Ты, Вяземский, хитрец, хотя ты и Поэт!
Проблему, что в тебе ни крошки дара нет, Ты вздумал доказать посланьем,
В котором, на беду, стих каждый заклеймен Высоким дарованьем!
Притворство в сторону! знай, друг, что осужден Ты своенравными богами На свете жить и умереть с стихами,
Так точно, как орел над тучами летать, 10 Как благородный конь кипеть пред знаменами,
Как роза на лугу весной благоухать!
Сноси ж без ропота богов определенье!
Не мысли почитать успех за обольщенье И содрогаться от похвал! Хвала друзей — Поэту вдохновенье! Хвала невежд — бряцающий кимвал!
Страшися, мой певец, не смелости, но лени!
Под маской робости не скроешь ты свой дар;
А тлеющий в твоей груди священный жар 20 Сильнее, чем друзей и похвалы и пени!
Пиши, когда писать внушает Аполлон!
К святилищу, где скрыт его незримый трон,
Известно нам, ведут бесчисленны дороги; Прямая же одна!
И только тех очам она, мой друг, видна,
Которых колыбель парнасским лавром боги
Благоволили в час рожденья осенить!
На славном сем пути певца встречает Гений;
И, весел посреди божественных явлений, 30 Он с беззаботностью младенческой идет, Куда рукой неодолимой,
Невидимый толпе, его лишь сердцу зримой, Крылатый проводник влечет!
Блажен, когда, ступив на путь, он за собою
Покинул гордости угрюмой суеты
И славолюбия убийственны мечты!
Тогда с свободною и ясною душою
Наследие свое, великолепный свет,
Он быстро на крылах могущих облетает 40 И, вдохновенный, восклицает,
Повсюду зря красу и благо: я Поэт!
Но горе, горе тем, на коих Эвмениды, За преступленья их отцов, Наслали Фурию стихов!
Для них страшилищи и Феб и Аониды! И визг карающих свистков
Во сне н наяву их робкий слух терзает!
Их жребий — петь назло суровых к ним судей!
Чем громозвучней смех, тем струны их звучней, 50 И лира, наконец, к перстам их прирастает!
До Леты гонит их свирепый Аполлон;
Но и забвения река их не спасает!
И на брегу ее, сквозь тяжкий смерти сон,
Их тени борются с бесплотными свистками!
Но, друг, не для тебя сей бедственный удел!
Природой научен, ты верный путь обрел! Летай неробкими перстами По очарованным струнам
И Музы не страшись! В нерукотворный храм 60 Стезей цветущею, но скрытою от света Она ведет Поэта. Лишь бы любовью красоты
И славой чистою душа в нас пламенела,
Лишь бы, минутное отринув, с высоты Она к бессмертному летела —
И Муза счастия богиней будет нам!
Пускай слепцы ползут по праху к похвалам, Венцов презренных ищут в прахе
И, славу позабыв, бледнеют в низком страхе, 70 Чтобы прелестница-хвала,
Как облако, из их объятий не ушла!
Им вечно не узнать тех чистых наслаждений,
Которые дает нам бескорыстный Гений, Природы властелин,
Парящий посреди безбрежного пучин,
Красы верховной созерцатель
И в чудном мире сем чудесного создатель!
Мой друг, святых добра законов толкователь,
Поэт на свете сем — всех добрых семьянин! 80 И сладкою мечтой потомства оживленной... Но нет! потомство не мечта!
Не мни, чтоб для меня в дали его священной
Одних лишь почестей блистала суета!
Пускай правдивый суд потомством раздается,
Ему внимать наш прах во гробе не проснется,
Не прикоснется он к бесчувственным костям!
Потомство говорит, мой друг, одним гробам;
Хвалы ж его в гробах почиющим невнятны!
Но в жизни мысль о нем нам спутник благодатный! 90 Надежда сердцем жить в веках,
Надежда сладкая — она не заблужденье; Пускай покроет лиру прах — В сем прахе не умолкнет пенье Душой бессмертной полных струн! Наш гений будет, вечно юн, Неутомимыми крылами
Парить над дряхлыми племен и царств гробами;
И будет пламень, в нас горевший, согревать
Жар славы, благости и смелых помышлений 100 В сердцах грядущих поколений;
Сих уз ни Крон, ни смерть не властны разорвать!
Пускай, пускай придет пустынный ветр свистать
Над нашею с землей сравнявшейся могилой —
Что счастием для нас в минутной жизни было,
То будет счастием для близких нам сердец
И долго после нас; грядущих лет певец От лиры воспылает нашей; Внимая умиленно ей, Страдалец подойдет смелей 110 К своей ужасной, горькой чаше
И волю промысла, смирясь, благословит; Сын славы закипит, Ее послышав, бранью,
И праздный меч сожмет нетерпеливой дланью...
Давно в развалинах Сабинский уголок,
И веки уж над ним толпою пролетели —
Но струны Флакковы еще не онемели!
И, мнится, не забыл их звука тот поток С одушевленными струями, 120 Еще шумящий там, где дружными ветвями
В кудрявые венцы сплелися древеса.
Там, под вечер, когда невидимо роса
С роскошной свежестью на землю упадает,
И мирты спящие Селена осребряет, Дриад стыдливых хоровод
Кружится по цветам, и тень их пролетает По зыбкому зерцалу вод!
Нередко, в тихий час, как солнце на закате
Лиет румяный блеск на море вдалеке, 130 И мирты темные дрожат при ветерке, На ярком отражаясь злате, —
Вдруг разливается как будто тихий звон,
И ветерок, и струй журчанье утихает, Как бы незримый Аполлон Полетом легким пролетает —
И путник, погружен в унылость, слышит глас: „О смертный! жизнь стрелою мчится! Лови, лови летящий час! Он, улетев, не возвратится“.
