Кровавая шутка (Шолом-Алейхем)/Часть первая. Глава 18. Загадка

Кровавая шутка — Часть первая. Глава 18. Загадка
автор Шолом-Алейхем (1859—1916)

Дата создания: 1912-1913. Источник: http://www.web-lit.net/writer/76/book/49971/aleyhem_sholom/krovavaya_shutka

Глава 18. Загадка

Рабинович казался загадкой не только доктору, но и всем имевшим с ним дело: его манеры, внешний вид, мысли, язык — все было как-то необычно для еврея и возбуждало если не сомнения, то любопытство. Поражало в нем полное отсутствие характерных еврейских черт: находчивости, изворотливости, сноровки… Подчас он бывал наивен, как дитя, задавал смехотворные вопросы, приходил в восторг от самых обыденных вещей…

Первое время пришлось употребить немало усилий, чтобы вдолбить ему представление о правожительстве. Он никак не мог поверить, что в этом самом городе имеются районы, в которых евреям жить не разрешается.

— Возможно ли это? — спросил он. — Да что мы, в самом деле, в Древнем Риме живем, в Испании?.. Или в пятнадцатом веке?..

— Вот чудак! — прервал его Давид Шапиро. — Поди поговори с ним! Ему толкуешь одно, а он свое, А знаете ли вы, что в нашем городе имеется улица, по одной стороне которой евреям селиться разрешается, а по другой запрещено?

И Рабинович не мог успокоиться до тех пор, пока однажды, в субботу, хозяин не сводил его лично на эту самую улицу. Рассказам Давида Шапиро после этой прогулки не было конца. Он открыто смеялся над Рабиновичем:

— Ох и чудак же этот Рабинович! Представьте себе, он думал, что по запрещенной стороне этой улицы еврею даже проходить нельзя!

— Ха-ха-ха! Мы, знаете ли, не в Риме, как вы изволили выразиться, живем, не в Испании и не в пятнадцатом столетии…

— Я не вижу разницы! — говорил Рабинович, удивляясь легкости, с которой хозяин относится к такого рода явлениям.

— Ба-а-а-льшая, положим, разница! — кричал Шапиро. — Возьмем хотя бы вас. Снилось ли когда-нибудь вашему дедушке, что его внук окончит гимназию с медалью, будет добиваться докторской степени, получит «правожительство» по всей России, даже в Петербурге и в Москве, и потом, может быть, даже окажется выбранным в Государственную думу и будет помогать изданию законов?..

— Нечего сказать, хороши законы! — вмешалась Сарра, но тут же получила достойную отповедь от мужа:

— Кто тебя просит вмешиваться в разговор? Или, например, возьмите моего Сёмку! Почем я знаю, чем будет этот клоп? Может быть, профессором математики? Может быть, инспектором гимназии? А вдруг — министром финансов! Поди-ка сюда, скажи, что тебе больше всего нравится?

— Велосипед! — ответил Сёмка, продолжая зубрить и сильно картавя:

Как ныне сбихается вещий Олег

Отмстить нехазумным xозаxам…

---

В другой раз между хозяином и жильцом разгорелся спор по поводу пресловутых «тайных» еврейских учреждений, вроде «кагала». Рабинович предчувствовал, что ему от этой беседы не поздоровится, и не ошибся. Шапиро разгорячился, размахивал руками и доказывал, что слово «кагал» означает собственно «общество», «общину» и что все это, может быть, некогда и было, но сейчас никакого «кагала» у евреев нет. Рабинович слушал внимательно, а затем задал новый вопрос:

— Ну-с, а что вы скажете по поводу того, что мы ежедневно читаем о всемирном «кагале»?

— Какой там «кагал-шмагал»? Где вы это читали?

— Да везде, помилуйте! Вот, скажем, в «Новом времени»!

Шапиро схватился за голову и забегал по комнате:

— Ах, вот как! Вы приводите мне доказательства из «Нового времени»! Вот, действительно, убедили! Замечательно! Слушайте, вы! Я прошу вас раз навсегда об этой газете не упоминать! Даже не заикаться!

— Но почему?

Шапиро остановился.

— Он еще спрашивает: почему? Чудак! Кто же не знает, что «Новое время» это лавочка, торгующая евреями! Ныне мода на евреев, торгуют евреями. Завтра в моде будут поляки — в «лавочке» только и разговору будет что о поляках. Евреи, поляки, цыгане — все это только предметы торговли! Нынче вот мы — «сезонный товар».

— Но все-таки не станете же вы отрицать, что у вас, евреев, имеются, так сказать, внутренние… ну… интересы, что ли?

Шапиро рассердился не на шутку и налетел на жильца:

— Прежде всего, скажите, пожалуйста, милостивый государь, что это за «у вас»? А вы, собственно, кто такой будете? Не такой же еврей, как и все мы?

Рабинович почувствовал, что вляпался, и хотел выпутаться, но Шапиро в споре не дает противнику возражать:

— Еврей позволяет себе говорить: «внутренние интересы». Какие же это, позвольте спросить, «интересы», кроме хлеба насущного, правожительства и обучения детей? Вот новость: «интересы», да еще «внутренние»!

И долго еще жаловался хозяин и доказывал, что евреи — несчастный народ, состоящий из эгоистов, занятых только собой… говорил об отсутствии единения и братства…

— Будет ли когда-нибудь конец вашим спорам? — вставила Сарра Шапиро и пригласила обоих к столу.

---

Непонятно было квартирохозяевам Рабиновича еще и то, что жилец не любил расспросов о его родителях, доме, семье. Никогда он не говорил о своем детстве. Кроме того, никто не знает, куда он ежедневно ходит, с кем видается и, что важнее всего, откуда он черпает средства к существованию. В первое время предполагали, что он дает уроки. Но потом выяснилось, что, кроме занятий с хозяйскими детьми, у Рабиновича уроков нет. Больше того, Давид Шапиро как-то рассказал, что видел квартиранта выходящим из подъезда местного отделения Московского коммерческого банка!.. Какое отношение может иметь студент-дантист к банку?

— Почему же ты его не спросил? — говорит Сарра.

— А откуда ты знаешь, что я его не спрашивал?

— Ну, и что он ответил?

— Он сказал, что ему нужно было зайти туда.

— И это все?

— А чего бы ты еще хотела?

— Почему ты не спросил, что ему там нужно было?

— Ну, об этом ты уж сама его спросишь.

— Разумеется, спрошу. Отчего не спросить?

— Что за расспросы? Что за манера влезать в чужую душу? — возмутилась Бетти. — Какое мне дело до жизни постороннего человека?

Но никто так не жаждал узнать все подробности частной жизни Рабиновича, как именно Бетти. Ее это касалось ближе, чем кого бы то ни было. Особенно с вечера облавы, когда Рабинович был болен и как-то в разговоре намекнул, что он должен ей открыть «величайшую тайну».

Если бы доктор тогда не нагрянул с нежданным визитом, она бы, наверно, все узнала. Но после того, как доктор ушел, у больного сильно повысилась температура. Он скоро заснул и стал бредить. Давид Шапиро, несколько раз в течение ночи заходивший наведаться в комнату жильца, потом рассказывал, что Рабинович говорил в бреду какие-то нелепые вещи… Но что именно, хозяин так и не рассказал:

— Ну вот, стану я повторять всякие бредни! Мало что может наговорить человек в жару. Все сошло благополучно, теперь он здоров, правожительство у него в кармане — чего же еще надо?

А Рабинович был доволен тем, что не проговорился тогда Бетти о том, кто он.