Летний театр (Дорошевич)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
Текст содержит цитаты, источник которых не указан. |
| Лѣтній театръ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ VIII. Сцена. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 112. |
Лѣтній сезонъ умираетъ.
Мы знали почти покойнаго лично.
Почти покойный былъ лакейскаго происхожденія.
Въ самомъ дѣлѣ! Петербургъ удивительно эволюціонировалъ.
Много лѣтъ тому назадъ — тогда Рауль де-Гинсбургъ еще не былъ маркизомъ! — одинъ знаменитый русскій композиторъ посѣтилъ «Аркадію».
Рауль, разумѣется, моментально подбѣжалъ къ великому человѣку, наговорилъ ему съ три короба о своемъ театрѣ, о труппѣ.
— Да самъ-то вы кто? — спросилъ знаменитый композиторъ.
— Moi?[1]
Будущій маркизъ принялъ величественную позу.
— Je suis un tragédien, maître![2] — отвѣчалъ онъ скромно.
Гинсбургъ и не то еще могъ сказать.
Но все-таки Рауль имѣлъ нѣкоторое основаніе сказать, что онъ «tragédien»[3].
Все-таки онъ хоть строилъ рожи на сценѣ, изображая Наполеона, Виктора Гюго, Шарля Гуно, зулусскаго короля Цетевайо.
А теперешнему петербургскому лѣтнему антрепренеру пришлось бы отвѣтить на вопросъ: «Да вы-то самъ кто такой?»
— Помилте, ваше сіясь! Ужели не изволите припомнить? Неоднократно вамъ и не въ одномъ ресторантѣ услужалъ!
Наивный провинціалъ, попавъ въ Петербургъ, я первымъ долгомъ пожелалъ веселиться и началъ ѣздить по увеселительнымъ садамъ. Наивность!
— Ну, а скажите, пожалуйста, антрепренеръ этого театра — онъ кто? Вѣроятно, бывшій артистъ?
Мой Виргилій, изъ петербуржцевъ, посмотрѣлъ на меня съ удивленіемъ:
— Какой артистъ? Просто былъ лакеемъ, а теперь держитъ театръ!
Поѣхали въ другой садъ:
— А здѣсь кто антрепренеромъ?
— Тоже бывшій лакей!
Поѣхали въ третій, на бенефисъ антрепренера. Оваціи, подношенія, рѣчи…
— Ну, ужъ этотъ-то навѣрное…
Мой Виргилій смотрѣлъ на торжество, иронически улыбаясь:
— Каковъ подлецъ! Еще три года меня на цѣлковый обсчиталъ, а теперь, смотрите, какія оваціи! Обругать бы тебя, каналью, чтобы не обсчитывалъ! А тебѣ — рѣчи!
Поѣхали въ четвертый садъ.
— Ну, тутъ-то, надѣюсь, театръ артистъ держитъ?
— Ахъ, мой другъ, развѣ можно такіе наивные вопросы вслухъ задавать! Даже неловко съ вами! Ну, какой же артистъ нынче лѣтній театръ держать станетъ? Это дѣло лакейское!
Въ концѣ-концовъ, я даже возопилъ:
— Да что же у васъ неужели, дѣйствительно, все только одни лакеи лѣтніе театры держатъ!
— Нѣтъ, есть одинъ и не лакей.
И онъ разсказалъ мнѣ объ одномъ исключеніи, выгодно выдѣляющемся среди этого лакейскаго правила.
Блестящее исключеніе изъ лѣтнихъ петербургскихъ антрепренеровъ никогда не было лакеемъ. Оно занималось прежде тѣмъ, что разсказывало сценки по портернымъ, иногда возвышаясь даже до игры въ балаганахъ! Затѣмъ неожиданно получило большую сумму денегъ и стало держать театръ.
Такимъ образомъ, и среди петербургскихъ лѣтнихъ антрепренеровъ есть исключеніе.
Но вѣдь оно одно!
Остальные, всѣ какъ на подборъ, изъ бывшихъ лакеевъ.
Это завелось сравнительно недавно.
Прежде Петербургъ лѣтомъ увеселяли бывшіе артисты: Лентовскій, покойный Сѣтовъ, хоть бы тотъ же Рауль Гинсбургъ.
Потомъ ужъ появился спросъ на лакея.
И спросъ до того сильный, что даже премудрая г-жа Неметти сдалась и уступила свое мѣсто какому-то господину, который на вопросы:
— Какое общественное положеніе занимали вы раньше?
Отвѣчаетъ, говорятъ:
— Офиціальное!
Потому что бѣдняга путаетъ офиціальное съ «офиціантскимъ». Конечно, по неграмотности!
Дѣло лѣтняго увеселенія петербуржцевъ стало такимъ образомъ дѣломъ исключительно лакейскимъ. Никто, оказывается, такъ не можетъ развеселить петербуржца, какъ лакей.
И это доказывается цифрами. Прежніе антрепренеры, изъ артистовъ иногда наживались, какъ г-жа Неметти и маркизъ Гинсбургъ, но чаще прогорали, какъ Лентовскій и Сѣтовъ. Антрепренеры изъ лакеевъ наживаются всѣ сплошь, и никто никогда не слыхалъ о крахѣ антрепренера изъ лакеевъ.
Таково положеніе дѣлъ.
А впрочемъ, всякій городъ имѣетъ такихъ антрепренеровъ, какихъ онъ заслуживаетъ.
Это совершенно естественно и нормально, что въ Петербургѣ успѣхъ имѣютъ именно антрепренеры изъ лакеевъ.
Ни одна профессія въ Петербургѣ вообще такъ хорошо не оплачивается, какъ лакейская.
И мнѣ не въ одной театральной средѣ приходилось слыхать, что успѣхъ имѣютъ только лакеи.
Мнѣ приходилось видѣть людей, пріѣзжавшихъ сюда съ вѣрными дѣлами и уѣзжавшихъ съ отчаяніемъ:
— Проигралъ! Мой другъ, я не умѣю холопствовать, бѣгать, кланяться, подкуривать, льстить, лакействовать!
Мнѣ приходилось видѣть людей способныхъ, талантливыхъ, пріѣзжавшихъ сюда служить и бѣжавшихъ отсюда, сломя голову:
— Не могу! Я пріѣхалъ дѣлать дѣло. Я вижу ошибку и говорю: «ошибка». А мнѣ отвѣчаютъ: «Тс! Вы должны преклоняться! Вы должны находить все геніальнымъ. Вѣдь это вотъ чья мысль! По нашему вѣдомству не можетъ быть ошибокъ. Мы непогрѣшимы и вѣрными шагами ведемъ къ блестящему будущему». Я говорю: «Дѣло, господа, въ дѣйствительности обстоитъ вовсе не такъ, какъ вы думаете, а вотъ какъ!» Мнѣ отвѣчаютъ: «Тс! Ни слова! Дѣло должно обстоять такъ-то и такъ-то. Не противорѣчьте!» Я бѣгу, я не умѣю достаточно быть лакеемъ.
Мнѣ приходилось слышать отъ журналистовъ, бѣжавшихъ безъ оглядки изъ редакцій, гдѣ они работали:
— Да развѣ тамъ можно высказывать свои мнѣнія? Тамъ требуется говорить, что угодно хозяевамъ и департаментскимъ вдохновителямъ газеты!
Это во всѣхъ областяхъ.
Нигдѣ на искусство «потрафлять» нѣтъ такого спроса, какъ въ Петербургѣ. И что удивительнаго, что въ области театра лакеи, для которыхъ «потрафлять» — профессія, имѣютъ наибольшій успѣхъ?
Я вовсе не хочу пѣть диѳирамбовъ покойнымъ Сѣтову или Лентовскому.
Въ то время, какъ они держали лѣтніе театры въ Петербургѣ, они, конечно, находились въ двоюродномъ родствѣ съ богинями драмы и музыки. Драма и музыка приходились имъ только «кузинами по опереткѣ». Но они были въ родствѣ съ искусствомъ.
И они выписывали для лѣта Цукки и Дель-Эру.
А теперешніе лакеи «знакомятъ» Петербургъ лѣтомъ только съ «demi-mondaines»[4], умѣющими полчаса стоять на головѣ.
Тѣ были артисты и держали театры.
Если бы Лентовскому предложить выписать «просто demi-mondaine»[4] и поставить ее въ своемъ театрѣ вверхъ ногами для привлеченія публики, Лентовскій далъ бы за этотъ совѣтъ совѣтчику по уху или просто, но нехорошо бы выругался, глядя по наcтроенію и по бенедиктину.
Если бы то же самое предложеніе сдѣлать Сѣтову, папа Сѣтовъ понюхалъ бы табачку и сказалъ:
— Знаете, mon cher[5], со мной однажды былъ презанимательный случай въ этомъ же родѣ. Знаете, подхожу я однажды, по глупости, къ одному антрепренеру и предлагаю: «А что бы вамъ, mon cher[5], выписать, вмѣсто артистокъ, просто дѣвицъ, которыя бы, безъ всякихъ словъ, стояли передъ публикой на головахъ? Многіе бы ходили смотрѣть?» Знаете, mon cher[5], что мнѣ отвѣтилъ этотъ антрепренеръ? Онъ сказалъ мнѣ: «Пошелъ прочь, мерзавецъ! Я держу театръ, а не скверный домъ!» Вотъ, что мнѣ отвѣтилъ, mon cher[5], антрепренеръ на мое дурацкое предложеніе. Благодарю васъ за совѣтъ, mon cher[5].
Даже Рауль Гинсбургъ, — хотя онъ теперь и пишетъ на карточкахъ «маркизъ», — имѣлъ нѣкоторую совѣсть, конечно, не тогда, когда онъ разсказывалъ, какъ командовалъ французской арміей!
Даже Рауль Гинсбургъ! Если бы какая-нибудь mam’zelle[6] Фу-Фу предложила ему:
— Знаете что, cher[7] маркизъ! Хотите я, безъ дальнихъ фразъ, безъ лишнихъ словъ, возьму и встану на сценѣ вверхъ ногами, — и все!
Даже Рауль схватился бы за голову:
— Знаете что, chère petite[8]! Доставьте это удовольствіе мнѣ и моимъ друзьямъ изъ прессы въ отдѣльномъ кабинетѣ! Но на сценѣ… Сцена, чтобы чортъ ее побралъ, все-таки имѣетъ свои требованія. Что мы съ ней ни дѣлаемъ, но все-таки она, дьяволъ, имѣетъ свои условія! На сценѣ… На сценѣ это, съ горемъ вамъ говорю… нѣтъ, нѣтъ! Уйдите и не искушайте! На сценѣ это невозможно!
Потому что все-таки и Рауль Гинсбургъ, хотя и зарабатывалъ себѣ хлѣбъ когда-то тѣмъ, что строилъ рожи, но все же дѣлалъ это на сценѣ и держалъ все-таки театръ.
A теперешній антрепренеръ лакей и держитъ крытое помѣщеніе, гдѣ «потрафляетъ».
— Силъ Исаичъ! Что бы вамъ выписать въ ваше учрежденіе Фу-Фу!
— A изъ какехъ она?
— Такъ, вообще… «живетъ»… Ну, и на сценѣ можетъ.
— Дѣвица, стало-быть?
— «Demi-mondaine»[4].
— Что жъ, эти самыя «деми» — товаръ ходовой. Мы не гнушаемся. Поетъ что?
— Нѣтъ, она ничего не поетъ. A просто, такъ… Выйдетъ на сцену, станетъ, не сказавъ дурного слова, вверхъ ногами и стоитъ такъ даже до пятнадцати минутъ. Геніально!
— Стыдъ, стало-быть, всякій потеряла? Что жъ сыпь, можно! Ежели, впрямь, подолгу вверхъ ногами стоять будетъ — потрафитъ, и учрежденья не замараетъ!
Уровень петербургской публики вообще не высокъ. Это вы можете видѣть особенно ясно, когда петербуржцы шатаются за границей.
Не всякій петербуржецъ, бывавшій въ Парижѣ, бывалъ въ Comédie Française[9]. Но всякій знаетъ наизусть репертуаръ «Ambassadeurs»[10], хотя по разу былъ въ Marigny[11], Horloge[12], Moulin Rouge[13], Casino de Paris[14], а въ «Олимпіи», когда тамъ какая-то дама раздѣвалась, изображая «первую ночь новобрачной», — всякій былъ даже 2 раза.
И особымъ пристрастіемъ «по этой части» отличаются петербургскія дамы. Здѣсь это неловко. Но зато, попавши за границу, онѣ «наверстываютъ потерянное» и таскаютъ мужей по кафе-шантанамъ съ утра до ночи.
Даже «утренники» въ Парижѣ посѣщаютъ.
— Въ чужомъ отечествѣ что жъ стѣсняться!
Одинъ чешскій писатель даже съ ужасомъ мнѣ разсказывалъ:
— Пріѣзжаетъ въ Прагу русское высоко-интеллигентное семейство. Я имъ разсказываю — у насъ то-то есть, то-то стоитъ посмотрѣть, а они, въ первый же вечеръ, съ дамами — вообразите! — въ «срамовку»[15]. И во второй — туда же и въ третій!
Наивная страна! Тамъ кафе-шантанъ называется «срамовкой», а кафе-шантанныя «этуали»[16] — «срамницами»[17]. Ей Богу!
Такъ и въ афишахъ пишутъ:
— Сегодня въ срамовкѣ такой-то состоится вечеръ съ участіемъ срамницы такой-то.
Вотъ страна!
При такомъ непремѣнномъ стремленіи къ «срамовкѣ» и «срамницамъ» антрепренеры изъ артистовъ, въ родѣ Лентовскаго, Сѣтова, были Петербургу какъ-то не по плечу.
Даже стѣснительны!
Словно заѣхалъ человѣкъ въ глухой кавказскій аулъ, гдѣ всѣ жители — князья. Ну, какъ сказать человѣку:
— Ваше сіятельство, скиньте мнѣ сапоги!
Ну, какъ было сказать человѣку, все-таки артисту и вдругъ:
— А нельзя ли пригласить мамзель?
По причинамъ, уже выше указаннымъ, неудобно и даже небезопасно.
Шутъ его знаетъ, какъ съ нимъ, съ артистомъ, разговаривать! У нихъ тамъ какія-то свои правила, своя амбиція особенная есть!
А какъ съ лакеями разговаривать всякій изъ насъ знаетъ.
И Петербургъ былъ бы совершенно счастливъ, если бы вездѣ и всюду сидѣли только лакеи.
Мигнулъ — и кончено.
Съ антрепренерами-лакеями Петербургъ почувствовалъ себя великолѣпно.
— Что-то, братецъ, мнѣ скучно. Пригласилъ бы ты мнѣ…
— Не прикажете ли пригласить мамзель Фу-Фу? Всякій стыдъ потерямши. Сейчасъ, ни слова не говоря, вверхъ ногами. Многіе господа одобряютъ.
— Сыпь.
— Въ моментъ-съ!
— Молодчина, братъ. Безъ словъ почти понимаешь!
— Помилте, намъ ли не знать, что господамъ требуется.
За сіе умѣнье потрафить и бываютъ антрепренеры изъ лакеевъ награждаемы истинно «по-барски».
Лакейскій характеръ сезона звучалъ во всемъ.
Никогда еще мы не видали такихъ лакейски-безграмотныхъ афишъ:
«Неподражаемо-экстравангантная belle[18] этуаль ранга-премьеръ, некъ-плюсъ-ультра».
Эпитеты, словно лакей карточку винъ выхваляетъ:
— Мадера-съ вье трего-го[19] многіе гости «обожаютъ».
Лакейскій характеръ сезона звучалъ въ газетныхъ извѣщеніяхъ о готовящихся «экстра-галя-представленіяхъ»:
«Дирекція сада „Заводиловки“, поистинѣ, не щадя трудовъ и издержекъ, прибавила новый сенсаціонный нумеръ къ своей ультра-небывалой программѣ. Сегодня на сценѣ указаннаго учрежденія состоится европейски-небывалый монстръ-галя спектакль: выступаетъ въ первый разъ красавица Санкюлотъ, которая будетъ стоять на головѣ цѣлыхъ полчаса передъ всей публикой. Интересъ зрѣлища усиливается тѣмъ, что красавица Санкюлотъ — не кто иная, какъ дочь испанскаго герцога Сіерра-Морена, сбѣжавшая изъ родительскаго дома, ради стремленія ходить непремѣнно на головѣ, что, говорятъ, несовмѣстимо съ испанскимъ этикетомъ, очень строгимъ на этотъ счетъ».
Ну, скажите, развѣ не лакей диктовалъ почтенному русскому писателю эту замѣтку?
Ибо, что такое для лакея дочь испанскаго герцога?
— Бываютъ, что и изъ генеральскихъ дочерей въ такую жизнь попадаютъ!
Такъ разсуждаетъ лакей и диктуетъ почтенному русскому писателю:
— Сыпь! Пиши, что испанская ерцогиня на головѣ стоять будетъ! Фурористѣе!
На-дняхъ мнѣ пришлось быть въ одномъ изъ нашихъ лѣтнихъ эдемовъ.
Шла оперетка, и шла даже прилично. Всѣ играли такъ себѣ, нельзя сказать, чтобы ужъ очень омерзительно, а толстый комикъ — даже недурно. Разговаривалъ по-человѣчески и ужъ въ сомнѣніе приводить началъ.
— Неужели онъ такъ-таки и хочетъ прилично провести себя все время, и хоть для финала не выкинетъ никакой штуки, предназначенной, выражаясь словами Толстого, «для увеселенія молодыхъ лакеевъ»[20]?
И вотъ наконецъ-то!
Толстый человѣкъ все время велъ себя какъ слѣдуетъ и не радовалъ публики, но, уходя со сцены, — секунду подождать оставалось! — не вытерпѣлъ, поднялъ фалду, декольтировался, такъ сказать, съ другой стороны и крикнулъ:
— Colossal![21]
«Залъ дрогнулъ отъ рукоплесканій». Актеръ былъ вызванъ всѣмъ театромъ.
Молодые лакеи получили свою порцію. Лакейскій характеръ сезона былъ все же соблюденъ.
Этотъ сезонъ, оборудованный и устроенный исключительно лакеями и приноровленный подъ вкусъ молодыхъ, загулявшихъ и «ищущихъ безобразія» лакеевъ, лакейски же и заканчивается.
Сады переживаютъ періодъ холодовъ и бенефисовъ:
— Бенефисъ антрепренера.
— Бенефисъ владѣльцевъ сада.
— Бенефисъ кассира…
— Контролеровъ.
— Капельдинеровъ.
Самый лакейскій финалъ!
Словно вы кончили ужинъ въ отдѣльномъ кабинетѣ и выходите.
Въ коридорѣ цѣлая шеренга:
— На чаекъ бы съ вашей милости!
— Тебѣ за что?
— Помилте! Этуваль, которая вверхъ тормашками, для васъ приглашалъ. Бѣгалъ, старался!
— Ты кто?
— Мы при одежѣ состоимъ.
— Это еще что?
— Кипажи выкликаю!
— А этотъ маленькій зачѣмъ?
— А этотъ такъ-съ. Махонькій, а ужъ въ лакеяхъ. Соблаговолите что-нибудь на чаишко!
Это послѣдній аккордъ умирающаго лѣтняго сезона.
Бенефисы, даваемые «на чай» антрепренерамъ, кассирамъ, главнымъ распорядителямъ, контролерамъ, администраторамъ, капельдинерамъ, литературнымъ секретарямъ, служащимъ при уборныхъ и прочей челяди, которая кормится при стоящихъ вверхъ ногами «этуваляхъ» и отпускающихъ лакейскія остроты комикахъ. Еще нѣсколько дней, и мы прочтемъ въ газетахъ:
— «Вчера, при 7 градусахъ холода, въ саду „Кунавино“ состоялся бенефисъ старшаго офиціанта, не безызвѣстнаго нашей веселящейся публикѣ подъ именемъ „Керима“, а также „распроканальи“. Глава мѣстныхъ офиціантовъ былъ предметомъ восторженныхъ овацій. Его чествовали во всѣхъ театрахъ и углахъ учрежденія. Были поднесены: два лавровыхъ вѣнка, выигрышный билетъ по подпискѣ „отъ пьяной, но признательной публики“, какъ сказано на лентахъ, полуимперіалъ отъ одного извѣстнаго представителя жуирующей публики „за особыя заслуги“, самоваръ отъ благодарныхъ этуалей, полное собраніе сочиненій Шекспира отъ опереточной труппы, серебряный вѣнокъ отъ балетной и подержанная оттоманка отъ шансонетныхъ пѣвицъ. Кромѣ того, была поднесена рюмка коньяку отъ буфетчика, онъ же антрепренеръ. На слѣдующій сезонъ, какъ мы слышали, почтенный Керимъ, онъ же „распроканалья“, бросаетъ офиціантскую профессію и заводитъ свой собственный лѣтній театръ».
Это будетъ послѣдней нотой лакейскаго сезона.
Мы вступаемъ въ солидный, серьезный зимній, и публика, умѣвшая цѣнить стоящихъ вверхъ ногами Фу-Фу, будетъ оцѣнивать русскихъ и иностранныхъ писателей и игру артистовъ.