляешь меня делаться лучше из дружбы к тебе. Я просто не знаю, чего бы я не сделала для тебя.

— Конечно, ты не сделала бы ничего дурного, — улыбаясь заметил Франсуа.

— Ну, конечно, нет. Во-первых, потому, что ты не посоветовал бы мне ничего дурного, а потом, потому, что я огорчила бы этим тебя, а также и твоего папу.

— Ах, какая ты славная, Христина! Как жаль, что у бедного Мориса, если он останется калекой, не будет такой доброй маленькой Христины.

— Пусть он подружится с одной из сестер Гибер!

— Да ведь они совсем не похожи на мою Христину…

Дети не могли продолжать разговор, потому что в эту минуту вошел лакей и позвал их к де Нансе. Они тотчас же побежали к нему.

— Ты нас звал, папа? — спросил Франсуа.

— Да, милые дети, — ответил он, — я только что получил записку от госпожи Дезорм, которая просит меня тотчас же явиться к ней с тобой, Франсуа, и с тобой, Христина. Для чего это нужно, я не знаю. Собирайтесь же, дети, мы пойдем пешком через луга.

Через пять минут Франсуа, Христина и Изабелла были готовы, де Нансе и Изабелла шли позади. «Чего хочет от меня эта странная, незлая, но такая взбалмошная женщина? Она всегда придумывает до того нелепые вещи, что я боюсь чего-нибудь неприятного для моей маленькой Христины… а следовательно, и для моего голубчика Франсуа, — думал он. — Впрочем, мы это скоро узнаем».

Мысли де Нансе были прерваны: Каролина уже шла ему навстречу. Она не могла терпеливо дожидаться дома и теперь бежала, делая уморительные прыжки, точно двенадцатилетняя девочка, по дороге она то срывала цветок, то принималась ловить бабочку, скакала на одной ножке, подпрыгивала, хлопала в ладоши.

— Скорее, скорее, идите сюда, сосед де Нансе! — кричала она. — Я хочу рассказать вам приятную, удивительную новость. Мой муж купил дом в Париже! Чудесный дом. Я буду давать балы, устраивать концерты… Впрочем, нет, не концерты. Музыка — такая скука… Лучше живые картины. И вы будете стоять в картине. Вы исполните роль царя Ассура, я буду царицей Эсфирью, мой муж — Мардохей [Все названные — герои Библейского мифа «Пир у Эсфири»]. Ха-ха-ха! Какой смешной будет Жорж в костюме Мардохея, с длинной белой бородой. Неправда ли, это будет весело?

— Вероятно, очень весело, — серьезно ответил де Нансе. — Но ведь не для того же, чтобы рассказать мне все это, вы позвали меня с детьми?

— Для этого, для этого! — быстро закивала головой Каролина. — Я хотела предложить вам снять квартиру в моем новом доме. Например, в нижнем этаже, я отдам вам ее за десять тысяч франков в год. Но с одним условием: в дни приемов мы будем ужинать в вашей столовой.

— Извините, соседка, но это невозможно, — покачал головой де Нансе. — Во-первых, я совсем не собираюсь участвовать в живых картинах; во-вторых, зимой я живу в деревне с моим сыном.

— В деревне? — подняла брови Каролина. — Как жаль! Я так хорошо все придумала. Вы были бы таким прекрасным Ассуром!

Де Нансе невольно улыбнулся. Новая затея взбалмошной Каролины показалась ему до того смешной, что он, желая показать, как все это несообразно, сказал ей:

— Пригласите Паоло, соседка, пусть он отпустит себе бороду и усы, тогда он будет отличным Ассуром.

— Вы думаете? — задумалась Каролина. — Ведь это мысль! Когда вы вернетесь домой, пришлите ко мне Паоло. Ну, до свидания, милый сосед. Завтра я уезжаю. Христина, простись со своими друзьями, завтра мы уедем.

Христина заплакала:

— Франсуа, мой милый Франсуа, я не хочу, я не могу уехать от тебя. Мамочка, оставь меня с Франсуа! Пожалуйста, дорогая моя, не увози меня в Париж.

— Пожалуйста, оставьте со мной Христиночку, — в свою очередь взмолился Франсуа. — Я буду так несчастен без нее! Ради Бога, не увозите ее!

И дети с рыданиями бросились друг к другу.

— Да что же это такое? — возмутилась Каролина. — Что за глупости! Ну, перестань плакать, Христина. Я не могу видеть слез. Я сама сейчас заплачу…

— А без Франсуа я все время буду плакать, — всхлипнула Христина.

— Я повезу тебя в театр, в цирк, на детский бал, — пообещала ее мать.

— Не хочу ни в цирк, ни в театр без Франсуа, — сквозь слезы произнесла девочка. — Милая мамочка, я хочу остаться с Франсуа!

— Боже мой, как же быть? — воскликнула Каролина. — Что мне делать? Мне самой не будет весело, если я буду знать, что эта маленькая дурочка все время печалится и плачет. Ах, добрый сосед, ради Бога, поезжайте с нами в Париж и участвуйте в моих живых картинах.

— Невозможно, соседка. Я так занят, что не могу участвовать в спектаклях или живых картинах.

— Что же мне тогда делать? — задумалась Каролина.

— Вот что… — начал было де Нансе и нерешительно замолчал.

— Что, что? Говорите же! — в голосе Каролины Дезорм появилась надежда. — Помогите мне, я прямо не знаю, что мне делать.

— Я вам предложу средство от неприятностей, — проговорил де Нансе. — Оставьте у меня Христину. Без забот о ней вы будете гораздо свободнее.

— Но как же я навяжу вам ее? Я знаю, что ей будет хорошо у вас, но вам-то каково?.. Такая обуза…

— Ни малейшей, соседка, — живо сказал де Нансе. Ведь это доставит радость детям. Поэтому я с восторгом окажу вам эту маленькую услугу.

— Маленькую? — воскликнула Каролина. — Огромную! Подумайте-ка, Христине у вас будет гораздо лучше, чем у меня. Мне пришлось бы постоянно выселять ее из детской во время моих вечеров и обедов. Ей было бы у меня дурно, очень дурно. А с вами и с Франсуа она отлично уживется. Значит, решено, если вы не откажетесь, я завтра же пришлю вам ее с Изабеллой. Только мне нужны и мои лошади, и мои слуги. Ее привезут на тележке с фермы вместе с ее вещами.

— Не беспокойтесь, соседка, — сказал де Нансе, — я сам приеду за Христиной и Изабеллой.

— Благодарю вас, вы оказываете мне истинно дружескую услугу, — улыбнулась Каролина Дезорм и, уходя, обернулась и крикнула на прощанье: — Пришлите же ко мне Паоло, я хочу поговорить с ним об Ассуре.

Де Нансе, переставший беспокоиться о Франсуа и Христине, откровенно рассмеялся, представив себе Паоло Перонни в роскошном восточном костюме. Тем не менее он обещал в тот же вечер попросить его приехать в Орм. Когда он совсем уходил, Каролина снова позвала его.

— Сосед, сосед, — сказала она, — вы так добры, что, вероятно, захотите довершить вашу любезность и взять к себе Христину сегодня же. У меня столько дел! Мой муж уехал утром. Я обедаю у его сестры графини Семиан, значит, мне все равно не доведется увидеться с Христиной, и она будет одна. Возьмите же ее теперь же.

— Очень охотно, дорогая соседка, — сказал де Нансе, — когда приехать за ней?

— Возьмите ее сейчас. Уведите ее с собой и пришлите тележку за ее вещами. Изабелла вернется со мной, все уложит и приготовит. До свидания, Христиночка, — сказала Каролина, наклоняясь к дочери. — До свидания, не забывай своей мамочки, будь доброй и послушной, не серди нашего соседа, который согласился взять тебя. Через несколько месяцев мы увидимся.

Она поцеловала Христину в обе щеки, крепко пожала руку де Нансе, погладила Франсуа по волосам и побежала к дому, смешно подпрыгивая и напевая какую-то веселую песенку.

Когда она ушла, радостные Христина и Франсуа опять обнялись, потом Христина кинулась на шею де Нансе и, целуя его, повторяла:

— Отец мой, отец… Как хорошо, как хорошо и как ужасно! Я люблю вас!

Растроганный де Нансе несколько раз нежно поцеловал ее.

— Мое милое дитя, — сказал он. — Да, я твой приемный отец, и ты отлично знаешь, как сильно и нежно я люблю тебя.

И он охватил руками обоих детей, своего сына и порученную ему девочку, которых он любил почти с одинаковой силой.

Все весело вернулись в Нансе. Дети радостно закричали Батильде, что Христина переезжает в усадьбу. Обед и весь вечер походили на веселый праздник. Смех звучал, не переставая. Христина легла спать в бывшей комнате Франсуа, но долго не могла заснуть от радости. Франсуа был счастлив не меньше ее. Был счастлив и де Нансе, но серьезнее и глубже, чем дети.

Вскоре после возвращения домой де Нансе отправил экипаж за Перонни и велел отвезти его в Орм, где Каролина с нетерпением ждала своего будущего Ассура. Завидев итальянца, она бросилась ему навстречу.

— Скорее, скорее, дорогой синьор Паоло, вы мне нужны, ужасно нужны. Видите ли, синьор Паоло, завтра я уезжаю в Париж, Христина останется у де Нансе… Мой муж купил чудный дом в столице, я буду давать вечера, балы, и мне вы очень нужны для шарад. Вы будете Ассуром!

— Что есть этот Сур? Что есть шарады-суры?

— Шарады — вещь очаровательная, синьор Паоло… Ассур — царь, а царем будете вы.

— Я не мочь быть царь, синьора! Я есть бедный доктор.

— Ах какие пустяки вы говорите! Вы ведь не будете царем по-настоящему. Это так, на время, а я буду вашей Эсфирью, вашей женой…

Паоло явился к де Нансе, когда дети уже легли спать.

— Что с вами, мой бедный Паоло? — спросил его де Нансе, отрываясь от работы. — Вы так взволнованы.

— О, синьор, синьора Дезорм хотеть увезти меня, сделать царем Ассурок, жениться на мне. Это невозможно, синьор! Я не мочь стать ее мужем, не мочь прогнать этого бедного Дезорма! Что я делать, синьор?

Де Нансе громко хохотал. Он успокоил бедного Паоло, обещал помочь и защитить его и охотно согласился позволить ему остаться в Нансе сколько угодно.

В это время Каролина Дезорм выходила из себя и бранила всех своих людей за то, что они отпустили Паоло. Наконец она велела добром или силой привезти к ней итальянца. Однако посланная ею тележка вернулась без Паоло, которого нигде не нашли. Каролина была в полном бешенстве, но она уехала в Париж одна.

Глава XVIII. Доброта Христины

В большом доме Нансе зима проходила тихо и приятно. Франсуа и Христина вместе с хозяином имения бывали всюду, они помогали ему выбирать деревья для посадки или придумывать, где нужно провести новые дороги. Перед прогулками дети занимались уроками — то с Паоло, то с самим де Нансе.

Иногда Франсуа отказывался от прогулок, чтобы навестить бедного Мориса, который всегда нетерпеливо ждал его посещений. Морис расспрашивал Франсуа обо всем, советовался с ним, старался исполнить то, что ему говорил новый друг, и мало-помалу его характер сильно изменился. Он стал более кротким, скромным и благоразумным. Адольф видел в брате эту перемену к лучшему, но она не смягчала его, напротив, он постепенно отдалялся от Мориса, и стал не любить Франсуа еще сильнее прежнего.

Морис уже начал выходить на воздух, но еще никому не показывался. Как-то раз он спросил Франсуа, позволит ли ему де Нансе приехать в его усадьбу. Франсуа ответил, что отец с большим удовольствием увидит его у себя и что Христина также будет очень рада.

— Христина? — удивился Морис. — Я думал, что Дезормы давно уехали.

— Да, взрослые уехали уже три месяца тому назад, но Христина с Изабеллой остались у нас.

— Значит, Христина с тобой? Какой ты счастливец! Так приятно постоянно играть и разговаривать с этой доброй и милой девочкой.

— Да, это большое счастье. Если бы ты лучше знал ее, ты видел бы, какая она добрая, преданная, внимательная, веселая. И если бы ты знал, как она любит папу и меня! Она, смеясь, говорит нам всегда столько хорошего, доброго, что папа и я иногда с трудом удерживаемся от слез.

— Да, она славная, я знаю это.

— Я никогда не говорил тебе о ней, — продолжал Франсуа, — потому что мне казалось, будто ты ее не любишь.

— Я ненавидел ее, как ненавидел и тебя, когда был злым и дурным, — сказал Морис. — Но теперь, вспоминая, как храбро она защищала тебя, как она тебя любит, я сам начинаю ее сильно любить, и мне хочется, чтобы она была добра со мной. Когда можно приехать к тебе?

— Хочешь завтра? — спросил Франсуа. — Я скажу папе.

— Отлично. Значит, завтра в два часа, — весело проговорил Морис, протягивая руку маленькому де Нансе.

Дома Франсуа сказал, что завтра у них будет Морис. Де Нансе очень обрадовался за Франсуа, он был доволен, что у сына завязывается новая дружба.

Когда на следующий день Морис вошел, конфузясь при мысли о своей некрасивой и смешной наружности, Франсуа и Христина выбежали ему навстречу. Вид мальчика испугал Христину, он показался ей отвратительным. Но природная доброта помогла ей подавить это неразумное чувство, и она ласково обняла и поцеловала Мориса.

— Бедный мой Морис! — воскликнула она. — Я знаю, как тебе было больно, Франсуа все рассказал мне.

— Он простил меня, — сказал Морис, — как теперь и ты меня прощаешь, добрая Христина. Видишь, Господь меня наказал за мои злые насмешки над нашим Франсуа. Я ведь смеялся и над твоей дружбой с ним, над тем, что ты так храбро и великодушно защищала его от моих нападок. Теперь я понимаю, какое счастье иметь друга, который тебя любит и всегда готов прийти на помощь. О, я завидую, что у него есть такой друг, как ты.

— Я только маленькая девочка, всем обязанная Франсуа и его доброму отцу, — потупилась Христина, — без них я ничего не знала бы, осталась бы глупой и злой.

— Может быть, ты ничего не знала бы, — сказал Морис, — но глупой и злой ты бы не была и не могла быть.

В эту минуту в комнату вошел де Нансе.

— Здравствуй, милый Морис! — сказал он. — Вижу, тебе гораздо лучше, мой дружок, и рад, что ты не падаешь духом. От Франсуа я знаю, что ты стал терпеливее и… вообще, гораздо лучше.

— Это ваш Франсуа своей добротой помогает мне исправиться, — признался Морис. — Я так дурно, так зло обращался с ним, между тем он…

— Не будем говорить о том, что было, голубчик, давай жить настоящим. В жизни много хорошего. Бывай у нас почаще, мы здесь живем счастливо. Моя маленькая Христиночка щебечет весело, как жаворонок, она кротка, как горлица, и болтлива, как сорока. Только она хорошо воспитанная сорока и благоразумная, а потому ее приятно слушать.

Христина весело засмеялась и поцеловала руку де Нансе, который погладил ее по голове. Морис сделал к ней шаг, желая взять ее под руку, так как ему было трудно ходить на своих вывернутых ногах. Христина чуть было не оттолкнула его, до того противным он показался ей. Но она увидела печальные умные глаза Франсуа, а потому подошла к мальчику и подала ему руку.

— Может быть, тебе больше хочется побегать одной, Христина? — спросил ее Морис.

— Нет, нет, совсем нет, я помогу тебе идти, — ласково ответила она. — Мне это будет очень, очень приятно. Опирайся же на меня покрепче, Морис, не бойся, я достаточно сильна и могу поддерживать тебя.

— Ах, милая Христина, — проговорил Морис, — ты будешь и для меня таким же другом, как для Франсуа? — спросил он.

— Прости меня, Морис, но я никого не могу любить так, как Франсуа, — покачала головой девочка. — Я буду делать для тебя все, что могу… Забавлять тебя, помогать тебе, делать для тебя все, чего ты захочешь. Но Франсуа совсем иное. Повторяю, голубчик, я никого не могу любить так, как люблю его и его отца.

Франсуа был в восторге, услышав такое откровенное признание Христины, зато лицо Мориса снова опечалилось. Вскоре он сказал, что сильно утомился, и все вернулись домой. Посидев около получаса и поболтав с детьми, больной встал, простился и ушел из комнаты. Христина подбежала к нему, подала руку и предложила проводить его до экипажа. Он грустно улыбнулся и сказал:

— Христина, я очень несчастен, и у меня нет ни одного друга.

— У тебя есть Франсуа, — заметила девочка, — а ведь он сто́ит всех остальных друзей в мире. До свидания, Морис, — ласково прибавила она, — и надеюсь, до скорого.

Христина вернулась в гостиную и подошла к де Нансе, который читал, сидя в кресле, обвила руками его шею и ласково проговорила:

— Мой милый отец.

— Ага, — сказал де Нансе, целуя ее и откладывая книгу в сторону, — очевидно, начинается признание или исповедь. Ну, в чем дело? Говори, мое милое дитя.

— Отец мой, — почти шепотом произнесла она, — мне противен Морис, и я его ненавижу, хотя и знаю, что это очень, очень дурно. Мне неприятно дотрагиваться до него, между тем он хочет, чтобы я водила его под руку. И, знаешь, я такая лгунья, такая фальшивая, что подставила ему руку, чтобы помочь ему идти, а на прощанье сказала: «До скорого свидания», между тем мне хотелось бы никогда больше не видеться с ним.

— Ты не была лгуньей и фальшивой, дитя мое, — ответил де Нансе. — Ты просто поступила по-доброму. Ты поняла, что испытываешь несправедливое отвращение к несчастному мальчику, и захотела подавить в себе дурное чувство. Но за что же ты его ненавидишь?

— Это сделалось в ту минуту, когда он попросил меня полюбить его так же, как я люблю Франсуа, — вспыхнула Христина. — В эту минуту он мне показался глупым и смешным. Он хочет, чтобы я любила его, Мориса, которого едва знаю, как моего Франсуа, как вас! Он, верно, забыл, что вы добры ко мне целых четыре года. Он сравнивает себя с моим братом Франсуа, с вами, моим отцом. Ну, могу ли я любить чужого для меня мальчика, как я люблю вас обоих? Глупо просить об этом. И теперь я его терпеть не могу.

— Милое, милое дитя мое, — проговорил де Нансе, целуя Христину. — Немудрено, что ты любишь нас больше, чем всех остальных, потому что и мы любим тебя всем сердцем. Только не нужно смеяться над теми, кто просит тебя полюбить их, в особенности над несчастным больным. У него нет друзей, и, говорят, что с тех пор, как он сделался калекой, его брат стыдится его. Моя маленькая Христиночка, пойми, что, обращаясь с ним ласково и по-хорошему, ты сделаешь доброе дело. Ты понимаешь меня?

— Я буду доброй с ним, только я не могу и совсем не хочу любить его, как я люблю вас обоих.

— Ты не обязана делать этого, моя маленькая, — улыбнулся де Нансе, — но не следует его ненавидеть. Мне будет так больно, так грустно, если я увижу, что ты кого-нибудь ненавидишь.

— Я сделаю вам больно? Я опечалю вас? — спросила Христина. — О, мой милый, милый отец, никогда не буду ненавидеть кого-нибудь, даже Мориса.

— Хорошо, мой зяблик. Спасибо тебе за доверие и за обещание.

— Еще бы! Я не могу ничего скрыть от вас, особенно что-нибудь дурное.

Христина в последний раз крепко поцеловала де Нансе, и тут в комнату вошел Франсуа.

— Как мне жаль этого бедного Мориса! — сказал он. — Он сегодня уехал совсем печальный, я уже давно не видел его таким грустным.

— Что же с ним такое? Чего он хочет? — спросила Христина.

— Как «что с ним такое»? — с удивлением переспросил ее Франсуа. — Ты же видела, какой он стал горбатый, искривленный, обезображенный?

— Да, видела, — ответила Христина, — он ужасен.

— Вот это-то и печалит его. Он заметил, что ты подходила к нему неохотно, почти с отвращением.

— Правда, — сказала девочка, — но он сам виноват.

— Как сам виноват? — с изумлением проговорил Франсуа. — Ведь это падение во время пожара так обезобразило его.

— Я знаю это, Франсуа, — кивнула Христина, — но слушай, прежде я не любила его за то, что он дурно обращался с тобой. Господь его наказал. Я его очень жалела и, когда он сделался добрым и полюбил тебя, я его простила. Сегодня мне стало ужасно жаль его, и я хотела сделаться его другом. Но он попросил меня любить его так, как я тебя люблю, вот тогда-то (тут личико Христины выразило глубокое волнение)… тогда-то… я его… я совсем его перестала любить. Мне показалось, что он глуп и смешон. Ведь это доказывает, что у него нет сердца. Он не понимает, какое чувство благодарности, какая нежность к тебе и к нашему отцу живут в моей душе. Он не понимает, что я не могу, никак не могу сравнивать с вами других людей, что я счастлива только здесь, с вами. Мне даже будет жаль, когда приедут мама и папа, потому что они меня увезут к себе.

Христина залилась слезами, Франсуа принялся ее утешать, де Нансе, подошедший к детям, ласково ее поцеловал и назвал дурочкой, заметив, что ее родители еще не собираются возвращаться, что никто не может обязать ее любить Мориса, что она должна только жалеть его и сочувствовать ему. Христина вытерла глазки, призналась, что она была глупа, и обещала в будущем не делать ничего подобного.

— Только вот что, Франсуа, — сказала она, — пожалуйста, не слишком часто бросай меня ради Мориса и не люби его так, как ты любишь меня.

— Успокойся, Христиночка, после папы я буду всегда любить тебя больше всех на свете.

Глава XIX. Неприятная неожиданность

Наступили ясные, светлые весенние дни, земля покрылась травой, запестрели цветы, и жизнь в усадьбе Нансе стала еще приятнее.

Для всех обитателей большого старого дома Паоло Перонни сделался необходимым человеком. Добрый, преданный, как верная собака, молодой человек всегда был готов сделать все, о чем его просили. С невыразимым усердием и неутомимостью он помогал де Нансе в делах, вместе с ним проверял счета, приводил в порядок его библиотеку, присматривал за работами в усадьбе. Он исполнял поручения детей, чинил их игрушки, придумывал для них новые игры, давал им уроки столярного искусства, гимнастики, строил маленькие игрушечные домики, шалаши, возводил беседки под деревьями. Богатое воображение этого странного, иногда смешного Паоло придумывало для них всевозможные забавы.

Де Нансе попросил его переехать к нему в дом, так как воспитание Франсуа и Христины требовало много времени и внимания. За это он предложил ему сто франков в месяц.

Каролина Дезорм, по-видимому, совсем забыла о существовании своей дочери, а ее муж, вероятно, воображая, что жена сама заботится о Христине, предоставил ей все и только раз в месяц присылал письма девочке. Каролина ни разу не справилась, не нужно ли Христине чего-нибудь: платья или книг, нот — словом, того, что может понадобиться при воспитании ребенка. Конечно, Христина еще не думала об этих подробностях, но она смутно чувствовала, что легкомысленные родители совсем бросили ее, и иногда ей бывало очень горько.

Христина смутно чувствовала, что легкомысленные родители совсем бросили ее, и иногда ей бывало очень горько.

Зато ее переполняла нежная благодарность к де Нансе, который старался ее воспитать, сделать добрее и лучше. Она также сильно привязалась к Паоло Перонни и была очень благодарна ему за его занятия с нею. Она искренне любила его, он со своей стороны восхищался ее умом, ее способностью быстро запоминать все и понимать.

Девочке минуло десять лет. Учиться она начала всего за два года до этого, но нагнала потерянное время: в музыке, истории и географии, в итальянском языке и рисовании она делала такие успехи, каких можно было бы ожидать от хорошей ученицы лет одиннадцати.

Христина очень любила и свою няню, беспрекословно слушалась ее и глубоко уважала. Изабелла в свою очередь благодарила маленького Франсуа за то, что он уговорил ее взять на попечение Христину.

— Как мне стало хорошо, мой милый Франсуа, — говорила ему его бывшая няня, — я живу близ тебя и Христины и у твоего доброго отца. Я вполне счастлива, мой голубчик, и только желаю, чтобы это счастье продолжалось всегда…

Оно продолжалось до лета. Однажды в июле дети с помощью де Нансе и Перонни строили зеленый трельяж [садовое сооружение с решетчатыми стенками], связывая ветви кустов акации, и таким путем образовывая своды. Они принялись сажать вьющиеся растения, когда перед ними появилась очень нарядная молодая женщина. Это была Каролина Дезорм. Все так удивились, что буквально окаменели. Никто не мог предвидеть ее приезда.

— Что это, сосед де Нансе, и вы, синьор Паоло, и ты, Христина… Почему никто из вас не говорит мне ни слова? — поинтересовалась она.

Де Нансе вежливо поклонился Каролине, но молчал… Паоло отвесил ей низкий неловкий поклон и покраснел, как пион. Христина хотела обнять свою маму, но Каролина Дезорм удержала ее, сказав со смехом:

— Нет, нет, ты, пожалуй, испортишь мой воротничок с кружевами, да и прическу тоже, а она очень сложная.

Взяв дочь за обе руки, Каролина поцеловала ее в лоб и с удивлением заметила:

— Как ты выросла! Мне стыдно, что у меня такая большая дочь. — Право, тебе можно дать десять лет!

— Да мне уже минуло десять лет, мамочка, — растерялась Христина. — Еще на прошлой неделе мы праздновали день моего рождения…

— Какие глупости ты болтаешь! — возразила Каролина. — Десять лет? Тебе только что минуло восемь!

— Я точно знаю, мамочка, что мне десять…

— Что ты говоришь? — рассерженно заметила Каролина. — Разве ты можешь знать лучше меня, сколько тебе лет? Раз я говорю, что тебе восемь, значит, молчи и не смей спорить. Ведь мне всего двадцать три года, и тебе просто не может быть больше восьми лет!

Никто не отвечал. Женщина убавляла себе целых десять лет, так как вышла замуж двадцати двух, а Христина родилась через год после ее свадьбы.

— Благодарю вас, сосед, — обратилась она к де Нансе, — за то, что вы так долго заботились о Христине, она, вероятно, ужасно надоела вам?

— Напротив, напротив, — поспешно ответил де Нансе, — Христина помогла нам весело провести зиму и весну.

— Неужели? — удивилась Каролина. — Но… может быть, тогда… Не согласитесь ли вы оставить ее у себя до возвращения моего мужа? У меня столько дела, столько хлопот с домом. Нужно все привести в порядок, все убрать. И потом, мне очень нужны комнаты Христины. Я жду к себе столько гостей! Мне пришлось бы поместить ее в самый верхний этаж… там, где чердаки, и моей бедняжке было бы очень худо. И, знаете, она страшно скучала бы, потому что я не могла бы позволить ей сходить вниз, когда у меня гости. Она слишком велика, чтобы… чтобы попусту терять время. Вы привезете ее ко мне, когда я останусь совсем одна.

— Оставьте ее у меня подольше, — сказал де Нансе. — Я и мой сын так счастливы, когда она бывает с нами.

— Ваш сын?.. Ах, да… — вспомнила Каролина. — Это вот тот… хорошенький маленький мальчик? Счастливец вы! Он не вырос… Он не старит вас. До свидания, дорогой сосед. Пойдемте со мной, синьор Паоло, вы очень нужны мне. До свидания, Христина.

Каролина Дезорм отошла на несколько шагов, потом вернулась и прибавила:

— Знаешь, Христиночка, тебе незачем приезжать ко мне в Орм. Не возите ее к нам, дорогой де Нансе! Я буду навещать дочь здесь. До свидания… А где же Паоло? Синьор Паоло! Ах, бедный Перонни, — прибавила она со смехом, — он, верно, уже отправился в Орм, ему так хочется быть поскорее у меня в доме.

И Каролина быстро ушла, чтобы поскорее догнать Паоло, которому хотела поручить убранство своего дома.

Несколько минут де Нансе не мог опомниться от изумления. Его поразило, что странная женщина без всякой радости встретила свою дочь, не была растрогана, увидев ее после восьмимесячной разлуки. Ее волновал только рост девочки и ее возраст. Каролина собиралась спрятать дочь от гостей, чтобы казаться моложе. Это сердило и возмущало де Нансе, который жалел Христину, так как горячо ее полюбил.

Дети еще не пришли в себя от страха: они так боялись, что их разлучат! Но вскоре они повеселели, поняв, что надолго останутся вместе.

— О, Франсуа, Франсуа, какое счастье, что я так выросла! — закричала Христина. — Я буду есть как можно больше, чтобы вырасти еще и остаться здесь с тобой!

И они принялись вместе прыгать по дорожке, хлопая в ладоши. Услышав решение Христины, де Нансе весело засмеялся. Все радовались, громко шутили и говорили одновременно.

Вдруг из листвы выглянуло испуганное лицо Паоло, волосы которого спутались и смешными прядями падали на лоб. Он со страхом оглядывался по сторонам, проверяя, действительно ли уехала Каролина. Увидев, что остались только свои, он стал бить в ладоши и прыгать, изумляя своих друзей. Глядя на него, Христина и Франсуа хохотали. Смеялся и де Нансе, поглядывая на них.

Вдруг из листвы выглянуло испуганное лицо Паоло, его волосы спутались и смешными прядями падали на лоб.

— Я спрятаться за большим деревом, — сказал наконец итальянец. — О, я бояться, что синьора Дезорм отыскать меня и насильно увезти с собой. Какая ужасная синьора! Ай, ай, мне казаться, она опять здесь!

И Паоло бросился за дерево. Но он напрасно испугался — Каролина и не думала возвращаться.

Глава XX. Посещение супругов Дезорм

Жизнь обитателей усадьбы Нансе шла по-прежнему. Дезорм и Каролина только изредка приезжали к ним. Дезорм тоже сообщил Христине, что ей не следует приезжать в Орм.

— У твоей мамы постоянно гости, она боится, что ты соскучишься у нее, кроме того, это повредит твоим занятиям. Вдобавок придется приезжать за тобой и отвозить тебя обратно, а это неудобно, потому что нужно постоянно отдавать лошадей нашим гостям. Мы спокойны за тебя, так как наш сосед де Нансе согласился оставить тебя в своем доме, и я уверен, что ты довольна.

— Очень, очень довольна, папочка, — кивнула Христина. — Я так счастлива с моими милыми и добрыми друзьями.

— Ну, тем лучше, Христиночка, тем лучше. Я уверен, что ты любишь де Нансе, слушаешься его и любезна с ним.

— Я всем сердцем люблю его, папа, и стараюсь, как умею, показать ему это. Я даже хотела начать называть его папой или отцом, но он не позволил, он думает, что это будет неприятно тебе.

— Нисколько, Христиночка, — улыбаясь заметил Дезорм. — Называй его, как тебе вздумается.

— Благодарю тебя, папочка! Я ему скажу об этом. Какой ты добрый!

— Я рад, что доставил тебе удовольствие, Христина, и доволен, что ты мне сказала об этом. До свидания, мое дитя. Я буду часто приезжать к тебе, только твоя мама не хочет, чтобы ты бывала у нас, и поручила мне еще раз напомнить тебе о ее желании…

— Хорошо, папа, я не приеду, — лицо Христины омрачилось, но лишь на мгновение.

— Ах, я забыл тебя спросить, — продолжал Дезорм, — знаешь ли ты, что твои дядя и тетя де Семиан на несколько лет уехали в Италию?

— Нет, папа, я думала, что они приедут на лето в деревню.

— Они ухали в Швейцарию, а потом переедут в Италию для лечения твоей тети Луизы, у которой развилась грудная болезнь, — сказал Дезорм. — До свидания же, Христиночка, передай мой поклон де Нансе.

Как только Дезорм уехал, Христина вихрем влетела в кабинет де Нансе.

— Отец, отец мой, папа! — громко закричала она. — Я могу вас называть, как мне угодно, папа мне позволил.

Де Нансе покачал головой:

— Христина, Христина, — сказал он, — напрасно ты просила его. Ведь я же говорил тебе, что это нехорошо.

— Почему нехорошо? — нежно спросила Христина. — Разве вы не делаете для меня того, что делали бы, если бы я была вашей дочерью. Разве вы обращаетесь со мной не как с дочерью? Разве вы меня не любите, как дочь, как сестру Франсуа? Разве вы не думаете, что я люблю вас, как настоящего отца? Я очень люблю папу и маму, но они, бедные, так заняты, что им некогда думать обо мне. Зачем же вы хотите заставить меня говорить с вами, как с чужим? Зачем? Почему вы запрещаете громко называть вас так, как я всегда вас называю в моем сердце? Право, сам Франсуа не может вас любить больше, чем я. Милый мой отец, позвольте мне называть вас так!

Говоря это, Христина скользнула на колени перед де Нансе, прижалась губами к его руке и посмотрела на него своими большими кроткими и умоляющими глазами, взгляда которых не выносил Паоло. И де Нансе, так же как Перонни, не смог отказать ей. Он поднял Христину, крепко обнял ее, несколько раз поцеловал и сказал растроганным голосом:

— Дочка моя, называй меня отцом, потому что твой папа позволил это, и верь, что, если я для тебя отец, ты для меня дочь, которую я люблю всей душой.

Христина поблагодарила де Нансе, извинилась, что помешала ему работать, и побежала к Франсуа, чтобы рассказать обо всем, что произошло. Мальчик обрадовался не меньше Христины. Потом она вернулась в свою комнату, где ее ждал Паоло с уроками.

Лето проходило спокойно, приятно и весело для Христины и Франсуа. Де Нансе постоянно бывал дома, отказываясь от всех приглашений своих соседей Дезорм.

— Как нехорошо, милейший сосед, — обиженно сказала ему однажды Каролина во время одного из своих редких посещений, — что вы не хотите бывать у меня! Вы не присутствовали ни на одном из моих праздников, которые очень милы, вы не познакомились ни с кем из моих новых друзей, таких любезных, внимательных ко мне и счастливых в моем обществе. Вы не попробовали ни одного из моих великолепных обедов! О, у меня превосходный повар, который готовит самые изысканные кушанья.

— Мне очень жаль, соседка, что я постоянно отказываюсь от ваших любезных приглашений. Но у меня столько дел дома, что не хватает времени на выезды. Кроме того, я с большим удовольствием остаюсь с моими детьми, чем присутствую на самых блестящих праздниках.

— Почему вы сказали «с моими детьми»? — в голосе Каролины Дезорм звучало удивление. — Я думала, что у вас только один сын.

— А Христина-то? — возразил де Нансе. — Ведь вы же позволили мне считать ее дочерью.

— Христина! Неужели вы сами занимаетесь ею? Неужели вы не оставили ее на попечение бонны?

— Нет, соседка, сделав это, я не оправдал бы доверия, с которым вы… отдали мне ее… ведь вы же мне ее отдали, не правда ли? — спросил де Нансе, и в его голосе почувствовалась тревога.

Каролина весело засмеялась.

— Да, да, оставьте ее у себя. Я совсем не успевала заниматься ею, и ей у вас лучше… Кстати, где она? Я приехала, чтобы повидаться с нею.

— Я сейчас позову ее. Она берет урок музыки у синьора Паоло.

Де Нансе позвонил и велел вошедшему лакею позвать Христину.

— Кстати, вы вспомнили о Паоло, — сказала Каролина, — я что-то давно его не видела. Между тем он мне очень нужен для театральной декорации, мы хотим сыграть «Спящую красавицу». Я буду красавицей, многие уверяют, что никто лучше меня не исполнит этой роли. Можете себе представить, как сердились некоторые из моих приятельниц! Как вы думаете, хорошо я исполню эту роль? Достаточно ли я красива?

— Вероятно, — холодно ответил де Нансе, — я плохой знаток красоты.

— Вы меня звали, папа? — спросила Христина, вбегая в комнату. — Ах!

Христина берет урок музыки у синьора Паоло.

Христина не сразу заметила свою мать. Каролину сильно рассердили последние слова де Нансе, и поэтому она была очень не в духе.

— Как ты смеешь говорить так громко, Христина? — сказала она. — Или ты думаешь, что мы в конюшне?

— Прости, мамочка, но мне сказали, что меня зовут, и я думала, что папа один.

— Почему ты называешь его папой?

— Мамочка, мой настоящий папа позволил мне называть господина де Нансе отцом, потому что он так добр ко мне.

— Прекрасно! — фыркнула Каролина. — Как смешно это было со стороны моего мужа!

Де Нансе увидел, что дело принимает дурной для Христины оборот, и решил, что ему пора вмешаться.

— Христина слишком благодарна мне за то немногое, что я делаю для нее, соседка. Она думает, что лучше выразит свои чувства, если будет называть меня отцом. Между тем ведь она ваша дочь, и я не могу забыть, что, занимаясь ею, я делаю маленькую услугу вам. Она постоянно напоминает мне о моей милой соседке.

На себялюбивую Каролину лесть всегда действовала безотказно, и потому она тут же пришла в полный восторг, пожала руку де Нансе и ласково поцеловала Христину:

— Хорошо, хорошо, Христиночка, крепко люби твоего приемного отца и называй, как тебе угодно… До свидания, дорогой де Нансе, я буду часто приезжать к вам. Не бойтесь, что я увезу Христину. Нет, нет, если вы дорожите ею, пусть она и остается у вас на память обо мне. До свидания, мой друг.

Де Нансе низко поклонился ей и проводил до экипажа. Она села в коляску, и де Нансе с облегчением вздохнул, думая, что он отделался от этой глупой, тщеславной и пустой женщины, но вдруг она выскочила из экипажа и снова взбежала на крыльцо.

— А как же Паоло, я забыла о нем! Позови мне его, Христина… Боже мой, какая она высокая, — сказала Каролина, глядя вслед убегавшей девочке. — Она, право, до смешного велика для своих лет, она еще выросла с моего возвращения. А вы не боитесь, сосед, что, позволив ей называть вас отцом, вы ужасно состарите себя?

— Я могу не бояться подобного, — с улыбкой ответил де Нансе. — Франсуа уже минуло четырнадцать лет, и я не хочу молодиться.

— А вы кажетесь таким молодым, — заметила Каролина. — Сколько же вам лет?

— Сорок, — ответил де Нансе.

— Боже, какой ужас! Я надеюсь не дожить до этого возраста, — сказала она. — Правда, мне еще до этого далеко, мне только двадцать три года.

Де Нансе невольно улыбнулся.

— Вы, кажется, не верите? — продолжала Каролина. — Все из-за этого глупого роста Христины. Ей можно дать десять лет, между тем ей только восемь.

Де Нансе промолчал, он не мог ничего ответить, не обидев тщеславной женщины. В эту минуту прибежала запыхавшаяся, раскрасневшаяся Христина:

— Мама, — сказала она, — я нигде не нашла синьора Перонни. Я думаю, он не знал, что ты здесь, и ушел куда-нибудь.

— Какая досада, — заметила Каролина, — как же ему не сказали, что я здесь? Бедный Паоло, он так любит разговаривать со мной. Он находит меня такой умной и интересной собеседницей. Пришлите мне его завтра, а теперь до свидания.

Она вскочила в экипаж и уехала, весело помахивая рукой де Нансе и посылая воздушные поцелуи Христине.

— Как жаль, что Паоло ушел, — сказала Христина, — ведь мы не закончили с ним урок музыки. И он еще не занимался со мной историей.

— Может быть, он вернется, мое дитя, если же он запоздает, приди ко мне, я займусь с тобой историей.

— О, благодарю, благодарю вас, мой отец, я так люблю брать у вас уроки. Но скажите, неужели правда, что вы хорошо обращаетесь со мной хорошо только из-за мамы и любите меня как воспоминание о ней?

— Ах, моя бедняжка, я люблю тебя из-за тебя и делаю все только ради тебя самой. Я говорил с твоей мамой так, чтобы избежать неприятностей. Я боялся, что ей будет больно при виде твоей любви и нежности ко мне, и что она из-за этого увезет тебя в Орм. Подумай, как ужасна была бы разлука с тобой для меня и для Франсуа. И ведь тебе тоже не хочется бросить нас?

— Я думаю, что я бы умерла от печали.

В эту минуту откуда-то, точно с неба, послышался тихий голос:

— Она уехать?

Де Нансе и Христина взглянули вверх и увидели, что из отдушины чердака смотрит голова взволнованного и испуганного Паоло.

— Вот вы где! — сказал де Нансе. — Что вы там делаете? Я думал, что вы ушли.

— Подождать одну минуту, мой синьор. Я сейчас сойти вниз.

Вскоре появился сам Перонни. Казалось, он был доволен, но все-таки немного беспокоился.

— Я убегать, я бояться. Я спрятаться и сидеть тихо-тихо!

— Между тем вы ничего не выиграли, — пожал плечами де Нансе. — Я обещал завтра же отправить вас в Орм.

Лицо Паоло так вытянулось, что де Нансе громко засмеялся, но знаком заставил итальянца молчать, боясь обидеть и огорчить Христину.

— Теперь, мой друг, — сказал он, — продолжайте ваши занятия с Христиной. «Отработайте» ваш срок.

— О, Дио! Отработать! Разве это работа — давать уроки такой очаровательной синьорине, такой послушной и понятливой…

— Замолчите, замолчите, Паоло, — со смехом замахал руками де Нансе, — не то вы совсем испортите мою дочку, она возгордится…

— Испортит меня? — воскликнула Христина. — Почему? Я исполняю только ваши советы и советы нашего доброго Паоло. Если я что-нибудь делаю хорошо, то должны гордиться вы оба, а не я, особенно вы, папа, ведь вы же учите меня быть такой, как говорит Паоло, то есть кроткой и послушной. Вы учите меня также молить Бога, чтобы он сделал меня похожей на Франсуа, то есть доброй и благочестивой.

— Видите, видите, синьор? Это ангел, а не ребенок! — закричал Паоло, сжимая руки.

В порыве восторга он бросился к Христине, высоко-высоко поднял ее на воздух и поставил снова на землю, раньше чем она успела закричать от страха.

— Вы испугали меня, синьор Паоло, — с упреком сказала Христина.

— Извинить, синьорина, — ответил он. — Это от радости, от восхищения.

Немного смущенный, итальянец направился к дому, де Нансе и Христина последовали за ним.

Глава XXI. Морис у де Нансе

Франсуа продолжал навещать Мориса раза по два в неделю. Здоровье бедного мальчика нисколько не улучшалось, его ноги и спина не выпрямились, плечо по-прежнему выдавалось вперед, лицо было изборождено шрамами. И вместо того, чтобы набираться сил, он делался все слабее. Сознание своего уродства и равнодушие Адольфа до того печалили больного, что он не мог справляться со своей грустью.

Морис часто бывал у де Нансе, где его всегда встречали ласково и дружески, Христина была с ним приветлива и ласкова, глубоко жалела его, но не выказывала той дружбы, о которой Морис мечтал. Несколько раз бедный мальчик говорил ей, что имеет такое же право, как и Франсуа, на ее привязанность, так как был тоже несчастным калекой.

— Франсуа не несчастный, — возразила Христина, — он не упал духом и подчинился Божьей воле. Кроме того…

— «Кроме того» что, Христина? Скажи!

— Нет, я лучше промолчу, — ответила она. — Только никто на свете не может сделать для меня того, что сделали Франсуа и его отец. Я тебе уже говорила об этом. Я также говорила, что сделаю все, чтобы показать, как я жалею тебя и искренне желаю тебе добра.

В этот день Морис несколько раз принимался просить Христину любить его так, как она любит Франсуа, но она мягко говорила ему, что это невозможно. Оставшись наедине с де Нансе, маленькая Дезорм пожаловалась ему на то, что Морис стал очень требователен.

— Каждый раз, когда он говорит мне такие вещи, — сказала девочка, — я начинаю его любить меньше и находить смешным и назойливым. Он просит больше, чем смеет. Я не знаю, что ему отвечать, поэтому мне очень неприятно, когда он приходит. Что делать, милый мой отец? Боюсь, что я начну ненавидеть Мориса.

— Нет, моя маленькая, он тебе надоедает, но ты не станешь ненавидеть его, потому что всегда будешь помнить о том, что он друг Франсуа.

— Нет, не друг, — покачала головой Христина, — Франсуа бывает у него только из жалости.

— А ты из сострадания будешь ласково принимать его, Христина, — сказал де Нансе. — Молись и проси Бога, чтобы он сделал тебя милосердной, помни также, что главное в жизни — быть доброй к людям.

Христина горячо поцеловала де Нансе и прибавила:

— Я буду думать о вас и Франсуа и стараться подражать вам. Когда придет Морис, вы увидите, дорогой отец, какой доброй я буду с ним.

Дня через два после этого разговора Франсуа снова был у Мориса и застал его в слезах. На вопрос маленького Нансе, о чем он печалится, Морис ответил дрожащим от волнения голосом:

— Мамочка только что сказала мне, что всем нам нужно переехать в Париж. Уже больше года они с папой не были в городе, и им необходимо отправиться туда по делам… Кроме того, дедушка, мамин отец, сильно болен… Он при смерти и зовет маму и папу… Мама сказала, что мы уедем через несколько дней и что в Париже Адольф сейчас же поступит в гимназию. Тогда, — прибавил Морис, — я стал просить мамочку оставить меня здесь, не подвергать неприятностям и насмешкам, которые мне придется переносить в Париже, но она беспокоится о моем здоровье и боится расстаться со мной, между тем ей непременно нужно побывать в Париже из-за дел и болезни дедушки. Значит, мне тоже придется уехать, как бы это ни было для меня тяжело. Если бы еще папа мог поехать один, но маме тоже нужно быть в городе, и я отлично понимаю, что Адольф здесь совсем не учится, даром теряет время, что ему пора поступить в гимназию. Только если мама уедет, мне тоже нельзя будет остаться. А для меня так ужасно уехать из деревни, переменить мою спокойную жизнь. Мамочка видела, как я горюю, и сказала, что она принесла бы мне жертву, то есть рассталась бы со мной, оставив меня здесь, если бы где-нибудь вблизи жили наши родственники или близкие друзья, которые взяли бы меня к себе на месяц, на два, конечно, дав слово каждый день писать ей о моем здоровье. Правда, я болен, болен даже сильнее, чем она думает, потому что я скрываю от нее большую часть моих страданий, чтобы не тревожить ее. Я умру от этой ужасной поездки в Париж. И, к несчастью, у нас нет здесь никаких родственников или друзей, которые могли бы взять меня. Ах, Франсуа, Франсуа, если бы ты знал, как мне тяжело, каким несчастным я себя чувствую!

Франсуа не находил слов, чтобы утешить Мориса, и только плакал вместе с ним, советуя молиться Богу и просить у него поддержки. Он обещал часто писать Морису и постарался прогнать страх, который охватывал того при мысли о жизни в Париже. Наконец Франсуа удалось немного успокоить больного, и он ушел.

Вернувшись домой, Франсуа рассказал отцу и Христине о новой печали бедного Мориса.

— Какой несчастный мальчик! — воскликнула Христина. — Как бы нам хоть немного успокоить и утешить его?

— К несчастью, его печаль такого рода, что мы не можем изгладить ее, — заметил де Нансе, — в наших силах только смягчить его горе, заботясь о нем до самого отъезда. Франсуа, поди к нему завтра, мы с тобой, Христина, тоже отправимся в имение Сибран.

Христина задумчиво улыбнулась, но потом в ее глазках блеснул лукавый свет:

— Знаете, отец мой, мне кажется, я придумала отличное средство не только сделать Мориса менее печальным, но и совершенно счастливым.

— Ты придумала? — спросил де Нансе. — Скорее скажи нам, в чем дело?

— Я думаю, что… что вы будете не совсем довольны, — замялась девочка.

— Недоволен? — удивился де Нансе. — Почему это? Значит, ты выдумала что-нибудь нехорошее, недоброе?

— Напротив, милый папа, — улыбнулась Христина. — Хорошее и очень доброе. Ну, угадайте сами. Это нетрудно.

— Как же я угадаю, если ты даже немножечко не хочешь помочь мне? — спросил де Нансе.

— Ну, а ты, Франсуа, не угадаешь? — обратилась Христина к своему другу.

Франсуа пристально посмотрел на нее.

— Кажется, угадал, — наконец воскликнул он и, наклоняясь к уху Христины, прошептал ей несколько слов.

— Да, ты угадал, — со смехом сказала она. — Ну, теперь ваша очередь, отец мой! Неужели не угадаете?

— Гм, — в свою очередь с улыбкой заметил де Нансе, — мне кажется, что я тоже угадал, ты хочешь, чтобы я ему предложил…

— Правильно! — захлопала в ладоши Христина. — Ну что же, папочка, вы сделаете это?

— Да ведь ты не дала мне договорить, — с улыбкой сказал де Нансе. — Разве ты знаешь, что я хотел сказать?

— Знаю, — кивнула Христина. — Ну так что же? Согласны?

— Что делать, придется согласиться, — пожал плечами де Нансе, — раз уж тебе так хочется. Но я прошу, чтобы это было ненадолго, самое большее на неделю.

— Этого достаточно, отец мой, чтобы его утешить, — согласилась Христина, — но лучше пусть на целый месяц.

Де Нансе лукаво улыбнулся и сказал:

— Мы посмотрим, привыкнем ли мы к этому…

— О, скоро привыкнете, — с жаром сказала Христина. — Пусть Франсуа завтра же позовет его к нам.

— Лучше ты сама поди к нему, Изабелла проводит тебя, — улыбнулся де Нансе, — в то же время ты посмотришь и комнаты, которые Жизель де Сибран приготовит для тебя и твоей Изабеллы.

— Какие комнаты? Зачем комнаты? — в ужасе закричала Христина, широко открыв глаза.

— Да чтобы прожить в доме Сибран целую неделю до отъезда Мориса, — заметил де Нансе. — Ведь ты этого хочешь?

— Как? Жить там?! — закричала Христина. — Уехать от вас к этому Морису, которого я терпеть не могу? Ах, папа, папа, вы меня не любите, если можете так спокойно расстаться со мной! Значит, вы не верите, что я вас люблю, раз думаете, что я хочу, что я могу хотеть уехать от вас. Вот ты, Франсуа, ты угадал правильно. Ты меня любишь, а папа…

Христина залилась слезами и в полном отчаянии бросилась на шею Франсуа, который смотрел на отца глубоко печальными глазами.

Но де Нансе притянул к себе Христину и горячо поцеловал:

— Христина, дитя мое, дорогая моя дочка, успокойся, голубчик, не плачь. Я пошутил. Я отлично понял, что ты просишь меня пригласить Мориса к нам. Ты не дала мне договорить, и я воспользовался случаем отучить тебя от желания угадывать недоконченные мысли. Мне грустно, дитя, что я так опечалил тебя. Поверь мне, дорогая, я никогда не согласился бы, чтобы ты поселилась у Сибран. Поверь также, что я слишком тебя люблю, чтобы мог расстаться с тобой по своей воле.

Утешенная Христина весело поцеловала приемного отца и брата и снова заговорила о переселении Мориса в Нансе.

— Делайте все, что угодно, дети мои, — сказал де Нансе, — я охотно помогу вам в вашем добром деле, хотя мне это так же неприятно, как и Христине. Но, как и она, буду заботиться об этом чужом для меня мальчике и не покажу ему, что он мне не нравится.

На следующий же день Франсуа отправился к Морису. Когда он сказал несчастному, что они приглашают его в Нансе, лицо Мориса так просияло и он принялся так горячо благодарить Франсуа, что маленький горбун был глубоко растроган. Немного успокоившись, Морис сообщил, что его мать уезжает на следующее утро, потому что пришли очень дурные вести о состоянии здоровья деда.

— Значит, ты придешь в Нансе днем? — спросил Франсуа.

— Я поговорю с мамой. Она, конечно, будет очень рада, и тогда я приеду пораньше. Но скажи мне, Франсуа, не будет ли неприятно Христине, что я надолго останусь у вас?

— Ну, конечно, нет! Ведь это она придумала, чтобы ты поселился у нас, она же и просила об этом папу.

— Правда? Христина? — обрадовался Морис. — Какая она добрая! Какой у меня добрый маленький друг!

Франсуа стало неприятно, что Морис как бы украл у него дружбу Христины, но он постарался как можно скорее подавить в себе это чувство. Он мысленно сказал себе, что Христина только жалеет Мориса, сочувствует ему, что ее доброта к нему вызвана лишь желанием сделать доброе дело.

— До завтра, — сказал Франсуа.

— Да, до завтра, мой дорогой друг, — весело произнес Морис. — Что это? Ты уходишь, не подав мне руки?

— Ох, правда, я как-то позабыл об этом, — краснея, сказал Франсуа. — Ну, смотри же, приезжай завтра пораньше!

— Как можно раньше! Да, мой настоящий друг!

Франсуа задумчиво возвращался в Нансе. По дороге домой он встретил Христину и своего отца, которые вышли ему навстречу.

Де Нансе задал ему несколько вопросов о Морисе, а Христина сказала:

— Что с тобой, ты печален?

— Да, я очень недоволен собой.

И он пересказал все, что говорил Морис.

— Тогда… — начал было он и остановился.

— И тогда, — живо перебила его Христина, — тебе стало досадно. И захотелось сказать ему, что я совсем не его друг, что ты всегда останешься моим единственным другом и что я никогда не буду любить его так сильно, как тебя. Кроме того, ты его совсем не любишь так же, как я! — И Христина со смехом обняла своего приятеля.

— Как могла ты догадаться об этом? — с удивлением спросил ее Франсуа.

— Очень просто, когда он попросил меня, чтобы я его полюбила, как люблю тебя, со мной было то же самое! Я нашла, что он глуп, рассердилась на него и с тех пор не могу по-настоящему его любить, но папочка говорит, что это еще ничего, что можно, не любя его, быть с ним доброй и приветливой.

— Знаешь, папа, — заметил Франсуа, — я боюсь, что поступаю дурно, я действительно не люблю его, а между тем мне его жаль. Морис мне внушает сострадание, но мне неприятно видеть его.

— Между тем ты бываешь у него все чаще и чаще, дружок мой, — сказал де Нансе.

— Потому что я люблю его все меньше и меньше, — признался Франсуа, — и, желая наказать себя за это дурное чувство, делаю для него больше того, что делал бы, если бы его любил.

— В тебе говорит сострадание, а это высокое, хорошее чувство, мое дитя, ведь, если бы тобой руководила дружба, ты не делал бы доброго дела. Будь же спокоен и, когда он приедет к нам, позволяй ему думать, что ты его друг. Господь наградит тебя за это великое добро.

— Правда-правда, — подтвердила Христина. — Потому что, знаете ли, трудно показывать людям, что их любишь, когда ничего к ним не чувствуешь.

В эту минуту появился Паоло и помешал им продолжить разговор. Франсуа, однако, снова затронул эту тему, когда собирался ложиться спать. Он много и долго советовался с отцом относительно Мориса, и благодаря этому разговору душа мальчика совершенно успокоилась и он почувствовал еще большую нежность к Христине и отцу. С Морисом же решил обращаться более по-дружески, чем прежде.

Глава XXII. Смерть Мориса

На следующий день в Нансе приехал Морис. Он был очень бледен, его лицо осунулось, глаза покраснели и опухли, и он дышал с трудом. Печально расстался он с родителями, хотя его мать обещала вернуться, едва здоровье дедушки немного улучшится.

Франсуа и Христина выбежали ему навстречу и ласково поздоровались с ним. Он улыбнулся им, и его лицо немного просветлело. Чтобы поскорее подойти к ним, он ускорил шаги, зацепился одной ногой за другую и упал на землю. В его груди лопнула жила, и изо рта красным потоком хлынула кровь. Франсуа и Христина бросились к Морису, подняли его. Они страшно испугались, но скрыли это от больного, боясь встревожить его.

— Сбегай за папой, — сказал Франсуа на ухо Христине, и она улетела как стрела.

— Скорее, скорее, отец! — закричала девочка, вбегая в кабинет де Нансе. — У Мориса идет горлом кровь, Франсуа поддерживает его.

— Где же они? — вставая спросил де Нансе.

— В передней!

— Скорее позови Изабеллу и попроси ее принести все, что надо, — распорядился де Нансе, а сам быстро пошел к больному.

Выслушав рассказ Христины, Изабелла схватила склянку с лекарством, налила ложку целебного средства в стакан с водой и побежала к Морису. Она заставила мальчика выпить половину приготовленной смеси, а через несколько мгновений и вторую часть лекарства.

Кровотечение сразу ослабело и скоро совсем прекратилось. Несмотря на возражения Мориса, Изабелла уговорила его лечь в постель. Но он так печалился и горевал о том, что не может побыть с Франсуа и Христиной, что де Нансе обещал привести их к нему, взяв с больного слово говорить как можно меньше. Морис с радостью согласился на это. Вскоре де Нансе вернулся с обоими детьми.

— Друзья мои, Христина и Франсуа, — слабым голосом и задыхаясь начал Морис. — Я болен, очень болен, я чувствую это. Я был несчастен и просил Господа послать мне смерть.

— О, Морис, что ты говоришь! — воскликнул Франсуа. — Ты больше не любишь нас, если хочешь расстаться с нами?

— Нет, нет, — ответил больной, — я несчастлив именно потому, что горячо вас люблю. Я хочу постоянно быть с вами, а между тем мне слишком редко приходится видеть вас. Я хотел бы жить подле мамы и папы, а они уехали. Мне хотелось бы, чтобы мой брат любил меня, между тем Адольф совершенно равнодушен ко мне. Ах, если бы вы были мне братом и сестрой, Франсуа и Христина! Вы такие добрые, такие ласковые. Но вы мне чужие. Я хотел бы, чтобы вы меня любили… Чтобы вы любили только меня, а это тоже невозможно.

— Довольно, довольно, Морис, — вмешался в разговор де Нансе, — ты слишком много говоришь. Если ты не перестанешь, я скажу твоим друзьям, чтобы они ушли.

— Хорошо, хорошо, я не произнесу больше ни слова, — согласился бедный Морис.

Франсуа и Христина уселись подле его кровати и постарались развлечь его, болтая с де Нансе. Они говорили о своих планах на зиму и на будущее лето и в своих планах непременно упоминали имя Мориса, думая этим доставить ему удовольствие. Но он только грустно улыбался. Наконец слезы, которые больной мальчик с трудом сдерживал, покатились по его щекам.

— Ты плачешь, Морис? — встревожился Франсуа. — Что с тобой? Что-то болит?

— Ничего, — прошептал Морис, — я только очень, очень слаб. Плачу же я потому, что, когда придет весна, меня уже не будет с вами.

— Почему? — ласково спросил его де Нансе. — Если тебе у нас хорошо, если твое здоровье будет поправляться у меня в доме, поверь мне, мой бедный мальчик, я ни за что не отошлю тебя отсюда.

— Нет, нет, я говорю не об этом, — ответил больной. — Я думаю, что жить мне осталось недолго.

— Морис, не думай о таких печальных вещах, — сказал Франсуа.

— Добрые мои, — проговорил Морис. — Меня убивает равнодушие моего брата, отъезд мамы и папы, с которыми я думал никогда не разлучаться, страх умереть без них… Не получив их последнего благословения, не обняв их. Я уже давно чувствую, что умираю, только я скрывал это от моих родителей. Мне грустно без них, но я не хотел удерживать их подле себя, так как знал, что им необходимо уехать. Вместе с тем я рад умереть среди вас, зная, что вы поможете мне в последнюю минуту. Все вы такие добрые, благочестивые… Будьте добры, — обратился он к де Нансе, — пожалейте меня: мне хотелось бы причаститься в первый раз. Научите меня. Что нужно для этого?

— Мой бедный мальчик, — ответил растроганный де Нансе, — прежде всего нужно смириться перед волей Божией, жить, если Господь того захочет, и не бояться смерти. Нужно лечиться, исполняя все докторские предписания, поверять Богу печали, которые он посылает, и просить его дать тебе мужество и терпение. О первом причастии мы поговорим завтра. Теперь лежи спокойно до приезда доктора, за которым я уже послал. С тобой посидит Изабелла или Батильда. Будь спокоен, мой дружок, и предай себя в руки Господа — нашего всеобщего Отца, друга и утешителя, — и де Нансе ласково пожал ему руку.

— Благодарю вас, — прошептал больной, — вы уже утешили меня.

Де Нансе ушел, позвав с собой Франсуа и Христину, дети горько плакали и на прощанье послали Морису воздушные поцелуи. Больной ответил им улыбкой.

— Как ты думаешь, папа, он очень болен? — тревожно спросил Франсуа.

— Не знаю, дружочек, — ответил его отец, — очень может быть, он действительно близок к концу, он сильно изменился и страшно ослабел за последнее время. Сегодня у него странное лицо. Мне кажется, отъезд родителей глубоко потряс его.

— Бедный Морис, — промолвил Франсуа. — А я-то ведь не любил его.

— Я тоже, — отозвалась Христина. — Но мы будем ухаживать за ним так ласково, точно действительно нежно его любим, правда, Франсуа?

— Да. И знаешь, Христина, я теперь, кажется, действительно люблю Мориса, мне слишком жаль его.

— И я.

Когда приехал доктор, он не обратил особенно большого внимания на кровохарканье Мориса, сказал, что кровь пошла у него горлом от падения, и заметил, что, может быть, в общем это принесет пользу его здоровью. Врач велел Морису встать, постараться есть, выходить на воздух и двигаться, насколько позволят его силы. Тем не менее де Нансе попросил врача написать родителям Мориса о том, что произошло с их сыном. Сам он, в свою очередь, письменно рассказал им о всех подробностях печального случая, прибавив мнение доктора и обещав сообщать о малейших переменах к худшему в состоянии здоровья больного мальчика. Визит доктора успокоил всех, кроме самого Мориса, который продолжал просить Нансе ускорить его первое причастие.

Де Нансе ничего не имел против исполнения желания мальчика, тем более что он получил письмо от мужа и жены Сибран, которые соглашались на эту, как они выражались, фантазию больного. К Морису стал каждый день приходить умный и образованный священник, он занимался с ним Законом Божиим и готовил его к экзамену, который у католиков предшествует первому причастию. Де Нансе и Франсуа помогали больному учиться, кроме того, Франсуа рассказывал ему, что он сам испытал во время первого причастия, и через месяц желание Мориса исполнилось.

Но он постепенно ослабевал. Теперь больной с трудом держался на ногах. Тем не менее доктор нисколько не беспокоился и уверял, что весной мальчик окончательно поправится. Через несколько дней после первого причастия у Мориса снова хлынула горлом кровь, и де Нансе тотчас же написал об этом его родителям, не скрывая своей тревоги.

Кровь не могли остановить, и в течение утра она несколько раз снова показывалась. С каждым часом Морис терял силы. Днем он позвал к себе Франсуа с Христиной и заговорил:

— Милый мой, дорогой Франсуа, я не хочу умереть, не попросив у тебя еще раз прощения за мою прошедшую вину перед тобой… Не плачь, Франсуа, и выслушай меня, так как я чувствую, что слабею… Когда меня больше не будет, моли Бога простить меня. Люби меня в воспоминании, как ты любил меня при жизни. Твоя дружба утешала меня. Благослови тебя Господь, мой милый Франсуа. Пусть он отплатит тебе за все добро, которое ты сделал для меня…

Морис помолчал немного, затем продолжил:

— И ты, моя добрая Христина, не горюй. Я знаю, что ты меня любила как самого близкого друга, как родного брата. Твоя нежность, твои заботы были для меня счастьем, они осветили последние дни моей печальной жизни. Награди тебя Боже за твою доброту, милосердие и нежность! Благослови тебя Бог вместе с Франсуа. Желаю, чтобы ты никогда не расставалась ни с ним, ни с приемным отцом. Будьте счастливы вместе. Вас я горячо люблю, мой добрый покровитель, я не могу выразить, как я вам благодарен, — обратился он к де Нансе. — Пусть Господь…

Новый поток крови, хлынувший из горла Мориса, помешал ему говорить. Франсуа и Христина, стоя на коленях подле его кровати, горько плакали. Де Нансе был сильно взволнован. Когда Морис пришел в себя, он попросил позвать священника, которого де Нансе уже предупредил. Кюре вошел в комнату. Морис снова принял отпущение грехов и причастие.

После этого он совершенно успокоился. Больной попросил де Нансе передать его родителям, что он их горячо любит и сожалеет, что не может их поцеловать в последнюю минуту.

— Скажите им также, — прошептал он, — что я был очень счастлив у вас и что я благословляю их за их любовь ко мне. Попросите их в воспоминаниях обо мне любить Франсуа и Христину. Скажите, что я умираю с любовью к ним, что я умираю без сожалений, как добрый христианин. Прощай, прощай, мамочка.

Он поцеловал распятие, которое было у него на груди, и больше не сказал ни слова. Глаза Мориса закрылись, дыхание замедлилось, и он отдал душу Богу с улыбкой умирающего христианина.

Когда де Нансе увидел, что Морис умирает, он отослал детей, не желая слишком волновать их, сам же оставался подле бедного мальчика и молился за него.

На следующий день рано утром Жизель Сибран и ее муж, встревоженные и дрожащие, вошли в дом де Нансе. Он как можно мягче рассказал им о печальной и тихой кончине Мориса. Отчаяние родителей было ужасно. Они упрекали себя за то, что не видели состояния здоровья сына и не провели с ним последнего времени.

Отчаяние родителей было ужасно. Они упрекали себя за то, что не видели состояния здоровья сына и не провели с ним последнего времени.

— Сын мой, сын мой, — ломая руки, говорила Жизель Сибран, — если бы я только подозревала, как сильно ты болен, я бы ни за что не уехала! Лучше потерять все состояние, не принять последнего благословения отца, чем расстаться с тобой, мой дорогой мальчик!

Де Нансе с большим трудом немного успокоил бедных родителей, рассказав им о кротости и смирении Мориса, о его любви к ним, о его стараниях скрывать болезнь, чтобы только не встревожить и не опечалить их. Он говорил им о благочестии мальчика и о том, как горячо тот желал причаститься.

Изабелла в свою очередь рассказала несчастным о доброте де Нансе, Франсуа и Христины к Морису и о его нежности к ним. Она повторила все его слова, наконец живо нарисовала печальную жизнь, ожидавшую его, ужас бедного калеки при мысли о неприятностях и насмешках, которые он предвидел. Выслушав ее, бедные родители наконец поняли, что безвременная кончина сына была благодеянием, которое ему послал Господь.

Жизель и Жан де Сибран захотели повидаться с Франсуа и Христиной, они горячо благодарили, целовали детей и плакали вместе с ними.

В течение последних дней де Нансе старался уберечь Франсуа и Христину от печальных сцен. Паоло помогал ему, отвлекая детей от тяжелых впечатлений.

— Что делать, — говорил итальянец, — что делать, мои милые дети! Бедный синьорино Морис есть умереть, но ведь я тоже когда-нибудь умереть, и вы умереть, и синьор де Нансе. Неужели вам хотеться, чтобы Морис жить с согнутыми ногами? Он есть счастливее на небе с маленькими ангелочками, чем здесь. Неужели вы хотеть, чтобы он жить в Нансе или в Сибран, стонать и кричать: «Боже мой, почему я не умереть?»

— Все равно, Паоло, грустно, что его больше нет с нами.

— Это несправедливо, — сказал Паоло. — Зачем вы хотеть, чтобы донна Изабелла и ваш папа уставать, ухаживая за ним? Ведь синьор де Нансе то и дело вставать по ночам, чтобы посмотреть на больного. И потом мы заниматься так неаккуратно! «Сегодня не будет музыки, Паоло, Морис просить посидеть с ним. Не будет географии, Паоло, Морис хотеть играть с нами в карты, ему скучно». Я то и дело слышать это! И есть еще то, что я не хотеть говорить.

— Что такое, Паоло? Скажите, в чем дело? Милый Паоло, скажите, — приставала к нему Христина.

— Ну хорошо, только не сердиться! — предупредил Паоло. — Этот бедный синьор Морис мешать вам гулять, бегать, играть, разговаривать, а вы быть так добры и милы к нему… Вы делать все это не потому, что вы любить этого мальчика, вы жалеть его! Потому что вы есть добры и милосердны.

— Молчите, синьор Паоло, молчите! — взмолился Франсуа. — Ради Бога, не говорите этого никому, решительно никому.

Итальянец улыбнулся с довольным видом.

— Ну, синьору де Нансе можно об этом говорить.

— Никому нельзя, я прошу вас, умоляю, наш милый, милый Паоло! — воскликнул Франсуа.

— Хорошо… Только…

— Дайте мне слово, — настойчиво попросила Христина. — Клянетесь, милый Паоло?

— Клянетесь, — сказал наконец итальянец, торжественно вытягивая руку.

Разговорами, прогулками и играми Паоло удалось развлечь детей. Де Нансе пришлось часто уезжать из дому, чтобы позаботиться о похоронах бедного мальчика, он проводил много времени в имении Сибран, утешая бедных родителей. Впрочем, после похорон Жизель и ее муж уехали в Париж, где их ожидали Адольф и множество родственников.

В Нансе потекла обыкновенная спокойная жизнь, полная занятий, однообразная и счастливая, однако еще долго в зимние вечера дети грустно вспоминали о бедном погибшем Морисе.

Глава XXIII. Разлука. Глубокое горе

На следующее лето владельцы Орма вернулись в свое имение, вместе с ними приехало множество веселых и шумных гостей. Де Нансе по-прежнему старался не бывать на праздниках Каролины. Родители нечасто видели свою дочь и, хотя были добры с ней при свиданиях, в сущности, мало думали о ней и совершенно не заботились о том, хорошо ли ей живется. Казалось, они окончательно отдали ее на попечение Нансе.

Так летели годы. Христине минуло шестнадцать лет, Франсуа — двадцать. Она стала очаровательной молодой девушкой, хотя ее и нельзя было назвать красивой или хорошенькой. Ее высокая стройная фигура, грация и изящество движений, большие голубые добрые глаза, свежий цвет лица, густые белокурые волосы и прекрасные зубы, главное же, открытое, веселое, умное и приветливое выражение лица придавали ей привлекательность. Но слишком толстый нос, слишком большой рот и чрезмерно пухлые губы не позволяли назвать ее ни красивой, ни хорошенькой. Тем не менее все находили ее прелестной, в особенности же ее преданные друзья: де Нансе, Франсуа и Паоло.

Характер и ум девушки еще прибавляли ей привлекательности. Из-за горба Франсуа они не заводили новых знакомств, не собирали к себе гостей, не бывали в блестящем и нарядном обществе соседей. Благодаря такому образу жизни у Христины развились серьезные вкусы и желание избегать того, что светские люди называют удовольствиями. Де Нансе время от времени возил своих детей к Терезе Гибер и к Жизели Сибран, но только в тех случаях, когда там не бывало «чужих».

Однажды он решил отправиться на маленький вечер с фейерверком и с иллюминацией в имение Гибер, но Христина так страдала, видя, как мало внимания обращали там на Франсуа, как многие насмешливо посматривали на него, втихомолку подсмеиваясь над его наружностью, что, вернувшись домой, с жаром попросила де Нансе никогда не заставлять ее больше бывать на таких вечеринках.

— Как хочешь, дитя мое, — сказал он, — я хотел тебя повеселить, Франсуа попросил меня доставить тебе какое-нибудь развлечение.

— Франсуа очень добр, — ответила Христина, — и я глубоко благодарна ему, мой милый отец, только мне совсем не нужно никаких развлечений. Я так счастлива, живя подле вас обоих, что всякие изменения в этой тихой и спокойной жизни меня печалят и доставляют мне огорчение.

— Я заметил, что ты была вчера печальна, — заметил де Нансе, — и что тебе не доставили удовольствия ни танцы, ни игры. Ты, всегда такая веселая и оживленная, молчала почти все время, совсем не смеялась, даже редко и неохотно улыбалась.

— Разве я могла смеяться и веселиться, отец, когда Франсуа страдал и вам тоже было не по себе? — удивилась Христина. — Я слышала столько злых замечаний, видела столько насмешливых или жестоко равнодушных лиц! У нас дома все иначе: слова звучат дружески, на лицах выражается доброта и искреннее чувство. Нет, мой милый, милый отец, я никогда не хотела бы уезжать из Нансе.

Де Нансе отлично понял нежную преданность своей приемной дочери и горячо обнял ее, напомнив, что на следующий день он собирается поехать к ее матери в имение Орм.

— Может быть, и мне поехать с вами, отец? — спросила Христина.

— Нет, дитя мое, ты знаешь, твоя мама не хочет, чтобы ты приезжала в Орм.

— Да я и рада остаться дома! Ведь мама постоянно меня бранит. Я лучше побуду с Франсуа, он такой добрый, приветливый и внимательный.

Приехав в Орм, де Нансе сказал родителям Христины, что для здоровья Франсуа ему скоро придется уехать на юг, что он не может взять с собой Христину и что, несмотря на ужасное горе, которое всем им причинит эта разлука, он считает расставание совершенно необходимым.

— Что же мне делать, сосед? — сказала Каролина. — Я положительно не могу взять к себе дочь. Я совершенно не умею заниматься ею, направлять ее как следует, ей будет у меня плохо, она сделается неразвитой девушкой, у нее может испортиться характер.

— Но вам придется все-таки на что-нибудь решиться, ведь Христине уже минуло шестнадцать лет и, в конце концов, она все-таки ваша дочь, — заметил де Нансе, — если вы не будете ею заниматься, она может стать невоспитанной девушкой.

— Она гораздо больше ваша, чем наша, — ответила Каролина Дезорм. — Я не умела воспитывать ее… К тому же у Христины никогда не было того, что называется сердцем, потому-то я мало-помалу отдалилась от нее. Прежде всего я не хочу, чтобы она жила у меня, и жизнь, которую я веду, не подойдет для молодой девушки.

— Тогда, соседка, может быть, вы позволите мне дать вам один совет?

— Скажите поскорее, — заинтересовалась Каролина.

— Поместите ее года на два-три в пансион при одном из монастырей.

— Чудесно, великолепно! — воскликнула Каролина. — Только не в Париже. Я не хочу, чтобы она жила в Париже!

— Недалеко отсюда, в Аржантане, есть превосходный пансион при монастыре Святой Клотильды, — заметил де Нансе.

— Отлично, я очень рада, — проговорила Каролина. — Решено, правда, Жорж? — обратилась она к мужу. — Ведь ты тоже предоставляешь нашему соседу делать все, что он считает нужным.

Дезорм, теперь подчинявшийся жене больше, чем когда бы то ни было, вполне согласился с нею. Де Нансе простился и поехал домой глубоко опечаленный мыслями о том горе, какое он причинит своим детям.

Войдя к себе в кабинет, он попросил слугу послать к нему Франсуа и Христину.

— Что с вами, отец? — спросила Христина, войдя в комнату. — Вы очень бледны, я вижу, что вы чем-то опечалены и взволнованы.

Де Нансе молча провел рукой по лбу и, видя выражение страха на лицах Франсуа и Христины, обнял их обоих, притянул к себе, грустно посмотрел и проговорил:

— Ах, дети мои, мои бедные дети, наша счастливая, хорошая жизнь окончена. Нам нужно расстаться… Христиночка моя, ты не будешь больше с нами.

— Не буду?! — почти с ужасом воскликнула Христина. — Я расстанусь с вами? С вами, мой отец? С тобой, мой брат? Нет… Нет, никогда!

— Между тем это необходимо, дочка, твоя мама поместит тебя в пансион, потому что я должен уехать с Франсуа на юг, где он закончит свое образование. Я не могу тебя взять с собой.

— Моя мать помещает меня в пансион? Моя мать отнимает у меня мое счастье, моего брата, моего отца?! — Христина упала на колени перед де Нансе. — О, отец мой, вы столько раз спасали меня, спасите же и теперь, оставьте меня здесь… Пожалейте, спасите!

Франсуа прижал Христину к сердцу и тоже горько заплакал. Де Нансе упал в кресло, закрыв лицо руками. Все трое от слез долго не могли выговорить ни слова. Христина опустилась на колени подле де Нансе, одной рукой обвила его шею, другой сжала пальцы Франсуа:

— Отец мой, ваша печаль, ваши слезы, первые, которые я вижу, — все ясно говорит мне, что воля более сильная, чем ваша, распоряжается моей судьбой и делает меня несчастной. Я послушаюсь вас, отец мой, я буду счастлива только воспоминанием. Я буду думать о вас, о вашей нежности ко мне, о вашей доброте, о моем дорогом, о моем добром Франсуа. До конца жизни я не перестану любить вас всей душой, всеми силами моего сердца. Благодаря вам, вам обоим, я была счастлива целых восемь лет! Если мне не суждено больше видеть вас, я надеюсь, Господь сжалится надо мной и недолго оставит на земле. Франсуа, мой брат, мой друг, не забывай твою Христину, которая с таким счастьем посвятила бы тебе всю жизнь!

Новые слезы Франсуа были единственным ответом на эти нежные слова.

— Как я мог бы жить без тебя, моя Христиночка? — сказал он наконец, глядя на нее с глубокой грустью.

— Жизнь недолга, милый Франсуа, — проговорила Христина и, наклоняясь к его уху, еле слышно добавила: — Не надо падать духом ради нашего бедного отца, который страдает из-за нас больше, чем из-за себя.

Франсуа пожал ей руку и, слегка кивнув головой, как бы сказал «да».

— Отец мой, — продолжала Христина, целуя покрытые слезами руки и щеки де Нансе, — отец мой, Господь поможет нам, может быть, он снова соединит нас всех. Кто знает, не приведет ли эта разлука к нашему общему счастью?

Де Нансе быстро поднял голову.

— Пусть Бог услышит тебя, моя горячо любимая дочка! И пусть он когда-нибудь соединит нас всех, чтобы мы никогда больше не расставались.

Мужество Христины вызвало то же самое чувство и в Франсуа. Когда де Нансе увидел, что дети немного успокоились, его собственная печаль тоже стала менее горькой. Он заговорил о будущем и о надежде снова встретиться.

— Когда мне минет двадцать один год, я стану вполне самостоятельной, — заметила Христина. — Тогда я приеду к вам. Наше счастье будет еще желаннее после пятилетней разлуки!

— Пять лет! — воскликнул Франсуа. — Христина, неужели мы не увидимся с тобой пять лет?

— Кто знает, что может случиться? — сказал де Нансе. — Может быть, мы все свидимся гораздо раньше.

— Вы часто будете писать мне, отец? И ты, Франсуа? Конечно, будешь?

— Каждый день, — ответил Франсуа. — Один раз папа, другой раз я.

— Я тоже, если мне позволят в пансионе. Может быть, там очень строгие и суровые правила?

— Нет, дитя мое, — покачал головой де Нансе, — начальница была близкой подругой моей покойной жены. Она очень добра и не станет без нужды стеснять тебя. Именно поэтому я указал твоей матери на монастырь Святой Клотильды, боясь, что она поместит тебя в неизвестное мне учебное заведение где-нибудь далеко отсюда. Здесь, по крайней мере, ты будешь видеться со своей теткой, графиней Семиан, которая в конце года вернется из-за границы после шестилетнего отсутствия.

— Да-да, отец, — сказала Христина. — Габриель мне писала, что тетя совершенно поправилась, прожив два года на острове Ладер. А вы, отец мой, вы будете далеко?

— На юге, дитя мое, — сказал де Нансе. — Подле По. Там Франсуа закончит свое образование. Через два года мы вернемся — вместе с добрым Паоло, которого я тоже увезу с собой.

— Как, и Паоло?! — огорчилась Христина. — Он тоже уедет? Никого, никого не будет со мной…

— Изабелла останется с тобой, дитя мое, — утешил ее де Нансе, — а душой мы будем всегда около тебя.

Дни летели быстро и печально. Паоло грустил не меньше Христины, но старался, как умел, подбадривать молодую девушку.

— Милая синьорина, — сказал он ей как-то, — не надо падать духом. Позже вы быть счастливая, очень счастливая. Я, Паоло, обещать вам это.

— Что вы говорите, Паоло? — вздохнула Христина. — Счастлива без них? Я и представить себе этого не могу.

— С ними, с ними, — таинственным шепотом прибавил Паоло. — Через два года вы увидеться с ними, а два года — небольшой срок…

Христина покачала головой.

— Вы сейчас кивать головкой, как колоколом, а я говорить вам, что через два года вы прыгать и скакать, вертеться как волчок и кричать: «Браво, Паоло, брависсимо!»

Христина невольно улыбнулась.

— Я закричу «браво», Паоло, когда вы добьетесь, чтобы мама позволила мне вернуться к моему отцу и Франсуа.

— Может быть, может быть, — посмеиваясь, ответил Перонни. — Я ничего не говорить больше.

Эта надежда и уверенный вид Паоло немного успокоили Христину, однако ненадолго. Вокруг шли приготовления к отъезду, и девушка сама, скрепя сердце, принимала в них участие, но эти сборы погружали ее в полное отчаяние. По мере того как подходил час разлуки, отец и его дети, так нежно любившие друг друга, казалось, еще больше прежнего привязывались один к другому.

Наконец наступил печальный день. Де Нансе сам захотел отвезти «свою дочку» в монастырский пансион, Франсуа же остался дома с Паоло. Христину пришлось силой оторвать от ее друга и на руках отнести в экипаж. Де Нансе поддерживал почти потерявшую чувство молодую девушку, она же прижималась лицом к плечу своего приемного отца и долго безутешно рыдала.

Глубокое горе де Нансе заставило ее наконец сдержать слезы и овладеть собой. Подъезжая к монастырю, Христина уже довольно спокойно говорила о переписке и о будущем, от которого она не хотела отказаться, хотя оно казалось ей таким отдаленным.

Монахиня, начальница пансиона, была умна и добра. Де Нансе уже рассказал ей все, что мы знаем, и даже то, чего мы не знаем, а потому она встретила Христину с истинно материнской лаской. Когда молодой девушке пришлось в последний раз проститься со своим приемным отцом, она почти без чувств упала на руки начальницы.

Дома де Нансе застал Франсуа и Паоло, оба были молчаливы и бледны, Франсуа бросился в объятия отца. Тот долго прижимал сына к груди.

— Уедем, уедем поскорее, дитя мое. Дом без Христины кажется мне ужасным.

— Да, да, отец, — дрожащим голосом произнес Франсуа, — он представляется мне какой-то могилой… Могилой нашего общего счастья.

Лошадей запрягли, вещи погрузили. Все слуги казались печальными, никто не говорил ни слова. Де Нансе, Франсуа и Паоло простились с ними, пожав каждому руку. Садясь в экипаж, Паоло закричал:

— До свидания через два года, друзья мои! Через два года я привезти вам ваших добрых господ, и вы все быть очень рады! Вы еще посмотреть чудо! Трогать, кучер, и поезжать скорее!

Коляска тронулась, покатилась и исчезла. В Нансе царила такая же печаль и уныние, как и в сердцах уехавших.

Путешествие прошло быстро, но ни красивые виды, ни очаровательный дом не могли рассеять унылой грусти Франсуа и де Нансе. Паоло, впрочем, иногда удавалось вызывать на их лицах улыбки, говоря им о Христине, вспоминая различные случаи из ее детства. Кроме того, от Христины каждый день приходили письма, каждый же день к ней летели и ответы.

Вскоре после приезда в окрестности По новая надежда стала оживлять сердце и ум Франсуа и его отца, она крепла и росла. Какая же это была надежда? Мы не знаем, но надеемся, что когда-нибудь Паоло проболтается или дальнейшие события откроют нам, в чем было дело.

Паоло держался как победитель. Вид у него был таинственный и довольный, слова полны значения. Де Нансе казался счастливым. Говоря о Христине, он не становился печальным, хотя и не переставал ее любить, и ни одним словом не объяснял перемен, происходящих в нем. Франсуа тоже делался веселее, он говорил о Христине и о будущем счастье. Переписка продолжала идти по-прежнему.

Сам Паоло писал и получал письма. Проходили месяцы… Наконец через два года после переезда в По пришли два письма: одно от Христины, другое от графини де Семиан. Отец и сын долго обсуждали их, и наконец Франсуа спросил старшего де Нансе:

— Отец, как ты думаешь, можно сегодня сказать обо всем Христине? Мне так тяжело вдали от нее…

— Да-да, друг мой, можно, вполне можно! Паоло только что говорил со мною — позволил написать ей и прибавил, что он отвечает за тебя головой!

Франсуа сильно сжал руку отца и пошел к двери, говоря:

— Отец мой, напиши и ты… И пожелай мне счастья, мне так страшно!

— Я вполне спокоен, дружок, — улыбнулся де Нансе. — Разве мы можем сомневаться в ее сердце, полном нежности?

Между тем сам де Нансе совсем не был так спокоен, как говорил. Когда Франсуа ушел, он долго ходил взад и вперед по комнате и несколько раз снова перечитывал письмо Христины, потом сел и стал писать. Пока он занимается этим, мы узнаем, что делала и о чем думала Христина в течение этих долгих для нее лет.

Глава XXIV. Два года печали

Оставшись наедине с начальницей пансиона, Христина осознала, что не увидит больше ни де Нансе, ни Франсуа. Она потеряла всякое присутствие духа и зарыдала с таким отчаянием, что испугала начальницу. Монахиня ласково звала Христину по имени, но молодая девушка не слышала ее. Начальница уговаривала девушку, старалась ободрить, но ее слова не проникали в сердце Христины, не затрагивали ее сознание. Не зная, что делать, аббатиса провела молодую девушку в часовню монастыря:

— Помолитесь, дитя мое, молитва облегчает всякое страдание. Вспомните вашего приемного отца и вашего брата. Постарайтесь подражать им, не увеличивайте их печали, предаваясь такому глубокому отчаянию.

Христина упала на колени и стала горячо молиться не о себе — о любимых людях. Она не просила Господа уменьшить ее страдания, она молила его только избавить дорогих ей людей от печали. Наконец Христина подчинилась судьбе, смирилась и сказала себе, что будет приходить просить поддержки у Бога каждый раз, когда ее охватит новый приступ отчаяния.

Вскоре за ней вернулась начальница, теперь Христина тихо плакала, но была спокойна и кротко пошла в комнату, предназначенную ей. Там ее уже ждала Изабелла, которая только что приехала и рассказала ей об отъезде де Нансе, Франсуа и Паоло. Она передала девушке последние слова Перонни, рассказала о печали и унынии Франсуа и его отца. Присутствие Изабеллы утешило Христину, ведь добрая няня вместе с ней печалилась и тоже любила близких ей людей.

Первые дни прошли медленно и грустно. Христина пока не получала писем, но сама писала ежедневно. Наконец пришло первое письмо от Франсуа, который тоже чувствовал себя одиноким и несчастным. На следующий день де Нансе в своем письме описал «дочке», как они устроились, с этих пор завязалась оживленная и интересная переписка.

Через шесть месяцев графиня Семиан вернулась в свое имение и прежде всего навестила племянницу, взяв с собой Бернара и Габриель.

Обе двоюродные сестры так переменились, что едва узнали друг друга. Габриель выросла так же сильно, как и Христина, у нее были черные волосы и очень яркий румянец, черные живые глаза и нежные черты. Она стала настоящей красавицей.

Бернару минуло девятнадцать лет, он тоже был добр, умен, благоразумен, но в гимназии занимался лениво, зато хорошо играл на фортепиано и замечательно писал красками. Благодаря этим двум талантам юноша думал избежать греческого и латинского языков.

Свидание обрадовало бедняжку. Они разговаривали, вернее, болтали без умолку около полутора часов. Христина много слушала, говорила мало. Ее тетка внимательно и с участием наблюдала за ней.

— Бедная моя Христиночка, — сказала она, вставая и собираясь уехать. — Куда девался твой веселый, звонкий смех, твоя прежняя живость? У тебя грустные глаза, печальная, почти страдальческая улыбка. Может быть, тебе очень нехорошо здесь, в пансионе, дитя мое? Если да, я тотчас же увезу тебя к себе. Скажи мне, дитя!

Христина обняла тетку и тихо заплакала, прильнув к ней.

— Уедем со мной, мое дитя, уедем, — расстроилась графиня. — Ужасно, что ты живешь взаперти. Переезжай ко мне.

— Благодарю вас, милая тетя, я плачу не потому, что мне было плохо в монастырском пансионе, мне очень хорошо, и я здесь настолько счастлива, насколько это возможно для меня в разлуке с теми, кого я люблю горячо и нежно, с теми, кто меня принял, воспитал, любил, делал счастливой в течение восьми лет! Сюда меня поместил де Нансе, и я останусь в пансионе столько времени, сколько он пожелает. Я плачу оттого, что живу в разлуке с ними, вдали от моего отца и брата я чувствую себя несчастной и одинокой.

— Значит, ты перестала нас любить, Христина? — спросила ее графиня.

— Я вас люблю и буду всегда любить, — ответила молодая девушка, — но это совсем другое. Я не могу вам выразить того, что чувствую, но это две совсем разные привязанности, я могу жить без вас, а без них у меня словно нет сил даже дышать.

— Да, я понимаю. Я помню, ты писала Габриели, как глубоко любишь де Нансе и Франсуа. Ну а что он, этот маленький Франсуа?

— Он все такой же добрый, такой же преданный и приветливый, как прежде, — живо отозвалась Христина.

— Да-да, я это знаю, — ответила графиня. — Ну а его рост, его горб?

— Он вырос, но его недостаток остался таким же.

— Сколько же ему лет теперь?

— Три месяца тому назад ему минул двадцать второй год.

— Послушай, моя маленькая Христиночка, — сказала графиня де Семиан. — Я вполне понимаю твое горе и сочувствую ему, но не следует еще увеличивать его. Ты живешь тут как отшельница, ты любишь Габриель и Бернара, они очень привязаны к тебе. Им донельзя хочется, чтобы ты пожила с ними, и я прошу тебя хотя бы на время переехать к нам. Я уже просила об этом твою маму, и она позволила мне делать все, что мне угодно.

— Милая тетя, позвольте мне написать господину де Нансе и подождать его ответа.

— Ну, конечно, моя маленькая, — с улыбкой заметила Луиза де Семиан. — Он твой друг и воспитатель, и ты хорошо сделаешь, если посоветуешься с ним.

Графиня со своей стороны тоже написала де Нансе и через четыре дня приехала в монастырь за Христиной и Изабеллой. Христина получила нежное и ласковое письмо от своего приемного отца, в нем де Нансе слегка упрекнул девушку за то, что она ждала его разрешения, с полной надеждой говорил ей о светлом будущем, умолял ее не терять бодрости духа, уверял, что время их свидания гораздо ближе, чем она предполагает.

Габриель и Бернар с восторгом встретили свою двоюродную сестру. Саму Христину волей-неволей развлекла веселость ее кузена и кузины, ласковые заботы дяди и тети. В их доме все напоминало ей о Франсуа, о де Нансе и о тех счастливых днях, которые она в детстве проводила с ними.

Габриель, видевшая, до чего Христине приятно говорить о мелочах, имевших отношение к Франсуа и к де Нансе, сама с удовольствием вспоминала счастливое прошлое. Она подолгу расспрашивала Христину о том, как та жила в Нансе, удивлялась, что она не скучала в этом огромном уединенном доме, говорила о Паоло, о Морисе, просила ее рассказать подробности болезни и смерти бедного Сибрана.

— Удивительнее всего, — как-то заметила Христина, — что никто так и не узнал, почему бедный Морис и Адольф Гибер очутились под крышей высокого дома, на чердаке.

— Напротив, это вполне известно. Адольф сам подробно рассказал об этом Бернару, — сказала Габриель. — Помнишь, они до того плотно пообедали, что им стало нехорошо, кроме того, они были очень не в духе, а потому сговорились остаться в гостиной. Там Морис нашел забытую на камине пачку папирос и предложил Адольфу покурить. Они зажгли папиросы, не подумав затушить спички, бросили их за кисейные занавеси, которые тотчас же вспыхнули. Мальчики не могли потушить огонь, кроме того, загорелись и стены, обтянутые кисеей. Морис и Адольф пришли в ужас. Боясь выбежать через гостиную и большую переднюю, чтобы не встретить кого-нибудь из слуг, которые уличили бы их в том, что они подожгли дом, глупцы искали другой выход и вскоре заметили маленькую потайную дверь в глубине гостиной, ведущую на узкую внутреннюю лестницу. Они бросились наверх и вскоре очутились на чердаке. Тут Морис и Адольф решили, что они в полной безопасности, думая, что пожар потушат раньше, чем загорятся следующие этажи. Только когда запылал чердак, они решились спуститься вниз. Но все лестницы были уже в пламени, тогда они кинулись к окну и стали звать на помощь. Раньше, чем были исполнены приказания де Нансе, они получили страшные ожоги, в особенности бедный Морис, который несколько раз пробовал прорваться через огонь. Как странно, что Морис не рассказывал вам об этом, пока он лежал в доме де Нансе!

— Франсуа заметил, что он не любит говорить или слышать об ужасном событии, и потому никогда не позволял ему возвращаться к разговору о пожаре, — ответила Христина.

— Но ты, почему же ты не расспрашивала его?

— Я не хотела. Франсуа сказал мне, чтобы я никогда не говорила об этом с больным.

Глава XXV. Два различных ответа

В дружбе Габриели и Бернара, в сочувственной ласке графа и графини де Семиан Христина находила отраду, которая смягчала ее горе. Без досады, но и без удовольствия встречала она у тетки соседей, которых граф и графиня принимали у себя.

Очень часто к ним приезжала семья Гибер. Адольф делал вид, что он очень близок с Бернаром, Габриелью и Христиной. Он старался казаться изящным и вежливым молодым человеком, но постоянно за глаза насмехался над всеми остальными соседями и по этому поводу у него часто происходили довольно пылкие споры с Христиной.

Добрая, снисходительная молодая девушка всегда вставала на защиту отсутствующих и своими ответами заставляла Адольфа умолкать. В особенности она не выносила, когда он позволял себе насмехаться над покойным Морисом, и однажды с такой нежностью, с таким оживлением и состраданием стала говорить о нем, что совершенно смутила Адольфа. Все нашли, что он поступил дурно, нехорошо говоря о своем умершем брате, и дружно похвалили Христину.

Эти частые ссоры совсем не отдаляли Адольфа от Христины, напротив, она нравилась ему все больше и больше. Юноша стал бывать у графини чаще прежнего и постоянно старался заводить разговоры с Христиной, но она оставалась равнодушной и холодной. Наконец однажды он попросил графиню де Семиан поговорить с ним наедине. Сказав Жизели несколько вежливых фраз, молодой человек попросил у нее руки Христины.

Сказав графине несколько вежливых фраз, молодой человек попросил у нее руки Христины.

— Я не могу распоряжаться судьбой моей племянницы, мой дорогой Адольф, — ответила графиня. — Прежде всего это зависит от нее самой, потом от ее родителей и, наконец, от де Нансе, которого она считает своим приемным отцом. Его совет и его мнение для нее важнее всего. Она необыкновенно сильно любит и уважает его.

— Дорогая графиня, — сказал Адольф, — я все же прошу вас поговорить с Христиной, будьте добры, не откажите мне в этом и сообщите как можно скорее, куда я должен написать господину и госпоже Дезорм.

— Я исполню вашу просьбу, Адольф, — согласилась графиня, — но далеко не так уверена в успехе, как вы.

— О, графиня, вы шутите, — самоуверенно ответил Адольф. — Ведь Христина — бедная девушка, которую бросили родители и воспитал совершенно чужой ей человек. Только подумать, все ее развлечения заключались в обществе противного горбуна. А потом ее заперли в монастырь. Неужели же она не будет счастлива, когда ей предложат занять приятное и независимое положение? Она неглупа, прелестна, к тому же станет богатой. Она мне нравится, поэтому я усиленно прошу вас помочь мне. В довершение всего брак с нею даст мне право называть вас тетушкой.

Адольф любезно поцеловал руку графини и ушел. Луиза Семиан с улыбкой покачала головой, велела позвать Христину и объявила ей о просьбе Адольфа.

— Что ему ответить, дитя мое? — в заключение спросила она.

— Будьте так добры, тетя, — потупилась Христина, — передайте ему, что я очень благодарю за предложение, но решительно отказываюсь от него.

— Почему, Христина?

— Я не люблю и совершенно не уважаю его, тетя.

— Но он очень мил, богат, красив собой, — возразила графиня.

— Что делать, тетя, он мне не нравится.

— Прежде чем отказывать ему так решительно, напиши де Нансе, — предложила графиня. — Подумай о своем положении, мое бедное дитя. Должна тебе сказать, что твоя мама сильно расстроила ваше состояние. Что будет с тобой, когда меня не станет?

— Я напишу моему приемному отцу, тетя, но скажу ему, что я охотнее умру, чем выйду замуж за Адольфа или за кого-нибудь другого, — твердо выговорила Христина.

— Ты совсем не хочешь выйти замуж? — спросила графиня.

— Да, тетя, что бы ни случилось со мной, я все-таки буду счастливее одна, чем с мужем, который будет мне противен. Я знаю… Я уверена в этом.

— Как хочешь, Христиночка, — вздохнула графиня. — Твое нежелание выходить замуж за кого бы то ни было смягчит удар, который я нанесу Адольфу, вполне уверенному в твоем согласии. Я тоже напишу де Нансе и передам ему весь наш разговор. До свидания, милая, пойди напиши письмо, я сделаю то же самое.

Вот на эти-то письма от Христины и от ее тетки де Нансе отвечал по просьбе Франсуа.

Через несколько дней после предложения Адольфа Христина получила письмо, которого ждала с таким нетерпением. Оно было от де Нансе. Перед тем как начать чтение, она нежно поцеловала листок и только тогда развернула его.

«Моя любимая дочка Христина! Франсуа, твой брат и твой друг, положительно не может больше находиться вдали от тебя. Он живет печально, без цели, без удовольствия, я сам, несмотря на мои громадные усилия скрывать грусть, тоже страдаю в разлуке с тобой. Ты, моя Христина, я чувствую, тоже несчастна, я даже уверен в этом: во всех твоих письмах проскальзывает грусть, хотя ты и стараешься писать спокойно и весело.

Франсуа уговорил меня сегодня же спросить тебя, хочешь ли ты окончить нашу разлуку? Ведь только от тебя, от твоей воли зависит все наше будущее счастье. Может быть, ты удивляешься, что я сомневаюсь в твоем ответе? Но дай мне сказать, благодаря какому самопожертвованию с твоей стороны может окончиться наша разлука.

Я едва осмеливаюсь написать тебе, мое дорогое дитя, тебе, такой преданной, такой любящей… Согласна ли ты быть моей настоящей дочерью, сделавшись женой Франсуа? Согласна ли ты посвятить твою цветущую молодость, твою жизнь счастью моего бедного сына, поселиться вдали от света и светских удовольствий, слышать жестокие шутки, которые вызывает его недуг?

Твоя серьезная и однообразная жизнь будет протекать только в нашем обществе. Я жду твоего ответа с тревогой, легко понятной для тебя, ведь от него зависит наше счастье. Мне придает мужество и надежду то, что ты написала нам относительно предложения Адольфа и твоего отказа ему».

Христина еле дочитала письмо, слезы слепили ей глаза, и она с трудом разбирала столь знакомый ей почерк де Нансе.

Окончив чтение, она прежде всего упала на колени перед распятием и стала горячо благодарить Бога за то счастье, которое он ей послал, потом побежала к Изабелле и, бросившись ей на шею, передала письмо де Нансе:

— Прочти, прочти, милая нянечка, посмотри, что мне пишет мой отец. Милый отец, милый Франсуа! Они вернутся! Я их увижу, мы никогда больше не расстанемся, и ты будешь всегда с нами! О, Изабелла, как счастливо заживем мы все!

Изабелла нежно поцеловала свою воспитанницу и сказала, что она очень рада, прибавив, что не смела надеяться на такой оборот дела, хотя часто мечтала об этом.

— Отчего же вы мне ничего не сказали раньше? — упрекнула няню Христина. — Если бы я только могла думать об этом, я бы тут же поговорила с моим дорогим отцом и Франсуа, и мы не мучились бы целых два года.

— Как-то я заикнулась об этом господину де Нансе, но он строго-настрого запретил мне говорить такие вещи Франсуа и в особенности тебе. «Я не хочу, — сказал мне он, — чтобы моя бедная добрая и великодушная Христина принесла себя в жертву счастью Франсуа и моему, она еще слишком мала, чтобы понять всю величину такой жертвы. Нужно, чтобы Франсуа прожил два года на юге со мной и с Паоло и чтобы Христине минуло по крайней мере восемнадцать лет, раньше чем мы попросим ее навсегда войти в нашу семью».

— Неужели мой отец думал, что я принесу жертву, сделавшись его дочерью? О, я сегодня же напишу ему, как он неправ!

И еще раз поцеловав Изабеллу, Христина побежала к тетке.

— Дорогая тетечка, — сказала она, целуя графиню, — посмотрите, какое счастье послал мне Бог. Прочтите это письмо!

Луиза де Семиан улыбнулась ей.

— Значит, ты принимаешь предложение Франсуа?

— Ну, конечно, с восторгом, с благодарностью! Дорогая моя тетя, ведь это конец всех моих неприятностей и начало такой счастливой жизни, что я даже не решаюсь поверить своему счастью!

— Но, дорогое мое дитя, — проговорила графиня. — Подумала ли ты о том, что тебе говорит сам де Нансе? Ведь ты соединишь свою жизнь с существованием бедного больного, над которым постоянно будут насмехаться и…

— Я думаю о счастье быть женой Франсуа и дочерью де Нансе, — возразила Христина. — Я думаю о том, что то и другое даст мне право жить у них всегда, всегда, всегда! Все у нас будет общее, наша жизнь пойдет вместе, мы никогда не уедем из Нансе, не услышим глупых шуток и злых насмешек пустых и бессердечных людей.

— Но на днях ты говорила, что не хочешь замуж, — продолжала допрашивать графиня.

— За Адольфа или за кого-нибудь другого — не хочу, тетя. Но Франсуа совсем другое дело!

— Ты забываешь, что нужно еще спросить позволения твоих родителей, моя дорогая. Если тебя это затрудняет, я напишу им сама.

— Да, да, тетечка, благодарю вас! Вы очень добры. Как жаль, что ни Габриели, ни Бернара нет дома, я бы сейчас показала им письмо моего отца.

— Они скоро вернутся.

— Ну тогда я напишу моему отцу и тотчас же отправлю письмо.

Христина вошла к себе в комнату, села за письменный столик, и написала:

«Мой милый, милый отец, как я вам благодарна, как вы добры, как безумно счастлива я! Значит, вы очень хотите, чтобы я была женой нашего дорогого Франсуа, вы хотите, чтобы я сделалась вашей дочерью, вашей настоящей дочерью? Почему же, милый отец, вы позволили мне целых два года плакать и горевать? Почему вы и Франсуа не спросили меня раньше о том, что спрашиваете теперь?

Если бы я не была так счастлива, я бы побранила вас за то, что сию минуту узнала от Изабеллы и о чем я вам расскажу позже. Теперь у меня в сердце только счастье, радость, и я не могу бранить вас. Я даже не стану читать второй раз того, что вы мне говорите о каком-то небывалом самопожертвовании с моей стороны.

То, что вы называете „светскими удовольствиями“, — для меня невыносимая скука. Жизнь, которую вы мне описываете, я считаю самой лучшей, самой приятной и подходящей для меня. Ваша любовь и нежность — мое единственное истинное счастье, и мне не нужно никаких развлечений. То, что вы пишете о недостатке Франсуа, для меня не имеет значения, я люблю его таким, как он есть, всегда любила и всегда буду любить. Живя подле вас обоих, я не буду ничего желать, ни о чем сожалеть. Только никогда не разлучайтесь со мной — вот единственное, чего я прошу взамен моей горячей нежности.

Умоляю вас, мой хороший отец, тотчас же выезжайте. Если вы с нетерпением ждете моего ответа, вы можете понять, с каким чувством я жду вас. Верьте, мне самой хотелось бы отвезти к вам это письмо, но я понимаю, что глупый свет нашел бы это смешным.

Итак, до свидания, до скорого свидания! В глубине сердца я уже называю Франсуа моим мужем, а себя его преданной и любящей женой. Скоро я буду подписываться: Христина де Нансе. Какое счастье! Я целую вас, отец мой, много тысяч раз, а также и Франсуа.

Я забыла, что мои родители еще не дали согласия на нашу свадьбу, но это все равно. Тетя обещала написать им».

Когда де Нансе читал ответ Христины, его глаза наполнились слезами радости и благодарности, полная самоотвержения любовь Христины глубоко тронула и взволновала его. Он позвал Франсуа:

— Письмо от Христины, сын мой.

— Что она пишет? — взволнованно спросил Франсуа.

— Как я счастлив, дитя мое, — ответил де Нансе. — Какое сокровище послал нам Бог! Прочти, и ты увидишь, что это за сердце!

Франсуа взял письмо и несколько раз отирал слезы, которые мешали ему читать.

— Какая чудесная у нее душа, — сказал он, отдавая листок отцу.

— Да, мой друг, — проговорил де Нансе, — ты будешь так счастлив, как только может быть счастлив человек на земле. И с какой радостью я закончу рядом с вами жизнь, которая была счастлива только благодаря вам. Я сейчас же напишу твоей невесте, — прибавил он улыбаясь, — чтобы сказать ей, когда мы выезжаем. Поговори с Паоло, передай ему счастливую новость. Выберите день отъезда.

Франсуа скоро вернулся вместе с Перонни. Лицо итальянца так и сияло счастьем.

— Послезавтра, синьор, — сказал Перонни, — мы уже быть в дороге. Я приказать вашему лакею уложить все вещи. Вместе с Франсуа мы приготовить все, и он не стать лениться!

— А как вы думаете, — спросил де Нансе, — Франсуа уже может уехать?

— Конечно, синьор мио, даже ехать в Китай без отдыха! Паоло повторять вам: я отвечать за него головой.

— Тем лучше, дорогой мой, тем лучше. Пришлите ко мне, пожалуйста, лакея, я поручу ему расплатиться во всех лавках и сказать повару, чтобы он приготовился отправиться раньше нас. Ну, Франсуа, давай укладываться. Не забудь, пожалуйста, мраморные статуэтки и другие вещицы, которые мы приготовили для Христины.

Франсуа не нужно было повторять этого дважды. Он наскоро написал несколько нежных и благодарных страниц Христине, а потом вместе с отцом и с Перонни стал готовиться к отъезду.

Глава XXVI. У Христины есть ответ на все

Пусть де Нансе там, в По, укладывают свои вещи, мы же вернемся к Христине, которую тетка позвала к себе.

— Дитя мое, — сказала графиня, — я получила письмо от твоей мамы.

— Согласна ли она и папа, чтобы я вышла замуж за Франсуа? — беспокойно спросила Христина.

— Да, но… — начала было графиня.

— В чем дело, тетечка? Вы взволнованы? Вы тревожитесь?

Графиня де Семиан глубоко вздохнула.

— Моя бедная Христиночка, мне придется сообщить тебе неприятную новость.

— Ах, Боже мой! — воскликнула Христина, — неужели мой приемный отец или Франсуа…

— Нет-нет, дело не в них, — покачала головой Луиза. — Оно касается твоего приданого.

Христина с облегчением вздохнула:

— Боже, как вы напугали меня, тетя! Мне показалось, что случилось несчастье.

— Но несчастье действительно случилось, — заметила графиня. — Видишь ли, родители не дадут тебе приданого.

— Ну так что за беда, тетя? — удивилась Христина.

— Как «что за беда»? Да ведь де Нансе и Франсуа, конечно, рассчитывали на приданое.

— Я уверена, что они не больше меня думали об этом. Ведь де Нансе достаточно богат, и у него хватит средств на нас троих.

— Какая ты странная… Нужно сказать, что твои родители совершенно разорились.

— Бедные, — вздохнула Христина. — Как мне жаль маму и папу, особенно маму, которая так любит наряжаться.

— Им придется продать Орм.

— Они жалеют об этом?

— Нет, они поселятся в Италии, во Флоренции.

— Если им не жаль Орма, мне тоже не жаль.

— Но ведь ты позже получила бы это имение?

— Зачем мне Орм? Ведь я буду всегда жить в Нансе.

— Но ведь Нансе принадлежит не тебе, а де Нансе.

— Не все ли это равно, тетя? Ведь я буду жить в одном доме с моим приемным отцом.

— Ты еще более странная, чем я думала, — заметила графиня. — Значит, ты не печалишься, что у тебя нет ни приданого, ни денег, ни имения?

— Я огорчена не больше, чем если бы мне сказали, что я миллионерша.

— Но де Нансе и Франсуа это будет очень неприятно, — продолжала графиня.

— Не думаю, тетечка. Как я люблю Франсуа и его отца, а не их состояние, точно так же и они думают обо мне, а не о моих деньгах.

— Увидим, что будет дальше, — заметила графиня.

— Я вполне спокойна, — пожала плечами Христина. — Я и в будущем буду обязана им, как это было в прошлом. Вот и вся разница, она невелика, тетя, как вы видите. А теперь я напишу Франсуа, что мои родители согласны.

— Не забудь сказать, что они разорены, — напомнила Луиза де Семиан.

— Да-да, я напишу и об этом. До свидания, тетя.

— Возьми же письмо твоей матери.

— Благодарю вас, тетя, я пошлю его Франсуа.

У себя в комнате она с замиранием сердца развернула письмо матери. Каролина редко писала что-нибудь приятное для нее.

«Моя дорогая сестра, — прочитала молодая девушка, — Христина поступает бессмысленно, желая выйти замуж за горбуна. Лучше бы она сделалась монахиней. Но ни мой муж, ни я не отказываем ей в нашем согласии. С горбатым мужем ей придется жить в Нансе, впрочем, она так некрасива, что это для нее лучше.

Есть причина, которая заставляет нас согласиться на ее свадьбу. К моему несчастью, меня страшно обманул мой бесчестный и безответственный управляющий, мы почти разорены. Теми деньгами, которые у нас остаются, нам едва удастся заплатить наши долги. Наше имение Орм мы продадим лесоторговцу, это нам дает пятьдесят тысяч франков в год, но у Христины не останется ничего: ни приданого, ни имения.

Поэтому мы довольны, что де Нансе берет Христину на свое попечение, выдавая ее замуж за своего несчастного горбуна. Едва закончится продажа Орма, мы уедем в Швейцарию, а потом во Флоренцию, где я думаю остаться навсегда. Пожалуйста, скажи де Нансе, что у Христины нет ни одного су.

До свидания, дорогая, поклонись твоему мужу. Даже на платье, мебель и так далее для Христины у меня не хватает денег.

Каролина Дезорм».

Христина печально опустила письмо матери.

«Как она мало любит меня, — подумала бедная девушка. — У нее не нашлось ни слова нежности и любви ко мне, ее дочери, ее единственному ребенку. А мой дорогой, милый де Нансе, как он был добр, нежен со мной, как он всегда заботился, чтобы мне было хорошо, чтобы я была счастлива у него в доме! Он — отец, посланный мне Богом. А Франсуа? Он с самых малых лет был мне братом, жил только для меня, как я жила только для него и для нашего отца. Какое счастье, что я больше не расстанусь с ними. Когда же придет письмо об их возвращении? Ведь сегодня я должна была получить его».

Написав Франсуа, Христина села за письмо к де Нансе, решив послать ему также и письмо своей матери.

«Не знаю, почему, — между прочим писала она своему приемному отцу, — тетя боится, что мамино письмо вас опечалит. Я вполне уверена, что вам не будет грустно за меня. Восемь лет я была постоянно всем обязана вам и буду обязана всем и теперь. Я не чувствую никакого унижения при мысли о моей бедности, напротив, это меня радует и даже заставляет гордиться. Тем сильнее я чувствую благодарность к вам, и еще нежнее люблю вас. Я — ваше создание, я вполне принадлежу вам и остаюсь такой же, какой вы получили меня от моих родителей.

Когда же вы вернетесь, мой дорогой отец? Когда же я обниму вас и моего дорогого Франсуа? Я только что высказала ему, как благодарна вам обоим. Пусть он прочитает вам мое письмо к нему, вы увидите, как я люблю вас.

До свидания, мой хороший, я вас жду каждый день, почти каждую минуту. Как мне хотелось бы знать, в котором часу вы вернетесь. Горячо целую вас, дорогой мой отец, а вместе с вами и Франсуа. Поцелуйте от меня нашего доброго Паоло.

Ваша дочь Христина».

На следующий день Христина получила коротенькую записку от Франсуа, в которой молодой человек писал, что они приедут на следующий день. Она рассказала Изабелле об этой радости и попросила тетку позволить ей отправиться в Нансе с Изабеллой и Габриелью, чтобы все приготовить к приезду путешественников, остаться там целый день, пообедать и вернуться домой к вечеру. И Христина, и Габриель были в восторге, получив позволение графини. Бернар тоже хотел поехать с ними, но молодые девушки сказали, что он помешает им заниматься хозяйством.

— Тогда, — сказал Бернар, — я запрусь в своей комнате и окончу подарок для Франсуа.

— Какой подарок, скажи? Что ты для него делаешь?

— Секрет, — посмеиваясь ответил Бернар.

— От меня, невесты Франсуа, не может быть секретов! — воскликнула Христина.

— И от тебя, и от Габриели, и от всех остальных, — заметил Бернар. — Ну, до свидания, любопытные, поезжайте.

Христина, которая стала такой же веселой, как в детстве, вместе с Габриелью посмеялась над таинственностью Бернара. Во дворе милой для нее усадьбы она всплеснула руками от радости, увидев повара де Нансе:

— Малар, мой дорогой Малар, вы вернулись? Они приедут завтра! В котором часу?

— В два часа, барышня.

— Какая радость, какое счастье! Я встречу их в Нансе. Можете вы дать нам пообедать, Малар, мне, Изабелле и моей двоюродной сестре?

— Конечно, барышня, — ответил Малар, — только уж извините, если обед выйдет не очень хорош, у меня мало времени на его приготовление.

— Ничего, Малар, дайте нам хоть что-нибудь. Скорее принимайся за работу, Габриель, дел у нас много, а времени мало!

Целый день молодые девушки расставляли мебель и приводили в порядок вещи де Нансе и Франсуа, убирали цветами гостиную, снимали чехлы с бронзовых украшений и стирали пыль с картин. Потом они принялись расставлять и вытирать книги, заводить часы и так далее.

Время пролетело быстро, подошло время обеда. Христина отвела Габриель в библиотеку, где обыкновенно работал де Нансе.

— Бедный мой отец, — сказала Христина, садясь в его кресло. — Сколько раз мы с Франсуа приходили сюда и мешали ему работать! Когда я обнимала его шею одной рукой, он меня целовал и смотрел на меня так нежно, что я не могла оторваться от него и долго-долго не двигалась с места, положив голову на его плечо. Габриель, я молю Господа, чтобы он послал тебе такое же счастье, как мне. Я желаю тебе, чтобы твоим мужем сделался второй Франсуа, а второй де Нансе — отцом.

— Нет, голубушка, — ответила Габриель, — я ни за что на свете не обвенчалась бы с калекой.

— Что за беда, Габриель? — сказала Христина. — Если бы ты знала Франсуа так, как знаю его я, ты бы тоже совершенно забыла о его телесном недостатке и любила бы не меньше, чем я.

— Ну, нет, извини, пожалуйста, — заметила Габриель, — только подумай, ты никогда не будешь в состоянии ездить с ним на балы или в театры.

— Я ненавижу балы.

— Тебе нельзя будет показаться в свете.

— Я ненавижу свет, в фальшивом обществе мне скучно до смерти.

— Тебе нельзя будет ездить по нарядным окрестностям, гулять в садах.

— Я люблю гулять с Франсуа по лесам Нансе.

— Но тебе будет неудобно принимать у себя гостей.

— Мне никого не нужно, кроме Франсуа и моего отца, де Нансе. Ты, Бернар, дядя и тетя — не светские знакомые, и я буду бывать у вас и принимать вас у себя, не боясь, что вы станете смеяться над бедным Франсуа.

— Не знаю, может быть, — заметила Габриель, — но, по-моему, калека-муж все-таки смешон. Он даже будет не в состоянии водить тебя под руку, ведь он гораздо меньше тебя ростом.

— Если остальные будут находить его смешным, мне останется только любить его еще больше прежнего, всей душой предаться ему и нашему отцу, чтобы выразить им мою искреннюю благодарность за все, что они сделали для меня. В ответ же на твое замечание скажу, что я отлично умею ходить одна и не люблю, когда меня водят под руку.

— Ну, значит, все к лучшему, — заключила Габриель. — Только все-таки я не завидую твоему счастью.

В это время подали обедать, и двоюродным сестрам пришлось прекратить разговор. Слуги, оставшиеся в Нансе, приготовили комнаты и кровати. Кучер получил приказание в известный час выехать на железнодорожную станцию, а Христина вернулась к тетке, счастливая ожиданием встречи с любимыми людьми.

Но она не знала еще, какая неожиданность ей уготована.

Глава XXVII. Превращение Франсуа

Наконец пришел желанный день, Христина вышла к завтраку с немного бледным лицом и с утомленными глазами. Она скоро должна была поехать в Нансе, чтобы ждать там дорогих ей путешественников.

— Ты очень бледна, Христина, — заметила графиня. — Не больна ли ты?

— Нет, тетечка, я просто мало спала, — смутилась Христина. — Я переволновалась от радости, а потому чувствую себя утомленной.

Христине казалось, что завтрак тянется невыносимо долго, и едва Изабелла сказала, что она готова ехать, как молодая девушка простилась со своими дядей, тетей и с двоюродными братом и сестрой и прыгнула в экипаж, который должен был отвезти ее в Нансе. Ее глаза блестели, лицо выражало полное счастье. В Нансе она ни за что не хотела уйти с крыльца, боясь пропустить минуту приезда.

На ее счастье, ждать пришлось недолго. Вскоре показалась коляска, подъехала и остановилась подле крыльца. Из нее выскочил де Нансе и обнял свою дорогую Христину, залившуюся слезами радости.

— Отец, отец, — говорила она, — какое счастье! А где же Франсуа, мой милый Франсуа? О, Боже мой, Франсуа! Что с ним случилось?

Де Нансе еще раз прижал ее к сердцу и, улыбаясь еще влажными глазами, сказал:

— Да вот он, твой Франсуа! Разве ты его не видишь? Он стоит перед тобой.

В ту же минуту какой-то высокий красивый молодой человек крепко обнял Христину. Она вскрикнула, бросилась к де Нансе и прижалась к нему, с испугом и удивлением глядя на незнакомца.

— Как, Христина, ты не узнаешь своего Франсуа? — сказал он. — Ты меня отталкиваешь?

-- Как, Христина, ты не узнаешь своего Франсуа?

— Ничего не понимаю, — помотала головой Христина. — Ты… Вы… Этот большой молодой человек — Франсуа?

— Да, Христиночка. Это я, наш Паоло выпрямил меня.

Христина радостно бросилась на шею Франсуа.

— А что же я? Никто не хотеть меня заметить и поцеловать? — вмешался Паоло. — Даже моя Христинетта не узнать Паоло.

— Мой добрый, чудный, хороший Паоло! — Христина поцеловала итальянца. — Нет, нет, я не могу забыть всего, что вы сделали для меня. Если бы вы знали, как я вас люблю, как я благодарна вам. Мне кажется, мое сердце готово разорваться от счастья. Мой дорогой друг, вы избавили Франсуа от болезни, которая портила ему жизнь.

— А между тем я ее благословляю, моя добрая Христиночка, — ответил Франсуа, — потому что, благодаря моему телесному недостатку я узнал, какая у тебя чудесная душа, до какого самопожертвования может дойти любящее и преданное сердечко!

— Самопожертвование? — улыбнулась Христина. — Уверяю, его не было, я просто любила тебя, нежно и вполне по заслугам. За это меня не следует хвалить. Я любила тебя и твоего отца, потому что вы постоянно выказывали мне такую доброту и нежность… Но почему, милый отец мой, вы не написали мне, что делал наш Паоло для Франсуа?

— Потому, — ответил де Нансе, — что лечение могло и не помочь, и это опечалило бы тебя. Паоло изобрел удивительную механическую систему, которая действует медленно, опыт мог не удаться, хотя он и надеялся на успех. Я оставил тебя в монастырском пансионе, зная, что мне следовало около двух лет провести в теплом климате для успеха лечения Франсуа.

— Почему же вы не взяли меня с собой? Я была бы так счастлива с вами.

— На это у меня были свои причины. Главное, я не хотел каждый день подвергать тебя тревоге ожидания. Вечный страх, сменяющийся надеждой, мог расстроить твой еще хрупкий организм.

— Конечно, доброта и забота обо мне! — кивнула Христина и сменила тему разговора: — Скажите, вы получили мое письмо, в которое я вложила мамино?

— В день нашего отъезда, дитя мое. Ты отлично поняла нас. Мы с Франсуа совсем не жалеем, что ты потеряла состояние. Напротив, мы очень довольны, что нам отдадут только тебя, милую, любимую, любящую. Я радуюсь тому, что мне выпадет честь заказать для тебя подвенечное платье.

— Это послужит символом моего счастья, отец. Я так рада, что буду обязана вам всем, что все, даже мелочи, я получу от вас.

Первые часы прошли, как минуты. В назначенный для отъезда час Христина сказала де Нансе, обняв его одной рукой, как в дни своего детства:

— Милый отец, я не могу остаться?

— Дитя мое, мне не хочется, чтобы ты вернулась слишком поздно, — возразил он.

— А зачем возвращаться? Я хочу жить в вашем доме, как прежде.

— Нет, это пока неудобно, — ответил де Нансе. — Погоди, через три недели ты переедешь к нам.

— Ждать три недели! — расстроилась девушка. — Как это долго, ведь правда, Франсуа?

Франсуа ничего не ответил, только посмотрел на отца. В эту минуту вошел лакей и сказал, что коляска подана.

На следующий день де Нансе с сыном приехали в имение графа и графини. Верный Паоло тоже был с ними. Он хотел видеть все.

Христина и Франсуа сговорились накануне, что она не скажет родственникам о перемене, произошедшей с Франсуа. Изумленные восклицания семьи Семиан привели Христину в полный восторг, вызвали улыбки на лице де Нансе и Франсуа и сердечно обрадовали Паоло, который выразил свою радость прыжками, пируэтами и громким криком. Габриель не могла выговорить ни слова, она не спускала глаз с Франсуа, который был теперь ростом со своего отца.

— Франсуа, — со смехом сказала она ему, — не двигайся, пожалуйста. Позволь мне осмотреть тебя со всех сторон, как это мы сделали с Христиной в первый раз, когда ты пришел к нам… Право, смотрю и глазам своим не верю! Ты прямой, как Бернар, со спиной, гладкой, как у Христины! Какой ты стал красивый! Я ни за что не узнала бы тебя. Паоло, вы действительно сделали чудо!

Все были веселы и счастливы. Паоло, де Нансе и Христина прямо сияли. Пока молодые люди разговаривали и смеялись и Паоло рассказывал им о лечении и выздоровлении Франсуа, де Нансе беседовал с графом и графиней де Семиан о свадебном контракте и о приданом Христины.

— Я присвоил себе право дать ей приданое, мои дорогие друзья, — объявил он. — Я был ее приемным отцом, а теперь, делаясь отцом настоящим, разделю мое состояние с моими двумя детьми. Я получал шестьдесят тысяч франков в год, теперь я буду получать тридцать, а остальные тридцать будут получать они. Поселимся мы все вместе и, как я вижу, не уедем из Нансе. О состоянии Христины не заботьтесь. По свадебному контракту она получит столько же, сколько Франсуа. Я не хочу даже, чтобы кто-нибудь подарил ей необходимые вещи.

— Ну, нет, сосед, позвольте нам купить ей все нужное, — заметила графиня.

— Простите, графиня, — перебил ее де Нансе, — мне кажется, я имею право смотреть на Христину как на дочь. Подарите ей, что вам угодно на свадьбу, но не лишайте меня удовольствия заказать ей платья, белье, мебель. Вы согласны, правда? Будьте добры до конца, отдайте мне мою дорогую Христиночку.

Когда это было решено, де Нансе попросил позволения ускорить день свадьбы:

— Чтобы мы могли снова начать нашу простую спокойную жизнь, которая не будет полной и счастливой без Христины.

Граф и графиня де Семиан согласились на все желания де Нансе и решили, что до дня свадьбы Франсуа и Христина будут постоянно видеться то в Нансе, то в имении графини. После этого де Нансе увез с собой Христину, обещав вечером доставить ее к тетке.

Так повторялось каждый день. После завтрака Франсуа приезжал в Семиан, днем де Нансе увозил к себе своих детей, чтобы они могли повидаться с Паоло, после обеда в Нансе они отправлялись обратно и заканчивали вечер с Бернаром и его сестрой.

Через две недели де Нансе наконец сказал, что пора подписать свадебный контракт и что венчание в церкви состоится через день после первой церемонии.

Подписание контракта должно было состояться в доме графини, которая ради этого торжественного случая пригласила к себе множество соседей. Паоло сочинил стихи в честь Христины, составил превосходные букеты и собрал хор из дочерей фермеров. В день свадьбы де Нансе пригласил к себе обедать только графа и графиню де Семиан и их детей.

Накануне подписания контракта Христина получила от своего приемного отца прелестное приданое, довольно простое и вполне по ее вкусу.

Паоло было поручено передать его.

— Посмотреть, Христинетта, какое хорошенькое платьице! Вы быть красавица в кружевах, кашемировых шалях и во всем таком, — говорил он, показывая девушке вещи.

Вечером в день подписания контракта праздник был в полном разгаре, когда принесли ящик, с просьбой немедленно открыть его. Это и было исполнено. В нем лежал превосходный портрет Христины, который Бернар масляными красками написал для Франсуа. Христина и Франсуа, тронутые вниманием, горячо поблагодарили молодого человека.

— Так вот он, твой секрет! — воскликнула Христина.

Гости с удивлением смотрели на изменившегося Франсуа. Адольф, также получивший приглашение, был и изумлен, и раздосадован. Он надеялся отплатить Христине за отказ выйти за него замуж, осыпав насмешками ее горбуна, между тем ему приходилось только внутренне сердиться, не выказывая своего неудовольствия. День церковной свадьбы прошел спокойно и счастливо. По окончании церковной службы де Нансе и Франсуа увезли Христину к себе.

— С вами, мой отец, и с тобой, мой Франсуа, — сказала она, когда коляска катилась в Нансе, — с вами я останусь на всю жизнь. — И, припав к плечу отца, она тихонько заплакала.

Де Нансе и Франсуа поняли ее слезы: она плакала от счастья и нежности к ним.

В Нансе их уже ждал добрый Паоло, уехавший из церкви немного раньше. С ним были и все их слуги. Он поцеловал молодую, горячо обнял Франсуа, а после этого попал в объятия де Нансе.

Христина пожелала пройти к себе, чтобы снять фату и нарядное кружевное платье. Де Нансе отвел невестку в ее новое помещение, устроенное и меблированное изящно и удобно. Рядом с ее комнатой помещалась спальня Изабеллы. Христина и Франсуа с Изабеллой несколько часов расставляли милые безделушки, в том числе и мраморные статуэтки, которые Франсуа привез для невесты. Наконец-то Христина переехала в Нансе, чтобы никогда больше не покидать его.

Глава XVIII. Паоло счастлив. — Заключение

Со дня своей свадьбы Франсуа и Христина наслаждались полным спокойным счастьем, оно еще увеличивалось при виде счастья де Нансе, который, казалось, еще сильнее любил теперь своих детей. Он не переставал благодарить Бога, который так наградил его за отеческие заботы. С большой благодарностью относился он к своему задушевному другу Паоло.

— Вам, мой друг, — часто говорил де Нансе итальянцу, — я обязан громадным наслаждением. Благодаря вам я могу смотреть на моего сына без печали, нисколько не боясь за его будущее. Никто не может больше смеяться над ним, он не боится показываться в обществе. Христину тоже не тяготит постоянный ужас, что ее милого Франсуа постараются унизить, осмеять. Я и раньше любил вас, дорогой Паоло, а теперь мое отеческое сердце полно непрестанной благодарности к вам.

— О, синьор, — отвечал Паоло, — я сам есть очень рад! Вон они бежать по саду. Христинетта есть легка, как птичка. А Франсуа? Как он перемахнуть через забор! Какой красивый молодой человек!

Паоло не сиделось на месте, он то и дело вскакивал со стула и принимался кружиться по комнате.

Но однажды он пришел к де Нансе бледный, с вытянутым длинным лицом и сказал:

— Синьор мио, я есть несчастный. У меня сделаться тоска по родине. Я хотеть увидеть мою Италию, миа патриа [моя родина — итал.]. О, Италия! Синьор мио, вы позволить мне съездить в мою страну, посмотреть на нее одним глазком, побыть там недельку-другую?

— Конечно, поезжайте, когда вам угодно и насколько вам угодно времени, мой милый, дорогой друг, — ответил де Нансе. — Я заплачу за дорогу, за жизнь там, за все.

— О, синьор, вы есть добрый и великодушный. Я мочь уехать завтра?

— Ну, конечно, голубчик Паоло, — ответил де Нансе, смеясь при виде его поспешности. — Скажите, чтобы вам дали чемодан, лошадей, экипаж — все, что понадобится, а сегодня вечером я передам вам тысячу франков на путевые издержки.

Паоло схватил де Нансе за руки. Тот рассмеялся и посоветовал итальянцу заняться укладкой вещей.

Паоло пробыл в Италии два месяца, в конце первого де Нансе получил от него письмо, в котором Перонни писал по-итальянски:

«О, синьор де Нансе! Что я сделал, простите меня, о, пожалейте вашего преданного Паоло.

Вот, что случилось, синьор: я встретил одну девушку, с которой мы были дружны с детства, добрую и прелестную, как наша Христинетта. У этой бедняжки нет никого, и она очень несчастна, мне стало ее жаль, и я ей сказал: „Дорогая, хотите быть моей женой?“ Ну совсем как Франсуа сказал нашей Христинетте. И моя Елена бросилась мне на шею и сказала: „Я буду вашей женой“. Ведь так сказала и Христинетта нашему Франсуа!

И я не подумал о вас, мой добрый синьор. Между тем я не хочу жить далеко от вас, оставить же мою жену в Милане мне тоже не хочется. Что же делать, синьор? Я в отчаянии и плачу целыми днями, моя Елена плачет вместе со мной.

Боже мой, что же делать? Если я не увижу больше вас, я умру. Если я расстанусь с моей бедной Еленой, я тоже умру. Что же делать?

Я вас обнимаю, дорогой мой синьор, целую Франсуа и мою дорогую Христинетту.

Милые вы мои, дайте совет вашему бедному Паоло и его молоденькой жене.

Паоло Перонни».

Де Нансе со смехом показал это письмо детям.

— Что делать? — сказал он им. — Что?

— Позвать их сюда, к нам, дорогой отец, — тут же ответила Христина. — Пусть они навсегда останутся с нами. Хорошо?

— Да, отец, — кивнул Франсуа, — я думаю так же, как Христина.

— Я тоже, — подтвердил де Нансе. — Значит, мы все согласны, впрочем, как всегда.

— О, отец, как же нам не говорить в один голос? Мы все так счастливы! — засмеялась Христина.

Де Нансе написал Паоло, советуя ему привезти в Нансе свою молодую жену, и, если она захочет, остаться вместе с ней в Нансе на всю жизнь. В заключение в этом письме говорилось, что он и его сын Франсуа в виде свадебного подарка дают ему, Паоло, три тысячи франков в год.

Паоло был вполне счастлив. Через месяц он познакомил молодую Елену Перонни со своими друзьями. Христина вскоре горячо подружилась с нею, и с этих пор все они жили вместе и вполне счастливо. Счастье их было полное, тихое и ненарушимое.

Дезорм, всегда живший под каблучком своей капризной жены, заболел и умер через несколько лет после свадьбы Христины. В день свадьбы дочери от него пришло письмо, очень ласковое и нежное, в котором он обещал вскоре навестить ее, но не исполнил этого обещания и только раз в год присылал письмо.

Каролина постарела, подурнела еще больше, но долго продолжала считать себя молодой и хорошенькой, давала обеды, танцевальные вечера, на которых, однако, никто искренне не веселился. У нее было много знакомых, но никаких друзей, все сторонились ее, зная, как мало она заботится о дочери и как забросила ее еще в детстве. Видя себя одинокой, чувствуя, что стареет и что никто не любит ее, она возненавидела весь мир. В общем, она была жалка и несчастна.

Как-то Тереза Гибер приехала в Нансе и объявила Христине, что ее дочь Елена выходит замуж за Адольфа. Их свадьба состоялась вскоре после этого, но брак не был удачным. Елена думала только о балах и выездах, Адольф любил карточную игру и проиграл половину своего состояния. Из-за дурного характера он часто ссорился с прежними своими приятелями, вследствие одной из таких ссор дрался на дуэли, был жестоко ранен и вскоре умер.

Сесиль вышла замуж за богатого банкира, но ее семейная жизнь не была безоблачной: резкий и вспыльчивый характер мужа постоянно заставлял ее страдать.

Мужем Габриели сделался молодой депутат, умный и добрый. Они жили очень счастливо, каждое лето приезжали к своим родителям в Семиан и почти каждый день навещали Христину и Франсуа.

Бернар не женился, он помогал своему отцу обрабатывать землю и управлять имением, а кроме того, занимался музыкой и живописью и почти каждую зиму проводил в Нансе. Христина и Франсуа отлично знали музыку, таким образом, по вечерам они вместе с Паоло, его женой и Бернаром устраивали превосходные концерты, которые приводили в восторг де Нансе.

Однажды Христина спросила Бернара, не слишком ли одиноко ему живется.

— Я буду жить один и умру одиноким, — ответил он. — Когда, возвратившись с острова Мадейра, я хорошенько познакомился с тобой, то сказал себе, что могу быть счастлив только с такой женой, как ты: доброй, благочестивой, преданной, умной, веселой, образованной, благоразумной. Второй Христины я не встретил, да никогда и не найду. Вот почему я не женюсь и предпочитаю жить так, как теперь.

Вместо всякого ответа Христина поцеловала его. Потом передала свой разговор с Бернаром Франсуа и де Нансе, которые за это стали еще больше и нежнее любить его.

Изабелла навсегда осталась у «своих детей», как она продолжала называть Франсуа и Христину. Она воспитывала всех их детей и говорила, что до самой смерти не уедет из Нансе. Христина и Франсуа нежно заботятся о ней и горячо любят свою бывшую нянечку. Она же говорит им, что чувствует себя счастливее любой королевы.

Христине и Франсуа не надоедает их счастье, они никогда не расстаются, все у них общее: желания, вкусы, мечты. В Париже они не бывают, все время живут в Нансе со своим отцом.

Вскоре после печальной смерти несчастного Адольфа, Жизель де Сибран тоже умерла, а ее муж, упрекавший себя за то, что он недостаточно хорошо воспитал своих сыновей, сделался монахом. Он говорит прекрасные проповеди, и его часто посылают проповедовать христианство в далекие страны Востока.

Минна поступила к одной восточной княгине, где ей обещали дать громадное жалованье. Но однажды князь увидел, что она бьет одну из его маленьких дочерей и пожаловался на нее в суд. Минну посадили в тюрьму. Таким образом, она была наконец наказана за свою жестокость и злое сердце.