Въ толпѣ горластой, праздничной
Похаживали странники,
Прокликивали кличь:
„Эй! нѣтъ-ли
гдѣ счастливаго?
Явись! Коли окажется,
Что счастливо живешь,
У насъ ведро готовое:
Пей даромъ сколько вздумаешь —
На славу угостимъ!..."
Такимъ рѣчамъ неслыханнымъ
Смѣялись люди трезвые,
А пьяные, да умные
Чуть не плевали въ бороду
Ретивымъ крикунамъ.
Однако, и охотниковъ
Хлѣбнуть вина безплатнаго
Достаточно нашлось.
Когда вернулись странники
Подъ липу, кличъ прокликавши,
Ихъ обступилъ народъ.
Пришелъ дьячокъ уволенный,
Тощ́ой, какъ спичка сѣрная,
И лясы распустилъ,
Что счастіе не въ пажитяхъ,
Не въ соболяхъ, не въ золотѣ,
Не въ дорогихъ камняхъ.
— А въ чемъ же?
„Въ благодушествѣ?
Предѣлы есть владѣніямъ
Господъ, вельможъ, царей земныхъ,
А мудраго владѣніе —
Весь вертоградъ Христовъ!
Коль обогрѣетъ солнышко
Да пропущу косушечку,
Такъ вотъ и счастливъ я!"
— А гдѣ возьмешь косушечку?
„Да вы же дать сулилися..."
— Проваливай! шалишь!...
Пришла старуха старая,
Рябая, одноглазая
И объявила, кланяясь,
Что счастлива она:
Что у нея по осени
Родилось рѣпъ до тысячи
На небольшой грядѣ.
„Такая рѣпа крупная.
Такая рѣпа вкусная,
А вся гряда — сажени три,
А въ поперечь — аршинъ!"
Надъ бабой посмѣялися,
А водки капли не дали:
„Ты дома выпей, старая,
Той рѣпой закуси!"
Пришелъ солдатъ съ медалями
Чуть живъ, а выпить хочется:
„Я счастливъ!" говоритъ.
— Ну, открывай, старинушка,
Въ чемъ счастіе солдатское?
Да не таись, смотри!
„А въ томъ, во-первыхъ, счастіе,
Что въ двадцати сраженіяхъ
Я былъ, а не убитъ!
А вовторыхъ, важнѣй того,
Я и во время мирное
Ходилъ ни сытъ, ни голоденъ,
А смерти не дался!
А въ-третьихъ — за провинности,
Великія и малыя,
Нещадно битъ я палками,
А хоть пощупай — живъ!"
— На! выпивай, служивенькій!
Съ тобой и спорить нечего:
Ты счастливъ — слова нѣтъ!
Пришелъ съ тяжелымъ молотомъ,
Каменотесъ олончанинъ,
Плечистый, молодой:
„И я живу — не жалуюсь",
Сказалъ онъ: „съ женкой, съ матушкой
Не знаемъ мы нужды!"
— Да въ чемъ же ваше счастіе?
И А вотъ гляди (и молотомъ,
Какъ перышкомъ, махнулъ):
Коли проснусь до солнышка
Да разогнусь о полночи,
Такъ гору сокрушу!
Случалось, не похвастаю,
Щебенки наколачивать
Въ день на пять серебромъ!"
Пахомъ приподнялъ „счастіе"
И, крякнувши порядочно,
Работнику поднесъ:
— Ну, вѣско! а не будетъ ли
Носиться съ этимъ счастіемъ
Подъ старость тяжело?...
„Смотри, не хвастай силою,
Сказалъ мужикъ съ одышкою,
Разслабленный, худой
(Носъ вострый, какъ у мертваго,
Какъ грабли руки тощія,
Какъ спицы ноги длинныя,
Не человѣкъ комаръ).
Я былъ — не хуже каменыцикъ
Да тоже хвасталъ силою,
Вотъ Богъ и наказалъ!
Смекнулъ подрядчикъ, бестія,
Что простоватъ дѣтинушка,
Учалъ меня хвалить,
А я-то съ дуру радуюсь,
За четверыхъ работаю!
Однажды ношу добрую
Наклалъ я кирпичей;
А тутъ его, проклятаго,
И нанеси нелегкая;
„Что это? говоритъ,
„Не узнаю Трофима я!
„Идти съ такою ношею
„Не стыдно молодцу?"
— А коли мало кажется,
Прибавь рукой хозяйскою!
Сказалъ я, осердясь.
Ну, съ полчаса, я думаю,
Я ждалъ, а онъ подкладывалъ,
И подложилъ, подлецъ!
Самъ слышу — тяга страшная,
Да не хотѣлось пятиться.
И внесъ ту ношу чортову
Я во второй этажъ!
Глядитъ подрядчикЪ, дивится,
Кричитъ, подлецъ, оттудова:
„Ай, молодецъ, Трофимъ!
Не знаешь самъ, что сдѣлалъ ты:
Ты снесъ одинъ по крайности
Четырнадцать пудовъ!"
Ой, знаю! сердце молотомъ
Стучитъ въ груди, кровавые
Въ глазахъ круги стоятъ,
Спина какъ-будто треснула...
Дрожатъ, ослабли ноженьки.
Зачахъ я съ той поры!...
Налей, братъ, полстаканчика!"
— Налить? да гдѣ-жъ тутъ счастіе?
Мы подчуемъ счастливаго,
А ты что разсказалъ!
„Дослушай! будетъ счастіе!"
— Да въ чемъ же, говори!
„А вотъ въ чемъ. Мнѣ на родинѣ,
Какъ всякому крестьянину,
Хотѣлось умереть.
Изъ Питера, разслабленный,
Шальной, почти безъ памяти
Я на машину сѣлъ,
Ну, вотъ мы и поѣхали.
Въ вагонѣ, лихорадочныхъ,
Горячечныхъ работничковъ
Насъ много собралось;
Всѣмъ одного желалося,
Какъ мнѣ, попасть на родину,
Чтобъ дома помереть.
Однако, нужно счастіе
И тутъ: мы лѣтомъ ѣхали;
Въ жарищѣ, въ духотѣ,
У многихъ помутилися
Въ конецъ больныя головы,
Въ вагонѣ адъ пошелъ:
Тотъ стонетъ, тотъ катается,
Какъ оглашенный, по полу,
Тотъ бредитъ женкой, матушкой.
Ну, на ближайшей станціи
Такого и долой!
Глядѣлъ я на товарищей,
Самъ весь горѣлъ, подумывалъ —
Не сдобровать и мнѣ.
Въ глазахъ кружки багровые,
И все мнѣ, братецъ, чудится,
Что рѣжутъ пѣуновъ
(Мы тоже пѣунятяики:
Случалось въ годъ откармливать
До тысячи зобовъ).
Гдѣ вспомнились, проклятые!
Ужъ я молиться пробовалъ,
Нѣтъ! все съ ума нейдутъ!
Повѣршпь ли? вся партія
Передо-мной трепещется!
Гортани перерѣзаны,
Кровь хлещетъ, а поютъ!
А я съ ножомъ: „Да полно вамъ!"
Ужъ какъ Господь помиловалъ,
Что я не закричалъ?
Сижу, крѣплюсь... по счастію
День кончился, а къ вечеру
Похолодало, — сжалился
Надъ сиротами Богъ!
Ну, такъ мы и доѣхали
И я добрелъ ва родину,
А здѣсь, по божьей милости,
И легче стало мнѣ..."
—Чего вы тутъ расхвастались
Своимъ мужицкимъ счастіемъ?
Кричитъ, разбитый на ноги,
Дворовый человѣкъ:
А вы меня попотчуйте:
Я счастливъ, видитъ Богъ!
У перваго боярина,
У князя Переметьева
Я. былъ любимый рабъ.
Жена — раба любимая,
А дочка вмѣстѣ съ барышней
Училась и французскому
И всякимъ языкамъ,
Садиться позволялось ей
Въ присутствіи княжны...
Ой! какъ кольнуло!... батюшки!...
(И началъ ногу правую
Ладонями тереть).
Крестьяне разсмѣялися.
— Чего смѣетесь, глупые!
Озлившись неожиданно,
Дворовый закричалъ:
Я боленъ, а сказать ли вамъ,
О чемъ молюсь я Господу,
Вставая и ложась?
Молюсь: „Оставь мнѣ, Господи,
Болѣзнь мою почетную,
По ней я дворянинъ!"
Не вашей подлой хворостью,
Не хрипотой, не грыжею —
Болѣзнью благородною,
Какая только водится
У первыхъ лицъ въ имперіи,
Я боленъ, мужичьё!
Подагрой именуется!
Чтобъ получить ее —
Шампанское, бургонское,
Токайское, венгерское
Лѣтъ тридцать надо пить...
За стуломъ у свѣтлѣйшаго
У князя Переметьева
Я сорокъ лѣтъ стоялъ,
Съ французскимъ лучшимъ трюфелемъ
Тарелки я лизалъ,
Напитки иностранные
Изъ рюмокъ допивалъ...
Ну, наливай!
— Проваливай!
У насъ вино мужицкое,
Простое, не заморское —
Не по твоимъ губамъ!
Желтоволосый, сгорбленный
Подкрался робко къ странникамъ
Крестьянинъ-бѣлоруссъ,
Туда же къ водкѣ тянется:
„Налей и мнѣ маненичко,
Я счастливъ! " говорить.
— А ты не лѣзь съ ручищами!
Докладывай, доказывай
Сперва, чѣмъ счастливъ ты?
„А счастье наше — въ хлѣбушкѣ:
Я дома въ Бѣлоруссіи
Съ мякиною, съ кострикою
Ячменный хлѣбъ жевалъ,
Бывало, вопишь голосомъ,
Какъ роженица корчишься,
Какъ схватитъ животы.
А нынѣ, милость Божія! —
Досыта у Губонина
Даютъ ржанаго хлѣбушка,
Жую — не нажуюсь! "
Пришелъ какой-то пасмурный
Мужикъ съ скулой свороченной,
Направо все глядитъ:
„Хожу я за медвѣдями
И счастье мнѣ великое:
Троихъ моихъ товарищей
Сломали мишуки,
А я живу, Богъ милостивъ!"
— А нука, влѣво глянь?
Не глянулъ, какъ ни пробовалъ,
Какія рожи страшныя
Ни корчилъ мужичокъ:
„Свернула мнѣ медвѣдица
Маненичко скулу!"
— А ты съ другой помѣряйся,
Подставь ей щеку правую —
Поправить... — Посмѣялися,
Однако поднесли.
Оборванные нищіе,
Послышавъ запахъ пѣннаго,
И тѣ пришли доказывать,
Какъ счастливы они:
„Насъ у порога лавочникъ
Встрѣчаетъ подаяніемъ,
А въ домъ войдемъ, такъ изъ дому
Проводятъ до воротъ...
Чуть запоемъ мы пѣсенку,
Бѣжитъ къ окну хозяюшка
Съ краюхою, съ ножомъ,
А мы-то заливаемся:
„Давать давай — весь каравай,
Не мнется и не крошится,
Тебѣ скорѣй, а намъ спорѣй..."
Смекнули наши странники,
Что даромъ водку тратили.
Да кстати и ведерочку
Конецъ. „Ну, будетъ съ васъ!
Эй, счастіе мужицкое!
Дырявое съ заплатами,
Горбатое съ мозолями,
Проваливай домой!"
„А вамъ бы, други милые,
Спросить Ермилу Гирина",
Сказалъ, подсѣвши къ странникамъ,
Деревни Дымоглотова
Крестьянинъ Федосей:
„Коли Ермилъ не выручитъ,
Счастливцемъ не объявится,
Такъ и шататься н́ечего..."
— А кто такой Ермилъ?
Князь, чт́о ли, графъ сіятельный?
„Не князь, не графъ сіятельный,
А просто онъ — мужикъ!"
— Ты говори толковѣе,
Садись, а мы послушаемъ,
Какой такой Ермилъ?
„А вотъ какой: сиротскую
Держалъ Ермило мельницу
На Унжѣ. По суду
Продать рѣшили мельницу.
Пришелъ Ермило съ прочими:
Въ палату на торги.
Пустые покупатели
Скоренько отвалилися,
Одинъ купецъ Алтынниковъ
Съ Ермиломъ въ бой встуаилЪ;.
Не отстаетъ, торгуется,
Наноситъ по копѣечкѣ.
Ермило, какъ разсердится —
Хвать съразу пять рублей!
Купецъ опять копѣечку,
Пошло у нихъ сраженіе:
Купецъ его копѣйкою,
А тотъ его рублемъ!
Не устоялъ Алтынниковъ!
Да вышла тутъ оказія:
Тотчасъ же стали требовать
Задатковъ третью часть,
А третья часть — до тысячи.
Съ Ермиломъ денегъ не было
Ужъ самъ ли онъ сплошалъ,
Схитрили ли подъячіе,
А дѣло вышло дрянь!
Повеселѣлъ Алтынниковъ:
„Моя, выходитъ, мельница!
— „Нѣтъ!" говоритъ Ермилъ,
Подходитъ къ предсѣдателю:
„Нельзя-ли вашей милости
Помѣшкать полчаса?"
— Чт́о въ полчаса ты сдѣлаешь?
„Я деньги принесу!"
— А гдѣ найдешь? Въ умѣ ли ты?
Верстъ тридцать-пять
до мельницы,
А черезъ часъ присутствію
Конецъ, любезный мой!
„Такъ полчаса позволите?"
— Пожалуй, часъ промѣшкаемъ! —
Пошелъ Ермилъ; подъячіе
Съ купцомъ переглянулися,
Смѣются, подлецы!
На площадь на торговую
Пришелъ Ермило (въ городѣ
Тотъ день базарный былъ),
Сталъ на возъ, видимъ: крестится,.
На всѣ четыре стороны
Поклонъ, — и громкимъ голосомъ
Кричитъ: „Эй, люди добрые!
Притихните, послушайте,
Я слово вамъ скажу!"
Притихла площадь людная,
И тутъ Ермилъ про мельницу
Народу разсказалъ:
„Давно купецъ Алтынниковъ
Присватывался къ мельнипѣ,
Да не плошалъ и я;
Разъ пять справлялся въ городѣ,,
Сказали: съ переторжкою
Назначены торги.
Безъ дѣла, сами знаете,
Возить казну крестьянину
Проселкомъ не рука:
Пріѣхалъ я безъ грошика,
Анъ глядь — они спроворили
Безъ переторжки торгъ!
Схитрили души подлыя,
Да и смѣются нехристи:
„Что часомъ ты подѣлаешь?
Гдѣ денегъ ты найдешь?"
Авось, найду, Богъ мнлостивъ!
Хитры, сильны подъячіе,
А міръ ихъ посильнѣй,
Богатъ купецъ Алтынниеовъ,
А все не устоять ему
Противъ мірской казны —
Ее, какъ рыбу изъ моря,
Вѣка ловить не выловить.
Ну, братцы! видитъ Богъ
Раздѣлаюсь въ ту пятницу!
Не дорога мнѣ медьнаца,
Обида велика!
Коли Ермила знаете,
Коли Ермилу вѣрите,
Такъ выручайте, чт́о-ль!..."
И чудо сотворилося —
На всей базарной площади
У каждаго крестьянина.
Какъ вѣтромъ, полу лѣвую
Заворотило вдругъ!
Крестьянство раскошелилось,
Несутъ Ермилу денежки,
Даютъ, кто чѣмъ богатъ.
Ермило парень грамотный
Да некогда записывать,
Успѣй пересчитать!
Наклали шляпу полную
Цѣлковиковъ, лабанчиковъ,
Прожженой, битой, трепаной
Крестьянской ассигнаціи.
Ермило бралъ — не брезговалъ
И мѣднымъ пятакомъ.
Еще бы сталъ онъ брезговать.
Когда тутъ попадалася
Иная гривна мѣдная
Дороже ста рублей!
Ужъ сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: „бери, Ермилъ Ильичъ,
Отдашь, не пропадетъ!"
Ермилъ народу кланялся
На всѣ четыре стороны,
Въ палату шелъ со шляпою,
Зажавши въ ней казну.
Сдивилися подъячіе,
Позеленѣлъ Алтынниковъ,
Какъ онъ сполна всю тысячу
Имъ выложилъ на столъ!...
Не волчій зубъ, такъ лисій хвостъ,
Пошли юлить подъячіе
Съ покупкой поздравлять!
Да не таковъ Ермилъ Ильичъ,
Не молвилъ слова лишняго,
Копѣйки не далъ имъ!
Глядѣть весь городъ съѣхался,
Какъ въ день базарный пятницу,
Черезъ недѣлю времени,
Ермилъ на той же площади
Разсчитывалъ народъ.
Упомнить гдѣ же всякаго?
Въ ту пору дѣло дѣлалось
Въ горячкѣ, въ-торопяхъ!
Однако споровъ пе было
И выдать гроша лишняго
Ермилу не пришлось.
Еще — онъ самъ разсказывалъ —
Рубль лишній, чей Богъ вѣдаетъ! —
Остался у него.
Весь день съ мошной раскрытою
Ходилъ Ермилъ, допытывалъ
Чей рубль? да не нашелъ.
Ужъ солнце закатилося,
Когда съ базарной площади
Ермилъ послѣдній тронулся,
Отдавъ тотъ рубль слѣпымъ...
Такъ вотъ каковъ Ермилъ Ильичъ.
Чудёнъ! сказали странники:
Однако, знать желательно —
Какимъ же колдовствомъ
Мужикъ надъ всей округою
Такую силу взялъ?
„Не колдовствомъ, а правдою.
Слыхали про Адовщину,
Юрлова князя вотчину?"
— Слыхали, ну, такъ что-жъ?
„Въ ней главный управляющій
Былъ корпуса жандармскаго
Полковникъ со звѣздой,
При немъ пять-шесть помощниковъ,
А нашъ Ермило писаремъ
Въ конторѣ состоялъ.
„Лѣтъ двадцать было малому,
Какая воля писарю?
Однако, для крестьянина
И писарь человѣкъ.
Къ нему подходишь къ первому,
А онъ и посовѣтуетъ,
И справку наведетъ;
Гдѣ хватитъ силы — выручить,
Не спроситъ благодарности,
И дашь, такъ не возьметъ!
Худую совѣсть надобно
Крестьянину съ крестьянина
Копѣйку вымогать.
„Такимъ путемъ вся вотчина
Въ пять лѣтъ Ермилу Гирина
Узнала хорошо,
А тутъ его и выгнали...
Жалѣли крѣпко Гирина,
Трудненько было къ новому,
Хапугѣ привыкать;
Однако, дѣлать нечего,
По времени приладились
И къ новому писцу.
Тотъ ни строки безъ трешника,
Ни слова безъ семишника,
Прожженый, изъ кутейниковъ —
Ему и Богъ велѣлъ!
„Однако, волей Божіей,
Недолго онъ поцарствовалъ, —
Скончался старый князь,
Пріѣхалъ князь молоденькій,
Прогналъ того полковника,
Прогналъ его помощника,
Контору всю прогналъ;
А намъ велѣлъ изъ вотчины
Бурмистра изобрать.
Ну, мы не долго думали,
Шесть тысячь душъ, всей вотчиной
Кричимъ: „Ермилу Гирина!"
Какъ человѣкъ единъ!
Зовутъ Ермилу въ барину.
Поговоривъ съ крестьянииомъ,
Съ балкона князь кричитъ:
„Ну, братцы! будь по вашему.
Моей печатью княжеской
Вашъ выборъ утвержденъ:
Мужикъ проворный, грамотный,
Одно скажу: не молодъ ли?..."
„А мы: — „нужды нѣтъ, батюшка,
И молодъ да уменъ!"
Пошелъ Ермило царствовать
Надъ всей княжою вотчиной,
И царствовалъ же онъ!
Въ семь лѣтъ мірской копѣечки
Подъ ноготь не зажалъ,
Въ семь лѣтъ не тронулъ праваго,
Не попустилъ виновному,
Душой не покривилъ..."
— Стой! крикнулъ укорительно
Какой-то попикъ сѣденькій
Разсказчику: — грѣшишь!
Шла борона прямехонько
Да вдругъ махнула въ сторону —
На камень зубъ попалъ!
Коли взялся разсказывать,
Такъ слова не выкидывай
Изъ пѣсни: или странникамъ
Ты сказку говоришь?...
Я зналъ Ермилу Гирина...
— „А я, небось, не зналъ?
Одной мы были вотчины,
Одной и той же волости,
Да насъ перевели..."
— А коли зналъ ты Гирина,
Такъ зналъ и брата Митрія,
Подумай-ка, дружокъ.
Разсказчикъ призадумался
И, помолчавъ, сказалъ:
Совралъ я — слово лишнее
Сорвалось на маху!
Былъ случай, и Ермилъ мужикъ
Свихнулся: изъ рекрутчины
Меньшого брата Митрія
Повыгородилъ онъ.
Молчимъ: тутъ спорить нечего,
Самъ баринъ брата старосты
Забрить бы не велѣлъ;
Одна Ненила Власьесна
По сынѣ горько плачется,
Кричитъ: не нашъ чередъ!
Извѣстно, покричала бы,
Да съ тѣмъ бы и отъѣхала.
Такъ чт́о же? Самъ Ермилъ,
Покончивши съ рекрутчиной,
Сталъ тосковать, печалиться,
Не пьетъ, не ѣстъ: тѣмъ кончилось,
Что въ денникѣ съ веревкою
Засталъ его отецъ. —
Тутъ сынъ отцу покаялся:
„Съ тѣхъ поръ, какъ сына Власьевны
Поставилъ я не въ очередь,
Постылъ мнѣ бѣлый свѣтъ!"
А самъ къ веревкѣ тянется.
Пытали уговаривать
Отецъ его и братъ,
Онъ все одно: „преступникъ я!
Злодѣй! вяжите руки мнѣ,
Ведите въ судъ меня!"
Чтобъ хуже не случилося,
Отецъ связалъ сердечнаго,
Приставилъ караулъ.
„Сошелся міръ, шумитъ, галдитъ.
Такого дѣла чуднаго
Во вѣкъ не приходилося
Ни видѣть, ни рѣшать.
Ермиловы семейные
Ужъ не о томъ старалися,
Чтобъ мы имъ помирволили,
А строже разсуди —
Верни парнишку Власьевнѣ,
Не то Ермилъ повѣсится,
За нимъ не углядишь!
Пришелъ и самъ Ермилъ Ильичъ,
Босой, худой, съ колодками,
Съ веревкой на рукахъ;
Пришелъ, сказалъ: „была пора,
Судилъ я васъ по совѣсти,
Теперь я самъ грѣшнѣе васъ:
Судите вы меня!"
И въ ноги поклонился намъ.
Ни дать, ни взять юродивый,
Стоитъ, вздыхаетъ, крестится;
Жаль было намъ глядѣть,
Какъ онъ передъ старухою,
Передъ Ненилой Власьевной,
Вдругъ на колѣни палъ!
„Ну, дѣло все обладилось,
У господина сильнаго
Вездѣ рука: сынъ Власьевны
Вернулся, сдали Митрія,
Да, говорятъ, и Митрію
Не тяжело служить,
Самъ князь о немъ заботится,
А за провинность съ Гирина
Мы положили штрафъ:
Штрафныя деньги рекруту,
Часть небольшая Власьевнѣ,
Часть міру на вино...
„Однако, послѣ этого
Ермилъ не скоро справился,
Съ годъ какъ шальной ходилъ.
Какъ ни просила вотчина,
Отъ должности уволился,
Въ аренду снялъ ту мельницу
И сталъ онъ пуще прежняго
Всему народу любъ:
Бралъ за помолъ по совѣсти,
Народу не задерживалъ —
Прикащикъ, управляющій,
Богатые помѣщики
И мужики бѣднѣйшіе
Всѣ очереди слушались,
Порядокъ строгій велъ!
Я самъ ужъ въ той губерніи
Давненько не бывалъ,
А про Ермилу слыхивалъ,
Народъ имъ не нахвалится,
Сходите вы къ нему".
— Напрасно вы проходите,
Сказалъ, ужъ разъ заспорившій,
Сѣдоволосый попъ:
Я зналъ Ермилу Гирина,
Попалъ я въ ту губернію,
Назадъ тому лѣтъ пять
(Я въ жизни много странствовалъ,
Преосвященный нашъ
Переводить священниковъ
Любилъ)... Съ Ермилой Гиринымъ
Сосѣди были мы.
Да! былъ мужикъ единственный!
Имѣлъ онъ все, что надобно
Для счастья: и спокойствіе,
И деньги, и почетъ,
Почетъ завидный, истинный,
Не купленный ни деньгами,
Ни страхомъ: строгой правдою,
Умомъ и добротой!
Да только, повторяю вамъ,
Напрасно вы проходите,
Въ острогѣ онъ сидитъ...
— Какъ такъ?
„А воля Божія!
Слыхалъ ли кто изъ васъ,
Какъ бунтовалась вотчина
Помѣщика Обрубкова,
Испуганной губерніи
Уѣзда Недыханьева,
Деревня Столбняки?...
Какъ о пожарахъ пишется
Въ газетахъ (я ихъ читывалъ)
„Осталась неизвѣстною
Причина" — такъ и тутъ:
До сей поры невѣдомо
Ни земскому исправнику,
Ни высшему правительству,
Ни столбнякамъ самимъ,
Съ чего стряслась оказія,
А вышло дѣло дрянь.
Потребовалось воинство,
Самъ государевъ посланный
Къ народу рѣчь держалъ;
То руганью попробуетъ
И плечи съ эполетами
Подыметъ высоко;
То ласкою попробуетъ, —
Да брань была тутъ лишняя,
А ласка непонятная:
„Крестьянство православное!
Русь матушка! царь батюшка!"
И больше ничего!
Побившись такъ достаточно,
Хотѣли ужъ солдатикамъ
Скомандовать: пали!
Да волостному писарю
Пришла тутъ мысль счастливая
Онъ про Ермилу Гирина
Начальнику сказалъ:
„Народъ повѣритъ Гирину,
Народъ его послушаетъ..."
— Позвать его, живѣй!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вдругъ крикъ: „ай, ай! помилуйте!"
Раздавшись неожиданно,
Нарушилъ рѣчь священника.
Всѣ бросились глядѣть:
У валика дорожнаго
Сѣкутъ лакея пьянаго —
Попался въ воровствѣ!
Гдѣ пойманъ, тутъ и судъ ему:
Судей сошлось десятка три,
Рѣшили дать по лозочкѣ,
И каждый далъ лозу!
Лакей вскочилъ и, шлепая
Худыми сапожишками,
Безъ слова тягу далъ.
„Вишь побѣжалъ, какъ встрепаный!"
Шутили наши странники,
Узнавши въ немъ балясника,
Что хвастался какою-то
Особенной болѣзнію
Отъ иностранныхъ винъ:
„Откуда прыть явилася!
Болѣзнь ту благородную
Вдругъ сняло какъ рукой!"
— Эй, эй! куда-жъ
ты, батюшка!
Ты доскажи исторію,
Какъ бунтовалась вотчина
Помѣщика Обрубкова,
Деревни Столбняки?
„Пора домой, родимые.
Богъ дастъ, опять мы встрѣтимся,
Тогда и доскажу!"
Подъ утро поразъѣхалась,
Поразбрелась толпа.
Крестьяне спать надумали;
Вдругъ тройка съ колокольчикомъ
Откуда ни взялась,
Летитъ! а въ ней качается
Какой-то
баринъ кругленькій,
Усатенькій, пузатенькій
Съ сигарочной во рту.
Крестьяне разомъ бросились
Къ дорогѣ, сняли шапочки,
Низенько поклонилися,
Повыстроились въ рядъ,
И тройкѣ съ колокольчикомъ
Загородили путь...
