Крещенскій сочельникъ или что хотите.
правитьДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.
правитьОрсино, герцогъ Иллиріи.
Себастіано, молодой дворянинъ, братъ Віолы.
Антоніо, капитанъ корабля, другъ Себастіано.
Капитанъ корабля, другъ Віолы.
Валентинъ, Куріо — дворяне изъ свиты герцога.
Сэръ Тоби Бэльчъ, дядя Оливіи.
Сэръ Эндрю, Эгъ-чикъ.
Мальволіо, управитель Оливіи.
Фабіано, Шутъ — служители Оливіи.
Оливія, богатая графиня.
Віола, влюбленная въ герцога.
Марія, горничная Оливіи.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьГерцогъ. Если музыка служитъ пищею любви, пусть она продолжается. Угощайте меня ею до пресыщенія, такъ чтобы не въ мѣру насыщенная моя страсть заболѣла и умерла. Повторите послѣдніе такты, въ нихъ слышалось такое сладостное замираніе. О, оно коснулось моего слуха, какъ нѣжный зефиръ, какъ благодатный южный вѣтерокъ, пролетающій надъ клумбою фіалокъ, унося и разнося кругомъ ихъ благоуханіе. Довольно, больше не надо, теперь музыка не такъ уже очаровательна, какъ прежде. О, духъ любви, какъ ты чувствителенъ и неугомоненъ! Ты такъ причудливъ, такъ непостояненъ, что словно море имѣешь способность все въ себя поглощать. И какъ-бы ни было прекрасно и дорого поглощенное тобою, оно черезъ минуту уже теряетъ для тебя всякую цѣну.
Куріо. Не угодно-ли будетъ вашему высочеству развлечься охотой?
Герцогъ. Какой охотой, Куріо?
Куріо. На оленей!
Герцогъ. Я уже занятъ и притомъ самою благородною изъ всѣхъ охотъ. Когда я впервые увидѣлъ Оливію, мнѣ показалось, что она очищаетъ вокругъ себя переполненный заразой воздухъ. Я же въ ту самую минуту обратился въ оленя и съ тѣхъ поръ помыслы о ней преслѣдуютъ меня неотступно, словно злыя, кровожадныя собаки.
Что-же сказала она, какія отъ нея вѣсти?
Валентинъ. Меня, ваше высочество, къ ней не допустили и я могу передать только отвѣтъ ея горничной. Горничная передавала, что пока не исполнится сполна семи лѣтъ, само небо не увидитъ лица ея открытымъ; она, словно монахиня, намѣрена ходить только подъ покрываломъ и ежедневно орошать комнату соленою влагой, разъѣдающею глаза. И все это изъ-за своей привязанности къ умершему брату, чтобы воспоминаніе объ этомъ братѣ сохранило всю свою свѣжесть, всю свою живучесть.
Герцогъ. Если сердце ея такъ чувствительно, что можетъ платить такую богатую дань даже любви къ брату, какъ будетъ она любить, когда золотая стрѣла сокрушитъ всѣ живущія въ ней привязанности, когда печень, мозгъ, сердце, — всѣ эти три царственные престола ея совершенствъ, — окажутся занятыми однимъ единственнымъ всевластнымъ царемъ! Пойдемъ, побродимъ около клумбъ съ цвѣтами или подъ деревьями; зеленые навѣсы вѣтвей предоставляютъ столько приволья любовнымъ мечтамъ (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьВіола. Друзья мои, какая это земля?
Капитанъ. Иллирія.
Віола. Что-же мнѣ дѣлать въ Иллиріи? Мой братъ въ Элизіумѣ. Но, можетъ быть, онъ и не утонулъ, какъ вы думаете?
Капитанъ. Однако, вы сами, благодаря счастливой случайности, успѣли спастись.
Віола. О, бѣдный мой братъ, можетъ быть, и онъ спасся, благодаря тоже счастливой случайности.
Капитанъ. Очень можетъ-быть. И чтобы еще болѣе возбудить въ васъ надежду, скажу вамъ, что тотчасъ послѣ того, какъ нашъ корабль разбился, когда вы сами и немногіе изъ спасшихся съ вами схватились за края уносившейся лодки, я видѣлъ, какъ вашъ братъ, не теряясь среди опасности, а наученный мужествомъ и надеждой, привязалъ себя къ большой мачтѣ, плававшей надъ поверхностью моря. Пока я въ состояніи былъ сцѣдить за нимъ глазами, я видѣлъ, что онъ, сидя на мачтѣ, словно Аріонъ на спинѣ дельфина, продолжалъ упорно бороться съ волнами.
Віола. Вотъ тебѣ золото за такую вѣсть. Мое собственное спасеніе, подкрѣпленное твоимъ разсказомъ, подаетъ мнѣ надежду, что и онъ спасся. Тебѣ знакома эта страна?
Капитанъ. Какъ нельзя лучше. Я родился и выросъ въ какихъ-нибудь трехъ миляхъ отсюда.
Віола. Кто-же управляетъ ею?
Капитанъ. Герцогъ, на столько-же благородный сердцемъ какъ и рожденіемъ.
Віола. А какъ его имя?
Капитанъ. Орсино.
Віола. Орсино? Я слыхала это имя отъ отца. Тогда герцогъ былъ еще не женатъ.
Капитанъ. Не женатъ онъ и до сихъ поръ или, по крайней мѣрѣ, еще недавно былъ холостымъ, такъ какъ я уѣхалъ отсюда не болѣе мѣсяца тому назадъ. Впрочемъ, ходили тогда слухи, — вы вѣдь знаете, какъ любитъ чернь болтать о знати, — что онъ ищетъ любви красавицы Оливіи.
Віола. А она кто такая?
Капитанъ. Прекрасная и добродѣтельная дѣвушка, дочь графа, умершаго не болѣе года тому назадъ и поручившаго ее покровительству сына, то есть, ея брата, который тоже вскорѣ умеръ. Говорятъ, что, огорченная смертью этого брата, она дала зарокъ чуждаться общества мужчинъ и даже никогда не подвергать себя ихъ взорамъ.
Віола. Ахъ, какъ бы мнѣ хотѣлось попасть къ ней въ услуженіе, скрывъ до поры до времени настоящее мое званіе, то есть, пока не настанетъ минута, когда мое намѣреніе совсѣмъ созрѣетъ.
Капитанъ. Добиться этого будетъ не легко, потому что графиня не хочетъ слышать никакихъ предложеній, отвергая даже предложеніе самого герцога.
Віола. У тебя, капитанъ, лицо доброе и, хотя природа нерѣдко прикрываетъ порокъ красивою внѣшностью, мнѣ кажется, будто у тебя душа не идетъ въ разрѣзъ съ твоей пріятною наружностью. Я прошу тебя и щедро вознагражу за услугу, если ты при помощи переодѣванія, наиболѣе подходящаго мнѣ въ данномъ случаѣ, поможешь мнѣ скрыть кто я, и насколько возможно осуществить мое намѣреніе. Я хочу поступить въ услуженіе къ этому герцогу; ты представишь меня ему въ качествѣ евнуха и твоя ложь покажется правдоподобной, потому что я умѣю пѣть. Да, я напою ему столько разнообразныхъ пѣсенъ, что онъ найдетъ меня вполнѣ пригодной ему служить; то же, что должно изъ этого воспослѣдовать, я предоставляю рѣшить времени. Только постарайся, чтобы твое молчаніе согласовалось съ моею осторожностью.
Капитанъ. Будьте его евнухомъ, а я стану исполнять должность вашего нѣмого. Пусть глаза мои поразитъ слѣпота, если я дамъ волю болтливому языку.
Віола. Благодарю тебя. Проводи же меня (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьСэръ Тоби Бэльчъ. Какой это дьяволъ надоумилъ племянницу такъ близко принимать къ сердцу смерть ея брата? Горе, я знаю, злѣйшій врагъ жизни.
Марія. Честное слово, сэръ Тоби, вамъ бы слѣдовало возвращаться домой раньше. Ваша племянница, а моя госпожа, очень недовольна, что вы являетесь въ непоказанное время.
Сэръ Тоби. Пусть лучше она будетъ недовольна, чѣмъ другіе недовольны ею.
Марія. Однако, вамъ все-таки слѣдовало бы держаться самыхъ строгихъ предѣловъ скромной акуратности. Акуратность и порядочность нужны во всемъ, начиная съ платья.
Сэръ Тоби. Чѣмъ же дурно на мнѣ платье, особенно для того, чтобъ пить? Сапоги, надѣюсь, тоже. Если это неправда, пусть они повѣсятся на собственныхъ ремняхъ.
Марія. Злоупотребленіе крѣпкими напитками васъ погубитъ. Я вчера еще слышала, какъ барышня говорила объ этомъ съ тѣмъ придурковатымъ рыцаремъ, котораго какъ-то привели сюда, чтобы ухаживать за нею.
Сэръ Тоби. Про кого же ты это говоришь? — про сэра Эндрю Эгъ-чика?
Марія. Конечно, про него.
Сэръ Тоби. Во всей Илларіи нѣтъ ни одного человѣка выше его ростомъ.
Марія. Какое до этого дѣло?
Сэръ Тоби. У него три тысячи дукатовъ ежегоднаго дохода.
Марія. Да, но всѣхъ этихъ дукатовъ у него хватитъ не болѣе чѣмъ на годъ; онъ, кажется, сумасшедшій расточитель.
Сэръ Тоби. Фи! какъ можешь ты это говорить? Онъ играетъ на віолончели, говоритъ на трехъ или на четырехъ языкахъ, — такъ отъ себя, безъ книги, — и его природа наградила всѣми своими дарами.
Марія. А все-таки онъ, несмотря на это, остается дурнемъ. Кромѣ того, что онъ глупъ, онъ еще забіяка. Еслибы онъ подобно всѣмъ трусамъ, не имѣлъ способности умѣрять свой пылъ во время ссоры, онъ, по мнѣнію людей разсудительныхъ, помимо всѣхъ другихъ качествъ, былъ бы теперь одаренъ и могилой.
Сэръ Тоби. Клянусь вотъ этой рукою, всякій, кто говоритъ о немъ такъ, бездѣльникъ и завистникъ! Кто же эти люди?
Марія. Да тѣ же самые, которые увѣряютъ, будто онъ каждую ночь напивается допьяна вмѣстѣ съ вами.
Сэръ Тоби. Ну, да, когда мы пьемъ за здоровье племянницы. А за ея здоровье я буду пить до тѣхъ поръ, пока горло не отказывается глотать и пока въ Иллиріи есть вино. Тотъ, кто отказывается пить за здоровье племянницы, пока у него мозгъ не закружится, какъ крестьянскій волчекъ, не болѣе, какъ трусъ, подлецъ и каплунъ. Ну, будетъ, спорщица! Castiliano vulgo! Вотъ идетъ сэръ Эндрю Эгфейсъ.
Сэръ Эндрю. А, сэръ Тоби Бэльчъ! Какъ поживаетъ сэръ Тоби Бэльчъ?
Сэръ Тоби. Дражайшій сэръ Эндрю!
Сэръ Эндріо. Привѣтъ тебѣ, прекрасная плутовка!
Марія. Ивамъ тоже, сэръ.
Сэръ Тоби. Заигрывай, заигрывай съ нею, сэръ Эндрю!
Сэръ Эндрю. Кто она такая?
Сэръ Тоби. Горничная племянницы.
Сэръ Эндрю. Прелестнѣйшая мистрисъ Заигрывай, позвольте познакомиться съ вами покороче.
Марія. Мое имя Мэри, сэръ.
Сэръ Эндрю. Прелестнѣйшая Мэри! Заигрывай.
Сэръ Тоби. Нѣтъ, любезный, вы не въ томъ смыслѣ поняли. Заигрывай — значитъ: наступай на нее, напирай, осаждай.
Сэръ Эндрю. Нѣтъ, клянусь, ни за что не рѣшусь на это въ такомъ обществѣ. Такъ вотъ что значитъ заигрывай!
Марія. Прощайте, господа.
Сэръ Тоби. Если вы отпустите ее такъ, желаю вамъ никогда болѣе не обнажать меча.
Сэръ Эндріо. Если я отпущу васъ такъ, моя милая, мнѣ желаютъ никогда болѣе не обнажать меча. Не воображайте, моя прелесть, что къ вамъ въ руки попались дураки.
Марія. Да вы, сэръ, совсѣмъ не въ моихъ рукахъ.
Сэръ Эндрю. Положимъ, но со временемъ буду. Вотъ берите мою руку.
Марія. Сэръ, въ нашей вѣдь волѣ желать или не желать. Прошу васъ прежде подержать ее въ кадушкѣ съ масломъ, чтобы она поразмякла.
Сэръ Эндрю. Зачѣмъ, моя прелесть? Зачѣмъ такая метафора?
Марія. Потому что она сама по себѣ слишкомъ суха.
Сэръ Эндрю. Еще бы! Не такой же я оселъ, чтобы не съумѣть держать свои руки сухими. Что-же это за шутка?
Марія. Сухая, сэръ.
Сэръ Эндрю. И у васъ такихъ много?
Марія. До конца пальцевъ. Я потому и оставляю вашу руку, что я безплодна (Уходитъ).
Сэръ Тоби. Эй, другъ, мало ты выпилъ сегодня канарійскаго! Тебя никогда еще такъ не забивали.
Сэръ Эндрю. Полагаю, что такъ. Но канарійское за то часто совсѣмъ сбивало меня съ ногъ. По временамъ, я, кажется, дѣйствительно не остроумнѣе всякаго другаго христіанина, т. е, самаго обыкновеннаго человѣка. Я., вѣрно, слишкомъ много ѣмъ мяса, а это, какъ я полагаю, вредитъ моему остроумію.
Сэръ Тоби. О, конечно!
Сэръ Эндрю. Знай я это, я бы отъ него отказался. Ѣду завтра домой, сэръ Тоби.
Сэръ Тоби. Pourquoi, мое сокровище?
Сэръ Эндрю. Что же значитъ pourquoi — уѣзжать или не уѣзжать? Какъ я жалѣю, что не употребилъ на изученіе языковъ времени, убитаго на фехтованіи, на пляскѣ и на медвѣжьей травлѣ. О, еслибъ налегъ я на науки…
Сэръ Тоби. То волосы у тебя остались-бы чудесные.
Сэръ Эндрю. Неужто они снова сдѣлались бы тогда густыми?
Сэръ Тоби. Непремѣнно. Они у тебя отъ природы не вьются?
Сэръ Эндрю. Нѣтъ, но мнѣ кажется, что они и такъ идутъ ко мнѣ.
Сэръ Тоби. Удивительно! висятъ, какъ пряди льна на самопрялкѣ. Надѣюсь, что я еще доживу до того, что какая-нибудь кухарка возьметъ тебя промежъ колѣнъ и начнетъ ихъ прясть.
Сэръ Эндрю. Ѣду, право-же, ѣду домой завтра же, сэръ Тоби. Племянница твоя не хочетъ даже мнѣ показаться; но еслибъ и показалась, держу одинъ противъ четырехъ, что она мнѣ откажетъ. Вѣдь за ней ухаживаетъ самъ герцогъ.
Сэръ Тоби. Не пойдетъ она за герцога, какъ не пойдетъ ни за кого, кто выше ея и родомъ, и лѣтами, и разумомъ. Я слышалъ, какъ она сама клялась въ этомъ. Наконецъ, не унывай, надежда еще есть.
Сэръ Эндрю. Такъ останусь еще на мѣсяцъ. Удивительный я, право, человѣкъ; мнѣ иногда нравятся и балы, и маскарады.
Сэръ Тоби. Какъ будто ты созданъ для такихъ дѣтскихъ забавъ?
Сэръ Эндрю. Готовъ чѣмъ угодно поклясться, что во всей Иллиріи нѣтъ человѣка, какъ ни превосходилъ бы онъ меня родомъ, который превзошелъ бы меня въ этомъ; я, разумѣется, говорю не о старикахъ.
Сэръ Тоби. Чѣмъ-же отличаешься ты, ну хоть, напримѣръ, въ галльярдѣ?
Сэръ Эндрю. Повѣрь, я съумѣю отколоть такую штуку, что пальчики оближешь.
Сэръ Тоби. Пожалуй и оближу, если въ нихъ будетъ кусокъ баранины.
Сэръ Эндрю. Надѣюсь, что въ скачкахъ я также силенъ, какъ любой иллиріецъ.
Сэръ Тоби. Зачѣмъ же скрывать все это, зачѣмъ держать всѣ эти таланты подъ спудомъ? Или ты боишься, что они запылятся, какъ портреты миссъ Мэль? Зачѣмъ же, отправляясь въ церковь ты словно пляшешь галльярду, а возвращаешься, какъ-бы танцуя коранту? На твоемъ мѣстѣ я ходилъ-бы только джигой, а мочился бы только въ пять темповъ. Это чистѣйшее безуміе съ твоей стороны. Развѣ свѣтъ таковъ, чтобы скрывать свои дарованія? Глядя на прекрасную форму твоихъ ногъ, я всегда думалъ, что онѣ сложились подъ созвѣздіемъ галльярды.
Сэръ Эндрю. Онѣ дѣйствительно крѣпки и въ огненнаго цвѣта чулкахъ достаточно красивы. А не выпить-ли намъ?
Сэръ Тоби. Что-жь намъ больше дѣлать? Развѣ мы родились не подъ созвѣздіемъ Тельца?
Сэръ Эндрю. Тельца? Стало быть, онъ имѣлъ вліяніе на ребра и на сердце?
Сэръ Тоби. Нѣтъ, сэръ, только на ноги и на ляшки. Ну, ну, выкини антраша. Выше, еще выше! Ха-ха-ха! Превосходно (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьВалентинъ. Если такое расположеніе герцога, любезный Цезаріо, къ вамъ продолжится, вы уйдете далеко. Вы всего здѣсь только три дня и такъ уже близки къ его высочеству.
Віола. Говоря о томъ, продолжится или не продолжится его расположеніе, вы, стало быть, боитесь или его непостоянства, или моего неумѣнія сохранить его расположеніе. Развѣ онъ, въ самомъ дѣлѣ, не постояненъ въ своихъ привязанностяхъ?
Валентинъ. Нисколько.
Віола. Благодарю. Вотъ онъ идетъ сюда.
Герцогъ. Не знаете-ли вы, гдѣ Цезаріо.
Віола. Здѣсь. Что прикажетъ ваше высочество?
Герцогъ. Отойдите на минуту въ сторону. — Цезаріо, тебѣ все извѣстно болѣе чѣмъ кому нибудь другому. Я открылъ передъ тобою книгу сокровеннѣйшихъ тайнъ моего сердца. Ступай-же къ ней, милый юноша, не слушай никакихъ отказовъ, стой у ея дверей, говори, что не отойдешь, пока не добьешься допуска и что ноги твои такимъ образомъ приростутъ къ землѣ.
Віола. Однако, благородный мой повелитель, если она дѣйствительно настолько предана печали, какъ говоритъ, она ни за что не приметъ и меня.
Герцогъ. Шуми, кричи, забывая всякія приличія, только не возвращайся, не добившись ничего.
Віола. Положимъ, я и добьюсь разговора съ нею, ко что-же тогда?
Герцогъ. Тогда ты объяснишь ей, какъ пылко я ее люблю, изумишь разсказомъ о силѣ моей страсти. Тебѣ приличнѣе, чѣмъ кому либо другому, передать ей мои томленія; она болѣе снисходительно выслушаетъ это изъ устъ твоей юности, чѣмъ отъ болѣе важнаго посла.
Віола. Не думаю, ваше высочество.
Герцогъ. Вѣрь мнѣ, мой милый. Она оклевещетъ счастливый твой возрастъ, если назоветъ тебя мужчиной. Губы самой Діаны не такъ мягки и алы, какъ твои, твой нѣжный голосъ тонокъ и звученъ, какъ у дѣвушки, да и все въ тебѣ такъ женственно, что ты какъ будто нарочно созданъ для этого порученія. — Четверо или пятеро изъ васъ, синьоры, отправятся съ нимъ. Отправляйтесь и всѣ, если хотите, потому что чѣмъ меньше людей останется вокругъ меня, тѣмъ для меня лучше. Если твое предпріятіе, Цезаріо, увѣнчается успѣхомъ, ты будешь такъ же счастливъ, какъ твой повелитель, его счастіе будетъ твоимъ благополучіемъ.
Віола. Употреблю всѣ старанія, чтобы склонить ее на любовь къ вамъ (про себя). О, какъ это тяжело! Желать сдѣлаться его женой и въ то же время отъ его имени ухаживать за другою (Уходитъ).
СЦЕНА V.
правитьМарія. Нѣтъ, ты признавайся, гдѣ былъ. Безъ этого я ни на волосъ не открою рта, чтобы хоть слово сказать тебѣ въ оправданіе. Графинѣ слѣдовало бы повѣсить тебя за твою отлучку.
Шутъ. Пусть вѣшаетъ: хорошо повѣшенному, никакіе цвѣта знаменъ въ этомъ мірѣ болѣе не страшны.
Марія. Это почему?
Шутъ. Потому что повѣшенный больше ихъ не увидитъ.
Марія. Отвѣтъ довольно суховатый. А хочешь узнать, откуда взялась поговорка о боязни цвѣтовъ знаменъ?
Шутъ. Откуда же, моя милѣйшая?
Марія. Она началась съ войнъ, и ты по своей глупости можешь смѣло ее повторять.
Шутъ. Хорошо. Пусть же Господь надѣлитъ мудростью умныхъ, а дуракамъ позволитъ пользоваться ихъ собственными дарованіями.
Марія. А тебя за твою долгую отлучку все-таки повѣсятъ и, пожалуй, прогонятъ, а это для тебя не лучше, чѣмъ быть повѣшеннымъ.
Шутъ. Хорошая петля иногда избавляетъ отъ скверной женитьбы. Быть же прогнаннымъ не такъ страшно, вѣдь теперь лѣто.
Марія. Такъ ты рѣшился и полагаешься…
Шутъ. Нисколько я не рѣшился, а полагаюсь только на два крючка.
Марія. Не выдержитъ одинъ, удержитъ другой; а если оборвутся оба, твоя штанишки свалятся.
Шутъ. Недурно, право недурно! Ступай же своей дорогой. Если бы сэръ Тоби только бросилъ пьянствовать, ты оказалась бы остроумнѣйшей изъ всѣхъ живущихъ въ Иллиріи частичекъ Евиной плоти.
Марія. Молчи, негодяй! Ни слова болѣе объ этомъ. Сюда идетъ графиня! Извинись передъ ней хорошенько; это будетъ всего лучше (Уходятъ)
Шутъ. О остроуміе, если на это есть твое желаніе, нашли на меня вдохновеніе! Разные умники воображаютъ, что владѣютъ тобою вполнѣ, а между тѣмъ часто оказываются глупцами. Отчего же мнѣ, увѣренному, что не богатъ тобою, не прослыть за умника? Увѣряетъ же Квинапалусъ, что умный дуракъ лучше глупаго умника.
Графиня да благословитъ васъ Господь.
Оливія. Прогоните отсюда воплощенную глупость.
Шутъ. Эй вы! — развѣ вы не слышите? — графиня велитъ, чтобы ее прогнали.
Оливія. Ты, какъ я вижу, дуракъ довольно сухой. Ты больше мнѣ не нуженъ. Помимо этого ты начинаешь себѣ слишкомъ много позволять.
Шутъ. Оба эти недостатка, мадонна, легко поправимы питьемъ и добрымъ совѣтомъ. Дайте сухому дураку выпить, и онъ больше не будетъ сухъ. А тому, кто позволяетъ себѣ слишкомъ много, дайте добрый совѣтъ, и онъ исправится; а не исправится, — поручите это его портному. Вѣдь все, что исправлено, только заштопано. Сбивающаяся съ пути добродѣтель только заштопывается грѣхомъ, а исправляющійся грѣхъ только заштопывается добродѣтелью. Нравится вамъ этотъ простой выводъ — прекрасно, не нравится — что-жь тогда дѣлать. Какъ истиннымъ рогоносцемъ на свѣтѣ можно назвать одно только несчастье, такъ точно цвѣткомъ можно назвать только красоту. Графиня приказываетъ, чтобъ прогнали воплощенную глупость, поэтому повторяю: прогоните же ее.
Оливія. Я требовала, чтобъ прогнали тебя.
Шутъ. Это величайшая ошибка. Графиня, cucullus non facit monachum; а это все равно, что сказать, будто пестрая дурацкая одежда не у меня въ мозгу. Позвольте доказать, добрѣйшая мадонна, что дурите именно вы.
Оливія. Развѣ можно это доказать?
Шутъ. Какъ нельзя легче, добрѣйшая мадонна.
Оливіи. Доказывай.
Шутъ. Для этого, мадонна, я долженъ предложить вамъ нѣсколько вопросовъ. Отвѣчайте-же, прелестнѣйшая мышка добродѣтели.
Оливія. Согласна. За неимѣніемъ другого вздора послушаю твоихъ доказательствъ.
Шутъ. О чемъ тоскуете вы, добрая мадонна?
Оливіи. О смерти брата, добрый дуракъ.
Шутъ. Полагаю, мадонна, душа его въ аду!
Оливія. Нѣтъ, дуракъ, я знаю, что онъ на небесахъ,
Шутъ. Если такъ, вы дурите еще сильнѣе. Зачѣмъ-же грустить о душѣ брата, когда она на небесахъ? О Господи, глупость слѣдуетъ гнать и гнать.
Оливія. Что скажешь ты о шутѣ, Мальволіо? Онъ, кажется, исправляется.
Мальволіо. И будетъ исправляться такъ-же, пока не настанетъ смерть. Дряхлость, всегда служащая на вредъ умному, дураку постоянно идетъ на пользу.
Шутъ. Да пошлетъ-же Господь, чтобы для васъ, почтеннѣйшій, скорѣе настала глубокая старость, такъ какъ она еще увеличитъ вашу глупость. Сэръ Тоби не побожится, что я не лисица, но и двухъ пенсовъ не подержитъ за то, что вы не дуракъ.
Оливія. Что ты на это скажешь, Мальволіо?
Мальволіо. Удивляюсь, ваше сіятельство, какъ васъ могутъ забавлять слова такого глупаго бездѣльника. Я вчера видѣлъ, какъ его пристыдилъ самый обыкновенный дуракъ, у котораго въ головѣ мозгу столько-же, сколько и въ камнѣ. Ну взгляните, онъ уже и теперь совсѣмъ растерялся; если вы не разсмѣетесь и сами не наведете его на какую-нибудь выходку, ему не зачѣмъ будетъ разжать рта. Я убѣжденъ, что умники, восторгающіеся этими наемными шутами, нисколько не умнѣе игрушки съ дурацкимъ колпакомъ на головѣ.
Оливія. Ты, Мальволіо, какъ видно, боленъ самолюбіемъ и вкусъ у тебя испорченъ, а это свидѣтельствуетъ о разстройствѣ желудка. Тебѣ всѣ эти шутки кажутся чѣмъ-то въ родѣ пушечныхъ ядеръ, а для человѣка благороднаго, у котораго совѣсть чиста и нравъ открытый, онѣ не болѣе какъ мелкія стрѣлы, которыя мечутъ въ мелкихъ пташекъ. Если присяжный шутъ и насмѣхается безпрестанно, это еще не значитъ, что онъ недоброжелателенъ. Также точно, какъ и завѣдомо умный человѣкъ не насмѣшникъ, хотя онъ безпрестанно порицаетъ все и всѣхъ.
Шутъ. Да пошлетъ вамъ Меркурій даръ лгать, не краснѣя за то, что вы такъ благосклонно отзываетесь о шутахъ.
Марія. Графиня, у воротъ стоитъ какой-то молодой человѣкъ и добивается позволенія переговорить съ вами.
Оливія. Онъ отъ герцога Орсино?
Марія. Не знаю, графиня. Только юноша этотъ очень красивъ и свита у него приличная.
Оливія. Кто-же задерживаетъ его тамъ?
Марія. Сэръ Тоби, вашъ дядюшка.
Оливія. Пожалуйста, вызови его скорѣе оттуда. Вѣдь кромѣ вздора онъ ничего не скажетъ (Марія уходитъ). Ступай, Мальволіо. Если посолъ отъ герцога, скажи ему, что я больна. что меня нѣтъ дома, — что хочешь, только избавь меня отъ него (Малѣволіо уходитъ). Ну, любезный, видишь, какъ уже старо твое шутовство и какъ оно многимъ уже перестало нравиться.
Шутъ. Вы, мадонна, заступились за насъ съ такимъ усердіемъ, какъ будто сами предвидите, что вашему старшему сыну суждено быть шутомъ. Да переполнитъ Юпитеръ его черепъ мозгомъ, потому что вотъ идетъ сюда одинъ изъ вашихъ родственниковъ, у котораго ріа mater плоха и даже очень.
Оливія. Боже мой, онъ почти уже совсѣмъ пьянъ. Скажите, дядя, кто тамъ у воротъ?
Сэръ Тоби. Дворянинъ.
Оливія. Дворянинъ? Какой-же дворянинъ?
Сэръ Тоби. Говорятъ, дворянинъ, — и только. Провались они, эти шуты! Ну, что скажешь, дуракъ?
Шутъ. Любезнѣйшій сэръ Тоби.
Оливія. Ахъ дядя, какъ же это ты такъ рано напился до полной почти безсознательности!
Сэръ Тоби. Безсознательность! А на что мнѣ сознательность? Онъ тамъ у воротъ.
Оливія. Хорошо. Да кто же онъ?
Сэръ Тоби. Если хочешь, будь онъ хоть самимъ чортомъ, мнѣ все равно. Сказано, дворянинъ — и вѣрь. Развѣ не все равно, кто бы онъ ни былъ (Уходитъ).
Оливія. Шутъ, скажи, чему уподобляется пьяный человѣкъ.
Шутъ. Утопленнику, дураку и безумному. Первый глотокъ превращаетъ его въ дурака, второй — въ безумца, а третій — въ утопленника.
Оливія. Прикажи-же, чтобы изслѣдовали любезнаго моего дядюшку. Вѣдь онъ уже въ третьей степени опьянѣнія, значитъ почти совсѣмъ утопленникъ. Ступай, пригляди за немъ.
Шутъ. Онъ, мадонна, только пока обезумѣлъ и вотъ теперь дураку приходится присматривать за безумнымъ (Уходитъ).
Мальволіо. Графиня, юноша клянется, что переговоритъ съ вами, во чтобы то ни стало. Я говорилъ ему, что вы нездоровы, а онъ сталъ увѣрять, что это ему извѣстно и что онъ именно потому-то и пришелъ переговорить съ вами. Сказалъ ему, что вы спите, а онъ, какъ бы предупрежденный объ этомъ заранѣе, твердитъ все одно и тоже, — что потому-то и пришелъ переговорить съ вами. Что-же прикажете вы сказать ему еще? Противъ всякаго отказа онъ вооруженъ.
Оливія. Скажи, что я не хочу говорить съ нимъ и не стану.
Мальволіо. Говорилъ ему и это, а онъ твердить, что будетъ стоять у вашихъ дверей, какъ столбъ шерифа или какъ ножка скамьи, пока не добьется разговора съ вами.
Оливія. Какого-же рода этотъ человѣкъ?
Мальволіо. Мужского.
Оливія. А какого разбора?
Мальволіо. Самаго отборнаго. Онъ увѣряетъ, будто повидается съ вами, во что бы то ни стало, — хотите-ли вы этого или нѣтъ.
Оливія. Какихъ лѣтъ онъ на видъ?
Мальволіо. Недостаточно взрослъ, чтобъ считать его вполнѣ мужчиной, и недостаточно уже юнъ, чтобы слыть мальчикомъ. Онъ то же, что стручекъ до развитія въ немъ горошины, или яблоко, для котораго не настало полнаго развитія. Онъ нѣчто стоящее на границѣ между мужчиной и мальчикомъ. Собою онъ очень хорошъ, а говоритъ самонадѣянно. Сразу видно, что молоко матери не обсохло еще у него на губахъ.
Оливія. Пошли ко мнѣ горничную, а затѣмъ введи и его.
Мальволіо. Горничная, васъ требуетъ графиня.
Оливія. Дай сюда покрывало. Накинь его мнѣ на лицо. Выслушаемъ еще разъ посланіе Орсино.
Віола. Кто изъ васъ двоихъ благородная хозяйка дома?
Оливія. Обращайтесь ко мнѣ, я буду отвѣчать вамъ за нее. Что вамъ угодно?
Віола. Лучезарная, совершенная, несравненная красота, умоляю тебя, скажи: ты хозяйка дома? Вѣдь я никогда ея не видѣлъ. Мнѣ ужасно было-бы больно, еслибъ я со своею рѣчью обратился не къ той, къ кому слѣдуетъ, во первыхъ, потому, что рѣчь эта составлена отлично и мнѣ такъ трудно было ее заучить. Не издѣвайтесь надо мною, добрѣйшія мои синіоры. Я необыкновенно чутокъ къ малѣйшему проявленію дурного обращенія со мною.
Оливія. Откуда вы?
Віола. Сверхъ заученнаго могу сказать вамъ весьма немногое, а именно этого вопроса нѣтъ въ моей роли. Если вы хозяйка дома, скажите это, чтобы я могъ немедленно начать говорить свою рѣчь.
Оливія. Вы актеръ?
Віола. Нѣтъ, таинственное мое сокровище. Но все-таки, клянусь когтями хитрости, что я не то, что изъ себя изображаю. Вы хозяйка дома?
Оливія. Я не намѣрена отрекаться отъ себя, поэтому заявляю, что хозяйка дома — я.
Віола. Если это такъ, вы все-таки должны частью отъ себя отречься, потому, что, еслибы изъ всего, что вы имѣете, вы захотѣли бы что-нибудь подарить, то отдадите это цѣликомъ, ничего не сохранивъ для себя. Но это не входитъ въ мое порученіе. Приступаю къ привѣтственной рѣчи, а затѣмъ перейду къ сущности моего посольства.
Оливія. Передайте только главное, а отъ восхваленій я васъ избавляю.
Віола. Однако, я положилъ столько труда для того, чтобъ заучить рѣчь, и она полна поэзіи.
Оливія. Значитъ выдумана съ начала до конца. Прошу поберечь ее для себя. Я слышала, что у моихъ дверей вы вели себя необыкновенно дерзко и я дозволила впустить васъ, чтобъ только подивиться вамъ, но совсѣмъ не для того, чтобъ слушать. Если вы сумасшедшій, — удалитесь; если въ васъ есть разсудокъ, — будьте кратки. Я не въ такомъ расположеніи духа, чтобы длить подобный вздорный разговоръ.
Марія. Угодно вамъ пуститься въ путь на всѣхъ парусахъ? — вотъ ваша дорога.
Віола. Нѣтъ, любезнѣйшій юнга, я намѣренъ еще полавировать здѣсь въ спокойныхъ водахъ. Прекрасная синьора, укротите какъ-нибудь вашего великана.
Оливія. Говорите, что вамъ отъ меня нужно.
Віола. Не мнѣ. Я только посолъ.
Оливія. Вамъ поручено передать мнѣ, вѣроятно, что нибудь ужь очень ужасное, если вы къ дѣлу приступаете такъ боязливо. Исполняйте же свое порученіе.
Віола. Оно предназначено только для вашего слуха. Пришелъ я сюда не съ объявленіемъ войны, не съ требованіемъ подданства, а держа въ рукѣ оливковую вѣтвь и съ словомъ полнымъ мира, какъ и самое мое дѣло.
Оливія. Начало, однако, довольно бурно. Кто-же вы такой и что вамъ нужно?
Віола. Буря была вызвана пріемомъ. А то, что я и что мнѣ нужно, таинственно, какъ дѣвственность. Переданная вашимъ ушамъ, она — святыня, всякимъ-же другимъ — поруганіе.
Оливія. Оставь насъ; послушаемъ мы эту святыню (Марія уходитъ). Ну, синьоръ, познакомьте меня съ текстомъ вашей рѣчи.
Віола. Очаровательнѣйшая синьора!
Оливія. Ученіе это утѣшительно и сказать о немъ можно бы многое. Гдѣ-же таится вашъ текстъ?
Віола. Въ груди Орсино.
Оливія. Въ его груди? Въ какомъ-же именно отдѣлѣ этой груди?
Віола. Говоря болѣе точно, въ самомъ первомъ отдѣлѣ его сердца.
Оливія. Ну, это я читала еще вчера. Это чистѣйшая ересь. А больше у васъ сказать мнѣ нечего?
Віола. Нѣтъ, добрѣйшая синьора. Позвольте взглянуть на ваше лицо.
Оливія. Развѣ вамъ поручено вести переговоры съ моимъ лицомъ? Вы, какъ видно, совсѣмъ отбились отъ своего текста. Ну мы, пожалуй, отдернемъ завѣсу и покажемъ вамъ картину (Откидываетъ покрывало). Смотрите, вотъ самое точное мое изображеніе. Что-жъ, хорошо написанъ портретъ?
Віола. Превосходно, если онъ писанъ только однимъ Богомъ.
Оливія. Краски всѣ настоящія, онѣ устоятъ и противъ вѣтра, и противъ всякой непогоды.
Віола. Да, когда бѣлила и румяна наложены только нѣжной и искусной рукой самой природы, красота не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію. Вы, графиня, самая жестокая изъ всѣхъ живущихъ женщинъ, если задумали передать могилѣ всѣ эти прелести, не оставивъ міру даже ихъ списка.
Оливія. О, нѣтъ, синьоръ, я не буду такъ жестокосерда. Я составлю нѣсколько описей и приложу ихъ къ завѣщанію, перечисливъ въ нихъ каждую часть, какъ напримѣръ: item, пара достаточно алыхъ губъ; item, пара сѣрыхъ глазъ, съ принадлежащими къ нимъ вѣками; item, одна шея, одинъ подбородокъ и т. д. Развѣ вы присланы сюда оцѣнщикомъ?
Віола. Я вижу, что вы такое, я вижу, что вы страшно горды. Но будь вы самимъ дьяволомъ, вы все-таки красавица. Мой господинъ и повелитель васъ любитъ. О, вамъ слѣдовало-бы вознаградить его за такую любовь, хотя вы и были бы провозглашены величайшимъ чудомъ красоты.
Оливія. Какъ-же любитъ онъ меня?
Віола. Заливается обильными слезами, и его жалобные стоны гремятъ въ воздухѣ, словно воспламененныя молніи.
Оливія. Твоему повелителю мои намѣренія извѣстны, любить я его не могу. Тѣмъ не менѣе, я предполагаю, что онъ человѣкъ добродѣтельный, знаю, что онъ знатенъ по рожденію, изъ высокаго дома, что онъ молодъ и свѣжъ и что на его свѣжести нѣтъ ни одного пятнышка, знаю, что онъ пользуется хорошей славой, что онъ щедръ, ученъ, храбръ и что обращеніе его, какъ и вся внѣшность, крайне привлекательны. Тѣмъ не менѣе любить его я не могу. Ему давно слѣдовало бы въ этомъ убѣдиться.
Віола. Еслибъ я любилъ васъ такъ-же пламенно, какъ мой господинъ, такъ мучительно и такъ убійственно для жизни, я не нашелъ бы ни малѣйшаго смысла въ вашемъ отказѣ, я бы совсѣмъ не понялъ его.
Оливія. Что-жь бы вы сдѣлали?
Віола. Я бы у вашихъ воротъ выстроилъ себѣ шалашъ изъ ивовыхъ вѣтвей и безпрестанно сталъ бы требовать у вашего дома, чтобъ онъ возвратилъ мнѣ мою душу; я сочинялъ бы пѣсни о честной, отвергнутой любви и громко распѣвалъ бы ихъ въ ночномъ мракѣ; я заставлялъ бы эхо холмовъ повторять ваше имя, и оно, болтливое, какъ словоохотливая старуха, переполнило бы воздухъ криками: «Оливія!» О, у васъ не было бы ни минуты покоя между двумя такими стихіями, какъ воздухъ и земля, пока вы не сжалились бы надо мною.
Оливія. Да, вы могли бы сдѣлать очень многое. Кто вы такой по рожденію?
Віола. Выше того, чѣмъ я кажусь, хотя и теперешнее мое положеніе не изъ тѣхъ, которыми можно пренебрегать. Я дворянинъ.
Оливія. Вернитесь-же къ своему повелителю. Любить его я не могу. Поэтому пусть онъ перестанетъ посылать ко мнѣ гонцовъ, если, впрочемъ, ему не вздумается снова прислать васъ, чтобы передать мнѣ, какъ онъ принялъ мой отвѣть. Прощайте. Благодарю васъ (подавая ему кошелекъ). Возьмите вотъ это и тратьте въ память обо мнѣ.
Віола. Синьора, я гонецъ не наемный: оставьте при себѣ кошелекъ. Награда нужна не мнѣ, а моему властелину. Пусть любовь превратитъ въ камень сердце того, кого вы полюбите, и пусть вамъ за привязанность, какъ и моему господину отплатятъ презрѣніемъ. Прощайте, жестокая красавица' (Уходитъ).
Оливія. «Кто вы такой по рожденію?» — «Выше того чѣмъ я кажусь, хотя и теперешнее мое положеніе не изъ тѣхъ которыми можно пренебрегать. Я дворянинъ». Да, я готова поклясться, что ты дѣйствительно дворянинъ. Твоя рѣчь твое лицо, твои дѣйствія, твой умъ, твое обращеніе дѣлаютъ тебя достойнымъ, даютъ тебѣ право на гербъ. Нѣтъ, тише, тише! Это будетъ уже слишкомъ поспѣшно. Другое дѣло, еслибы хозяинъ былъ точно такимъ-же, какъ посланный. Боже мой, неужто такъ легко подвергнуться заразѣ? Я чувствую, что совершенства молодого этого человѣка тихо незримо прокрадываются мнѣ въ глаза. Если оно такъ пусть такъ и будетъ… (Зоветъ). Мальволіо!
Мальволіо. Я къ услугамъ вашего сіятельства
Оливія. Догони этого заносчиваго посланнаго, явившагося отъ имени герцога. Онъ противъ моей воли оставилъ здѣсь вотъ это кольцо; скажи, что мнѣ его не надо. Внуши также ему, чтобъ онъ ни подъ какимъ видомъ не обольщалъ герцога пустыми надеждами; никогда не быть мнѣ его женой. Пусть этотъ юноша зайдетъ ко мнѣ завтра-же; я скажу ему причину такого рѣшенія. Не медли, Мальволіо.
Мальволіо. Бѣгу, графиня (Уходитъ).
Оливія. Не знаю, какъ мнѣ быть. Я боюсь, что льстивое могущество глазъ окажется сильнѣе разсудка. Ты судьба покажи намъ свое лицо; сами мы себѣ не принадлежимъ и должно совершиться то, что уже рѣшено судьбою. Пусть будетъ такъ (Уходитъ).
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьАнтоніо. Такъ вы рѣшительно не хотите остаться долѣе? Не хотите даже, чтобъ я вамъ сопутствовалъ?
Себастіано. Нѣтъ, прошу васъ, не дѣлайте этого. Моя звѣзда озаряетъ меня черезчуръ мрачнымъ свѣтомъ. Злосчастная моя судьба могла бы отразиться и на васъ. Умоляю-же васъ, позвольте мнѣ одному переносить мои несчастья. Еслибъ я хоть одно изъ нихъ взвалилъ на васъ, это было-бы весьма плохой наградой за вашу преданность.
Антоніо. Позвольте мнѣ, по крайней мѣрѣ, узнать, куда вы направляетесь.
Себастіано. Не могу и этого. Дальнѣйшіе мои путевые планы въ высшей степени сумасбродны. Однако, такъ какъ я по врожденной вамъ деликатности вижу, что вы не хотите выпытывать изъ меня того, что я желалъ-бы скрыть, я открою вамъ все. Знайте-же, Антоніо, что меня зовутъ не Родриго, а Себастіано, что мой отецъ — тотъ самый Себастіано изъ Месалины, о которомъ вы, вѣроятно, слыхали не разъ. Онъ оставилъ послѣ себя двоихъ дѣтей, меня и сестру, рожденныхъ въ одинъ и тотъ-же часъ. О, какъ было-бы хорошо, еслибъ небо захотѣло, чтобъ мы въ одно и тоже время покончили жизнь, начатую вмѣстѣ! Но вамъ, любезный Антоніо, было предназначено этому помѣшать. Сестра моя утонула за какой-нибудь часъ передъ тѣмъ, какъ вы меня вытащили изъ морской пучины.
Антоніо. Какой прискорбный день!
Себастіано. Сестру мою, синьоръ, хотя и говорятъ, что она очень была похожа на меня, многіе считали красавицей. Хотя я не настолько самонадѣянъ, чтобы вполнѣ вѣрить тому, что говорятъ, я тѣмъ не менѣе могу смѣло утверждать одно: а именно, что у нея была такая душа, которую дама-зависть вынуждена была считать прекрасной. Увы! хотя она уже утонула въ горькой влагѣ, мнѣ все-таки необходимо утопитъ воспоминаніе о ней въ другой влагѣ, еще болѣе горькой.
Антоніо. Простите меня, синьоръ, за слишкомъ убогое гостепріимство.
Себастіано. Ахъ, добрѣйшій Антоніо, простите меня за излишнія хлопоты, которыя я вамъ доставилъ!
Антоніо. Если вы не желаете нанести моей привязанности смертельный ударъ, позвольте мнѣ быть вашимъ слугой.
Себастіано. Не требуйте этого, если не хотите уничтожить собственное свое дѣло и умертвить того, кому вы спасли жизнь. Будьте счастливы! Сердце мое полно признательности и въ немъ въ это мгновеніе такъ много чисто материнскаго чувства, что еще одно слово, — и слезы выступятъ у меня на глаза. Отправляюсь ко двору герцога Орсино. Прощайте (Уходитъ).
Антоніо. Да хранитъ же тебя благодать Божія! Еслибъ у меня при дворѣ Орсино не было такъ много враговъ, я скоро увидѣлся бы тамъ съ тобою. Но будь, что будетъ! Я полюбилъ тебя такъ искренно, что, несмотря ни на какія опасности, отправлюсь къ герцогу (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьМальвоію. Не вы ли были сейчасъ у графини Оливіи?
Віола. Да, былъ; я прямо отъ нея.
Мальволіо. Она поручила возвратить вамъ это кольцо. Еслибъ вы взяли его сами, вы избавили бы меня отъ опасности догонять васъ. Сверхъ того она желаетъ, чтобъ вы довели вашего повелителя до безнадежнаго убѣжденія, что она никогда не захочетъ стать его женою. Еще она поручила передать, чтобъ вы только затѣмъ дерзнули явиться къ ней, чтобъ передать ей, какъ принялъ вашъ повелитель ея отказъ. Вотъ, получайте!
Віола. Развѣ я далъ ей какое-нибудь кольцо? Никакого, — и этого мнѣ не надо.
Мальволіо. Это неправда, синьоръ: вы дерзко бросили его ей, — и ея воля заключается въ томъ, чтобъ оно было вамъ возвращено. Оно стоитъ того, чтобъ изъ за него нагнуться, — вотъ оно передъ вами; если вы считаете его недостойнымъ чтобъ его поднять, пусть его подниметъ первый, кому оно попадется на глаза (Уходитъ).
Віола. Я никакого кольца ей не оставляла! Что-же это вздумала графиня? Ужь не очаровала ли я ее, — чего Боже избави, — моей наружностью? Она смотрѣла на меня какъ-то странно. Да, взглядъ ея былъ прикованъ ко мнѣ такъ пристально, что, вѣрно, глаза-то и путали ея языкъ, потому что она все время говорила какъ-то разсѣянно и отрывочно. Сдается мнѣ, что она въ меня влюбилась и по наущенію страсти снова приглашаетъ меня къ себѣ черезъ этого грубаго посланнаго. Кольцо также не принадлежитъ моему повелителю, потому что онъ никакого кольца ей не посылалъ; значитъ, оно послано мнѣ. Если это такъ, — а такъ оно и есть, — ужь лучше было-бы тебѣ, несчастной, влюбиться въ грезу сновидѣнія. Я вижу, что переодѣванье такая уловка, которою охотно пользуется врагъ человѣческій. Какъ легко красивымъ обманщикамъ производить впечатлѣніе на восковое сердце женщины! Увы, вся бѣда въ томъ, что всѣ мы крайне хрупки! Таковыми мы созданы, — таковыми и остаемся. Какъ уладить все это? Мой властелинъ любитъ ее искренно и нѣжно; я, жалкое чудовище, сама влюблена въ него до безумія. Чѣмъ-же все это кончится? Въ видѣ мужчины мнѣ нечего и надѣяться пріобрѣсти любовь моего властелина, а въ видѣ женщины, — Боже мой, сколько безполезныхъ вздоховъ вырву я изъ груди бѣдной Оливіи! О, время! одно только ты можешь это распутать, а не я: такого узла мнѣ не развязать (Уходитъ).
СЦЕНА III.
правитьСэръ Тоби. Иди сюда! Не быть въ постели послѣ полуночи значитъ — встать очень рано. Знаешь поговорку: diluoulo surgere?
Сэръ Эндрю. Клянусь честью, не знаю и не знаю. Знаю только одно, что встать поздно, значитъ — встать поздно.
Сэръ Тоби. Заключеніе вполнѣ ложное и къ тому же противное, какъ пустая бутылка. Бодрствовать послѣ полуночи и потомъ идти спать значитъ — лечь спать поутру; поэтому отправиться спать послѣ полуночи значитъ — лечь спать очень рано. Развѣ все наше существованіе не есть сліяніе четырехъ стихій?
Сэръ Эндрю. Да, говорятъ; но я скорѣе склоненъ вѣрить, что это сліяніе пищи и питья.
Сэръ Тоби. Ты совсѣмъ мудрецъ; поэтому будемъ ѣсть и пить. Эй, Маріанна! подай сюда стопу вина.
Сэръ Эндрю. А вотъ кстати и дуракъ!
Шутъ. Ну, что, мои драгоцѣнности, видѣли когда-нибудь картинку: — «Насъ трое»?
Сэръ Тоби. Добро же пожаловать, оселъ! Ты намъ что нибудь споешь.
Сэръ Эндрю. А вѣдь у шута-то, клянусь жизнью, горло замѣчательное! За такую ногу, какъ у него, да за такой голосъ для пѣнія я не пожалѣлъ бы сорока шиллинговъ. Прошедшею ночью, клянусь честью, ты былъ удивительно потѣшенъ, когда разсказывалъ о Дигрогромитусѣ, о Ваніанахъ переходившихъ равноденственную Квебуса. Ну, ей-же-ей, удивительно! Я послалъ тебѣ шесть пенсовъ для твоей милки, — получилъ ты ихъ?
Шутъ. Я уже спряталъ твою щедрость къ себѣ въ карманъ, потому что Мальволіо не кнутовище, возлюбленная моя бѣлоручка, а мирмидонцы не харчевни.
Сэръ Эндрю. Самое лучшее въ шуткѣ, когда она кончена. Ну, а теперь пѣсню.
Сэръ Тоби. Вотъ тебѣ еще шесть пенсовъ для тебя самого. Спой намъ пѣсню.
Сэръ Эндрю. Вотъ тебѣ столько же и отъ меня. Если одинъ рыцарь даетъ…
Шутъ. Какую же вамъ спѣть пѣсню — любовную или нравственную?
Сэръ Тоби. Любовную! конечно, любовную!
Сэръ Эндрю. Да, разумѣется. Я небольшой охотникъ до нравственности.
Шутъ (поетъ): «Куда бѣжишь ты, милая моя?
Постой и слушай. Твой любовникъ вѣрный,
И громко пѣть умѣющій, и тихо,
Сюда идетъ обнять тебя, красотка.
Стой, милая! Не тамъ ли и конецъ
Пути, гдѣ ждетъ любовное свиданье?
Та истина извѣстна всѣмъ на свѣтѣ».
Сэръ Эндрю. Прекрасно! честное слово, прекрасно!
Сэръ Тоби. Хорошо! очень хорошо!
Шутъ (поетъ): А что любовь такое? Вся она
Не въ будущемъ, а только въ настоящемъ.
Веселый смѣхъ способна вызывать
Лишь настоящая, не будущая радость.
Грядущее всегда для насъ темно,
А молодость, увы, недолговѣчна.
Итакъ, дитя, безъ дальнихъ проволочекъ
Цѣлуй меня безъ мѣры, безъ конца!
Сэръ Эндрю. Какой сладостный голосъ! Это также вѣрно, какъ то, что я рыцарь.
Сэръ Тоби. Да, истинно можно сказать, что голосъ благоухающій.
Сэръ Эндрю. Да, въ самомъ дѣлѣ и нѣжный, и благоухающій.
Сэръ Тоби. Если слушать его носомъ, то выходитъ цѣлая гармонія благоуханій. А что, не выпить ли намъ, чтобы передъ нами заплясало само небо? Или не пробудить ли намъ сову полунощницу такой пѣсней, которая способна вытянуть три души изъ одного ткача? Какъ думаете?
Сэръ Эндрю. Если вы меня любите, давайте сдѣлаемъ это. У меня для этого чутье, какъ у собаки.
Шутъ. Клянусь Царицей небесной, что у иныхъ собакъ чутье замѣчательное.
Сэръ Эндрю. Это не подлежитъ никакому сомнѣнію. Итакъ, давайте нѣтъ: — «Молчи, молчи, мошенникъ!»
Шутъ. Какъ же такъ, сэръ: — «молчи, молчи, мошенникъ?» Значитъ я буду вынужденъ называть тебя мошенникомъ, хоть ты и рыцарь?
Сэръ Эндрю. О, я не въ первый разъ услышу, какъ меня называютъ мошенникомъ! Начинай, шутъ! Начинается пѣсня такъ:
Шутъ. Какъ же я начну, когда вы велите мнѣ молчать?
Сэръ Эндрю. Это прелестно! Ну, начинай! (Поютъ хоромъ).
Марія. Что у васъ тутъ за гамъ? Не вѣрьте послѣ этого ни одному моему слову, если неправда, что ея сіятельство затѣмъ потребовала къ себѣ управителя Мальволіо, чтобъ прогнать васъ всѣхъ троихъ вонъ.
Сэръ Тоби. Ея сіятельство — китаянка, а мы — государственные люди; Мальволіо — Пэгъ Рамзей, а «три развеселые парня» — мы. Что-жь, развѣ я ей не родня, не одной съ ней крови? Нѣтъ, шалишь, сударыня! (Поетъ).
Шутъ. Чортъ возьми! рыцарь-то сегодня въ отличномъ ударѣ.
Сэръ Эндрю. Да, онъ становится молодцомъ хоть куда, когда въ ударѣ, и я тоже; но въ немъ больше граціи, а во мнѣ болѣе простоты.
Сэръ Тоби (поетъ): «Въ двѣнадцатый день декабря»…
Марія. О, ради Бога, молчите!
Мальволіо. Съ ума вы сошли, господа, или что вы такое? Не знаете вы, что-ли, ни стыда, ни приличія, когда въ такое позднее время горланите словно мѣдники? Или вы хотите обратить домъ моей госпожи въ кабакъ, когда выкрикиваете свои оглушительныя пѣсни, нисколько не жалѣя и не сдерживая голосовъ? Значитъ, у васъ нѣтъ никакого уваженія ни къ мѣсту, гдѣ вы находитесь, ни къ лицамъ; нѣтъ никакого такта.
Сэръ Тоби. Нѣтъ, сэръ, мы всѣ трое пѣли въ тактъ. Отправляйтесь къ чорту!
Мальволіо. Сэръ Тоби, я обязанъ сообщить вамъ безъ всякихъ обиняковъ слова барыни. Она приказала вамъ сказать, что хотя и пріютила васъ у себя, какъ родственника, но что тѣмъ не менѣе она нисколько не родня вашимъ безобразіямъ. Можете распрощаться съ неприличнымъ вашимъ поведеніемъ, и она будетъ весьма вамъ рада; если же нѣтъ, — благоволите разстаться съ нею, и она охотно скажетъ вамъ: — «прощайте».
Сэръ Тоби: «Прощай же, ангелъ, коль разстаться надо!»
Марія. Послушайте, добрѣйшій сэръ Тоби…
Шутъ. «Глаза его вѣщаютъ, что дни его ужь сочтены».
Мальволіо. Неужели…
Сэръ Тоби. «Нѣтъ, не умру я никогда!»
Шутъ. Ну, нѣтъ, сэръ Тоби, это вы изволите врать.
Мальволіо. Я вполнѣ съ нимъ согласенъ.
Сэръ Тоби. «Сказать ему, чтобъ убирался!»
Шутъ. «А что-жь, когда и скажешь?»
Сэръ Тоби. «Чтобъ убирался навсегда!»
Шутъ. «Нѣтъ, нѣтъ, ты этого не скажешь!».
Сэръ Тоби. Говоритъ, что нѣтъ никакого такта! Врешь, почтеннѣйшій! Что-жь ты такое? Дворецкій, не болѣе! А потому что самъ воздержанъ, воображаешь, что не бывать ужь ни пирогамъ, ни пиву?
Шутъ. Ну, клянусь святой Анной, что этому не бывать, и инбирь все-таки станетъ жечь намъ ротъ!
Сэръ Тоби. Совершенно вѣрно. Ступай, дворецкій, ступай чистить свою цѣпь хлѣбнымъ мякишемъ. Эй, Марія! стопу вина.
Мальволіо. Еслибъ ты сколько нибудь дорожила расположеніемъ барыни, ты не потакала бы такимъ безобразіямъ. Я сейчасъ же доведу это до свѣдѣнія ея сіятельства (Уходитъ).
Марія. Ступай, хлопай ушами!
Сэръ Эндрю. А что, было-бы вѣдь хорошо, еслибъ вызвать его на поединокъ, да не явиться, одурачить его? Вѣдь это было бы не хуже выпивки.
Сэръ Тоби. Вѣрно. Я напишу тебѣ вызовъ или, если хочешь, изустно передамъ ему твое негодованіе.
Марія. Добрѣйшій сэръ Тоби, только эту ночь будьте потише, потому что барыня сильно разстроена послѣ сегодняшняго разговора съ молодымъ посломъ герцога. Что же касается Мальволіо, предоставьте его мнѣ. Если я не сдѣлаю его всеобщимъ посмѣшищемъ, будьте обо мнѣ, пожалуй, такого мнѣнія, что у меня не хватаетъ ума даже настолько, чтобъ, вытянувшись, лежать на постели. Будьте увѣрены, что меня и не на это хватитъ.
Сэръ Тоби. Разскажи, разскажи, на что же именно. Да и про него разскажи все, что знаешь.
Марія. Иногда онъ совсѣмъ смахиваетъ на пуританина.
Сэръ Эндрю. Знай я это ранѣе, я непремѣнно отдулъ бы его, какъ собаку!
Сэръ Тоби. Какъ, за пуританство? Развѣ оно достаточное основаніе для побоевъ?
Сэръ Эндрю. Вполнѣ достаточнымъ основаніемъ этого, конечно, назвать нельзя, но оно все-таки достаточно хорошее.
Марія. Будь онъ, чортъ его возьми, по временамъ пуританиномъ или всѣмъ, чѣмъ ему угодно, въ сущности онъ угодникъ времени, надутый оселъ, задолбившій кучу высокопарныхъ словъ, которыя и сыплетъ пригоршнями; самодовольный до нельзя, онъ воображаетъ, будто исполненъ всякими совершенствами и убѣжденъ, что, кто-бы на него ни взглянулъ, всякій непремѣнно въ него влюбится. И одно ужь это поможетъ мнѣ отомстить ему.
Сэръ Тоби. Что-же ты думаешь сдѣлать?
Марія. Подкину ему любовную записку безъ подписи, въ которой онъ по цвѣту бороды, по формѣ ногъ, по походкѣ, по выраженію глазъ, по бровямъ, по цвѣту лица, — словомъ, по всему найдетъ свои изображеніе. Почеркъ-же мой до того сходенъ съ почеркомъ графини вашей племянницы, что, глядя на разныя старыя письма, мы сами съ трудомъ различаемъ кѣмъ они написаны.
Сэръ Тоби. Отлично! Нюхомъ чую отличную шутку.
Сэръ Эндрю. Мнѣ она тоже бьетъ въ носъ.
Сэръ Тоби. Прочитавъ оброненное тобою письмо, онъ вообразитъ, что оно отъ моей племянницы и что она въ него влюблена.
Марія. Мой замыселъ, дѣйствительно, боевой конь именно этой масти.
Сэръ Эндрю. И твой конь обратитъ его въ осла?
Марія. О, въ осла, въ этомъ я вполнѣ убѣждена.
Сэръ Эндрю. Вотъ это будетъ прекрасно!
Марія. Ручаюсь, что шутка выйдетъ прелестная. Мое лекарство, я знаю, подѣйствуетъ непремѣнно. Я васъ обоихъ, да еще въ придачу къ вамъ шута, поставлю около самаго того мѣста, гдѣ онъ найдетъ записку, и вы потомъ запомните, какъ онъ будетъ истолковывать ее. Отправляйтесь-же теперь спать, и пусть вамъ приснится будущая проказа. Прощайте! (Уходитъ).
Сэръ Тоби. Покойной ночи, Пентезился.
Сэръ Эндрю. На мой взглядъ она дѣвка добрѣйшей души!
Сэръ Тоби. Она отличнѣйшая ищейка и притомъ чистѣйшей породы. Любитъ-же она меня до обожанія. Что скажешь на это?
Сэръ Эндрю. Ахъ, и меня когда-то обожали!
Сэръ Тоби. Идемъ пока спать. А послать еще за деньгами все-таки необходимо.
Сэръ Эндрю. Останусь я въ чистѣйшихъ дуракахъ, если не добуду руки твоей племянницы.
Сэръ Тоби. Посылай за деньгами. Если въ концѣ концовъ ты ея не добудешь, называй меня хоть разбитой клячей.
Сэръ Эндрю. Не вѣрь мнѣ никогда ни въ чемъ, если не назову. Принимай это, какъ хочешь.
Сэръ Тоби. Идемъ, идемъ! Я велю согрѣть еще немного хересу. Ложиться спать теперь ужь поздно. Идемъ пріятель, идемъ! (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьГерцогъ. Я хочу послушать музыки. Здравствуйте, господа! Мнѣ, добрый мой Цезаріо, хочется услышать именно ту старую дѣдовскую пѣсню, которую мы слышали вчера вечеромъ. Она, казалось, облегчала мою страсть сильнѣе, чѣмъ всѣ веселые и вычурные напѣвы нашего не въ мѣру бойкаго и легкомысленнаго времени. Пусть споютъ хоть одну только строфу.
Куріо. Ваше высочество, того, кто могъ бы ее спѣть, здѣсь нѣтъ.
Герцогъ. Кто-же это?
Куріо. Шутъ Фестъ, который такъ потѣшалъ родителя графини Оливіи. Впрочемъ, онъ долженъ быть гдѣ нибудь по близости.
Герцогъ. Отыщи же его; а между тѣмъ пусть играютъ вступленіе (Куріо уходитъ. Музыка играетъ). Если ты, мой милый, тоже когда-нибудь влюбишься, вспомни меня среди сладостныхъ томленій любви, потому что всѣ истинные влюбленные таковы же, какъ я, всѣ измѣнчивы, прихотливы во всемъ, кромѣ постоянныхъ мечтаній объ обожаемомъ существѣ. Нравится тебѣ этотъ напѣвъ?
Віола. Онъ какъ будто служитъ отзвучіемъ того престола, на которомъ возсѣдаетъ любовь.
Герцогъ. Ты говоришь о любви, словно по опыту. Я готовъ поклясться жизнью, что, несмотря на всю твою молодость, твои глаза уже останавливались снисходительно на какой-нибудь очаровавшей ихъ красавицѣ. Вѣдь такъ, плутишка?
Віола. Да, не во гнѣвъ вамъ будь сказано, немножко такъ.
Герцогъ. Какого-же рода эта женщина?
Віола. Вылитый вы.
Герцогъ. Въ такомъ случаѣ она тебя не стоитъ. А какихъ она лѣтъ?
Віола. Приблизительно вашихъ, мой повелитель.
Герцогъ. Если такъ, она слишкомъ стара. Женщина должна выбирать мужа всегда старше себя; это будетъ болѣе подходящій подборъ и поведетъ къ полному равновѣсію въ сердцахъ у обоихъ; потому что, милѣйшій мой пажъ, хотя мы и хвалимся противнымъ, наши привязанности слабѣе, непостояннѣе, прихотливѣе и измѣнчивѣе, чѣмъ у женщинъ, и проходятъ онѣ быстрѣе.
Віола. Я того же мнѣнія.
Герцогъ. Поэтому предметъ твоей любви долженъ быть моложе тебя. Иначе твоей любви не удержаться на наклонной плоскости. Женщины — то же что розы: онѣ, какъ только распѵстятся вполнѣ, такъ сейчасъ-же и осыпаются.
Віола. Да, онѣ именно таковы! И какъ жаль, что онѣ умираютъ, какъ только достигнуть полнаго совершенства!
Герцогъ. Сюда, любезный, сюда! Спой намъ ту пѣсню, которую пѣлъ вчера. Замѣть, Цезаріо, пѣсню; она очень старая и простая. Ее обыкновенно на открытомъ воздухѣ распѣваютъ прядильщицы, чулочницы и кружевницы; наивно правдивая, она дышетъ невинною любовью, какъ самое старое время.
Шутъ. Вы готовы слушать, государь?
Герцогъ. Да; прошу тебя, пой!
Шутъ (поетъ): «Приди, приди, о смерть, возьми меня скорѣе,
Дай мнѣ вкусить покой подъ мрачнымъ кипарисомъ!
Лети послѣдній вздохъ, лети же вонъ изъ груди,
Меня жестокая красавица убила.
Мой бѣлый саванъ пусть осыплютъ вѣтви тиса:
Для мрачныхъ похоронъ пригоднѣй нѣтъ растенья,
Пускай и на моихъ похоронахъ
Онъ роль свою обычную съиграетъ.
И ни одинъ другой цвѣтокъ благоуханья
Пусть съ крышки гробовой моей не разливаетъ,
Пусть ни единый другъ, тоскуя объ умершемъ,
Слезы сочувствія на прахъ мой не уронитъ.
Чтобъ подъ землей меня рыданьями не мучить,
Пускай мой хладный прахъ въ такомъ зароютъ мѣстѣ,
Гдѣ ни одинъ любовникъ не найдетъ
Его въ своей неутолимой скорби».
Герцогъ. Вотъ тебѣ за трудъ.
Шyтъ. Этo coвcѣмъ нe тpyдъ, вaшe выcoчeство. Пѣніе мнѣ самому доставляетъ удовольствіе.
Герцогъ. Такъ я плачу тебѣ за удовольствіе.
Шутъ. Вѣрно. Вѣдь и за удовольствіе надо рано или поздно расплачиваться
Герцогъ. Позволь мнѣ тебя отпустить.
Шутъ. Да будетъ богъ меланхоліи твоихъ хранителемъ и сошьетъ тебѣ портной камзолъ изъ двуличной тафты, потому что настроеніе твоего духа настоящій опалъ. Я желалъ бы, чтобы люди, въ такой же мѣрѣ надѣленные постоянствомъ, отправлялись въ море, гдѣ у нихъ всюду есть дѣло и нигдѣ нѣтъ никакой цѣли. Путешествіе было-бы дальнее и не стоило-бы ровно ничего. До свиданія (Уходитъ).
Герцогъ. Пусть уходятъ и остальные (Куріо и свита удаляются). Еще разъ, Цезаріо! отправься, любезный Цезаріо, къ жестокосердной красавицѣ и скажи ей, что во всемъ мірѣ моя любовь не знаетъ себѣ равной. Скажи, что дорожитъ она не количествомъ илистой земли, то есть тѣми благами, которыми ее въ такомъ изобиліи надѣлила судьба. Да, скажи ей, что я также равнодушенъ къ благамъ фортуны, какъ къ самой фортунѣ, но что она привлекаетъ меня къ себѣ только высшими изъ тѣхъ сокровищъ, которыми украсила ее природа.
Віола. Но если она не въ силахъ васъ полюбить?
Герцогъ. Такимъ отвѣтомъ я не могу довольствоваться.
Віола. Однако, придется это сдѣлать. Вообразите себѣ, что какая нибудь дѣвушка, — а такая, можетъ быть, и есть, — сгораетъ къ вамъ точно такою же мучительною любовью, какъ ваша любовь къ Оливіи, что вы не можете полюбить ее, что вы говорите ей это прямо, — такъ развѣ ей не придется этимъ удовольствоваться?
Герцогъ. Нѣтъ, женская грудь не въ силахъ выдержать біеній той жгучей страсти, которую любовь зародила въ моемъ сердцѣ; ни одно женское сердце не довольно обширно, чтобъ вмѣстить въ себѣ столько волненій. Увы, ихъ любовь можно назвать желаніемъ, порожденіемъ не печени, а рта, допускающимъ пресыщеніе и даже отвращеніе. Моя же любовь ненасытна, какъ море, и можетъ переваривать столько же. Не сравнивай же любви, которую можетъ питать ко мнѣ женщина, съ моей любовью къ Оливіи.
Віола. Я знаю однако…
Герцогъ. Что же ты знаешь?
Віола. Я знаю, слишкомъ хорошо, какъ можетъ любить женщина; что между ними есть такія, которыя не уступятъ въ вѣрности намъ. Дочь моего отца любила также, какъ, можетъ быть, любила бы васъ я, еслибъ была женщиной.
Герцогъ. Что же сталось съ ней потомъ?
Віола. Изъ нея, синьоръ, вышла совсѣмъ бѣлая страница. Никогда не призналась она никому въ своей любви и допустила, чтобъ эта тайна, какъ червь въ распуколькѣ, питалась румянцемъ ея щекъ. Она изнывала въ безмолвьи, сидѣла какъ блѣдное изображеніе грусти, и улыбалась скорби, какъ терпѣніе на могильномъ памятникѣ. Развѣ это не было истинной любовью? Мы, мужчины, конечно, съумѣемъ и наговорить болѣе, и наклясться смѣлѣе, но наши завѣренія рѣшительно ничего не стоютъ, потому что великими мы оказываемся, только давая обѣтъ, но въ самой любви мы, увы, слишкомъ ничтожны.
Герцогъ. Что же, любовь свела твою сестру въ могилу?
Віола. Я представляю собою всю семью моего отца, разомъ и всѣхъ его дочерей, и всѣхъ сыновей. И я, право, не знаю. Синьоръ, надо мнѣ идти къ графинѣ или не надо?
Герцогъ. Да вотъ въ чемъ дѣло! Ступай скорѣе къ ней, передай ей вотъ эту вещицу и скажи, что любовь моя не можетъ ни подчиниться мнѣ,ни переносить ея отказа (Уходятъ).
СЦЕНА V.
правитьСэръ Тоби. Иди, иди сюда, синьоръ Фабіано.
Фабіано. Еще бы не пойти! Если я прозѣваю хоть крошку этой потѣхи, пусть меланхолія изсушитъ меня до смерти.
Сэръ Тоби. И ты, неправда-ли, будешь радъ, если этотъ скверный, гнусный негодяй порядкомъ опозорится?
Фабіано. Буду радъ выше всякой мѣры. Вы вѣдь знаете: онъ изъ-за медвѣжьей травли лишилъ меня расположенія графини.
Сэръ Тоби. Устроимъ на зло ему новую травлю, одурачимъ его окончательно. Такъ вѣдь, сэръ Эндрю?
Сэръ Эндрю. Да будетъ намъ стыдно, если не одурачимъ.
Сэръ Тоби. Вотъ и милая плутовка. Ну, что, индѣйскій мой металлъ?
Марія. Спрячьтесь всѣ трое скорѣе за этотъ кустъ. Мальволіо идетъ сюда по этой дорожкѣ. Онъ съ полчаса простоялъ вонъ тамъ, на солнцѣ, упражняясь передъ своей тѣнью въ хорошихъ манерахъ; ради потѣхи не спускайте съ него глазъ. Я знаю, что это письмо превратитъ его въ болвана созерцательнаго. Скорѣе же! Отъ имени шалости приказываю вамъ: прячьтесь скорѣе за кустъ (Мужчины прячутся. Она роняетъ на дорожку письмо). Ты же лежи здѣсь, потому что вотъ подходитъ форель, которую намъ слѣдуетъ поймать, щекоча ее (Уходитъ.)
Мальволіо. А вѣдь мнѣ везетъ, везетъ непомѣрное счастье. Марія какъ-то говорила, что она ко мнѣ расположена. Развѣ я самъ не слыхалъ, какъ она довольно ясно намекала, что если и полюбитъ кого-нибудь, то непремѣнно человѣка моей комплекціи. Помимо этого, она только съ однимъ мною обращается съ такимъ уваженіемъ, полнымъ ободренія, и совсѣмъ не такъ, какъ съ прочими служителями. Что-же слѣдуетъ мнѣ думать объ этомъ?
Сэръ Тоби. Каково самомнѣніе у этого бездѣльника!
Фабіано. Молчите. Созерцаніе дѣлаетъ его самымъ рѣдкимъ индѣйскимъ пѣтухомъ. Смотрите, какъ охорашивается онъ, поднявъ перья.
Сэръ Эндрю. Клянусь, мнѣ ничего бы не стоило отколотить бездѣльника.
Сэръ Тоби. Молчи!
Мальволіо. А вдругъ я сдѣлаюсь графомъ Мальволіо!
Сэръ Тони. Еще чѣмъ, бездѣльникъ?
Сэръ Эндрю. Уложи, уложи его на мѣстѣ!
Сэръ Тоби. Молчи, молчи!
Мальволіо. Бывали такіе примѣры: какая-то царица говорятъ, вышла замужъ за торговца женскими нарядами.
Сэръ Эндрю. О, какой стыдъ для тебя, новая Іезавель!
Фабіано. Да молчите же! Онъ вошелъ уже въ азартъ. Смотрите, какъ раздувается его воображеніе.
Мальволіо. Мѣсяца черезъ три послѣ нашей свадьбы, — вотъ буду я сидѣть на парадномъ своемъ креслѣ.
Сэръ Тоби. Зачѣмъ нѣтъ у меня самострѣла! Я бы угодилъ ему прямо въ глаза.
Мальволіо. Да, сижу въ широкой бархатной одеждѣ съ разводами, такъ какъ только что всталъ съ одра отдохновенія, гдѣ оставилъ Оливію еще спящею. Затѣмъ сзываю служителей.
Сэръ Тоби. Громъ и молнія!
Фабіано. Тише! тише!
Мальволіо. Затѣмъ, придавая себѣ надменный видъ и важно окинувъ ихъ такимъ взглядомъ, который ясно показываетъ, что мое положеніе мнѣ извѣстно и что я желаю, чтобы и она знала свое, я приказываю назвать родственника моего Тоби.
Сэръ Тоби. О, цѣпи и кандалы!
Фабіано. Тише-же! говорятъ, тише! Вниманіе и вниманіе!
Мальволіо. Семеро изъ моихъ слугъ, покорные моей волѣ летятъ стремглавъ отыскивать Тоби, а я тѣмъ временемъ хмурю брови или, пожалуй, завожу часы или играю какой-нибудь дорогой бездѣлушкой. Тоби подходитъ, почтительно раскланивается со мной…
Сэръ Тоби. Неужто я этого мерзавца оставлю въ живыхъ!
Фабіано. Молчите, или я заставлю васъ молчать, хотя-бы для этого пришлось прибѣгнуть къ пыткѣ.
Мальволіо. Я протягиваю ему руку вотъ такъ, прикрывая дружественную свою улыбку строгимъ взглядомъ порицанія…
Сэръ Тоби. И Тоби не хватятъ тебя за это по рожѣ?
Мальволіо. А затѣмъ говорю: — «Дядя Тоби, такъ какъ счастливая моя звѣзда бросила твою племянницу въ мои объятія, то она же даруетъ мнѣ право сказать тебѣ…»
Сэръ Тоби. Что еще такое?
Мальволіо. Надо отрѣшиться отъ пьянства,
Сэръ Тоби. Чтобъ тебѣ подавиться, шелудивому!
Фабіано. Да уймитесь же, иначе вы порвете всѣ нити нашей потѣхи.
Мальволіо. Помимо этого вы расточаете сокровища своего времени съ какимъ-то дуралеемъ рыцаремъ.
Сэръ Эндрю. Ручаюсь вамъ, что онъ это говоритъ на мой счетъ.
Мальволіо. Съ какимъ-то сэромъ Эндрю.
Сэръ Эндрю. Я такъ и зналъ, что это обо мнѣ, потому что весьма многіе называютъ меня дуралеемъ.
Мальволіо. Это что такое? (Поднимаетъ письмо).
Фабіано. Вотъ теперь глупая птица около самаго силка.
Сэръ Тоби. Тише! Пусть геній шутки надоумитъ его прочесть это письмо громко.
Мальволіо (поднявъ письмо). Клянусь жизнью, это почеркъ графини. Она точно такъ пишетъ и С, и У, и Т; точно такъ-же выводитъ и прописныя П. Нечего и сомнѣваться, что это ея почеркъ.
Сэръ Андрю. «Ея С, ея У, ея Т», — что все это значитъ?
Мальволіо (читаетъ). «Неизвѣстному предмету моей любви шлю лучшія мои пожеланія». Это обычная ея фраза. Ну теперь воскъ, съ твоего позволенія: Ба! и оттиснулась нанемъ ея Лукреція, которой она обыкновенно запечатываетъ свои посланія. Письмо рѣшительно отъ графини. Но къ кому-же?
Фабіано. Сейчасъ онъ попадется окончательно.
Мальволіо (читаетъ):
Кого люблю — Юпитеръ это знаетъ,
Но именно кого — про то
Среди живыхъ не долженъ знать никто,
И вотъ я на языкъ молчанье налагаю".
«Среди живыхъ не долженъ знать никто»! Зачѣмъ-же это сказано? Что, если рѣчь идетъ о тебѣ, Мальволіо?
Сэръ Тоби. Повѣсить-бы тебя на первомъ сукѣ, мерзавца!
Мальволіо (читаетъ).
"Признаться-ли тому, кого я обожаю?
Нѣтъ!.. Какъ Лукреція мечъ обнаженный свой,
Молчаніе я въ грудь себѣ вонзаю,
Но крови все-таки я тѣмъ не проливаю.
М. А. О. И., кумиръ и властелинъ ты мой.
Фабіано. Загадка хоть куда!
Сэръ Тоби. Говорилъ вѣдь я вамъ, что она преумная дѣвчонка.
Мальволіо. «М. А. О. И., кумиръ и властелинъ ты мой». Нѣтъ, прежде вглядимся… Вглядимся, вглядимся!
Фабіано. А какое отравленное блюдо приготовила она ему?
Сэръ Тоби. И какъ жадно онъ, сычъ, на него накинулся!
Мальволіо (читаетъ). «Признаться-ли тому, кого я обожаю?» Отчего-же не признаться, когда она можетъ даже мнѣ повелѣвать? Я вѣдь ея слуга, а она госпожа моя. Это ясно для самаго обыкновеннаго ума, это нисколько не противорѣчитъ моему предположенію. Но что значитъ, наконецъ, этотъ подборъ буквъ? Еслибъ мнѣ удалось составить изъ нихъ что нибудь подходящее ко мнѣ. Попытаюсь. М. О. А. И.
Сэръ Тоби. Пытайся, пытайся, несясь по ложному слѣду!
Фабіано. А собаки все-таки затявкаютъ, хотя вонь и станетъ бить имъ въ носъ, какъ отъ лисицы.
Мальволіо. М, — ужь не Мальволіо-ли? вѣдь мое имя начинается съ буквы М.
Фабіано. Ну, не говорилъ я, что онъ попадется въ силокъ? Отличный онъ песъ для того, чтобы отыскивать ложные слѣды.
Мальволіо. М! — но затѣмъ слѣдующее совсѣмъ не кстати. Должно-бы слѣдовать А., а слѣдуетъ О. Надѣюсь, что не окончится чѣмъ нибудь вродѣ «го-го».
Сэръ Тоби. Я отколочу его палкой, чтобы заставить его кричать: — «ой-ой!»
Мальволіо. А затѣмъ въ концѣ — И.
Фабіано. Жаль, что у тебя нѣтъ глазъ на затылкѣ, иначе ты увидалъ-бы, что наклалъ за собою болѣе позора, чѣмъ приготовилъ счастья впереди.
Мальволіо. М. О. А. И. — этотъ намекъ не такъ ясенъ, какъ первый, но если допустить маленькую натяжку, и онъ ко мнѣ примѣнимъ, потому, что всѣ эти буквы находятся въ моемъ имени. Затѣмъ слѣдуетъ проза (Читаетъ). «Если это попадется въ твоя руки, взвѣсь все хорошенько. Если моя счастливая звѣзда значительно возвысила меня надъ тобою: не пугайся величія. Одни родятся великими, другіе завоевываютъ себѣ величіе; инымъ же величіе само навязывается на шею. Судьба протягиваетъ тебѣ руку; пусть ее пожмутъ твоя смѣлость и твоя геніальность. Чтобы приготовить себя къ тому, чѣмъ ты можешь быть, отрѣшись отъ прежней своей скромной оболочки и явись новымъ человѣкомъ. Будь несообщителенъ съ родственниками, рѣзокъ и гордъ со слугами; пусть языкъ твой лепечетъ про одни только государственныя дѣла; не бойся казаться страннымъ. Все это совѣтуетъ тебѣ та, кто о тебѣ вздыхаетъ. Вспомни, кто восхищался твоими желтыми чулками и кто желалъ, чтобы ты всегда завязывалъ подвязки крестъ на крестъ; говорю: вспомни! Иди на все. Твое счастье — дѣло рѣшенное, если только ты этого захочешь, или оставайся навсегда только дворецкимъ, товарищемъ слугъ и недостойнымъ даже коснуться пальцевъ фортуны. Прощай. Счастливица и несчастная, желающая помѣняться съ тобою своимъ положеніемъ». Даже свѣтъ на открытой равнинѣ не такъ лучезаренъ! Дѣло совершенно ясное. Я буду гордъ, высокомѣренъ, буду читать писателей, толкующихъ о политикѣ, буду зубъ за зубъ грызться съ сэромъ Тоби, омою себя отъ всякой близости съ челядью прислужниковъ; буду образцомъ щегольства и сдѣлаюсь настоящимъ порядочнымъ человѣкомъ. Теперь, дозволяя воображенію играть мною, я нисколько себя не дурачу, потому что рѣшительно все наводитъ меня на мысль, что графиня въ меня влюблена. Она хвалила недавно моя желтые чулки и одобряла, что подвязки завязаны крестъ на крестъ. Этимъ она открываетъ мнѣ свою любовь, и нѣкотораго рода внушенія побуждаютъ не пренебрегать этимъ нравящимся ей нарядомъ. Благодарю мою звѣзду, я счастливъ! Буду наряденъ и важенъ и надѣну сейчасъ-же желтые чулки, крестъ на крестъ перехваченные подвязками. Благословляю тебя, Юпитеръ, и тебя, счастливая моя звѣзда! Однако, тутъ есть еще приписка (Читаетъ). «Не можетъ быть, чтобъ ты не догадался, кто я. Если ты раздѣляешь мою любовь, вырази это улыбкой. Улыбка такъ идетъ къ тебѣ, — поэтому, дорогой мой, прошу тебя, улыбайся въ моемъ присутствіи постоянно». Благодарю тебя, Юпитеръ! Буду улыбаться, сдѣлаю все, чего бы она ни хотѣла (Уходитъ).
Фабіано. Я не отдамъ моей доли участія въ этой шуткѣ даже за тысячное жалованье отъ какого нибудь восточнаго властелина.
Сэръ Тоби. А я такъ готовъ даже жениться на плутовкѣ Мэри.
Сэръ Эндрю. И я тоже.
Сэръ Тоби. И единственнымъ приданымъ, которое я за нею потребую, будетъ другая такая-же шутка.
Сэръ Эндрю. И я тоже.
Фабіано. А вотъ и наша милая обманщица, умѣющая дурачить пустыя головы.
Сэръ Тоби. Если хочешь, можешь поставить ногу на мою выю.
Сэръ Эндрю. И на мою.
Сэръ Тоби. Я готовъ проиграть тебѣ въ шашки мою свободу, сдѣлаться твоимъ рабомъ.
Сэръ Эндрю. И я тоже.
Сэръ Тоби. Ты очаровала его такимъ сновидѣніемъ, что онъ, пожалуй, съ ума сойдетъ, когда оно исчезнетъ.
Марія. Скажите не шутя, подѣйствовало на него мое письмо?
Сэръ Тоби. Какъ дѣйствуетъ водка на повивальную бабку.
Марія. Если хотите видѣть плоды начавшейся шутки, постарайтесь быть свидѣтелями, когда онъ въ первый разъ явится къ графинѣ. Онъ непремѣнно явится въ желтыхъ чулкахъ, а этотъ цвѣтъ ей противенъ; онъ завяжетъ подвязки крестъ на крестъ, а эта мода ей ненавистна; онъ станетъ поминутно ей улыбаться, а это нисколько не соотвѣтствуетъ грустному настроенію ея духа и не можетъ не унизить его въ ея глазахъ, даже унизить очень значительно. Если желаете это видѣть, ступайте за мною.
Сэръ Тоби. Хоть къ воротамъ самаго Тартара, остроумнѣйшая изъ чертовокъ!
Сэръ Эндрю. И я тоже (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьВіола. Да хранитъ Господь и тебя, и твой инструментъ! Ты бубномъ зарабатываешь средства къ жизни?
Шутъ. Да, синьоръ, къ жизни около церкви.
Віола. Что же, ты причетникъ?
Шутъ. Нисколько. Я только живу у церкви, потому что живу у себя въ домѣ, а домъ мой возлѣ самой церкви.
Віола. Пожалуй, если такъ, ты можешь сказать, что и король, если нищій живетъ возлѣ него, живетъ у нищаго; или что церковь стоитъ подлѣ твоего бубна, если поставить бубенъ около церкви.
Шутъ. Вполнѣ справедливо. А каковы времена-то настали! Всякое изреченіе для умной головы рѣшительно то же, что лайковая перчатка: сейчасъ изнанка то и вывернется наружу.
Віола. Совершенно справедливо. Постоянная привычка играть словами скоро ихъ опошляетъ.
Шутъ. Поэтому я и желалъ бы, чтобы у моей сестры не было имени.
Віола. Почему такъ?
Шутъ. Потому, синьоръ, что имя вѣдь тоже слово, а слишкомъ вольное обращеніе съ этимъ словомъ, пожалуй, мигомъ и опошлитъ сестру, и сдѣлаетъ ее безпутной. Слова, въ самомъ дѣлѣ, стали страшными бездѣльниками съ тѣхъ поръ, какъ ихъ опозорили обязательства.
Віола. На какомъ же это основаніи?
Шутъ. Извините, сэръ, не могу привести вамъ никакого основанія, не прибѣгая къ словамъ, а слова сдѣлались до такой степени лживы, что мнѣ протяжно къ нимъ обращаться, когда приходится разсуждать.
Віола. Ручаюсь, что ты парень веселый и что тебѣ рѣшительно все нипочемъ.
Шутъ. Ну, нѣтъ; есть кое что, что мнѣ и почемъ. А вотъ вы, — если ужь говорить по совѣсти, — мнѣ въ самомъ дѣлѣ нипочемъ. Если считать кого нибудь нипочемъ — одно и тоже, что желать, чтобъ этотъ кто-то сдѣлался незримъ.
Віола. Ты не шутъ ли графини Оливіи?
Шутъ. Нисколько. У графини Оливіи нѣтъ никакихъ шутовъ. Она даже не хочетъ держать себѣ дураковъ для замужества. Дураки вѣдь похожи на мужей, какъ килька на сельдь, только мужья побольше. Я, право, не шутъ, а только перевираю слова графини.
Віола. Я какъ то недавно видѣлъ тебя у герцога Орсино.
Шутъ. Глупость и шутовство вѣдь обходятъ весь міръ, какъ солнце, и свѣтятъ всюду. А мнѣ все-таки было бы очень жаль, синьоръ, еслибъ вашъ господинъ такъ же часто находился въ глупой компаніи, какъ моя госпожа. А я, кажется тоже видѣлъ вашу мудрость у герцога.
Віола. Если ты вздумалъ и надо мною подсмѣиваться, не хочу я больше съ тобой толковать. Вотъ тебѣ на расходы.
Шутъ. Да пошлетъ вамъ за это Юпитеръ бородку, когда самъ богаче станетъ волосами.
Віола. Признаюсь тебѣ откровенно: — мнѣ бы очень хотѣлось имѣть поскорѣе бороду, хотя совсѣмъ бы не хотѣлось, чтобы она росла у меня на лицѣ. Дома твоя госпожа?
Шутъ. А что, вѣдь еслибъ у этой монеты была парочка, вѣдь у нихъ оказался бы приплодъ.
Віола. Конечно, сбереженный и пущенный въ ростъ!
Шутъ. Хотѣлось-бы мнѣ сыграть фригійскаго Пандара и добыть Крессиду для этого Троила.
Віола. Понимаю тебя: — ты отлично умѣешь выпрашивать.
Шутъ. Мнѣ кажется, что уже не богъ знаетъ какая большая заслуга нищенствомъ добыть нищую. Крессида была только нищая. Хозяйка моя у себя, синьоръ. Пойду, объясню ей, откуда вы; что же касается того, кто вы и зачѣмъ, — это совсѣмъ не входитъ въ мою сферу; сказалъ-бы я даже: — «въ мою стихію», — но слово слишкомъ устарѣло (Уходитъ).
Віола. А шутъ достаточно уменъ для своей роли, для исполненія которой необходима своего рода смышленность. Онъ долженъ соображать, въ какомъ настроеніи духа тѣ, надъ кѣмъ онъ думаетъ потѣшаться, ихъ нравъ и какое выбрано для этого время; не бросаться, подобно безпутному соколу, бросающемуся на каждую перо, которое пролетаетъ мимо его глазъ. Ремесло его настолько-же трудно, насколько и обязанность, взятая на себя, умна, потому, что дурачество только тогда и хорошо, когда оно ловко, а дурачество умныхъ даже вселяетъ сомнѣніе въ самомъ ихъ умѣ.
Сэръ Тоби. Здравствуйте, синьоръ.
Віола. Здравствуйте.
Сэръ Эндрю. Dieu vous garde, monsieur.
Віола. Et vous aussi, votre serviteur.
Сэръ Эндрю. Надѣюсь, синьоръ, что такъ: да, точно также какъ и я вашъ слуга.
Сэръ Тоби. Угодно вамъ войти въ домъ? Племянннца желаетъ, если у васъ къ ней есть какое-нибудь дѣло, чтобы вы вошли.
Віола. Очень благодаренъ вашей племянницѣ. Для нея-то я сюда и пришелъ.
Сэръ Тоби. Итакъ, испытайте же свои ноги, синьоръ, приведите ихъ въ движеніе.
Віола. Мои ноги лучше меня понимаютъ, чѣмъ я понимаю ваше предложеніе испытать ихъ.
Сэръ Тоби. Я желаю сказать, синьоръ, чтобъ вы пошли и вошли.
Віола. Отвѣчу вамъ тѣмъ, что пойду и войду. Но мы опоздали.
Прекраснѣйшая, совершеннѣйшая графиня! Да прольетъ на тебя небо, какъ дождь, свои благовонія!
Сэръ Эндрю. Юноша этотъ прекрасный царедворецъ. Какія выраженія! «Изольетъ, какъ дождь, свои благовонія!» Превосходно!
Віола. Мое порученіе, графиня, имѣетъ голосъ только для вашего въ высшей степени благосклоннаго и снисходительнаго слуха.
Сэръ Эндрю. «Благовонія, благосклонность, снисхожденіе» — записываю въ свою книжку. Сейчасъ приму къ свѣдѣнію всѣ три выраженія.
Оливія. Затворите калитку и оставьте насъ (Сэръ Тоби, сэръ Эндрю и Марія уходятъ). Дайте мнѣ вашу руку.
Віола. Это моя обязанность, графиня.
Оливія. Какъ васъ зовутъ?
Віола. Имя вашего слуги, прекрасная синьора, — Цезаріо.
Оливія. Моего слуги? Веселье совсѣмъ исчезло съ тѣхъ поръ, какъ раболѣпное притворство стало называться вѣжливостью. Вы, молодой человѣкъ, слуга герцога Орсино.
Віола. А онъ вашъ! Его-же слуга поневолѣ долженъ быть и вашимъ. Слуга вашего слуги, графиня, вашъ слуга.
Оливія. Что касается герцога, то я нисколько о немъ не думаю. Желала-бъ, чтобы въ его мысляхъ оказалось пустое мѣсто, вмѣсто того, чтобъ оно было занято мною.
Віола. Я пришедъ укрѣпить вашу добрую память о немъ
Оливія. О нѣтъ, сдѣлайте одолженіе, не надо. Я уже просила васъ никогда мнѣ о немъ не говорить. Если есть какая нибудь другая просьба, я выслушаю ее охотнѣе, чѣмъ самую прекрасную музыку, несущуюся съ одной изъ небесныхъ сферъ.
Віола. Прелестная графиня…
Оливія. Ахъ, постойте! Прошу васъ, дайте мнѣ кое-что вамъ сказать. Послѣ того прелестнаго впечатлѣнія, которое вы произвели здѣсь послѣдній разъ, я послала въ погоню за вами кольцо и такимъ образомъ, какъ мнѣ кажется, ввела въ обманъ и моего служителя, да и васъ. Я, вѣроятно, сильно подверглась вашему осужденію за то, что при помощи постыдной хитрости пыталась заставить васъ принять то, что, какъ вамъ хорошо извѣстно, вамъ никогда не принадлежало! Что могли вы подумать? Не выставили-ли вы моей чести къ позорному столбу и не травили-ли ее всѣми разнузданными мыслями, которыя можетъ придумать злорадствующее сердце? Для такого понятливаго человѣка, какъ вы, этого достаточно. Я дала вамъ довольно ясно понять, что только легкій крепъ, а не живая грудь, скрываетъ мое сердце. Затѣмъ я готова васъ слушать.
Віола. Мнѣ васъ очень жаль.
Оливія. Это уже шагъ къ любви.
Віола. Нѣтъ, нѣтъ, нисколько! Кто-же не знаетъ, что мы нерѣдко возбуждаемъ жалость даже во врагѣ?
Оливія. Если такъ, я думаю, что мнѣ пора опять улыбнуться. О, человѣчество! какъ способны быть гордыми люди бѣдные! Если суждено сдѣлаться чьей нибудь добычей, то ужь лучше быть растерзаннымъ львомъ, чѣмъ волкомъ. (Бьютъ часы). Часы упрекаютъ меня въ напрасной тратѣ времени. Успокойся, добрый юноша: отрекаюсь отъ всякихъ притязаній на тебя, хотя и сознаю, что, когда для ума и для юности настанетъ пора жатвы, твоя жена пожнетъ прекраснѣйшаго мужа. Вотъ ваша дорога; она лежитъ прямо на западъ.
Віола. Если такъ, отправляюсь на западъ. Пусть красота и веселое расположеніе духа не покидаютъ васъ, графиня, никогда! А господину моему вы ничего не поручите сказать.
Оливія. Постой! Сдѣлай одолженіе, скажи: — что ты обо мнѣ думаешь?
Віола. Мнѣ кажется, вы думаете, что вы совсѣмъ не то, что вы есть на самомъ дѣлѣ.
Оливія. Если я такъ думаю, то, мнѣ кажется, и ты тоже.
Віола. И не ошибаетесь: — я не то, что есть.
Оливія. Желала бы я, чтобы ты былъ тѣмъ, чѣмъ бы мнѣ хотѣлось.
Віола. А развѣ это было бы лучше того, что я есть? Хотѣлъ бы я, чтобъ было такъ, потому что теперь я только вашъ шутъ.
Оливія. О, какъ красиво то презрѣніе, которое сказывается въ его презрительныхъ и раздраженныхъ губахъ! даже укоры совѣсти преступника не обнаруживаются такъ скоро, какъ любовь, которую стараются скрыть. Ночь любви — ясный полдень. Цезаріо, клянусь тебѣ всѣмъ, что есть святого: — розами весны, дѣвственностью, честью, правдой, — что люблю тебя, люблю такъ, что, несмотря на твою гордость, ни умъ, ни благоразуміе не могутъ меня заставить затаить свою страсть. Изъ того, что я сама ищу твоей любви, не выводи заключенія, что на нее не стоитъ отвѣчать. Вѣрь, что любовь, которой ищутъ, хороша; но та, которая нарождается безъ всякихъ исканій, еще лучше.
Віола. Клянусь невинностью моей и юностью, что у меня есть и сердце, и любовь, и вѣрность, но они не отданы ни одной женщинѣ и никогда ни одной изъ нихъ не быть надъ ними царицей, кромѣ меня самого. Прощайте, графиня. Отнынѣ мнѣ болѣе не придется передавать вамъ огорченія моего господина.
Оливія. Нѣтъ, приходи опять. Можетъ быть, тебѣ еще и удастся вызвать въ этомъ сердцѣ любовь къ тому, чья страсть ему теперь такъ противна (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьСэръ Эндрю. Нѣтъ, клянусь честью, не останусь здѣсь долѣе ни минуты.
Сэръ Тоби. Почему же, ядовитое мое вещество, почему?
Фабіано. Да, сэръ Эндрю, вы должны непремѣнно сказать, почему.
Сэръ Эндрю. Оттого, что я видѣлъ, какъ твоя племянница была любезна со слугою герцога; я же никогда не видалъ отъ нея подобной любезности. Я видѣлъ все, что происходило въ саду.
Сэръ Тоби. А тебя, старый холостякъ, скажи, видѣла она?
Сэръ Эндрю. Какъ я вижу васъ.
Фабіано. Такъ это сильнѣйшее доказательство любви ея къ вамъ.
Сэръ Эндрю. Что-жь ты осла, что-ли, хочешь изъ меня разыгрывать?
Фабіано. Я докажу, что я правъ, призвавъ въ законные свидѣтели и умъ, и здравый смыслъ.
Сэръ Тоби. А они были присяжными еще ранѣе того времени, когда Ной сдѣлался мореходомъ.
Фабіано. Она на вашихъ глазахъ любезничала съ молодымъ человѣкомъ единственно для того, чтобы раздражить васъ, чтобы пробудить въ васъ дремлющее ваше мужество, вложить огонь въ ваше сердце, сѣру въ вашу печень. Вамъ слѣдовало тутъ же подойти къ нимъ и смутить юношу какой нибудь такой замысловатой шуткой, что онъ онѣмѣлъ бы отъ изумленія. Этого-то и ожидали отъ васъ, но не дождались. Вы дали время стереться двойной позолотѣ благопріятнаго случая и въ мнѣніи графини теперь попали на самый сѣверъ, гдѣ вамъ, подобно сосулькѣ на бородѣ голландца, висѣть до тѣхъ поръ, пока вы не искупите его какимъ нибудь блестящимъ подвигомъ мудрости или, пожалуй, какимъ нибудь смѣлымъ политическимъ поступкомъ.
Сэръ Эндрю. Если ужь это необходимо, то я скорѣе прибѣгну къ храбрости, потому что политику я терпѣть не могу. Сдѣлаться политикомъ для меня все равно, что превратиться въ броуниста.
Сэръ Тоби. Такъ и созижди зданія своего счастья на фундаментѣ храбрости. Вызови герцогскаго юношу на поединокъ, нанеси ему раны въ одиннадцати мѣстахъ, и племянница непремѣнно обратитъ на тебя вниманіе. Повѣрь, никакая сваха въ мірѣ не отрекомендуетъ мужчину женщинѣ лучше, чѣмъ слава и чѣмъ храбрость.
Фабіано. Сэръ Эндрю, другого средства нѣтъ.
Сэръ Эндрю. Согласится кто-нибудь изъ васъ передать ему вызовъ?
Сэръ Тоби. Ступай, напиши его въ самомъ воинственномъ тонѣ; будь заносчивъ и кратокъ, — дѣло не въ остроуміи, — такъ-то вызовъ будетъ и замысловатъ, и краснорѣчивъ. Намыль ему голову со всѣмъ своеволіемъ, доступнымъ черниламъ. И будетъ не дурно, если ты раза два или три обратишься къ нему на «ты». Настрочи столько-же оскорбленій, сколько ихъ умѣстится на листѣ, хотя бы самый листъ былъ такъ громаденъ, что могъ-бы покрыть даже ложе Вера. Ступай, похлопочи, чтобы въ чернилахъ оказалось достаточное количество желчи, хотя ты и будешь писать гусинымъ перомъ, это все равно. Итакъ, за дѣло!
Сэръ Эндрю. Гдѣ-же я тебя отыщу?
Сэръ Тоби. Въ нашемъ cubiculo. Ступай (Сэръ Эндрю уходитъ).
Фабіано. Для васъ, сэръ Тоби, человѣкъ этотъ безцѣнный.
Сэръ Тоби. Да ни, любезный, обошелся ему не дешево — тысячи въ двѣ или около того.
Фабіано. Славное письмо онъ напишетъ. Только вы вѣдь его не отдадите?
Сэръ Тоби. Никогда не вѣрь мнѣ ни въ чемъ, если не отдамъ; да еще подстрекну и юношу къ отвѣту. Я увѣренъ, что ихъ не стащишь ни волами, ни канатами. Что-же касается до Эндрю, то если по его вскрытіи ты найдешь въ его печени хоть столько крови, чтобъ блоха могла замарать въ ней свои лапки, я готовъ съѣсть все, что останется отъ вскрытія.
Фабіано. Да и противникъ-то его, тотъ молодой чело вѣкъ, судя по наружности, тоже не изъ свирѣпыхъ.
Сэръ Тоби. Вотъ младшій изъ девяти птенцовъ крапивника.
Марія. Если хотите, чтобъ селезенка у васъ распухла, или смѣяться до коликъ, идите за мною. Глупый Мальволіо сдѣлался язычникомъ, совершеннѣйшимъ отступникомъ; потому что ни одинъ христіанинъ, надѣющійся достигнуть блаженства при помощи истинной вѣры, никогда не повѣритъ, чтобы возможно было наврать такое огромнѣйшее количество такихъ несообразныхъ глупостей. Онъ въ желтыхъ чулкахъ.
Сэръ Тоби. Перевязанныхъ крестъ на крестъ?
Марія. Самымъ безобразнымъ образомъ, точь-въ-точь, какъ у педанта, читающаго наставленія въ церкви. Я подстерегала его, словно намѣреваясь его убить. Онъ въ точности исполняетъ все, чего требовало подброшенное письмо. Онъ, улыбаясь, пестритъ лицо такимъ множествомъ полосъ, какого нѣтъ и на новѣйшей ланкартѣ, даже съ придачей Индій. Ничего подобнаго вы никогда, конечно, не видывали. Я едва удержалась, чтобы чѣмъ-нибудь въ него не швырнуть. Я убѣждена, что графиня не выдержитъ и ударитъ его, а если ударитъ, онъ только улыбнется, принявъ это за величайшую благосклонность.
Сэръ Тоби. Веди, веди насъ! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьСебастіано. По собственной волѣ я никогда бы не рѣшился обезпокоить васъ, но такъ какъ вы находите удовольствіе даже въ самомъ безпокойствѣ, то я и кончаю мои укоры.
Антоніо. Я не могъ оставаться безъ васъ; меня, какъ шпорами, подзадоривала моя привязанность, а она острѣе зубчатаго желѣза. Не одно желаніе увидѣть васъ побудило меня сдѣлать то, что я сдѣлалъ, хотя и этого было-бы вполнѣ достаточно. Но помимо этого меня тревожила мысль обо всемъ что можетъ съ вами случиться въ странѣ, вамъ совершенно незнакомой, и для иноземца, не имѣющаго ни друга, ни путеводителя, крайне дикой и негостепріимной. Привязанность и эта боязнь заставили пуститься меня за вами въ погоню.
Севастіано. Добрый Антоніо, я могу отвѣтить только словами благодарности, — да, благодарности, одной только благодарности. Вѣдь нерѣдко за услугу отдѣлываются этою ничего нестоющею платой. Еслибъ мои средства соотвѣтствовали моимъ желаніямъ, я расплатился бы съ вами лучше. Что-же мы станемъ дѣлать теперь? Пойдемъ осматривать примѣчательности города?
Антоніо. Отложимъ это лучше до завтра, а теперь позаботимся о ночлегѣ.
Себастіано. Я не усталъ, а до ночи еще далеко. Прошу тебя, потѣшимъ взоры древними памятниками и всѣмъ, что составляетъ славу этого города.
Антоніо. Извините, но ходить по этимъ улицамъ не совсѣмъ для меня безопасно. Разъ, въ схваткѣ съ галерами герцога, я такъ ему насолилъ, что, попадись я теперь здѣсь, мнѣ, конечно, не сдобровать.
Севастіано. Много, значитъ, побили народу?
Антоніо. Нѣтъ, дѣло было не кровавое, хотя, судя по кое-какимъ признакамъ, легко могло сдѣлаться кровавымъ. Впослѣдствіи, конечно, можно было все поправить, возвратить то, что отнято. Многіе изъ нашихъ ради торговли такъ и сдѣлали; но я не согласился, и за это, если меня здѣсь поймаютъ, мнѣ дорого придется поплатиться.
Севастіано. Такъ не выходите-же такъ открыто.
Антоніо. И не буду. Вотъ вамъ мой кошелекъ. Остановиться намъ лучше всего въ южномъ предмѣстьи города, въ гостинницѣ Слона. Я закажу тамъ ужинъ, а вы, обогащая себя новыми знаніями, кое-какъ убьете время, пока ужинъ будетъ готовъ.
Себастіано. На что-же мнѣ вашъ кошелекъ?
Антоніо. На тотъ случай, еслибъ какая нибудь бездѣлушка вамъ понравилась и вамъ захотѣлось-бы ее купить. Ваши-же средства, какъ я думаю, не достаточно велики, чтобъ тратить ихъ на пустяки.
Себастіано. Хорошо, буду на время вашимъ кошельконосцемъ. До свиданія.
Антоніо. Въ гостинницѣ Слона.
Себастіано. Помню (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьОливія. Я послала за нимъ. Если онъ скажетъ: — «приду», чѣмъ угощу я его? что подарю ему? Потому что юность чаще продаетъ себя, чѣмъ отдается добровольно или взаймы. Однако, я ужь слишкомъ громко разговорилась! Гдѣ Мальволіо? Онъ суровъ и важенъ. Такой слуга какъ разъ подходить къ моей судьбѣ. Гдѣ-же Мальволіо?
Манія. Онъ, кажется, шелъ сюда, но въ какомъ-то странномъ состояніи, точно помѣшанный.
Оливія. Что-же съ нимъ такое? Приходитъ въ ярость?
Марія. Нѣтъ, ваше сіятельство, только улыбается. Во всякомъ случаѣ не мѣшало-бы, чтобы кто нибудь находился около васъ, пока онъ будетъ здѣсь. Онъ, право, помѣшался.
Оливіи. Позови его ко мнѣ. Грустное и веселое помѣшательство тожественны: и я, и онъ, оба мы помѣшанные.
Что съ тобою, Мальволіо?
Мальволіо. Ге-ге-ге! прелестнѣйшая графиня!
Оливія. Ты смѣешься? А я послала за тобою по весьма непріятному дѣлу.
Мальволіо. Непріятному, графиня? Непріятно оно могло бы быть только для меня. Это — то есть завязыванье подвязокъ крестъ на крестъ — затрудняетъ до нѣкоторой степени кровообращеніе. Но что же изъ этого? Если нравлюсь очамъ одной, это, — какъ говорится въ одномъ правдивомъ сонетѣ, — что: «Я нравлюсь одной — нравлюсь всѣмъ!»
Оливія. Да что съ тобой? Что у тебя такое?
Мальволіо. Ничего чернаго на душѣ нѣтъ, хотя ноги и пожелтѣли. Все въ рукахъ его и все, что оно требуетъ, будетъ исполнено. Надѣюсь, что, какъ полагаю, прелестный римскій почеркъ мнѣ знакомъ.
Оливія. Ступай, лягъ въ постель, Мальволіо.
Мальволіо. Въ постель? Да, мое сокровище, приду къ тебѣ, приду непремѣнно.
Оливія. Да поможетъ тебѣ Господь! Что ты все улыбаешься и такъ часто цѣлуешь свою руку?
Марія. Что съ тобою, Мальволіо?
Мальволіо. А, и тебѣ хотѣлось бы знать? Да, такъ сейчасъ соловьи и станутъ отвѣчать воронамъ!
Марія. Что значить этотъ смѣшной и дерзкій видъ, съ которымъ ты явился къ графинѣ?
Мальволіо. «Не пугайся величія». Такъ и тамъ написано,
Оливія. Что ты хочешь этимъ сказать?
Мальволіо. «Одни родятся великими…»
Оливія. А!
Маіьволіо. «Другіе завоевываютъ себѣ величіе…»
Оливія. Что ты говоришь?
Мальволіо. «Инымъ же величіе само навязывается на шею».
Оливія. Да исцѣлить тебя Всевышній!
Мальволіо. «Вспомни, кто восхищался твоими желтыми чулками…»
Оливія. Твоими желтыми чулками?
Мальволіо. «И кто желалъ чтобы ты всегда завязывалъ подвязки крестъ на крестъ…»
Оливія. Крестъ накрестъ?
Мальволіо. «Иди на все. Твое счастье — дѣло рѣшенное, если только ты этого захочешь…»
Оливія. Мое счастье?
Малѣволю. «Или оставайся навсегда дворецкимъ».
Оливія. Онъ рѣшительно сошелъ съума!
Слуга. Ваше сіятельство, посланный герцога Орсино воротился; насилу уговорилъ я его. Онъ ждетъ вашихъ приказаній.
Оливія. Иду (Слуга уходитъ). Распорядись, любезная Марія, чтобъ о бѣднякѣ позаботились. Пусть двое изъ слугъ постоянно за нимъ наблюдаютъ. Даже ради и половины моего состоянія я не захотѣла-бы, чтобы съ нимъ случилось что нибудь недоброе. Гдѣ дядя Тоби? (Уходитъ съ Маріей)
Мальволіо. Ого-го! Не начало-ли это сближенія со мною? Никто другой долженъ позаботиться обо мнѣ, а сэръ Тоби. Это вполнѣ согласно съ письмомъ. Она посылаетъ его ко мнѣ, чтобъ я могъ выказать ему свое пренебреженіе, потому-что письмо именно подстрекаетъ на это. «Отрѣшись отъ прежней своей скромной оболочки», — пишетъ она. — «Будь несообщителенъ съ родственниками, рѣзокъ и гордъ со слугами пусть языкъ твой лепечетъ про одни только государственныя дѣла; не бойся казаться страннымъ». Затѣмъ приводитъ все, что для этого нужно: лицо, напримѣръ, должно быть угрюмое, поступь важная, рѣчь медлительная, какъ у какой-нибудь знатной особы, и такъ далѣе. Поймалъ я ее, поймалъ! Ну, это дѣло Юпитера, и онъ постарается сдѣлать меня знатнымъ. А сейчасъ, уходя, она сказала: «о бѣднягѣ». Не о Мальволіо, какъ оно соотвѣтствовало-бы моему имени, а о бѣднягѣ! Все сходится одно съ другимъ: — ни грана, ни скрупула сомнѣнія, ни малѣйшаго сучка и задоринки, никакого сомнительнаго или тревожнаго обстоятельства. Что можно сказать противъ? Ничего такого, что могло-бы стать между мною и цѣпью блистательныхъ моихъ надеждъ. Но не я творецъ этого, а Юпитеръ, поэтому и благодарить слѣдуетъ его.
Сэръ Тоби. Куда-же, ради самого Бога, могъ онъ запропаститься? Хотя бы въ уменьшенномъ видѣ всѣ бѣсы ада, цѣлый легіонъ ихъ вселился въ него, я все-таки съ нимъ поговорю.
Фабіано. Вотъ и онъ! Что съ вами? что съ вами, почтеннѣйшій?
Мальволіо. Убирайтесь! я позволяю вамъ уйти. Дайте мнѣ насладиться моимъ уединеніемъ. Убирайтесь вонъ!
Марія. Слышите, какъ громко говоритъ въ немъ врагъ рода человѣческаго? Ну, что я вамъ говорила? Сэръ Тоби, графиня проситъ васъ о немъ позаботиться.
Мальволіо. А, проситъ!
Сэръ Тоби. Постойте, не мѣшайте! съ ними надо обращаться кротко. Предоставьте это мнѣ одному. Ну, что, Мальволіо? Что съ тобой? Полно, любезный, не поддавайся власти сатаны, сообрази, что онъ врагъ рода человѣческаго.
Мальволіо. Знаешь ли ты, что ты говоришь?
Марія. Видите ли, какъ горячо принимаетъ онъ къ сердцу рѣзкій отзывъ о сатанѣ? Дай Богъ, чтобъ онъ не оказался совсѣмъ испорченнымъ!
Фабіано. Снеси мочу его къ знахаркѣ.
Марія. Если останусь жива, это будетъ сдѣлано завтра же утромъ. Графиня и за болѣе дорогую цѣну не согласилась бы его лишиться.
Мальволіо. Почему же, моя милая?
Марія. О, Господи!
Сэръ Тоби. О, прошу тебя, замолчи! Развѣ такъ можно? Не видишь развѣ, что ты его только раздражаешь? Предоставь все мнѣ.
Фабіано. Только лаской и можно на него дѣйствовать. Итакъ — побольше ласки и ласки. Врагъ грубъ и не хочетъ, чтобы съ нимъ обращались грубо.
Сэръ Тоби. Ну, что-же, плутишка? Какъ ты поживаешь, моя куколка?
Мальволіо. Синьоръ!
Сэръ Тоби. Идемъ со мной, цыпленочекъ! Полно, солидному мужу не пристало играть съ сатаной въ косточки отъ вишенъ. Пошли на висѣлицу гнуснаго этого угольщика!
Марія. Заставьте его, добрѣйшій сэръ Тоби, прочесть молитву; да, заставьте помолиться.
Мальволіо. Помолиться? Помолиться, безстыжая?
Марія. Ручаюсь, что онъ ни на что благочестивое не согласится.
Мальволіо. Чтобы удавиться вамъ всѣмъ! вы пустота! подлое вы ничтожество! Я созданъ не изъ одной стихіи съ вами, и вы обо мнѣ еще услышите (Уходитъ).
Сэръ Тоби. Ну, кто бы предвидѣлъ?
Фабіано. Еслибъ все это представлялось на театрѣ, я бы сказалъ, что вымыселъ неправдоподобенъ.
Сэръ Тоби. Онъ весь проникся заразой нашей выдумки.
Марія. Не давайте же ему отдыха, чтобъ она не выдохлась, когда обнаружится совсѣмъ.
Фабіано. Мы, пожалуй, въ самомъ дѣлѣ сведемъ его съ ума,
Марія. Тѣмъ покойнѣе будетъ въ домѣ.
Сэръ Тоби. Заманимъ его въ темную комнату и свяжемъ. Племянница убѣждена, что онъ сошелъ съ ума, и мы смѣло можемъ продолжать себѣ на забаву, а ему въ наказаніе, пока самая наша забава, надоѣвъ намъ, не сжалится надъ нимъ. Вотъ тогда-то, обсудивъ всѣ обстоятельства, мы увѣнчаемъ тебя за необыкновенное искусство открывать сумасшедшихъ. Но вотъ смотрите, смотрите!
Фабіано. Вотъ еще матеріалъ, достойный шутовскихъ представленій майскаго утра.
Сэръ Эндрю. Прочтите, вотъ вызовъ. Ручаюсь, что въ немъ есть и уксусъ, и перецъ.
Фабіано. Неужто онъ въ самомъ дѣлѣ такъ ѣдокъ?
Сэръ Эндрю. Ручаюсь. Только прочтите.
Сэръ Тоби. Давай (Читаетъ). «Кто-бы ты ни былъ, юноша, ты все-таки паршивецъ».
Фабіано. Любезно и доблестно.
Сэръ Тоби. «Не дивись и не изумляйся мысленно, что такъ тебя называю. Причины-же, почему это, — я тебѣ не скажу».
Фабіано. Ловкій пріемъ! Имъ легко освободиться отъ отвѣтственности передъ закономъ.
Сэръ Тоби. «Ты только что возвращаешься отъ графини Оливіи, и она на моихъ глазахъ обращается съ тобою крайне милостиво. Но ты окажешься полнѣйшимъ лжецомъ, если вообразишь, будто я вызываю тебя изъ-за нея».
Фабіано. Хотя и коротко, но замѣчательно безсмысленно.
Сэръ Тоби. «Я подстерегу тебя, когда ты будешь возвращаться домой, и если тебѣ удастся меня убить…»
Фабіано. Прекрасно!
Сэръ Тоби. «Ты убьешь меня, какъ негодяй и мерзавецъ».
Фабіано. А, вы все-таки стараетесь оградить себя отъ отвѣтственности передъ закономъ. Отлично.
Сэръ Тоби. «Прощай, — и да изъявитъ Господь Богъ свое милосердіе надъ одной изъ нашихъ душъ! Онъ можетъ умилосердиться надо мною, и я на это надѣюсь вполнѣ, поэтому — берегись. Остаюсь твой другъ, если тебѣ заблагоразсудится поступать со мною, какъ другу, или твой заклятый врагъ — Эндрю Эгъ-чикъ». Если это письмо не съумѣетъ растормошить его, значитъ ноги его уже не въ силахъ дѣйствовать. Я передамъ ему записку.
Марія. У васъ для этого будетъ отличный предлогъ, потому что въ настоящую минуту онъ у графини и сейчасъ отъ нея уйдетъ.
Сэръ Тоби. Ступай же, сэръ Эндрю, спрячься на его пути гдѣ нибудь за кустомъ на углу сада и поджидай его, словно соглядатай. Какъ только замѣтишь его, обнажи мечъ и, дѣлая это, ругайся какъ можно громче, потому что нерѣдко ругательство, произнесенное зычнымъ голосомъ, даетъ о храбрости самое лучшее понятіе. Итакъ, впередъ!
Сэръ Эндрю. О, что касается ругательствъ, мнѣ ихъ не занимать стать! (Уходитъ).
Сэръ Тоби. А письма-то я не отдамъ. Изъ того, какъ этотъ молодой человѣкъ себя держитъ, сейчасъ видно, что онъ и уменъ, и не лишенъ образованія. Онъ подтверждаетъ это мнѣніе и тѣмъ, что играетъ роль посредника между Герцогомъ и моей племянницей. Это до невозможности безграмотное письмо его не испугаетъ; онъ тотчасъ-же догадается что оно непремѣнно отъ какого-нибудь дуралея. Я передамъ ему вызовъ изустно, припишу Эгъ-чику необыкновенную храбрость и внушу молодому человѣку, — а онъ по молодости, я знаю, повѣритъ, — о свирѣпости противника, о его искусствѣ, ярости и запальчивости. Это до того запугаетъ обоихъ что они, какъ василиски, убьютъ друга друга взглядами.
Фабіано. Вотъ онъ идетъ сюда съ вашей племянницей Оставимъ ихъ пока однихъ; когда-же онъ простится съ нею вы тотчасъ-же подойдете къ нему.
Сэръ Тоби. Тѣмъ временемъ я придумаю самыя страшныя выраженія для вызова (Уходитъ съ Фабіано и съ Маріей).
Оливія. Я слишкомъ откровенно высказалась передъ каменнымъ сердцемъ и слишкомъ неосторожно подвергала опасности свою честь. Тайный голосъ упрекаетъ меня, какъ будто я въ самомъ дѣлѣ виновата; но проступокъ мой такъ упоренъ и силенъ, что онъ съ презрѣніемъ относится къ укорамъ.
Віола. Горе моего повелителя поступаетъ такъ-же, какъ и ваша страсть.
Оливія. Возьми вотъ это украшеніе и носи его изъ любви ко мнѣ, — это мой портретъ. Не откажи мнѣ въ этомъ: — у него нѣтъ языка, чтобъ тебѣ надоѣдать. А завтра, прошу тебя, приходи сюда снова. Въ чемъ, что не сопряжено съ утратой чести, могла-бы я тебѣ отказать?
Віола. Прошу только любви къ моему повелителю.
Оливія. Могу-ли безъ ущерба для чести отдать ему то, что уже отдала тебѣ?
Віола. Я разрѣшаю.
Оливія. Хорошо; только приходи завтра. Прощай. Такой злой духъ какъ ты, въ состояніи увлечь меня даже въ адъ! (Уходитъ).
Сэръ Тоби. Синьоръ, да хранитъ васъ Господь!
Віола. И васъ также.
Сэръ Тоби. Какихъ-бы средствъ у васъ ни было для обороны, прибѣгните къ нимъ скорѣе. Не знаю, въ чемъ вы могли передъ нимъ провиниться; но врагъ вашъ, разъяренный, какъ охотникъ, поджидаетъ васъ на углу сада. Обнажите-же проворнѣе шпагу, потому что вашъ противникъ проворенъ, искусенъ и безпощаденъ.
Віола. Вы, навѣрно, ошибаетесь и принимаете меня за кого нибудь другого. Ни съ кѣмъ у меня не было ни малѣйшей ссоры, и какъ я ни напрягаю память, не нахожу въ ней ни слѣда какой нибудь нанесенной мнѣ обиды.
Сэръ Тоби. На дѣлѣ-же, повѣрьте мнѣ, окажется совсѣмъ другое. Поэтому, если хоть сколько нибудь дорожите жизнью, остерегайтесь: въ противникѣ вашемъ совмѣщается все, что можетъ даровать молодость, искусство и злоба.
Віола. Скажите-же, прошу васъ, кто онъ?
Сэръ Тоби. Дворянинъ, посвященный въ рыцари мечемъ, не зазубреннымъ даже и на коврѣ; но въ частныхъ ссорахъ онъ настоящій чортъ. Онъ уже разлучилъ три тѣла съ душой и въ настоящее время взбѣшенъ до такой степени, что ничѣмъ не удовлетворится, кромѣ предсмертнаго томленія и похоронъ. Его девизъ: «будь, что будетъ; бери или давай!»
Віола. Я вернусь въ домъ и попрошу у графини провожатыхъ. Самъ я не боецъ. Я слыхалъ, что есть люди, нарочно заводящіе ссоры, чтобъ испытать храбрость другого. Навѣрно, это одинъ изъ такихъ.
Сэръ Тоби. Нѣтъ, синьоръ, его негодованіе вытекаетъ изъ слишкомъ явнаго оскорбленія; поэтому ступайте и дайте ему удовлетвореніе. Назадъ въ домъ вы не вернетесь, прежде чѣмъ не продѣлаете со мною того, что можетъ вамъ доставить побѣду надъ нимъ. Обнажайте же шпагу, потому что вы должны или раздѣлаться съ непріятелемъ, или клятвенно отречься отъ права носить мечъ при бедрѣ.
Віола. Это настолько-же невѣжливо, какъ и странно. Прошу васъ, окажите мнѣ любезную услугу и спросите у моего противника, чѣмъ я его обидѣлъ. Съ моей стороны это можетъ быть только невольной неосторожностью, но никакъ не проступкомъ, сдѣланнымъ съ умысломъ.
Сэръ Тоби. Извольте, я исполню вашу просьбу. А вы, синьоръ Фабіано, побудьте съ этимъ синьоромъ, пока я не возвращусь (Уходитъ).
Віола. Скажите, пожалуйста, синьоръ, знаете вы, въ чемъ дѣло?
Фабіано. Знаю только одно, что рыцарь, о которомъ идетъ рѣчь, взбѣшенъ на васъ до смерти. Вотъ все, что мнѣ извѣстно.
Віола. Скажите, пожалуйста, что это за человѣкъ?
Фабіано. Судя по наружности, никакъ нельзя предположить, чтобъ онъ обладалъ тѣми свойствами, которыя, вѣроятно, васъ поразятъ, когда вы сдѣлаетесь свидѣтелемъ его мужества. Болѣе кровожаднаго и опытнаго губителя вамъ едва-ли отыскать во всей Иллиріи. Угодно вамъ пойти къ нему? — и, если съумѣю, я постараюсь помирить васъ съ нимъ.
Віола. Очень обяжете. Для меня, что-бы ни подумали о моей храбрости, лучше имѣть дѣло со священникомъ, чѣмъ съ такимъ бойцомъ (Уходятъ)
Сэръ Тоби. Говорю тебѣ, это настоящій чортъ! Я такого бѣшенства еще и не видывалъ. Попробовалъ было я помѣряться съ нимъ на шпагахъ, не вынимая ихъ изъ ноженъ и онъ нанесъ мнѣ такой убійственно стремительный ударъ что не было никакой возможности его избѣгнуть. Угоститъ онъ и тебя, и это такъ же вѣрно, какъ то, что твои ноги касаются земли, когда ты на ней стоишь. Говорятъ, онъ былъ учителемъ фехтованія у султана,
Сэръ Эндрю. Ну его къ чорту! Не хочу я съ нимъ связываться!
Сэръ Тоби. Его теперь не уломаешь. Фабіано едва его удерживаетъ.
Сэръ Эндрю. Пропадай онъ совсѣмъ! Еслибъ я зналъ заранѣе, что онъ такъ храбръ и такъ искусенъ, ни за что не вызвалъ бы его. Уговори его бросить это дѣло, и я подарю ему лошадь, сѣраго моего Капилета.
Сэръ Тоби. Попробую. Подожди же здѣсь и держись смѣлѣе. Можетъ мы и покончимъ безъ душегубства (Про себя). И на твоей лошади я поѣзжу такъ-же, какъ ѣзжу на тебѣ самомъ.
Фабіано, онъ за мировую обѣщаетъ подарить мнѣ свою лошадь. Я увѣрилъ его, что молодой человѣкъ сущій чортъ по отвагѣ.
Фабіано (сэру Тоби). А онъ такого-же мнѣнія о немъ; весь поблѣднѣлъ, дрожитъ, словно у него за спиною медвѣдь.
Сэръ Тоби (Віолѣ). Ничто, синьоръ, не помогаетъ: онъ непремѣнно хочетъ съ вами драться, чтобъ сдержать свою клятву. Впрочемъ, обдумавъ причину ссоры, онъ находитъ теперь, что о ней даже не стоитъ и говорить. Обнажите же мечъ, чтобъ дать ему только возможность выполнить клятву. Онъ увѣряетъ, что не нанесетъ вамъ никакого вреда.
Віола (про себя). Помоги мнѣ, Боже! Еще немного, — ни вынуждена буду открыть, какой я мужчина.
Фабіано. Если онъ ужь слишкомъ засвирѣпѣетъ, отступите.
Сэръ Тоби. Нѣтъ, сэръ Эндрю, ничто не помогаетъ! Молодой человѣкъ, чтобъ поддержать свою честь, непремѣнно хочетъ обмѣняться съ тобой нѣсколькими ударами; по закону поединковъ онъ никакъ не можетъ безъ этого обойтись, но онъ далъ честное слово дворянина, что онъ не нанесетъ тебѣ никакого вреда. Начинай же!
Сэръ Эндрю (обнажая шпагу, про себя). Дай Богъ, чтобы онъ сдержалъ слово.
Віола (обнажая шпагу). Повѣрьте, это совсѣмъ противъ моего желанія.
Антоніо. Прочь вашу шпагу! Если этотъ молодой человѣкъ кого нибудь оскорбилъ, отвѣтъ за него я принимаю на себя; если вы его оскорбили, я васъ за него вызываю (Обнажаетъ шпагу).
Сэръ Тоби. Вы, синьоръ? Да кто вы такой?
Антоніо. Человѣкъ, который изъ дружбы сдѣлаетъ и больше того, чѣмъ сейчасъ похвастался.
Сэръ Тоби. Вы, какъ я вижу, записной забіяка и дѣло вамъ придется имѣть со мною.
Фабіано. Стойте, сэръ Тоби! Сюда идутъ полицейскіе.
Сэръ Тоби. Я сейчасъ буду готовъ къ вашимъ услугамъ.
Віола. Прошу, синьоръ, вложите вашу шпагу въ ножны.
Эндрю. Съ величайшимъ удовольствіемъ. А обѣщанное исполню. Конь отлично выѣзженъ и очень послушенъ.
1-й полицейскій. Вотъ онъ: — исполняй свою обязанность.
2-й полицейскій. По приказанію герцога беру тебя подъ стражу.
Антоніо. Вы принимаете меня за кого нибудь другого!
1-й полицейскій. Нѣтъ, синьоръ, нисколько. Я узналъ васъ тотчасъ же, хотя на васъ теперь и нѣтъ морской шапки. — Бери его: — онъ видитъ, что я хорошо его знаю.
Антоніо. Вынужденъ повиноваться (Віолѣ). А все это произошло оттого, что я вздумалъ васъ отыскивать. Дѣлать нечего, приходится поплатиться. Что же вы думаете предпринять? Крайность вынуждаетъ меня попросить васъ теперь, чтобъ вы возвратили мнѣ мой кошелекъ. Невозможность сдѣлать что либо для васъ для меня, право, больнѣе того, что я самъ попалъ въ бѣду. Вы совсѣмъ поражены. Мужайтесь!
2-й полицейскій. Идемте, синьоръ,
Антоніо. Возвратите мнѣ хоть часть денегъ.
Віола. Какихъ денегъ, синьоръ? За то любезное участіе, которое вы сейчасъ приняли во мнѣ и которое довело васъ самихъ до настоящей непріятности, я готовъ подѣлиться съ вами чѣмъ могу изъ моихъ крайне скудныхъ средствъ. Я не богатъ, но готовъ раздѣлить съ вами все теперешнее мое состояніе. Вотъ вамъ половина всего, что я имѣю.
Антоніо. Какъ! вы отъ меня отрекаетесь? Возможно ли это послѣ тѣхъ услугъ, какія я вамъ оказалъ? Не подвергайте испытанію моего несчастія, не заставляйте унижаться до вычисленія своихъ заслугъ.
Віола. Никакихъ услугъ я за вами не знаю; и голосъ вашъ и лицо мнѣ совершенно незнакомы. А неблагодарность, повѣрьте мнѣ, ненавистнѣе мнѣ и лжи, и тщеславія, и хвастливости, и пьянства, и всевозможныхъ видовъ порока, заражающихъ своимъ ядомъ бренное наше тѣло.
Антоніо. Боже правосудный!
2-й полицейскій. Идемте, синьоръ! прошу васъ, идемте
Антоніо. Еще одно слово! молодого человѣкая выхватилъ почти изъ самыхъ челюстей смерти, заботился о немъ съ такой святой любовью; его внѣшній обликъ казался мнѣ залогомъ всевозможныхъ добродѣтелей, и я готовъ былъ на него молиться.
1-й полицейскій. Какое намъ до этого дѣло? Время бѣжитъ, — идемте.
Антоніо. Какимъ-же отвратительнымъ идоломъ оказывается это божество! Ты, Себастіано, опозорилъ прекрасное свое лицо. Въ природѣ нѣтъ иного безобразія, кромѣ нравственнаго, и кромѣ человѣка неблагодарнаго, никого нельзя назвать уродомъ! Добродѣтель — красота, а красивое зло — только пустой ларецъ, размалеванный дьяволомъ.
1-й полицейскій. Онъ сходить съ ума. Веди его! Идемте, синьоръ!
Антоніо. Идемте (Уходитъ съ полицейскими).
Віола. Все, что онъ высказалъ, кажется, вырвалось у него съ полнымъ убѣжденіемъ, что то, въ чемъ я еще сомнѣваюсь, для него несомнѣнно. О, пусть скорѣе оправдается предположеніе, что меня, милый мой братъ, принимаютъ за тебя!
Сэръ Тоби. Пожалуйте-ка сюда, синьоръ, и вы, Фабіано, тоже; перекинемся втихомолку двумя-тремя мудрыми словечками.
Віола. Онъ назвалъ меня Себастіано. Я знаю, что, когда я смотрюсь въ зеркало, братъ мой еще живъ. Лицомъ онъ совершенно походилъ на меня, а платье всегда носилъ такого же покроя и цвѣта, потому что въ этомъ я подражаю ему. О, если это оправдается, значитъ бури милосерды, а соленыя волны полны любви! (Уходитъ).
Сэръ Тоби. Пустѣйшій и подлѣйшій мальчишка, онъ трусливѣе даже зайца. Подлость свою онъ достаточно доказалъ тѣмъ, что онъ не только покинулъ друга въ нуждѣ, но и отрекся отъ него. Что же касается трусливости, спроси Фабіано.
Фабіано. Да, онъ трусъ, совершеннѣйшій, отъявленнѣйшій трусъ!
Сэръ Эндрю. Догоню его и приколочу.
Сэръ Тоби. Сдѣлай одолженіе, отколоти на славу, не обнажая даже меча.
Сэръ Эндрю. Отколочу! (Уходитъ).
Фабіано. Идемте за мной, посмотримте, что будетъ.
Сэръ Тоби. Чѣмъ угодно отвѣчаю, что не выйдетъ ровно ничего (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьШутъ. Вы хотите увѣрить меня, что я посланъ не къ вамъ?
Себастіано. Я вижу, что ты большой проказникъ, но оставь меня въ покоѣ.
Шутъ. Прекрасно, ей-Богу прекрасно выдерживаете роль. Нѣтъ, я васъ не знаю и не къ вамъ посланъ моею госпожею съ просьбой пожаловать къ ней на пару словъ, и ваше имя не Цезаріо, и этотъ носъ не мой, — все не то, что есть на самомъ дѣлѣ.
Себастіано. Сдѣлай одолженіе, разражайся своею глупостью гдѣ нибудь въ иномъ мѣстѣ. Ты меня не знаешь.
Шутъ. Чтобъ я разразился моею глупостью! Онъ, вѣрно, подслушалъ это выраженіе о какой нибудь важной особѣ и теперь примѣняетъ его къ шуту. Чтобы я разразился моею глупостью! Боюсь, какъ бы весь этотъ неуклюжій свѣтъ не оказался дуралеемъ. Прошу, распояшьте-же, наконецъ, свою таинственность и повѣдайте, чѣмъ мнѣ разрѣшиться передъ моею госпожею, — вѣстью, что-ли, что вы придете?
Себастіано. Прошу, проходи мимо, глупый грекъ. Вотъ тебѣ на дорогу, а не уйдешь, такъ награжу чѣмъ-нибудь похуже.
Шутъ. Рука у васъ, нечего сказать, щедрая. Мудрецы дающіе деньги дуракамъ, рано или поздно, — то есть такъ лѣтъ черезъ четырнадцать, — добьются таки доброй славы.
Сэръ Эндрю (бросаясь на Себастіапо). А, синьоръ, я васъ встрѣтилъ опять! Вотъ-же вамъ, вотъ!
Себастіано (отвѣчая ударами на его удары). Вотъ-же тебѣ и вотъ еще! Что же это значитъ? Что-же это такое? Ужь не помѣшались-ли вы всѣ, сколько васъ здѣсь ни на есть?
Сэръ Тоби. Остановитесь, синьоръ, или я переброшу вашу шпагу черезъ крышу дома!
Шутъ. Мигомъ доложу объ этомъ графинѣ. Я и за пару пенсовъ не согласился-бы быть въ ихъ шкурѣ (Уходитъ).
Сэръ Тоби (удерживая Себастіано). Перестаньте, синьоръ, довольно!
Сэръ Эндрю. Нѣтъ, оставь его, я справлюсь съ нимъ другимъ способомъ: — подамъ на него жалобу въ судъ, несли только въ Иллиріи есть законы, обвиню его въ буйствѣ; не бѣда, что я ударилъ его первый, это ничего.
Себастіано. Пустите!
Сэръ Тоби. Ни за что не пущу! Успокойтесь, отъявленный мой боецъ! Вложите мечъ въ ваши ножны. Вы доказали, что вы молодецъ, — и довольно.
Себастіано (вырываясь). Однако, все-таки я освобожусь. Что скажешь теперь? Если хочешь попробовать еще, обнажай шпагу.
Сэръ Тоби. Что? что такое? Стало быть, я долженъ выпустить унцъ или два дерзкой твоей крови? (Обнажаетъ шпагу. Бой начинается).
Оливія. Стой, Тоби, я приказываю! Если дорожишь жизнью, стой!
Сэръ Тоби. Графиня!
Оливія. Неужто всегда будетъ такъ? Прочь съ глазъ моихъ, негодный невѣжа, мыслимый только въ дикихъ горахъ и пещерахъ, но никогда не слыхавшій ни о какихъ приличіяхъ! Не оскорбляйся, любезный Цезаріо! — а ты, забіяка, удались! (Сэръ Тоби, сэръ Эндрю и Фабіано уходятъ). Прошу тебя, добрый мой другъ, о его грубомъ и несправедливомъ нападеніи на твое спокойствіе предоставь судить твоему уму, а не твоей страсти. Пойдемъ ко мнѣ, я разскажу тебѣ множество безобразныхъ выходокъ этого буяна; тогда ты посмѣешься надъ этимъ. Вѣдь ты пойдешь, не откажешь мнѣ въ этомъ? Будь онъ проклятъ! въ тебѣ онъ оскорбилъ меня
Себастіано. Что-же это значитъ? Откуда такой потокъ словъ? Или я сошелъ съ ума, или это сонъ. Погрузитесь навсегда въ Лету — и ты, мое воображеніе, и ты, мой разумъ; если это сонъ, не дай мнѣ никогда пробудиться.
Оливія. Ѣдемъ-же, прошу тебя! Какъ-бы мнѣ хотѣлось, чтобы и ты допустилъ, чтобы я тобою руководила.
Себастіано. О, какъ-же не согласиться, моя красавица?
Оливія. О, говори такъ и пусть такъ оно и будетъ (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьМарія. Сдѣлай одолженіе, надѣнь эту рясу и привяжи эту бороду, а затѣмъ убѣди его, что ты сэръ Топасъ, нашъ викарій. Облачайся-же проворнѣе, а я, между тѣмъ, сбѣгаю за сэромъ Тоби (Уходитъ).
Шутъ. Хорошо, переодѣнемся и прикинемся викаріемъ. О, еслибы въ этой одеждѣ я первый прикидывался, что я не то, что есть! Я, конечно, не достаточно жиренъ, чтобы сдѣлать честь этому званію, но не настолько тощъ, чтобы меня приняли за настоящаго ученаго. Но вѣдь если назовутъ честнымъ человѣкомъ, хорошимъ хозяиномъ, это нисколько не хуже, чѣмъ быть признаннымъ великимъ и преподобнымъ. Вотъ и мои соумышленники.
Сэръ Тоби. Да благословитъ тебя Зевсъ, почтенный пресвитеръ!
Шутъ. Bonos dies, сэръ Тоби. Какъ маститый пражскій отшельникъ, никогда не видѣвшій чернилъ и пера, весьма остроумно сказалъ племянницѣ короля Горбодука, что то, что есть, есть, такъ скажу и я, что, будучи почтеннымъ пресвитеромъ, я — почтенный пресвитеръ; потому что что-же такое то, если не то, а есть — если не есть.
Сэръ Тоби. Займись-же имъ, почтенный Топасъ.
Шутъ (отворяя дверь). Эй, слушай! миръ сей темницѣ!
Сэръ Тоби. Бездѣльникъ отлично разыгрываетъ роль; ловкая онъ штука!
Мальволіо (за сценой). Кто тамъ зоветъ?
Шутъ. Смиренный Топасъ, викарій, пришедшій навѣстить бѣснующагося Мальволіо.
Мальволіо. Уважаемый, почтенный и добрѣйшій Топасъ, сходите къ моей госпожѣ!
Шутъ. Изыди, окаянный врагъ! Почто ты мучишь сего мужа? И зачѣмъ бредишь объ однѣхъ только госпожахъ?
Сэръ Тоби. Хорошо, почтенный викарій.
Мальволіо. Ахъ, почтеннѣйшій Топасъ, никого еще такъ не оскорбляли. Не думайте, добрѣйшій Топасъ, что я сошелъ съ ума. Они закупорили меня здѣсь въ тьму кромѣшную.
Шутъ. Стыдись, омерзительный сатана! Называю тебя самымъ мягкимъ изъ твоихъ прозвищъ; потому что я изъ числа тѣхъ кроткихъ людей, которые вѣжливы даже съ дьяволомъ. Ты говоришь, что домъ сей теменъ?
Мальволіо. Да, почтеннѣйшій Топасъ, теменъ, какъ адъ.
Шутъ. Какъ-же это? Это тебѣ мерещится, потому что въ немъ есть окна, въ которыя свѣтъ проходитъ, какъ въ рѣшетчатыя ставни, а рамы на южно-сѣверной сторонѣ лоснятся, какъ черное дерево; однако ты все-таки жалуешься на темноту.
Мальволіо. Я не сумасшедшій, сэръ Топасъ: говорю вамъ, что въ этой залѣ совсѣмъ темно.
Шутъ. Ты ошибаешься, безумный человѣкъ. Я-же утверждаю, что нѣтъ иныхъ потемокъ, кромѣ невѣжества, въ которое ты погруженъ глубже, чѣмъ цыганъ въ его туманъ.
Мальволіо. Говорю, что домъ этотъ теменъ, какъ невѣжество, хотя-бы оно было такъ-же темно, какъ самъ адъ. Говорю также, что никого такъ не обижали. какъ меня. Я столько-же сумасшедшій, какъ и вы. Испытайте мои умственныя способности какимъ угодно допросомъ.
Шутъ. Какого мнѣнія былъ Пиѳагоръ о дикихъ птицахъ?
Мальволіо. Что душа нашей бабушки можетъ, пожалуй, жить и въ птицѣ.
Шутъ. Какого-жь ты мнѣнія о такомъ мнѣніи?
Мальволіо. Я лучшаго мнѣнія о душѣ и ни въ какомъ отношеніи его мнѣнія не одобряю.
Шутъ. Прощай-же! Оставайся по прежнему во мракѣ. Не признаю, что ты въ здравомъ умѣ, пока ты самъ не признаешь мнѣніе Пиѳагора и не будешь бояться убить кулика изъ страха, что ты изгонишь изъ него душу твоей бабки. Прощай! (Затворяетъ дверь).
Мальволіо. Почтеннѣйшій, почтеннѣйшій Топасъ!
Сэръ Тоби. Великолѣпнѣйшій Топасъ!
Шутъ. Да, я способенъ на что угодно.
Марія. Для этого не нужно было ни бороды, ни рясы: вѣдь онъ не видитъ тебя.
Сэръ Тоби. Поговори-же съ нимъ теперь собственнымъ голосомъ, а потомъ сообщи мнѣ, какъ ты его найдешь. Желалъ-бы я, чтобъ эта проказа была уже кончена по добру по здорову. Можно приличнымъ образомъ его освободить. Да и не сдѣлать-ли это? потому что отношенія мои къ племянницѣ теперь не особенно пріятны, и доводить эту шутку до конца не совсѣмъ безопасно. Приходи-же скорѣе въ мою комнату (Уходитъ съ Маріей).
Шутъ (поетъ): «Эй, Робэнъ, любезный мой Робэнъ,
Скажи мнѣ, что милка твоя?»
Мальволіо. Шутъ!
Шутъ. «Она, какъ и прежде, жестока.» .
Мальволіо. Шутъ!
Шутъ. «Но что-же тому за причина?»
Мальволіо. Шутъ, да послушай-же!
Шутъ. «Другой ей милѣй меня».
— Кто тамъ меня зоветъ?
Мальволіо. Любезный шутъ, если хочешь навсегда сдѣлать мнѣ одолженіе, добудь мнѣ свѣчу, перо, чернилъ и бумаги. Какъ честный человѣкъ, я буду благодаренъ тебѣ за это до гроба.
Шутъ. Это вы, синьоръ Мальволіо?
Мальволіо. Я, добрѣйшій шутъ.
Шутъ. Какъ-же это вы свихнулясь съ пяти умственныхъ способностей?
Мдльволю. Никого, шутъ, никогда еще не оскорбляли такъ нахально, какъ меня. Я такъ-же въ своемъ умѣ, какъ и ты, шутъ.
Шутъ. Какъ и я? Ну, если вы не умнѣе шута, значитъ вы въ самомъ дѣлѣ не въ своемъ умѣ.
Мальволіо. Они заперли меня сюда, держатъ въ потьмахъ, посылаютъ поповъ, ословъ какихъ-то, дѣлаютъ все, чтобы въ самомъ дѣлѣ свести меня съ ума.
Шутъ. Говорите осторожнѣе: попъ-то еще здѣсь. — Мальволо! Мальволіо! да возвратитъ тебѣ Господь утраченный умъ! Постарайся заснуть и перестань бредить.
Мальволіо. Почтеннѣйшій Топасъ!
Шутъ (Измѣненнымъ голосомъ). Не дли съ нимъ, почтеннѣйшій, разговоровъ по-пусту (Своимъ голосомъ). Кто? я отецъ? Никогда! Господь съ вами, почтеннѣйшій Топасъ! (Измѣненнымъ голосомъ). Хорошо. Аминь (Своимъ). Не стану, не стану, глубокоуважаемый.
Мальволіо. Шутъ! шутъ! послушай.
Шутъ. Увы! вооружитесь терпѣніемъ, синьоръ. Что вы скажете? За разговоръ съ вами мнѣ вѣдь досталось.
Мальволіо. Достань мнѣ, любезный шутъ, свѣчу и клочекъ бумаги. Говорю тебѣ, я въ полномъ разумѣ, какъ любой изъ жителей Иллиріи.
Шутъ. Ахъ, еслибъ дѣйствительно было такъ!
Мальволіо. Клянусь, что такъ. Добудь мнѣ только чернилъ, бумаги и свѣчу и то, что я напишу, отнеси къ графинѣ. И за это ты получишь такую выгоду, какой никогда еще не приносила передача письма.
Шутъ. Хорошо принесу. Скажите, однакожь, по правдѣ: — въ самомъ дѣлѣ вы помѣшались или только притворяетесь?
Мальволіо. Повѣрь, я не сумасшедшій и говорю тебѣ правду.
Шутъ. Нѣтъ, никогда не повѣрю сумасшедшему, пока не увижу его мозгъ. Сейчасъ принесу свѣчу, бумаги и чернилъ.
Мальволіо. А я за это награжу тебя въ самой высокой степени. Прошу тебя, ступай же.
Шутъ. "Ухожу отъ васъ; прощайте,
Но сейчасъ вернусь обратно.
Не успѣете замѣтить,
Что я скрылся, какъ предъ вами
Я явлюсь, какъ «Старый грѣхъ»,
Что, оружьемъ деревяннымъ,
Какъ безумный, угрожая,
Чорту бѣшено кричитъ: —
«Эй, любезный дядя, когти
Покороче ты обрѣжь
И счастливо оставайся,
Милый мой и добрый чортъ!» (Уходитъ)
СЦЕНА III.
правитьСебастіано. Да, я опять на свѣжемъ воздухѣ, передъ мною лучезарное солнце; эту жемчужину дала мнѣ она, я осязаю и вижу ее. Какъ ни смущенъ я чудесами, но съума я однакоже, не сошелъ. Гдѣ-же, наконецъ, Антоніо? Въ гостинницѣ Слона я его не нашелъ; онъ, однако, былъ тамъ и мнѣ сказали, что онъ пошелъ отыскивать меня по городу. Теперь его совѣтъ могъ бы оказать мнѣ услугу, потому что хотя мой разсудокъ и мои чувства и убѣждаютъ меня, что здѣсь есть какая-нибудь ошибка, а не сумасшествіе, но этотъ наплывъ случайностей, этотъ потокъ благополучія до того необыкновененъ, до того непостижимъ, что я почти готовъ не вѣрить собственнымъ глазамъ и думать, что сумасшедшій не только я, но и сама дама тоже. Однако, еслибъ она была помѣшана, она бы не могла управлять домомъ, распоряжаться прислугой и дѣлами такъ умно, такъ спокойно и съ такимъ очарованіемъ, какъ она это дѣлаетъ. Тутъ непремѣнно какая-нибудь ошибка. А вотъ и хозяйка дома.
Оливія. Не осуждай моей поспѣшности! Если твои намѣренія и помыслы честны, иди со мной и со святымъ этимъ отцомъ вотъ въ ту часовню и подъ ея священными сводами даруй мнѣ полную увѣренность въ твоей вѣрности, чтобы мое страшно ревнивое, черезчуръ подозрительное сердце могло быть покойно. Священникъ сохранитъ союзъ нашъ втайнѣ, пока ты самъ не пожелаешь объявить о немъ, — и тогда мы отпразднуемъ его, какъ оно подобаетъ моему званію. Что скажешь ты на это?
Себастіано. Скажу, что пойду за тобою и за добрымъ патеромъ. А поклявшись въ вѣрности, вѣчно буду вѣренъ.
Оливія. Веди же насъ, святой отецъ, и да будетъ синева этого яснаго неба предзнаменованіемъ нашего будущаго счастія (Уходитъ).
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьФабіано. Теперь, если любишь меня, покажи мнѣ это письмо.
Шутъ. Покажу, если ты, любезный Фабіано, сдѣлаешь то, о чемъ я попрошу.
Фабіано. Все, что хочешь.
Шутъ. Не проси показывать это письмо.
Фабіано. Это тоже, что подаритъ собаку и ее-же, словно въ награду, сейчасъ-же потребовать назадъ.
Герцогъ. Друзья, вы служители графини Оливіи?
Шутъ. Да, ваше высочество, мы составляемъ часть ея драгоцѣнныхъ вещей.
Герцогъ. Тебя я знаю. Какъ поживаешь, любезный?
Шутъ. Какъ вамъ сказать? — насчетъ враговъ отлично, насчетъ друзей плохо.
Герцогъ. Должно быть, наоборотъ: — отлично-то, должно быть, насчетъ друзей?
Шутъ. Нѣтъ, ваше высочество, насчетъ ихъ именно и плохо.
Герцогъ. Какъ-же это?
Шутъ. Да такъ: — они превозносятъ меня и дѣлаютъ осломъ; враги-же прямо говорятъ мнѣ, будто я оселъ. Такимъ образомъ, враги доводятъ меня до познанія самого себя, а друзья обманываютъ. Да, такимъ образомъ, если, какъ въ умозаключеніяхъ, такъ и при поцѣлуяхъ, четыре отрицанія составляютъ два утвержденія, выходитъ, что съ врагами хорошо, а съ друзьями плохо.
Герцогъ. Прекрасно!
Шутъ. Совсѣмъ не прекрасно, хотя вашему высочеству и угодно быть однимъ изъ моихъ друзей.
Герцогъ. Отъ меня ты ничего дурного не увидишь: — вотъ тебѣ отъ меня червонецъ.
Шутъ. Не будь это дѣломъ двоедушнымъ, я на вашемъ мѣстѣ удвоилъ бы его.
Герцогъ. Совѣтъ ты мнѣ даешь не особенно хорошій.
Шутъ. Опустите на этотъ разъ вашу щедрость въ карманъ, а кровь вашей плоти пусть ей повинуется.
Герцогъ. Пожалуй; согласенъ ради тебя согрѣшить двоедушіемъ. Вотъ тебѣ еще золотой.
Шутъ. Primo, secimdo, tercio, — вотъ это игра хорошая. Существуеть старая поговорка, что третій платитъ за всѣхъ; а размѣръ въ три четверти — самый живой изъ всѣхъ музыкальныхъ размѣровъ; наконецъ, даже и колокола святого Бенедикта могутъ привести вамъ на память слова: одинъ! два! три!
Герцогъ. Нѣтъ, шутками тебѣ больше ничего не выманить у меня изъ кармана; но если ты дашь знать твоей госпожѣ, что я здѣсь и желаю съ ней поговорить, а затѣмъ явишься съ ней сюда, это, можетъ быть, побудитъ меня къ дальнѣйшей щедрости.
Шутъ. Прекрасно, ваше высочество; побаюкайте же вашу щедрость до моего прихода. Теперь иду; но мнѣ не хотѣлось бы, чтобы мое желаніе получить отъ васъ еще подачку вы приняли за грѣхъ корыстолюбія. Дайте-же, какъ я сказалъ, вашей щедрости время вздремнуть, а я не замедлю ее разбудить (Уходитъ).
Віола. Вотъ, ваше высочество, человѣкъ, выручившій меня.
Герцогъ. Мнѣ это лицо памятно, хотя послѣдній разъ, какъ я его видѣлъ, оно было перепачкано дымомъ и черно, какъ у Вулкана. Будучи капитаномъ дрянного, ничтожнаго кораблишка, онъ такъ бѣшено сцѣпился съ красою нашего флота, что даже чувство зависти вызванное пораженіемъ, громко кричало: — «честь ему и слава!» Въ чемъ дѣло?
1-й полицейскій. Это, ваше высочество, тотъ самый Антоніо, который захватилъ плывшій изъ Кандіи корабл Фениксъ со всѣмъ его грузомъ и который напалъ на Тигра, и при этомъ вашъ юный племянникъ Титъ лишился ноги. Мы схватили его здѣсь на улицѣ, когда онъ, забывъ всякую осторожность, съ кѣмъ то ссорился и дрался.
Віола. Онъ хотѣлъ оказать мнѣ услугу, синьоръ, и обнажилъ мечъ въ мою защиту, но подъ конецъ я услыхалъ отъ него такія странныя слова, что принялъ было его за сумасшедшаго.
Герцогъ. Отъявленный пиратъ, разбойникъ соленыхъ водъ, какая еще новая безумная отвага предала тебя въ руки людей, которыхъ ты такъ жестоко и такъ кроваво превратилъ въ своихъ враговъ?
Антоніо. Благородный герцогъ Орсино, позвольте мнѣ не принять на свой счетъ данныхъ мнѣ вами названій, — никогда Антоніо не былъ ни пиратомъ, ни разбойникомъ но, признаюсь, врагомъ Орсино былъ, и по очень уважительной причинѣ. Завлекли меня сюда какія то чары. Неблагодарнаго этого юношу, стоящаго теперь рядомъ съ вами, я вырвалъ изъ пѣнистой пасти разъяреннаго моря. Онъ уже безнадежно погибалъ; я вернулъ его къ жизни и къ тому же еще полюбилъ безпредѣльно, беззавѣтно отдался ему всею душой. Ради него, изъ-за любви къ нему я дерзнулъ пробраться въ этотъ враждебный мнѣ городъ; когда на него напали, бросился къ нему на помощь. А онъ, когда меня схватили, вмѣсто того, чтобъ раздѣлить со мной опасность, отрекся отъ меня и въ одно мгновеніе забылъ обо мнѣ, какъ о вещи, брошенной уже лѣтъ двадцать тому назадъ. Онъ даже отказался возвратить мой кошелекъ, который я далъ ему какіе нибудь полчаса тому назадъ.
Віола. Какъ же могло это случиться?
Герцогъ. Когда прибылъ онъ въ этотъ городъ?
Антоніо. Сегодня, герцогъ. Цѣлыхъ три мѣсяца передъ этимъ не разлучались мы съ нимъ ни на минуту ни днемъ, ни ночью.
Герцогъ. Графиня идетъ сюда! Небо спустилось на землю! А ты просто бредишь: вотъ уже три мѣсяца, какъ этотъ юноша служитъ мнѣ. Но объ этомъ послѣ. Отойдите съ нимъ въ сторону.
Оливія. Что угодно герцогу? Чего онъ можетъ ожидать отъ Оливіи, кромѣ отказа? А ты, Цезаріо, не держишь даннаго мнѣ обѣщанія.
Віола. Графиня…
Герцогъ, Прелестная Оливія…
Оливія. Что отвѣтишь ты, Цезаріо?
Віола. Когда его высочество желаетъ говорить съ вами, мой долгъ — молчать.
Оливія. Если вы, герцогъ, запоете старую пѣсню, такъ знайте, что она такъ-же противна моему слуху, какъ вой послѣ музыки.
Герцогъ. Вы все остаетесь такой же жестокосердой.
Оливіи. Нѣтъ, ваше высочество, такой же постоянной.
Герцогъ. Въ чемъ? въ упрямствѣ? О, неумолимая женщина, къ неблагодарнымъ и губительнымъ алтарямъ которой мое сердце повергало такіе пылкіе обѣты, къ которымъ не прибѣгало еще ни одно самое ревностное поклоненіе, скажите: — что же мнѣ дѣлать?
Оливія. Что вамъ угодно и что прилично вашему высочеству.
Герцогъ. Отчего-же, еслибы хватило духу, не сдѣлать-бы мнѣ того-же, что сдѣлалъ египетскій разбойникъ — не умертвить передъ смертью то, что я люблю такъ страстно? Вѣдь и самая дикая ревность смахиваетъ иногда на благородство. Но нѣтъ, слушай: — такъ какъ ты пренебрегаешь моей любовью такъ какъ я отчасти знаю, что именно вытѣсняетъ меня изъ твоего сердца, живи, мраморносердая мучительница! Но счастливца, котораго я знаю, что ты любишь, котораго люблю я самъ, я скрою отъ безжалостныхъ твоихъ очей плѣненныхъ и увѣнчанныхъ имъ какъ бы на зло своему господину. Идемъ, юноша! Теперь моя мысль созрѣла для всего, что есть злого. Пожертвую любимымъ ягненкомъ, чтобы голубкѣ растерзать сердце вольное.
Віола. А я съ радостью готовъ на тысячу смертей, чтобы только успокоить васъ.
Оливія. Куда же ты, Цезаріо?
Віола. Иду за тѣмъ, кто мнѣ дороже, чѣмъ самый свѣтъ моихъ очей, чѣмъ жизнь, чѣмъ когда либо была мнѣ дорога какая бы то ни было женщина. Если я притворяюсь, вы, небожители, свидѣтели моихъ клятвъ, карайте меня какъ угодно за такое оскорбленіе моей любви!
Оливія. О, несчастная, какъ жестоко я обманута!
Віола. Кто же обманулъ, оскорбилъ васъ?
Оливія. Развѣ ты забылъ о своемъ существованіи? Давно-ли? — позовите священника (Одинъ изъ служителей уходитъ).
Герцогъ (Віолѣ). Идемъ!
Оливія. Куда? Цезаріо, дорогой мой супругъ, постой!
Герцогъ. Супругъ?
Оливія. Да, супругъ! Отъ этого отречься онъ не можетъ.
Герцогъ. Негодяй, ты ея супругъ?
Віола. Нѣтъ, герцогъ, нѣтъ.
Оливія. Подлый страхъ заставляетъ тебя отрекаться отъ своей собственности! Не бойся, Цезаріо, смѣло бери свое счастье! Тебѣ извѣстно, кто ты. Оставайся же имъ и будь также великъ, какъ то, что тебя пугаетъ (Входятъ: священникъ и служитель). Сюда, сюда, святой отецъ! Заклинаю тебя, отецъ, твоимъ саномъ: — открой все то, что такъ еще недавно мы вынуждены были держать втайнѣ. Теперь времена эти измѣнились; поэтому разскажи все, что тебѣ извѣстно, насчетъ того, что всего за нѣсколько часовъ произошло между мною и этимъ юношей.
Священникъ. Произошелъ ненарушимый союзъ вѣчной любви, скрѣпленный соединеніемъ вашихъ рукъ, запечатлѣнный священнымъ сліяніемъ вашихъ устъ, обмѣномъ вашихъ колецъ, утвержденный совершеннымъ мною обрядомъ. Съ тѣхъ поръ я всего на какихъ нибудь два часа времени стою ближе къ могилѣ.
Герцогъ. А, дрянной притворщикъ, чѣмъ же сдѣлаешься ты, когда время убѣлитъ сѣдинами твои волосы? Коварство твое разростется такъ быстро, что собственный ударъ свалитъ тебя съ ногъ. Прощай! Владѣй ею, но направь свои стопы туда, гдѣ-бы ты никогда не попадался мнѣ на глаза.
Віола. Добрѣйшій герцогъ, клянусь…
Оливія. О, не клянись и сохрани хоть каплю чести, несмотря на обуявшій тебя страхъ!
Сэръ Эндрю. Врача, ради Бога, врача! Пошлите его сейчасъ-же и къ сэру Тоби.
Оливія. Что случилось?
Сэръ Эндрю. Онъ пробилъ мнѣ голову и обагрилъ кровью гребень сэра Тоби. Помогите, ради Бога! Чтобы теперь-же быть дома, я не пожалѣлъ-бы и сорока фунтовъ.
Оливія. Да кто-же избилъ васъ, сэръ Эндрю?
Сэръ Эндрю. Дворянинъ изъ свиты герцога, какой-то Цезаріо. Мы считали его трусишкой, а онъ оказался дьяволомъ, воплощеннымъ дьяволомъ.
Герцогъ. Мой дворянинъ, Цезаріо?
Сэръ Эндрю. Ахъ, чортъ возьми, онъ уже здѣсь! Вы напрасно проломили мнѣ голову: вѣдь все, что я дѣлалъ, я дѣлалъ по наущенію сэра Тоби.
Віола. Къ чему вы обращаетесь ко мнѣ? Я никогда и не думалъ васъ ранить. Вы безъ всякой причины обнажили противъ меня оружіе, я вѣжливо старался васъ уговорить и никакой раны вамъ не наносилъ.
Сэръ Эндрю. Если кровавый проломъ головы можетъ назваться раной, вы меня поранили. Или вы, быть можетъ, считаете за ничто кровавый проломъ.
Вотъ и сэръ Тоби; онъ, прихрамывая, идетъ сюда. Отъ него вы услышите еще не то. Еслибъ онъ не выпилъ лишняго, онъ-бы еще не такъ васъ отдѣлалъ.
Герцогъ. Что съ вами, синьоръ?
Сэръ Тоби. Все это мнѣ нипочемъ. Ну, проломилъ голову, — и все тутъ! Говори-же, болванъ: — гдѣ цырюльникъ?
Шутъ. Да онъ еще часъ тому назадъ напился мертвецки; его глаза закатились еще въ восемь часовъ утра.
Сэръ Тоби. Какой-же онъ бездѣльникъ и безпробудный пьяница! Я не знаю ничего болѣе ненавистнаго, чѣмъ пьяный бездѣльникъ.
Оливія. Уведите его. Кто-же, наконецъ, затѣялъ съ нимъ драку?
Сэръ Эндрю. Я помогу вамъ, сэръ Тоби; насъ перевяжутъ вмѣстѣ.
Сэръ Тоби. Ты мнѣ поможешь? Ты-то, ослиная голова, шутъ, дуралей, бездѣльникъ, сухопарый негодяй, олухъ?
Оливія. Уложите его въ постель и перевяжите ему рану.
Себастіано. Мнѣ очень прискорбно, графиня, что я поранилъ вашего родственника. Но еслибы онъ былъ даже единокровнымъ моимъ братомъ, я не могъ бы поступить иначе: я вынужденъ былъ защищаться. Вы смотрите на меня какъ-то странно; я вижу, что вы оскорблены моимъ поступкомъ. Простите, царица души моей, хоть ради тѣхъ клятвъ, которыя мы еще такъ недавно дали другъ другу.
Герцогъ. Одно лицо, одинъ голосъ, одна одежда — и два разныхъ человѣка! какъ въ калейдоскопѣ — и то, и не то.
Себастіано. Антоніо, дорогой мой Антоніо! Какъ терзался я за то время, когда я тебя лишился!
Антоніо. Это ты, Себастіано?
Себастіано. Развѣ ты въ этомъ сомнѣваешься, Антоніо?
Антоніо. Какъ же это вы такъ раздвоились? И половинки яблока не такъ сходны между собою, какъ оба вы. Кто изъ васъ — Себастіано?
Оливія. Удивительно!
Себастіано. Себастіано — я. Брата у меня никогда не бывало; нѣтъ и божественной способности быть и здѣсь, и вездѣ. Была у меня, правда, сестра, но ее поглотили безпощадныя волны (Віолѣ). Скажите-жь, ради Бога, какъ вы мнѣ доводитесь: откуда вы родомъ и какъ васъ зовутъ?
Віола. Я изъ Месалины; отца звали Себастіано, такъ-же, какъ моего брата. Въ такой-то одеждѣ взошелъ онъ въ водяную свою могилу. Если духи могутъ являться не только въ образѣ, но и въ одеждѣ другого, вы являетесь, чтобъ нагнать на насъ ужасъ.
Себастіано. Я, дѣйствительно, духъ, но еще закованный въ грубую оболочку, дарованную мнѣ рожденіемъ. Еслибы вы были женщиной, я оросилъ бы ваши щеки слезами, восклицая: «здравствуй, здравствуй, утопавшая Віола!»
Віола. У моего отца было родимое пятно на лбу.
Себастіано. Было ну моего.
Віола. А умеръ онъ, когда Віолѣ минуло тринадцать лѣтъ.
Себастіано. О, и это живо сохранилось въ моей памяти! Онъ дѣйствительно скончался въ тотъ самый день, когда моей сестрѣ исполнилось тринадцать лѣтъ.
Віола. Нашему счастью мѣшаетъ еще мужская моя одежда. Не обнимай же меня, пока все — и время, и мѣсто, и событія не сольются во едино и не явятся несомнѣннымъ доказательствомъ, что я Віола. Для этого я отведу тебя къ капитану корабля, у котораго хранятся мои женскія одежды. Онъ спасъ меня, чтобы дать мнѣ возможность служить благородному этому герцогу. Затѣмъ все, что было со мною, ограничивается моими отношеніями къ графинѣ и къ герцогу.
Себастіано (Оливіи). Такимъ образомъ вы, графиня, были въ заблужденіи. Но природа все-таки осталась вѣрна самой себѣ: вы хотѣли соединиться узами брака съ дѣвушкой и, клянусь жизнью, не ошиблись: разомъ вышли и за дѣвушку, и за мужчину.
Герцогъ. Не смущайтесь: крови онъ благородной. Если все это такъ-же вѣрно, какъ вѣрно отраженіе зеркала, то и на мою долю отъ этого кораблекрушенія перепадетъ хоть частица благополучія (Віолѣ;). Ты, юноша, тысячу разъ говорилъ мнѣ, что никогда ни одну женщину не полюбишь такъ сильно, какъ меня.
Віола. Всѣ эти увѣренія я готовъ скрѣпить клятвами и всѣ клятвы сохранить въ душѣ моей такъ-же вѣрно, какъ это шарообразное вмѣстилище хранитъ огонь, отдѣляющій день отъ ночи.
Герцогъ. Дай же руку и покажись мнѣ въ женской своей одеждѣ.
Віола. Она вѣдь снесена у меня на берегъ къ капитану, а онъ, по жалобѣ Мальволіо, одного изъ служителей графини, посаженъ въ тюрьму.
Оливія. Освободить его! Позвать сюда Мальволіо! Ахъ, только теперь вспомнила: мнѣ говорили, что несчастный помѣшался. Собственное мое помѣшательство совсѣмъ изгладило это у меня изъ памяти.
Скажи: — что Мальволіо?
Шутъ. Да что, графиня, отбивается отъ Вельзевула, насколько это возможно человѣку въ его положеніи. Онъ написалъ къ вамъ письмо. Я могъ бы передать вамъ его еще утромъ; но такъ какъ посланія помѣшанныхъ не одно и то же, что евангеліе, то время передачи особенной важности не представляло.
Оливія. Вскрой-же его и прочти намъ вслухъ.
Шутъ. Увидите, чтеніе шутомъ писаній сумасшедшаго будетъ весьма для васъ поучительно (Читаетъ): «Клянусь, графиня, Богомъ…»
Оливія. Что съ тобою, не сошелъ-ли и ты съума?
Шутъ. Нисколько, я передаю только чужое сумасшествіе. Если вы, графиня, желаете, чтобъ это дѣлалось какъ слѣдуетъ, вы должны дать волю моему голосу.
Оливія. Прошу тебя, читай, какъ подобаетъ человѣку, находящемуся въ здравомъ умѣ.
Шутъ. Такъ, мадонна, и читаю; только такъ и можно передать настоящее состояніе его ума. Примите это, моя принцесса, въ соображеніе и слушайте!
Оливія. Прочти ты, Фабіано.
Фабіано (читаетъ). «Клянусь, графиня, Богомъ, вы обижаете меня, — и это станетъ извѣстно всему міру. Хотя вы и повергли меня въ темницу и дали власть надо мною пьяному вашему дядѣ, я въ такомъ же полномъ разумѣ, какъ и ваше сіятельство. Собственноручное ваше письмо, которымъ вы заставили меня вести себя такъ, какъ я себя велъ, у меня, — и оно, безъ всякаго сомнѣнія, оправдаетъ меня вполнѣ, васъ же сильно пристыдитъ. Думайте обо мнѣ, что угодно; я нѣсколько забываю свой долгъ и говорю, какъ оскорбленный Мальволіо, выдаваемый за сумасшедшаго».
Оливія. Это онъ пишетъ?
Шутъ. Онъ, ваше сіятельство.
Герцогъ. Это что-то не похоже на письмо сумасшедшаго.
Оливія. Освободи и приведи его сюда, Фабіано (Фабіано уходитъ). Если вашему высочеству, обдумавъ все, будетъ угодно полюбить меня не какъ жену, а какъ сестру, отпразднуемъ нашъ двойной союзъ въ одинъ и тотъ же день и, если позволите, даже здѣсь, въ моемъ домѣ и на мой счетъ.
Герцогъ. Принимаю ваше предложеніе съ величайшимъ удовольствіемъ, графиня (Віолѣ). Господинъ твой тебя увольняетъ. А за долгую твою службу, несоотвѣтственную ни твоему полу, ни твоему нѣжному воспитанію, — вотъ тебѣ въ награду моя рука; будь отнынѣ госпожей своего господина.
Оливія. Сестра! Ты мнѣ сестра!
Герцогъ. Это сумасшедшій.
Оливія. Онъ. Что съ тобою, Мальволіо?
Мальволіо. Вы, графиня, меня обидѣли, обидѣли жестоко!
Оливія. Я, Мальволіо? Нисколько!
Мальволіо. Нѣтъ, обидѣли, графиня. Прошу васъ, прочтите вотъ это письмо. Если вы желаете имѣть возможность отрекаться отъ вашей руки, пишите въ такомъ случаѣ другимъ почеркомъ, другимъ слогомъ. Скажите же: — развѣ это не ваша печать, не ваше сочиненіе? Вамъ нельзя сказать ни того, ни другого! Признайтесь же, скажите по совѣсти — зачѣмъ вы такъ ясно намекнули мнѣ на ваше расположеніе ко мнѣ, чтобъ я являлся постоянно къ вамъ, улыбаясь, въ желтыхъ чулкахъ, перевязанныхъ крестъ на крестъ, обращался надменно съ сэромъ Тоби и съ прислугой? Зачѣмъ, когда я исполнялъ все это съ покорной надеждой, вы дозволили заключить меня, держать въ потьмахъ, присылали ко мнѣ священника и разыграли изъ меня величайшаго глупца и олуха? Скажите, зачѣмъ?
Оливіи. Увы, Мальволіо, хотя, признаюсь, почеркъ и похожъ на мой, но не я это писала. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что это почеркъ Маріи. Припоминаю теперь: она первая сказала мнѣ, что ты помѣшался, а ты явился, улыбаясь, какъ требуется въ этомъ письмѣ. Но успокойся; надъ тобою подшутили очень зло, и ты, когда виновнники будутъ открыты, окажешься въ собственномъ своемъ дѣлѣ и истцомъ, и судьей.
Фабіано. Выслушайте меня, графиня, и не омрачайте никакою непріятностью, никакими будущими карами прелести настоящаго. Въ полной надеждѣ на это признаюсь, что всю продѣлку съ Мальволіо придумали я и сэръ Тоби за его грубое и невѣжливое обращеніе съ нами. Письмо написано Маріей по требованію сэра Тоби, и въ награду за это онъ на ней женится. Во всякомъ случаѣ она такъ забавна, что скорѣе способна вызывать смѣхъ, чѣмъ мщеніе, особенно если безпристрастно взвѣсить обоюдныя оскорбленія.
Оливія. Итакъ, бѣдняга, какъ провели тебя они!
Шутъ. Да, «одни родятся великими, другіе завоевываютъ себѣ величіе, инымъ-же величіе само навязывается на шею». И я, почтеннѣйшій, тоже игралъ кое-какую роль въ этой комедіи, а именно уважаемаго Топаса. И мнѣ это нипочемъ. «Клянусь Богомъ, шутъ, я не сумасшедшій». А помнишь: «Какъ вы можете забавляться такимъ глупымъ бездѣльникомъ, графиня? Если вы не разсмѣетесь, онъ рта не разожметъ». Такъ-то вотъ волчокъ времени приводитъ за собою отместку.
Мальволіо. Отомщу-же я всей вашей шайкѣ (Уходитъ).
Оливія. Насмѣялись надъ намъ уже слишкомъ жестоко.
Герцогъ. Догоните его, уговорите примириться. Однако его не распросили о капитанѣ. Когда мы узнаемъ все, подоспѣетъ время, и мы торжественно отпразднуемъ союзъ нашихъ сердецъ. Пока мы погостимъ у тебя, прекрасная сестра. Идемъ, Цезаріо! Ты будешь оставаться имъ, то есть мужчиной, пока я не увижу тебя въ другой одеждѣ и ты не сдѣлаешься владычицей Орсино, царицей его любви (Всѣ уходятъ, кромѣ шута).
Шутъ (поетъ): «Когда я былъ совсѣмъ еще мальчишкой, —
Что вѣтръ и дождь? Одна лишь чепуха, —
Я зналъ тогда однѣ мои игрушки.
Вѣдь дождь и вѣтръ мы видимъ каждый день.
Но, сдѣлавшись вполнѣ мужчиной взрослымъ, —
Что вѣтръ и дождь? Одна лишь чепуха, —
Я отъ воровъ сталъ крѣпко запираться.
Вѣдь дождь и вѣтръ мы видимъ каждый день.
Когда-же я, къ несчастію, женился, —
Что вѣтръ и дождь? Одна лишь чепуха, —
Поладить я никакъ не могъ съ женою.
Вѣдь дождь и вѣтръ мы видимъ каждый день.
Когда-же я къ постели пробирался, —
Что вѣтръ и дождь? Одна лишь чепуха, —
Едва-ли кто бывалъ меня пьянѣе.
Вѣдь дождь и вѣтръ мы видимъ каждый день.
Давно ужь міръ нашъ бренный существуетъ, —
Что вѣтръ и дождь? Одна лишь чепуха, —
Но мнѣ-то что? Окончена піеса.
Мы рады, если вамъ понравилась она».
Примечания
править«Что хотите» было представлено 2 февраля 1602 года. Это извѣстно изъ дневника юриста Манигэма, который присутствовалъ при представленіи и котораго поразило сходство этой пьесы съ «Манехмами» Плавта и одною итальянскою пьесой. Обсуждая вообще годъ созданія этой комедіи, критики говорятъ, что она создалась между 1600 и 1602 годами, т. е. въ самый цвѣтущій періодъ творчества Шекспира и, какъ замѣчаетъ Жене, не будетъ особенною смѣлостью, если мы признаемъ «Что хотите» образцовой комедіей среди другихъ веселыхъ созданій Шекспира. «Что хотите» носитъ въ оригиналѣ еще названіе «Двѣнадцатой ночи», т. е. «Крещенскаго сочельника».
Стр. 82. Аріонъ — знаменитый поэтъ и музыкантъ греческій, жившій въ VII вѣкѣ до Р. X. Сложившаяся о немъ легенда говоритъ, что его спасли дельфины отъ смерти, очарованные звуками его лиры.
Стр. 86. Марія говоритъ о сухости руки. Джонсонъ замѣчаетъ, что влажность руки считалась обыкновенно примѣтою страстнаго темперамента.
Стр. 87. Галльярда, коранто, джигъ — народные танцы.
Стр. 87. Въ Англіи въ XVI вѣкѣ картины прикрывались занавѣсками, большею частью, изъ зеленой тафты съ золотою бахромой. Обычай этотъ, вѣроятно, вошелъ во всеобщее употребленіе отчасти вслѣдствіе того, что въ домахъ многихъ знатныхъ лицъ и вообще зажиточныхъ гражданъ можно было часто видѣть на стѣнахъ картины самаго неприличнаго содержанія. Здѣсь кстати упоминается м-съ Мэлль. Подъ этимъ именемъ комментаторы Шекспира подразумѣваютъ одну изъ знаменитѣйшихъ куртизанокъ — Мэри Эмбри, которая постоянно являлась въ обществѣ въ мужскомъ платьѣ, всегда носила оружіе и даже принимала участіе въ военныхъ дѣлахъ. Это было странное существо — развратница, посредница и воровка. Она была даже публично наказана; тѣмъ не менѣе, умирая 1659 года, она завѣщала 20 фунтовъ стерлинговъ, на то, чтобы общественные фонтаны били виномъ въ день возсшествія на престолъ Карла II. Приверженецъ королевской власти Бетлеръ (1612—1680) въ одной изъ поэмъ сравниваетъ ее съ Іоанной Д’Аркъ!
Стр. 93. «Столбъ шериффа». Передъ дверями мэровъ и шериффовъ были столбы, на которые наклеивались королевскіе указы и прокламаціи. Кажется, было даже въ обычаѣ перекрашивать ихъ при каждомъ выборѣ новыхъ муниципальныхъ властей. Въ Норвичѣ, по словамъ Стаунтона, уцѣлѣли два такіе столба съ иниціалами Г. Р. и полустертой надписью года 15..
Стр. 98. «Кто спасаетъ утопающаго, говорятъ въ народѣ въ Шотландіи и на прилегающихъ къ ней группахъ острововъ, тотъ долженъ ожидать отъ него большой бѣды на свою голову». Въ основаніи этого повѣрья лежитъ логическая мысль: избавляя утопающаго отъ гибели, на которую онъ обреченъ приговоромъ судьбы, спасающій какъ-бы самъ накликаетъ на себя бѣдствіе, предназначенное судьбою другому. Разумѣется, при этомъ опускается изъ виду, что и самое спасеніе предопредѣлено судьбою.
Стр. 101. Шутъ намекаетъ на вывѣску, часто появлявшуюся въ тѣ времена въ Англіи; изображались два осла, а внизу неожиданная для читающаго подпись: «Вотъ мы и собрались всѣ трое».
Стр. 102. «Мы три развеселые парня», — это припѣвъ старинной пѣсни.
Стр. 103. «Нѣкій мужъ жилъ въ Вавилонѣ», — первая строчка другой народной пѣсни.
Стр. 103. «Прощай же, ангелъ, коль разстаться надо», — припѣвъ старинной баллады.
Стр. 103. Даровая раздача пироговъ и пива, въ извѣстные праздничные дни, вошедшая въ обычай съ незапамятныхъ дней, во времена Шекспира была объявлена пуританами, какъ предосудительный обычай папистовъ.
Стр. 104. Хотя Мальволіо по положенію, въ которое онъ; поставленъ, является комической фигурой, говоритъ Жене, — онъ все-таки является характернымъ образомъ, полнымъ глубокой психологической правды. Поведеніе этого человѣка такого рода, что намъ вполнѣ понятно, почему его терпѣть не можетъ никто въ домѣ и почему люди стараются сыграть съ нимъ какую-нибудь такую штуку, которая при его характерныхъ недостаткахъ, т. е. его смѣшномъ высокомѣріи и ограниченномъ тщеславіи, можетъ вполнѣ удасться шутникамъ. Его худшій недостатокъ, — это его доведенная до-крайности самооцѣнка; онъ старается прослыть зеркаломъ добродѣтели; но его пуританская суровость нравовъ носитъ такой непривѣтливый характеръ, что отъ всѣхъ его добродѣтелей ни одному человѣку нѣтъ никакой пользы; чѣмъ болѣе онъ углубленъ въ самого себя, тѣмъ менѣе способенъ онъ отыскать или понять добрыя стороны другихъ. «Ты думаешь, говоритъ ему Тоби, если ты самъ воздержанъ, то въ мірѣ не должно быть ни пироговъ, ни пива?» Въ этомъ замѣчаніи сказывается ѣдкая насмѣшка поэта надъ отвратительной и претенціозной нравственностью пуританскихъ проповѣдниковъ разныхъ степеней воздержанія. Это истинные лицемѣры.
Стр. 105. Пентизелся, — царица амазонокъ, дочь Марса, она сражалась противъ грековъ и была убита при осадѣ Трои Ахиломъ.
Стр. 111. Іезавель, — извѣстная въ исторіи еврейскаго народа жена царя Ахава.
Стр. 113. Мода повязывать подвязки крестъ накрестъ, повидимому, была принята по преимуществу пуританами. Бертонъ Голидай представляетъ пуританина, какъ человѣка съ подвязанными крестъ накрестъ подвязками, въ короткихъ нарядныхъ штанахъ, съ небольшой фрезой вокругъ шеи: причемъ пуритане пренебрегаютъ всякими излишествами и не носятъ на рукахъ манжетъ.
Стр. 120. Броунистами назывались первоначальные «независимые». Ихъ глава, Робертъ Броунъ, былъ преслѣдуемъ въ 1562 году духовнымъ трибуналомъ за его непокорность правиламъ англиканской церкви.
Стр. 120. Эта громадная постель находилась въ главной спальнѣ въ гостиницѣ «Лося» въ городѣ Верѣ. 4 мая 1610 года герцогъ Людвигъ Фридрихъ Вертембергскій торжественно почивалъ на этой постели, какъ свидѣтельствуетъ рукописный журналъ, веденный на французскомъ языкѣ и открытый въ Британскомъ музеѣ Фридрихомъ Мэдденомъ. «Я спалъ на постели, набитой лебяжьимъ пухомъ, говорится въ журналѣ, и ширина ея равнялась восьми футамъ».
Стр. 121. Упоминаемая Шекспиромъ карта сопровождала англійскій переводъ одного изъ путешествій, появившійся въ 1598 году. Она была покрыта множествомъ пересѣкающихся до разнымъ направленіямъ линій, назначеніе которыхъ отгадать довольно трудно. Подъ именемъ Индій подразумѣваются Остъ-Индія и Вестъ-Индскіе острова Америки.
Стр. 143. Здѣсь говорится о Хараклеѣ, любовникъ которой, чувствуя приближеніе своей смерти, убилъ ее. Греческій романъ «Теагенъ и Хариклея» былъ переведенъ на русскій языкъ еще въ прошломъ столѣтіи.