Ярославъ
[151]
Разскажу я славную вамъ повѣсть
О бояхъ великихъ, лютыхъ браняхъ;
Собирайте вы свой умъ и разумъ:
Нынче будетъ вамъ чего послушать!
Тамъ, гдѣ правитъ Оломуцъ землями,
Невысокая гора поднялась;
Называютъ гору ту Гостайновъ[1];
На ея вершинѣ Христіанамъ
Чудеса творила Божья Матерь.
Долго, долго жили мы въ покоѣ;
Было все кругомъ благополучно;
Да поднялась отъ востока буря,
А поднялась ради дщери Ханской,
Что за злато Нѣмцы погубили,
За жемчугъ, за дороги каменья.
Дочь Кублая, красотой что мѣсяцъ,
О земляхъ на Западѣ узнала,
И узнала, что въ нихъ много люду:
Собиралась въ дальнюю дорогу
Поглядѣть житье-бытье чужое.
Съ нею десять юношей срядилось
Да еще двѣ дѣвы молодыя.
Было все потребное готово.
Тутъ они на быстрыхъ сѣли коней
[152]
И свой путь по солнышку держали.
Какъ заря передъ восходомъ блещетъ
Надъ густыми темными лѣсами:
Такъ блестѣла дочь Кублая Хана;
Красотой блестѣла и нарядомъ,
Золотой она парчей покрылась,
Лебедину шею обнажила,
Дорогимъ увѣшалась каменьемъ.
Ханской дочери дивились Нѣмцы,
На ея сокровища польстились;
Выжидать засѣли на дорогѣ,
И въ лѣсу Кублаевну убили,
Все богатство Ханское побрали.
Какъ про то услышалъ Ханъ Татарскій,
Что съ его Кублаевной случилось:
Собиралъ несметныя онъ рати,
И пошелъ, куда уходитъ солнце.
Короли на Западѣ узнали,
Что Кублай готовится ударить:
Перемолвились, набрали войско
И поѣхали на встрѣчу къ Хану;
Становили станъ среди равнины,
Становили, поджидали Хана.
Вотъ Кублай сбираетъ чародѣевъ,
Звѣздочетовъ, знахарей, шамановъ,[2]
Чтобъ они рѣшили ворожбою,
[153]
Будетъ-ли, не будетъ-ли побѣда.
Притекли толпами чародѣи.
Звѣздочеты, знахари, шаманы;
Разступившись, кругомъ становились;
Положили черный шестъ на землю,
Разломили на-двое, назвали
Половину именемъ Кублая,
А другую назвали врагами;
Стародавнія запѣли пѣсни; —
Тутъ шесты затѣяли сраженье:
Шестъ Кублая вышелъ цѣлъ изъ бою.
Зашумѣли въ радости Татары,
На коней садилися ретивыхъ —
И рядами становилось войско.
Христіане ворожбы не знали,
А пошли на басурмановъ просто:
Сколько силы, столько и отваги!
Загремѣла первая тутъ битва.
Задождили стрѣлы, будто ливень,
Трескъ отъ копій, словно рокотъ грома,
Блескъ мечей, что молнія изъ тучи.
Обѣ стороны рубились крѣпко
И одна другой не уступала.
Вдругъ Татаръ шатнули Христіане
И совсѣмъ бы смяли сопостатовъ:
Да пришли къ нимъ чародѣи снова
[154]
И шесты народу показали. —
Тутъ опять Татары разъярились,
Въ Христіанъ ударили свирѣпо
И погнали ихъ передъ собою,
Словно псы испуганнаго звѣря.
Здѣсь шеломъ, тамъ щитъ желѣзный брошенъ;
Тамъ несется конь съ вождемъ убитымъ,
Что ногою въ стремени повиснулъ.
Здѣсь одинъ вотще съ врагами бьется,
Тамъ другой помилованья проситъ.
Такъ Татары были крѣпки въ битвѣ,
Что налоги съ Христіанъ собрали
И два царства отняли большія:
Старый Кіевъ да Новгородъ людный.
Выростало горе на долинахъ;
Весь народъ сходился христіанскій,
Собиралось ихъ четыре войска;
Звали снова басурмановъ къ бою.
Въ этотъ разъ Татары взяли вправо,
Словно туча съ градомъ надъ полями,
Что грозитъ богатымъ урожаямъ:
Издалеча рати такъ шумѣли.
Вотъ и Угры сдвинули дружины,
Въ сопостата ударили крѣпко,
Да напрасны мужество и храбрость,
Молодецкая напрасна доблесть:
[155]
Одолѣли дикіе Татары,
Разметали Угорское войско,
Цѣлый край мечомъ опустошили.
Христіанъ покинула надежда!
Было горе, всѣхъ горчѣе горе.
Милосердному взмолились Богу,
Чтобы спасъ ихъ отъ Татаръ свирѣпыхъ:
«Господи! возстань въ своемъ Ты гнѣвѣ,
Отъ враговъ Ты намъ защитой буди,
Что совсѣмъ сгубили наши души:
Рѣжутъ насъ, какъ ярый волкъ овечекъ!»
Бой потерянъ и другой потерянъ.
Въ землю польскую пришли Татары,
Полонили все, что было близко,
Додрались до града Оломуца.
Тяжкая бѣда кругомъ вставала:
Брали верхъ поганые Татары.
Бьются день, другой дерутся крѣпко;
Никуда не клонится побѣда.
Вотъ невѣрныхъ рати разрослися,
Будто тьма вечерняя подъ осень.
Посрединѣ ихъ рядовъ нечистыхъ
Колебались Христіанъ дружины,
Продираясь ко святой часовнѣ,
Гдѣ свѣтился чудотворный образъ.
«Ну, за мною, братья!» — такъ воскликнулъ,
[156]
Въ щитъ мечомъ гремя, Внеславъ могучій,
И хоругвь надъ головами поднялъ. —
Всѣ метнулись, какъ едино тѣло,
На Татаръ ударили жестоко,
И, какъ пламень изъ земли, пробились
Вонъ изъ полчищъ нехристей поганыхъ.
На пятахъ они поднялись въ гору,
У подошвы развернули рати,
А въ долину стали вострымъ клиномъ.
Тутъ покрылись тяжкими щитами,
Справа, слѣва, и большія пики
Взбросили на могутныя плечи
Другъ-ко-другу: задніе переднимъ.
Тучи стрѣлъ летѣли въ басурманство.
Только ночь остановила битву,
Разостлавшись по землѣ и небу;
Тѣмъ и тѣмъ она закрыла очи,
Что, враждой раскалены, горѣли.
Той порой, во мракѣ, Христіане
Навалили подъ горою насыпь.
Какъ заря блеснула на востокѣ:
Зашумѣли орды сопостатовъ
И кругомъ ту гору обступили;
Не видать конца полкамъ несметнымъ!
На коняхъ иные тамъ кружили
И на длинныя втыкали пики
[157]
Головы отъ труповъ христіанскихъ —
И носили предъ наметомъ Ханскимъ.
Собралися въ кучу всѣ ихъ силы,
Къ одному они шатнулись боку,
И полѣзли по горѣ на нашихъ,
Оглашая крикомъ всю окрестность,
Ажно долъ и горы загудѣли.
Христіане поднялись на насыпь.
Божья Матерь силу въ нихъ вложила:
Натянулись ихъ тугіе луки,
Ихъ мечи булатные сверкнули —
Отступили отъ холма Татары.
Разъярился людъ ихъ некрещеный;
Закипѣло сердце Хана гнѣвомъ;
На три полчища разбился таборъ,
Съ трехъ сторонъ облавили ту гору;
Тутъ скатили Христіане бревна,
Двадцать бревенъ, сколько тамъ ихъ было,
И за валомъ ихъ сложили въ кучу.
Подбѣжали къ насыпи Татары,
Въ облака ударились ихъ вопли
И хотѣли вражьи дѣти насыпь
Раскидать, но бревна покатились —
Какъ червей приплюснуло тутъ нехристь,
И еще давило ихъ въ долинѣ.
Тѣ и тѣ потомъ рубились долго,
[158]
Только ночь остановила битву.
Господи! Внеславъ сраженъ могучій
И на землю съ насыпи свалился.
Одолѣло горе наши души,
Изсушила жажда всѣ утробы;
Языки съ травы лизали росу
Вечеръ тихъ былъ передъ ночью хладной,
Послѣ ночь смѣнилась утромъ сѣрымъ.
Смирно было въ станѣ сопостата.
Разгорѣлся день передъ полуднемъ.
Христіане падали отъ жажды,
Рты свои сухіе отворяли,
Хриплымъ голосомъ молились Дѣвѣ,
Истомленныя поднявши очи,
Заломивши руки въ лютой скорби;
Жалостно съ земли смотрѣли въ небо.
«Намъ не въ мочь терпѣть такую жажду,
Отъ нея не въ силахъ мы рубиться!
Кто не смерти, живота желаетъ:
Дожидайся милости Татарской!»
Такъ одни сказали, а другіе:
«Лучше сгинуть отъ меча намъ, братья,
Чѣмъ отъ жажды на холмѣ издохнуть.
Хоть въ плѣну-бы намъ воды напиться!»
—Такъ за мною-жъ! — къ нимъ Вестонъ[3] воскликнулъ:
[159]
Коли такъ вы, братья, говорите,
Коль измучились отъ жажды лютой! —
Тутъ свирѣпымъ туромъ на Вестона
Вратиславъ ударилъ и за плечи
Онъ потрясъ его рукою мочной:
«Ахъ Ты змѣй, предатель окаянный!
Погубить людей ты хочешь добрыхъ!
Чѣмъ бы милости просить у Бога,
Ты зовешь ихъ въ мерзкую неволю.
Не ходите, братья, на погибель!
Вѣдь ужъ зной мы тяжкій пережили:
Въ ярый полдень Богъ намъ силы подалъ;
Онъ еще подастъ, коль, вѣрить будемъ.
А такія рѣчи непотребны
Тѣмъ, кого зовутъ богатырями!
Пусть мы сгинемъ здѣсь отъ жажды лютой:
Эта смерть отъ Бога будетъ, братья!
А мечамъ невѣрнымъ отдадимся:
Руки сами на себя наложимъ!
Неугодна Господу неволя:
Смертный грѣхъ въ яремъ идти охотой.
Кто такъ мыслитъ — онъ за мною, мужи,
Тотъ за мною ко святой иконѣ!»
Двинулись къ часовнѣ Христіане:
«Господи! возстань въ Своемъ Ты гнѣвѣ!
Дай смирить намъ силы сопостата,
[160]
Выслушай моленіе Ты наше!
Мы отвсюду стиснуты врагами:
Изъ оковъ нечистыхъ насъ Ты вырви
И увлажь росою намъ гортани!
Славословить Тебе, Бога, станемъ!
Сокруши Ты нашихъ сопостатовъ,
Да не придутъ нехристи во вѣки!»
Глядь — ужъ тучка въ раскаленномъ небѣ!
Дуютъ вѣтры, слышенъ рокотъ грома;
Разостлались облака по небу,
Мечутъ молніи на станъ татарскій,
Страшный ливень рвы холма наполнилъ.
Миновала буря. Идутъ рати
Изо всѣхъ земель и странъ далекихъ,
Къ Оломуцу вѣютъ ихъ хоругви;
Тяжкіе мечи гремятъ у бедеръ;
На плечахъ колчаны со стрѣлами,
А на буйныхъ головахъ шеломы.
Скачутъ-пляшутъ ретивые кони.
Зазвенѣли вдругъ рога лѣсные,
Бубны-трубы раздалися въ полѣ;
Закипѣла яростная битва.
Стало темно межъ землей и небомъ —
И была послѣдняя то схватка!
Звонъ и стукъ пошелъ отъ сабель вострыхъ,
Засвистѣли стрѣлы каленыя;
[161]
Ломъ отъ копій, трескъ отъ пикъ тяжелыхъ,
И молитвы посрединѣ битвы,
Плачъ, тревога — и веселья много!
Кровь лилась ручьями дождевыми;
Что въ лѣсу деревьевъ, было труповъ.
У того мечомъ разрубленъ черепъ,
У того не стало рукъ по плечи,
Тотъ съ коня валится черезъ брата
Тотъ врага, остервенясь, ломаетъ,
Словно буря на скалахъ деревья;
У инаго мечъ торчитъ изъ реберъ,
А тому отнесъ Татаринъ ухо.
Ухъ! кругомъ послышалися вопли:
Христіане сбиты, побѣжали;
Гонятъ ихъ поганые Татары!
Но смотрите: Ярославъ[4] несется,
Что орелъ летитъ, могучій витязь!
На груди его желѣзный панцырь,
А подъ нимъ отвага и удача;
Подъ шеломомъ крѣпкимъ разумъ быстрый,
А въ очахъ играетъ гнѣвъ и ярость;
Расходился, будто левъ косматый,
Что, почуявъ запахъ теплой крови,
Раненый, бѣжитъ за человѣкомъ; —
Такъ онъ мчался, лютый, на поганство.[5]
Чехи съ нимъ, что градъ изъ темной тучи.
[162]
Онъ на сына Ханскаго нагрянулъ —
И борьба межъ ними закипѣла!
Пиками тяжелыми сразились —
Да сломились пики у обоихъ.
Ярославъ съ конемъ окровавленнымъ
Ринулся, махнулъ мечомъ широкимъ
И разнесъ Кублаича до брюха.
Палъ Кублаичъ бездыханнымъ трупомъ,
Глухо звякнувъ на плечахъ колчаномъ.[6]
Басурманы всѣ оторопѣли,
Пометали саженныя копья,
И кто могъ пустился по долинѣ
Въ тѣ края, отколь приходитъ солнце.
И враговъ Татаръ не стало въ Ганѣ.[7]
|
|
Poliglotta Kralodvorského rukopisu. Praha, 1852. Pag. 121-220 
