Континентальная блокада (Тарле)/Глава 3

Континентальная блокада : Исследование по истории промышленности и внешней торговли Франции в эпоху Наполеона I — Глава 3
автор Евгений Викторович Тарле

Дата создания: 1913, опубл.: 1913^[1]. Источник: Е.В.Тарле. Собрание сочинений в 12 томах. — М.: Издательство АН СССР, 1958. — Т. 3. — С. 108.

Глава III ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ НАПОЛЕОНА. Амьенский мир и французские промышленники

Общее настроение в начале Консульства. Протекционистские стремления промышленных кругов. Контрабанда и борьба о ней до Амьенского мира

Φранция (и торгово-промышленная часть общества в особенности) желала в момент, когда Бонапарт захватил власть, двух вещей: устойчивого, прочного порядка и внешнего мира, и притом оба эти блага представлялись соединенными причинной связью. «Мир есть желание всех французов… но какая держава захочет заключить мир с правительством, лишенным устойчивости?» — вопрошал в 1800 г. один публицист (Cadet-Gassicourt) в довольно смело написанной брошюре, где не было и признаков той почти поголовной мании курения фимиама, которая охватила тогда, особенно после Маренго, французскую публицистику; тем знаменательнее, конечно, эти слова в устах довольно сдержанного публициста Жажда видеть наконец сильное и устойчивое правительство была распространена широко. Полнейшее равнодушие, апатия к политическим делам, жажда покоя, стремление передать все в сильные и надежные руки — вот настроение Франции, громадного большинства общества в первые годы Консульства {2}.

Относительно области торговой и промышленной политики можно с еще большим правом повторить то, что сказал Рене Штурм относительно финансов времен Консульства: с Наполеоном никто не спорил о размерах власти {3}, которую он захватил; от него ждали одного — успокоения, порядка, возможности перевести дух после пережитого.

И очень скоро обнаружилось, что от генерала Бонапарта ждут также и в области экономической жизни всяких благ, почти чудес; что и в этой области он встретил беспрекословное повиновение и полное доверие. Это настроение держалось в народной массе и в урожайные, и в неурожайные годы Консульства. В 1799 г. урожай был хорош, ощущался на рынке излишек хлеба; урожай 1800 г. был посредственным, урожай 1801 г. прямо плох, пришлось прибегнуть к ввозу из Бельгии и других стран. Сторонние наблюдатели знают, что будет ропот, что будут жаловаться на правительство именно потому, что на него смотрят как на провидение. «Bonaparte a tant fait, on suppose que tout lui est possible. On l’invoquera dans une crise ou naturel-lement on devrait n’invoquer que le Tres-Haut». Это одна черта, которая характерна для народного умонастроения в первые годы Консульства. А вот и другая: уверенность, полная и твердая, что жалобы «скорее будут стонами» и что дальше жалоб дело не пойдет и пойти не может, так что правительству не придется даже пустить в ход свою силу {4}. И можно сказать, что именно экономическую область часть публицистов считала той, где может и должна прежде всего сказаться благая, всеустрояющая роль нового повелителя Франции.

Любопытно отметить, что в самом начале Консульства, когда промышленность была в полнейшем упадке (после революции), официальный оптимизм больше основывался на рассуждениях о французском земледелии.

В глазах лиц, близких к правительству, даже уничтожение французской внешней торговли при революции послужило длительным доказательством, что Франция может сама вполне удовлетворить всем своим нуждам, но объяснялось это усовершенствованием земледелия (каковое усовершенствование — за время революции — они склонны были признавать если не фактом, что «conjecture plausible» {5}). Но долго пробавляться такими размышлениями нельзя было. Нужно воскресить промышленность всеми мерами,— вот одна из задач, ставших в первую очередь.

Уже в первые годы наполеоновского владычества Blanc de Volx, высказывая мысль, аналогичную той, которую выражали до него Тюрго, после него — Сен-Симон, и приурочивая ее к переживаемому моменту, писал, что правительства начинают менять свои политические планы «и становятся из военных торговыми» (et ils deviennent commercans, de guerriers qu’ils etaient); он предвидел при этом, что «будущие раздоры будут иметь причиной только торговлю» {6}.

Правительство в первые годы наполеоновского владычества не перестает уверять промышленников, что оно сумеет оградить их от какой бы то ни бьыго иностранной конкуренции: не впустит ни под каким видом во Францию те товары, которые до тех пор были воспрещены к ввозу. Особенно решительно приходилось делать эти уверения {7} в тот короткий промежуток времени 1802—1803 гг., когда вторая коалиция была побеждена, третья еще не образовалась, и даже с Англией был заключен мимолетный Амьенский мир. Протекционизм, самый последовательный и решительный, был на очереди дня в правительственной программе первого консула.

Поощрения в этом же смысле приходили иногда с самой неожиданной стороны. Престарелый Неккер, приветствуя утверждение власти генерала Бонапарта и давая предсмертные советы новому правительству, тоже высказывался в том смысле, что хотя принципиально свобода торговли предпочтительнее всякой другой торговой политики, но так как другие нации оградились от Франции тарифами и не покупают у нее, то благоразумие требует, чтобы и она держалась того же образа действий {8}.

Каковы были общие воззрения и стремления Наполеона как экономического политика, мы уже знаем. Здесь достаточно прибавить, что не только общее успокоение и утверждение прочного политического порядка способствовали оживлению торгово-промышленной деятельности, но и ряд мер, специально для этого предпринятых. Так, было всячески облегчено возвращение эмигрантов, владельцев капиталов, которые могли бы быть в этом смысле полезны.

Много эмигрировавших купцов, промышленников, капиталистов вернулось в первые годы Консульства, и существенным в их пользу аргументом в глазах властей являлось то, что и они, и их капиталы необходимы для оживления промышленности во Франции, что если их не впустить во Францию, то от этого выиграют другие страны {9}.

По свидетельству Молльена, капиталисты в эти первые времена Консульства стали вкладывать в земледелие, в промышленность, в торговлю свои деньги, которые лежали припрятанными в эпоху революции {10}. Но больше всего пользы правительство ждало от прочного и действительного ограждения французской промышленности от английской конкуренции.

Современники иногда указывали историческую преемственность торговой политики Наполеона и считали его продолжателем Кольбера. Подрыв могущества Англии посредством уничтожения ее торговли — эта идея была завещана Наполеону историей, по весьма популярному в эпоху Консульства мнению и. Правда, цифры торгового баланса, представленные генералу Бонапарту, давали довольно утешительный результат: выходило, что Франция ввозит сравнительно очень немного иностранных фабрикатов.

За первый год Консульства (VIII год: сентябрь 1799 г.— сентябрь 1800 г.) торговый баланс выразился в таких цифрах: ввоз во Францию из-за границы — 325 116 000 франков; вывоз из Франции за границу — 271 575 000 франков. Министерство внутренних дел, докладывая об этом консулам, отмечало, между прочим, что ввезено было во Францию сырья «нужного для ремесел и мануфактур, главным образом, хлопка, шерсти, поташа и соды, оливкового масла, индиго, табаку» на 133 591 000 франков, металлов (меди, железа, стали, олова, свинца) на 5 694 000 франков, колониальных съестных припасов и напитков на 114 190 000 франков; ввоз иностранных фабрикатов выразился в сумме 39 265 000 франков. Что касается до элементов, составивших цифру вывоза, то здесь на первом плане стоят французские фабрикаты, которых было вывезена на 140 854 000 франков, съестных припасов и напитков было вывезено на 87 562 000 франков, сырья — на 33 694 000 франков {12}.

Таковы некоторые частные указания, которые можно извлечь из этого доклада. После всего, сказанного во введении, мне незачем распространяться относительно истинного значения этих цифровых показаний и останавливаться на вопросе об их точности. Правительство тоже очень хорошо понимало, что здесь, конечно, не посчитана (и не могла быть посчитана) контрабанда, сильно его беспокоившая.

В августе 1800 г. министр внутренних дел представил консулам доклад, в котором жаловался на продолжающийся ввоз английских товаров и на то, что вследствие «ошибочного истолкования» закона от 10 брюмера V года трудно бывает преследовать виновных. Статья 5 этого закона говорит, что «считаются происходящими из английских фабрик… нижепоименованные предметы, ввозимые из-за границы» (подчеркнуто в цитате доклада). Но ведь не всегда можно захватить контрабанду на месте, при ввозе; чаще всего ей удается «ночью или при помощи вооруженного сборища контрабандистов» проникнуть внутрь страны. Нужно обставить дело так, чтобы и внутри страны возможно было отличить французский товар от нефранцузского. Существующие законоположения не помогают. Закон от 11 прериаля VII года, изданный в подкрепление закона от 10 брюмера, говорит об аресте английских товаров, где бы они ни попались, о домашних обысках с целью их розыска и т. д. и этого мало. Постановлениями директории от 9 вантоза VI года и 20 брюмера V года приказано снабжать французские товары фабричными марками, чтобы можно было отличить их от английских. И все это оказалось бессильным против контрабанды {13}. Ввиду этого министр предложил, а консулы 3 фрюктидора издали постановление, категорически требующее наложения клейм на французские товары и выдачи особых удостоверений от местных властей фабрикантам в том, что такие-то товары действительно сработаны там-то.

Первый консул решил воскресить правила о клеймах.

Постановлением консулов от 3 фрюктидора IX года (21 августа 1801 г.) были установлены правила о наложении штемпелей на материи, выработанные во Франции. Это было сделано специально в виде мероприятия против контрабандной торговли внутри страны, и именно против английской контрабанды {14}. Сорта материи, которые должны были подвергаться штампованию, были указаны {15}; применение закона породило множество недоразумений, напрасных конфискаций и внесло большие трения и путаницу во всю текстильную промышленность {16}.

Этот декрет постановлял, что, начиная с 1 вандемьера (23 сентября), всякая материя, на которой не будет особого штемпеля и номера, будет считаться тем самым английской и в силу закона от 5 брюмера V года (26 октября 1796 г.) будет подвергнута конфискации.

От этой меры правительство ожидало очень много хорошего и считало ее проявлением истинно национальной политики {17}. Но ожидания оказались тщетными; контрабандистов этот декрет не смутил и не остановил. Конечно, для людей, рисковавших головой в своем опасном деле, наложение этих клейм и т. п. на товары должно было представляться препятствием ничтожным. Это ясно a priori, но у нас есть и документ, являющийся как бы признанием французского правительства в том, что и новая рогатка обойдена контрабандистами. Вот что доносил в мае 1802 г. префект полиции министру внутренних дел: штемпель «в высшей степени легко» подделывается и пускается в ход контрабандистами, и его «тотчас» подделали, едва только консулы успели издать свое постановление. Громадное количество английских товаров обращается теперь на французском рынке с самыми исправными клеймами, а есть и совсем без клейм. Впрочем, префект замечает еще, что не все контрабандисты подделывают штемпель,— есть и такие, которые пользуются самым подлинным, заблаговременно украденным во Франции или приобретенным путем подкупа {18}. Тут интересно не только это сообщение о бессилии штемпельной системы, но и показание, что контрабандисты даже не всегда дают себе труд ставить какой бы то ни было штемпель; помощь населения, соучастие потребителя в обмане властей могущественно поддерживали контрабандистов.

Первому консулу доносили даже (подтверждая, что постановление от 3 фрюктидора оказалось вполне бесполезным), будто английским товарам теперь стало даже легче национализироваться, получить видимую легализацию. Алчность французских купцов, наживающихся па скупке и перепродаже контрабандного товара, выставлялась одной из главных двигательных пружин контрабандного дела {19}.

Настроение промышленных кругов и правительства при заключении Амьенского мира. Политический мир и таможенная война. Контрабанда в эпоху Амьенского мира. Расторжение Амьенского мира

Но борьба с контрабандой до Амьенского мира, после его заключения и после его расторжения отходила на второй план сравнительно с коренным вопросом, который вставал перед правительством и перед промышленниками в связи с Амьенским миром: как сложатся торговые отношения между обеими странами? Будет ли мир сопровождаться торговым договором, и если — да, то каков будет этот договор? Если договор допустит легальное, неконтрабандное переполнение французского рынка английскими товарами, то не будет ли это концом всей французской промышленности, в частности всей текстильной Промышленности? Вот вопрос, который именно и заставлял промышленный мир Франции или значительную часть его желать парадоксального разрешения: пусть будет заключен с Англией политический мир, но пусть продолжается против нее таможенная война. Такова в общих чертах была точка зрения промышленников, кроме фабрикантов шелковых материй и других предметов роскоши: эти не боялись английской конкуренции, и для них упрочение торговых отношений с Англией было всегда чистым выигрышем.

Тревога звучит в речах промышленников уже с 1800 г., когда, после Маренго, так сильно стали говорить о близком «общем мире». Эта тревога отражалась кое-где и в документах той общей анкеты, которая была поручена генералу Lecuee, относительно центральных департаментов: генерал очень ясно говорит о желании «общего мира» и о боязни, как бы правительство не поступилось интересами французской промышленности перед англичанами, как бы не повторилась история 1786 г.{20}

Правительство тоже склонялось к этому парадоксальному решению вопроса: политический мир — и продолжение таможенной войны. Шапталь, министр внутренних дел времен Консульства, который из всех слуг Наполеона меньше всех может быть назван крайним протекционистом, питал глубокое убеждение, что французская промышленность не может устоять против англичан, если ей не помогут законодательными мерами {21}.

Первый консул не только разделял это убеждение, но им овладела и другая идея: в прочность «политического» мира с Англией он мало верил, а в упорной борьбе с заморским врагом победить возможно было, лишь разорив противника, уничтожив его торговлю. Эту идею Наполеон нашел вполне ясно выраженной в законодательных актах своих предшественников.

Уже 18 вандемьера II года (1793 г.) был издан декрет, воспрещавший ввоз во Францию каких бы то ни было товаров английских мануфактур. Этот декрет был началом таможенной войны. В законе от 10 брюмера V года (1796 г.), который был в сущности отчасти первообразом декретов Наполеона, создавших блокаду, объяснялось в иронической форме, почему для Англии запрещение ее товаров — самый страшный удар: для Англии люди считаются на шиллинги, важно не бить ее армии, а подкосить ее торговлю {22}. Мало того, в этом же законе 1796 г. мы встречаемся и с первообразом самых мер, пущенных в ход Наполеоном после берлинского декрета 1806 г.: тут и конфискация всех английского происхождения товаров, даже если они приобретены не у англичан; тут и длиннейший перечень товаров, a priori признающихся английскими, несмотря ни на какие доказательства владельцев; тут и конфискация судов и вообще перевозочных средств, которыми воспользовалась контрабанда, и т. д.{23} Разорение английской торговли или, по крайней мере, нанесение ей тяжелого удара — вот цель декрета.

Национальный архив AD.XVIII, № 108 (Proces-verbaux, 245).

Loi du 10 brumaire, Fan cinquieme de la Republique francaise, une et indivisible.

Le Conseil des Anciens, adoptant les motifs de la declaration d’urgence qui precede la resolution ci-apres, approuve l’acte d’urgence.

Suit la teneur de la declaration d’urgence et de la resolution. "Proces-ѵегЬаІ du 5 brumaire, an cinquieme.

Le Conseil des Cinq-Cents apres avoir entendu le rapport de la commission chargoe d’examiner le message du Directoire executif du 25 Ven-demiairo dernier, relatif aux objets manufactures en Angleterre.

Considerant qu’un des devoirs des legislateurs est d’encourager l’industrie frangaise et de lui procurer tous les developpements dont elle est susceptible; que dans les circonstances actuelles il importe de repousser de la consommation les objets manufactures chez une nation ennemie qui en emploie les produits a soutenit une guerre injuste et desastreuse, et qu’il n’est pas un bon citoyen qui ne doive s’empresser de concourir a cette mesure de salut public:

Declare qu’il у a urgence.

Le Conseil, apres avoir declare l’urgence, prend la resolution suivante.

Article I-er.

L’importation des merchandises manufactures provenant, soit des fabriques, soit du commerce anglais, est prohibee, tant par mer que par terre, dans toute l’etendue de la Republique frangaise.

Article IV.

Les merchandises de fabrique anglaise qui se trouveront dans un batiment pris sur l’ennemi, ou naufrage, ou echoue, et celles qui proviendront de confiscation, seront assujetties a I’entrepot et a la reexportation, et ne pourront etre vendues que sous ces conditions.

Article V.

Sont reputes provenir des fabriques anglaises, qu’elle qu’en soit l’origine, les objets ci-apres importes de l’etranger:

1°. Toute espece de velours, de coton, toutes etoffes et draps de laine, de coton, de poil, ou melangees de ces matieres; toutes sortes de piques, basins, nankinettes et mousselinettes; les laines, cotons et poils files, les tapis dits anglais.

2°. Toute espece de bonneterie de coton ou de laine, unie ou melangee.

3°. Les boutons de toute espece.

4°. Toute sorte de plaque, tous ouvrages de quincaillerie fine, de ooutellerie, tabletterie, horlogerie et autres ouvrages en fer, acier, etain, cuivre, airain, fonte, tole, ferblanc, ou autres metaux, polis ou non polis, purs ou melanges.

5°. Les cuirs tannes, corroyes ou appretes, ouvres ou non ouvres, les voitures montees ou non montees, les harnois et tous autres objets de sellerie.

6°, Les rubans, cnapeaux, gazes et shalls, connus sous la denomination d’anglais.

7°. Toutes sortes de peaux pour gants, culottes ou gilets, et ces memes objets fabriques.

8°. Toute espece de verrerie et crystaux, autres que les verres servant a la lunetterie et a l’horlogerie.

9°. Les sucres ratlines en pains ou en poudre.

10°. Toute espece de faience ou poterie, connue sous la denomination de terre de pipe ou gres d’Angleterre.

Article VII.

Tout individu qui aurait, soit pour son compte personnel, soit pour le compte d’autrui, soit seulement en depot, des objets de fabrique anglaise, sera tenu de remettre, dans les trois jours de la publication de la loi, a l’administration municipale du canton dans lequel its sont deposes, un etat detaille contenant leur quantile, qualite et valeur.

L’administration municipale deleguera dans les cinq jours qui suivront la declaration, un de ses membres, en presence duquel les objets declares seront verifies et mis par les proprietaires ou depositaries en tonneaux, balles, ballots, caisses ou malles, cousus, ficeles et scelles du sceau de l’administration.

Ces objets ainsi renfermes, resteront a la garde des declarans, qui s’en chargeront sur le proces-verbal de l’administration et se soumettront de les represenler a toute requisition.

Au moment de leur sortie du lieu du depot pour la reexportation, l’administration municipale delivera un acquit a caution, qui sera vise dans le dernier bureau des douanes de sortie, et rapporte dans les deux mois a l’administration qui l’aura delivre, pour servir de decharge au soumissionaire.

Article XIII.

Tous objets de fabrique etrangere non compris dans l’article 5, et desquels l’entree n’est pas prohibee par les lois existantes, ne seront admis dans l’interieur de la Republique qu’autant qu’ils seront accompagnes de certificats constatant qu’ils sont fabriques dans les pays avec lesquels la Republique n’est point en guerre, conl’ormement a la loi du premier mars 1793.

Quant aux objets de fabrique de l’lnde, ils ne pourront etre importes 4U autant qu’ils seront accompagnes de certificats delivres par les compagnies hollandaise ou d noise, vises par les Consuls de France, constatant que ces objets proviennent du commerce de ces compagnies.

Article XIV.

S’il resulte de la verification desdites merchandises, qu’elles provien-nent des fabriques ou du commerce anglais, elles seront saisies sans avoir egard aux certificats dont elles seront accompagnees.

Article XV.

Toute contravention aux articles ci-dessus donnera lieu a l’arrestation du contrevenant, et a sa traduction devant le tribunal de police correction-nel dans l’arrondissement duquel le delit aura ete constate, la condemnation emportera toujours confiscation des marchandises, batimens de mer, chevaux, charrettes ou autres objets servant a leur transport.

Le delinquent sera en outre condamne a une amende triple de la valeur des objets saisis, et a un emprisonnement qui ne pourra etre moindre de cinq jours ni exceder trois mois.

Sont compris parmis les contrevenens, tous courtiers, commissionnaires et assureurs qui coopereroient a l’importation ou au debit des marchandises designees ci-dessus.

Article XVI.

La confiscation sera prononcee au profit des saisissans et de tous ceux qui auront favorise l’arrestation, conformement a la loi du 15 aout 1793.

Un sixieme en est accorde, en forme d’indemnite aux administrateurs municipaux et aux Commissaires du Directoire executif dans tous les cas, ou leur presence est ordonnee par la loi.

Article XVII.

II est enjoint a tous postes militaires, aux gendarmes nationaux, aux gardes nationales de service, et generalement a tous fonctionnaires publics, d’arreter tous individus qui seroient trouves saisis d’objets de fabrique ou de commerce anglais, ou qui tenteroient d’introduire des marchandises quelconques, soit par versemens faits hors la presence des proposes des douanes, soit en evitant les bureaux frontieres.

И мысль эта не только сохранялась в официальных актах: она носилась в воздухе и повторялась не раз и не два именно в начале Консульства.

Говоря о войне с Англией в 1800 г., французские официозные и близкие к официальным лицам публицисты не переставали внушать публике мысль, что с самого начала борьбы существовало единственное оружие, достаточно сильное, чтобы ниспровергнуть врага: разорение его торговли, доведение этим путем английского народа до революции против правительства и короля {24}. Согласно построению, распространенному в 1800—1801 гг., революционные правительства давно должны были бы к этому образу действий перейти; но они были слишком слабы из-за смут и беспорядков в самой Франции. Теперь же спаситель Франции, генерал Бонапарт, осуществит эту назревшую мысль. Успех казался не за горами {25}.

Когда в первые дни после 18 брюмера автор очень читавшейся брошюры о возможности или невозможности мира с Англией поставил вопрос об условиях, то он выставил требование, чтобы ни один предмет, выработанный на английских мануфактурах, не был пропускаем во Францию, ибо иначе французские мануфактуры не оживут. Англичане наводнят Францию залежавшимися без сбыта фабрикатами, чтобы дать работу своим безработным {26}. И это говорилось лицом, считавшим мир возможным и при этом условии желательным.

Официозный политический философ первых времен Консульства Blanc de Hauterive утверждал в 1800 г., что всей Европе, всему континенту неминуемо предстоит попасть под экономическое иго Англии, если они не соединятся для общей обороны, пока еще не поздно, ибо они еще не окончательно порабощены {27}. И он, объявляя себя принципиально противником запретительного протекционизма, тем не менее проповедует в качестве главного средства борьбы с ней именно протекционизм в Европе: это — крайнее средство, все равно как есть болезни, против которых не помогают обыкновенные лекарства, но могут помочь яды {28}.

Этот же Blanc de Hauterive, важный чиновник министерства иностранных дел, выдвинул даже теорию, по которой Англия должна более Франции страдать от войны именно потому, что она — страна мануфактурная, а Франция — более земледельческая; поэтому Англия более подвержена кризисам; ее экономическая система более «искусственна», а потому и более зависит от политических случайностей, вроде войны и связанных с ней пертурбаций {29}.

Крайне редко слышны были голоса в пользу мира, указания на убыточность непрестанной войны. В своей книге, посвященной первому консулу и направленной против книги Гентца об английских финансах, Фонвьель давал Европе советы разоружиться из страха финансового разорения; эти советы канули в Лету никем не замеченным курьезом {30}.

Патриотический шаблон первых лет Консульства заключался в повторении на все лады слов о бессилии Англии принести какой-либо серьезный вред Франции, о том, что, лишая Францию колоний и морской торговли, Англия отнимает у Франции только излишек, а все необходимое остается у Франции в виде ее огромных земельных богатств. Физиократические навыки мысли здесь подкреплялись воинственным патриотическим чувством, столь свойственным этой эпохе. Англия лишит Францию возможности удовлетворять прихоти, а сама зато подорвет все свои ресурсы вконец {31}.

Мысль о близком разорении Англии доказывалась еще и так (очень серьезными авторами): Англия — самая промышленная страна в мире, следовательно, более всего нуждается в мире и в обеспеченном экспорте; мало того, война разоряет население Франции и вообще континента, следовательно, падает покупательная способность стран, бывших лучшим рынком сбыта для английских товаров {32}.

По-видимому, у Наполеона еще до заключения Амьенского мира сложилось твердое убеждение, что торгового трактата заключать с англичанами не следует, напротив, что нужно по-прежнему сохранить в силе запрет на ввоз английских материй во Францию. По крайней мере, он захотел напечатать в «Мопіteur’e» один мемуар (руанского купца Rabasse’a), поданный ему и заключавший в себе эти мысли {33}.

Наполеон на о. Св. Елены говорил Ласказу, что англичане хотели ему навязать при заключении Амьенского мира невыгодный торговый договор. «Но я был могуществен и вышиной во сто локтей. Я ответил, что если бы они даже завладели Монмартрскими высотами, то я все-таки отказал бы» {34}.

По показаниям французов-современников, Амьенский мир был в общем встречен во Франции холодно; они только ошибались, когда утверждали, будто в Англии он был встречен с восторгом {35}. Промышленные города (особенно занятые хлопчатобумажной, шерстяной и железоделательной индустрией) боялись повторения торгового договора 1786 г. и наводнения Франции английскими фабрикатами. Автор цитируемой брошюры с унынием говорит о том, что Франция 1786 г. имела капиталы, происходившие от процветавшей тогда колониальной торговли; Франция нынешняя (т. е. 1802 г.) не имеет прежних капиталов, потеряла колониальную торговлю, и бороться с могущественной соперницей ей будет еще труднее {36}. Его точка зрения, совпадавшая со взглядами, высказывавшимися впоследствии и Главным торговым советом, и правительством, та, что французская промышленность еще так хила и неустойчива, что только в искусственно созданном уединении, т. е. при огражденном от соперников рынке, она может существовать {37}.

Французские промышленники и правительство озабочены были, в частности, также полным изгнанием английской торговли из уцелевших еще французских колоний.

В 1802 г., когда после Амьенского мира оживилась морская торговля, коммерческий и промышленный мир требовал у правительства, чтобы колонии были предоставлены метрополии как монопольный рынок для сбыта французских фабрикатов и закупки колониального сырья {38}.

В Англии оппозиционеры указывали перед заключением Амьенского мира, что мир погубит окончательно английскую торговлю, ибо все равно первый консул, в руках которого осталась огромная власть над важными для английской торговли континентальными странами, всячески будет вредить англичанам и мешать торговым сношениям; и после мира он все равно не может перестать смотреть на них как на экономических соперников Франции. Эту мысль неустанно проповедовал, между прочим, Коббет {39}.

И когда разрыв кратковременного мира сделался фактом, то современники приписывали это событие, между прочим, упорному стремлению французского правительства подорвать, затруднить, уменьшить всеми мерами английскую торговлю {40}.

Беспокойство промышленников усиливалось еще тем, что контрабанда из Англии в эпоху Амьенского мира увеличилась в огромной степени; таможенная охрана берегов не была так бдительна, как во времена военных действий.

Любопытно, что и в 1802 г., когда Амьенский мир был уже заключен, французские мануфактуристы воображали, что в виде нормального modus’a vivendi с Англией можно устроить настоящую таможенную войну, с полным воспрещением английских товаров, с суровейшим и бдительным, притом фактическим осуществлением этого запрета {41}. От «патриотизма» таможенных чиновников зависит пропитание рабочего класса {42}.

После Амьенского мира высказывались опасения, что английская конкуренция совершенно подорвет французскую промышленность. Но вместе с тем люди, делившиеся с первым консулом своими опасениями, не скрывали от него, что издавать законы о полном воспрещении ввоза английских товаров легко, но что фактически осуществить подобный запрет в высшей степени трудно, даже невозможно, и невозможно именно вследствие сочувствия потребителей контрабандному ввозу {43}.

Те самые жалобы на «отсутствие патриотизма» французского потребителя, на его англоманские вкусы и т. п., какие раздавались в конце старого режима, раздаются и при Консульстве. Современники жалуются после Амьенского мира, что все заполнено английскими товарами {44}.

После заключения Амьенского мира первому консулу была представлена докладная записка, в которой говорилось, что запрещение английских товаров есть пустой звук, что таково убеждение всех и каждого, что нельзя запретить товары, которые все желают получать, и что гораздо проще в той или иной мере английский ввоз разрешить {45}.

И мир с континентом, и мир с Англией во Франции склонны были рассматривать исключительно с точки зрения отвоевания у Англии рынков, обороны от английской конкуренции, нанесения Англии возможно большего вреда. В глазах французских публицистов одной из главных светлых сторон Люневильского мира было то, что Бельгия попала окончательно в руки Франции, что мир «открывает этот рынок Франции и закрывает его для Англии», что для Англии закрыты также устья Рейна и Шельды, и отныне английские товары должны проникать в Германию кружным путем, через Эмс, Везер, Эльбу или с Балтийского берега {46}. Когда по Амьенскому миру Англия тоже признала за Францией это владение, тот же публицист, подробнее поясняя свою мысль, выразился так, что Бельгия — потеря не для Австрии, которой она принадлежала политически, но для Англии, которая устроила там склады своих товаров и оттуда направляла эти товары в Германию {47}.

Было и оптимистическое течение. Оптимисты полагали, что английская конкуренция не может разорить французскую промышленность, что Англия и вообще уже не страшна.

В эпоху Амьенского мира, в 1802 г., во Франции высказывалось иной раз убеждение, что отныне война с Англией уже не может нанести Франции особого ущерба: «англичане нам уже сделали все зло, какое только могли», они отняли маленькие колонии, а большие (Иль-де-Франс, Кайенну, Гваделупу, Сан-Доминго) они либо вовсе не могут завоевать, либо, завоевав (например, Сан-Доминго), не могут их удержать. Они разорили внешнюю торговлю Франции, но нейтральные суда все равно ввозили во Францию все то, что ей было нужно, и, кроме того, французы научились обходиться без их фабрикатов, без их сахара и их материй {48}.

Когда в 1803 г. (постановлением от 6 брюмера XII года) было разъяснено, что допущен ввоз во Францию заграничной хлопчатой пряжи и хлопчатобумажных материй, то это возбудило живейшие нарекания со стороны многих промышленников, говорилось о гибели национальной индустрии {49} и т. д. Министерство, докладывая об этом Наполеону, делало оптимистический вывод, что французской промышленности нечего теперь бояться иностранной конкуренции {50}. Высокие пошлины, которыми все-таки были обложены разрешенные к ввозу ткани, однако, нисколько не успокоили французских промышленников, и мы увидим дальше, что они добились полного воспрещения этого импорта.

В сущности, главным преимуществом Франции перед Англией в области промышленной конкуренции, по распространенному тогда среди французов мнению, должна была явиться большая дешевизна рабочих рук, которая обусловливает большую дешевизну фабрикатов {51}. Указывалось на могущественное земледельческое богатство Франции, на огромность ее населения (сравнительно с Англией); лучшим доказательством малой осведомленности французов в английских делах может служить то, что роль развития механического производства в Англии обыкновенно оставлялась при этих расчетах почти вовсе в тени. Исключением является брошюра «Le bon sens d’un manufactories», вышедшая в 1802 г. и утверждающая, что англичане производят такие дешевые товары, что только полное запрещение их ввоза может спасти от этой убийственной конкуренции французскую промышленность {52}.

Отношения между обеими державами становились все хуже и хуже.

Весной 1803 г. первому консулу был представлен министром внутренних дел доклад о состоянии торговых отношений между Францией и другими державами. Испанией правительство недовольно, находит таможенные ставки слишком высокими и хотело бы больше любезности относительно французского ввоза; с Голландией отношения хороши, и от нее требовать нечего; от Дании нужно домогаться установления более выгодной для Франции торговой политики. С Россией — «все в будущем». Марсельцы ждут только открытия Черного моря, чтобы предпринять ряд торговых путешествий к южнорусским берегам; хорошо бы заключить с русским императором торговый договор. Единственная держава, с которой все не налаживаются отношения, это Англия (la seule puissance avec la-quelle nos relations commerciales soient incertaines et flottan-tes). Мир (только что заключенный) мало помог делу {53}…

Судя по некоторым отзывам современников, правительство склонно было скрывать от общества, что разрыв с Англией неминуем {54}. Любопытно, что в дипломатических бумагах и разговорах, предшествовавших разрыву сношений и новой войне, ни английские, ни французские представители не говорили ни о чем, касавшемся торгово-промышленных интересов. Только, в последней, роковой ноте лорду Уитуорту, посланной Талейраном, в виде гипотетического примера недопустимых английских требований поминается возможное желание Англии путем торгового тарифа остановить успехи французской промышленности; но это сказано лишь вскользь {55}.

В памфлетах официозного происхождения, выпущенных по поводу начала новой войны с Англией, делались попытки провести мысль Талейрана уже не в гипотетической форме: говорилось о том, что Англия требует закрытия французских портов, уничтожения станков, уничтожения французской промышленности. Так писал в июне 1803 г. один саперный генерал {56}.

Французские власти иной раз даже официально, в печатных распоряжениях и объявлениях, объясняли нарушение Амьенского мира завистью Англии к успехам французской промышленности, к прогрессу машинного производства во Франции и сознанием, что «скоро нельзя будет выдерживать конкуренцию» с Французской промышленностью; выставлялась на вид и большая дороговизна жизни в Англии, что якобы тоже могло внушить Англии опасения за свое промышленное преобладание. «Нам нужно защищать нашу промышленность» {57} — вот был популярный лозунг дня.

Твердая уверенность, что Англия захотела войной остановить промышленные успехи Франции, звучит и в адресе Лионской торговой палаты первому консулу {58}.

Прибавлю, что в Англии в свою очередь высказывалось мнение, что Бонапарт расторг Амьенский мир вследствие боязни непобедимой промышленной конкуренции англичан. Иной раз, тоже в год расторжения мира, английские публицисты утверждали, что политическая победа Бонапарта была бы им использована для передачи Франции промышленной супрематии, которая пока принадлежит англичанам. В одной в высшей степени характерной брошюре (к которой я надеюсь вернуться в другой работе), появившейся в Англии, когда ждали нашествия Наполеона, автор, обращаясь к фабричным рабочим, доказывает им, что, вопреки преобладающему {59} среди них мнению, им будет житься не лучше, а хуже при Бонапарте, нежели живется при Георге III. Почему? — Потому, между прочим, что французы прежде всего переселят к себе мануфактуристов, которые выучат их чему нужно, Франция завладеет всей торговлей и промышленностью, а английские рабочие будут умирать с голоду {60}. Здесь не место говорить о значении этой брошюры (которую почему-то никогда не цитируют) как «признака времени» в Англии начала XIX в.; но приведенное мнение составителя брошюры характерно для взглядов англичан на стремления Бонапарта в области покровительства промышленности.

Тотчас после расторжения Амьенского мира Наполеон поспешил отдать приказание своим агентам и уполномоченным в Италии и Голландии, чтобы они озаботились причинением английской торговле в этих странах «наибольшего вреда» {61}. Одновременно он распорядился конфисковать все английские товары, находившиеся в Италийской республике {62}. Спустя некоторое время он приказал генералу Мортье «непоколебимо» препятствовать проникновению в Ганновер, на Эльбу, на Везер английских товаров и даже английской почты63. Спустя несколько дней новый приказ: не пропускать никаких английских товаров, направляющихся из Гамбурга через территории, занятые французскими войсками, на лейпцигскую и франкфуртскую ярмарки {64}.

Так открылась новая, длительная эра англо-французской войны, которой суждено было окончиться лишь с падением наполеоновской Империи. В 1803—1804 гг. эта война, казалось, должна была привести к высадке Наполеона в Англии; в 1805 г. она привела к битве у Трафальгара. С 1806 г. она приняла форму ожесточеннейшей борьбы Наполеона против английской торговли.

Примечания

1. М.: Задруга.