Конец вещей
правитьFinis! Конец! — слова, изображенные на табачном дыме, который вместе с последним дыханием выпустит изо рта умирающее время, переломив свою трубку — вечная память покойнику! Оно докурило свой табак, теперь остается ему только высыпать золу и прилечь — оно то делает! Коса его переломлена; часы разбиты; из левой руки выпадает свиток — духовная, по которой наследником и исполнителем последней воли покойника назначается Хаос; три Парки подписались свидетелями. Лежащие на земле разные мебели расположены, кажется, самим Хаосом, по собственной, ему одному приличной методе: вот комедия, развернутая на последнем явлении, в конце которого читаете: exeunt omnes, все уходят; подле неё пустой разорванный кошелек и форменное объявление о банкрутстве Натуры (Nature bankrupt) с огромною печатью; далее — старая башмачная колодка с обрывком ремня; вытертая щетина подле изломанной короны, переломленного лука, треснувшей палитры Гогартовой, ружейного приклада и горестных развалин старого помела. Разбитый колокол брошен подле разорванной политической картинки, писанной самим Гогартом и называемой «The tintes» (Времена)1 — эта картина, скажем мимоходом, была причиной многих неудовольствий для живописца: она навела на него гонения Вильксовой и Куршиллевой критики2. У самой картинки лежит огарок, который гаснет, зажигая картину в том самом месте, где видна надпись «The tintes» — со Временем должно погибнуть и самое имя его! Далее представляется глазам нашим обрушившийся карниз; над ним наклонился столб, несколько похожий на виселицу, с вывеской разрушающегося мира — это натурально: если разрушается мир, то и сама вывеска его должна исчезнуть; жаль только, что этот несчастный мир представлен здесь, как беглый сочинитель пасквиля, повешенный en effigie3 — доказательство, что Гогарт не имел намерения польстить ему в своем надгробном панегирике. Далее видите развалившуюся башню с часами без стрелки, которой покойное время подписало при смерти отпускную; обрушившуюся хижину, иссохшие деревья, надгробные камни, утопающий корабль, потухший месяц, умирающее на колеснице солнце и вместе с ним тройку коней, издыхающих, опустив головы на облачные подушки. Смешна виселица, которая одна, невзирая на всеобщий паралич Натуры, стоит прямо и невредимо, со своим причетом4, как будто надеясь присоединиться на что-нибудь в шестом акте, при новом преобразовании вещей.
Эта карикатура есть самое забавное mémento mon (помни о смерти); или, лучше сказать, самое комическое изображение Натуры, лежащей на смертной постели. Посреди смешного встречаем, однако, и трогательное: я говорю об изломанной палитре живописца. С тех пор, как она брошена к ногам умирающего времени, ещё не явился ни один живописец-сатирик, способный заменить того человека, который натирал на неё свои краски. Картина сия была последним произведением творческой кисти Гогарта. Дописав её, он вдруг почувствовал в душе какое-то пророческое исступление, схватил опять оставленную кисть, изобразил на картине палитру свою и написал решительное слово Finis. «Всё кончено!» — воскликнул он и навсегда перестал трудиться, не назначив, однако, по себе преемника: он умер спустя один месяц по окончании этой картины — анекдот не вымышленный и всем известный!