Ганс Христиан Андерсен
правитьКое-что
правитьИсточник текста: Ганс Христиан Андерсен — Сказки Г. Хр. Андерсена
Издание: Т-ва И. Д. Сытина
Типо-лит. И. И. Пашкова, Москва, 1908 г.
Переводчик: А. А. Федоров-Давыдов
— Хочу быть хотя чем-нибудь! — сказал старший из пяти братьев. — Я хочу приносить хоть какую-нибудь пользу; пусть мое положение будет каким угодно незначительным, лишь бы то, что я сделаю, могло быть хоть кому-нибудь полезно; тогда это всё же будет хоть что-нибудь. Я буду делать кирпичи, ведь они необходимы, и я таким образом всё-таки кое-что сделаю!
— Но кое-что слишком ничтожно! возразил второй брат. То, что ты хочешь сделать, уж очень незначительно: это совершенно механическая работа, которую отлично может сделать и машина. Нет, уж лучше в таком случае, быть каменщиком; это всё-таки хоть что-нибудь; я сделаюсь каменщиком; это всё же известное положение! Благодаря ему, можно попасть в цех, стать мещанином, получить собственное знамя и собственное пристанище; если всё пойдет хорошо, я даже буду в состоянии держать мастеров, стану хозяином, а моя жена будет называться «госпожой хозяйкой»; это уже будет, действительно, кое-что!
— Это всё равно, что ничего! — сказал третий брат. Ведь цех каменщиков даже нельзя назвать настоящим цехом, и в городе найдется немало людей, которые стоят много выше мастера ремесленника. Ты можешь быть вполне честным человеком, но и в роли хозяина ты всё же будешь причислен только к простолюдинам. — Нет, я придумал кое-что получше! Я сделаюсь архитектором, проникну в область искусства, в область спекуляций, — я хочу быть причислен к стоящим высоко в области ума. Конечно, я должен начать свою службу с самых низких ступеней, да, прямо сказать, я должен начать с подмастерья у плотника, буду ходить в фуражке, хотя и привык носить шелковую шляпу, самому обыкновенному мастеру носить водку и пиво, а он будет говорить мне «ты», — это, конечно, немножко обидно, но зато я постараюсь вообразить, что всё это простая комедия, простой маскарад. А потом зато, когда я сам сделаюсь мастером, пойду своей дорогой, и до остальных мне не будет никакого дела! Я поступлю в академию, буду учиться черчению и рисованию и получу звание архитектора! Это уж нечто, это даже очень много! Я могу сделаться почетным гражданином, даже приобрести дворянство, получить к своему имени добавление и спереди, и сзади, и буду себе строить да строить, как строили до меня другие архитекторы… Вот это, действительно, будет что-то, на что можно положиться!
— Ну, для меня бы это не имело ничего привлекательного! — сказал четвертый. — Я не хочу идти по стонам других, не хочу быть ничьей копией; я хочу быть гением, хочу стоять выше всех вас, вместе взятых! Я буду творцом нового стиля, я дам мысль для нового здания, подходящего к климату известной страны, к добываемым в ней материалам, к характеру её города, к развитию известного века, да еще прибавлю нечто большее во славу собственного гения!
А если климат и материалы никуда не годятся? — спросил пятый. — Это было бы крайне неприятным обстоятельством, так как они имеют большое влияние! Национальный характер тоже может быть настолько преувеличен, что станет походить на аффектацию; а развитие данного века может завлечь тебя так же далеко, как завлекает иногда и сама юность. Я заранее вижу, что, собственно никто из вас не сделается чем-либо, как бы твердо вы сами не были в этом убеждены! Но делайте, что хотите, я не буду похожим на вас, я стану в стороне всего этого и стану лишь критиковать всё, что вы будете делать! Во всяком деле всегда есть что-нибудь неправильное, неудачное, я отыщу и разберу это, — это действительно уж будет хоть кое-что вполне осязательное!..
Так он и сделал, и люди говорили о пятом: "В этом человеке наверно что-то да есть! У него здоровая голова! Он только ничего не делает! " Но именно поэтому-то он и стал чем-то!
Видите ли, это только небольшая история, и, однако, она будет продолжаться до скончания мира!
Но разве из пяти братьев так-таки больше ничего и не вышло? Ведь это было бы ровно ничего, а не «кое-что!»
Послушаем же дальше, ведь это всё-таки сказка.
Старший брат, который делал кирпичи, вскоре понял, что каждый кирпич, когда он готов, дает маленькую монетку, хотя, правда, только медную; но множество медных грошей, положенных один на другой, составляют блестящий, серебряный талер, а куда бы человек ни постучался с подобным талером, к булочнику ли, к мяснику ли, к портному, словом, к кому угодно, везде дверь поспешно открывается, и можно получить всё, что нужно; — видите вы эти кирпичи, — некоторые из них, правда, обращались в щебень или ломались, но и такие можно было всегда применить к делу.
На высоком земляном валу, защищавшем морской берег плотины, бедная женщина, по имени Маргарита, задумала построить себе хижину; ей отдали все поломанные кирпичи, да еще некоторое количество целых на придачу, потому что у старшего брата было доброе сердце, хотя он, действительно, не зашел дальше изготовления кирпичей. Бедная женщина сама выстроила свою хижину; правда, она была очень мала и узка, одно окно было вделано совершенно криво, дверь была слишком низка, и соломенную крышу можно было бы покрыть поаккуратнее, но всё же это было надежной защитой от непогоды, да кроме того, из окна было видно далекое море, с грохотом разбивавшееся о вал; соленые волны обрызгивали своей пеной всю хижину, которая продолжала стоять на плотине и тогда, когда изготовлявший кирпичи, из которых она была сложена, уже давным-давно покоился на кладбище.
Второй брат… ну, этот умел укладывать кирпичи лучше женщины, ведь он учился этому. Когда он выдержал испытание на звание мастера, он надел ранец на спину и запел песню ремесленников:
Я хочу постранствовать по свету, потому что молод я.
И пойду я дома строить в отдаленные края;
Юность даст мне силу воли, счастье верное пошлет,
И на родину вернусь я, где меня невеста ждет…
И воскликну: — "Здравствуй, труд мой и святое ремесло!..
«Скоро ты дало мне счастье и от бедности спасло!..»
И он стал сам хозяином. Он вернулся на родину и принялся строить в городе один дом возле другого, целую улицу, и когда улица была докончена, она приняла необычайно красивый вид и послужила украшением родному городу; эти дома в свою очередь помогли ему построить дом, ставший его полной собственностью. Но каким образом могут дома выстроить дом? Спроси у них, они тебе не ответят на этот вопрос; но люди подхватят эти слова и скажут: — «Да, конечно, улица построила ему дом!» Домик этот, правда, был мал, и пол в нем был простой глиняный, но когда он танцевал но этому полу с своей невестой, он стал ровным и блестящим, точно его отполировали, а из каждого кирпича в стене вырос цветок, и комната словно украсилась дорогими обоями. Это был хорошенький домик и счастливое супружество. Знамя цеха развевалось на его доме, а мастера и подмастерья кричали: — «ура!» — Да, этот действительно создал себе кое-что!..
Вскоре он умер, а это тоже было «кое-что»!..
Затем наступил черед архитектора; это был третий брат, который сначала работал подмастерьем у плотника, ходил в фуражке и был на побегушках у мастеров, но по окончании академии достигнул звания архитектора и стал «его высокоблагородием»! Да — если дома улицы построили дом второму брату, который был каменщиком, то вся улица получила его имя, — имя архитектора, и самый лучший дом всей улицы стал его собственностью. Это действительно было кое-что и сам он был чем-то, — да еще и с длинным титулом впереди и позади имени. Его детей называли «дворянскими детьми», и когда он умер, его вдова осталась «благородной вдовой», — а это кое-что да значит! И его имя осталось навсегда на углу улицы и жило во всех устах, как уличное имя, — да это действительно «кое-что!»
За ним последовал четвертый брат, — гений, который хотел изобрести, что-нибудь новое, что-нибудь невиданное и зайти даже на один этаж выше, — но он упал с высоты и сломал себе шею; однако, в виде вознаграждения он удостоился очень пышных похорон с цеховыми знаменами, цветами красноречия в газетах и живыми цветами, разбросанными по улице по пути похоронной процессии, над могилой его сказали три речи, одну длиннее другой, что, наверно, очень порадовало его, так как он любил, когда о нем говорили; на могиле его также был воздвигнут памятник, правда только в один этаж, но всё-таки это кое-что да значит!
Итак, он умер подобно своим трем старшим братьям; последний же, тот, который всё критиковал, пережил всех; это собственно было совершенно в порядке вещей, потому что, благодаря этому, последнее слово осталось за ним, а для него было очень важно, чтобы оно за ним осталось. «Ведь это была здоровая голова»! — как говорили люди. — Но наконец, и его час пробил, он умер и пришел к вратам рая. Туда входили всегда по двое; итак он стоял там с другой душой, которой также очень хотелось попасть в рай, и душа эта как раз принадлежала старой Маргарите из домика на плотине.
«Вероятно, здесь устроено ради контраста, что я должен войти сюда одновременно с этой ничтожной душой»! — подумал резонер.
— Ну, кто же вы, голубушка? Вам тоже хочется войти? — спросил он.
Старуха поклонилась ему почтительно, как сумела; она подумала, что это сам святой нетр говорит с нею.
— Я бедная старуха; у меня нет родных ни друзей, — я старая Маргарита из хижины на плотине.
— Ну, что же вы сотворили, что совершили там внизу?
— Я положительно ничего не совершила в том мире! Ровно ничего, что могло бы открыть мне эти врата. И будет большой милостью, если мне позволят проскользнуть в ворота!
— Каким образом покинули вы тот мир? — продолжал резонер расспрашивать, чтобы хоть о чем-нибудь поговорить, потому очень ему казалось скучным стоять здесь и ждать.
— Да как я его покинула, я и не знаю! Я была слаба и больна уже несколько лет и, вероятно, не могла перенести, когда мне пришлось вылезти из постели и внезапно попасть на холод и ветер. Нынешняя зима очень сурова, но теперь я покончила с нею! Несколько дней было тихо, но очень холодно, как ваша честь сама знает; ледяной покров расстилался по морю, насколько мог окинуть взгляд; все жители города вышли на лед, там, как люди говорили, были танцы и катание на коньках, была также и музыка, и угощение; музыка даже врывалась в маленькую комнату, в которой я лежала. Затем время подошло к вечеру, луна уже взошла, но еще не светила полным светом; я смотрела со своей постели на широкое море: на краю неба и моря поднялась странная белая туча; я лежала и смотрела на белую тучу и заметила в средине её маленькую черную точку, которая постепенно увеличивалась: теперь я поняла, что это значило. Я стара и опытна и знаю эту примету, хотя ее и не часто приходится видеть. Я узнала ее и меня охватил ужас. Ведь уже два раза в жизни мне случалось видеть подобные тучи, и я знала, что скоро разразиться ужасная буря с ливнем, которая настигнет несчастных, танцевавших и ликовавших там, на льду; там был весь город от малого до старого; кто предупредит их, если никто из них не заметит тучи или не поиметь, что она предвещает, как я понимала. Мне стало страшно, и я почувствовала такой прилив сил, какого уже давно не испытывала. Я выползала из кровати и добралась кое-как до окна; дальше я не могла протащиться, так подорвала мои силы продолжительная болезнь. Но мне всё же удалось открыть окно; я увидела, как люди бегали и танцевали вдали на льду; я видела также прекрасные флаги, развевавшиеся от ветра; я слышала, как мальчики кричали «ура», как слуги и служанки пели; там царило громкое веселье; но белая туча с черным пятном!
Я принялась кричать, как могла громче, но никто меня не слышал: я была слишком далеко это всех. Вскоре непогода должна была разразиться; лед растрескается, и все, находящиеся на нем, безвозвратно погибнут. Слышать моего голоса они не могли, дойти до них я не имела сил. Ах, если бы я их каким-либо способом могла заставить вернуться на землю! Тогда милосердный Господь внушил мне мысль поджечь мою постель и лучше дать сгореть моему дому, чем позволить всем этим людям погибнуть такой ужасной смертью. Мне удалось привлечь их внимание; яркое пламя поднялось к небу, и мне даже удалось благополучно выбраться за дверь моего горящего жилища, но здесь я упала; дальше тащиться я была не в состоянии; пламя выбивало из дверей; вылетало ко мне из окон, высоко поднималось над крышей; люди, пировавшие на льду, заметили пожар и бросились все как можно скорей на помощь бедной старухе, которая могла сгореть заживо; не было ни одного, кто не прибежал бы к моей хижине; я слышала их поспешные шаги, но также слышала, как внезапно в воздухе засвистало и застонало, как издали донеслись точно пушечные удары: высокий прилив поднял ледяной покров, который разлетелся на тысячи кусков; но люди достигли плотины, где искры летали надо мною; мне удалось их всех спасти! Но, вероятно, я не могла перенести холода, а также и испуга, пришла сюда, вверх, к воротам рая; говорят, что они отворяются и для таких бедняков, как я, а теперь ведь у меня больше нет хижины внизу, на плотине, — но вряд ли откроется мне доступ сюда!
Вдруг ворота рая отворились, и ангел ввел туда старуху; у ворот она потеряла одну соломинку, одну из соломинок, бывших в её жалкой постели, когда она ее подожгла, чтобы спасти жителей города; соломинка превратилась в самое чистое золото, — в такое золото, которое вечно растет и вьется вверх в виде прекраснейших цветов и листьев.
— Смотри, вот это принесла с собою бедная женщина! — сказал ангел. — Что же принес ты с собою? Да, я хорошо знаю, что ты ничего не совершил; ты не сделал даже ни одного кирпича; если бы ты только мог вернуться обратно на землю и сделать хоть это; вероятно, кирпич, который ты сделал бы, стоил немногого; но сделанный с добрым намерением он всё же значил бы хоть что-нибудь; но ты не можешь вернуться, и я ничего не могу сделать для тебя!
Тут бедная душа, душа старушки из хижины на плотине, замолвила слово за него.
Его брат подарил мне кирпичи и щебень, из которых я построила свою бедную хижину, а это составляло очень многое для такой бедной женщины, как я! Не могут ли все эти кирпичи и обломки быть зачтены ему за один кирпич? Это было бы великой милостью! Он теперь очень нуждается в милосердии, а здесь ведь находится источник всякого милосердия.
— Твой брат, тот, которого ты считал самым ничтожным, — сказал ангел, — тот, честная работа которого казалась тебе самой низкой, дарует тебе этот небесный дар. Тебя не прогонят отсюда; тебе будет дозволено стоять здесь, у ворот и раздумывать, чем мог бы ты восполнить свою жизнь там, внизу, на земле, но в рай ты не войдешь раньше, чем на самом деле не совершишь хотя чего-нибудь доброго.
«Ну, эту мысль я сумел бы лучше выразить!» — подумал резонер, но громко этого не высказал, а это уж составляло кое-что!