Коварство и любовь (Шиллер)/ДО

Коварство и любовь
авторъ Фридрих Шиллер, пер. Михаил Ларионович Михайлов

Оригинал: нѣмецкій, опубл.: 1783. — Перевод опубл.: 1857. Источникъ: az.lib.ru

Это произведение было опубликовано до 7 ноября 1917 года (по новому стилю) на территории Российской империи (Российской республики), за исключением территорий Великого княжества Финляндского и Царства Польского, и не было опубликовано на территории Советской России или других государств в течение 30 дней после даты первого опубликования.

Поскольку Российская Федерация (Советская Россия, РСФСР), несмотря на историческую преемственность, юридически не является полным правопреемником Российской империи, а сама Российская империя не являлась страной-участницей Бернской конвенции об охране литературных и художественных произведений, то согласно статье 5 конвенции это произведение не имеет страны происхождения.

Исключительное право на это произведение не действует на территории Российской Федерации, поскольку это произведение не удовлетворяет положениям статьи 1256 Гражданского кодекса Российской Федерации о территории обнародования, о гражданстве автора и об обязательствах по международным договорам.

Это произведение находится также в общественном достоянии в США (public domain), поскольку оно было опубликовано до 1 января 1929 года.

Фридрихъ Шиллеръ Коварство и любовь.

Собраніе сочиненій Шиллера въ переводѣ русскихъ писателей. Подъ ред. С. А. Венгерова. Томъ II. С.-Пб., 1901

Мѣщанская трагедія «Коварство и Любовь» *).

{* Болѣе или менѣе подробныя данныя о разсматриваемыхъ здѣсь литературныхъ произведеніяхъ сообщаютъ: A. Eloesser, Das Bürgerliche Drama. Seine Geschichte im 18 und 19 Jalirhuindert. Berl. 1898. — Erläuterungen zu den Deutschen Klassikern, 15—16 Bändchen: Schillers Kabale und Liebe. Erl. v. H. Düntzer, Leipz. 1878. — Brahm. Schiller. 1-ier Ed., Berl. 1888. Мinor, Schiller, zweiter Bd., Berl. 1890. — Bellermann. Schillers Dramen. Beiträge zu ihrem Verständnis. Erster Teil, Zw. Aufl., Berl. 1898. — A. Kontz, Les drames de la jeunesse do Schiller. Par. 1899. — Bullhaupt, Dramaturgie der Classiker. Lessing, Goethe, Schiller, Kleist. Oldenb. — Kuno-Fischer, Публичныя лекціи о Шиллерѣ, М. 1890. — St. Tarnowski, O dramatach Schillera, Krak. 1890. — И др.}

Каждая среда, въ которой культура достигаетъ той или иной зрѣлости, будучи одушевляема подъемомъ мысли и охвачена энтузіазмомъ, можетъ въ такой степени приблизиться къ совершенству въ своемъ художественномъ самовыраженіи, что въ созданіяхъ ея искусства будутъ находить прелесть и вѣка послѣдующіе. Такъ, мы восхищаемся нѣкоторыми эпизодами эпосовъ индійскаго, древне-греческаго и др., трагедіями Софокла. Мы готовы признать послѣднія произведеніями, выше которыхъ, быть можетъ, не могло подняться творчество при той концепціи жизни и художества, которая господствовала въ моментъ ихъ возникновенія.

Но полное восхищеніе тѣми или иными произведеніями искусства близкаго либо далекаго прошлаго еще не означаетъ, что нѣтъ прогресса въ искусствѣ, какъ въ цѣломъ. Вѣдь великія созданія искусства плѣняютъ насъ не только полнотою, рельефностію и силою выраженія человѣчности помимо условностей времени, которому принадлежатъ, но нерѣдко также — величіемъ и красотою своего идейнаго содержанія совмѣстно съ художественностью. Слѣдовательно, чѣмъ богаче художественное произведеніе органически слитою съ нимъ мыслью, тѣмъ сравнительно оно и выше. И для многихъ, вѣроятно, образцовыя созданія новаго времени выше соотвѣтственныхъ древнихъ.

Вопросъ объ этомъ, т. е. о прогрессѣ въ однородныхъ твореніяхъ искусства, не новъ, а напротивъ, довольно уже старъ въ наукѣ. Онъ былъ поднятъ еще въ концѣ эпохи Возрожденія, унаслѣдованъ ХVІІ-мъ вѣкомъ и переданъ ХVІІІ-му. Особенно рѣзко онъ былъ поставленъ во французской литературѣ, въ исторіи которой онъ извѣстенъ подъ именемъ «Спора Древнихъ и новыхъ» (Querelle des Anciens et des Мodernes).

Въ ХVІІ-мъ столѣтіи защитникамъ Новыхъ не легко было состязаться со слѣпыми почитателями Древнихъ, потому что культура новаго времени еще не вполнѣ уяснила въ тотъ вѣкъ свою оригинальность, свои богатства и преимущества и неоднократно, напр., въ трагедіи, ставила своимъ идеаломъ древніе образцы. Но въ моментъ, когда затихалъ споръ Древнихъ и Новыхъ, стало появляться не мало цѣнныхъ произведеній, подобныхъ которымъ не имѣла классическая древность и которыя знаменовали собою истинное обновленіе искусства, расширеніе его задачъ и рамокъ.

Трагедіи древняя и новая, вращавшаяся въ предѣлахъ, намѣченныхъ античною, занимаютъ постоянно зрителей необычайными событіями жизни лицъ, пользовавшихся высокимъ общественнымъ положеніемъ. Герои трагедій этого пошиба оказываются въ особыхъ условіяхъ, какъ бы возвышаясь надъ закономъ и силами, заправляющими соціальною и нравственною жизнью. Они живутъ безъ ограниченія ихъ индивидуальности, и имъ приходится считаться преимущественно съ судьбою и обстоятельствами.

Было бы ошибкой признавать такое ограниченіе сюжетовъ крупнымъ изъяномъ искусства, результатомъ односторонняго взгляда на задачи послѣдняго, къ чему склонялись нѣкоторые критики неоклассической трагедіи уже въ концѣ XVII в. и въ вв. XVIII и ХІХ-мъ: властвованіе неумолимой судьбы надъ участью людей нигдѣ не сказывается съ такою поразительною силою, какъ въ печальномъ удѣлѣ великихъ міра сего, которыхъ не спасаетъ отъ тяжкихъ превратностей высота ихъ положенія и паденіе и гибель которыхъ тѣмъ замѣтнѣе. Эти скорбныя событія, изображаемыя трагедіею высшаго стиля, не составляютъ измышленія или же принадлежности односторонняго подбора въ искусствѣ. Такія явленія особенно бросаются въ глаза въ самой жизни, какъ страшные ея уроки. Жестокій рокъ какъ нарочно намѣчаетъ иногда жертвы для своего искуса среди избранныхъ баловней счастія, какимъ, напр., былъ въ древнее время Іовъ. И въ жизни наиболѣе обращаютъ на себя вниманіе и производятъ шумъ трагическія бѣды, постигающія такихъ людей, какъ Цезарь, Наполеонъ I въ ряду дѣятелей политическихъ, Данте, Тассо, Пушкинъ въ ряду геніевъ творчества. Трагическая участь, подавляющая даже такихъ людей, производитъ особенно сильное впечатлѣніе.

Но, конечно, люди выдающихся талантовъ, достоинствъ ума и сердца, либо надѣленные избыткомъ счастья, обусловленнаго внѣшнимъ положеніемъ, сравнительно немногочисленны въ человѣческомъ обществѣ, а жизнь толпы, въ томъ числѣ и личностей, находящихся въ наиболѣе низменномъ положеніи, также преизобилуетъ трагическими событіями. Послѣднія внушаютъ и должны внушать глубокое участіе въ неменьшей степени, чѣмъ и трагедіи въ жизни людей, возвышающихся надъ уровнемъ толпы. Трагическія происшествія въ жизни даже самыхъ обыкновенныхъ личностей также выдвигаютъ на видъ загадки жизни и ея страшныя тайны.

Это понялъ ХVІІІ-й вѣкъ. Въ своемъ стремленіи къ реформѣ жизни и литературы, между прочимъ — къ возстановленію правъ человѣка въ той и другой, ХVІІІ-й вѣкъ ввелъ нѣсколько цѣнныхъ литературныхъ новшествъ. Однимъ изъ наиболѣе важныхъ литературныхъ пріобрѣтеній его было начало пробужденія вниманія къ скорбямъ обычнаго, зауряднаго существованія среднихъ и низшихъ классовъ общества, преимущественно такъ наз. средняго сословія. Изображеніемъ его жизни занялись почти одновременно романъ и мѣщанская трагедія. Послѣдняя явилась въ одно время съ знаменитыми романами о Памелѣ, Маріаннѣ, Манонъ Леско, Клариссѣ.

Выводя новыя общественныя силы на сцену исторіи, т. е. прежде всего третье сословіе, возмущаясь неправдой, царившей въ высшихъ классахъ общества, усматривая и въ трагедіи высокаго стиля лишь принадлежность и одно изъ послѣдствій привилегій, утратившихъ смыслъ и право на существованіе, передовые писатели XVIII-го вѣка внесли въ этотъ родъ творчества нововведеніе, ставшее завѣтомъ и для ХІХ-го. Въ отличіе отъ неоклассической трагедіи, изображавшей судьбы героевъ, королей, знаменитыхъ вождей и вообще личностей, стоящихъ на высшей ступени общественной лѣстницы, надѣленныхъ необычайными страстями, либо особо возвышенными стремленіями, трагедія ХVІІІ-го вѣка заинтересовалась также страданіями обычныхъ людей, состоящими въ связи съ тѣми или иными соціальными отношеніями и положеніями.

Перенесеніе трагическаго дѣйствія новой драмы въ средніе классы общества находимъ уже въ «Іоркширской трагедіи» начала XVII вѣка. Наклонность къ сообщенію буржуазнаго характера драмѣ замѣчается также въ «Ромео и Джульеттѣ», «Отелло», и "Тимонѣ Шекспира. Но первыя произведенія того жанра, который назвали мѣщанской драмой и который мы наименовали бы теперь соціальной драмой, явились лишь въ XVIII вѣкѣ; сущность и новизна буржуазной драмы заключались не столько въ перенесеніи дѣйствія въ средніе классы общества, сколько въ выражавшемся въ ней настроеніи, характеризовавшемъ возникавшее самосознаніе третьяго сословія. Мѣщанская драма была внутренно новымъ родомъ творчества потому, что въ ней выступало среднее сословіе съ сознаніемъ себя, какъ особаго общественнаго класса, котораго интересы обусловливаются сферой его дѣйствованія, котораго поступки направляются буржуазной моралью. Въ мѣщанской драмѣ впервые выступаютъ личности зависимаго положенія, рождающіяся на свѣтъ съ обязанностями въ отношеніи къ обществу. Дѣянія и судьбы ихъ находятся въ тѣсной связи со складомъ общественнаго организма, клѣточками котораго онѣ являются. Мѣриломъ достоинства этихъ людей признается буржуазная мораль, вниманіе къ общему благополучію, слѣдованіе добродѣтели, т. е. дѣятельность, вытекающая изъ просвѣщеннаго сознанія и направляющаяся ко благу цѣлаго. При этомъ мѣщанская драма XVIII вѣка, какъ созданіе той самой буржузіи, которой была такъ много обязана знаменитая «философія», или «просвѣщеніе», того вѣка, была проникнута духомъ философской пропаганды и распространяла идеи «просвѣщенія». Чувствованія и дѣйствія героевъ мѣщанской драмы подчинялись началамъ модной «философіи». Согласно съ послѣднею и авторы мѣщанскихъ драмъ ХVІІІ-го вѣка были исполнены оптимистическихъ ожиданій, принимали разумъ за руководительное начало жизни, надѣялись на водвореніе благополучія съ утвержденіемъ господства разума и лелѣяли мечту о личностяхъ, вполнѣ свободныхъ экономически и морально, изъ каковыхъ должно слагаться и общество.

Буржуазная литература получила начало въ Англіи соотвѣтственно наиболѣе демократическому складу англійскаго общества и тому, что тамъ наиранѣе третье сословіе достигло политическаго значенія. Тамъ уже съ начала XVIII-го вѣка еженедѣльныя моральныя изданія положили начало новому направленію морали и литературы. Въ журналѣ Стиля уже рекомендовалось выдвигать семейныя пьесы, изображеніе домашней жизни, среднихъ житейскихъ положеній.

Пьеса Лилло (1693—1739) «Джорджъ Барнуэлль, или Лондонскій купецъ», основная схема которой заимствована изъ старой баллады, — первая по времени истинно мѣщанская драма XVIII вѣка. Авторъ этого произведенія, давшій въ сильной степени толчокъ развитію буржуазной трагедіи, подобно Ричардсону, принадлежалъ къ среднему классу общества — это былъ зажиточный Лондонскій ювелиръ, — и въ его трагедіи среднее сословіе впервые выступало въ литературѣ какъ крупная моральная, экономическая и общественная дѣятельная сила. Представителемъ такого буржуазнаго авторитета, опирающагося на сознаніе силы и вмѣстѣ дѣльности этого сословія, въ трагедіи Лилло является Мr. Thorogoud, богатый хозяинъ торговаго предпріятія. Онъ воплощаетъ въ себѣ и интересы сословія, и его солидную мораль. Уже первыя слова старика выясняютъ отвѣтственность единичной личности передъ общественнымъ положеніемъ, которое она занимаетъ. Эту мораль нарушаетъ герой пьесы, юноша, которому предстоитъ сдѣлать выборъ между двумя женщинами. Онъ пренебрегаетъ предостереженіями доброй Маріи и отдаетъ себя въ распоряженіе необузданной Мильвудъ. Послѣдняя не есть, впрочемъ, обыкновенная развратница: мощный и характерный образъ этой убѣжденной отрицательницы Бога и поборницы матеріализма облеченъ своего рода величавою поэтичностію. Привлекательный ядъ ея вольнодумства испортилъ благочестиваго первоначально и честнаго приказчика, такъ что онъ началъ жить не по средствамъ, посягнулъ на конторскую кассу и убилъ своего дядю, чѣмъ заслужилъ позорную смерть. Такимъ образомъ, въ морали, составлявшей главную цѣль автора, вообще склоннаго къ моральнымъ проповѣдямъ, сливались соціальные и религіозные мотивы, и зрители этой пьесы получали трогательный и потрясающій урокъ. Трагедія Лилло производила сильное впечатлѣніе, подобно романамъ Ричардсона. На нѣмецкихъ сценахъ она держалась до конца XVIII-го столѣтія.

Къ успѣху этого произведенія прибавилось потомъ значительное воздѣйствіе пьесы Эдуарда Мура «Игрокъ».

Въ болѣе раннемъ видѣ буржуазной трагедіи, представленномъ пьесами Лилло и Мура, изображалась борьба злыхъ влеченій въ человѣкѣ, страстей и пороковъ, съ разумомъ и добродѣтелью. Грѣшникъ, первоначально являвшійся благородною натурою, впавъ въ ослѣпленіе, сворачивалъ съ прямого пути, но потомъ, погибая, обрѣталъ послѣдній въ виду вѣчности. Это согласовалось съ господствовавшимъ тогда въ Англіи деистическимъ воззрѣніемъ, по которому существованіе зла только относительно и составляетъ лишь необходимую обстановку добра, которое должно всегда торжествовать.

Изъ Англіи буржуазная литература была перенесена въ другія страны. Произведенія Лилло и Мура обошли нѣсколько странъ Европы, въ томъ числѣ и Россію, и вызвали соотвѣтственное движеніе. Типы и мотивы этихъ пьесъ были восприняты и продолжаемы буржуазною драмою Франціи и Германіи, при чемъ процессы развитія мѣщанской драмы и ея особенности видоизмѣнялись сообразно съ мѣстными условіями.

Во Франціи предварительною ступенью буржуазной драмы явились трогательная комедія и серьезная драма, постепенно взявшія перевѣсъ надъ трагедіею классическаго стиля. Въ Германіи также появились трогательныя пьесы. Геллертъ былъ начинателемъ «des weinerlichen Lustspieles» по выраженію Лессинга.

Во Франціи неоклассическая трагедія подвергалась осужденію. уже въ вѣкъ ея расцвѣта, т. е. въ XVII-мъ столѣтіи. Мurait въ «Lettres sur les Anglois et les Franèois», написанныхъ въ концѣ того вѣка, уже замѣтилъ, что серьезные сюжеты трагедіи тѣмъ болѣе теряютъ въ значеніи и вниманіи, чѣмъ далѣе отстоятъ отъ дѣйствительныхъ отношеній жизни. Въ XVIII вѣкѣ французская классическая трагедія подверглась нападкамъ со стороны цѣлаго ряда критиковъ. Въ томъ числѣ Д’Аламберъ и Руссо осуждали ее за пренебреженіе къ изображенію простой жизни и обыкновенныхъ людей. Руссо въ письмѣ къ Д’Аламберу выражалъ пожеланіе, «чтобы наши выспренніе авторы удостоили немного понизить ихъ непрерывный паѳосъ и согласились иногда возбуждать y насъ чувство нѣжности къ простымъ страдальцамъ. Иначе можно опасаться, что мы, вѣчно сострадая только къ эгоистамъ-героямъ, навсегда и ко всѣмъ утратимъ состраданіе».

Полное соотвѣтствіе этимъ новымъ требованіямъ критики и общества попытался представить въ своихъ буржуазныхъ драмахъ Дидро. Въ обѣихъ его пьесахъ, изъ которыхъ первая явилась въ свѣтъ еще за годъ до выхода «Письма къ Д’Аламберу», отражались, между прочимъ, коллизіи, возникавшія по вопросу о бракосочетаніи молодыхъ людей не одинаковаго общественнаго положенія. Развязка при этомъ получалась счастливая для влюбленныхъ. Кругозоръ Дидро въ этихъ драмахъ не распространялся за предѣлы салона.

Иной характеръ получила мѣщанская драма въ Германіи, гдѣ положеніе средняго класса общества было обставлено менѣе благопріятно, чѣмъ въ Англіи и Франціи.

Въ Германіи не было бюргерства, независимаго въ силу зажиточности и политическихъ правъ. Вотъ почему первыя мѣщанскія трагедіи этой страны были отрѣшены отъ ближайшей связи съ нѣмецкою дѣйствительностью и были лишь продуктами образованности, приносившей идеи «просвѣщенія» (Aufklаrung). Первый нѣмецкій авторъ мѣщанской трагедіи, Лессингъ, заимствуя образъ любовницы Марвудъ y Лилло, а характеры Сары и обольстителя Меллефонта y Ричардсона^[1], но примѣняясь къ тому, что переживала его родина, не руководясь лишь подражаніемъ Лилло, въ отличіе отъ пьесы послѣдняго, представлявшей чисто англійское сочетаніе дѣлового купеческаго практицизма и религіозности, далъ не исключительно купеческую пьесу, а произведеніе болѣе общаго характера. Трагедія «Миссъ Сара Сампсонъ» (1754 г.), не изображая еще бюргерства, выразила преимущественно новыя моральныя движенія и чувствованія, охватившія нѣмецкое общество съ распространеніемъ среди него идей «просвѣщенія» XVIII в.; названная трагедія Лессинга воспроизвела моральную эволюцію, начавшую происходить въ этомъ обществѣ, и прежде всего въ болѣе тѣсномъ, частномъ кругу домашней жизни, а не общественныхъ интересовъ, интересовъ цѣлаго сословія. Дѣйствующія лица въ пьесѣ «Миссъ Сара Сампсонъ» почти не выказываютъ принадлежности въ бюргерской средѣ, но съ другой стороны подчиняются буржуазной морали, заявлявшей притязаніе на господство во имя верховныхъ правъ, какія, по идеѣ XVIII-го вѣка, должны принадлежать разуму и чувству въ жизни. У Лессинга впервые является типическая фигура отца, какъ представителя разума и гуманной морали, человѣчности, кроткаго филантропа, непоколебимаго въ своей вѣрѣ въ человѣчество, и вмѣстѣ представителя воспитательныхъ вліяній. Онъ склоненъ къ всепрощенію. Мать же въ драмахъ XVIII-го столѣтія (въ томъ числѣ и въ «Коварствѣ и Любви» Шиллера) часто оказывалась менѣе просвѣщенною; она — ограниченная представительница суетности. Въ названной трагедіи Лессинга мать совсѣмъ отсутствуетъ. У него не находимъ также вмѣшательства уголовнаго суда, какое встрѣчается въ пьесѣ Лилло. Зло наказывается собственнымъ сознаніемъ въ лицѣ Меллефонта, умерщвляющаго себя, послѣ того какъ его любовница отравила Сару. Въ концѣ несчастный отецъ проповѣдуетъ состраданіе къ человѣку, который, по его словамъ, «былъ болѣе несчастенъ, чѣмъ пороченъ». Эта моральная трогательность снискала большой успѣхъ трагедіи Лессинга.

Но послѣдняя страдаетъ значительными недостатками. Между прочимъ, обстановка «Миссъ Сары Сампсонъ» еще не нѣмецкая, а довольно далекая — англійская, словно нѣмецкое бюргерство еще не казалось подходящимъ для трагическихъ ролей. Такъ же точно и въ позднѣйшей своей нѣмецкой мѣщанской трагедіи — «Эмилія Галотти» — Лессингъ перенесъ дѣйствіе въ Италію, и лишь въ такой чуждой обстановкѣ дерзнулъ выразить протестъ противъ деспотизма нѣмецкихъ князей, переработавъ античное сказаніе о Виргиніи. Въ изолированной итальянской будто бы обстановкѣ тѣмъ сильнѣе давала себя знать и была тѣмъ ощутительнѣе удушливая атмосфера самой мелкой государственности, угнетавшей Германію, и тѣмъ замѣтнѣе было жалкое состояніе послѣдней. Страшное ожесточеніе придавленнаго бюргерства воплощено въ личности Одоардо. Катастрофа вытекаетъ изъ столкновенія перваго сословія съ третьимъ, и въ этой трагедіи уже нѣтъ ничего примиряющаго. Такъ постепенное развитіе мѣщанской трагедіи въ Германіи привело къ революціоннымъ идеямъ, и отъ отвлеченнаго противоположенія добра и зла, какое находимъ въ «Миссъ Сарѣ Сампсонъ», бюргерская трагедія перешла къ политическимъ тенденціямъ уже подъ перомъ перваго писателя, водворившаго этотъ родъ творчества въ Германіи.

«Эмилія Галотти» послужила образцомъ для многочисленнаго потомства въ нѣмецкой мѣщанской драмѣ XVIII-го вѣка.

Нѣмецкіе поэты лѣтъ «бури и натиска» (Sturm- und Drang-Periode) попытались двигать далѣе освободительную работу, начато Лессингомъ, усилить общественное мнѣніе и содѣйствовать укорененію идеала терпимости и свободы. Это были литературные революціонеры, создавшіе рядъ мятежныхъ произведеній. Время «Sturm und Drang» произвело глубокую эволюцію въ литературѣ, замѣтивъ отчасти ту постановку проблемъ нашего существованія, которая составляетъ существенное содержаніе новѣйшихъ литературъ. Оно не прошло безслѣдно и для развитія мѣщанской трагедіи въ которую проникла соціальная критика.

Послѣ сильныхъ потрясеній періода эксцентричныхъ «геніевъ», какими считали и называли себя «Sturmer’ы и Drаnger’ы», бюргерская драма возвратилась на старый путь, къ срединному положенію между моральными трактатами во вкусѣ Дидро и удобнымъ англійскимъ веденіемъ сценъ. Такой средины желали умѣренные умы. И, какъ бы въ угоду имъ, мѣщанская драма обратилась къ бюргерской солидности и къ довольству малымъ.

Но вдругъ молодой швабскій поэтъ Шиллеръ еще разъ соединилъ въ своей поэтической дѣятельности съ необычайною силою всѣ основныя стремленія «періода бури и натиска». Это былъ послѣдній по времени и вмѣстѣ величайшій поэтъ такого направленія. Онъ вполнѣ осуществилъ ту задачу, какая вдохновляла борцовъ «бури и натиска».

Высшею ступенью нѣмецкаго «просвѣщенія» долженствовало быть полное пробужденіе самосознанія и освобожденіе отъ духовнаго ига, которое было порождаемо, между прочимъ, неблагопріятными внутренними условіями жизни.

Величайшая заслуга въ этомъ отношеніи принадлежала именно Шиллеру, который въ годы молодости наряду съ Гёте былъ самымъ выдающимся поэтомъ «Sturm- und Drang-a».

Воспитываясь въ суровой дисциплинѣ школы, учрежденной Виртембергскимъ герцогомъ Карломъ-Евгеніемъ, который могъ назваться образцомъ мелкихъ нѣмецкихъ деспотовъ, — начитавшись въ то же время Плутарха и Руссо, Шиллеръ пришелъ собственнымъ опытомъ къ представляющему столь значительный интересъ вопросу о столкновеніи единичной личности съ обществомъ. Пораженный противорѣчіями дѣйствительнаго міра идеалу, юный поэтъ ставилъ личность въ открытое противленіе закоснѣлому обществу; извѣстный гражданскій порядокъ казался Шиллеру тиранническимъ ограниченіемъ воли единичной личности. Въ тотъ періодъ поэтъ не хотѣлъ считаться съ историческими условіями, приведшими къ установленію такого порядка. Онъ раздѣлялъ грезы Руссо о счастіи въ скромной долѣ среди природы, вдали отъ свѣта, чтилъ природу, былъ исповѣдникомъ естественной религіи, и былъ тѣмъ пламеннѣе въ своемъ протестѣ, что въ самые кипучіе годы молодости извѣдалъ все удушье и утѣсненія мелкой государственности.

Эти утѣсненія и предразсудки обветшавшаго государственнаго и общественнаго строя Шиллеръ воспроизвелъ въ третьей изъ своихъ юношескихъ драмъ, въ мѣщанской трагедіи, получившей названіе "Коварство и Любовь*.

Она была написана послѣ бѣгства поэта изъ отечественнаго города, но зародилась въ идеѣ еще въ Штуттгартѣ: она была задумана во время 14-тидневнаго ареста, которому Шиллеръ подвергся послѣ второй поѣздки въ Маннгеймъ для присутствованія при представленіи «Разбойниковъ». Она давно была выношена въ душѣ поэта и вылилась изъ наболѣвшаго его сердца въ такой же мѣрѣ, какъ и его первая драма. Вѣдь Шиллеръ былъ бюргеръ и пережилъ въ своей душѣ всю ненависть и все омерзеніе къ высокопоставленнымъ утѣснителямъ, отъ которыхъ пострадалъ и самъ. Во время изданія разсматриваемой трагедіи въ душѣ Шиллера ожили всѣ печальныя воспоминанія прошлаго и настоящаго и всѣ впечатлѣнія, вынесенныя изъ знакомства съ трагедіями Шекспира, произведеніями Stürmer- и Dränger’овъ, романами Ричардсона, Руссо и др., и все это слилось въ одно стройное цѣлое.

Куно-Фишеръ справедливо назвалъ «Коварство и Любовь» величайшею мѣщанскою трагедіею ХVIII-го вѣка. Дѣйствительно, эта пьеса — какъ бы завершительница мѣщанской драмы того вѣка, объединившая въ себѣ мотивы цѣлаго ряда своихъ предшественницъ. Такъ, гордая англичанка лэди Мильфордъ, фаворитка князя, могучестью своей индивидуальности нѣсколько напоминаетъ Мильвудъ трагедіи Лилло, а герой Шиллеровой пьесы, какъ и Меллефонтъ въ «Миссъ Сарѣ Сампсонъ», оказывается предметомъ любви двухъ женщинъ. Борьба съ сословными предразсудками касательно брака сближаетъ трагедію Шиллера съ драмами Дидро и Stürmer- и Dränger’овъ. Развязка этой трагедіи состоитъ въ смерти обоихъ главныхъ дѣйствующихъ лицъ, какъ и въ первой мѣщанской трагедіи Лессинга, при чемъ соперницы умершихъ героинь скрываются. Но въ общемъ основной фонъ «Коварства и Любви» подходилъ также къ основѣ «Эмиліи Галотти», несмотря на итальянскую обстановку послѣдней, и понятно, что Шиллеръ не могъ остаться безъ значительнаго вліянія этой позднѣйшей мѣщанской трагедіи Лессинга. Авторъ «Коварства и Любви» усвоилъ нѣкоторые особо эффектные обороты стиля и діалога трагедій Лессинга, отличающихся замѣчательною силою, а также и нѣкоторыя подробности содержанія. Лессингъ былъ долго учителемъ Шиллера въ области либеральной мысли и эстетической теоріи и въ частности въ драматическомъ творчествѣ. По свидѣтельству Гете, «Эмилія Галотти» была противна Шиллеру, но, тѣмъ не менѣе, послѣдній принялъ ее въ свой репертуаръ, какъ и «Минну фонъ-Барнгельмъ». Наконецъ, трагедія «Коварство и Любовь» во многомъ близка и къ мѣщанскимъ драмамъ времени «бури и натиска». Будучи такимъ образомъ тѣсно связана со всѣмъ предшествовавшимъ развитіемъ мѣщанской драмы XVIII-го вѣка, въ ряду пьесъ этого рода трагедія «Коварство и Любовь» — можетъ быть названа произведеніемъ самымъ типичнымъ и вмѣстѣ самымъ широкимъ по представленной имъ картинѣ общественной жизни и по кругу затрогиваемыхъ въ немъ вопросовъ. Въ трагедіи Шиллера задѣты преимущественно отношенія политическія и соціальныя. Къ послѣднимъ принадлежитъ противоположеніе не знающей долга и развращенной аристократіи воспитывающемуся въ чувствѣ долга мѣщанству, стоящему неизмѣримо выше испорченной знати, а также центральный вопросъ пьесы, возникающій на этомъ широкомъ фонѣ, вопросъ о предразсудкахъ касты, становящихся преградой счастію личностей, которыхъ благородное чувство выше безсмысленныхъ условностей. Возмущеніе героя пьесы Фердинанда противъ предразсудковъ и низости высшаго общества, къ которому онъ принадлежитъ по своему происхожденію, препятствовавшихъ брачному союзу его съ избранницей его сердца, ложное чувство чести въ противоположность чести истинной, внушаютъ намъ интересъ и теперь. Еще большую привлекательность трагедіи Шиллера сообщаетъ постановка, какую онъ сообщилъ указанной соціальной проблемѣ, представляющая общечеловѣческій интересъ, какъ и въ трагедіи Шекспира о Ромео и Джульеттѣ: поэтъ въ рамкахъ своей драмы весьма удачно развилъ мысль о томъ, что истинная любовь поднимается надъ всѣми условностями и сильнѣе смерти, а ранѣе этой смерти несчастные любовники жили мечтой XVIII-го вѣка о романической идилліи любви, какъ это видно изъ словъ Фердинанда (ІІІ, 4); «ты, Луиза, и я, и наша любовь, не заключается ли въ этомъ кругѣ цѣлое небо? Или тебѣ нужно еще что-нибудь? Если мы ничего болѣе не требуемъ отъ свѣта, то къ чему намъ вымаливать его одобреніе?.. Не одинаково-ли будутъ блестѣть эти глаза, отражаются ли они въ Рейнѣ, или въ Эльбѣ, или въ Балтійскомъ море? Мое отечество тамъ, гдѣ моя Луиза! Станемъ-ли мы сожалѣть о блескѣ большихъ городовъ? Гдѣ бы ни были мы, Луиза, вездѣ солнце восходитъ, вездѣ заходитъ — зрѣлища, предъ которыми меркнетъ роскошнѣйшій цвѣтъ искусства! Если намъ нельзя будетъ служить Богу въ храмѣ, то вотъ наступаетъ ночь съ ея вдохновляющимъ трепетомъ, восходящій на небесахъ мѣсяцъ будетъ проповѣдывать намъ о покаяніи, и благоговѣйная церковь небесныхъ звѣздъ станетъ съ нами молиться!» Въ этихъ словахъ выразился какъ нельзя ярче жизненный идеалъ, который такъ часто лелѣяли въ XVIII в. люди, надѣявшіеся обрѣсти свободу лишь въ тихой жизни вдали отъ золъ большого свѣта^[2]; выразилась и религіозная вѣра второй половины того вѣка, воспрянувшая послѣ «Исповѣди Савойскаго викарія» Руссо. Можно бы указать въ трагедіи Шиллера и много другихъ интересныхъ отголосковъ свѣтлыхъ упованій и стремленій того времени. Но, повторяю, всѣхъ ихъ превозмогаетъ ропотъ гнѣва: въ этомъ по преимуществу политическомъ и соціальномъ произведеніи какъ бы сосредоточился гнѣвъ всего вѣка великой революціи. Вмѣстѣ съ тѣмъ разсматриваемая трагедія Шиллера весьма цѣнна яркимъ выраженіемъ благороднаго облика, высокаго воодушевленія, восторженности и идей ея автора въ юношескій періодъ его литературной дѣятельности, и, наконецъ, своею художественностью.

Послѣдняя отличается удивительнымъ сочетаніемъ реальности жизни и идеальныхъ стремленій поэта — носителя благороднѣйшихъ грезъ своего времени.

Трагедія «Коварство и Любовь» полна воспоминаній и картинъ дѣйствительности. такъ, напр., владѣтельный князь этой пьесы — въ значительной степени снимокъ съ герцога Карла-Евгенія Виртембергскаго, предававшагося лишь удовольствіямъ, разставшагося со своей неповинной женой, проводившаго время съ любовницами, итальянскими танцовщицами, французскими пѣвицами, среди празднествъ, баловъ, охоты. Деньги, необходимыя для всего этого и для поддержанія совсѣмъ ненужнаго блеска придворной жизни, а также для выполненія затѣй по сооруженіямъ, были добываемы, можно сказать — выжимаемы, несправедливыми налогами и всевозможными другими неправдами. Цѣлый полкъ юношей былъ проданъ въ качествѣ солдатъ голландцамъ. Сотрудниками герцога въ такого рода подвигахъ являлись столь же достойные министры. Интриги и преступленія придворнаго круга въ трагедіи Шиллера — воспроизведеніе тѣхъ печальнѣйшихъ явленій, которыя поэту приходилось видѣть въ ближайшей дѣйствительности, либо о которыхъ доводилось слышать. Лэди Мильфордъ — также поэтическое претвореніе Fräulein Франциски von Bernardin, которая, въ качествѣ подруги герцога, подъ именемъ графини фонъ-Гогенгеймъ, оказывала благодѣтельное вліяніе на него и могла казаться юному поэту ангеломъ въ человѣческомъ образѣ, въ силу чего получилась обрисовка Мильфордъ, предварявшая уже идеализацію падшей женщины въ XIX столѣтіи y Дюма-сына. Равнымъ образомъ указываютъ въ дѣйствительныхъ лицахъ, съ которыми встрѣчался поэтъ, первообразы стараго городского музыканта Миллера, его жены и его дочери Луизы, именно — въ семьѣ трактирщика, y котораго поэтъ прожилъ нѣкоторое время послѣ своего бѣгства.

Но всѣ эти внимательныя наблюденія давали поэту лишь отдѣльныя подробности и черты для той цѣльной и весьма художественной картины общества и общественныхъ отношеній въ мелкихъ нѣмецкихъ го-ударствахъ, какую представилъ Шиллеръ въ своей трагедіи «Коварство и Любовь».

Связующимъ цементомъ послужило возвышенное и глубокое чувство поэта, который былъ возмущенъ до глубины души тѣмъ горемъ (Elend), o которомъ собиралась говорить герцогу Луиза Миллеръ (III, 6), и тѣми нелѣпостями общественнаго строя, въ силу которыхъ «дворянскій дипломъ» «казался старше проэкта безконечной вселенной» («Adelsbrief älter als der Riss zumunendlichen Weltall»), или «гербъ важнѣе письменъ неба» (Wappen gultiger als die Handschrift des Himmels"; I, 4), и священнѣйшія права сердца были попираемы во имя «условностей»^[3], высокомѣрія касты и узкихъ разсчетовъ своекорыстія.

Порожденная ими коварная интрига обусловливаетъ ходъ дѣйствія этой пьесы, но вмѣстѣ съ тѣмъ ее, какъ и другія свои первыя драмы, приближаясь къ Шекспиру, Шиллеръ построилъ также на основѣ характеровъ, отъ чего отступалъ потомъ и за что подвергался иногда порицаніямъ. Благородные характеры музыканта, его дочери и жениха послѣдней, Фердинанда, борются во имя священнѣйшихъ чувствъ, одушевляющихъ ихъ, съ ковами низкихъ людей знатнаго круга и ихъ пособниковъ и въ общемъ остаются вѣрны себѣ, хотя нѣкоторыя ситуаціи не безъ основанія кажутся критикамъ невѣроятными. Въ общемъ «Коварство и Любовь» — трагедія въ полномъ смыслѣ этого слова.

Справедливо примѣняютъ къ этой пьесѣ стихъ "Ивиковыхъ журавлей:

Die Scene wird zum Tribunal.

Трогательная драма XVIII-го вѣка становится въ этой пьесѣ политическою и вполнѣ соціальною.

Въ разсматриваемомъ произведеніи изображены двѣ группы личностей, міръ бюргерства и народа, и верхніе слои общества.

Истинною героинею трагедіи, привлекающею къ себѣ всѣ симпатіи зрителя, является вѣрная долгу и готовая на самопожертвованіе Луиза, по имени которой Шиллеръ хотѣлъ-было назвать пьесу («Luise Мillerin»). Сколь трогательно дорожитъ она отцовскою честью! Любовь не ослѣпляетъ ея разсудка до забвенія долга, и въ отвѣтъ на предложенія Фердинанда бѣжать изъ родительскаго дома она говоритъ: «Нѣтъ! если я преступленіемъ только могу быть твоей, то въ сердцѣ моемъ еще довольно силы, чтобъ отказаться отъ тебя навсегда».

Луиза весьма нѣжный женскій образъ, первый изъ удавшихся Шиллеру. Это прелестное дитя природы — прекрасный типъ сантиментальной молодой нѣмочки, кроткой, любящей, правдивой, тонко-понимающей и чувствующей, простодушно-религіозной. Она мечтаетъ о счастіи въ томъ мірѣ за невозможностью его въ настоящемъ и остается вѣрна даже губящей ее вынужденной клятвѣ. Умираетъ она со словами прощенія. Однако, будучи 16-ти лѣтней дѣвочкой, она уже разсуждаетъ весьма зрѣло и умно. Правда, подобно нѣкоторымъ другимъ героинямъ Sturm- und Drang-a, она начитана, изъ «Belletristix» почерпнула чувствительность, и повидимому, знакома даже съ разсужденіемъ Лессинга о томъ, какъ древніе изображали смерть. Но все-же она говоритъ слишкомъ поэтично и краснорѣчиво, иногда напыщенно. и въ ея рѣчахъ слышатся разсужденія самого поэта. Въ сценѣ съ лэди Мильфордъ Луиза — не простодушная молоденькая дѣвушка, а чрезвычайно умная и развитая, энергичная и весьма независимая личность, искусная, моралистка, ловкій діалектикъ, умѣющій краснорѣчиво защищать свое дѣло. Она — не наивный ребенокъ, а женщина, хорошо знающая язвы и соблазны большого свѣта. Потому-то она взяла верхъ въ разговорѣ со своей соперницей, и «великодушная англичанка», отрекшись отъ Фердинанда, порѣшила возвратиться къ добродѣтели, раздавъ всѣ свои богатства прислугѣ и зарабатывая себѣ пропитаніе поденнымъ трудомъ. Такимъ образомъ Шиллеръ въ нѣкоторыхъ сценахъ видимо вложилъ въ уста Луизы значительную часть собственныхъ мыслей, и характеръ ея невыдержанъ. Но въ общемъ нельзя не сказать, что она — достойная дочь своего нѣжно любимаго отца, идоломъ котораго является въ свою очередь.

Послѣдній, однако, въ отличіе отъ Луизы, личность прозаическая, не умѣющая фантазировать, подобно дочери, о "единеніи прекрасныхъ душъ^[4]. Этотъ городской музыкантъ (Kunstpfei’fer), отлично знающій свое ремесло и гордящійся тѣмъ, не желающій разсуждать о дѣлахъ, къ нему не относящихся, и о лицахъ высокопоставленныхъ, обладаетъ развитымъ здравымъ смысломъ,. помогающимъ ему понимать людей, не пресмыкается предъ лицами высшаго круга и умѣетъ, благодаря чистотѣ своей совѣсти, постоять за себя въ случаѣ несправедливыхъ оскорбленій. Миллеръ — человѣкъ простыхъ и суровыхъ нравовъ, образцовый отецъ, умѣющій быть господиномъ въ своемъ домѣ и блюдущій честь послѣдняго. При всемъ томъ даже въ моментъ большой удрученности онъ поддался обольстительной приманкѣ золота, которое бросилъ ему человѣкъ, погубившій счастье его дочери и вмѣстѣ его самого^[5]. Критики единогласно и справедливо осуждаютъ Шиллера за эту непослѣдовательность.

Какъ Луиза во многомъ — истинная представительница женщинъ бюргерскаго круга съ ихъ подчиненною, страдательною ролью, и ихъ консервативными принципами, въ силу которыхъ она сразу не вѣритъ въ возможность брака съ Фердинандомъ и готова ожидать этого лишь въ вѣчности, когда «съ насъ спадаетъ вся ненавистная сословная шелуха», такъ старикъ Миллеръ — истый честный бюргеръ.

Мать Луизы глуповата, кокетлива и болтлива. Она съ претензіями и желала бы сдѣлать изъ своей дочери знатную даму («Zur gnädigen Мadam»). Потому она смотритъ сквозь пальцы на нѣжныя отношенія дочери съ знатнымъ маіоромъ Фердинандомъ, противъ чего ратуетъ старикъ Миллеръ. Она не внушаетъ уваженія ни мужу, ни дочери, которую любитъ. Этотъ типъ воспроизведенъ отчасти по литературнымъ образцамъ, начиная съ романа Гольдсмита.

Но въ общемъ перечисленныя личности, за немногими исключеніями, полны реальности, какъ срисованныя отчасти съ членовъ родной семьи поэта, а отчасти съ семьи трактирщика въ Oggersheim'ѣ, гдѣ Шиллеръ прожилъ нѣкоторое время, занимаясь своей пьесой.

Къ этой же группѣ долженъ быть причисленъ старый придворный камердинеръ, устами котораго въ разговорѣ его съ лэди Мильфордъ какъ бы говоритъ весь утѣсненный народъ.

Все это люди бѣдные и простые, но честные и трудовые. Сколь, по идеѣ автора, они выше богатыхъ и знатныхъ, которыхъ Шиллеръ представляетъ въ весьма мрачномъ освѣщеніи! Первые составляютъ міръ людей, болѣе или менѣе соотвѣтствовавшихъ идеалу второй половины XVIII вѣка, въ особенности Руссо, людей, руководящихся преимущественно внушеніями неиспорченнаго сердца и живущихъ искренними и правдивыми чувствованіями. Народъ добръ и терпѣливъ, но личностямъ, его составляющимъ, приходится лишь мечтать о лучшемъ мірѣ тамъ, а здѣсь — бояться заправляющихъ всѣмъ аристократовъ, придворной клики и ихъ прислужниковъ, отъ которыхъ зависитъ жизнь или гибель остальной массы. Искреннія чувства должны терпѣть отъ коварства людей, крѣпко держащихся сословныхъ предразсудковъ, далекихъ отъ правды и вниканія въ вѣчные законы міра, въ силу которыхъ всѣ люди вышли равными изъ рукъ Творца. Правящій классъ приноситъ только зло угнетаемому имъ народу.

Такъ пострадала и семья Миллера, когда въ нее втерся, хоть и съ благими сначала намѣреніями, бравшій уроки игры на флейтѣ y отца Луизы маіоръ Фердинандъ, сынъ президента Вальтера, полюбившій красавицу Луизу и снискавшій отвѣтное чувство съ ея стороны.

Въ отличіе отъ своего отца, Фердинандъ — человѣкъ честной души. Онъ представитель истиннаго чувства чести, ради которой могъ бы пожертвовать даже жизнью, и понимаетъ суетность дворянскихъ притязаній. Подобно своему автору, Фердинандъ вынесъ изъ высшей школы либеральные и гуманные принципы; подобно Шиллеру, онъ возмущается неправдой, мечтаетъ о величіи души и личномъ благородствѣ. Съ Луизой Миллеръ ему обще сосредоточеніе всѣхъ желаній въ сердцѣ. Но онъ далеко не всегда внемлетъ доброму голосу природы. Онъ неизмѣримо ниже Луизы. Онъ уступаетъ ей въ энергіи и прямотѣ. Онъ много говорящій герой фразы, мало дѣятельный и часто не обладающій должною рѣшительностью. Онъ не рѣшился сознаться передъ своимъ отцомъ въ любви къ бюргерской дѣвушкѣ, пошелъ по его приказу къ лэди Мильфордъ, спасовалъ предъ нею, какъ и передъ отцомъ, не разъ какъ будто полонъ рѣшимости, а на дѣлѣ остается при жестикуляціи и фразахъ, обнажаетъ шпагу на защиту своей возлюбленной и затѣмъ безсильно ее опускаетъ. Какъ уступаетъ онъ, далѣе, Луизѣ въ благородствѣ и самопожертвованіи! Онъ слишкомъ стремителенъ и въ этихъ случаяхъ преступаетъ предѣлы здраваго смысла. Ему ни по чемъ затѣя обнародованія преступленія его отца, въ которомъ старикъ сознался передъ сыномъ въ порывѣ откровенности. Фердинандъ готовъ ограбить своего отца для задуманнаго бѣгства съ возлюбленной. Онъ не принимаетъ въ разсчетъ ничего иного, кромѣ своей любви, и все подчиняетъ своей страсти. Онъ не умѣетъ себя сдерживать, легко приходитъ въ ярость, въ припадкѣ которой разбиваетъ скрипку Миллера, грубъ въ обращеніи съ несправедливо заподозрѣнной Луизой. Вообще онъ глухъ и слѣпъ въ своей ярости и ревности, не выказываетъ яснаго пониманія и предусмотрительности. Это — личность, ослѣпленная страстью, подобно нѣкоторымъ Шекспировскимъ героямъ. Неудивительно, что маіоръ въ значительной степени виновенъ въ томъ, что, по словамъ старика Миллера, благословеніе Божіе оставило жилище послѣдняго съ того дня, какъ вступилъ въ него Фердинандъ. Въ концѣ Фердинандъ совершаетъ страшное преступленіе отравленія своей невѣсты изъ ревности, въ основательности которой не былъ такъ увѣренъ, какъ Отелло. Онъ оскорбляетъ Луизу ругательствами даже въ предсмертные моменты ея и свои, готовъ умертвить своего отца, какъ виновника коварства, погубившаго возлюбленную Фердинанда и его самого, бросаетъ въ лицо отцу проклятія и лишь въ послѣднюю минуту, не будучи въ состояніи уже говорить, протягиваетъ ему руку. Какъ Отелло, Фердинандъ умираетъ y трупа погубленной имъ Луизы.

Такъ «пылкій» эгоистъ Фердинандъ, при всѣхъ его «фантастическихъ мечтахъ о душевномъ величіи и личномъ благородствѣ» (III, 1), не отрѣшился отъ порчи, внесенной въ его душу воспитаніемъ и средой, и не умѣлъ себя обуздывать, въ результатѣ чего явилось отравленіе имъ самимъ почти ни въ чемъ неповинной Луизы, которую, быть можетъ не совсѣмъ удачно, поэтъ сдѣлалъ безвольнымъ орудіемъ интриги.

Фердинандъ — какъ бы посредствующее лицо въ пьесѣ между группою бюргерскаго круга и знатью. По своимъ симпатіямъ онъ — человѣкъ народа, а по происхожденію, крайнему эгоизму и своенравію — членъ знатнаго круга.

Какъ сказано было выше, міру болѣе или менѣе идеальныхъ натуръ, найденныхъ въ бюргерской средѣ, Шиллеръ противополагаетъ кругъ знатныхъ и благоденствующихъ лицъ, не знающихъ ни совѣсти, ни благородной мысли, ни истиннаго величія.

Миллеръ, грубоватый, но честный бюргеръ, мастерски очерченъ поэтомъ. Этотъ послѣдній характеръ наилучше удался Шиллеру. Менѣе удачна обрисовка лицъ высшаго круга.

Не показывается передъ зрителями, но, оставаясь за сценой, тѣмъ не менѣе является одною изъ главныхъ пружинъ князь страны, распущенный и относящійся съ полнымъ пренебреженіемъ ко благу своего народа. Онъ развратитель послѣдняго и тиранъ, продающій молодыхъ людей своей земли въ качествѣ солдатъ англичанамъ для отправки въ Америку, покупающій на вырученныя такъ деньги подарокъ своей любовницѣ и велящій разстрѣливать тѣхъ смѣльчаковъ, которые дерзнули сказать нѣсколько язвительныхъ словъ полковнику, скорбя о своей горькой участи. Высшая мудрость при дворцѣ этого князя состоитъ въ томъ, чтобы примѣняться къ направленію флюгера.

Президентъ фонъ Вальтеръ — достойный министръ деспотическаго князя, приводящій всѣхъ въ трепетъ. Это прежде всего честолюбивый и ловкій придворный, устранившій своего предшественника посредствомъ преступленія и не останавливающійся ни передъ чѣмъ для того, чтобы удержаться y кормила власти и проложить своему сыну дорогу къ такому же блестящему положенію. Эта своеобразная любовь къ сыну — единственная сколько-нибудь свѣтлая черта въ характерѣ президента. Остальные люди для него — лишь орудія для достиженія личныхъ цѣлей. Онъ не привыкъ встрѣчать сопротивленіе своему приказу: «должно быть такъ». Ему ничего не стоитъ заточить неугодное ему лицо въ подземелье, куда ни доходятъ ни звукъ, ни свѣтъ, расположенное такъ же низко, какъ высоко поднимается башня. Какъ относился Вальтеръ къ народу, видно изъ его насмѣшливаго отзыва о связи его сына съ дочерью Миллера (I, 5). Это человѣкъ, способный къ самымъ недостойнымъ низостямъ и преступленіямъ. Если-бы не поздніе годы, онъ былъ бы не прочь жениться на фавориткѣ своего государя. Онъ не придаетъ значенія клятвамъ и навсегда покончилъ счеты со своею совѣстью и съ небомъ и даже не стыдится сознаваться въ своихъ преступленіяхъ предъ молодымъ сыномъ, въ чемъ не безъ основанія нѣкоторые усматриваютъ нарушеніе правдивости въ изображеніи этой личности. Можно, впрочемъ, возразить, что президентъ испорченъ до мозга костей и цинично хвастаетъ этимъ. Лишь въ послѣднемъ дѣйствіи въ немъ заговорило истинно отцовское чувство, отрѣшенное отъ заглушавшаго его раньше суетнаго честолюбія, и въ этотъ моментъ онъ внушаетъ намъ нѣкоторое состраданіе. Потерявъ сына, онъ отдаетъ себя въ руки правосудія, обличенный своимъ сообщникомъ Вурмомъ. Появленіе судебныхъ прислужниковъ имѣетъ такое-же значеніе, какъ въ заключительной сценѣ Мольеровскаго «Тартюфа» и въ драмѣ Лилло, — принести хотя нѣкоторое удовлетвореніе возмущенному чувству зрителей. Президентъ фонъ Вальтеръ — отчасти снимокъ съ дѣйствительной личности генерала Мontmartin’а, занимавшаго такое же положеніе и отличавшагося такимъ же моральнымъ складомъ.

Ближайшимъ пособникомъ Вальтера является занимающій мѣсто его секретаря Вурмъ, самая фамилія котораго (червъ), уже указываетъ на его низкій и пресмыкающійся характеръ. Прошлое его запятнано преступленіями, и этимъ пользуется президентъ, чтобы держать Вурма въ своей власти, какъ весьма пригодное орудіе для выполненія различныхъ темныхъ предпріятій. И, дѣйствительно, Вурмъ довольно предусмотрителенъ, изворотливъ и хитеръ на выдумки. Онъ истинный изобрѣтатель «Каbale» — козней, погубившихъ Луизу и Фердинанда и въ концѣ самихъ виновниковъ интриги, Вурма и президента. Вурмъ ошибся, слѣдовательно, такъ же, какъ и Яго, но y него есть преимущество передъ послѣднимъ. Душа Вурма оказалась способною къ искренней любви къ Луизѣ, что составляетъ единственную свѣтлую черту въ его характерѣ. Утративъ навсегда любимую дѣвушку, Вурмъ впадаетъ въ изступленіе, въ которомъ не щадитъ ни себя, ни своего покровителя, и выдаетъ страшную тайну, связывавшую обоихъ. — Въ дѣйствительной обстановкѣ Штуттгартской жизни Вурму соотвѣтствовалъ Wiffiedor, но только послѣдній занималъ болѣе высокое общественное положеніе; литературный же прототипъ Вурма — Маринелли Лессинга.

Второй сообщникъ фонъ Вальтера — совсѣмъ мелкій человѣчишко, глупый гофмаршалъ фонъ Кальбъ, фамилія котораго (теленокъ) такъ же характерна, какъ и фамилія Вурма. Это настоящій придворный пошлякъ, завитой и надушенный, ходячая газета, разносящая новости о церемоніалахъ, празднествахъ и туалетахъ. Но видъ y него — серьезно «занятаго человѣка», и, струсивъ передъ дуэлью, онъ для избѣжанія ея заявляетъ, что ему осталось еще многое сдѣлать въ этомъ мірѣ. Это — истинно комическая личность въ смыслѣ полнаго ничтожества, — «смѣшная обезьяна для всѣхъ тѣхъ, y кого онъ бываетъ».

Единственная личность придворнаго круга, сколько-нибудь внушающая симпатіи зрителю, — метресса князя лэди Мильфордъ. Первоначально Шиллеръ думалъ изобразить ее въ болѣе темномъ освѣщеніи, но потомъ отступилъ отъ этого намѣренія. Какъ видно изъ разсказа лэди, она очутилась невольно въ томъ положеніи, въ какомъ застаемъ ее. Она повѣрила увѣреніямъ князя въ любви въ тотъ моментъ, когда, ставъ безпомощной сиротой, хотѣла броситься въ Эльбу. Отдавъ свою честь князю, лэди Мильфордъ надѣялась спасти его страну, ставъ ея ангеломъ-хранителемъ. Но ея благородство, безкорыстіе, возвышенныя чувствованія, величіе души находятся въ странномъ противорѣчіи съ ея положеніемъ. Несмотря на отравленный воздухъ обстановки, въ которую попала, она сохранила чистоту сердца и любитъ лучшаго изъ людей того круга, маіора фонъ Вальтера. Она желала-бы быть возвращенной небу этой любовью. Ей душно въ придворной обстановкѣ, отъ которой она желала бы быть подальше. Если она не бѣжала раньше, то потому, что ея самолюбіе мѣшало ей видѣть на своемъ мѣстѣ другую (sic). Она не очерствѣла сердцемъ. Она возмущается до глубины души, слыша разсказъ о продажѣ княземъ людей въ Америку и о полномъ невниманіи къ бѣдствіямъ горожанъ сгорѣвшаго города, какъ будто раньше не могла узнать ни о чемъ подобномъ. Въ разговорѣ съ Фердинандомъ Мильфордъ оказывается настоящей сиреной, а въ сценѣ съ Луизой — хитрой актрисой. Да и съ княземъ она разстается слишкомъ жестоко. Все это нарушаетъ цѣльность ея характера. Рядомъ съ чертами графини фонъ Гогенгеймъ Мильфордъ заключаетъ въ своемъ образѣ и слѣды литературнаго заимствованія. Не безъ основанія Kontz называетъ ее въ высшей степени театральной личностью.

Несомнѣнно есть слѣдовательно преувеличеніе въ изображеніи президента и лэди Мильфордъ. Но въ общемъ нельзя не признать, что геніальный 22-хъ лѣтній поэтъ съ удивительнымъ мастерствомъ выдѣлилъ изъ своей ближайшей обстановки рядъ фигуръ, полныхъ жизни, выносилъ ихъ въ самой глубинѣ своей души, вложилъ въ поэтическое возсозданіе ихъ всю теплоту своего юношескаго сердца, все мужество и всю непреклонность своего генія. То были великія преимущества трагедіи Шиллера передъ «Эмиліей Галотти» Лессинга, при всѣхъ недостаткахъ первой, обусловленныхъ юношескою незрѣлостью мысли и выраженія, которое страдаетъ иногда несообразностями, что можно сказать, напр., о разговорной рѣчи Луизы, объясняющейся въ любви живописнымъ Шекспировскимъ стилемъ.

На основаніи указанныхъ недостатковъ, нѣмецкая критика, современная выходу въ свѣтъ «Коварства и Любви», отнеслась не совсѣмъ благосклонно къ этой пьесѣ. Такъ, напр., критикъ въ «Strassburgische Gelehrten und Kunstnachrichten» 1784 г. находилъ, что въ этой пьесѣ «языкъ, чувствованія и характеры не естественны, искажены и странны».

Люди старшаго поколѣнія и поборники классической правильности и мѣры, какъ Schroeder, безусловно порицали трагедію Шиллера за ея неправильность. Они были недовольны тѣмъ, что Шиллеръ возвращался на забытый уже путь необузданнаго творчества (Sturm und Drangstücke). Критикъ Берлинской «Vossishe Zeitung», Мoritz, назвалъ пьесу ІІІиллера произведеніемъ, приносящимъ позоръ своему времени; все, на что нападаетъ ея авторъ, превращается подъ его перомъ въ пѣну и пузыри. Болѣе благосклонно отозвался Reinvald въ «Gottassche gelehrte Zeitung» 29 мая 1784 г. Онъ назвалъ автора «художникомъ страшныхъ сценъ и изобрѣтателемъ Шекспировскихъ мыслей», призналъ, что въ трагедіи Шиллера есть по истинѣ прекрасныя мѣста и превосходно очерченные характеры, защищалъ его отъ обвиненія въ преувеличеніи, одобрялъ введеніе комическаго элемента въ трагедію и привѣтствовалъ новыя драмы, которыя, по мнѣнію критика, должны вытѣснить прежнія напыщенныя и возвышенныя трагедіи.

И въ послѣдующее время пьесу Шиллера осуждали нѣкоторые изслѣдователи и критики, въ томъ числѣ очень почтенные, какъ Гервинусъ, за невѣрное изображеніе дѣйствительности, пародированіе послѣдней и за каррикатурность.

Новѣйшая критика вообще ставитъ довольно высоко это произведеніе и нерѣдко отдаетъ предпочтеніе «Коварству и Любви» передъ «Разбойниками», противъ чего возражаютъ иные. Otto Ludvig признавалъ въ «Коварствѣ и Любви» мастерской драматическій набросокъ, который удался юному поэту; по закругленности фабулы безспорно это лучшее созданіе Шиллера, по мнѣнію Людвига.

Во всякомъ случаѣ, разсмотрѣнная трагедія — одна изъ наиболѣе любимыхъ и производящихъ впечатлѣніе пьесъ Шиллера. Въ этомъ отношеніи сужденія зрителей мало измѣнялись, начиная съ перваго представленія, имѣвшаго мѣсто почти 120 лѣтъ назадъ (15 апрѣля 1784 г.). При сценической постановкѣ «Коварства и Любви» и теперь еще можно видѣть, какъ сильно дѣйствіе истинно драматическаго произведенія, мастерски построеннаго, на воспріимчивую публику.

Въ силу этого въ «Коварствѣ и Любви» мѣщанская трагедія XVIII-го вѣка получила общее значеніе, стала истинно народною драмой, потому что и за предѣлами бюргерскихъ круговъ не можетъ не оказывать воздѣйствія художественное возвеличеніе правдивости, религіознаго чувства, слѣдованія долгу, благородства и честности, которыми проникнуты Миллеръ и его дочь.

Этой своей пьесой, какъ и «Разбойниками» Шиллеръ много содѣйствовалъ освѣженію удушливой атмосферы, въ которой пребывало общество конца прошлаго вѣка. Онъ будилъ тысячи людей, которыхъ души, по выраженію лэди Мильфордъ (II, 1), «so gleich als ihre Sackuhren gehen» («Зaведены на одинъ ладъ, какъ часы»).

Между прочимъ, буржуазная трагедія XVIII-го вѣка, и разсмотрѣнное произведеніе Шиллера въ частности, содѣйствовала начинавшемуся въ томъ столѣтіи сближенію общественныхъ классовъ и сглаженію сословныхъ преградъ между ними. По справедливому замѣчанію Куно-Фишера, паденіе сословныхъ различій на сценѣ предшествовало соотвѣтственной реформѣ въ жизни. То было начало великаго переворота въ общественныхъ отношеніяхъ, не законченнаго и теперь.

Сопоставленіе людей высокаго общественнаго положенія, но низкихъ, либо ничтожныхъ по своему характеру, съ людьми бѣдными, но чистыми сердцемъ, изображеніе насилій со стороны первыхъ и кроткой, но полной достоинства, сдержанности со стороны вторыхъ, смѣна комическаго и серьезнаго, смѣха, веселья и слезъ, роскошной дворцовой обстановки и непригляднаго жилья бюргерской семьи, — все это дѣйствовало весьма эффектно и при этомъ было согласно съ дѣйствительностью.

Но вмѣстѣ съ тѣмъ y Шиллера это противоположеніе получило политическое и соціальное значеніе и обострилось вслѣдствіе наклонности поэта къ драматическимъ контрастамъ и эффектамъ и того печальнаго настроенія, въ какомъ онъ находился во время созданія своихъ пьесъ, а главное — въ силу тенденціозности идеи, положенной въ основу этой мѣщанской трагедіи.

Отношенія двухъ противуполагаемыхъ поэтомъ общественныхъ слоевъ, именно правящаго класса и народа, введены въ рамки общей идеи, которую такъ реторично и увлекательно развилъ въ своей системѣ Ж. Ж. Руссо, и которая принадлежала къ числу самыхъ излюбленныхъ во второй половинѣ XVIII-го вѣка. По этой идеѣ люди высшихъ классовъ общества удалились отъ природы, прониклись предразсудками, условностями и развращеніемъ, а простой людъ (средній и низшій классы народа) зависитъ въ своемъ существованіи отъ произвола и капризовъ правящихъ классовъ и противопоставляетъ угнетенію терпѣніе и вѣрность здравымъ началамъ жизни, которымъ учитъ природа. Молодой нѣмецкій поэтъ оказался еще болѣе радикальнымъ, чѣмъ его любимый учитель Руссо.

Шиллеръ, заимствуя многое y Вагнера и Геммингена, выказалъ замѣчательный талантъ изобрѣтенія въ развитіи интриги, наполняющей пьесу, и умѣнье постоянно поддерживать и усиливать интересъ дѣйствія быстрыми переходами. При этомъ по простотѣ дѣйствія «Коварство и Любовь» ставятъ рядомъ съ «Мессинской невѣстой».

Но, къ сожалѣнію, въ разсматриваемую трагедію не разъ вторгается субъективизмъ поэта, влагающаго въ уста дѣйствующихъ лицъ собственныя мысли и чувствованія, передающаго ихъ въ краснорѣчивыхъ выраженіяхъ, бьющаго на эффектъ и не разбирающагося для того въ средствахъ. Нужно сказать, впрочемъ, что это недостатокъ, присущій почти всему драматическому творчеству Шиллера. Нѣкоторыя подробности, мало вѣроятныя (напр., сцена бесѣды Фердинанда съ фонъ Кальбомъ, когда первый вовсе не внемлетъ разоблаченіямъ послѣдняго), вставлены въ пьесу, потому что понадобились автору для веденія ея въ желательномъ ему направленіи. Шиллеръ допустилъ рядъ психологическихъ промаховъ въ обрисовкѣ, напр., характера Фердинанда, который столь легко впадаетъ въ ажитацію (собственное выраженіе поэта) и въ ярость, образа Луизы, рѣчи которой не всегда соотвѣтствуютъ ея характеру, образованію и положенію, и др. По временамъ отчетливо слышенъ голосъ моралиста и «чувствительнаго» человѣка XVIII в. и усиленное подчеркиваніе тезиса того вѣка о превосходствѣ бѣдныхъ передъ богатыми. Словомъ, поэтъ не выдержалъ единства характера нѣкоторыхъ дѣйствующихъ лицъ и не соблюлъ полной правдивости въ обрисовкѣ ихъ и въ развитіи содержанія: по настоящему пьеса должна была окончиться счастливой развязкой для влюбленныхъ, если бы поэтъ не насиловалъ естественнаго хода дѣйствія.

Мы вправѣ послѣ этого назвать «Koварство и Любовь» одною изъ юношескихъ драмъ Шиллера, проникнутыхъ весьма благородными и возвышенными стремленіями, имѣвшихъ цѣлью пропаганду идеи освобожденія отъ вѣковыхъ золъ, возстанія противъ несовершенствъ общественнаго склада, но созданныхъ въ лихорадочной поспѣшности взволнованнаго духа, переступавшаго мѣру и еще не свободнаго отъ преувеличеній.

Потому-то впослѣдствіи самъ Шиллеръ относился не особенно любовно къ этимъ литературнымъ дѣтищамъ своей юности, хотѣлъ исправить ихъ для Веймарской сцены, но безуспѣшно, и воздержался отъ постановки на ней.

Но молодымъ кипучимъ натурамъ (Sprudeljugend) и въ особенности нѣмецкимъ студентамъ долго нравились первыя драматическія произведенія Шиллеровой музы, и «Коварство и Любовь» электризовала молодежь. Гёте въ разговорѣ съ Эккерманномъ (17 января 1827 г.) объяснилъ это общимъ закономъ міровой исторіи, по которому необходимо, чтобы каждая личность пережила всѣ эпохи міровой исторіи.

Разсматриваемая трагедія производила сильное впечатлѣніе и на другихъ и была ставима повсюду то въ подлинномъ, то въ измѣненномъ видѣ. Ею вдохновлялись и французскіе романтики. Dumas передѣлалъ ее и не остался безъ вліянія ея въ нѣкоторыхъ другихъ своихъ произведеніяхъ.

И дѣйствительно, при всѣхъ недостаткахъ трагедіи «Коварство и Любовь» она все-таки весьма цѣнный и характерный литературный памятникъ вѣка просвѣщенія и его страстнаго гнѣва противъ стараго порядка, вѣка новыхъ идеаловъ философіи, уравнивавшей всѣхъ людей въ человѣческомъ достоинствѣ, и свѣтлыхъ упованій и чаяній лучшаго будущаго. Въ этой трагедіи находимъ страстный и краснорѣчивый взрывъ гнѣва почти наканунѣ революціи, разгорѣвшейся во Франціи, а въ другихъ странахъ происходившей лишь въ умахъ; недаромъ время представленія пьесы почти совпало со временемъ сценической постановки «Свадьбы Фигаро». Вмѣстѣ съ тѣмъ «Коварство и Любовь» — уже драма романтизма съ его кипучимъ индивидуализмомъ, теплой религіозною вѣрою и идеею о единеніи душъ въ вѣчности. Въ этомъ произведеніи есть много вѣчной правды, какъ и въ пламенныхъ тирадахъ Руссо, — правды, которая не старѣетъ.

Н. Дашкевичъ.

КОВАРСТВО и ЛЮБОВЬ

Мѣщанская трагедія въ пяти дѣйствіяхъ.

Дѣйствующія лица:

Президентъ фонъ-Вальтеръ, при дворѣ германскаго владѣтельнаго герцога.

Фердинандъ, сынъ его, майоръ.

Гофмаршалъ фонъ-Кальбъ.

Лэди Мильфорлъ, фаворитка герцога.

Вyрмъ, домашній секретарь президента.

Миллеръ, музыкантъ,

Его жена.

Лyиза, его дочь.

Софи, камеристка лэди.

Камердинеръ герцога.

Разныя побочныя лица.

ПЕРВОЕ ДѢЙСТВІЕ. Комната музыканта. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ. Миллеръ встаетъ со стула и отставляетъ въ сторону свой віолончель. Г-жа Миллеръ сидитъ у стола въ утреннемъ костюмѣ и пьетъ кофе.

Миллеръ (быстро ходя взадъ и впередъ). Говорю тебѣ разъ навсегда!… Дѣло завязывается не на шутку. Про дочь мою съ барономъ пойдетъ дурная слава. Нашему дому позоръ. Президентъ пронюхаетъ, и… Однимъ словомъ, я выдамъ этого молодца.

Жена. Ты не заманивалъ его къ себѣ въ домъ, не навязывалъ ему своей дочери.

Миллеръ. Не заманивалъ къ себѣ въ домъ! не навязывалъ ему дѣвки! Станутъ объ этомъ справляться! Развѣ я не господинъ y себя въ домѣ? Мнѣ бы слѣдовало получше беречь свою дочь. Мнѣ бы слѣдовало хорошенько отдѣлать майора, или тотчасъ же донести обо всемъ его превосходительству, господину папенькѣ. Молодому барону все какъ съ гуся вода — дѣло извѣстное! и всѣ бѣды обрушатся на голову скрипача.

Жена (допиваетъ чашку). Вздоръ! пустяки! что тебѣ сдѣлаютъ? Кто тебя можетъ въ чемъ обвинить? Ты дѣлаешь свое дѣло и подбираешь учениковъ, гдѣ можешь.

Миллеръ. Но ты мнѣ одно скажи — что изъ всего этого выйдетъ? — Не жениться же ему на дѣвкѣ — объ этомъ не можетъ и рѣчи быть, а чтобы онъ взялъ ее себѣ въ… Господи, прости мое согрѣшеніе! нѣтъ, здорово живешь. Охъ, ужъ эти мусье фоны! Гдѣ-гдѣ, я думаю, не терся, какихъ, поди, шашень не заводилъ — и самъ чортъ не разберетъ! Разумѣется, y этакого сластены текутъ слюнки на лакомый кусочекъ… Смотри ты y меня! берегись! Впрочемъ, будь y тебя въ каждой стѣнной щели глазъ, стой ты часовымъ надъ каждой кровинкой — и тутъ онъ вскружитъ ей голову y тебя подъ носомъ, а потомъ наставитъ и ей самой носъ, да и поминай его какъ звали, а дѣвкѣ на всю жизнь позоръ: сиди, голубушка, а коль по нраву пришлось ремесло — продолжай! (Ударяетъ себя кулакомъ по лбу). Боже милостивый!

Жена. Спаси насъ Господи!

Миллеръ. Надо самимъ-то не плошать. На что больше разсчитывать этакому вѣтрогону? Дѣвушка красавица, стройная, ловкая. Что живетъ не въ хоромахъ — не бѣда. Съ вами, бабами, на это сквозь пальцы смотрятъ; далъ бы только Богъ мѣстечко par terre — только бы моему хвату эту статью обработать, а тамъ… Э! все пойдетъ какъ по маслу… Вотъ какъ y нашего Роднея, когда онъ носомъ француза почуетъ: тутъ ему и море по колѣно. Я его и не виню. Человѣкъ бо есть… Какъ этого не знать.

Жена. Прочиталъ бы ты только, какія чудесныя записочки пишетъ баронъ твоей дочери. О Боже мой! да изъ нихъ какъ бѣлый день ясно, какъ ему ея душенька дорога!

Миллеръ. Такъ и есть! кошку бьютъ, а невѣсткѣ намѣтки даютъ. Эхъ ты! Кому охота до дѣла добраться, стоитъ только на переговоры доброе сердце послать. Какъ я-то самъ дѣйствовалъ?.. Только бы того добиться, чтобы сердца-то поладили; а тамъ-- живо: по ихъ примѣру и тѣло съ тѣломъ поладитъ. Челядь беретъ примѣръ съ господъ: глядишь, серебряный то мѣсяцъ окажется подъ конецъ просто сводникомъ.

Жена. Посмотри, какія книги отличныя присылаетъ баронъ! Луиза по нимъ все и молится.

Миллеръ (свиститъ). Какъ-же! Молится! Держи карманъ! Алые здоровые соки природы еще слишкомъ тяжелы для нѣжнаго макароннаго желудка его милости; ему надо отдать ихъ сначала искусственно подварить въ адской, ядовитой кухнѣ беллетристовъ. Въ печку эту дрянь! Дѣвка наберется изъ нихъ Богъ знаетъ какихъ заоблачныхъ фантазій: кровь заходитъ какъ отъ шпанскихъ мушекъ; прощай тогда и малая-толика религіи, что кой-какъ съ великимъ трудомъ поддерживалъ въ ней отецъ. Въ печку, говорю! Дѣвка набьетъ себѣ всякой дьявольщины въ голову; нагулявшись въ этомъ небываломъ царствѣ, подъ конецъ и дороги домой не найдетъ, забудетъ, станетъ стыдиться, что отецъ ея — скрипачъ Миллеръ, и кончитъ тѣмъ, что не будетъ y меня хорошаго, честнаго зятя, который могъ бы мнѣ быть такимъ усерднымъ помощникомъ. Нѣтъ, чортъ меня побери! (Вскакиваетъ съ сердцемъ). Сейчасъ же за дѣло! къ майору.. Да, я покажу майору… гдѣ Богъ, а гдѣ порогъ. (Хочетъ итти).

Жена. Будь-же благоразуменъ, Миллеръ! Сколько получили мы одними подарками.

Миллеръ (возвращается и останавливается передъ нею). Цѣной крови дочерней? Убирайся ты къ чорту, гнусная сводня! Да скорѣе пойду я по-міру со своею скрипкой и стану давать свои концерты за чашку похлебки; скорѣе разобью свой віолончель и стану навозъ возить, чѣмъ притронусь къ деньгамъ, за которыя единственное дитя мое продастъ свою душу и вѣчное блаженство. Брось свой проклятый кофей, да перестань табакъ нюхать, такъ и не для чего будетъ тебѣ водить дочь на рынокъ — лицомъ продавать. Я и сытъ былъ, и всегда была y меня хорошая рубашка на тѣлѣ, прежде чѣмъ затесался ко мнѣ въ домъ этотъ чудодѣйный франтъ.

Жена. Вдругъ-то пыли не подымай! Такъ вотъ весь и загорѣлся! Я одно говорю — не слѣдуетъ намъ пренебрегать майоромъ, вѣдь онъ сынъ президента.

Миллеръ. Вотъ въ чемъ штука-то! Да поэтому, именно поэтому-то и надо сегодня же положить всему конецъ. Президентъ еще поблагодаритъ меня, если онъ честный отецъ. Почисть-ка мнѣ мой красный плисовый кафтанъ: отправлюсь къ его превосходительству. Я его превосходительству скажу: "вашего превосходительства сынку приглянулась моя дочь; въ жены она ему не годится, а въ наложницы — слишкомъ, дорога! — и баста! Недаромъ меня зовутъ Миллеромъ!

ВТОРОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Секретарь Вурмъ.

Жена. А! съ добрымъ утромъ, господинъ Вурмъ! Наконецъ-то вы опять доставляете намъ удовольствіе…

Вурмъ. Полноте, полноте, кумушка? При милостяхъ высокаго дворянства, что ужъ за удовольствіе отъ насъ, мѣщанъ?

Жена. Ужъ чего вы не скажете! Господинъ майоръ фонъ-Вальтеръ точно утѣшаютъ насъ отъ времени до времени своей высокой милостью; но изъ-за этого мы никѣмъ не пренебрегаемъ.

Миллеръ (съ досадой). Дай кресло, жена! Кладите вашу шляпу, господинъ Вурмъ.

Вурмъ (кладетъ шляпу и палку и садится). Ну-съ, а какъ здоровье моей будущей — или бывшей?… Я надѣюсь… вѣдь я увижу ее — мамзель Луизу?

Жена. Благодаримъ за память, господинъ Вурмъ! Дочь y меня вовсе не спѣсива.

Миллеръ (сердито толкаетъ ее въ бокъ). Жена!

Жена. Жаль, что она не можетъ имѣть чести видѣться съ вами. Она y обѣдни.

Вурмъ. Пріятно слышать! пріятно слышать! y меня будетъ, значитъ, богомольная, богобоязненная жена!

Жена (улыбаясь съ глупой спѣсью). Да… только…

Миллеръ (замѣтно смутясь, дергаетъ ее за ухо). Жена!

Жена. Если мы можемъ служить вамъ чѣмъ другимъ, господинъ Вурмъ — съ полнымъ нашимъ удовольствіемъ…

Вурмъ (лукаво щурясь). Чѣмъ другимъ? Душевно васъ благодарю! душевно! — Гм! Гм!

Жена. Разумѣется — вы, господинъ Вурмъ, и сами разсудите…

Миллеръ (внѣ себя отъ досады, толкаетъ жену сзади). Жена!

Жена. Рыба ищетъ гдѣ глубже, а человѣкъ — гдѣ лучше. Не отнимать же намъ счастья y единственнаго своего дѣтища? (Съ мужицкой гордостью). Вы сами вѣрно замѣчаете, господинъ Вурмъ.

Вурмъ (тревожно двигается на креслѣ, почесываетъ за ухомъ и поправляетъ себѣ манжеты и жабо). Замѣчаю? Тоесть…Да… что вы хотите сказать?

Жена. Я… я хотѣла только… я говорю… (Откашливается). Такъ какъ Господу Богу угодно, чтобы дочь моя была знатной бароншей…

Вурмъ (вскакиваетъ). Что вы такое говорите? что такое?

Миллеръ. Сидите! сидите, господинъ Вурмъ! не слушайте глупой бабы! Выдумала какую-то знатную бароншу! Этакая болтовня ослиная!

Жена. Ругайся сколько тебѣ угодно, а я знаю, что знаю… и что сказалъ господинъ майоръ — то сказалъ…

Миллеръ (внѣ себя отъ гнѣва, кидается къ віолончелю). Да зажмешь ли ты ротъ? Иль тебѣ хочется, чтобы я тебѣ голову расшибъ віолончелемъ? что такое ты знаешь?.. что могъ онъ тебѣ сказать? А Не слушайте вы этой пустомели, господинъ Вурмъ! Маршъ на кухню! Надѣюсь, вы не считаете меня такимъ олухомъ царя небеснаго, чтобы y меня были этакіе виды на дѣвку? Надѣюсь, не подумаете этого обо мнѣ, господинъ Вурмъ?

Вурмъ. Да я, кажется, этого и не заслужилъ, господинъ музыкантъ. Вы видѣли, я постоянно держался своего слова, и мои планы на вашу дочь все равно, что обязательство на бумагѣ. Съ моей должностью при порядкѣ можно жить; президентъ ко мнѣ благоволитъ; вздумай я мѣста повыше — въ протекціи не будетъ недостатка. Вы видите, y меня серьезныя намѣренія относительно мамзель Луизы; развѣ только какой-нибудь вертопрашный дворянчикъ…

Жена. Господинъ Вурмъ! нельзя ли поуважительнѣе…

Миллеръ. Сказано тебѣ — молчать! Не слушайте, господинъ Вурмъ! Все остается по старому… Что я говорилъ вамъ прошлой осенью, то и теперь говорю. Я дочери своей не принуждаю. По-сердцу вы ей — прекрасно; пусть старается быть съ вами счастливой. Не согласна — тѣмъ лучше… ея дѣло, хотѣлъ я сказать. Вы откланяетесь и разопьете бутылочку съ отцомъ. Ей съ вами жить — не мнѣ. Не стану же я изъ одного упрямства навязывать ей мужа, который ей не по нраву? Да мнѣ, на старости лѣтъ, покоя не будетъ отъ нечистой силы… Да я стакана вина не вырью, ложки супу не проглочу, чтобы не подумать: «Загубилъ ты, злодѣй, свое дѣтище».

Жена. А я коротко и ясно вамъ скажу — я своего согласія рѣшительно не дамъ; моя дочь на кое-что повыше рождена, и я всѣ суды обѣгаю, если мужъ мой дастъ себя уговорить.

Миллеръ. Хочешь ты, чтобы я тебѣ руки и ноги обломалъ, чортова перечница?

Вурмъ (Миллеру). Отцовскій совѣтъ для дочери много значитъ, а меня вы, надѣюсь, знаете, господинъ Миллеръ?

Миллеръ. Чортъ бы тебя побралъ! — Надо, чтобъ Луиза-то васъ знала. То, что я, старый воробей, вижу въ васъ — вовсе не приманка для молодой лакомой дѣвки. Я вамъ по пальцамъ разберу, годитесь ли вы въ оркестръ… ну, а женское сердце подчасъ и капельмейстера забракуетъ. Да ужъ надо вамъ и то сказать, господинъ Вурмъ — я вѣдь прямой и простой человѣкъ, пожалуй, что за мой совѣтъ вы не очень-то были бы мнѣ благодарны. Я дочери ни за кого не прочу; но выходить за васъ, господинъ Вурмъ, сталъ бы отсовѣтывать! Дайте мнѣ досказать. Возлюбленному, который призываетъ отца на помощь, я — съ позволенія вашего — не вѣрю ни на мѣдный грошъ. Если онъ чего-нибудь стоитъ, навѣрное постыдится представлять свои таланты возлюбленной своей такимъ старомоднымъ путемъ. Если же y него смѣлости не хватаетъ — онъ просто трусъ, а Луизы на свѣтѣ живутъ не для трусовъ. Да, за спиной отца слѣдуетъ ему справить свое сватовство. Надо, чтобы дѣвка скорѣе отца и мать къ чорту послала, чѣмъ съ нимъ разсталась, или чтобы сама пришла, бросилась отцу въ ноги, стала Христомъ-Богомъ молить или схоронить ее въ мать сырую землю, или дать ей милаго дружка! Вотъ это по моему молодецъ! вотъ это любовь! а кто съ женскимъ поломъ этого не добьется, тотъ садись на перышко верхомъ да отваливай!

Вурмъ (схватываетъ шляпу и палку, и бѣжитъ изъ комнаты). Покорно васъ благодарю, господинъ Миллеръ!

Миллеръ (тихо идя вслѣдъ за нимъ). Да за что же? Мы васъ ничѣмъ и не попотчивали, господинъ Вурмъ! (Возвращаясь). Ничего не слушаетъ и бѣжитъ. Рожа этой чернильной лисы для меня хуже всякаго рвотнаго. Этакая противная, непозволительная тварь! Кажется, будто онъ и на Божій-то свѣтъ контрабандой попалъ. Узенькіе, лукавые мышиные глазки, огненные волосы, подбородокъ выщелкнулся, словно природа, со злости на неудачное свое издѣліе, схватила его за это мѣсто и швырнула куда-нибудь въ уголъ… Нѣтъ! чѣмъ отдать мнѣ свою дочь за этакого мерзавца, пусть лучше она… Господи! прости мое согрѣшеніе!

Жена (плюнувъ, злобно). У! собака!… Погоди! замажутъ тебѣ ротъ-то!

Миллеръ. И ты-то тутъ со своимъ проклятымъ барономъ! Тоже совсѣмъ меня давеча взбѣсила. Никогда ты такой дурой не бываешь, какъ когда тебѣ во что бы то ни стало надо быть поумнѣе. Ну, съ чего принялась давеча трещать про знатную бароншу, да про дочь? Нашла, кому говорить! Только стоитъ ему что на носу зарубить, такъ на другой день ужъ на рынкѣ станутъ трезвонить. Эти мусьяки только и знаютъ, что ходить со двора на дворъ, да нюхать, да толковать, что y кого въ погребѣ, да какой поваръ, и сорвись только y кого съ языка глупое слово — трамта-ра-рамъ! Ужъ его знаютъ и герцогъ, и фаворитка, и президентъ — и того и гляди, что разразитъ тебя громъ и молнія.

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Входитъ Луиза Миллеръ съ книгой въ рукѣ.

Лyиза (кладетъ книгу, подходитъ къ отцу и жметъ его руку). Здравствуйте, батюшка!

Миллеръ (ласково). Молодецъ, моя Луиза! Пріятно видѣть, что ты такъ усердно помнишь Господа твоего Бога. Будь всегда такова — и Его десница сохранитъ тебя.

Луиза. Ахъ, я великая грѣшница, батюшка! — Былъ онъ, матушка?

Жена. Кто, дитятко?

Луиза. Ахъ! я и забыла, что есть на свѣтѣ и кромѣ него люди… У меня въ головѣ такъ пусто. Не былъ онъ? Вальтеръ?

Миллеръ (грустно и серьезно). Я думалъ, что моя Луиза оставила въ церкви это имя.

Луиза (пристально смотритъ на него нѣсколько времени). Я понимаю васъ, батюшка, чувствую ножъ, что вы вонзаете въ мою совѣсть, но уже поздно. Нѣтъ во мнѣ прежняго благочестія, батюшка. Небо и Фердинандъ рвутъ другъ y друга мою истерзанную душу — и я боюсь… боюсь… (Помолчавъ). Нѣтъ, нѣтъ, батюшка! Развѣ не лучшая хвала художнику, если мы забываемъ его, глядя на его твореніе? Развѣ не должно быть пріятно Богу, что я меньше помню Его, любуясь и радуясь лучшему Его созданію?

Миллеръ (въ досадѣ опускается на стулъ). Вотъ они, плоды этихъ безбожныхъ книгъ!

Луиза (подходитъ съ безпокойствомъ къ окну). Гдѣ-то онъ теперь? Знатныя дѣвицы видятъ его — слышатъ… а я, жалкая, позабытая дѣвушка. (Пугается своихъ словъ и кидается къ отцу). Нѣтъ! нѣтъ! простите мнѣ. Я не плачусь на свою судьбу. Я хочу только немного думать о немъ… вѣдь это ничего не стоитъ. Эту малую долю жизни… О, если бъ можно было выдохнуть ее нѣжнымъ, ласковымъ вѣтеркомъ, который освѣжалъ бы его лицо! о, если бъ этотъ цвѣтъ молодости былъ простой фіалкой, и онъ бы могъ наступить на него, и я могла бы смиренно умереть подъ его ногой! Мнѣ бы и этого было довольно, батюшка. Развѣ солнце, гордое, величественное солнце наказываетъ жалкую мошку за то, что она грѣется въ его лучахъ?

Миллеръ (растроганный, склоняется на ручку стула и закрываетъ лицо руками). Слушай, Луиза — все, что остается мнѣ еще прожить на бѣломъ свѣтѣ, отдалъ бъ я, чтобы только тебѣ никогда не встрѣчаться съ майоромъ.

Луиза (въ испугѣ). Что вы говорите? что такое?… Нѣтъ, вы не то хотѣли сказать, добрый батюшка. Будто вы не знаете, что Фердинандъ — мой, созданъ для меня, данъ мнѣ на радость отцомъ любви. (Стоить въ задумчивости) Когда я увидала его въ первый разъ — (съ большею живостью) кровь бросилась мнѣ въ лицо, и отраднѣе забилось сердце; каждое біеніе говорило мнѣ, каждое дыханіе шептало: «это онъ!» И сердце мое узнало его, вѣчно желаннаго, и подтвердило: «да, это онъ!» и весь міръ радовался со мною и звучалъ для меня этими словами! Тогда — о! тогда взошло для души моей первое утро. Тысячи новыхъ чувствъ распустились въ моемъ сердцѣ, какъ цвѣты въ полѣ, когда наступаетъ весна. Я не видѣла міра передъ собой, а все-таки, мнѣ кажется, никогда не былъ міръ такъ прекрасенъ. Я не думала о Богѣ, а между тѣмъ никогда такъ не любила Его.

Миллеръ (быстро подходитъ къ ней и прижимаетъ ее къ своей груди). Луиза! дорогое, милое дитя мое! Возьми мою старую, дряхлую голову — возьми все, все! Майора же — Богъ свидѣтель — я не могу тебѣ дать. (Уходитъ).

Луиза. Да вѣдь я не хочу его теперь, батюшка! Эта скудная росинка времени… одинъ сонъ о Фердинандѣ страстно поглотитъ ее… Я отказываюсь отъ него въ этой жизни, а тогда, матушка, тогда, когда рухнутъ грани различій, когда съ насъ слетитъ ненавистная шелуха состояній, когда люди будутъ только людьми… я не принесу съ собой ничего кромѣ своей невинности; но вѣдь батюшка не разъ говорилъ, что когда прійдетъ Господь — уборы и пышныя титла подешевѣютъ, а сердца поднимутся въ цѣнѣ. Я буду тогда богата. Слезы зачтутся тамъ за тріумфы, а чистыя мысли — за предковъ! Тамъ буду я знатна, матушка! Чѣмъ же будетъ онъ тогда лучше своей милой?

Жена (вскакиваетъ). Луиза! Майоръ! Онъ перескочилъ черезъ плетень! Гдѣ мнѣ спрятаться?

Лyиза (начинаетъ дрожать). Останьтесь матушка!

Жена. Боже мой! на что я похожа? просто срамъ! Какъ мнѣ показаться такъ его милости? (Уходитъ).

ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОДЪ. Луиза. Фердинандъ фонъ-Вальтеръ быстро подходитъ къ ней. Она блѣднѣетъ и въ изнеможеніи опускается на стулъ. Онъ останавливается передъ нею. Нѣсколько времени смотрятъ они другъ на друга. Молчаніе.

Фердинандъ. Ты блѣдна, Луиза?

Лyиза (встаетъ и обвиваетъ его руками). Ничего, ничего. Вѣдь ты со мной. Все прошло!

Фердинандъ (беретъ ея руку и подноситъ къ губамъ). И Луиза моя все меня любитъ. У меня то же сердце, что вчера; а тебя я прибѣжалъ только взглянуть — весела ли ты, и потомъ итти и быть тоже веселымъ. Ты не весела!

Луиза. Весела, весела, мой милый!

Фердинандъ. Скажи мнѣ правду! Ты не весела! Для меня душа твоя такъ же ясна, какъ чистая вода этого брильянта. (Показываетъ на свой перстень). Тутъ не можетъ появиться даже точки, чтобъ я ее не замѣтилъ… ни одна мысль на этомъ лицѣ не ускользнетъ отъ меня! Что съ тобой? Скажи скорѣе! Только бы это зеркало не омрачилось — тогда нѣтъ для меня тучки въ небѣ! Отчего ты печальна?

Луиза (смотритъ на него нѣсколько времени серьезно и задумчиво, потомъ съ грустью). Фердинандъ, если бы ты зналъ, какъ лестны мѣщанской дѣвушкѣ такія слова.

Фердинандъ. Что? (Съ удивленіемъ). Послушай, Луиза! откуда y тебя такія мысли? Ты — моя Луиза! Кто жъ говоритъ тебѣ, чтобы ты была еще чѣмъ-нибудь? Такъ вотъ какъ встрѣчаешь ты меня, милая обманщица! Будь ты полна любви ко мнѣ, y тебя не было бы времени дѣлать такія сравненія. Когда я съ тобой, весь разсудокъ мой тонетъ въ твоемъ взглядѣ; когда я одинъ — въ мечтахъ о тебѣ, а y тебя любовь уживается съ разсужденіемъ. Стыдись! Каждую минуту, что ты предаешься этой тревогѣ, отнимаешь ты y своего милаго.

Луиза (беретъ его за руку и качаетъ головой). Ты хочешь усыпить меня, Фердинандъ; хочешь отвлечь мой взглядъ отъ этой пропасти, въ которую мнѣ придется неминуемо пасть. Я гляжу на будущее. Голосъ славы — твои планы — твой отецъ — мое ничтожество… (Пугаясь своихъ словъ, выпускаетъ его руку). Фердинандъ, мечъ виситъ надъ тобой и надо мной! Насъ разлучатъ!

Фердинандъ. Разлучатъ! (Вскакиваетъ). Откуда y тебя такія предчувствія, Луиза! Разлучатъ?.. Кто можетъ разорвать союзъ двухъ сердецъ? разъединить тоны одного аккорда? Я дворянинъ… Пусть мнѣ докажутъ, что мой дворянскій дипломъ старше проекта безконечной вселенной; или что мой гербъ важнѣе письменъ неба въ глазахъ моей Луизы: «Эта женщина создана для этого человѣка!» — Я сынъ президента. Тѣмъ больше. Что, кромѣ любви, можетъ усладить проклятія, которыя навлечетъ на меня разореніе страны моимъ отцомъ?

Луиза. О! какъ я боюсь его — этого отца!

Фердинандъ. Я ничего не боюсь, ничего, кромѣ предѣловъ твоей любви. Пусть горами встанутъ между нами препятствія — они будутъ мнѣ ступенями, по которымъ я побѣгу въ объятія Луизы! Грозы враждебной судьбы раздуютъ мои чувства; опасности лишь придадутъ больше прелести моей Луизѣ. Не говори же ничего о боязни, моя милая! Я самъ — самъ буду сторожить тебя, какъ волшебный драконъ сторожитъ подземный кладъ. Довѣрься мнѣ! тебѣ не нужно иного генія-хранителя. Я стану между тобой и рокомъ, приму за тебя каждую рану, сберегу для тебя каждую каплю изъ кубка радости, принесу ихъ къ тебѣ въ чашѣ любви! (Нѣжно обнимаетъ.) Въ этихъ объятіяхъ играючи пройдетъ Луиза путь жизни; прекраснѣе, нежели какою отпустило сюда, приметъ тебя небо, и должно будетъ съ изумленіемъ сознаться, что лишь любовь даетъ душѣ окончательную отдѣлку.

Луиза (въ сильной тревогѣ, освобождаясь изъ его обьятій)ю Довольно! Умоляю тебя, молчи: — О! если бъ ты зналъ!.. Оставь меня! Ты знаешь, что надежды твои, какъ фуріи, терзаютъ мнѣ сердце! (Хочетъ уйти).

Фердинандъ (Удерживаетъ ее). Луиза! Какъ! что? Что за странности?

Луиза. Я забыла эти грезы и была счастлива; а теперь! теперь! Съ нынѣшняго дня — конецъ спокойствію моей жизни. Бурныя желанія — я это знаю — будутъ кипѣть въ моей груди… Уходи! Богъ тебя прости! Ты зажегъ пожаръ въ моемъ молодомъ, мирномъ сердцѣ — и этому пожару никогда, никогда не угаснуть. (Быстро бѣжитъ изъ комнаты. Онъ безмолвно слѣдуетъ за нею).

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Зала президента. Входитъ президентъ, съ орденомъ на шеѣ и со звѣздой на груди, и секретарь Вурмъ.

Президентъ. Серьезная привязанность? мой сынъ? Нѣтъ. Вурмъ, этому я никогда не повѣрю!

Вурмъ. Прикажите, ваше превосходительство — и я представлю доказательства.

Президентъ. Что онъ куры-то строитъ мѣщанкѣ — въ комплиментахъ передъ ней разсыпается — пожалуй, о чувствахъ толкуетъ? Это все возможно, по моему — и простительно. Но… И притомъ, ты говоришь, она дочь музыканта?

Вурмъ. Учителя музыки Миллера.

Президентъ. Хорошенькая? Впрочемъ, объ этомъ и спрашивать нечего.

Вурмъ (съ живостью). Прекраснѣйшій экземпляръ блондинки; смѣло можно сказать, она не ударила бы въ грязь лицомъ и рядомъ съ первыми придворными красавицами.

Президентъ (громко смѣясь). Вотъ какъ, Вурмъ!.. Да дѣвочка и тебѣ приглянулась — какъ я замѣчаю… Только вотъ что, любезный Вурмъ, если мой сынъ чувствуетъ что-нибудь къ этой женщинѣ, мнѣ можно надѣяться, значитъ, что дамы не будутъ его ненавидѣть. Онъ можетъ пойти впередъ при дворѣ. Ты говоришь, дѣвушка хороша собой; мнѣ пріятно, что y сына моего есть вкусъ. Если онъ напѣваетъ дурѣ серьезныя обѣщанія — тѣмъ лучше: значитъ, онъ себѣ на умѣ. Онъ можетъ и въ президенты попасть, а удастся ему все это — отлично! Значитъ, онъ счастливъ! Окажется въ развязкѣ комедіи здоровый внучекъ — превосходно! Въ честь добрыхъ предзнаменованій для моего родословнаго дерева я разопью лишнюю бутылку малаги и заплачу въ полицію штрафъ за его дѣвку.

Вурмъ. Я бы болѣе всего желалъ, ваше превосходительство, чтобы вамъ не пришлось распить эту бутылку ради разсѣянія.

Президентъ (серьезно). Вурмъ, запомни, что ужъ если я чему вѣрю — вѣрю упорно, если сержусь — сержусь до бѣшенства. Я прощаю тебѣ, что ты хотѣлъ поджечь меня. Отъ души вѣрю, что тебѣ очень-бы пріятно спихнуть съ шеи соперника. Самому тебѣ трудненько отвадить сына моего отъ этой дѣвушки, и ты вздумалъ употребить вмѣсто хлопушки отцовскую власть. Это я тоже понимаю. Я даже въ восторгѣ, что вижу въ тебѣ такія удивительныя плутовскія способности… Одно только мнѣ не нравится, любезный Вурмъ, что ты затѣялъ меня обманывать. Понимаешь? Шути сколько угодно, только не затрогивай моихъ правилъ!

Вурмъ. Простите меня, ваше превосходительство! Если и дѣйствительно — какъ вы подозрѣваете — во мнѣ говоритъ ревность, то она говоритъ развѣ глазами, а не языкомъ.

Президентъ. А я думаю, ея и вовсе бы не нужно. Ну, не глупъ ли ты? Не все ли равно получить талеръ, что прямо съ монетнаго двора, что отъ банкира? Хоть бы ты съ здѣшняго дворянства примѣръ взялъ. Съ вѣдома или безъ вѣдома, но y насъ рѣдко случаются такіе браки, чтобы по крайней мѣрѣ полдюжины гостей — или офиціантовъ — не могли геометрически измѣрить жениховъ рай.

Вурмъ (наклоняя голову). Въ этомъ случаѣ мнѣ пріятнѣе оставаться въ мѣщанствѣ, ваше превосходительство!

Президентъ. Притомъ ты можешь въ скоромъ времени имѣть удовольствіе отлично отплатить своему сопернику за его насмѣшку тою же монетой. У меня въ кабинетѣ лежитъ приказъ, по которому лэди Мильфордъ ради прибытія новой герцогини, должна получить для виду отставку и выйти для полноты обмана замужъ. Ты знаешь, Вурмъ, въ какой степени значеніе мое зависитъ отъ вліянія лэди, какъ вообще важнѣйшія пружины моихъ дѣйствій опираются на страсти герцога. Герцогъ ищетъ партіи для Мильфордъ. На вызовъ можетъ явиться другой — заключить торгъ, овладѣть, вмѣстѣ съ любовницей герцога, его довѣріемъ, сдѣлаться ему необходимымъ… Герцогъ долженъ остаться въ сѣтяхъ моей фамиліи — и Фердинандъ женится на Мильфордъ. Ясно теперь тебѣ?

Вурмъ. Такъ ясно, что глазамъ больно… По крайней мѣрѣ президентъ доказалъ въ этомъ случаѣ, что передъ нимъ отецъ лишь новичекъ. Если майоръ окажется настолько покорнымъ сыномъ, насколько вы ему нѣжный отецъ, то ваше требованіе можетъ, пожалуй, встрѣтить протестъ.

Президентъ. Къ счастью, я еще никогда не боялся неуспѣха въ такихъ предпріятіяхъ, гдѣ могъ сказать: «такъ должно быть!» Но вотъ видишь, Вурмъ — мы опять возвратились къ пункту, съ котораго начали. Я сегодня же объявлю сыну о предстоящемъ ему бракѣ. Выраженіе лица, съ которымъ онъ будетъ слушать меня, или подтвердитъ твое подозрѣніе, или совершенно опоровергнетъ его.

Вурмъ. Извините, ваше превосходительство! Мрачное выраженіе, которое вы вѣрно увидите, можетъ относиться и къ предлагаемой ему вами невѣстѣ такъ же, какъ къ отнимаемой. Позвольте просить васъ строже испытать его. Выберите для него безукоризненнѣйшую партію во всемъ герцогствѣ, и если онъ согласится, сошлите хоть въ каторгу вашего секретаря Вурма.

Президентъ (кусая губы). Чортъ!

Вурмъ. Это такъ! Мать — олицетворенная глупость — все выболтала мнѣ въ простотѣ душевной.

Президентъ (ходитъ взадъ и впередъ, подавляя въ себѣ гнѣвъ). Хорошо! Сегодня же.

Вурмъ. Объ одномъ прошу, ваше превосходительство: не забудьте, что майоръ — сынъ моего господина!

Президентъ. Тебя не тронутъ, Вурмъ!

Вурмъ. Ичто стараніе избавить васъ отъ непрошенной невѣстки…

Президентъ. Стоитъ того, чтобъ помочь и тебѣ добыть жену. Ладно, Вурмъ!

Вурмъ (кланяясь съ довольнымъ лицомъ). По гробъ вѣрный слуга вашего превосходительства. (Хочетъ итти).

Президентъ. Смотри, Вурмъ — то, что я сказалъ тебѣ давича по секрету… (Грозить). Если ты проболтаешься…

Вурмъ (смѣется). То ваше превосходительство покажетъ мои фальшивыя бумаги. (Уходитъ).

Президентъ. Въ тебѣ-то я увѣренъ! Ты y меня, какъ жукъ на ниточкѣ — на собственныхъ своихъ плутняхъ.

Камердинеръ (входитъ). Гофмаршалъ фонъ-Кальбъ.

Президентъ. Какъ-разъ кстати. Проси! (Камердинеръ уходитъ).

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ. Президентъ. Гофмаршалъ фонъ-Кальбъ въ пышномъ, но безвкусномъ придворномъ костюмѣ, съ камергерскимъ ключомъ, съ двумя часами, со шпагой и съ chapeau bas подъ мышкой. Завитъ à la hèrisson. Онъ съ большимъ шумомъ подлетаетъ къ президенту и распространяетъ по всему партеру запахъ мускуса.

Гофмаршалъ (обнимая президента). Ахъ здравствуйте, милѣйшій! Какъ спали? какъ почивали? Простите, что такъ поздно имѣю удовольствіе… Куча дѣла… карта къ столу… визитные билеты… составленіе партіи для сегодняшняго катанья на саняхъ… Уфъ! а тутъ надо было еще присутствовать при lever и донести его высочеству о состояніи погоды.

Президентъ. Да, маршалъ, урваться было трудно.

Гофмаршалъ. Да еще вдобавокъ меня заставилъ ждать мошенникъ портной.

Президентъ. И несмотря на все это, вы всюду поспѣли молодцомъ?

Гофмаршалъ. Да это еще не все! Мнѣ сегодня бѣда за бѣдой. Вотъ послушайте!

Президентъ (разсѣянно). Возможно ли?

Гофмаршалъ. Вы только послушайте! Не успѣлъ я выйти изъ кареты, лошади вдругъ чего-то испугались, начинаютъ рваться и бить копытами такъ, что окачиваютъ мнѣ грязью — съ позволенія сказать — всѣ панталоны. Какъ тутъ быть? Ради Бога, поставьте себя въ мое положеніе, баронъ! Я стою. Ужъ поздно, дѣло днемъ. Не явиться же въ этомъ видѣ его высочеству? Боже правый. Что же приходитъ мнѣ въ голову? Я притворяюсь, будто со мной обморокъ. Меня берутъ на руки и кладутъ въ карету… Я во весь опоръ домой — переодѣлся — скачу назадъ… Что вы на это скажете? Оказывается, что я все-таки первый въ прихожей… Какъ вамъ это покажется?

Президентъ. Превосходный экспромптъ человѣческой находчивости. Но оставимъ это, Кальбъ. Значитъ, вы ужъ говорили съ герцогомъ?

Гофмаршалъ (съ важностью). Двадцать съ половиной минутъ.

Президентъ. Вотъ какъ! Стало-быть, можете навѣрно сообщить мнѣ какую-нибудь важную новость?

Гофмаршалъ (серьезно, послѣ нѣкотораго молчанія). Его высочество сегодня въ кафтанѣ цвѣта merde d’oie.

Президентъ. Скажите! — Нѣтъ, маршалъ, y меня такъ есть новость поинтереснѣе. Вѣдь для васъ вѣрно будетъ новостью, что лэди Мильфордъ выходитъ за майора фонъ-Вальтера.

Гофмаршалъ. Можетъ ли быть? И ужъ это рѣшено?

Президентъ. Рѣшено и подписано, маршалъ — и вы меня очень обяжете, если сейчасъ же отправитесь къ лэди, приготовите ее къ визиту и разгласите по всей столицѣ намѣреніе моего Фердинанда.

Гофмаршалъ (въ восторгѣ). О! съ величайшею радостью, милѣйшій! Для меня ничего не можетъ быть пріятнѣе… Лечу сейчасъ. (Обнимаетъ президента). Прощайте! Черезъ три четверти часа весь городъ будетъ знать! (Упархиваетъ изъ комнаты).

Президентъ (смѣется, провожая его глазами). Говори послѣ этого, что эти господа ни на что не годны! Теперь мой Фердинандъ долженъ согласиться, или значитъ, весь городъ лгалъ. (Звонитъ. Входитъ Вурмъ). Позвать ко мнѣ сына! (Вурмъ удаляется. Президентъ ходитъ съ задумчивости взадъ и впередъ по комнатѣ).

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ. Президентъ. Фердинандъ. Вурмъ. Послѣдній тотчасъ же уходитъ.

Фердинандъ. Вы приказали, батюшка…

Президентъ. Къ несчастью, мнѣ приходится приказывать, когда мнѣ хочется порадоваться на своего сына! — Оставь насъ, Вурмъ! — Фердинандъ, вотъ ужъ нѣсколько времени наблюдаю я за тобой и не нахожу въ тебѣ прежней открытой юношеской живости, которая такъ восхищала меня. Какая-то странная грусть не сходитъ съ твоего лица. Ты убѣгаешь меня — убѣгаешь общества. Фи! въ твои годы можно простить десять кутежей, но непростительна и одна забота. Предоставь мнѣ думать о твоемъ счастіи и старайся только слѣдовать моимъ предначертаніямъ. Подойди ко мнѣ и обними меня, Фердинандъ!

Фердинандъ. Вы сегодня очень милостивы, батюшка.

Президентъ. Сегодня, плутишка? И еще съ какой кислой гримасой говоритъ! (Серьезно). Фердинандъ! Для кого прокладывалъ я опасный путь къ сердцу герцога? Для кого я навѣки нарушилъ миръ съ совѣстью и съ небомъ. Слушай, Фердинандъ!… Я говорю съ сыномъ.. Для кого упразднилъ я мѣсто, уничтожилъ своего предшественника? Эта исторія тѣмъ ужаснѣе терзаетъ мнѣ сердце, чѣмъ тщательнѣе стараюсь я скрыть ножъ отъ свѣта! Слушай! скажи мнѣ, Фердинандъ, для кого сдѣлалъ я все это?

Фердинандъ (отступаетъ въ ужасѣ). Ужъ не для меня ли, батюшка? Не на меня ли должно пасть кровавое отраженіе этого злодѣянія? Клянусь всемогущимъ Богомъ, лучше совсѣмъ не родиться, чѣмъ служить оправданіемъ этому преступленію!

Президентъ. Это что? Это что такое?.. Впрочемъ, твоей романической головѣ можно простить. Фердинандъ — я не хочу сердиться! Такъ-то вознаграждаешь ты меня, упрямецъ, за безсонныя ночи, за мои безустанныя заботы, за вѣчныя угрызенія совѣсти? На меня падаетъ вся тяжесть отвѣтственности — на меня проклятіе, громъ вышняго Судіи… Тебѣ счастье достается изъ вторыхъ рукъ. Преступленіе не пятнаетъ наслѣдства…

Фердинандъ (поднимаетъ правую руку къ небу). Торжественно отказываюсь отъ наслѣдства, которое будетъ только напоминать мнѣ злодѣя-отца.

Президентъ. Послушай, не раздражай меня! Если бъ все шло по твоему — ты весь вѣкъ пресмыкался бы во прахѣ.

Фердинандъ. Все жъ это лучше, батюшка, чѣмъ ползать y трона.

Президентъ (удерживая гнѣвъ). Гм!… Тебя надо насильно заставлять понять свое счастье! Чего десятки другихъ не могутъ добиться при всѣхъ усиліяхъ, то дается тебѣ играючи, какъ во снѣ. На двѣнадцатомъ году ты прапорщикъ, на двадцатомъ — майоръ. Я обдѣлалъ это y герцога. Ты снимешь военный мундиръ и вступишь въ министерство. Герцогъ говорилъ о чинѣ тайнаго совѣтника — о мѣстѣ посланника — о необыкновенныхъ милостяхъ. Передъ тобой — чудная перспектива: гладкій путь въ сосѣдство трона — къ самому трону, если только власть стоитъ того, чтобы ее промѣнять на признаки власти. И это не плѣняетъ тебя?

Фердинандъ. Нѣтъ, потому что понятія мои о величіи и счастіи не совсѣмъ похожи на ваши. Ваше счастье основывается рѣдко на чемъ-нибудь иномъ, кромѣ погибели ближняго. Зависть, страхъ, хула — вотъ печальныя зеркала, въ которыхъ отражается улыбка высокаго властелина. Слезы, проклятіе, отчаяніе — вотъ страшная, трапеза, за которою роскошествуютъ эти хваленые счастливцы, изъ-за которой выходятъ охмѣлѣвшіе и такъ идутъ, какъ въ туманѣ, въ царство вѣчности, передъ престолъ Бога. Мой идеалъ счастья умѣреннѣе: онъ заключается во мнѣ самомъ. Всѣ мои желанія схоронены y меня въ сердцѣ.

Президентъ. Превосходно! удивительно! неподражаемо! Черезъ тридцать лѣтъ приходится мнѣ опять выслушивать первую лекцію! Жаль только, что пятидесятилѣтняя голова моя стала ужъ тупа для ученья. Впрочемъ — чтобы не оставлять въ бездѣйствіи такой рѣдкій талантъ, я отрекомендую тебѣ кой-кого, и ты можешь тогда упражняться сколько хочешь въ своемъ арлекинскомъ ораторствѣ. Ты долженъ рѣшиться — сегодня же рѣшиться — вступить въ бракъ.

Фердинандъ (отступаетъ въ изумленіи). Батюшка!

Президентъ. Безъ комплиментовъ! Я послалъ отъ своего имени карточку къ лэди Мильфордъ. Ты сейчасъ же отправишься къ ней и скажешь ей, что ты ея женихъ.

Фердинандъ. Мильфордъ, батюшка?

Президентъ. Надѣюсь, ты знаешь ее!

Фердинандъ (внѣ себя). Да есть ли позорный столбъ въ герцогствѣ, который бы не зналъ ея? Но, неправда ли, я смѣшонъ, батюшка, что принимаю шутку вашу за дѣло? Захотите ли вы быть отцомъ подлецу-сыну, соединяющему судьбу свою съ привиллегированной прелестницей?

Президентъ. Напротивъ! Я и самъ посватался бы за нее, будь ей годенъ пятидесятилѣтній мужъ. Захотѣлъ бы ты быть сыномъ подлеца-отца?

Фердинандъ. Нѣтъ! видитъ Богъ — нѣтъ!

Президентъ. Клянусь, эту дерзость можно простить развѣ только ради ея оригинальности!

Фердинандъ. Умоляю васъ, батюшка, не оставляйте меня въ этомъ сомнѣніи: при немъ мнѣ невыносимо называться вашимъ сыномъ!

Президентъ. Да ты съ ума сошелъ! Всякій благоразумный человѣкъ сталъ бы добиваться чести занять такимъ образомъ мѣсто своего государя.

Фердинандъ. Вы становитесь для меня загадкой, батюшка. Вы называете это честью? честью — раздѣлять съ государемъ то, въ чемъ онъ перестаетъ быть и человѣкомъ?

(Президентъ разражается смѣхомъ).

Фердинандъ. Смѣйтесь, смѣйтесь! Оставимъ даже это въ сторонѣ, батюшка! Съ какимъ лицомъ покажусь я самому жалкому ремесленнику, который за своей женой взялъ въ приданое по крайней мѣрѣ неопозоренное тѣло? Съ какимъ лицомъ покажусь въ свѣтѣ? герцогу? съ какимъ лицомъ явлюсь передъ прелестницей, которая омоетъ въ моемъ позорѣ пятно своей чести?

Президентъ. Откуда это y тебя явилось такое краснорѣчіе?

Фердинандъ. Заклинаю васъ небомъ и землею, батюшка! Эта гибель вашего единственнаго сына не сдѣлаетъ васъ настолько счастливымъ, насколько онъ будетъ несчастенъ. Возьмите мою жизнь, если это можетъ повысить васъ. Жизнь получилъ я отъ васъ, не колеблясь ни минуты, я готовъ пожертвовать ею вашимъ успѣхамъ. Но честь мою, батюшка! Если вы отнимете y меня честь, то и дать мнѣ жизнь было легкомысленной подлостью — и я буду проклинать въ васъ отца и сводника.

Президентъ (ласково треплетъ его по плечу). Браво, браво, мой милый! Теперь я вижу, что ты вполнѣ молодецъ и стоишь лучшей невѣсты во всемъ герцогствѣ. Такъ и будетъ! Сегодня же въ полдень ты обручишься съ графинею Остгеймъ.

Фердинандъ (въ новомъ изумленіи). Этотъ часъ назначенъ, кажется, на то, чтобы окончательно сокрушить меня!

Президентъ (подозрительно глядя на него). Надѣюсь, противъ этого нечего возмущаться твоей чести.

Фердинандъ. Да, батюшка, Фредерика Остгеймъ могла бы составить счастье всякаго другого. (Про себя въ крайнемъ смущеніи). Что оставила въ моемъ сердцѣ нетронутымъ его злоба. то разрываетъ теперь его доброта.

Президентъ (не спуская съ нег глазъ). Я жду твоей благодарности, Фердинандъ!

Фердинандъ (бросается къ нему и съ жаромъ цѣлуетъ у него руки). Батюшка, ваша милость воспламеняетъ всѣ мои чувства! Батюшка, горячо благодарю васъ за вашу сердечную заботу обо мнѣ! Вашъ выборъ безукоризненъ.. но.. .я не могу… я не смѣю… сжальтесь надо мной… я не могу любить графиню!

Президентъ (отступая шагъ назадъ). Ага! Теперь я поймалъ молодца! Такъ на эту удочку ты поддался, хитрый притворщикъ? Значитъ, дѣло вовсе не въ чести, что ты отказываешься отъ лэди? 3начитъ, тебѣ противна не невѣста, а самый бракъ?

(Фердинандъ стоитъ сначала въ оцѣпенѣніи, потомъ вскакиваетъ и хочетъ уйти).

Президентъ. Куда? Стой!! Этакъ-то ты уважаешь отца? (Майоръ возвращается). Лэди извѣщена о твоемъ визитѣ. Я далъ слово герцогу. Всѣ въ городѣ и при дворѣ знаютъ объ этомъ. Если ты сдѣлаешь меня лжецомъ передъ герцогомъ, передъ лэди, передъ свѣтомъ — лжецомъ въ глазахъ двора… смотри, Фердинандъ! или если я провѣдаю про какія-нибудь исторіи… Ба! что это вся краска исчезла вдругъ съ твоихъ щекъ?

Фердинандъ (блѣдный какъ снѣгъ, дрожащимъ голосомъ). Какъ? что? Я — ничего, батюшка!

Президентъ (останавливая на немъ грозный взглядъ). А если это не ничего — и я найду причину твоего упорства?… О! ужъ одно только подозрѣніе приводитъ меня въ бѣшенство! Иди сію же минуту! Вахтпарадъ начинается. Ты будешь y лэди тотчасъ послѣ пароля. Стоитъ мнѣ захотѣть — дрогнетъ все герцогство. Посмотримъ, какъ-то сломитъ меня упрямый сынъ! (Идетъ и еще разъ возвращается). Слышишь! ты будешь тамъ, или берегись моего гнѣва! (Уходитъ).

Фердинандъ (приходя въ себя послѣ оцѣпенѣнія). Ушелъ? И это былъ голосъ отца! Да! я поѣду къ ней, поѣду, выскажу ей все — докажу ей ее, какъ въ зеркалѣ… И если ты и тутъ захочешь моей руки, ничтожная — предъ лицомъ всего дворянства, войска и народа — вооружись ты всею гордостью своей Англіи — я отвергну тебя — я, германскій юноша! (Быстро уходитъ).

ВТОРОЕ ДѢЙСТВІЕ Зала во дворцѣ лэди Мильфордъ; направо софа, налѣво фортепіано. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ. Лэди, въ простомъ, но изящномъ утреннемъ костюмѣ, съ распущенными еще незавитыми волосами, сидитъ, за фортепіано и фантазируетъ; Софи, камеристка, подходитъ къ ней отъ окна.

Софи. Офицеры расходятся. Парадъ кончился… Но Вальтера еще не видать.

Лэди (въ сильномъ безпокойствѣ, встаетъ и проходитъ по комнатѣ). Я не знаю, что со мною сегодня, Софи… Никогда еще со мною этого не было. Такъ ты его совсѣмъ не видала? Впрочемъ — ему нечего торопиться… Это давитъ мнѣ грудь, какъ преступленіе… Поди, Софи — вели осѣдлать мнѣ самую бѣшенную лошадь, какая только есть на конюшнѣ. Мнѣ надо на просторъ — увидѣть людей, ясное небо. Авось, будетъ легче на сердцѣ.

Софи. Если вы чувствуете себя не совсѣмъ хорошо, милэди — назначьте собраться сегодня y васъ. Пусть герцогъ обѣдаетъ здѣсь, или сядетъ за карты передъ вашей софой. Будь y меня въ распоряженіи герцогъ и весь его дворъ — да я бы и не подумала никогда скучать!

Лэди (бросаясь на софу). Прошу, пощади меня! Я готова платить тебѣ по брильянту за каждый часъ, только бы они не мозолили мнѣ глазъ! Не меблировать же мнѣ комнаты этимъ народомъ? Все это дрянные, жалкіе люди: ихъ беретъ ужасъ, когда y меня срывается съ языка теплое, сердечное слово; они раскрываютъ рты и поднимаютъ носы, словно привидѣніе увидали… Это рабы одной маріонетной проволоки, которою мнѣ легче управлять, чѣмъ шить или вязать. Что мнѣ за дѣло до этихъ людей? У нихъ и душа-то заведена на одинъ ладъ, какъ часы. Мнѣ не можетъ быть удовольствія спрашивать ихъ о чемъ-нибудь; вѣдь я заранѣе знаю, что мнѣ они отвѣтятъ. Могу ли я мѣняться съ ними словами, когда y нихъ не хватаетъ смѣлости быть иного мнѣнія, чѣмъ я? Прочь ихъ!.. Досадно и на лошадь, если она никогда не закусываетъ удилъ. (Подходитъ къ окну).

Софи. Но ужъ герцога-то вы исключите изъ этого числа, милэди! Мужчины болѣе красиваго, любовника болѣе пламеннаго, человѣка болѣе умнаго не найти во всемъ его герцогствѣ.

Лэди (возвращается). Оттого что это его герцогство — и только герцогскій санъ, Софи, можетъ служить слабымъ извиненіемъ моему выбору. Ты говоришь: мнѣ завидуютъ. Бѣдная! Меня слѣдовало бы скорѣе жалѣть. Изъ всѣхъ, кого питаетъ тронъ, никто не кончаетъ такъ грустно, какъ фаворитка: ея судьба похожа развѣ на судьбу великаго и богатаго человѣка, которому пришлось взяться за нищенскую клюку. Правда, талисманомъ своего величія онъ можетъ вызвать изъ земли, какъ волшебный дворецъ, все, чего запроситъ мое сердце. Онъ ставитъ передо мною на столъ дары обѣихъ Индій; онъ создаетъ эдемы въ пустыняхъ; по его мановенію родники его земли взлетаютъ подъ облака гордыми водометами… или вспыхиваетъ въ пышномъ фейерверкѣ потъ и кровь его подданныхъ… Но можетъ ли онъ приказать своему сердцу биться могучимъ и огненнымъ біеніемъ около могучаго, пламеннаго сердца? Можетъ ли онъ отдать свою скудную душу одному прекрасному чувству? Сердце мое томится голодомъ при всемъ этомъ избыткѣ наслажденій; и что мнѣ въ тысячѣ лучшихъ чувствъ, если я обречена лишь утолять страсти?

Софи (смотритъ на нее съ удивленіемъ). Давно уже служу я вамъ, милэди…

Лэди. А узнала меня только сегодня! Да, это правда, Софи. Я продала герцогу свою честь; но сердце свое сохранила я свободнымъ — сердце, милая Софи, которое можетъ быть еще достойно любви. Заразительный воздухъ двора коснулся его лишь, какъ дыханье касается зеркала. Вѣрь мнѣ, милая, что этотъ жалкій герцогъ давно бы сдѣлалъ меня первою дамой при дворѣ, если бъ только пожелало того мое честолюбіе.

Софи. А это сердце очень-таки повиновалось честолюбію.

Лэди (съ живостью). Будто оно не довольно ужъ мстило за себя? не мститъ и теперь? Софи! (Серьезно, опуская руку на плечо Софи). У насъ, женщинъ, только одинъ выборъ — повелѣвать или служить; но и высшее наслажденіе власти лишь жалкое утѣшеніе, когда мы лишены самой высшей радости — быть рабами человѣка любимаго.

Софи. Эту истину я желала бы слышать отъ васъ въ послѣдній разъ, милэди.

Лэди. Отчего, Софи? Глядя на дѣтское неумѣнье наше держать скипетръ, какъ не подумать, что мы годимся лишь для помочей? Иль ты не замѣчала, что этимъ капризнымъ легкомысліемъ, этими безумными удовольствіями я хотѣла заглушить бурныя желанія своего сердца.

Софи (отступая въ изумленіи). Милэди!

Лэди (съ еще большимъ одушевленіемъ). Удовлетвори ихъ! Дай мнѣ человѣка, о которомъ я теперь думаю — котораго боготворю… Ахъ, Софи! или умереть, или обладать имъ! (Замирающимъ голосомъ). Дай мнѣ услышать изъ его устъ, что слезы любви въ нашихъ глазахъ блещутъ прекраснѣе всѣхъ брильянтовъ въ нашихъ волосахъ (пламенно) — и я брошу къ ногамъ герцога и его сердце, и его герцогство, и убѣгу съ этимъ человѣкомъ, убѣгу въ самую далекую пустыню на земномъ шарѣ.

Софи (смотритъ на нее въ испугѣ). Боже мой! что вы? что съ вами, милэди?

Лэди (въ смущеніи). Ты блѣднѣешь? Ужъ не сказала ли я чего лишняго? О, такъ пусть же моя довѣрчивость наложитъ молчаніе на твой языкъ. Выслушай больше — выслушай все!

Софи (робко озирается). Я боюсь, милэди — боюсь… зачѣмъ мнѣ это знать?

Лэди. Бракъ съ майоромъ… и ты, и свѣтъ — вы ошибаетесь, думая, что это придворная интрига. Софи, не краснѣй — не стыдись меня: это дѣло — моей любви!

Софи. Боже мой! Я это предчувствовала!

Лэди. Ихъ было не трудно уговорить, Софи. Слабодушный герцогъ — хитрый, придворный Вальтеръ — нелѣпый маршалъ… каждый изъ нихъ готовъ присягнуть, что этотъ бракъ — самое дѣйствительное средство сохранить меня для герцога, упрочить нашу связь… Нѣтъ! навѣки разорвать ее! навѣки разбить эти позорныя цѣпи! Васъ самихъ обманули, обманщики! Слабая женщина перехитрила васъ! Вы сами соединяете меня съ моимъ милымъ. Вѣдь, я этого только и хотѣла… Только бы онъ былъ мой — мой — тогда прощай навѣки, отвратительное величіе!

ВТОРОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Старый камердинеръ герцога, съ шкатулкой въ рукахъ.

Камердинеръ. Его высочество герцогъ приказалъ кланяться милэди и прислалъ ей на свадьбу эти брильянты. Они только что получены изъ Венеціи.

Лэди (открываетъ шкатулку и отступаетъ въ испугѣ). Слушай, что заплатилъ твой герцогъ за эти камни?

Камердинеръ (мрачно). Они не стоятъ ему ни гроша.

Лэди. Какъ! Ты съ ума сошелъ? Ничего? Но ты (отступаетъ отъ него шагъ назадъ) — ты смотришь на меня такъ, будто хочешь пронзить меня насквозь своимъ взглядомъ. И эти дорогіе камни, которымъ нѣтъ цѣны, ничего не стоятъ ему?

Камердинеръ. Вчера семь тысячъ человѣкъ отравилось въ Америку… тѣ все заплатятъ!

Лэди (тотчасъ же ставитъ шкатулку и начинаетъ быстро ходитъ по залѣ, потомъ, послѣ нѣкотораго молчанія, обращается къ камердинеру). Старикъ! что съ тобой ты никакъ плачешь?

Камердинеръ (обтираетъ глаза и говоритъ глухимъ голосомъ, дрожа всѣмъ тѣломъ). Эти брильянты… И моихъ двое сыновей пошло…

Лэди (отворачивается въ тревогѣ и схватываетъ ею руку). Но не поневолѣ?

Камердинеръ (съ горькимъ смѣхомъ). Боже мой!.. Нѣтъ — все по доброй волѣ!… Правда, вышли двое, трое молодцовъ посмѣлѣе передъ фронтъ и спросили полковника, почемъ продаетъ герцогъ пару людей. Но милостивый нашъ принцъ велѣлъ выступить на плацпарадъ всѣмъ полкамъ и разстрѣлять крикуновъ. Мы слышали, какъ грянули ружья; видѣли, какъ брызнулъ на мостовую мозгъ — и вся армія крикнула; «ура! въ Америку!»

Лэди (въ ужасѣ опускается на софу). Боже мой! Боже мой! а я ничего не слыхала! не замѣчала!

Камердинеръ. Такъ-то, сударыня! Напрасно поѣхали вы съ нашимъ герцогомъ на медвѣжью травлю, какъ ударили сборъ къ выступленію. Жаль, что вы это торжество пропустили, какъ намъ возвѣстилъ громъ барабановъ, что пора. Тамъ сироты съ воемъ догоняли живого отца, а тутъ бѣжала, какъ обезумѣвъ, мать пропороть штыками своего грудного младенца; невѣстъ и жениховъ отгоняли другъ отъ друга сабельными ударами; въ отчаяніи стояли сѣдые старики и кидали подъ конецъ вслѣдъ дѣтямъ свои костыли: возьмите, молъ, и ихъ въ Америку!.. а барабаны-то со всѣхъ сторонъ трещатъ, чтобы Господь всевѣдущій не услыхалъ нашихъ молитвъ.

Лэди (встаетъ въ сильномъ волненіи). Прочь эти камни! Они жгутъ адскимъ огнемъ мое сердце! (Кротко камердинеру). Успокойся, бѣдный старикъ! Они возвратятся. Они опять будутъ на родинѣ.

Камердинеръ (съ чувствомъ). Богу это извѣстно! Да! будутъ!… Они еще y городскихъ воротъ обернулись и кричали; «Богъ васъ храни, жены и дѣти! Да здравствуетъ нашъ герцогъ! — На страшномъ судѣ свидимся!»

Лэди (ходитъ большими шагами взадъ и впередъ по комнатѣ). Ужасно! безчеловѣчно!.. а мнѣ говорили, что я осушила здѣсь всѣ слезы!… Страшно, страшно открываются y меня глаза. Ступай, скажи своему господину — я поблагодарю его лично! (Камердинеръ хочетъ итти. Она кладетъ ему въ шляпу кошелекъ съ деньгами). Вотъ тебѣ за то, что ты сказалъ мнѣ правду.

Камердинеръ (бросаетъ кошелекъ на столъ съ презрѣніемъ). Положите его къ остальнымъ. (Уходитъ).

Лэди (глядитъ съ изумленіемъ ему вслѣдъ). Софи, бѣги за нимъ! спроси, какъ его зовутъ! Сыновья возвратятся къ нему! (Софи уходитъ. Лэди ходитъ задумавшись. Молчаніе. Къ возвращающейся Софи). Не правда-ли, недавно говорили, что пожаръ истребилъ одинъ городъ на границѣ и около четырехъ сотъ семействъ пошло по міру? (Звонитъ).

Софи. Какъ вы это вспомнили? Это, точно, правда, и большая часть этихъ несчастныхъ теперь въ кабалѣ у своихъ кредиторовъ, или пропадаютъ въ шахтахъ герцогскихъ серебряныхъ рудниковъ.

Слyга (входитъ). Что прикажете, милэди?

Лэди (отдаетъ ему брильянты). Сейчасъ же отнеси это въ банкъ! — Сказать, что я приказала немедленно превратить это въ деньги и раздать ихъ четыремъ стамъ несчастнымъ, потерпѣвшимъ отъ пожара.

Софи. Подумайте, милэди, какой немилости можете вы подвергнуться!

Лэди (съ достоинствомъ). Такъ мнѣ носить на головѣ проклятіе его страны? (Дѣлаетъ знакъ слугѣ. Онъ уходитъ). Иль ты хочешь, чтобы я упала подъ страшнымъ бременемъ этихъ слезъ? Да, Софи! — лучше носить въ волосахъ фальшивые алмазы, лишь бы въ сердцѣ жило сознаніе добраго дѣла!

Софи. Но такіе камни! Чтобы вамъ взять прежніе, похуже! Нѣтъ, право, милэди, этого вамъ простить нельзя.

Лэди. Глупая! за это въ одну минуту дается мнѣ больше брильянтовъ и жемчугу, чѣмъ могутъ насчитать десять королей y себя въ коронахъ, и болѣе цѣнныхъ…

Слуга (возвращается). Майоръ фонъ-Вальтеръ.

Софи (кидается къ лэди). Боже мой! вы поблѣднѣли.

Лэди. Это первый человѣкъ, котораго я страшусь! Софи! Эдуардъ, скажи, что мнѣ нездоровится… Подожди!… Что, какъ онъ? Веселъ? Что говоритъ? Ахъ, Софи! Неправда ли, я сегодня такъ нехороша.

Софи. Ради Бога, милэди…

Слуга. Прикажете отказать?

Лэди (нерѣшительно). Нѣтъ, проси! (Слуга уходитъ). Говори, Софи!… Что мнѣ сказать ему? Какъ принять его?… Я буду нѣма… Онъ будетъ смѣяться надъ моей слабостью… Онъ будетъ. О! какое ужасное предчувствіе!.. Ты оставляешь меня, Софи? Останься! Нѣтъ!… Иди!… Нѣтъ, останься! (Майоръ показывается въ дверяхъ).

Софи. Придите въ себя! Онъ ужъ здѣсь.

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Фердинандъ фонъ-Вальтеръ.

Фердинандъ (съ легкимъ поклономъ). Не безпокою ли я васъ, милэди?

Лэди (въ замѣтномъ смущеніи). Ни мало, господинъ Вальтеръ. Я очень рада…

Фердинандъ. Я явился по приказанію моего отца.

Лэди. Очень благодарна ему.

Фердинандъ. И долженъ объявить вамъ, что мы женихъ и невѣста… Таково порученіе отца.

Лэди (блѣднѣетъ и дрожитъ). А что говоритъ вамъ ваше сердце?

Фердинандъ. Министры и сводники никогда не справляются съ сердцемъ.

Лэди (въ тревогѣ черезъ силу). А вамъ самимъ нечего прибавить къ порученію?

Фердинандъ (бросая взглядъ на Софи). Очень много, милэди.

Лэди (дѣлаетъ знакъ Софи, та удаляется). Не угодно ли вамъ сѣсть сюда, на софу.

Фердинандъ. Моя рѣчь будетъ не долга, милэди.

Лэди. Я слушаю.

Фердинандъ. Я человѣкъ честный.

Лэди. И я умѣю цѣнить васъ.

Фердинандъ. Дворянинъ.

Лэди. Лучшій въ герцогствѣ.

Фердинандъ. И офицеръ.

Лэди (льстиво). Вы касаетесь достоинствъ, которыя раздѣляютъ съ вами и другіе. Зачѣмъ умалчиваете вы о лучшихъ вашихъ качествахъ, въ которыхъ нѣтъ вамъ равныхъ?

Фердинандъ (холодно). Здѣсь они мнѣ не нужны.

Лэди (съ возрастающимъ безпокойствомъ). Какъ понимать мнѣ это предисловіе?

Фердинандъ (медленно и выразительно). Примите его за протестъ чести, если y васъ есть охота насильно соединить свою судьбу съ моей.

Лэди (вскакивая). Что это такое, господинъ Вальтеръ?

Фердинандъ (небрежно). Голосъ моего сердца, моего герба и этой шпаги!

Лэди. Эту шпагу далъ герцогъ.

Фердинандъ. Рукою герцога дало мнѣ ее государство… Сердце мое далъ мнѣ Богъ… Мой гербъ — цѣлыя пять столѣтій.

Лэди. Имя герцога…

Фердинандъ (запальчиво). Не можетъ же герцогъ извращать законы человѣчества, или чеканить поступки, какъ монету? Онъ самъ стоитъ не выше чести, но можетъ зажать ей ротъ своимъ золотомъ. Онъ можетъ прикрыть свой стыдъ горностаевой мантіей. Прошу васъ, милэди, оставимъ этотъ предметъ. Рѣчь ужъ не о забвеніи составленныхъ плановъ, не о предкахъ, не объ этомъ темлякѣ, не о мнѣніи свѣта! Я готовъ попрать все это, только бы вы убѣдили меня, что награда не хуже самой жертвы!

Лэди (отходя отъ него скорбно). Господинъ Вальтеръ, этого я не заслужила.

Фердинандъ (схватываетъ ея руку). Простите! Мы говоримъ здѣсь безъ свидѣтелей. Обстоятельство, которое свело насъ — въ первый разъ — даетъ мнѣ право, вынуждаетъ меня не скрывать отъ васъ самаго завѣтнаго моего чувства. Я никакъ не могу понять, милэди, чтобы женщина съ такой красотой, съ такимъ умомъ, качествами, которыя оцѣнилъ бы всякій достойный человѣкъ могла отдаться принцу, который съумѣлъ оцѣнить въ ней лишь ея полъ. И эта женщина не стыдится предлагать свое сердце…

Лэди (глядя ему прямо въ глаза). Договаривайте.

Фердинандъ. Вы называете себя британкой! Извините меня — я не могу вѣрить, чтобы вы были британка! свободнорожденная дочь самаго свободнаго народа въ мірѣ — народа, который такъ гордъ, что не благоговѣетъ и передъ чужою доблестью, никакъ не можетъ наняться служить чужому пороку! Не можетъ быть, чтобы вы были британка!… или сердце этой британки на столько же мелко, насколько смѣла и благородна кровь, текущая въ жилахъ Британіи?

Лэди. Кончили вы?

Фердинандъ. Можно, пожалуй, отвѣтить, что это женская суетность, страсть, горячій темпераментъ, жажда удовольствій. Не разъ случалось, что добродѣтель переживала честь. Не разъ женщины, позорно вступавшія на эту дорогу, примиряли съ собою свѣтъ благородными дѣлами и облагораживали отвратительное ремесло хорошимъ его употребленіемъ. Но отчего же здѣсь такой страшный гнетъ на всей странѣ? Прежде его не было. Я говорилъ отъ лица герцогства. Я кончилъ.

Лэди (кротко, но съ достоинствомъ). Вы первый, Вальтеръ, рѣшились обратиться ко мнѣ съ такими словами, и вы единственный человѣкъ, которому я на нихъ отвѣчу. Вы отвергаете мою руку — и я уважаю васъ за это! Вы хулите мое сердце — это я прощаю вамъ! Но я не вѣрю вамъ, чтобы вы говорили серьезно. Рѣшаясь обращаться съ такими оскорбленіями къ женщинѣ, которой довольно одной ночи, чтобы погубить васъ навѣки, надо предположить въ этой женщинѣ высокую душу, или — быть безъ ума. Что разореніе страны взваливаете вы на мои плечи — да проститъ вамъ Господь Всемогущій, который нѣкогда разсудитъ и васъ, и меня, и герцога. Но вы обратили вашъ вызовъ ко мнѣ, какъ англичанкѣ, а на подобные упреки должно отвѣчать вамъ мое отечество.

Фердинандъ (опершись на шпагу). Любопытно послушать.

Лэди. Такъ выслушайте же то, чего, кромѣ васъ, не довѣряла я никому никогда и никогда не довѣрю ни единому человѣку! Я не искательница приключеній, какою вы меня считаете, Вальтеръ! Я могла бы хвастливо сказать вамъ, что я царскаго происхожденія — изъ рода несчастнаго Томаса Норфолька, павшаго жертвой за шотландскую Марію. Отца моего, старшаго камергера при королѣ, заподозрили въ измѣнническихъ сношеніяхъ съ Франціей; парламентъ приговорилъ его, и ему отрубили голову. Всѣ наши имѣнія поступили въ казну. Насъ самихъ изгнали изъ родной земли. Мать моя умерла въ самый день казни. Я — тогда четырнадцатилѣтняя дѣвочка — бѣжала въ Германію со своей воспитательницей, съ ящичкомъ драгоцѣнныхъ вещей и съ этимъ наслѣдственнымъ крестомъ, который умирающая мать моя надѣла мнѣ на шею съ послѣднимъ своимъ благословеніемъ.

Фердинандъ (задумывается и устремляетъ на лэди глаза съ большимъ сочувствіемъ).

Лэди (продолжаетъ съ возрастающимъ волненіемъ). Больная, безъ имени, безъ помощи и средствъ, чужестранка и сирота, пріѣхала я въ Гамбургъ. Я ничему не училась; знала лишь немножко по-французски, да умѣла немножко вязать, да немножко играть на фортепіанахъ. Зато привыкла ѣсть на серебрѣ и золотѣ, спать подъ дамастовыми покрывалами, однимъ знакомъ руки разсылать десятки слугъ и слушать лесть великихъ міра сего. Я проплакала шесть лѣтъ… Послѣдняя брильянтовая булавочка исчезла. Воспитательница моя умерла. а тутъ какъ нарочно судьбѣ нужно было привести въ Гамбургъ вашего герцога. Я гуляла тогда по берегамъ Эльбы, смотрѣла на рѣку, и только-что принялась мечтать, что глубже — эта ли рѣка или мое горе? Герцогъ увидалъ меня, сталъ слѣдить за мной, отыскалъ мою квартиру, упалъ къ моимъ ногамъ и клялся, что любитъ меня. (Пріостанавливается въ сильной тревогѣ, потомъ продолжаетъ со слезами въ голосѣ). Картины моего счастливаго дѣтства воскресли передо мной во всемъ ихъ обольстительномъ блескѣ… Черной могилой казалось мнѣ мое безутѣшное будущее… Сердце мое пламенно просило другого сердца… И я припала къ его сердцу. (Убѣгая отъ него). Теперь осуждайте меня!

Фердинандъ (сильно встревоженный бросается къ ней и останавливаетъ ее). Милэди! Боже мой! Что я слышу? Что я надѣлалъ?… Мнѣ самому ужасна моя дерзость! Я не могу ждать отъ васъ прощенія!

Лэди (возвращается, стараясь собраться съ духомъ). Слушайте дальше! Правда, герцогъ овладѣлъ моей беззащитной молодостью… но кровь Норфольковъ возмутилась во мнѣ. «Эмилія!» говорилъ мнѣ мой внутренній голосъ: «въ тебѣ течетъ царская кровь, а ты наложница герцога!» Гордость боролась y меня въ душѣ съ моею судьбой, когда герцогъ привезъ меня сюда, и глазамъ моимъ сразу явилось ужаснѣйшее зрѣлище… Сластолюбіе великихъ этого міра — ненасытная гіэна, въ неутолимомъ голодѣ вѣчно ищущая себѣ добычи. Оно уже страшно свирѣпствовало въ этой странѣ: разлучало жениховъ и невѣстъ, разрывало даже священныя узы брака, здѣсь подтачивало скромное счастье семьи, тамъ проникало тлетворной заразой въ молодое, неопытное сердце — и умирающія ученицы, съ пѣной на устахъ, въ послѣднихъ судорогахъ проклинали своего учителя. Я встала между агнцемъ и тигромъ, потребовала отъ него въ минуту страсти торжественной клятвы — и эти безчеловѣчныя жертвы прекратились.

Фердинандъ (въ сильнѣйшей тревогѣ быстро ходить по залѣ). Довольно, милэди! довольно!

Лэди. Печальный періодъ этотъ смѣнился еще болѣе печальнымъ. И дворъ, и сераль наполнились исчадіями Италіи. Вѣтренныя парижанки играли страшнымъ скипетромъ и народъ истекалъ кровью отъ ихъ прихотей. Царству ихъ былъ положенъ конецъ! Я видѣла ихъ жалкое паденіе: я была больше всѣхъ ихъ кокетка! Я взяла бразды y тирана, разслабшаго въ моихъ объятіяхъ. Отечество твое, Фердинандъ, впервые почувствовало надъ собой человѣческую руку — и довѣрчиво склонилось ко мнѣ на грудь. (Молчаніе. Она страстно глядитъ на него). Боже мой! и передъ единственнымъ человѣкомъ, мнѣніемъ котораго я дорожу, я принуждена хвастаться и сжигать свою скромную заслугу на огнѣ изумленія! Вальтеръ! я отворяла темницы, разрывала смертные приговоры и сократила не одну страшную вѣчность каторги. Въ неизлѣчимыя раны лила я по крайней мѣрѣ утоляющій бальзамъ; я повергала во прахъ могучихъ преступниковъ и своею наложнической слезой спасала не разъ проигранное дѣло невинности. О, Вальтеръ! какъ отрадно было мнѣ это! Съ какою гордостью могло опровергать мое сердце всякое обвиненіе моего царственнаго происхожденія! И вдругъ является человѣкъ, который одинъ долженъ бы вознаградить меня за все это — человѣкъ, созданный моею истощенной судьбой можетъ быть взамѣну пережитыхъ мною страданій — человѣкъ, котораго я уже въ грезахъ обнимала съ палящею страстью…

Фердинандъ (глубоко потрясенный, прерываетъ ее). Довольно! это ужъ слишкомъ! Это противъ уговора, милэди! Вы должны были оправдать себя отъ обвиненій — и дѣлаете меня преступникомъ. Пощадите — умоляю васъ — пощадите мое сердце! его терзаютъ и стыдъ, и жгучія угрызенія совѣсти.

Лэди (крѣпко сжимая ему руку). Теперь или никогда! Долго выдерживала я, какъ героиня… Но ты долженъ же почувствовать тягость этихъ слезъ! (Нѣжно). Послушай, Вальтеръ. Неужели въ минуту, какъ несчастная въ непреодолимомъ, всемогущемъ влеченіи къ тебѣ, прижмется къ твоей груди — грудью, полною пламенной, неистощимой любви — неужели, Вальтеръ, ты и тутъ произнесешь холодное слово — честь? когда эта несчастная, подавленная чувствомъ своего позора, отвращаясь отъ порока, героически возставая на зовъ добродѣтели, бросится вотъ такъ въ твои объятія (обнимаетъ его, торжественно и умоляющимь голосомъ) и захочетъ, чтобы ты спасъ ее — возвратилъ ее небу, неужели — (отворачивается отъ него: глухимъ дрожащимъ голосомъ) неужели ей бѣжать твоего образа и, повинуясь страшному голосу отчаянія, ринуться опять въ еще болѣе ужасный омутъ порока?

Фердинандъ (въ сильномъ смущеніи, стараясь вырвашься изъ ея объятій). Нѣтъ — клянусь всемогущимъ Богомъ — мнѣ не выдержать этого! Милэди, я долженъ… небо и земля требуютъ этого отъ меня… я долженъ вамъ признаться, милэди!…

Лэди (убѣгая отъ него). Не теперь, не теперь — умоляю васъ всѣмъ, что для васъ свято! Въ эту минуту сердце мое и безъ того окровавлено тысячью ударовъ. Будь это рѣшеніе на жизнь и смерть — я не могу, я не хочу его слышать.

Фердинандъ. Нѣтъ, нѣтъ, милэди. Вы должны выслушать. Мое признаніе уменьшитъ въ вашихъ глазахъ мою вину, и будетъ теплымъ ходатайствомъ за прошедшее. Я обманулся въ васъ, милэди: я ожидалъ — я желалъ найти васъ достойной моего презрѣнія. Я пришелъ сюда съ твердымъ рѣшеніемъ оскорбить васъ и заслужить вашу ненависть. Если бы предположеніе мое удалось, это было бы счастіе для насъ обоихъ. (Послѣ нѣкотораго молчанія, тише и застѣнчивѣе) Я люблю, милэди — люблю мѣщанскую дѣвушку, Луизу Миллеръ, дочь одного музыканта. (Лэди блѣднѣетъ и отворачивается отъ него, онъ продолжаетъ съ большимъ одушевленіемъ). Я знаю, что меня ждетъ; но если бы благоразуміе и заставило умолкнуть страсть, тѣмъ громче заговорилъ бы долгъ. Я виноватый. Я первый нарушилъ золотой міръ ея невинности, баюкалъ ея сердце дерзкими надеждами и коварно предалъ ее бурной страсти. Вы напомните мнѣ мое состояніе, мое рожденіе, правила моего отца — но я люблю. Моя надежда тѣмъ смѣлѣе, чѣмъ глубже разладъ между природой и приличіями. Мое рѣшеніе и предразсудокъ! Посмотримъ, что побѣдитъ — предубѣжденіе или человѣчность? (Лэди между тѣмъ удалилась въ самую глубину комнаты и закрыла лицо руками. Онъ подходитъ къ ней).) Вы хотѣли мнѣ что-то сказать, милэди?

Лэди (тономъ глубочайшией скорби). Ничего, господинъ Вальтеръ. Ничего. Развѣ то, что вы губите и себя, и меня, и еще третью.

Фердинандъ. И еще третью?

Лэди. Мы не можемъ быть счастливы другъ, съ другомъ; но мы должны пасть жертвой поспѣшности вашего отца. Никогда не владѣть мнѣ сердцемъ человѣка, который лишь поневолѣ отдалъ мнѣ свою руку.

Фердинандъ. Поневолѣ, милэди? отдалъ поневолѣ? но все-таки отдалъ? И вы можете требовать руки безъ сердца? Вы можете отнимать y бѣдной дѣвушки человѣка, въ которомъ для этой дѣвушки заключенъ весь міръ? отнимать эту дѣвушку y человѣка, весь міръ котораго заключенъ въ ней? Вы, милэди — за минуту передъ тѣмъ достойная удивленія британка — вы готовы на это?

Лэди. Я должна. (Серьезно и выразительно). Страсть моя, Вальтеръ, уступаетъ моей нѣжности къ вамъ. Честь моя не можетъ сдѣлать такой уступки. Все герцогство говоритъ о нашемъ бракѣ. На меня направлены всѣ глаза, всѣ стрѣлы насмѣшки! Ничѣмъ не смыть моего позора, если подданный герцога отвергнетъ меня. Боритесь со своимъ отцомъ. Защищайтесь, насколько y васъ есть силы. Я взорву всѣ мины. (Быстро уходитъ. Майоръ остается въ безмолвномъ оцѣпенѣніи. Пауза. Потомъ онъ быстро убѣгаетъ въ главную дверь).

Комната музыканта. ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОДЪ. Входятъ Миллеръ, госпожа Миллеръ и Луиза.

Миллеръ (поспѣшно входя въ комнату). Я напередъ сказалъ.

Луиза (кидается къ нему въ испугѣ). Что такое, батюшка? Что такое?

Миллеръ (бѣгая взадъ и впередъ, какъ помѣшанный). Мой парадный кафтан ъсюда — живо! Я долженъ предупредить его… и бѣлую манишку! Мнѣ это тотчасъ же пришло въ голову.

Луиза. Ради Бога! что такое?}

Жена. Да что случилось? что такое?

Миллеръ (бросаетъ ей свой парикъ). Скорѣй къ парикмахеру! Что случилось? (Подбѣгаетъ къ зеркалу). И борода опять уже какъ щетка. Что случилось? что еще случится, чортова кукла? Все пошло вверхъ дномъ! ужъ не сносить же тебѣ головы.

Жена. Вотъ онъ всегда такъ! ужъ сейчасъ все и на меня.

Миллеръ. На тебя? да, проклятая трещетка! а то на кого же? Давича тоже со своимъ дьявольскимъ барономъ… Не сказалъ я тогда же? Вурмъ все выболталъ.

Жена. Пуще всего. Ты-то почемъ знаешь?

Миллеръ. Я почемъ знаю? Поди-ка! тамъ y дверей торчитъ посланный отъ министра.

Лyиза. Я ни жива, ни мертва.

Миллеръ. Ужъ и ты то со своими сладкими глазками! (Злобно смѣется). Ужъ это такъ: y кого чортъ снесетъ въ хозяйствѣ яичко, y того славная дочка родится. Теперь дѣло ясно.

Жена. Да почемъ ты знаешь, что объ Луизѣ дѣло? Можетъ тебя рекомендовали герцогу, можетъ онъ тебя въ оркестръ хочетъ?

Миллеръ (схватываетъ свою палку). Чтобы тебя громомъ разразило! Въ оркестръ! да, въ такой оркестръ, гдѣ ты, сводня, будешь дишкантомъ выть, а моя синяя спина будетъ контрбасомъ. (Бросается въ кресла) Боже милостивый!

Лyиза (садится, блѣдная какъ смерть). Матушка, батюшка, что это мнѣ вдругъ такъ страшно стало?

Миллеръ (вскакиваетъ опять со стула). Только бы мнѣ попалась въ лапы эта чернильная душа! Только бы онъ мнѣ попался! На этомъ ли свѣтѣ или въ будущемъ — ужъ выколочу же я ему и тѣло, и душу! Всѣ десять заповѣдей, всѣ семь прошеній изъ «Отче нашъ» и всѣ книги моисеевы и всѣхъ пророковъ выпишу ему на шкурѣ, такъ что синяки не заживутъ до самаго свѣтопреставленія.

Жена. Да, ругайся, кричи! пуще всего этимъ поможешь. Господи, спаси насъ грѣшныхъ! Куда намъ теперь дѣться? Что дѣлать? что начать? да говори-же ты, Миллеръ! (Съ воемъ бѣгаетъ по комнатѣ).

Миллеръ. Сейчасъ же иду къ министру. Я первый заговорю — самъ ему все скажу. Ты прежде меня знала. Могла бы мнѣ сказать. Можно бы еще дѣвку уговорить. Было еще время. Такъ нѣтъ! Помаклерить намъ надо было — въ мутной водицѣ рыбу половить. Вотъ и надѣлала дѣла. Теперь сама и береги свою шкуру. Жри, что наклянчила. Я возьму дочь и маршъ съ ней за границу.

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Фердинандъ фонъ-Вальтеръ вбѣгаетъ въ испугѣ и запыхавшись.

Фердинандъ. Былъ здѣсь отецъ?

Луиза (вскакиваетъ въ ужасѣ). Его отецъ! всемогущій Боже. | Всѣ

Жена (всплескиваетъ руками). Президентъ? Пропали мы! } вмѣ-

Миллеръ (злобно хохочетъ). Слава Богу, слава Богу! Вотъ намъ и развязка! |стѣ.

Фердинандъ (бросается къ Луизѣ и крѣпко сжимаетъ ее въ объятіяхъ). Ты моя, хотя бы адъ и небо встали между нами.

Луиза. Судьба моя рѣшена. Говори. Ты произнесъ ужасное имя! Твой отецъ…

Фердинандъ. Ничего, ничего! все улажено! Вѣдь ты опять со мною. Вѣдь я опять съ тобою. О! дай мнѣ отдохнуть на твоей груди. Это были страшныя минуты.

Луиза. Какія? ты убиваешь меня.

Фердинандъ (отступаетъ и многозначительно смотритъ на нее). Минуты, Луиза, когда между моимъ сердцемъ и тобою встало постороннее лицо; когда моя любовь поблѣднѣла передъ моею совѣстью; когда моя Луиза перестала быть всѣмъ для своего Фердинанда.

Луиза (закрываетъ лицо руками и опускается въ кресла).

Фердинандъ (быстро подходитъ къ ней; безмолвно стоитъ передъ ней, пристально на нее глядя; потомъ вдругъ отходитъ отъ нея, въ сильной тревогѣ). Нѣтъ! никогда! невозможно, милэди! это ужъ слишкомъ. Я не могу тебѣ принести въ жертву это невинное существо! нѣтъ! клянусь всемогущимъ Богомъ! я не могу нарушить моей клятвы. Громомъ небеснымъ звучитъ она мнѣ изъ этихъ смежающихся глазъ! Милэди, взгляните! Взгляни, кровожадный отецъ! И мнѣ убить этого ангела? зажечь адскимъ огнемъ эту небесную грудь? (Рѣшительно подходитъ къ Луизе). Я поведу ее къ престолу небеснаго Судіи и Онъ, Предвѣчный, скажетъ мнѣ — была ли моя любовь преступленіемъ. (Беретъ ее за руку и подымаетъ въ креслѣ). Ободрись, моя милая! Ты одержала верхъ; я возвращаюсь побѣдителемъ изъ опасной битвы.

Луиза. Нѣтъ, нѣтъ! не скрывай отъ меня ничего! произнеси страшный приговоръ! Ты назвалъ своего отца — назвалъ лэди. Смертный трепетъ овладѣваетъ мной. Говорятъ, она выходитъ замужъ.

Фердинандъ (падаетъ къ ногамъ Луизы). За меня, несчастная!

Луиза (послѣ нѣкотораго молчанія, тихимъ, дрожащимъ голосомъ, съ ужасающимъ спокойствіемъ). Что же? Чего я испугалась? Вѣдь старикъ отецъ не разъ говорилъ мнѣ это; я все не хотѣла ему вѣрить. (Молчаніе; она съ громкимъ плачемъ кидается въ объятья отца). Батюшка! дочь твоя опять съ тобою. Прости меня, батюшка! Виновато ли твое дитя, что этотъ сонъ былъ такъ прекрасенъ и такъ ужасно пробужденіе?

Миллеръ. Луиза! Луиза! Боже мой! она внѣ себя! Дочь моя! бѣдное мое дитятко! Будь проклятъ соблазнитель! Будь ты проклята, сводня!

Жена (съ воплемъ кидается къ Луизѣ). Заслужила ли я это проклятіе, моя Луиза? Богъ да проститъ васъ, баронъ! За что вы убиваете эту овечку?

Фердинандъ (быстро подходитъ къ ней съ рѣшимостью). Но я сломлю его интриги, разорву всѣ эти желѣзныя цѣпи предразсудка; мой выборъ будетъ выборомъ свободнаго человѣка, и эти мелкія души исчезнутъ въ исполинскомъ подвигѣ моей любви. (Хочетъ идти).

Луиза (съ трепетомъ встаетъ и идетъ за нимъ). Останься! останься! Куда ты? Батюшка! матушка! въ эту ужасную минуту покидаетъ онъ насъ.

Жена (бѣжитъ за нимъ и схватываетъ его за платье). Сюда пріѣдетъ президентъ, онъ будетъ грубо обращаться съ нашей дочерью — съ нами; а вы оставляете насъ, господинъ Вальтеръ.

Миллеръ (смѣется въ бѣшенствѣ). Оставляетъ; а что жъ? отчего бы не такъ? Вѣдь она ему все отдала. (Одною рукою схватываетъ майора, а другою Луизу). Потерпите, баронъ. Развѣ только чрезъ нее выйдешь ты изъ моего дома. Подожди сначала ты своего отца, если ты не трусъ. Разскажи ему, какъ ты вкрался въ это сердце, обманщикъ, или клянусь Богомъ (отталкиваетъ къ нему дочь, громко и неистово), сначала ты раздавишь эту несчастную, которую любовь твоя обрекла на такой позоръ.

Фердинандъ (возвращается и ходитъ взадъ и впередъ въ глубокой задумчивости). Правда, власть президента велика. Права отца — громкое слово. Подъ нимъ можетъ притаиться и преступленіе. Далеко можетъ оно повести — далеко. Но къ крайней цѣли ведетъ лишь любовь. Ко мнѣ, Луиза! вложи свою руку въ мою! (Крѣпко жметъ ей руку). Такъ же, какъ тому, что Богъ не оставитъ меня при послѣднемъ издыханіи, вѣрю я, что минута, которая разрознитъ намъ руки, разорветъ и нить, связующую меня съ міромъ.

Луиза. Мнѣ становится страшно. Не смотри на меня! Губы твои дрожатъ; въ глазахъ такой страшный блескъ!

Фердинандъ. Нѣтъ, Луиза! не дрожи! Не безуміе говоритъ моими устами: это драгоцѣнный даръ небесъ, рѣшеніе въ важную минуту, когда стѣсненная грудь можетъ облегчить себя лишь неслыханнымъ усиліемъ. Я люблю тебя, Луиза! Ты будешь моею. Теперь къ отцу. (Быстро идетъ къ дверямъ и сталкивается въ нихъ съ президентомъ).

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Президентъ съ толпою слугъ.

Президентъ (входя). Онъ ужъ тутъ!

Всѣ въ испугѣ.

Фердинандъ (отступаетъ на нѣсколько шаговъ). Въ домѣ невинности.

Президентъ. Гдѣ сынъ учится быть покорнымъ отцу.

Фердинандъ. Оставьте намъ…

Президентъ (прерывая его, Миллеру). Ты отецъ?

Миллеръ. Я, музыкантъ Миллеръ.

Президентъ (къ его женѣ). Ты мать?

Жена. Да, да! мать.

Фердинандъ (Миллеру). Отецъ, уведи дочь! Она того и гляди упадетъ въ обморокъ.

Президентъ. Излишняя забота! мы ее приведемъ въ чувство. (Луизѣ). Давно ли ты знакома съ президентскимъ сыномъ?

Луиза. Я не спрашивала, кто онъ такой. Фердинандъ Вальтеръ ходитъ ко мнѣ съ ноября.

Фердинандъ. Боготворитъ ее!

Президентъ. Давалъ онъ тебѣ обѣщанія?

Фердинандъ. Самыя торжественныя еще за нѣсколько минутъ — предъ лицомъ Бога.

Президентъ (гнѣвно сыну). Погоди! тебя еще позовутъ къ исповѣди въ твоихъ безумствахъ. (Луизѣ). Я жду отвѣта.

Луиза. Онъ клялся мнѣ въ любви.

Фердинандъ. И сдержитъ клятвы.

Президентъ. Долго ли мнѣ говорить, чтобы ты молчалъ? И ты принимала клятвы?

Луиза (нѣжно). Я отвѣчала тѣмъ же.

Фердинандъ (рѣшительно). Союзъ нашъ заключенъ.

Президентъ. Я велю выкинуть вонъ это эхо! (Злобно Луизѣ). Но, надѣюсь, онъ платилъ тебѣ каждый разъ?

Луиза (внимательно). Я не совсѣмъ понимаю, о чемъ вы спрашиваете.

Президентъ (съ злобной усмѣшкой). Не понимаешь? Я хотѣлъ сказать: вѣдь y каждаго ремесла есть, какъ говорится, золотое дно. И ты, надѣюсь, не дарила же свои ласки? или, можетъ быть, разсчитывала на что-нибудь поважнѣе? а?

Фердинандъ (подбѣгаетъ въ бѣшенствѣ). Что такое?

Луиза (майору съ досадой и достоинствомъ). Господинъ Вальтеръ, вы теперь свободны!

Фердинандъ. Батюшка! невинность и въ нищенскомъ платьѣ требуетъ уваженія.

Президентъ (съ громкимъ хохотомъ). Отличная выдумка! отецъ долженъ уважать любовницу сына.

Луиза (падаетъ безъ чувствъ). Праведное небо!

Фердинандъ (въ одно время съ Луизой, замахиваясь шпагой на президента, но тотчасъ же снова опуская ее). Батюшка! разъ былъ я обязанъ вамъ жизнью — долгъ мой уплаченъ! (Вкладываетъ шпагу въ ножны). Обязательство сыновней покорности разорвано.

Миллеръ (до сихъ поръ боязливо стоявшій въ сторонѣ, выступаетъ тревожно впередъ и говоритъ то скрежеща зубами отъ бѣшенства, то дрожа отъ страха). Ваше превосходительство — кому дитя ближе, какъ не отцу? — извините! Кто позоритъ дочь — бьетъ въ лицо отца; а на пощечину отвѣчаютъ пощечиной — такая y насъ такса. Извините!

Жена. Господи, спаси насъ и помилуй! Вотъ и старикъ еще расходился — пропадутъ наши головушки!

Президентъ (не слушая). А! и сводникъ поднялся! Мы сейчасъ съ тобою поговоримъ, сводникъ!

Миллеръ. Извините, меня зовутъ Миллеръ; если угодно послушать адажіо — извольте! а сводничать я не умѣю. Пока этого народу много при дворѣ, насъ, мѣщанъ, еще не требуется. Извините!

Жена. Ради Бога, старикъ! ты погубишь и жену, и дочь.

Фердинандъ. Играя такую роль, батюшка, вамъ хоть бы отъ свидѣтелей себя избавить!

Миллеръ (подходитъ къ нему ближе). Хорошо и честно сказано! Извините! Ваше превосходительство, распоряжайтесь, какъ хотите, въ герцогствѣ; а это мой домъ. Низко вамъ поклонимся, если случится подавать докладную записку; а непрошеннаго гостя выбросимъ за порогъ! Извините.

Президентъ (блѣднѣя отъ бѣшенства). Что такое? (Подходитъ къ нему ближе).

Миллеръ (осторожно отступаетъ). Это было лишь мое мнѣніе, господинъ баронъ. Извините!

Президентъ (внѣ себя отъ злости). А мерзавецъ! съ твоими дерзкими мнѣніями я тебя упечатаю въ острогъ. Эй! полицію сюда! (Нѣкоторые изъ слугъ уходятъ. Президентъ въ бѣшенствѣ ходитъ скорыми шагами по комнатѣ). Отца въ острогъ! мать и потаскушку дочь къ позорному столбу! Правосудіе поможетъ моему бѣшенству. За это посрамленіе я потребую страшнаго удовлетворенія. Чтобы подобная сволочь смѣла разрушать мои планы и безнаказанно стравливать отца съ сыномъ? Постойте, проклятые! Я утолю свою ненависть вашею погибелью. Все племя, отца, мать и дочь, отдамъ въ жертву своему пламенному мщенію!

Фердинандъ (подходитъ къ нимъ съ спокойною увѣренностью). Погодите еще! Не бойтесь! Я съ вами! (Президенту съ покорностью). Не будьте такъ поспѣшны, батюшка! Если вы дорожите собою, не употребляите насилія! Есть уголокъ въ моемъ сердцѣ, гдѣ еще не слышалось никогда слово «отецъ». Не затрогивайте этого уголка!

Президентъ. Молчи, негодяй! Не раздражай меня еще больше!

Миллеръ (приходя въ себя изъ безчувственнаго оцѣпенѣнія). Присмотри за дочерью, жена! Я побѣгу къ герцогу. Придворный портной — самъ Богъ подалъ мнѣ эту мысль — придворный портной учится y меня на флейтѣ. Онъ поможетъ мнѣ добраться до герцога. (Хочетъ идти).

Президентъ. До герцога? Ты, видно, забылъ, что я — порогъ, чрезъ который надо перескочить или сломать шею. До герцога? Безмозглая голова! Попробуй это, когда будешь, заживо погребенный, сидѣть въ подземельѣ, въ тюрьмѣ, гдѣ любовно переглядываются ночь и адъ, и куда не проникаетъ ни звукъ, ни свѣтъ. Греми тогда своими цѣпями и плачь, что дожилъ до такой бѣды!

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Полицейскіе служители.

Фердинандъ (подбѣгаетъ къ Луизѣ, которая замертво падаетъ къ нему на руки). Луиза! Помогите! Спасите! Страхъ пересилилъ ее.

Миллеръ (схватываетъ свою палку, надѣваетъ шляпу и становится въ оборонительное положеніе).

Жена (кидается на колѣни предъ президентомъ).

Президентъ (къ полицейскимъ, показывая имъ ордеръ). Берите ихъ — именемъ герцога! Прочь отъ этой потаскушки, мальчишка! Не бѣда, что она въ обморокѣ. Какъ надѣнутъ на нее желѣзный ошейникъ, такъ ее приведутъ въ чувство уличные мальчишки камнями и грязью.

Жена. Смилуйтесь, ваше превосходительство! Смилуйтесь! сжальтесь!

Миллеръ (сердито поднимая съ полу жену). Умоляй Бога, старая шкура, а не мерзавца! Заодно ужъ мнѣ идти въ острогъ.

Президентъ (кусая губы). Смотри, не ошибись въ разсчетѣ, каналья! Можешь еще и на висѣлицу попасть. (Полицейскимъ). Что вамъ сказано?

Полицейскіе (тѣснятся къ Луизѣ).

Фердинандъ (подбѣгая къ ней и становясь передъ нею, въ ожесточепіи). Кто смѣетъ? (Выхватываетъ шпагу вмѣстѣ съ ножнами и защищается ефесомъ). Пусть дотронется до нея, кто и черепъ свой продалъ полиціи! (Президенту). Пощадите себя! не доводите меня до крайности, батюшка!

Президентъ (съ угрозой полицейскимъ). Если вамъ дорогъ вашъ хлѣбъ, трусы…

Полицейскіе (подступаютъ къ Луизѣ).

Фердинандъ. Прочь, черти! говорятъ вамъ, прочь! Еще разъ — пожалѣйте себя! не доводите меня до крайности, батюшка!

Президентъ (въ бѣшенствѣ полицейскимъ). Такъ вотъ ваше усердіе, мошенники.

Полицейскіе (схватываютъ Луизу смѣлѣе).

Фердинандъ. Если ужъ на то пошло… (Обнажаетъ шпагу и ранитъ нѣкоторыхъ изъ полицейскихъ). Прости мнѣ, небесное Правосудіе!

Президентъ (внѣ себя отъ гнѣва). Посмотримъ, тронетъ ли и меня эта шпага! (Самъ схватываетъ Луизу, поднимаетъ ее и передаетъ одному изъ полицейскихъ).

Фердинандъ (съ горькимъ смѣхомъ). Батюшка! батюшка! вы представляете язвительный пасквиль на божество: плохо же знаетъ оно людей, что изъ отличныхъ палачей дѣлаетъ дурныхъ министровъ.

Президентъ (къ полицейскимъ). Уведите ее!

Фердинандъ. Батюшка! она будетъ стоять y позорнаго столба, но вмѣстѣ съ майоромъ, сыномъ президента. Вы все еще настаиваете на этомъ?

Президентъ. Тѣмъ забавнѣе будетъ спектакль. Ведите!

Фердинандъ. Батюшка, я брошу свою офицерскую шпагу къ ея ногамъ. Вы все настаиваете?

Президентъ. Шпага твоя и на тебѣ привыкла къ позору. Ведите! ведите! вы слышали мою волю!

Фердинандъ (отталкиваетъ одного изъ полицейскихъ, одною рукою обхватываетъ Луизу, а другою заноситъ надъ ней шпагу). Батюшка! я не позволю позорить моей супруги: я скорѣе заколю ее! Вы все еще настаиваете?

Президентъ. Что жъ? если клинокъ твой востеръ.

Фердинандъ (выпускаетъ Луизу изъ рукъ и поднимаетъ глаза къ небу). Ты мнѣ свидѣтель, всемогущій Боже! я перепробовалъ всѣ человѣческія средства — теперь надо приняться за дьявольскія. Ведите ее къ позорному столбу! а тѣмъ временемъ (кричитъ на ухо президенту) я разскажу во всей столицѣ исторію о томъ, какъ попадаютъ въ президенты! (Уходитъ).

Президентъ (какъ громомъ пораженный). Что такое?.. Фердинандъ!.. Оставьте ее! (Бѣжитъ вслѣдъ за майоромъ).

ТРЕТЬЕ ДѢЙСТВІЕ. Зала президента. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ. Входятъ президентъ и секретарь Вурмъ.

Президентъ. Проклятая штука!

Вурмъ. Я этого опасался, ваше превосходительство. Насиліе всегда раздражаетъ мечтателей, но никогда не обращаетъ ихъ.

Президентъ. Я возлагалъ всѣ свои надежды на этотъ арестъ. Я такъ разсуждалъ: если дѣвушку опозорить — онъ, какъ офицеръ, отступится.

Вурмъ. Прекрасно! Но безъ позору дѣло бы и не обошлось.

Президентъ. А все-таки — какъ подумаю теперь хладнокровно — мнѣ не слѣдовало поддаваться. Онъ навѣрное никогда бы не привелъ въ исполненіе своей угрозы.

Вурмъ. Не думайте этого! Раздраженная страсть готова на всякое безуміе. Вы говорите, майоръ всегда покачивалъ головою, глядя на ваше управленіе. Очень вѣрю. Правила, которыя онъ привезъ сюда изъ академіи, съ перваго же разу показались мнѣ не совсѣмъ ясны. На что могутъ годиться фантастическія мечты о великодушіи и личномъ благородствѣ при дворѣ, когда высшая мудрость заключается въ томъ, чтобы быть и великимъ и малымъ спокойно, на извѣстный ладъ? Онъ слишкомъ молодъ и слишкомъ горячъ. Ему не можетъ нравиться медленный, извилистый ходъ интриги, и затронуть его самолюбіе способно только что-нибудь великое или необыкновенное.

Президентъ (съ досадою). Все это очень дѣльно, да исправитъ ли это наши дѣла?

Вурмъ. Я хотѣлъ указать вашему превосходительству на рану, а можетъ быть и на лѣкарство. Съ такимъ характеромъ — извините — или не слѣдовало вовсе дружиться, или не надо было ссориться. Онъ презираетъ средства, которыя возвысили васъ. Можетъ быть до сихъ поръ только какъ сынъ удерживалъ онъ языкъ предателя. Дайте ему случай хорошенько сбросить съ себя сыновній долгъ; заставьте его, повторяя нападенія на его страсть, думать, что вы для него не нѣжный отецъ — и y него выступятъ на первый планъ обязанности патріота. Ужъ одна странная фантазія — принести правосудію такую замѣчательную жертву — могла бы прельстить его и заставить пожертвовать своимъ отцомъ.

Президентъ. Вурмъ! Вурмъ! Ты подводишь меня къ страшной безднѣ.

Вурмъ. Я и отведу васъ. Могу я говорить откровенно?

Президентъ (садясь). Какъ приговоренный со своимъ товарищемъ.

Вурмъ. Въ такомъ случаѣ извините меня. Вы, мнѣ кажется, обязаны всѣмъ своимъ президентствомъ гибкой придворной наукѣ; отчего не ввѣрили вы себя ей и какъ отца? Я помню, съ какимъ чистосердечіемъ вы уговорили тогда своего предшественника сыграть партію въ пикетъ и провели y него чуть не цѣлую ночь, дружески попивая съ нимъ бургонское; а вѣдь въ эту самую ночь должна была вспыхнуть подведенная подъ него мина и взорвать его на воздухъ. Зачѣмъ указали вы на врага своему сыну? Ему совсѣмъ бы не слѣдовало знать, что мнѣ извѣстны его любовныя дѣла. Вы могли бы разстроить этотъ романъ со стороны дѣвушки и удержать за собою сердце сына. Вамъ бы слѣдовало сыграть роль ловкаго полководца, который нападаетъ не на главныя силы врага, а старается разбить его отряды.

Президентъ. Да какъ я могъ это сдѣлать?

Вурмъ. Очень просто — и дѣло еще не совсѣмъ проиграно. Забудьте на время, что вы отецъ. Не вступайте въ борьбу со страстью, которую каждое сопротивленіе только усиливаетъ. Предоставьте мнѣ на ея же огнѣ вывести червя, который ее подточитъ.

Президентъ. Это мнѣ любопытно.

Вypмъ. Или я плохо понимаю барометръ души, или майоръ такъ же ужасенъ въ ревности, какъ и въ любви. Заподозрите дѣвушку въ его глазахъ — хоть даже безъ всякаго вѣроятія. Двольно одного грана дрожжей, чтобы привести цѣлую массу въ разрушительное броженіе.

Президентъ. Откуда взять этотъ гранъ?

Вурмъ. Вотъ мы и дошли до главнаго пункта. Прежде всего объясните мнѣ, многимъ ли вы рискуете при дальнѣйшемъ упорствѣ майора? Въ какой степени для васъ важно покончить романъ съ мѣщанскою дѣвушкою и привести въ исполненіе планъ относительно лэди Мильфордъ?

Президентъ. Можешь ли ты объ этомъ спрашивать, Вурмъ? Я рискую всѣмъ своимъ вліяніемъ, если свадьба съ лэди не удастся, и головою, если стану принуждать майора.

Вурмъ (съ одушевленіемъ). Теперь будьте такъ добры и выслушайте меня! Майора мы опутаемъ хитростью. Противъ дѣвушки призовемъ на помощь всю вашу власть. Мы продиктуемъ ей любовную записочку къ третьему лицу и ловкимъ образомъ подсунемъ ее майору.

Президентъ. Глупая выдумка! Такъ она сейчасъ и согласится написать свой собственный смертный приговоръ!

Вурмъ. Должна согласиться, только уполномочьте меня! Я знаю вдоль и поперекъ ея доброе сердце. У нея всего двѣ слабыя стороны, которыми можно покорить ея совѣсть — отецъ ея и майоръ. Послѣдній останется совсѣмъ въ сторонѣ; тѣмъ лучше можно намъ распорядиться съ музыкантомъ.

Президентъ. Напримѣръ?

Вурмъ. Послѣ того, что вы разсказали мнѣ о сценѣ въ его домѣ, нѣтъ ничего легче, какъ пригрозить старику уголовнымъ судомъ. Особа любимца герцога и хранителя печати есть нѣкоторымъ образомъ зеркало величества. Оскорбить президента — то же, что оскорбить величество. По крайней мѣрѣ этимъ ловкимъ пугаломъ я съумѣю вытянуть въ нитку бѣднаго музыканта.

Президентъ. Но не надо заводить серьезнаго дѣла.

Вурмъ. Какъ можно! надо только поставить всю семью въ затруднительное положеніе. Прежде всего мы засадимъ втихомолку музыканта. Чтобы напугать побольше, можно взятьи мать — наговорить объ уголовномъ обвиненіи, объ эшафотѣ, о пожизненномъ заключеніи въ крѣпость, и единственнымъ условіемъ его освобожденія сдѣлать письмо дочери.

Президентъ. Прекрасно, понимаю.

Вурмъ. Она любитъ отца — до страсти, можно сказать. Опасность его жизни — по крайней мѣрѣ его свобода, упреки совѣсти, что она сама подала къ тому поводъ, невозможность обладать майоромъ, наконецъ путаница въ головѣ, о которой я постараюсь — все это вмѣстѣ… она должна попасть въ западню.

Президентъ. Но сынъ мой? вѣдь онъ, пожалуй, тотчасъ обо всемъ узнаетъ. Это взбѣситъ его еще больше.

Вурмъ. Ужъ это предоставьте вы мнѣ. Отца и мать мы выпустимъ не прежде, какъ вся семья дастъ намъ формальную присягу держать все дѣло въ секретѣ и подтвердить обманъ.

Президентъ. Присягу? да что значитъ присяга, глупецъ?

Вурмъ. Для насъ ничего, ваше превосходительство; но для этого сорта людей — все. Теперь посмотрите, какъ ловко такимъ образомъ оба мы достигнемъ цѣли. Дѣвушка потеряетъ любовь майора и свою добрую славу. Отецъ и мать попритихнутъ, и мало помалу вся эта передряга такъ ихъ укротитъ, что они подъ конецъ станутъ считать милостью, если я, для исправленія репутаціи ихъ дочери, предложу ей руку.

Президентъ (качаетъ головою и смѣется). Да ты меня перехитрилъ, плутъ! Все придумано дьявольски тонко! Ученикъ превзошелъ учителя. Теперь вотъ въ чемъ вопросъ: къ кому должно быть адресовано письмо? съ кѣмъ ее заподозрить?

Вурмъ. Разумѣется, съ такимъ человѣкомъ, который или все выиграетъ, или все потеряетъ отъ рѣшенья вашего сына.

Президентъ (подумавъ немного). Я знаю только гофмаршала.

Вурмъ (пожимая плечами). Будь я Луиза Миллеръ, онъ былъ бы не въ моемъ вкусѣ.

Президентъ. Отчего же нѣтъ? Превосходно! Блестящій нарядъ и атмосфера eau de mille fleurs и мускуса — что ни слово, то пошлость и горсть червонцевъ… Будто все это не можетъ, наконецъ, вскружить голову мѣщанкѣ? Ахъ мой другъ! ревность не такъ разборчива. Я пошлю за маршаломъ. (Звонитъ).

Вурмъ. Между тѣмъ, пока ваше превосходительство займетесь имъ и прикажете арестовать скрипача, я пойду и сочиню требуемое любовное письмо.

Президентъ (идетъ къ письменному столу). Какъ напишешь, принеси мнѣ его прочесть (Вурмъ уходитъ. Президентъ садится писать; входить камердинеръ; онъ встаетъ и подаетъ ему бумагу). Сію же минуту послать этотъ приказъ объ арестованіи въ полицію. Кто-нибудь другой изъ васъ пусть сходитъ къ гофмаршалу и попроситъ его ко мнѣ.

Камердинеръ. Господинъ гофмаршалъ только что изволилъ подъѣхать къ крыльцу.

Президентъ. Тѣмъ лучше. Но арестъ произвести какъ можно осторожнѣе. Скажи тамъ, чтобы не вышло шуму.

Камердинеръ. Очень хорошо, ваше превосходительство. .

Президентъ. Понимаешь? какъ можно тише!

Камердинеръ. Слушаю, ваше превосходительство. (Уходитъ).

ВТОРОЙ ВЫХОДЪ. Президентъ и гофмаршалъ.

Гофмаршалъ. (торопливо). А я къ вамъ en passant, милѣйшій. Ну что вы? какъ поживаете? Сегодня вечеромъ идетъ большая опера Dido, удивительнѣйшій фейерверкъ — весь городъ будетъ пылать. Надѣюсь, вы посмотрите? а?

Президентъ. У меня теперь въ домѣ такой фейерверкъ, что того и гляди и меня, и все мое значеніе взорветъ на воздухъ. Вы какъ разъ кстати пріѣхали, любезный маршалъ — посовѣтовать мнѣ и дѣятельно помочь въ дѣлѣ, которое насъ обоихъ или далеко подвинетъ, или совсѣмъ убьетъ. Садитесь!

Гофмаршалъ. Вы меня пугаете, милѣйшій!

Президентъ. Я вамъ говорю: или подвинетъ, или совсѣмъ убьетъ. Вы знаете мой проектъ женить майора на лэди. Вы понимаете, какъ было необходимо упрочить и ваше, и мое счастіе. Все можетъ рухнуть, Кальбъ. Фердинандъ мой не соглашается.

Гофмаршалъ. Не соглашается? не соглашается? Да вѣдь я раструбилъ объ этомъ по всему городу. Всѣ ужъ говорятъ о свадьбѣ.

Президентъ. Вы можете прослыть по всему городу лгуномъ. Онъ любитъ другую.

Гофмаршалъ. Вы шутите! да будто это препятствіе?

Президентъ. Самое непреодолимое съ такой упрямой головой.

Гофмаршалъ. Надо быть безъ ума, чтобы отказаться отъ своего счастья — не правда ли?

Президентъ. Спросите его и послушайте, что онъ отвѣтитъ.

Гофмаршалъ. Mon Dieu! да что же онъ можетъ отвѣтить?

Президентъ. Что онъ откроетъ всему свѣту преступленіе, которое вывело насъ въ знать; что онъ укажетъ наши фальшивыя письма и отчеты; что обоихъ насъ выдастъ головою — вотъ что онъ вамъ отвѣтитъ!

Гофмаршалъ. Полноте! что вы?

Президентъ. Онъ это отвѣчалъ. Онъ даже былъ готовъ привести все это въ исполненіе. Я едва могъ отвратить его отъ этого своимъ величайшимъ униженіемъ. Что вы на это скажете?

Гофмаршалъ (съ бараньимъ выраженіемъ на лицѣ). Я ничего не могу придумать.

Президентъ. Это бы еще ничего. Но въ то же время шпіоны доносятъ мнѣ, что оберъ-шенкъ Бокъ уже совсѣмъ готовъ посвататься за лэди.

Гофмаршалъ. Вы меня съ ума сводите! Кто такой — Бокъ, вы говорите? Да знаете ли вы, что мы смертельные враги? знаете, почему?

Президентъ. Въ первый разъ слышу.

Гофмаршалъ. Милѣйшій! я вамъ разскажу — и y васъ волосъ дыбомъ поднимется. Помните вы придворный балъ — этому теперь двадцать первый годъ — помните, еще на немъ танцовали въ первый разъ англійскую кадриль, и графу Мершауму облило домино горячимъ воскомъ съ люстры. Ахъ, Боже мой! да вы, разумѣется, помните!

Президентъ. Развѣ такія вещи забываются?

Гофмаршалъ. Ну да. Такъ вотъ видите ли, тутъ принцесса Амалія въ пылу танца потеряла подвязку. Все, разумѣется, пришло въ тревогу. Бокъ и я — мы были еще камеръ-юнкеры — ползаемъ по всей залѣ, ищемъ подвязку. Наконецъ я увидалъ ее. Бокъ это замѣчаетъ — кидается на нее, вырываетъ y меня изъ рукъ… вообразите! подаетъ ее принцессѣ, и на его долю достается милостивая улыбка. Какъ вы это назовете?

Президентъ. Удивительная дерзость!

Гофмаршалъ. Достается милостивая улыбка… Я чуть не упалъ въ обморокъ. Видана ли подобная наглость? Наконецъ я ободряюсь, подхожу къ ея высочеству и говорю: «Ваше высочество! фонъ-Бокъ былъ такъ счастливъ, что передалъ вамъ подвязку; но кто первый увидалъ ее, награжденъ уже однимъ этимъ и молчитъ».

Президентъ. Браво, маршалъ! брависсимо!

Гофмаршалъ. И молчитъ… Но я не забуду этого Боку до страшнаго суда. Подлый, пресмыкающійся льстецъ! Да это не все! Когда мы оба кинулись на полъ, къ подвязкѣ, Бокъ стеръ y меня съ головы на правой сторонѣ всю пудру и погубилъ меня на весь балъ.

Президентъ. И этотъ человѣкъ женится на Мильфордъ и будетъ первою особой при дворѣ!

Гофмаршалъ. Лучше бы вы ударили меня ножомъ въ сердце. Онъ женится… онъ будетъ… Да почему же? Я не вижу необходимости.

Президентъ. Фердинандъ мой не соглашается, а другого охотника нѣтъ.

Гофмаршалъ. Да неужто вы не знаете никакого средства заставить майора рѣшиться? хоть какого-нибудь самаго страннаго, самаго отчаяннаго средства? Да для насъ нѣтъ теперь ничего такого, передъ чѣмъ бы можно было остановиться, только бы помѣшать проклятому Боку.

Президентъ. Я знаю только одно средство — и оно зависитъ отъ васъ.

Гофмаршалъ. Отъ меня? какое же это средство?

Президентъ. Разсорить майора съ его возлюбленной.

Гофмаршалъ. Разсорить? То есть какъ же это? и что же я могу сдѣлать?

Президентъ. Все будетъ улажено, если мы заподозримъ въ его глазахъ дѣвушку.

Гофмаршалъ. Въ чемъ же? въ воровствѣ, напримѣръ?

Президентъ. Ахъ, что вы? Кто же этому повѣритъ? Нѣтъ: что y нея есть другой любовникъ.

Гофмаршалъ. И этотъ другой?

Президентъ. Должны быть вы, баронъ.

Гофмаршалъ. Я? она дворянка?

Президентъ. Это къ чему? что за мысль! Она дочь музыканта.

Гофмаршалъ. Значитъ, мѣщанка? Это нейдетъ. Не правда ли?

Президентъ. Что нейдетъ? какой вздоръ! Да кому же можетъ прійти въ голову справляться о родословной y хорошенькой дѣвочки?

Гофмаршалъ. Но вы вспомните, что я человѣкъ женатый. И при томъ моя репутація при дворѣ…

Президентъ. А! это другое дѣло. Извините. Я еще этого не зналъ, что для васъ важнѣе быть человѣкомъ безукоризненной нравственности, чѣмъ человѣкомъ съ вліяніемъ. Оставимъ этотъ разговоръ.

Гофмаршалъ. Ахъ, полноте, баронъ. Я не такъ васъ понялъ.

Президентъ (холодно). Нѣтъ, нѣтъ. Вы совершенно правы; мнѣ уже и самому надоѣло. Я остановлю машину. Пусть Бокъ будетъ первымъ министромъ. Не только свѣту, что въ окошкѣ; я попрошу y герцога отставку.

Гофмаршалъ. А я? Вамъ хорошо говорить! вы ученый! а я — mon Dieu! что будетъ со мною, если меня оставитъ его высочество?

Президентъ. Вы будете вчерашнимъ каламбуромъ, прошлогоднею модой.

Гофмаршалъ. Умоляю васъ, добрѣйшій, милѣйшій, выбросьте изъ головы эту мысль! вѣдь я готовъ на все!

Президентъ. Хотите вы дать свое имя для свиданія, которое письменно назначитъ вамъ эта Миллеръ?

Гофмаршалъ. Боже мой! разумѣется.

Президентъ. Вы выроните это письмо гдѣ-нибудь въ такомъ мѣстѣ, гдѣ оно можетъ попасться на глаза майору.

Гофмаршалъ. Напримѣръ, на парадѣ; я какъ будто нечаянно выроню его, вынимая носовой платокъ.

Президентъ. И разыграйте передъ майоромъ роль любовника.

Гофмаршалъ. Mort de ma vie! ужъ я же его отдѣлаю! я отобью y дерзкаго охоту мѣшать моимъ амурамъ!

Президентъ. Итакъ, все улажено! Письмо будетъ написано сегодня же. Вы передъ вечеромъ зайдете сюда взять его и уговориться со мной насчетъ вашей роли.

Гофмаршалъ. Какъ только сдѣлаю шестнадцать визитовъ чрезвычайной важности. Поэтому извините меня, что я не остаюсь. (Идетъ).

Президентъ (звонить). Я разсчитываю на вашу ловкость, маршалъ!

Гофмаршалъ (оглядываясь). Ахъ, mon Dieu! вѣдь вы меня знаете!

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ. Президентъ. Вурмъ.

Вурмъ. Скрипача и его жену преспокойно и безъ всякаго шуму отправили подъ арестъ. Не угодно ли вашему превосходительству прочесть теперь письмо?

Президентъ (прочитавши). Превосходно, Вурмъ! превосходно! И маршалъ согласенъ! Ядъ, подобный этому, способенъ превратить и самое здоровье въ гнойную проказу. Теперь надо сейчасъ отправиться съ предложеніями къ отцу, а потомъ хорошенько заняться дочерью. (Расходятся въ разныя стороны).

ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОДЪ. Комната въ квартирѣ Миллера. Луиза. Фердинандъ.

Луиза. Умоляю тебя, перестань! Я уже не жду больше счастливыхъ дней. Всѣ надежды мои рушились.

Фердинандъ. За то мои надежды возросли! Отецъ мой раздраженъ: онъ направитъ на васъ всѣ орудія. Онъ принудитъ меня сдѣлаться безчеловѣчнымъ сыномъ. Я уже не дорожу своимъ сыновнимъ долгомъ. Бѣшенство и отчаяніе вынудятъ y меня черную тайну совершеннаго имъ убійства. Сынъ выдастъ отца въ руки палача… это наибольшая опасность. Но что значатъ и высшія опасности, когда любовь моя рѣшается на исполинскій шагъ? Послушай, Луиза! мысль великая и дерзкая, какъ моя страсть, тѣснится ко мнѣ въ душу. Ты, Луиза, и я, и любовь! не все ли небо заключено въ этомъ кругу? или тебѣ нужно еще что-нибудь четвертое?

Луиза. Довольно! Замолчи! мнѣ страшно того, что ты хочешь сказать!

Фердинандъ. Вѣдь мы ничего не требуемъ больше отъ міра; такъ зачѣмъ же намъ просить y него милости, одобренія? Къ чему попытки тамъ, гдѣ нечего выиграть и можно все потерять? Развѣ не такъ же страстно будутъ горѣть эти глаза, гдѣ бы они не отражались, въ Рейнѣ или въ Эльбѣ, или въ Балтійсмомъ морѣ? Отечество мое тамъ, гдѣ меня любитъ Луиза! Слѣды ногъ твоихъ въ дикой песчаной пустынѣ для меня дороже готическихъ зданій на моей родинѣ. Намъ нечего будетъ жалѣть пышности городовъ! Гдѣ бы мы ни были, Луиза, такъ-же будетъ восходить, такъ-же закатываться солнце. А передъ этимъ зрѣлищемъ блѣднѣютъ и самая высшія усилія искусства! У насъ не будетъ храма, гдѣ бы мы могли молиться Богу; но ночь окружитъ насъ благоговѣйнымъ мракомъ; смѣняющійся мѣсяцъ будетъ указывать намъ дни воздержанія; съ нами будетъ молиться священная церковь звѣздъ! Можемъ ли мы истощиться въ бесѣдахъ любви? Улыбки моей Луизы довольно для столѣтій, и я не успѣю изслѣдовать эту слезу, какъ уже и конченъ сонъ жизни!

Лyиза. Будто y тебя нѣтъ иныхъ обязанностей, кромѣ твоей любви?

Фердинандъ (обнимая ее). Твое спокойствіе — моя священнѣйшая обязанность!

Луиза (очень серьезно). Такъ молчи же и оставь меня. У меня отецъ, y котораго нѣтъ другого достоянія, кромѣ единственной дочери — которому на-дняхъ минетъ шестьдесятъ лѣтъ, — который не уйдетъ отъ мщенія президента.

Фердинандъ (быстро прерывая ее). Мы возьмемъ его съ собою. Не возражай мнѣ, милая! Я пойду, превращу въ деньги свои вещи, сдѣлаю заемъ на имя моего отца. Не грѣхъ ограбить разбойника, и развѣ богатство его не куплено кровью родной земли? Ровно въ часъ ночи будетъ готовъ экипажъ. Вы сядете въ него — и мы бѣжимъ!

Луиза. А за нами послѣдуетъ проклятіе твоего отца. Такихъ проклятій, безразсудный, не произносятъ безплодно и убійцы; такими проклятіями небесное мщеніе увеличиваетъ муки преступника въ минуту казни. Это проклятіе будетъ безпощадно преслѣдовать насъ, бѣглецовъ, какъ призракъ, отъ моря до моря! Нѣтъ, мой милый; если только одно преступленіе можетъ дать мнѣ тебя, то я найду въ себѣ силы потерять тебя.

Фердинандъ (стоитъ и мрачно говоритъ про себя). Въ самомъ дѣлѣ?

Луиза. Потерять! О! безгранично ужасна эта мысль — такъ ужасна, что способна сокрушить безсмертный духъ и погасить яркій румянецъ радости! Фердинандъ! потерять тебя! Но вѣдь мы теряемъ лишь то, чѣмъ обладали, а сердце твое принадлежитъ твоему состоянію. Мои притязанія были святотатствомъ — и я съ трепетомъ отказываюсь отъ нихъ.

Фердинандъ (кусая нижнюю губу съ выраженіемъ скорби въ лицѣ). Отказываешься?

Луиза. Нѣтъ! взгляни на меня, милый Вальтеръ! не улыбайся такъ горько! Взгляни! дай мнѣ оживить своимъ примѣромъ твое умирающее мужество! позволь мнѣ быть героиней этой минуты — возвратить отцу отшатнувшагося сына — отказаться отъ союза, который покачнулъ бы основы мѣщанскаго міра и разрушилъ бы всеобщій вѣчный порядокъ. Я преступница: сердце мое питало дерзкія, безумныя желанія. Несчастіе дано мнѣ въ наказаніе; такъ предоставь же мнѣ сладкое, обольстительное заблужденіе, что я принесла жертву. Неужто ты откажешь мнѣ въ этомъ наслажденіи?

Фердинандъ (въ разсѣянности и бѣшенствѣ взявшій скрипку и пробовавшій на ней играть, обрываетъ струны, разбиваетъ инструментъ объ полъ и громко хохочетъ).

Луиза. Вальтеръ! Боже праведный! что со тобою, ободрись! Въ эту минуту нужно мужество — это минута разлуки! У тебя есть сердце, милый Вальтеръ! я знаю его! Горяча, какъ жизнь, твоя любовь, и нѣтъ ей предѣловъ, какъ вселенной! Подари ее благородной и болѣе достойной — и она не позавидуетъ самымъ счастливѣйшимъ женщинамъ! (Сдерживая слезы). Со мною тебѣ не должно больше видѣться, Пусть суетная, обманутая дѣвушка выплачетъ въ одинокихъ стѣнахъ свое горе! Что кому за дѣло до ея слезъ? Все пусто, все вымерло въ моемъ будущемъ. Но я буду порою услаждать себя поблекшимъ вѣнкомъ прошедшаго. (Отвращая лицо, подаетъ ему дрожащую руку). Прощайте, Вальтеръ!

Фердинандъ (приходя въ себя изъ оцѣпенѣнія). Я убѣгу, Луиза! И ты точно не хочешь бѣжать со. мною?

Луиза (садится въ глубинѣ комнаты и закрываетъ лицо руками). Долгъ мой велитъ мнѣ остаться и терпѣть.

Фердинандъ. Ты лжешь, змѣя! Другое останавливаетъ тебя здѣсь.

Лyиза (тономъ глубочайшей, подавленной скорби). Оставайтесь при этомъ предположеніи; съ нимъ можетъ быть горе не такъ горько.

Фердинандъ. Холодный долгъ въ отвѣтъ на пламенную любовь! и ты хочешь отвести мнѣ глаза этою сказкою? У тебя есть любовникъ; и горе тебѣ и мнѣ, если подозрѣніе мое оправдается. (Быстро уходитъ).

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Луиза одна. Она остается нѣсколько времени безъ движенія и безъ словъ; наконецъ встаетъ, выходитъ впередъ и боязливо осматривается.

Гдѣ это батюшка съ матушкою? — Батюшка обѣщалъ воротиться чрезъ нѣсколько минутъ, а вотъ уже прошло цѣлыхъ пять ужасныхъ часовъ. Ужъ не случилось ли съ нимъ какой бѣды? Что это со мною? y меня что-то сердце замираетъ. (Въ эту минуту входитъ въ комнату Вурмъ и останавливается въ глубинѣ сцены. Луиза не замѣчаетъ его). Вѣдь этого ничего нѣтъ… это лишь страшная игра разгоряченной крови. Стоитъ разъ переполниться душѣ ужасомъ — и глазамъ въ каждомъ углу представляются привидѣнія.

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ. Луиза. Секретарь Вурмъ.

Вурмъ (подходя ближе)) Съ добрымъ вечеромъ.

Луиза. Боже мой! кто тутъ? (Она оборачивается, замѣчаетъ Вурма и въ испугѣ отступаетъ). Это ужасно! ужасно! мое грозное предчувствіе ужъ готово грозно сбыться. (Вурму съ презрительнымъ взглядомъ). Вы ищете можетъ быть президента? его ужъ нѣтъ здѣсь.

Вурмъ. Я васъ ищу.

Луиза. Удивляюсь, что вы пошли не на площадь.

Вурмъ. Зачѣмъ же туда?

Луиза. Увести вашу невѣсту отъ позорнаго столба.

Вурмъ. Мамзель Миллеръ! вы напрасно меня подозрѣваете…

Луиза (не желая отвѣчать). Что вамъ угодно?

Вурмъ. Меня прислалъ вашъ батюшка,

Луиза (въ испугѣ). Батюшка! Гдѣ батюшка?

Вурмъ. Гдѣ не очень бы хотѣлъ быть.

Луиза. Ради Бога! скорѣе! y меня замираетъ сердце… Гдѣ батюшка?

Вурмъ. Въ острогѣ, если вамъ непремѣнно хочется это знать.

Луиза (обращая взоръ къ небу). Этого недоставало! еще этого!.. Въ острогѣ? За что же?

Вурмъ. По приказанію герцога.

Луиза. Герцога?

Вурмъ. За оскорбленіе величества въ лицѣ его представителя…

Луиза. Что? что такое? О, Боже, всемогущій!

Вурмъ. Ему назначено примѣрное наказаніе.

Лyиза. Только этого не доставало! только этого… Да, да! у сердца моего были, кромѣ Фердинанда, завѣтныя привязанности: можно ли было. пощадить их? Оскорбленіе величества… Небесное Провидѣніе! спаси, спаси мою гаснущую вѣру! А Фердинандъ?

Вурмъ. Долженъ выбрать или лэди Мильфордъ, или проклятіе и лишеніе наслѣдства. .

Луиза. Страшная свобода выбора! И все-таки, все-таки онъ счастливѣе. Ему нечего терять отца. Впрочемъ, не имѣть отца — уже довольно горя! Отецъ мой обвиненъ въ оскорбленіи величества, милому моему — или лэди, или проклятіе и лишеніе наслѣдства… Это въ самомъ дѣлѣ удивительно! Высшая подлость есть тоже совершенство. Совершенство? Нѣтъ! недостаетъ еще одного… Гдѣ матушка?

Вурмъ. Въ рабочемъ домѣ.

Луиза (съ скорбной улыбкой). Теперь все! все! и я на свободѣ — лишенная всѣхъ обязанностей и слезъ и радостей, лишенная Провидѣнія. На что мнѣ оно теперь? (Страшное молчаніе).) Можетъ быть y васъ есть что-нибудь еще въ запасѣ? договаривайте. Теперь я могу выслушать все.

Вурмъ. Что случилось, вы знаете.

Луиза. Но не знаю, что случится? (Молчаніе. Она осматриваетъ Вурма съ ногъ до головы). Бѣдный человѣкъ! y тебя печальное ремесло; съ нимъ невозможно тебѣ быть счастливымъ. Дѣлать другихъ несчастными — ужасно; но возвѣщать имъ ихъ несчастія — отвратительно… каркать имъ ворономъ, смотрѣть, какъ окровавленное сердце трепещетъ въ желѣзныхъ клещахъ необходимости, какъ христіане сомнѣваются въ Богѣ. Боже сохрани меня! да если бъ за каждую каплю слезъ, которую ты видишь, давали по бочкѣ золота, я не хотѣла бы быть на твоемъ мѣстѣ. Что же можетъ еще случиться?

Вурмъ. Не знаю.

Луиза. Вы не хотите этого знать! Эта боящаяся свѣта вѣсть опасается звука словъ; но въ могильной тишинѣ вашего лица я вижу страшный призракъ. Что же еще остается? Вы сказали: герцогъ хочетъ примѣрно наказать? Что же такое, по вашему, примѣрно?

Вурмъ. Не разспрашивайте меня больше.

Луиза. Послушай! ты былъ въ ученьи y палача. Иначе ты не умѣлъ бы сначала тихо и осторожно проводить желѣзомъ по сломаннымъ суставамъ и дразнить замирающее сердце легкимъ, щадящимъ прикосновеніемъ. Какая судьба ждетъ моего отца? Въ томъ, что ты говоришь съ усмѣшкою — смерть: чего же ты не хочешь высказать? Говори! обрушь на меня сразу весь подавляющій грузъ! Что ждетъ моего отца?

Вурмъ. Криминальный процессъ.

Луиза. Да что это такое? Я ничего не знаю, не понимаю, что значатъ ваши страшныя латинскія слова. Что это такое криминальный процессъ?

Вурмъ. Судъ на жизнь или смерть.

Луиза (рѣшительно). Благодарю васъ. (Убѣгаетъ въ сосѣднюю комнату).

Вурмъ (въ смущеніи). Что это значитъ? Ужъ дура не вздумала ли… чортъ возьми! Не можетъ быть. Я побѣгу за нею — я отвѣчаю за ея жизнь… (Хочетъ итти за Луизой).

Луиза (возвращается, накинувъ на себя плащъ). Извините меня, господинъ Вурмъ! надо запереть дверь: я ухожу.

Вурмъ. Куда же такъ поспѣшно?

Луиза. Къ герцогу. (Хочетъ итти).

Вурмъ. Что? куда? (Удерживаетъ ее въ испугѣ).

Луиза. Къ герцогу. Развѣ вы не слышите? Къ тому самому герцогу, который хочетъ велѣть судить моего отца на жизнь или смерть… Нѣтъ! не хочетъ — долженъ велѣть судить, потому что этого хотятъ нѣсколько злодѣевъ. Во всемъ этомъ процессѣ объ оскорбленіи величества герцогъ участвуетъ только своимъ величествомъ да своею герцогскою подписью.

Вурмъ (злобно хохочетъ). Къ герцогу!

Луиза. Я знаю, надъ чѣмъ вы смѣетесь — да вѣдь я иду туда не въ надеждѣ на милость — Боже меня сохрани! Я хочу только встревожить его своимъ крикомъ. Я слыхала, что великіе этого міра еще не знаютъ, что такое горе — не хотятъ знать. Я скажу ему, что такое горе; представлю ему въ конвульсіяхъ смерти, что такое горе, изъ моихъ стоновъ, проникающихъ до мозга костей, узнаетъ онъ, что такое горе; и тогда послѣ моего разсказа дыбомъ встанутъ y него на головѣ волосы, я прокричу ему на ухо, что на смертномъ одрѣ также хрипятъ и земные боги, и что на страшномъ судѣ смѣшаются въ одну толпу и герцоги и нищіе. (Хочетъ итти).

Вурмъ (съ злобною радостью). Идите, идите! Умнѣе ничего нельзя выдумать. Я вамъ совѣтую итти и даю вамъ слово, что герцогъ согласится.

Луиза (вдругъ останавливается). Что вы сказали? вы мнѣ сами совѣтуете? (Быстро возвращается). Что же я думаю? Ужъ если этотъ человѣкъ мнѣ совѣтуетъ, это должно быть что-нибудь ужасное. Почему вы знаете, что герцогъ согласится?

Вурмъ. Вѣдь разумѣется, не даромъ.

Луиза. Не даромъ? Какою же цѣною онъ продаетъ свое милосердіе.

Вурмъ. Такая хорошенькая просительница чего-нибудь да стоитъ.

Луиза (стоитъ въ оцѣпенѣніи, потомъ дрожащимъ голосомъ). Боже праведный!

Вурмъ. Надѣюсь, цѣна не велика, когда надо спасти отца.

Луиза. (внѣ себя ходитъ по комнатѣ). Да, да! это правда; они защищены, ваши высокіе владыки — защищены отъ истины своими пороками, какъ мечами херувимовъ. Пусть Богъ поможетъ тебѣ, батюшка! Дочь твоя скорѣе умретъ за тебя, чѣмъ согрѣшитъ.

Вурмъ. Бѣдному, покинутому старику это будетъ новость. «Моя Луиза*, говорилъ онъ мнѣ, „уронила меня; она меня и подниметъ“. Пойду передать ему вашъ отвѣтъ, мамзель Миллеръ. (Какъ будто собирается итти).

Лyиза (спѣшитъ за нимъ и удерживаетъ его). Остановитесь! остановитесь! погодите! Какъ поспѣшенъ этотъ сатана, когда хочетъ свести съ ума. Я уронила его — я должна его поднять! Говорите же! совѣтуйте! Что могу — должна я дѣлать?

Вурмъ. Есть лишь одно средство.

Луиза. Это средство?

Вурмъ. И вашъ батюшка желаетъ…

Луиза. И батюшка?… Что же это за средство?

Вурмъ. Это для васъ легко.

Луиза. Для меня ничего нѣтъ тяжелѣе стыда.

Вурмъ. Если вы захотите освободить майора…

Лyиза. Отъ его любви? Вы шутите надо мною — вы предоставляете моей волѣ то, къ чему я принуждена поневолѣ.

Вурмъ. Вы не такъ меня поняли, милая Луиза. Майоръ долженъ отступиться первый — и добровольно.

Луиза. Онъ не отступится.

Вурмъ. Такъ кажется. Кто бы сталъ обращаться къ вамъ, если бы не вы однѣ могли въ этомъ помочь?

Луиза. Да могу ли я принудить его ненавидѣть меня?

Вурмъ. Мы попробуемъ. Сядьте-ка.

Луиза (въ испугѣ). Что ты замышляешь?

Вурмъ. Сядьте и пишите. Вотъ перо, чернила и бумага.

Лyиза (садится въ сильнѣйшей тревогѣ). Что мнѣ писать? къ кому писать?

Вурмъ. Къ палачу вашего отца.

Луиза. О! ты мастеръ истязать души! (Схватываетъ перо).

Вурмъ (диктуетъ). „Милостивый государь“.

Лyиза (пишетъ дрожащею рукою).

Вурмъ. „Вотъ уже три несносныхъ дня — несносныхъ дня, какъ мы не видались“.

Лyиза (останавливается и кладетъ перо). Къ кому письмо?

Вурмъ. Къ палачу вашего отца.

Луиза. Боже мой!

Вурмъ. „Остерегайтесь майора — майора, который цѣлый день стережетъ меня, какъ Аргусъ“.

Луиза (вскакиваетъ). Это неслыханное плутовство Къ кому письмо?

Вypмъ. Къ палачу вашего отца.

Лyиза (ходитъ взадъ и впередъ, ломая руки). Нѣтъ! нѣтъ! нѣтъ! это безчеловѣчно! О, небо! наказывай людей по-человѣчески, когда они раздражаютъ тебя; но зачѣмъ повергать меня между двухъ ужасовъ? Зачѣмъ колебать меня между смертью и позоромъ? Зачѣмъ сажать мнѣ на плечи этого кровожаднаго дьявола? Дѣлайте, что хотите. Я ни за что не стану писать.

Вурмъ (берется за шляпу). Какъ угодно, мамзель Луиза. Это въ вашей волѣ.

Луиза. Въ моей волѣ, говорите вы? въ моей волѣ? Иди, варваръ! повѣсь несчастнаго надъ пропастью ада, попроси его о чемъ-нибудь, и богохульствуй, и говори, что это въ его волѣ. О! ты слишкомъ хорошо знаешь, что естественныя привязанности крѣпче цѣпей держатъ наше сердце. Теперь мнѣ все равно. Диктуйте дальше! Я перестаю и думать. Я уступаю адскому коварству. (Опять садится).

Вурмъ. „Цѣлый день стережетъ, какъ Аргусъ“. Есть?

Луиза. Дальше! дальше!

Вурмъ. „У насъ вчера былъ въ домѣ президентъ. Смѣшно было смотрѣть, какъ добрый майоръ защищалъ мою честь“.

Луиза. Прекрасно, прекрасно! превосходно! Продолжайте!

Вурмъ. „Я прибѣгла къ обмороку — къ обмороку, чтобы не захохотать“.

Луиза. О, небо!

Вурмъ. „Но мнѣ становится уже несносно притворяться — притворяться. Какъ бы я рада была отдѣлаться“.

Луиза (останавливается, встаетъ, ходитъ взадъ и впередъ, опустивъ голову словно ищетъ что на полу, потомъ опять садится и продолжаетъ писать). „Отъ него отдѣлаться“.

Вурмъ. „Завтра онъ на службѣ. Наблюдайте когда онъ уйдетъ отъ меня, и приходите по уговору“. Есть: „по уговору“?

Луиза. Все есть.

Вурмъ. „По уговору къ любящей васъ… Луизѣ“.

Луиза. Недостаетъ только адреса.

Вурмъ. „Господину гофмаршалу фонъ-Кальбу“.

Луиза. Боже всемогущій! Это имя такъ же чуждо моему слуху, какъ чужды сердцу моему эти постыдныя строки! (Она встаетъ и долго безмолвно смотритъ на написанное неподвижнымъ взоромъ; потомъ подаетъ письмо Вурму; слабымъ, замирающимъ голосомъ). Возьмите, сударь! Свое честное имя — Фердинанда — все счастіе своей жизни отдаю я въ ваши руки. Я нищая.

Вурмъ. Полноте! Не унывайте, милая мамзель Луиза! Мнѣ отъ души васъ жаль. Можетъ статься — почемъ знать? — я бы на кое-что и сквозь пальцы посмотрѣлъ. Право! ей-богу! мнѣ васъ очень жаль!

Луиза (смотритъ на него неподвижнымъ, пронзительнымъ взглядомъ). Не договаривайте, сударь! Вы готовы пожелать себѣ ужаснаго…

Вурмъ (хочетъ поцѣловать y нея руку). А положимъ, я пожелалъ бы эту хорошенькую ручку. Что вы на это скажете?

Луиза (съ грозной торжественностью). Да я удавила бы тебя въ первую брачную ночь и съ радостью отдала бы палачамъ свое тѣло! (Хочетъ итти, но быстро возвращается). Теперь все, сударь? Можно летѣть пташкѣ?

Вурмъ. Еще есть кое-что! Вы пойдете со мной и примете присягу, что будете признавать это письмо добровольнымъ.

Луиза. Боже мой! Боже мой. И ты утвердишь своею печатью дѣло ада? (Вурмъ уводитъ ее).

ЧЕТВЕРТОЕ ДѢЙСТВІЕ. Зала президента. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ фонъ-Вальтеръ быстро входитъ съ открытымъ письмомъ въ рукахъ. Въ другую дверь входитъ камердинеръ.

Фердинандъ. Не былъ здѣсь маршалъ?

Камердинеръ. Господинъ президентъ проситъ васъ къ себѣ, господинъ майоръ.

Фердинандъ. Чортъ возьми! я спрашиваю, не былъ ли здѣсь маршалъ?

Камердинеръ. Господинъ баронъ на верху за карточнымъ столомъ.

Фердинандъ. Именемъ всѣхъ чертей, господинъ баронъ долженъ явиться сюда! (Камердинеръ уходитъ).

ВТОРОЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ (одинъ, пробѣгаетъ письмо, и то останавливается въ оцѣпенѣніи, то въ бѣшенствѣ бѣгаетъ по комнатѣ).

Это невозможно! невозможно! въ такой небесной оболочкѣ не можетъ таиться такое дьявольское сердце… а между тѣмъ… между тѣмъ, если бы всѣ ангелы сошли съ неба и ручались за ея невинность, если бы небо и земля, если бы творенія и Творецъ соединились и ручались за ея невинность — вѣдь это ея рука… Неслыханный, чудовищный обманъ, какого еще не видывало человѣчество! Такъ вотъ она отчего такъ упорно не соглашалась на бѣгство! Вотъ отчего… Боже! теперь я просыпаюсь; все становится мнѣ теперь ясно! Вотъ отчего съ такимъ геройствомъ отказалась она отъ своихъ притязаній на мою любовь, и я готовъ былъ повѣрить этой небесной личинѣ! (Быстрѣе ходитъ по комнатѣ, потомъ опять останавливается въ задумчивости).

Такъ глубоко понять меня! отвѣчать на каждое смѣлое чувство, на каждый легкій трепетъ, на каждый пламенный порывъ! понимать движеніе моей души по тончайшимъ, неуловимо измѣнчивымъ звукамъ; разсчитывать на каждую слезу мою; слѣдовать за мною на самыя грозныя вершины страсти; встрѣчать меня y каждой страшной крутизны… Боже! Боже! И все это было лишь притворство! Притворство! О, если ложь такъ прочна и живуча, какъ-же случилось, что ни одинъ дьяволъ не попалъ еще обманомъ въ рай?

Когда я открылъ ей, какой опасности подвергается наша любовь, какъ убѣдительно умѣла поблѣднѣть притворщица! Съ какимъ побѣдоноснымъ достоинствомъ встрѣтила она дерзкія насмѣшки моего отца, а между тѣмъ въ эту минуту она сознавала себя виноватою. Не выдержала ли она и самаго главнаго испытанія въ своей правотѣ? Лицемѣрка упала въ обморокъ. Какимъ языкомъ будешь ты теперь говорить, чувство? И прелестницы падаютъ въ обморокъ. Чѣмъ ты оправдаешь себя, невинность? И потаскушки падаютъ въ обморокъ.

Она знаетъ, что она изъ меня сдѣлала. Она видѣла всю мою душу. Въ моихъ глазахъ отражалось все мое сердце, когда я краснѣлъ отъ перваго поцѣлуя. И она ничего не чувствовала? можетъ быть чувствовала только торжество своего искусства? а я въ пламенномъ безумствѣ думалъ обнять въ ней цѣлое небо! Самыя бурныя желанія мои молчали! душа моя не знала ни одной мысли, кромѣ мечты о вѣчности въ союзѣ съ нею!… Боже! — и она ничего не чувствовала? Ничего не чувствовала, кромѣ того, что планъ ея удается? ничего не чувствовала, кромѣ сознанія своихъ прелестей? — смерть и проклятіе! ничего не чувствовала, кромѣ того, что я обманутъ?

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Гофмаршалъ.

Гофмаршалъ (впархивая въ комнату). Вы выразили желаніе, милѣйшій…

Фердинандъ (бормочетъ про себя). Сломать шею мерзавцу. (Громко). Маршалъ, это письмо вы должно быть выронили изъ кармана на парадѣ — и мнѣ (со злобнымъ смѣхомъ) — мнѣ, къ счастью, пришлось найти его.

Гофмаршалъ. Вамъ?

Фердинандъ. Случай забавный! Кончайте свои земные разсчеты.

Гофмаршалъ. Вы меня совсѣмъ испугали, баронъ.

Фердинандъ. Прочитайте! Прочитайте! (Отходитъ отъ него). Если я не гожусь уже въ любовники, такъ можетъ быть въ сводники пригожусь. (Пока тотъ читаетъ, онъ подходитъ къ стѣнѣ и снимаетъ съ нея два пистолета).

Гофмаршалъ (бросаетъ письмо на столъ и хочетъ убѣжать). Ахъ! чортъ возьми!

Фердинандъ (схватываетъ его за руку и останавливаетъ). Терпѣніе, любезнѣйшій маршалъ! Извѣстіе повидимому пріятное! Мнѣ надобно заплатить за находку! (Показываетъ ему пистолеты).

Гофмаршалъ (отступая въ испугѣ). Будьте благоразумны, милѣйшій.

Фердинандъ (грознымъ и рѣшительнымь голосомъ). Да, я настолько благоразуменъ, что сейчасъ же отправлю тебя, мерзавца, на тотъ свѣтъ. (Насильно даетъ ему пистолетъ и вынимаетъ свой носовой платокъ). Возьмите! Держитесь за этотъ платокъ. Онъ y меня отъ нея.

Гофмаршалъ. Черезъ платокъ? Въ умѣ ли вы? Что вы это вздумали?

Фердинандъ. Держись за этотъ конецъ, говорятъ тебѣ, а то промахнешься, трусъ! Какъ онъ весь дрожитъ, трусъ! Да тебѣ бы слѣдовало благодарить Бога, трусъ, что y тебя въ первый разъ будетъ хоть что-нибудь въ головѣ! (Гофмаршалъ бѣжитъ прочь). Потише! сдѣлайте одолженіе! (Догоняетъ его и запираетъ дверь на ключъ).

Гофмаршалъ. Въ комнатѣ, баронъ?

Фердинандъ. Да стоитъ-ли итти изъ-за тебя далеко? Вѣдь здѣсь выстрѣлъ раздастся громче, и это будетъ вѣрно первый шумъ, сдѣланный тобой въ свѣтѣ. Цѣлься!

Гофмаршалъ (обтирая свой лобъ). И вы хотите подвергнуть опасности вашу драгоцѣнную жизнь — вы, молодой человѣкъ, полный надеждъ?

Фердинандъ. Цѣлься, говорятъ тебѣ! Мнѣ нечего больше дѣлать на этомъ свѣтѣ.

Гофмаршалъ. За то мнѣ есть еще здѣсь дѣло, несравненнѣйшій баронъ.

Фердинандъ. Тебѣ, болванъ? тебѣ… Быть затычкой тамъ, гдѣ съ каждымъ днемъ все меньше охотниковъ? Въ одну минуту семь разъ съежиться и семь разъ вытянуться, какъ бабочка на булавкѣ? Вести реестръ, сколько разъ слабило твоего господина, и быть мишенью его остротъ? Не все ли равно, если я поведу тебя съ собою, какъ какого-нибудь рѣдкаго звѣря. При воѣ осужденныхъ грѣшниковъ будешь ты плясать, какъ ручная обезьяна, подавать поноску и служить, и увеселять вѣчное отчаяніе своимъ придворнымъ искусствомъ.

Гофмаршалъ. Все, что вамъ угодно! баронъ! все, что угодно!… Только отложите пистолеты.

Фердинандъ. Какъ онъ струсилъ, несчастный! Ты родился, кажется, на позоръ шестому дню творенья. Какъ-будто тебя не Богъ создалъ, а кто-то поддѣлалъ. Жаль только, жаль унціи мозга, которому такъ плохо въ этомъ неблагодарномъ черепѣ. Стоило бы добавить эту унцію къ мозгу павіана, чтобы сдѣлать его вполнѣ человѣкомъ; а теперь это лишній наростъ. И съ такою тварью можетъ дѣлить она свое сердце? Непостижимо, непростительно. Да онъ созданъ скорѣе отучить отъ грѣха, а не то что увлечь.

Гофмаршалъ. Слава Богу! Онъ начинаетъ острить.

Фердинандъ. Я пощажу его. Терпимость, которая щадитъ червячка, пусть и на его долю достанется. Встрѣтившись съ нимъ, иной пожметъ плечами и подивится, можетъ быть, мудрому хозяйству природы, которая кормитъ нѣкоторыхъ тварей и навозомъ и иломъ, которая приготовляетъ обѣдъ воронѣ на висѣлицѣ, а царедворцу въ грязи около трона; подивится и полицейской экономіи, которая и въ духовномъ мірѣ держитъ ядовитыхъ тарантуловъ и змѣй. Но (снова впадая въ бѣшенство) до моего цвѣтка да не коснется это нечистое насѣкомое или (хватаетъ маршала за плечи и трясетъ его) я раздавлю его и вытрясу изъ него душу.

Гофмаршалъ (слабо стонетъ). Боже мой! какъ бы мнѣ отъ него уйти? За сто миль отсюда, въ Парижѣ, въ Бисетрѣ, только бы не y него въ рукахъ…

Фердинандъ. Слушай! если она уже не невинна; если ты уже наслаждался, гдѣ я благоговѣлъ (съ большимъ ожесточеніемъ), удовлетворялъ свою похоть, гдѣ я чувствовалъ себя богомъ!.. (Внезапно смолкаетъ и потомъ продолжаетъ страшнымъ голосомъ). О! лучше бы тебѣ, подлецъ, искать убѣжища въ аду, нежели встрѣтиться въ небѣ съ моимъ гнѣвомъ. До чего дошло y тебя съ дѣвушкою? Признавайся!

Гофмаршалъ. Оставьте меня. Я все скажу.

Фврдинандъ. О! быть любовникомъ этой дѣвушки должно быть слаще, чѣмъ предаваться съ другою самымъ небеснымъ мечтамъ. Если бъ она захотѣла распутствовать, еслибъ она захотѣла — она могла бы убить цѣну души и животную страсть превратить въ добродѣтель. (Приставляетъ пистолетъ къ груди маршала). До чего дошло y тебя съ нею? Признавайся, или я спущу курокъ!

Гофмаршалъ. Да ничего не было — ничего не было. Да потерпите минуту. Вѣдь васъ обманули!

Фердинандъ. И ты открываешь мнѣ глаза, злодѣй? Далеко ли зашло y тебя съ нею? Признавайся, или я на мѣстѣ убью тебя!

Гофмаршалъ. Mon Dieu! Боже мой! Вѣдь я говорю — выслушайте меня… ея отецъ, родной отецъ…

Фердинандъ (съ ожесточеніемъ). Сосводничалъ тебѣ дочь? И далеко ты зашелъ съ нею? Признавайся, или я уничтожу тебя!

Гофмаршалъ. Вы внѣ себя. Не слушаете. Я никогда ея не видалъ. Я не знаю ея. Я ничего объ ней не знаю.

Фердинандъ (отступая). Ты никогда не видалъ ея? не знаешь ея? не знаешь ничего о ней? Она погибла изъ-за тебя, а ты трижды отрекаешься отъ нея однимъ духомъ? Вонъ, мерзавецъ! (Ударяетъ его прикладомъ пистолета и выталкиваетъ изъ комнаты). Для такихъ тварей, какъ ты, не изобрѣтенъ еще порохъ.

ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ послѣ долгаго молчанія, во время котораго черты его выражали страшную мысль.

Погибла! Да, несчастная! Да, мы оба погибли — и я, и ты. Да, клянусь всемогущимъ Богомъ! ужъ если погибъ я, погибла и ты. Всевышній Судія! не отнимай y меня ея! Эта дѣвушка моя. За нее уступилъ я Тебѣ всю Твою вселенную, отрекся отъ всего Твоего дивнаго созданія. Предоставь эту дѣвушку мнѣ! Всевышній Судія! милліоны душъ съ воплемъ зовутъ Тебя. Обрати къ нимъ свое милосердное око — меня же оставь дѣйствовать одного! (Ломаетъ въ отчаяніи руки). Неужто щедрый, богатый Творецъ пожалѣетъ одну душу, и притомъ худшую во всемъ его твореніи? — Эта дѣвушка моя! Я былъ ей когда-то богомъ, теперь буду дьяволомъ! (Устремляетъ неподвижный и страшный взглядъ въ уголъ). Цѣлую вѣчность быть сплетену съ нею на колесѣ пытки — очи погружены въ очи — поднявшіеся дыбомъ волосы — наши глухіе стоны слились воедино… И тутъ-то повторять свои нѣжности! и тутъ-то напоминать ей ея клятвы!… Боже! Боже! Союзъ ужасный, но вѣчный! (Быстро идетъ къ двери и встрѣчается съ президентомъ).

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Президентъ.

Фердинандъ (отступая). Батюшка!

Президентъ. Очень радъ, что встрѣчаю тебя, Фердинандъ. Я пришелъ сообщить тебѣ пріятную вѣсть, и кое-что, чему ты вѣрно удивишься. Сядемъ.

Фердинандъ (долго смотритъ на него пристально). Батюшка! (Въ сильной тревогѣ подходитъ къ нему и схватываетъ его руку). Батюшка! (Цѣлуетъ его руку и падаетъ передъ нимъ на колѣни). Батюшка!

Президентъ. Что съ тобою, Фердинандъ? Встань! Руки y тебя дрожатъ и горятъ.

Фердинандъ (тревожно и съ сильнымъ чувствомъ). Простите меня за мою неблагодарность, батюшка! Я потерянный человѣкъ! Я усомнился въ вашей добротѣ! Вы такъ по-отцовски заботились обо мнѣ… Ваша душа все предугадала… Теперь ужъ поздно… Простите! простите! Благословите меня, батюшка!

Президентъ (лукаво, будто ничего не понимаетъ). Встань, Фердинандъ! ты говоришь загадками.

Фердинандъ. Эта Миллеръ, батюшка… О! вы знаете людей… Ваше негодованіе было тогда такъ справедливо, такъ благородно, такъ родительски горячо.,. Только ваша горячая отцовская забота не тронула глухого сердца… Эта Миллеръ…

Президентъ. Не мучь меня, Фердинандъ! Я проклинаю свою жестокость! Я пришелъ извиниться передъ тобою!

Фердинандъ. Извиниться передо мною? Проклясть меня… Ваше порицаніе было мудростью! Ваша жестокость была небеснымъ состраданіемъ! Эта Миллеръ, батюшка…

Президентъ. Прекрасная, честная дѣвушка! Я отказываюсь отъ своихъ необдуманныхъ подозрѣній! Она пріобрѣла мое уваженіе.

Фердинандъ (вскакиваетъ глубоко потрясенный). Какъ! и вы? Батюшка! и вы? Неправда-ли, батюшка, это какъ-будто сама невинность? И любить эту дѣвушку — такъ понятно!

Президентъ. Скажи лучше: не любить ея — преступленіе!

Фердинандъ. Это неслыханно! Это ужасно! а вы еще такъ умѣете читать въ сердцахъ! И притомъ вы смотрѣли на нее предубѣжденными глазами! Безпримѣрное лицемѣріе… Эта Миллеръ, батюшка…

Президентъ. Достойна быть моею дочерью! Ея добродѣтели стоятъ длиннаго ряда предковъ, красота ея дороже богатства. Мои правила уступаютъ твоей любви. Пусть будетъ она твоею!

Фердинандъ (какъ обезумѣвъ, бѣжитъ вонъ изъ комнаты). Этого еще недоставало. Прощайте, батюшка! (Уходитъ).

Президентъ (идя вслѣдъ за нимъ). Постой! постой! Куда ты бѣжишь? (Уходитъ).

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ. Входить лэди и Софи.

Лэди. Такъ ты ее видѣла? Придетъ она?

Софи. Сію минуту! она была еще неодѣта и хотѣла только наскоро одѣться.

Лэди. Не говори мнѣ ничего о ней. Молчи» Я трепещу, какъ преступница, что увижу счастливицу, которая чувствуетъ такъ страшно согласно съ моимъ сердцемъ. Что же она, когда ты пригласила ее?

Софи. Она, кажется, удивилась, задумалась, смотрѣла на меня такими странными глазами и молчала. Я уже ждала отговорки, какъ она взглянула на меня такъ, что я удивилась, и сказала: «Ваша лэди приказала мнѣ прійти, а я завтра хотѣла сама просить y нея позволенія».

Лэди (въ сильной тревогѣ). Оставь меня, Софи! Пожалѣй меня! я должна буду краснѣть, если она даже обыкновенная женщина, и робѣть, если она нѣчто больше.

Софи. Но милэди… что за капризъ пришелъ вамъ увидѣть свою соперницу? Вспомните, кто вы. Призовите на помощь свое происхожденіе, свой санъ, свою власть. Гордое сердце еще болѣе возвыситъ вашъ гордый блескъ.

Лэди (въ разсѣянности). Что ты тутъ болтаешь?

Софи (злобно). Ужъ не случай ли это, что на васъ именно, сегодня горятъ самые драгоцѣнные ваши брилліанты? что именно сегодня на васъ самое пышное платье? что ваша прихожая полна гайдуковъ и пажей? что вы ждете мѣщанскую дѣвушку въ самой роскошной залѣ вашего дворца?

Лэди (ходитъ взадъ и впередъ, съ сердцемъ). Несносно, невыносимо, что y женщинъ такіе рысьи глаза для женскихъ слабостей! Но какъ глубоко должно быть я пала, что подобная тварь разгадываетъ меня!

Камердинвръ (входитъ). Мамзель Миллерь.

Лэди (къ Софи). Вонъ, вонъ, отсюда! (Софи медлитъ; лэди съ угрозой). Вонъ! Я приказываю тебѣ (Софи уходитъ. Леди проходитъ по залѣ). Хорошо! прекрасно, что я въ волненіи! Я именно этого желала! (Камердинеру) Позови ее сюда! (Камердинеръ уходитъ; она кидается на софу и принимаетъ небрежно-важную позу).

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ. Луиза Миллеръ робко входитъ и останавливается въ далекомъ разстояніи отъ лэди. Лэди, оборотившись къ ней спиною, осматриваетъ ее нѣсколько времени внимательно въ противоположное зеркало. Молчаніе.

Луиза. Милэди, я жду вашихъ приказаній.

Лэди (оборачивается къ Луизѣ и слегка киваетъ ей головою; холодно и сдержанно). А! ты здѣсь? Это вѣрно — мамзель… какъ бишь зовутъ тебя?

Лyиза (съ нѣкоторою горечью). Отца моего зовутъ Миллеромъ, а ваша милость посылали за его дочерью.

Лэди. Точно! точно! Помню — дочь бѣднаго скрипача, о которомъ недавно была рѣчь. (Помолчавъ, про себя). Очень интересна, хоть и не красавица. (Громко Луизѣ). Подойди поближе, мое дитя. (Про себя опятъ). Глаза y нея не мало поплакали. Какъ мнѣ нравятся эти глаза! (Опять громко). Подойди же — ближе, ближе. Ты какъ будто боишься меня, милая?

Луиза (съ гордою рѣшительностью). Нѣтъ, милэди. Я презираю судъ толпы.

Лэди (про себя). Ого! и упрямство это отъ него. (Громко). Мнѣ тебя рекомендовали. Говорятъ, что ты кой чему училась и вообще умѣешь жить. Разумѣется, какъ этому и не повѣрить? Да я бы не взяла бы всей вселенной, чтобы заставить солгать такого горячаго заступника.

Луиза. Я однако жъ не знаю никого, милэди, кто бы далъ себѣ трудъ отыскивать мнѣ покровительницу.

Лэди (какъ на иголкахъ). Кто бы далъ себѣ трудъ для тебя или для твоей покровительницы?

Луиза. Гдѣ ужъ намъ, милэди!

Лэди. Судя по твоему открытому взгляду, никакъ нельзя подумать, что ты такая плутовка. Тебя зовутъ Луизой? а сколько тебѣ лѣтъ?

Луиза. Минуло шестнадцать.

Лэди (быстро вставая). Понимаю! Шестнадцать лѣтъ! Первое біеніе этой страсти. Первоначальный серебряный тонъ только что обновленнаго инструмента. Нѣтъ ничего обольстительнѣе. Садись, милая! ты мнѣ очень по сердцу. И онъ любитъ впервые. Удивительно ли, что лучи одной зари слились вмѣстѣ. (Очень ласково, взявъ ее за руку). Я рѣшила: я составлю твое счастіе, милая. Это не что иное, какъ упоительная, но скоро отлетающая греза. (Треплетъ Луизу по щекѣ). Моя Софи скоро выходитъ замужъ. Ты поступишь на ея мѣсто. Шестнадцать лѣтъ! Это не можетъ долго продлиться.

Луиза (почтительно цѣлуетъ ей руку). Благодарю васъ за эту милость, милэди, хоть и не могу принять ее.

Лэди (раздраженнымъ тономъ). Какая важная дама! Дѣвушки твоего сословія считаютъ себя еще счастливыми, коль могутъ найти господъ. Куда же ты-то мѣтишь, моя милая? или эти пальцы слишкомъ нѣжны для работы? или ты возгордилась своимъ смазливымъ личикомъ?

Луиза. Лицо мое, милэди, не отъ меня, какъ и мое происхожденіе.

Лэди. Или ужъ не думаешь ли ты, что этому и конца не будетъ? Бѣдняжка, кто это тебѣ втолковалъ, вѣрно и тѣмъ и другимъ попользовался — кто бы онъ ни былъ. Вѣдь эти щеки не вѣкъ будутъ такъ цвѣсти. Что тебѣ кажется въ зеркалѣ массивнымъ и вѣчнымъ — не болѣе, какъ легкій, непрочный румянецъ, котораго рано или поздно не оставитъ и слѣда твой поклонникъ. Что мы будемъ тогда дѣлать?

Луиза. Жалѣть о поклонникѣ, милэди, который купилъ алмазъ, потому что думалъ, что онъ оправленъ въ золотѣ.

Лэди (какъ будто не слушая). У дѣвушекъ твоихъ лѣтъ всегда два зеркала разомъ — настоящее и ихъ поклонникъ. Ласковая угодливость послѣдняго исправляетъ грубую откровенность перваго. Одно показываетъ на щекѣ безобразный слѣдъ оспы. «Неправда!» говоритъ другой: «это ямочка грацій». Вы спроста вѣрите первому лишь въ томъ, что вамъ сказалъ второй; кидаетесь отъ одного къ другому, пока не смѣшаете подъ конецъ, кто что говорилъ. Что ты такъ на меня смотришь?

Луиза. Извините, милэди! я только что хотѣла пожалѣть объ этомъ рубинѣ съ такой великолѣпной игрой, который вѣрно не знаетъ, что его владѣтельница такъ сильно порицаетъ суетность.

Лэди (краснѣя). Не перебивай меня, плутовка! — Если бы ты не надѣялась на свое личико, я думаю, ни что на свѣтѣ не помѣшало бы тебѣ взять мѣсто, гдѣ только и можешь ты научиться свѣтскимъ манерамъ и отдѣлаться отъ своихъ мѣщанскихъ предразсудковъ.

Луиза. И отъ своей мѣщанской невинности, милэди.

Лэди. Какой вздоръ! Самый безпутный мужчина побоится заподозрить насъ въ легкости, если мы сами не дадимъ ему на то повода. Надо только умѣть держать себя! Только веди себя честно и съ достоинствомъ, такъ и соблазновъ никакихъ не будетъ.

Луиза. Позвольте мнѣ все-таки не вѣрить этому, милэди! Дворцы извѣстныхъ дамъ рѣдко обходятся безъ самыхъ шумныхъ забавъ. Можно ли требовать отъ дочери бѣднаго скрипача такого героизма, чтобы она бросилась въ зачумленное мѣсто и при этомъ не боялась заразиться? Кто бы могъ подумать, что лэди Мильфордъ вѣчно чувствуетъ угрызеніе совѣсти, что она бросаетъ деньгами, лишь бы имѣть возможность каждую минуту сгорать отъ стыда? Я откровенна, милэди! Было ли бы вамъ пріятно видѣть меня, когда вы усобираетесь на какое-нибудь удовольствіе? Не было ли бы вамъ несносно встрѣчать меня, возвращаясь? О! пусть лучше раздѣлятъ насъ цѣлыя страны — цѣлыя моря! Подумайте, милэди! для васъ могутъ настать часы отрезвленія, минуты истощенія — змѣи раскаянія могутъ зашевелиться y васъ въ груди; не пыткою ли будетъ для васъ тогда — видѣть въ лицѣ вашей горничной ясное спокойствіе, какимъ невинность награждаетъ чистое сердце? (Отступаетъ шагъ назадъ). Еще разъ прошу y васъ прощенія, милэди.

Лэди (ходитъ въ сильной внутренней тревогѣ). Тяжело мнѣ слышать это отъ нея; но еще тяжелѣе знать, что она права! (Подходитъ къ Луизѣ и пристально смотритъ ей въ глаза). Ты меня не перехитришь! Такъ горячо не высказываются убѣжденія! Сквозь эти разсужденія проглядываетъ какой-то сердечный интересъ, и оттого-то быть въ моемъ услуженіи кажется тебѣ особенно противно — оттого ты такъ разгорячилась… но я (съ угрозою) все узнаю.

Луиза (прямо, съ достоинствомъ). Что же? узнавайте! разбудите презрительнымъ толчкомъ вашей ноги обиженнаго червяка, которому Творецъ далъ жало для своей защиты! Я не боюсь вашей мести, милэди! Бѣдной грѣшницѣ, приведенной къ позорной плахѣ, все равно, хотя бы сгорѣлъ весь міръ! Несчастіе мое такъ тяжко, что я не могу увеличить его своею откровенностью! (Помолчавъ, строго) Вы хотите извлечь меня изъ праха моего происхожденія. Я не хочу разбирать ее, эту подозрительную милость. Объ одномъ спрошу васъ, милэди: что заставило васъ считать меня дурой, которая стыдится своего происхожденія? Что дало вамъ право навязывать мнѣ себя въ виновницы моего счастія, еще не зная, захочу ли я принять счастіе изъ вашихъ рукъ? я навѣки отказалась отъ притязаній на свѣтскія радости; я простила моему счастію его непрочность. Къ чему хотите вы опять увлечь меня ими? Если самое Божество скрываетъ лучи отъ глазъ своего созданія, чтобы и высшій серафимъ не содрогнулся своего затменія — зачѣмъ люди хотятъ быть такъ жестоко милосерды? Какъ это такъ милэди, что ваше хваленное счастіе проситъ, какъ милостыни, зависти и удивленія y несчастія? Или вашей радости необходимо видѣть рядомъ отчаяніе? О! дайте мнѣ лучше слѣпоту, которая одна еще можетъ примирить меня съ моею горькою участью. Ничтожное насѣкомое чувствуетъ и въ каплѣ воды такую же радость, и такое же блаженство, какъ если бъ оно было въ раю, пока не разскажутъ ему объ океанѣ, гдѣ гуляютъ флоты и киты. Но вѣдь вы хотите, чтобъ я была счастлива? (Помолчавъ, вдругъ подходитъ къ лэди и быстро спрашиваетъ ее). Счастливы вы сами, милэди? (Лэдп быстро и въ изумленіи отступаетъ отъ нея; Луиза слѣдуетъ за нею и прикладываетъ свою руку къ ея груди). Такъ же ли ясно это сердце, какъ вашъ наружный видъ? И если бъ мы могли теперь обмѣняться сердцемъ на сердце и судьбою на судьбу — если бъ я въ дѣтской простотѣ — если бъ я по совѣсти спросила васъ, какъ свою мать — посовѣтовали бы вы такой обмѣнъ?

Лэди (въ сильномъ волненіи кидается на софу). Непостижимо! невѣроятно! Нѣтъ, ^: милая! нѣтъ! Это душевное величіе y тебя не врожденное; а для твоего отца оно слишкомъ юношески пылко. Не запирайся передо мною! У тебя былъ другой учитель.

Лyиза (тонко, проницательно смотритъ ей въ глаза). Какъ, милэди? Будто только теперь пришелъ вамъ въ голову этотъ учитель, а между тѣмъ вы уже прежде приготовили мнѣ мѣсто!

Лэди (вскакиваетъ). Этого нельзя выдержать! Да! ужъ мнѣ не вывернуться. Я знаю его — знаю все — знаю больше, чѣмъ бы хотѣла! (Вдругъ останавливается, потомъ съ ожесточеніемъ, которое мало по малу переходитъ въ бешенство). Но только посмѣй, несчастная — посмѣй и теперь любить его, или быть имъ любима! Что я говорю? посмѣй думать объ немъ, или быть одною изъ его мыслей… я сильна, несчастна — моя месть ужасна… клянусь Богомъ — ты погибла!

Лyиза (непоколебимо). И безъ возврата, милэди, если вы его принудите любить васъ!

Лэди. Я тѣбя понимаю. Но онъ не долженъ меня любить. Я погашу эту позорную страсть, заглушу свое сердце и сокрушу твое. Я воздвигну между вами утесы, вырою пропасти; какъ фурія, буду я являться въ вашемъ эдемѣ; имя мое будетъ спугивать ваши поцѣлуи, какъ привидѣніе спугиваетъ преступниковъ; твой молодой цвѣтущій станъ будетъ стыть, какъ мумія, въ его объятіяхъ… Я не могу быть съ нимъ счастлива, но и ты не будешь. Знай это, несчастная! Разрушать чужое блаженство есть тоже блаженство!

Луиза. Этого блаженства васъ уже лишили, милэди! Не клевещите на свое сердце. Вы неспособны привести въ исполненіе то, чѣмъ такъ грозно меня стращаете! Вы неспособны мучить существо, которое не сдѣлало вамъ никакого зла, и только чувствовало такъ же, какъ вы. Но я васъ люблю, милэди, за этотъ порывъ страсти!

Лэди (приходя въ себя). Гдѣ я? что со мною? что я высказала? кому? — О Луиза! благородная, высокая, божественная душа! прости, прости сумасшедшую! Я не трону волоска на головѣ твоей, дитя мое! Пожелай! потребуй! я буду носить тебя на рукахъ, буду твоимъ другомъ, твоею сестрою. Ты бѣдна — вотъ! (Снимая съ себя нѣкоторыя драгоцѣнныя вещи). Я продамъ эти брильянты, продамъ свой гардеробъ, лошадей и экипажи: все будетъ твое, только откажись отъ него!

Лyиза (отступаетъ назадъ въ тревогѣ). Смѣется она надъ моимъ отчаяніемъ, или въ самомъ дѣлѣ она не участвовала въ этой безчеловѣчной интригѣ! А! такъ я могу еще придать себѣ видъ героини и превратить въ заслугу свое безсиліе! (Стоитъ нѣсколько времени въ задумчивости, потомъ подходитъ ближе къ леди и смотритъ на нее пристально и многозначительно). Возьмите его, милэди! Добровольно уступаю я вамъ человѣка, котораго адскими клещами отрывали отъ моего окровавленнаго сердца. Можетъ быть, вы сами этого не знаете, милэди, но вы разрушили рай двухъ любящихъ; вы разлучили два сердца, соединенныя Богомъ; вы сокрушили существо, которое близко Ему, какъ вы, которое создалъ Онъ на радость, какъ васъ, которое славило Его, какъ вы, и уже больше не будетъ никогда славить. Милэди! до слуха Всевышняго доходитъ и послѣдній вздохъ раздавленнаго червя! Онъ не можетъ равнодушно видѣть, какъ убиваются души въ Его рукахъ! Теперь онъ вашъ! Теперь, милэди, возьмите его себѣ! бѣгите въ его объятія! влеките его къ алтарю! Но помните, что между вашимъ свадебнымъ поцѣлуемъ встанетъ призракъ самоубійцы. Богъ смилуется надо мною! Мнѣ нечѣмъ больше помочь себѣ! (Убѣгаетъ).

ВОСЬМОЙ ВЫХОДЪ. Лэди одна стоить въ оцѣпенѣніи и внѣ себя, обративъ неподвижный взглядъ на дверь, въ которую вышла Луиза; наконецъ, она приходить въ себя.

Что это? Что было со мною? Что говорила эта несчастная? Боже! они еще раздираютъ мнѣ слухъ, эти страшныя, осуждающія меня слова: «возьмите его себѣ!» — Кого, несчастная? Подарокъ твоего предсмертнаго хрипа — ужасное наслѣдство твоего отчаянія? Боже! Боже! какъ низко я упала! какъ внезапно свержена я со всѣхъ троновъ своей гордости! Мнѣ приходится въ томительномъ голодѣ ждать подаянія отъ великодушія нищей въ ея послѣдней предсмертной агоніи! — «Возьмите его себѣ!» Какимъ тономъ сказала она это! съ какимъ взглядомъ. О, Эмилія! затѣмъ ли преступила ты границы твоего пола? затѣмъ ли старалась пріобрѣсть пышное имя высокой британской женщины, чтобы все хвастливое зданіе твоей чести рухнуло передъ высшею добродѣтелью безпомощной мѣщанской дѣвушки? Нѣтъ, несчастная! нѣтъ! погоди гордиться! Эмилію Мильфордъ можно устыдить; но она никогда не опозоритъ себя! И я найду въ себѣ силу отказаться! (Ходитъ величественно взадъ и впередъ). Прочь отъ меня теперь, женская слабость, женскія сѣтованія! Прощайте, отрадныя, золотыя картины любви! — Пусть одно великодушіе руководитъ иной!…. Или эта любящая чета погибнетъ, или Мильфордъ оставитъ свои притязанія и исчезнетъ изъ сердца герцога! (Помолчавъ, съ живостью). Дѣло сдѣлано!… Страшное препятствіе уничтожено — разорваны всякія узы между мною и герцогомъ. Я исторгла изъ своего сердца эту безумную любовь. Въ твои руки предаю я себя, добродѣтель! Прими кающуюся дочь твою Эмилію! О! какъ мнѣ хорошо! Какъ легко стало мнѣ вдругъ, какъ отрадно! Величаво, какъ западающее солнце, сойду я сегодня съ высоты своего величія. Пусть все пышное могущество мое умретъ вмѣстѣ съ моей любовью. Въ гордое изгнаніе свое не возьму я ничего, кромѣ сердца! (Идетъ съ рѣшимостью къ письменному столу). Сейчасъ-же должна я все покончить — сейчасъ же! Прелести любимаго юноши, пожалуй, возобновятъ кровавую борьбу въ моемъ сердцѣ! (Садится и начинаетъ писать).

ДЕВЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Лэди. Камердинеръ. Софи. Потомъ Гофмаршалъ и наконецъ слуги.

Камердинеръ. Гофмаршалъ фонъ-Кальбъ — въ пріемной — съ порученіемъ отъ герцога.

Лэди (продолжая писать, въ волненіи). Дрогнешь ты, кукла въ герцогской мантіи!… Да! мысль не дурна — сбить съ толку этотъ августѣйшій мозгъ! Придворные льстецы его завертятся; все герцогство придетъ въ броженіе.

Камердинеръ и Софи. Гофмаршалъ, милэди.

Лэди (оборачиваясь). Кто? что? — Тѣмъ лучше! Этотъ сортъ людей затѣмъ только и на свѣтѣ, чтобы разносить вѣсти. Просить его. (Камердинеръ уходитъ).

Софи (съ робостью приближаясь). Еслибъ я не боялась, милэди, я бы не посмѣла… (Лэди продолжаетъ поспѣшно писать). Эта Миллеръ выбѣжала внѣ себя изъ залы… Вы всѣ въ жару… Говорите сами съ собой. (Лэди продолжаетъ писать). Я боюсь, какъ бы не случилось чего?

Гофмаршалъ (входитъ, расшаркивается и раскланивается не оборачивающейся лэди, она его не замѣчаетъ; онъ подходитъ ближе, становится за ея кресломъ, беретъ кончикъ ея платья, напечатлѣваетъ на немъ поцѣлуй и робко лепечетъ). Его высочество…

Лэди (посыпаетъ пескомъ и пробѣгаетъ написанное). Онъ назоветъ это черной неблагодарностью… Я была жалкой сиротой. Онъ вывелъ меня изъ нищеты! Изъ нищеты? Ужасный промѣнъ! Разорви свой счетъ, обольститель! Мой вѣчный стыдъ съ лихвою уплатилъ его.

Гофмаршалъ (тщетно старавшійся обратить на себя вниманіе лэди то съ той, то съ другой стороны). Милэди, повидимому, чѣмъ-то занята. Приходится мнѣ самому осмѣлиться… (Очень громко). Его высочество прислалъ меня спросить васъ, милэди, что назначить сегодня — собраніе или нѣмецкій театръ?

Лэди (встаетъ смѣясь). Либо то, либо другое, мой ангелъ! а пока отнесите герцогу на десертъ эту записку! (Софи). Вели закладывать мнѣ карету, Софи, и зови сюда въ залу всю прислугу!

Софи (уходитъ въ тревогѣ). Господи! Ужъ это что-то недоброе! Что тутъ еще будетъ!

Гофмаршалъ. Вы разстроены, милэди?

Лэди. Тѣмъ больше правды въ моихъ словахъ. Ура, гофмаршалъ! Ваканція открывается. То-то счастье сводникамъ! (Маршалъ подозрительно смотритъ на записку). Прочитайте! прочитайте! Я хочу, чтобы содержаніе письма не оставалось втайнѣ.

Гофмаршалъ (читаетъ; между тѣмъ въ глубинѣ сцены собирается прислуга лэди).

"Ваше высочество!

"Договоръ, такъ легкомысленно вами нарушенный, не можетъ оставаться обязательнымъ для меня. Благоденствіе вашей страны было условіемъ моей любви. Три года длился обманъ. Повязка спала, наконецъ, съ глазъ моихъ. Я гнушаюсь милостями, купленными слезами подданныхъ. Подарите свою любовь, на которую я не могу болѣе отвѣчать, вашей угнетенной странѣ и научитесь отъ британской принцессы состраданію къ своему германскому народу. Черезъ часъ я буду уже за границей.

Дженъ Норфолькъ".

Всѣ слуги (въ изумленіи шопотомъ). За границей?

Гофмаршалъ (въ испугѣ кладетъ записку на столъ). Боже сохрани, дорогая милэди! У меня не двѣ головы, да и y васъ тоже!

Лэди. Вотъ о чемъ забота! Къ несчастію, я знаю, впрочемъ, что ваша братія платится и за пересказъ того, что сдѣлали другіе. Мой совѣтъ — запечь записку въ пастетъ; тогда она сама собой попала бы въ руки его высочества.

Гофмаршалъ. Ciel! Какая дерзость! Образумьтесь, милэди; подумайте, какой немилости подвергаете вы себя!

Лэди (обращается къ прислугѣ, съ глубокимъ чувствомъ). Вы удивлены, добрые люди, и съ трепетомъ ждете, чѣмъ разрѣшится эта загадка. Подойдите ближе, мои милые! Вы честно и усердно мнѣ служили; больше глядѣли мнѣ въ глаза, чѣмъ въ кошелекъ; повиноваться мнѣ — было вашей радостью; вы гордились однимъ — моей милостью! зачѣмъ память о вашей вѣрности должна соединиться съ воспоминаніемъ о моемъ униженіи? Не горькая ли это судьба, что самые черные дни мои были для васъ счастливыми днями? (Со слезами на глазахъ.) Я отпускаю васъ, друзья мои! Лэди Мильфордъ уже нѣтъ, а Дженъ Норфолькъ слишкомъ бѣдна, чтобы уплатить ея долгъ. Казначей мой пусть раздастъ вамъ все, что есть въ моей шкатулкѣ. Этотъ дворецъ остается герцогу. Самый бѣдный изъ васъ выйдетъ изъ него богаче, нежели ваша госпожа! (Подаетъ имъ руки, и всѣ наперерывъ цѣлуютъ ихъ). Я васъ понимаю, друзья мои! Прощайте! прощайте навсегда! (Собираясь съ духомъ). Чу! карета подъѣхала! (Вырывается изъ рукъ прислуги и хочетъ выйти; гофмаршалъ кидается къ ней и останавливаетъ ее). A! ты еще здѣсь, жалкій человѣкъ?

Гофмаршалъ (все это время смотрѣвшій на записку съ выраженіемъ глупости на лицѣ). И я долженъ вручить эту записку его герцогскому высочеству? въ его собственныя руки?

Лэди. Да, жалкій человѣкъ! въ собственныя его высочества руки. Донеси тоже собственнымъ его высочества ушамъ, что я не могу идти босикомъ въ Лоретто, и стану поэтому поденно работать, чтобы очистить себя отъ посрамленія, что управляла имъ. (Быстро уходитъ. Всѣ въ чрезвычайной тревогѣ расходятся).

ПЯТОЕ ДѢЙСТВІЕ. Комната музыканта. Сумерки. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ. Луиза молча и недвижимо сидитъ въ темномъ углу комнаты, опершись головою на руки. Послѣ долгаго и глубокаго безмолвія входитъ Миллеръ съ фонаремъ въ рукѣ, тревожно свѣтитъ и озирается, и, не замѣтивъ Луизы, кладетъ шляпу на столъ и ставитъ фонарь.

Миллеръ. И здѣсь ея нѣтъ! — Всѣ улицы обѣжалъ, ко всѣмъ знакомымъ навѣдался, у всѣхъ воротъ разспрашивалъ: нигдѣ не видали моей дочки! (Помолчавъ). Потерпи, бѣдный, несчастный отецъ! Подожди до утра! Можетъ быть прибьетъ твое дѣтище волной къ берегу. Господи! Господи! Или тѣмъ я виноватъ, что слишкомъ боготворилъ свою дочь? — Тяжко это наказаніе… тяжко. Отче небесный. Я не ропщу, Господи! но тяжко это наказаніе! (Кидается въ глубокой скорби на стулъ).

Луизa (изъ угла). Привыкай, бѣдный старикъ! привыкай къ потерѣ заранѣе!

Миллеръ (вскакивая). Ты здѣсь, дитятко? здѣсь? Да что же ты одна и впотьмахъ?

Луиза. Нѣтъ, я не одна. Когда этакъ темно, черно вокругъ меня, тутъ-то и собираются ко мнѣ гости.

Миллеръ. Спаси тебя Господи! Только нечистая совѣсть да совы любятъ потемки. Только грѣшники да злые духи бѣгутъ свѣта.

Луиза. Да еще вѣчность, батюшка, говорящая съ душою безъ посредниковъ.

Миллеръ. Дитятко мое! дитятко! что это ты говоришь такое?

Луиза (встаетъ и выходитъ впередъ). Я вынесла трудную битву. Ты это знаешь, батюшка! Господь далъ мнѣ силу: битва рѣшена. Батюшка, насъ, женщинъ, считаютъ слабыми, хрупкими созданіями. Теперь не вѣрь этому. Мы вздрагиваемъ отъ паука, но не дрогнувъ заключаемъ въ свои объятія черное чудовище, тлѣніе! Знай это, батюшка! Луиза твоя повеселѣла.

Миллеръ. Ахъ, Луиза! лучше бы ты выла и рыдала; легче бы мнѣ смотрѣть на тебя.

Луиза. Ужъ какъ же я перехитрю его, батюшка! Какъ же я обману его, варвара! Любовь хитрѣе злобы и смѣлѣе — этого онъ не зналъ, этотъ человѣкъ съ печальной звѣздой. О, они хитры, пока имъ приходится имѣть дѣло съ головой; но стоитъ имъ связаться съ сердцемъ — и злодѣи становятся глупы. Онъ думалъ утвердить свой обманъ присягой! Присяга, батюшка, связываетъ живыхъ, но смерть разрѣшаетъ и желѣзныя узы клятвъ! Фердинандъ узнаетъ свою Луизу! Передашь ты эту записку, батюшка? потрудишься?

Миллеръ. Кому дитятко?

Луиза. И ты спрашиваешь! Всей безконечности и сердцу моему не вмѣстить и одной мысли о немъ! Къ кому же мнѣ больше писать?

Миллеръ (съ безпокойствомъ). Послушай, Луиза! я распечатаю письмо!

Луиза. Какъ хочешь, батюшка! Только ты ничего въ немъ не поймешь. Буквы лежатъ въ немъ, какъ холодные трупы, и оживаютъ лишь для очей любви.

Миллеръ (читаетъ). «Ты обманутъ, Фердинандъ! Безпримѣрное коварство разорвало союзъ нашихъ сердецъ; но страшная клятва связала мнѣ языкъ, и отецъ разставилъ вездѣ своихъ шпіоновъ. Но… будь только y тебя отвага, милый!… я знаю мѣсто, гдѣ нѣтъ шпіоновъ». (Миллеръ останавливается и серьезно смотритъ ей въ лицо).

Луиза. Что ты такъ глядишь на меня? Читай дальше, батюшка!

Миллеръ. "Но много нужно тебѣ мужества, чтобы пройти темный путь, котораго ничто не озаритъ предъ тобою, кромѣ твоей Луизы и Бога. Лишь съ одною любовью долженъ ты прійти и оставить за собой всѣ свои надежды и всѣ свои дурныя желанія; тебѣ ничего не нужно, кромѣ твоего сердца. Рѣшишься — иди въ путь, когда колоколъ кармелитскаго монастыря ударитъ въ двѣнадцатый разъ. Побоишься — вычеркни слово мужество изъ качествъ своего пола: тебя пристыдитъ дѣвушка*. (Миллеръ кладетъ письмо, долго смотритъ впередъ неподвижнымъ, скорбнымъ взглядомъ, потомъ оборачивается къ Луизѣ и говоритъ тихимъ, прерывающимся голосомъ). Гдѣ же это мѣсто, Луиза?

Луиза. А ты его не знаешь, батюшка? Странно! Я такъ ясно его обозначила. Фердинандъ его найдетъ.

Миллеръ. Гм… Говори яснѣе!

Луиза. Я не могу теперь придумать для него пріятнаго названія. Не пугайся, батюшка, если я назову его непріятнымъ именемъ.. Это мѣсто… Ахъ, зачѣмъ не любовь изобрѣтала слова! она назвала бы его лучшимъ словомъ. Это мѣсто, батюшка — только не прерывай меня! — это мѣсто — могила.

Миллеръ (покачиувшись, хватается за ручку кресла). Господи!

Лyиза (подходитъ къ нему и поддерживаетъ его). Полно, батюшка! Страшно лишь слово… Прочь его и это — брачное ложе, надъ которымъ утро стелетъ свой золотой коверъ, и весны сыплютъ свои пестрыя гирлянды. Только отчаянный грѣшникъ можетъ называть смерть скелетомъ: это прекрасный, ласковый юноша, такой же цвѣтущій, какимъ рисуютъ бога любви, но не такой хитрый… это кроткій, услужливый геній, подающій руку измученной странницѣ-душѣ чрезъ ровъ времени, отпирающій для нея чудные чертоги вѣчнаго блаженства, дружелюбно улыбающійся и потомъ исчезающій.

Миллеръ. Что это ты задумала, Луиза? Ты хочешь наложить на себя руки!

Луиза. Не говори такъ, батюшка! Нѣтъ, очистить мѣсто въ обществѣ, гдѣ я лишняя — поспѣшить туда, куда и безъ того скоро пришлось бы мнѣ уходить. Развѣ это грѣхъ.

Миллеръ. Самоубійство — страшный грѣхъ, дитя мое! Одному этому грѣху нѣтъ покаянія; смерть и преступленіе тутъ вмѣстѣ.

Луиза (стоитъ недвижимо). Ужасно! Но вѣдь смерть не такъ же скоро придетъ. Я брошусь въ рѣку, батюшка, и, опускаясь ко дну, стану молить Всемогущаго о помилованіи!

Миллеръ. Не все ли это равно, что каяться въ воровствѣ, припрятавъ покражу въ вѣрномъ мѣстѣ. Луиза! дитя мое! не оскорбляй Бога, когда тебѣ всего нужнѣе Его милость! Ахъ! далеко ушла ты отъ праваго пути. Ты бросила молиться — и Милосердый отнялъ отъ тебя свою десницу.

Луиза. Развѣ любить — преступленіе, батюшка?

Миллеръ. Люби Бoгa и любовь никогда не доведетъ тебя до преступленія. Тяжкимъ горемъ придавила ты меня, родная! тяжкимъ! тяжкимъ! Можетъ, отъ него я и въ могилу лягу. Луиза, я, какъ вошелъ, говорилъ тутъ. Я думалъ, что я одинъ. Ты подслушала меня; да и что мнѣ отъ тебя таиться? Ты была мнѣ божествомъ, Луиза! если есть еще y тебя въ сердцѣ мѣстечко для любви къ отцу… Ты была бы для меня все! Ты ужъ теперь не одно свое погубишь. И я все потеряю. Посмотри, голова y меня ужъ сѣдѣетъ. Мало по малу наступаетъ время, когда намъ, отцамъ, нуженъ становится капиталъ, положенный нами въ сердца нашихъ дѣтей. Или ты хочешь обмануть меня, Луиза? убѣжать съ достояніемъ своего отца?

Луиза (глубоко тронутая, цѣлуетъ его руку). Нѣтъ, батюшка!. Я покину свѣтъ твоею должницей, и съ лихвой заплачу свой долгъ въ вѣчности.

Миллеръ. Смотри, не обсчитайся тамъ, дитя мое! (Строго и торжествепио). Придется ли еще намъ встрѣтиться тамъ?.. А! ты блѣднѣешь! Луиза моя и сама понимаетъ, что мнѣ ужъ не найти ее въ томъ мірѣ: вѣдь я пойду туда не вмѣстѣ съ нею. (Луиза припадаетъ, вся дрожа отъ волненія, къ его плечу. Онъ крѣпко прижимаетъ ее къ груди и продолжаетъ умоляющимъ тономъ). Дитя мое! дочь моя! падшая, можетъ быть ужъ погибшая дочь моя! Послушай сердечнаго отцовскаго слова! Я не могу уберечь тебя. Отниму я y тебя ножъ — ты можешь умертвить себя и булавкой. Не дамъ я тебѣ яду принять — ты можешь удавиться ниткою жемчугу. Луиза… Луиза._і я только и могу, что отговаривать тебя. Или ты хочешь, чтобы невѣрная игрушка твоя ускользнула отъ тебя на грозномъ переходѣ отъ времени къ вѣчности? Или ты дерзнешь явиться къ престолу Всевышняго съ ложью на устахъ? сказать: «ради тебя, Господи, пришла я сюда!» въ то время, какъ твои грѣшные глаза станутъ искать своей земной игрушки? а если этотъ хрупкій кумиръ твоего сердца, превращенный въ такого же червя, какъ и ты, пресмыкаясь y ногъ твоего Судіи, обманетъ въ эту грозную минуту твою безбожную увѣренность и укажетъ твоимъ обманутымъ надеждамъ на вѣчное милосердіе, котораго несчастный не въ силахъ вымолить и себѣ — что тогда? (Громче и выразительнѣе). Что тогда, несчастная? (Крѣпче обнимаетъ ее, смотритъ на нее нѣсколько времени пристально и проницательно, потомъ вдругъ выпускаетъ ее изъ своихъ рукъ). Больше я ничего не знаю… (Поднимая правую руку). Не ручаюсь тебѣ, праведный Боже, за эту душу. Дѣлай, что хочешь. Принеси своему красавцу жертву, отъ которой возрадуется нечистая сила и отступится твой ангелъ-хранитель! Ступай! взвали себѣ на плечи всѣ свои грѣхи и этотъ послѣдній грѣхъ, ужаснѣйшій, а коль бремя все еще легко, прибавлю къ нему и свое проклятіе. Вотъ тебѣ ножъ — пронзи имъ свое сердце, да и (хочетъ уйти, съ горькимъ воплемъ) сердце отца!

Луиза (кидается вслѣдъ за нимъ). Постой! постой! Батюшка! О! въ отцовской нѣжности больше жестокаго насилія, чѣмъ въ самой тираніи злобы! Что мнѣ дѣлать? Я не могу! Что мнѣ дѣлать?

Миллеръ. Если поцѣлуи твоего майора горячѣе слезъ твоего отца — умирай!

Луиза (послѣ мучительной борьбы съ нѣкоторою твердостью). Батюшка! Вотъ моя рука! Я не хочу… Боже! Боже! Что я дѣлаю? На что рѣшаюсь? Батюшка, клянусь… Горе мнѣ! горе мнѣ, тяжкой преступницѣ!.. Батюшка, будь по твоему!… Фердинандъ… Богъ мнѣ свидѣтель… Вотъ какъ уничтожу я въ себѣ и послѣднюю память о немъ! (Разрываетъ письмо).

Миллеръ (радостно обнимая ее). Вотъ узнаю мою Луизу! Взгляни на меня! Нѣтъ y тебя любовника, за то есть счастливый отецъ! (Обнимаетъ ее, и смѣясъ, и плача). Луиза! дитятко мое! да вся моя жизнь не стоитъ одного этого дня! И какъ это мнѣ, ничтожному человѣку, далъ Господь такого ангела! Луиза моя! рай мой! Боже! я мало понимаю въ любви; но какая это должна быть мука перестать любить — это я знаю!

Луиза. Только вонъ изъ этой страны, батюшка! Вонъ изъ города, гдѣ надо мной насмѣхаются мои подруги, гдѣ навѣки погибло мое доброе имя. Дальше, дальше отсюда, гдѣ y меня передъ глазами столько слѣдовъ утраченнаго счастья. Дальше, если возможно!

Миллеръ. Куда хочешь, дитятко! Господь Богъ раститъ хлѣбъ вездѣ; найдутся вездѣ и уши для моей скрипки. Да пусть хоть и ничего не останется y насъ… Я положу на ноты исторію твоего горя, сложу пѣсню про дочь, что изъ любви къ отцу растерзала себѣ сердце — и станемъ мы ходить съ этою балладой со двора во дворъ, и отрадно будетъ и милостыню взять отъ людей, поплакавшихъ надъ нами.

ВТОРОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Фердинандъ.

Луиза (первая замѣчаетъ его и съ громкимъ крикомъ кидается на шею отцу). Боже! Онъ! Я пропала!

Миллеръ. Гдѣ? Кто?

Луиза (показываетъ, не обращаясь лицомъ, на майора и крѣпче прижимается къ отцу). Онъ! самъ! Оглянись, батюшка… Убить меня пришелъ онъ!

Миллеръ (увидавъ Фердинанда, отступаетъ назадъ). Какъ! Вы здѣсь, баронъ?

Фердинандъ (тихо подходить ближе, останавливается противъ Луизы, смотритъ на нее пристальнымъ, испытующимъ взглядомъ и, помолчавъ, говоритъ). Спасибо тебѣ, пойманная врасплохъ совѣсть! Признаніе твое ужасно, но мгновенно и вѣрно, и мнѣ не для чего прибѣгать къ пыткѣ. Здравствуй, Миллеръ!

Миллеръ. Ради Бога! Что вамъ нужно, баронъ? Что привело васъ сюда? Что это значитъ?

Фердинандъ. Было время, что день разбивали на секунды, что въ тоскѣ ожиданія не сводили глазъ съ медлительныхъ часовъ, и по ударамъ пульса разсчитывали минуты, когда я приду. Отчего же такъ удивляетъ васъ теперь мой приходъ?

Миллеръ. Уходите, уходите, баронъ! Если у васъ въ сердцѣ есть хоть капля состраданія, если вы не хотите убить той, кого, какъ вы говорите, любите, бѣгите, не оставайтесь здѣсь ни минуты больше! Благословеніе Божіе отлетѣло отъ моего домишка, только что вы переступили его порогъ. Вы накликали горе подъ мою кровлю, гдѣ прежде жила лишь радость. Или вамъ хочется еще растравить рану, которую нанесло моему единственному дѣтищу несчастное знакомство съ вами?

Фердинандъ. Чудакъ! я принесъ твоей дочери пріятную вѣсть.

Миллеръ. Ужъ не новыя ли надежды для новаго отчаянія? Уходи, вѣстникъ несчастія! Глядя тебѣ въ лицо, не захочешь знать твоихъ вѣстей.

Фердинандъ. Наконецъ, цѣль моихъ надеждъ передо мной! Лэди Мильфордъ, самое страшное препятствіе нашей любви, сейчасъ оставила герцогство. Отецъ одобряетъ мой выборъ. Судьба перестаетъ насъ преслѣдовать. Всходитъ наша счастливая звѣзда. Я пришелъ исполнить данное слово и повести къ алтарю свою невѣсту.

Миллеръ. Слышишь, Луиза? Слышишь, какъ онъ издѣвается надъ твоими обманутыми надеждами? Оно и кстати, баронъ! къ лицу обольстителю — упражнять остроуміе на своемъ преступленіи.

Фердинандъ. Ты думаешь, что я шучу? Клянусь честью, нѣтъ! Все это такъ же истинно, какъ любовь моей Луизы, и я такъ же свято сдержу слова свои, какъ она свои клятвы. Для меня нѣтъ ничего святѣе… Ты все еще не вѣришь? все еще нѣтъ румянца радости на щекахъ моей прекрасной супруги? Странно! видно, ложь здѣсь ходячая монета, если истинѣ даютъ такъ мало вѣры. Вы не вѣрите моимъ словамъ? Такъ повѣрьте этому письменному доказательству (Бросаетъ Луизѣ ея письмо къ маршалу).

Лyиза (развертываетъ письмо и, поблѣднѣвъ, какъ полотно, падаетъ безъ чувствъ).

Миллеръ (нe замѣчая этого, майору). Что это значитъ, баронъ? Я васъ не понимаю!

Фердинанда (подводитъ его къ Луизѣ).

Миллеръ (припадаетъ къ дочери). Боже мой!… Луиза!

Фердинандъ. Поблѣднѣла, какъ смерть! Вотъ этакъ она мнѣ нравится, твоя дочь! Никогда еще не была она такъ хороша, твоя кроткая, честная дочь! Лицо, какъ y мертвой. Дуновеніе Божьей правды, стирающее обманчивый блескъ съ каждой лжи, спахнуло со щекъ ея румяны, которыми искусница обманула и свѣтлыхъ ангеловъ. Это въ первый разъ ея настоящее лицо! Дай поцѣлую его. (Хочетъ подойти къ Луизѣ).

Миллеръ. Прочь! Не раздражай отцовскаго сердца! Я не уберегъ ее отъ твоихъ ласкъ; но съумѣю охранить отъ твоихъ оскорбленій.

Фврдинандъ. Чего тебѣ, старикъ? Мнѣ нѣтъ до тебя никакого дѣла. Не впутывайся въ игру: она окончательно проиграна. Или ужъ не умнѣе ли ты, чѣмъ я предполагалъ? ужъ не помогалъ ли ты дочери въ ея любовныхъ шашняхъ своей шестидесятилѣтней мудростью? ужъ не посрамилъ ли своихъ сѣдыхъ волосъ ремесломъ сводника? О! если этого не было — ложись, несчастный старикъ, и умирай! Пока еще есть время. Ты можешь еще заснуть въ сладкомъ заблужденіи, что былъ счастливымъ отцомъ! Еще минута — и ты отбросишь ядовитую ехидну въ породившій ее адъ, проклянешь и даръ, и дарителя, и съ хулой на языкѣ сойдешь въ могилу. (Луизѣ). Говори, несчастная! Ты писала это письмо?

Миллеръ (предостерегательно Луизѣ). Ради Бога, Луиза! Не забудь ты! не забудь!

Луиза. О! это письмо, батюшка!…

Фердинандъ. Попало не въ тѣ руки? Хвала случаю! онъ творитъ болѣе великія дѣла, чѣмъ мудрствующій разсудокъ, и прочнѣе разума всѣхъ мудрецовъ. Случай?… Провидѣніе участвуетъ и въ паденіи воробья; неужто же его нѣтъ, когда нужно сорвать личину съ дьявола? отвѣчай же мнѣ! Ты писала это письмо?

Миллеръ (Луизѣ, сбоку умоляющимъ тономъ). Не робѣй! Будь тверда, Луиза! Одно только да — и всему конецъ.

Фердинандъ. Лихо! лихо! И отецъ обманутъ! Всѣ обмануты! Посмотрите на нее, безстыдную! И языкъ ея не хочетъ уже повиноваться послѣдней ея лжи! Клянись Богомъ! грознымъ и вѣчно истиннымъ Богомъ! Ты писала это письмо?

Лyиза (послѣ мучительной внутренней борьбы, во время которой она взорами говорила съ отцомъ, твердо и рѣшительно). Я!

Фердинандъ (въ испугѣ). Луиза! — Нѣтъ! душою моею клянусь! ты лжешь. На пыткѣ и невинность признаетъ за собою преступленія, въ которыхъ не участвовала. Я спросилъ слишкомъ рѣзко. Не правда ли, Луиза?.. Ты оттого лишь взяла на себя вину, что я спросилъ такъ рѣзко?

Луиза. Я сказала правду!

Фердинандъ. Нѣтъ, говорю я тебѣ! Нѣтъ! Нѣтъ! ты не писала. Это вовсе не твоя рука. Да, если и такъ — неужто поддѣлать почеркъ труднѣе, чѣмъ испортить сердце? Скажи мнѣ правду, Луиза!.., Или — нѣтъ, нѣтъ, не говори! Ты можешь сказать да — и я пропалъ. Солги, Луиза! солги… О! если бъ y тебя была въ запасѣ какая-нибудь ложь, и ты сказала мнѣ ее съ открытымъ ангельскимъ видомъ, и убѣдила бы только мой слухъ, мои глаза, а сердце жестоко обманула! О, Луиза! одно слово твое могло бы изгнать истину изъ міра и непреклонную справедливость превратить въ придворное низкопоклонство! (Дрожащимъ отъ опасенія голосимъ). Ты писала это письмо?

Луиза. Клянусь Богомъ, грознымъ и вѣчно истиннымъ Богомъ — я!

Фердинандъ (помолчавъ; тономъ глубочайшей скорби). Женщина! женщина! Какими глазами глядишь ты на меня? Если бъ эти глаза раздавали райскія наслажденія, ты не нашла бы желающихъ даже въ самомъ аду. Знаешь ли, чѣмъ ты была для меня, Луиза? Невозможно! нѣтъ! ты — не знаешь, что ты была для меня все! все!.. Это жалкое, ничтожное слово, но цѣлая вѣчность едва вмѣщаетъ его; цѣлые системы міровъ вращаются въ немъ. Все! И такъ преступно насмѣяться надъ всѣмъ!.. О! это ужасно!

Луиза. Я вамъ призналась, господинъ Вальтеръ. Я сама осудила себя. Идите теперь! Оставьте домъ, гдѣ вы были такъ несчастливы!

Фердинандъ. Хорошо! хорошо! Вѣдь я спокоенъ. Спокойнымъ называютъ и опустошенный край, по которому прошла чума. Я спокоенъ. (Послѣ нѣкотораго размышленія). Еще одна просьба, Луиза — послѣдняя! Голова y меня въ лихорадочномъ жару. Мнѣ надо освѣжиться. Сдѣлай мнѣ стаканъ лимонаду. (Луиза уходитъ).

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Миллеръ. Оба ходятъ нѣсколько времени, не говоря ни слова, взадъ и впередъ на противоположныхъ сторонахъ комнаты.

Миллеръ (наконецъ останавливается и грустно смотритъ на майора). Баронъ! можетъ, это хоть немножко уменьшитъ ваше горе, если я вамъ скажу, что мнѣ отъ всей души васъ жаль!

Фердинандъ. Э! полно объ этомъ, Миллеръ! (Дѣлаетъ еще нѣсколько шаговъ). Я ужъ теперь и не понимаю, какъ я попалъ къ тебѣ въ домъ, Миллеръ… По какому поводу?

Mиллеръ. Какъ, баронъ? Вѣдь вы хотѣли учиться y меня на флейтѣ? Вы это забыли?

Фердинандъ (быстро) Я видѣлъ твою дочь! (Опять нѣсколько минутъ молчанія).) Ты не сдержалъ слова, пріятель! Мы условились, чтобы уединенные уроки наши были спокойны. Ты обманулъ меня и продавалъ мнѣ скорпіоновъ. (Видя волненіе Миллера). Не пугайся, старикъ! полно! (Съ чувствомъ обнимаетъ его). Ты не виноватъ!

Миллеръ (обтирая глаза). Видитъ Господь всевѣдущій!

Фердинандъ (снова ходитъ, погруженный въ мрачныя думы). Странно! о! непостижимо странно играетъ нами судьба! На тонкихъ, незамѣтныхъ нитяхъ висятъ часто страшныя тяжести. Зналъ ли человѣкъ, что въ этомъ плодѣ вкушаетъ онъ смерть?… Гм… зналъ ли онъ это? (Ходитъ быстрѣе; потомъ въ сильномъ волненіи беретъ Миллера за руку). Миллеръ! я слишкомъ дорого плачу тебѣ за нѣсколько твоихъ уроковъ… Но тебѣ отъ этого нѣтъ прибыли. И ты, можетъ быть, все теряешь. (Отходитъ отъ него тревожно). Нужно было мнѣ приниматься за эту несчастную флейту!

Миллеръ (стараясь скрыть свое волненіе). Что-то долго нѣтъ лимонаду. Не пойти ли мнѣ посмотрѣть, если вы позволите?

Фердинандъ. Поспѣю, любезный Миллеръ! (Про себя). И отцу нечего торопиться… Останься!… Что бишь хотѣлъ я спросить?… Да! Луиза y тебя единственная дочь? Нѣтъ y тебя больше дѣтей?

Миллеръ (съ чувствомъ). Нѣтъ, баронъ!.. Да и не надо мнѣ больше. Луиза всѣмъ моимъ сердцемъ завладѣла… все, что было во мнѣ любви, все я ей отдалъ..

Фердинандъ (глубоко потрясенный). А!.. Посмотри-ка лучше, добрый Миллеръ, что лимонадъ! (Миллерь уходитъ).

ЧЕТВЕРТЫЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ (одинъ).

Единственное дитя! Чувствуешь ли ты это, убійца! Единственное! Слышишь, убійца? Единственное! И y старика нѣтъ во всемъ свѣтѣ ничего, кромѣ его скрипки и этого единственнаго дитяти… И ты хочешь отнять его?.. Отнять? Отнять послѣдній грошъ y нищаго? Сломать костыли y xpoмого и бросить ихъ къ его ногамъ? Какъ? и y меня достанетъ на столько жестокости? Ничего не ожидая, будетъ онъ спѣшить домой, чтобы на лицѣ дочери увидѣть всю свою радость, и вдругъ входитъ и видитъ — она лежитъ, какъ увядшій цвѣтокъ — мертвая — раздавленная въ порывѣ досады… послѣдняя, единственная скудная надежда!… И останавливается онъ передъ нею, и стоитъ, и y всей природы вокругъ словно занялось живительное дыханіе, и помертвѣвшій взглядъ его безплодно бродитъ по безлюдному безконечному пространству, и ищетъ Божества, и уже не можетъ найти его, и слѣпо смежается… Боже! Боже! Но вѣдь и y моего отца одинъ сынъ… одинъ сынъ, но не одно богатство. (Помолчавъ). Какъ? Да что же онъ потеряетъ? Развѣ можетъ она осчастливить отца, если священнѣйшія чувства любви были для нея лишь игрушками? Нѣтъ, нѣтъ! и меня еще слѣдуетъ благодарить, что я раздавлю змѣю, пока она не успѣла ужалить и отца!

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Миллеръ возвращается.

Миллеръ. Сейчасъ подадутъ, баронъ! Бѣдняжка моя сидитъ и разливается-плачетъ. Она нароняетъ вамъ слезъ и въ лимонадъ.

Фердинандъ. Хорошо, если бъ это были только слезы! Давича мы говорили о музыкѣ, Миллеръ. (Вынимая кошелекъ). Я еще передъ тобой въ долгу!

Миллеръ. Какъ? что? Полноте, баронъ! За кого вы меня принимаете? За вами не пропадетъ. Не конфузьте меня… Богъ дастъ, не въ послѣдній мы разъ видимся.

Фердинандъ. Почемъ знать? Возьми. Это на случай смерти.

Миллеръ (смѣясь). Э, полноте, баронъ! Въ этомъ случаѣ, кажется, за васъ бояться нечего.

Фердинандъ. И не боялись. Но развѣ тебѣ не случалось еще слышать, что умираютъ и въ молодости? Умираютъ и дѣвушки, и юноши, дѣти надежды, воздушные замки обманутыхъ отцовъ… Не время подточитъ, не старость, такъ убьетъ часто громъ. Вѣдь и Луиза твоя не безсмертна.

Миллеръ. Мнѣ ее далъ Богъ.

Фердинандъ. Выслушай меня… Я говорю: и она не безсмертна. Эта дочь дороже тебѣ зѣницы ока. Ты привязался къ ней и сердцемъ и душой. Будь остороженъ, Миллеръ! Только отчаянные игроки ставятъ все на одну карту. Мы называемъ смѣльчакомъ купца, который грузитъ все свое состояніе на одинъ корабль. Эй, послушайся моего предостереженія. Да что жъ ты не возьмешь деньги?

Миллеръ. Что, баронъ? Этотъ тяжелый кошелекъ? Что это вы выдумали, баронъ?

Фердинандъ. Это мой долгъ. Возьми! (Бросаетъ кошелекъ на столь, такъ что изъ него выкатываются золотыя монеты). Не цѣлый же вѣкъ носиться мнѣ съ этой дрянью.

Миллеръ (въ изумленіи). Какъ? Боже милостивый! да это никакъ не серебро? (Подходитъ къ столу и восклицаетъ въ ужасѣ). Какъ, баронъ? ради Бога! Что вы? Что это вы дѣлаете? Вотъ разсѣянность-то! (Всплескивая руками). Да вѣдь тутъ — или я околдованъ, или — Богъ меня убей! да вѣдь это золото, чистое золото! Нѣтъ, сатана! на этомъ ты меня не поймаешь!

Фердинандъ. Выпилъ ты сегодня, что ли, Миллеръ?

Миллеръ (грубо). Чортъ побери! Да вы посмотрите! — Золото!

Фердинандъ. Ну такъ что же?

Миллеръ. Фу, дьяволъ… я вамъ говорю… ради Бога, взгляните!… Золото!

Фердинандъ. Да что же тутъ необыкновеннаго?

Миллеръ (послѣ нѣкотораго молчанія подходитъ къ нему съ чувствомъ). Господинъ баронъ! Я простой, прямой человѣкъ. На мошенничество вы меня не купите. Видитъ Богъ, такихъ денегъ не заслужить честно!

Фердинандъ (тронутый). Будь спокоенъ, любезный Миллеръ! Ты давно заслужилъ эти деньги, и Боже меня упаси, чтобы я положился въ цѣнѣ на твою добросовѣстность!

Миллеръ (подпрыгивая, какъ сумасшедшій). Такъ онѣ мои! мои! Съ Божьяго соизволенія и благословенія, мои. (Бѣжитъ къ двери u кричитъ). Жена! дочь! Ура! сюда! (Возвращаясь). Боже праведный! да какъ же это очутилось y меня вдругъ такое богатство? Чѣмъ я его заслужу? чѣмъ заплачу? Ахъ!

Фердинандъ. Ужъ не музыкальными уроками, Миллеръ. Этими деньгами я плачу тебѣ… (Пріостанавливается отъ внутренняго содроганія). Я плачу тебѣ ими… (помолчавъ, съ грустью) за длившійся три мѣсяца несчастный сонъ о твоей дочери!

Миллеръ (крѣпко жметъ ему руку). Баронъ! будь вы простой, ничтожный мѣщанинъ — (быстро) и смѣй не любить васъ моя дочь — да я бы ее зарѣзалъ! (Опятъ подходитъ къ столу и наклоняется надъ деньгами). Да вѣдь этакъ y васъ ничего не останется? Пожалуй, придется мнѣ, начавши за здравіе, съѣхать на упокой! а?

Фердинандъ. Не безпокойся объ этомъ, любезный. Я уѣзжаю — a въ той странѣ, гдѣ думаю поселиться, эти деньги не ходятъ!

Миллеръ (все время не отрывавшій отъ денегъ жаднаго взора, съ восторгомъ). Такъ онѣ y меня остаются? У меня? — Жаль только, что вы уѣзжаете. — То-то я теперь поправлюсь! Мы теперь покажемъ себя! (Надѣваетъ шляпу и расхаживаетъ по комнатѣ). Стану теперь давать уроки на ярмаркѣ, курить королевскій табакъ номеръ пятый; ужъ по прежнему заживемъ… Какъ бы не такъ! (Хочетъ итти).

Фердинандъ. Постой! Молчи и спрячь деньги. (Выразительно). Только этотъ вечеръ помолчи, да сдѣлай мнѣ удовольствіе — отнынѣ не давай больше уроковъ.

Миллеръ (еще больше горячась, схватываетъ майора за пуговицу жилета; съ чрезвычайной радостью). А дочь-то моя, баронъ! (Выпуская пуговицу). Для мужчины что деньги?… что?… я ѣлъ картофель да тетерекъ; только бы сыту быть! а этотъ кафтанъ и вѣкъ проношу, лишь бы сквозь локти солнце не стало свѣтить. Для меня деньги — вздоръ! а вотъ дочери онѣ нужны; только въ глазахъ y нея прочту, чего ей хочется — все будетъ!

Фердинандъ (быстро прерываетъ его). Молчи!… ахъ, молчи!

Миллеръ (еще съ большимъ жаромъ). И по-французски выучимся фундаментально, и менуетъ танцовать, и пѣть — на славу, что называется! Въ чепчикѣ будетъ ходить, какъ чиновница какая, въ разныхъ этихъ фалбарахъ вашихъ. На четыре мили въ окружности, кого ни спроси, всякій будетъ знать музыкантову дочку!

Фердинандъ (схватываетъ ею за руку, въ сильнѣйшемъ волненіи). Довольно! довольно! Ради Бога замолчи! Только сегодня помолчи! Однако этого требую я отъ тебя, вмѣсто благодарности!

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ. Прежніе. Луиза съ лимонадомъ.

Луиза (подноситъ майору на тарелкѣ стаканъ; глаза y нея заплаканы, голосъ дрожитъ). Скажите, если не сладко…

Фердинандъ (беретъ стаканъ, ставитъ его и быстро обращается къ Миллеру). Ахъ, чуть было я не забылъ! — Можно попросить тебя, любезный Миллеръ? Сослужишь ты мнѣ небольшую службу?

Миллеръ. Хоть тысячу! Что прикажете?

Фердинандъ. Меня будутъ ждать къ столу; а я къ несчастію совсѣмъ не въ духѣ. Мнѣ никакой охоты нѣтъ быть въ обществѣ. Не сходишь ли ты къ моему отцу сказать, чтобы меня извинили?

Лyиза (въ испугѣ перебивааетъ). Я могу сходить.

Миллеръ. Къ президенту?

Фердинандъ. Не къ нему самому. Скажи только въ прихожей камердинеру. А чтобы тебѣ повѣрили, вотъ мои часы. Я побуду здѣсь, пока ты не воротишься. Подожди тамъ отвѣта.

Лyиза (умоляющимъ тономъ). Да нельзя ли мнѣ сходить?

Фердинандъ. (Миллеру, который уже собрался итти). Постой! вотъ еще что! Нынче вечеромъ я получилъ письмо для передачи отцу… можетъ быть что-нибудь важное. Заодно отдай и его.

Миллеръ. Слушаю, баронъ!

Лyиза (обнимая его въ невыразимомъ страхѣ). Батюшка, вѣдь все это могла бы сдѣлать я!

Миллеръ. Одна-то, Луиза, въ этакую темную ночь? (Уходитъ).

Фердинандъ. Посвѣти отцу, Луиза! (Пока она идетъ со свѣчей за отцомъ, онъ подходитъ къ столу и всыпаетъ ядъ въ стаканъ съ лимонадомъ). Да, и она! и она! Высшія силы ниспосылаютъ мнѣ свое грозное согласіе, мщеніе небесное утверждаетъ его, ангелъ-хранитель отступился отъ ней.

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Луиза. Она тихо возвращается со свѣчей; ставитъ ее на столъ и останавливается на противоположной отъ майора сторонѣ, опустивъ глаза, и лишь изрѣдка робко и украдкой взглядываетъ на него. Онъ стоитъ на другой сторонѣ и неподвижно смотритъ передъ собой. Долгое и глубокое молчаніе.

Луиза. Не хотите ли сыграть со мной, господинъ Вальтеръ? Я сяду за фортепіано. (Развертываетъ ноты. Фердинандъ не отвѣчаетъ. Молчаніе). Вы еще въ шахматы не отыгрались. Не хотите ли партію, господинъ Вальтеръ? (Опять молчаніе). Господинъ Вальтеръ, бумажникъ, что я вамъ тогда обѣщала вышить — я его начала. Не хотите ли посмотрѣть узоръ? (Опять молчаніе). О! я очень несчастна!

Фердинандъ (не перемѣняя положенія). Очень можетъ быть.

Луиза. Я не виновата, господинъ Вальтеръ, что не умѣю васъ занять.

Фердинандъ (съ презрительнымъ смѣхомъ). Чѣмъ ты можешь занять мою глупую скромность?

Луиза. Я знала, что намъ ужъ нечего теперь быть вмѣстѣ. Я испугалась, признаюсь вамъ, когда вы посылали батюшку. Мнѣ кажется, что эти минуты должны быть невыносимы для насъ обоихъ, господинъ Вальтеръ. Если вы позволите, я схожу и позову кого-нибудь изъ своихъ знакомыхъ.

Фердинандъ. Разумѣется! а я пойду приведу своихъ.

Луиза (смотритъ на него въ смущеніи). Господинъ Вальтеръ.

Фердинандъ (злобно). Клянусь честью! умнѣе ничего нельзя придумать въ этомъ положеніи. Нашъ непріятный дуэтъ мы можемъ превратить въ удовольствіе, и съ помощью извѣстныхъ любезностей отомстить за любовные капризы.

Луиза. Вы въ веселомъ расположеніи духа, господинъ Вальтеръ.

Фердинандъ. Въ такомъ веселомъ, что могъ бы собрать вкругъ себя всѣхъ мальчишекъ на улицѣ! Нѣтъ! Въ самомъ дѣлѣ, Луиза! Твой примѣръ увлекаетъ меня. Ты будешь моей учительницей. Одни глупцы толкуютъ о вѣчной любви. Вѣчно одно и то же надоѣдаетъ; только перемѣна — приправа удовольствія. Да, Луиза! я съ этимъ согласенъ. Станемъ порхать изъ романа въ романъ, попадать изъ грязи въ грязь… Ты туда — я сюда… Можетъ, мое потерянное спокойствіе и найдется гдѣ-нибудь въ непотребномъ домѣ. Можетъ, окончивъ свое веселое поприще, мы и еще разъ столкнемся — два изможденные скелета — къ общему нашему удовольствію и узнаемъ другъ друга по родственнымъ чертамъ, обличающимъ общую мать, какъ это бываетъ въ комедіяхъ, и можетъ быть позоръ и мерзость сольются въ одну гармонію, которая была невозможна для нѣжнѣйшей любви.

Луиза. Фердинандъ! Фердинандъ! И безъ того ты несчастливъ… Или тебѣ хочется еще новыхъ несчастій?

Фердинандъ (озлобленный бормочетъ сквозь зубы). Я несчастливъ? Кто это сказалъ тебѣ? Сама ты слишкомъ гадка, чтобы почувствовать это… Чѣмъ тебѣ оцѣнить чувства другого? Я несчастливъ? О! это слово могло бы вызвать изъ могилы мое бѣшенство! Меня ждало несчастье — она знала это! Смерть и проклятіе! она знала это, и все-таки измѣнила мнѣ. Змѣя! это было единственное право твое на прощеніе! Признаніе твое обрекаетъ тебя на смерть. До этой минуты я могъ украшать твое преступленіе наивностью, презрѣніе мое чуть не спасло тебя отъ моей мести. (Быстро беретъ стаканъ). Такъ ты была не легкомысленна — не глупа? Дьяволомъ ты была! (Пьетъ). Лимонадъ прѣсенъ, какъ твоя душа. Попробуй!

Луиза. Боже мой! не даромъ боялась я этой бесѣды!

Фердинандъ (повелительно). Попробуй!

Луиза (нехотя беретъ стаканъ и пьетъ).

Фердинандъ (отворачивается, лишь только она поднесла стаканъ къ губамъ, вдругъ блѣднѣетъ и отходитъ въ самый дальній уголъ комнаты).

Луиза. Лимонадъ хорошъ.

Ферлинандъ (не оборачиваясь и весь дрожа). На здоровье!

Луиза (поставивъ стаканъ). О! если бы вы знали, Вальтеръ, какъ страшно оскорбляете вы мое сердце!

Фердинандъ. Гм!

Луиза. Будетъ время, Вальтеръ!

Фердинандъ (опятъ выходя впередъ). О! о времени теперь ужъ нечего говорить!

Луиза. Вы будете горько жалѣть объ этомъ вечерѣ.

Фердинандъ (начинаетъ ходить быстрѣе, становится безпокойнѣе и сбрасываетъ съ себя шарфъ и шпагу). Прощай, служба!

Луиза. Боже мой! что съ вами?

Фердинандъ. Мнѣ узко и жарко… немного облегчить себя.

Луиза. Пейте! пейте! Лимонадъ васъ освѣжитъ.

Фердинандъ. Разумѣется… Потаскушка добра… впрочемъ, всѣ онѣ таковы!

Луиза (кидается къ нему съ выраженіемъ глубокой любви и хочетъ обнять его). И это ты говоришь о твоей Луизѣ, Фердинандъ?

Фердинандъ (отталкиваетъ ее). Прочь, прочь! прочь съ этими нѣжными, страстными взорами! Я не устою. Явись во всей своей ужасной отвратительности, змѣя! Кинься на меня, ехидна! Разверни передо мной свои страшныя звеньи, взвейся къ небу!.. во всемъ безобразіи, въ какомъ видѣлъ тебя адъ!.. только не являйся ангеломъ… только не ангеломъ. Ужъ поздно… Я долженъ раздавить тебя, какъ гадину, или впасть въ отчаяніе. Сжалься надо мной!

Луиза. О! до чего это дошло.

Фердинандъ (смотритъ на нее сбоку). Это прекрасное твореніе небеснаго ваятеля… Кто этому повѣритъ? Кто повѣритъ? (Беретъ ея руку и поднимаетъ кверху). Я не испытую тебя, Господи! Но зачѣмъ разливаешь ты ядъ въ такіе чудные сосуды? Можетъ ли вмѣщаться порокъ въ такой кроткой, небесной наружности? Непостижимо!

Луиза. О! слышать все это — и не смѣть говорить.

Фердинандъ. И этотъ сладостный голосъ… Какъ могутъ звучать такого гармоніей разорванныя струны? (Глядитъ на нее въ упоеніи). Все такъ прекрасно… такъ полно гармоніи… все такъ божественно совершенно! На всемъ печать послѣдняго дня творенія! Клянусь Богомъ! весь міръ, кажется, возникъ лишь какъ приготовленіе къ этому дивному созданію! И только на душѣ не отразилось это совершенство! Можетъ ли быть, чтобы это возмутительное исчадіе природы явилось на свѣтъ безъ порока? (Быстро отходитъ отъ Луизы). Или можетъ быть природа видѣла, что изъ-подъ рѣзца ея выходитъ ангелъ, и чтобы помочь своей ошибкѣ, дала ей тѣмъ болѣе черное сердце?

Луиза. О, горькое упорство! Онъ готовъ обвинять небо, и не заподозрить себя въ ошибкѣ.

Фердинандъ (съ горькимъ плачемъ бросается ей на шею). Еще разъ, какъ въ тотъ день, когда ты впервые поцѣловала меня, когда первое «ты» сорвалось съ твоихъ пылающихъ губъ!.. О! казалось, это мгновеніе заключало въ себѣ, какъ почка, сѣмена безконечныхъ, неизреченныхъ радостей. Прекраснымъ майскимъ днемъ лежала вѣчность передъ нашими глазами; золотые вѣка мелькали въ пышномъ вѣнчальномъ уборѣ передъ нашею душой… Я былъ тогда счастливъ! О, Луиза! Луиза! Луиза! зачѣмъ ты сгубила меня?

Луиза. Плачьте, плачьте, Вальтеръ! Ваша грусть будетъ ко мнѣ справедливѣе вашего гнѣва.

Фердинандъ. Ты ошибаешься. Это не слезы грусти — не та теплая, отрадная роса, что льется бальзамомъ въ душевныя раны и снова приводитъ въ движеніе застывшее чувство. Эти одинокія холодныя капли — горькое вѣчное «прости» моей любви. (Съ грозной торжественностью, опуская руки на ея голову). Это слезы о твоей душѣ, Луиза! Слезы о томъ, что Божество не коснулось тебя своимъ безконечнымъ милосердіемъ, что въ тебѣ гибнетъ лучшее изъ его созданій! О! мнѣ кажется, весь міръ долженъ бы одѣться въ трауръ и оцѣпенѣть отъ того, что происходитъ въ его сердцѣ! Не диво, что люди падаютъ и теряютъ рай; но какъ не стонать всей природѣ, когда чума поражаетъ и ангеловъ?

Луиза. Не доводите меня до крайности, Вальтеръ! У меня не мало силы душевной… но и она не устоитъ противъ сверхъчеловѣческаго испытанія. Вальтеръ, еще одно слово — и потомъ разстанемся. Грозная судьба смѣшала языкъ нашихъ сердецъ. Если бы я смѣла открыть уста, Вальтеръ, я могла бы сказать тебѣ то… я могла бы… Но жестокій рокъ связалъ мой языкъ, какъ и любовь мою — и я должна терпѣть — пусть ты обращаешься со мной, какъ съ потерянной женщиной!

Фердинандъ. Хорошо ты себя чувствуешь, Луиза?

Луиза. Къ чему этотъ вопросъ?

Фердинандъ. Мнѣ было бы жаль тебя, если бы ты ушла отсюда съ ложью на устахъ.

Луиза. Вальтеръ! умоляю васъ!…

Фердинандъ (ыъ сильнѣйшей тревогѣ). Нѣтъ! нѣтъ! Это была бы сатанинская месть! Нѣтъ, Боже меня сохрани! Въ тотъ міръ я на перенесу ее. Луиза! любила ты маршала? Ты уже не выйдешь изъ этой комнаты.

Луиза. Спрашивайте, что хотите. Я ужъ больше ничего не отвѣчу. (Садится).

Фердинандъ (серьезнѣе). Позаботься о своей безсмертной душѣ, Луиза! — Любила ты маршала? Ты ужъ не выйдешь изъ этой комнаты.

Луиза. Я ничего не отвѣчу.

Фердинандъ (въ неописанномъ волненіи падаетъ предъ нею на колѣни). Луиза! Любила ты маршала? Эта свѣча не успѣетъ еще догорѣть — ты будешь предъ лицомъ Бога!

Луиза (вскакиваетъ въ испугѣ). Боже! Что такое? И мнѣ вдругъ такъ дурно стало! (Снова опускается въ кресло).

Фердинандъ. Уже?… Вы, женщины, останетесь вѣчной загадкой! Нѣжные нервы выдерживаютъ преступленія, подтачивающія въ корнѣ человѣчество — и жалкій гранъ мышьяку убиваетъ ихъ.

Луиза. Ядъ! ядъ! Боже мой!

Фердинандъ. Должно быть. Лимонадъ твой былъ подслащенъ въ аду. Ты пила свою смерть.

Луиза. Умереть! умереть! Боже милосердый! Ядъ въ лимонадѣ — и умереть! О! смилуйся надъ душою моей, Боже всемилостивый!

Фердинандъ. Это главное. О томъ же молю его и я.

Луиза. А мать моя… отецъ.. Спаситель міра! Мой бѣдный, погибшій отецъ! Или нѣтъ никакого спасенія? Я такъ молода — и нѣтъ спасенія! и мнѣ ужъ умирать!

Фердинандъ. Спасенія нѣтъ, и тебѣ надо умирать. Но будь спокойна, мы отправимся вмѣстѣ.

Луиза. Фердинандъ! и ты! Ядъ! Фердинандъ! Отъ тебя! Боже, прости ему! Боже милосердый, сними съ него этотъ грѣхъ!

Фердинандъ. Подумай о своихъ грѣхахъ. Это, кажется, не мѣшало бы тебѣ.

Луиза. Фердинандъ! Фердинандъ! О!.. Теперь ужъ я не могу молчать… Смерть… смерть снимаетъ съ насъ всѣ клятвы… Фердинандъ! Ни небо, ни земля не видали никого несчастнѣе меня! Я умираю невинною, Фердинандъ!

Фердинандъ (въ испугѣ). Что ты сказала? Готовясь къ этому пути, кажется, забываютъ о лжи…

Луиза. Я не лгу. Лишь разъ солгала я во всю свою жизнь… Охъ! какая дрожь пробѣгаетъ y меня по всѣмъ жиламъ… только разъ, какъ написала письмо къ гофмаршалу.

Фердинандъ. О! это письмо!.. Слава Богу! Мужество мое возвращается ко мнѣ.

Лyиза (слабо владѣя языкомъ; пальцы ея въ судорожномъ движеніи).) Это письмо… Соберись съ духомъ! ты услышишь страшное признаніе… Рука моя писала, а сердце проклинало эти строки. Твой отецъ диктовалъ мнѣ.

Фердинандъ (стоитъ неподвижно, какъ статуя, въ долгомъ мертвомъ безмолвіи, и вдругъ падаетъ, какъ громомъ пораженный).

Лyиза. О, ужасная ошибка! Фердинандъ! меня принудили… Прости! твоя Луиза предпочла бы смерть; но отецъ мой… опасность… Они сдѣлали такъ хитро…

Фердинандъ (вскакиваетъ въ ужасѣ). Слава Богу! Я еще не чувствую яда. (Выхватываетъ шпагу).

Луиза (все болѣе и болѣе слабѣя). Боже! Что ты задумалъ? Это отецъ твой…

Фердинандъ (тономъ жесточайшаго бѣшенства). Убійца и отецъ убійцы! Туда же пойдетъ и онъ, чтобы Вѣчный Судія обратилъ весь свой гнѣвъ на виновнаго. (Хочетъ итти).

Лyиза. Спаситель прощалъ, умирая… Богъ да сохранитъ и тебя, и его. (Умираетъ).

Фердинандъ (быстро оборачивается, замѣчаетъ ея послѣднее предсмертное движеніе и припадаетъ въ отчаяніи къ мертвой). Подожди! подожди! Не улетай, ангелъ небесный! (Беретъ ее за руку, но тотчасъ же выпускаетъ). Холодная, холодная и влажная! Душа ея отлетѣла! (Снова вскакиваетъ). Боже моей Луизы! помилуй, помилуй худшаго изъ убійцъ! Это была ея послѣдняя молитва! Какъ хороша, какъ прекрасна она и мертвая. Тронутая смерть пощадила эти прелестныя щеки. Эта кротость не была личиной, и смерть не унесла ея! (Помолчавъ). Но что же это? Отчего я ничего не чувствую? Или сила молодости хочетъ спасти меня? Напрасный трудъ! Я этого не хочу. (Схватываетъ стаканъ).

ПОСЛѢДНІЙ ВЫХОДЪ. Фердинандъ. Президентъ. Вурмъ и слуги. Всѣ вбѣгаютъ въ ужасѣ. Потомъ Миллеръ съ народомъ и полиціей, которые собираются въ глубинѣ сцены.

Президентъ (съ письмомъ въ рукѣ). Сынъ мой! Что это?… Я не вѣрю…

Фердинандъ (кидаетъ стаканъ къ его ногамъ). Такъ убѣдись, убійца!

Президентъ (отступаетъ въ испугѣ. Всѣ въ оцѣпенѣніи. Минута грознаго безмолвія). Фердинандъ, зачѣмъ ты это сдѣлалъ?

Фердинандъ (не глядя ни него). Разумѣется! Слѣдовало сначала спросить сановника, пригодится ли для него эта штука! Нечего сказать, хитро и удивительно придумали разорвать союзъ нашихъ сердецъ ревностью. Разсчетъ былъ мастерски составленъ; жаль только, что раздраженная любовь не покорилась этимъ пружинамъ такъ, какъ твоя деревянная кукла.

Президентъ (озирается безумными глазами). Неужто нѣтъ здѣсь никого, кто бы пожалѣлъ о безутѣшномъ отцѣ?

Миллеръ (за сценой). Пустите меня!

Фердинандъ. Дѣвушка эта — праведница; за нее пусть отмститъ другой. (Отворяетъ дверь Миллеру, вбѣгающему съ народомъ и полицейскими).,

Миллеръ (въ ужасѣ). Дитятко мое! дитятко мое! Ядъ… ядъ, сказали тутъ… Дочка моя! гдѣ ты?

Фердинандъ (подводитъ его къ трупу Луизы и указываетъ на президента). Я не виноватъ. Благодари его!

Миллеръ (падаетъ на полъ). Господи!

Фердинандъ. Всего нѣсколько словъ, отецъ! Они мнѣ теперь дороги… Жизнь моя мошеннически украдена у меня — украдена тобой. Я трепещу суда Божія; но злодѣемъ я никогда не былъ. Чтобы ни выпало мнѣ на долю вѣчности — да не падетъ оно на тебя… Но я совершилъ убійство (грозно возвышая голосъ) — убійство, съ которымъ — ты знаешь это — явлюсь я не одинъ предъ Всевышняго Судію. Торжественно передаю тебѣ большую и ужаснѣйшую его половину, управляйся съ нею, какъ самъ знаешь. (Подводитъ его къ Луизѣ). Взгляни злодѣй. Полюбуйся ужасными плодами своего остроумія; на этомъ лицѣ неизгладимыми чертами написано твое имя, и ангелы-мстители прочтутъ его. Пусть образъ ея распахиваетъ пологъ твоей постели, когда ты спишь, и подаетъ тебѣ свою ледяную руку. Пусть этотъ образъ станетъ передъ твоею душой, когда ты будешь умирать, и прерветъ твою послѣднюю молитву! Пусть этотъ образъ станетъ надъ твоею могилой, когда наступитъ день воскресенія — и передъ Богомъ, когда онъ будетъ судить тебя. (Теряетъ чувства. Слуги поддерживаютъ его).

Президентъ (въ отчаяніи подымая руки къ небу). Не отъ меня, Владыко Небесный, не отъ меня требуй отчета въ этихъ душахъ, а отъ него! (Подходитъ къ Вурму).

Вурмъ (оживляясь). Отъ меня?

Президентъ. Да! отъ тебя, проклятый! отъ тебя сатана! — Ты, ты далъ мнѣ ехидный совѣтъ… Ты отвѣтишь… Я умываю руки.

Вурмъ. Я? (Злобно хохочетъ). Вотъ какъ! Неужто? Ну, я узналъ по крайней мѣрѣ, какая благодарность y дьяволовъ! Я, безумный злодѣй? Да развѣ это мой сынъ? развѣ я былъ твоимъ господиномъ? Я отвѣчу? отвѣчу въ томъ, отъ чего вся кровь застыла y меня въ жилахъ? Я отвѣчу? Хорошо! пусть я пропаду, но ужъ и ты не уйдешь. Эй! эй! Кричите караулъ по улицамъ! зовите полицію! Жандармы, вяжите меня! ведите меня отсюда! Я открою такія тайны, что y тѣхъ, кто ихъ услышитъ, встанетъ волосъ дыбомъ. (Хочетъ итти).

Президентъ (удерживаетъ его). Сумасшедшій! неужто ты…

Вурмъ (треплетъ его по плечу). Да, пріятель! да! я все открою! Я точно сумасшедшій — это твое дѣло. Ну, и дѣйствовать стану, какъ сумасшедшій. Рука объ руку пойдемъ мы съ тобой на плаху! рука объ руку съ тобой и въ адъ! Мнѣ будетъ лестно, что я осужденъ вмѣстѣ съ тобой! (Его уводятъ).

Миллеръ (все это время лежавшій въ безмолвной скорби, припавъ головой на грудь Луизы, быстро встаетъ и бросаетъ кошелекъ къ ногамъ майора). Отравитель! оставь y себя свои проклятыя деньги! Не дитя ли мое думалъ ты купить на нихъ? (Убѣгаетъ изъ комнаты).

Фердинандъ (прерывющимся голосомъ). Иди за нимъ! Онъ въ отчаяніи. Эти деньги сберегите ему. Это моя страшная признательность… Луиза!… Луиза!… Я иду… Прощайте… Дайте мнѣ умереть около этой святыни!

Президентъ (приходя въ себя изъ мертваго оцѣпенѣнія, сыну). Сынъ мой! Фердинандъ! неужто ни взгляда твоему убитому отцу? (Майора опускаютъ рядомъ съ Луизой).

Фердинандъ. Богу милосердному послѣдній взглядъ мой.

Президентъ (въ глубокой скорби кидается передъ нимъ па колѣни). И созданіе, и Творецъ покидаютъ меня. Неужто ни одного взгляда мнѣ въ утѣшеніе?

Фердинандъ (умирая, подаетъ ему руку).

Президентъ (быстро поднимается). Онъ простилъ меня! (Другимъ). Теперь я въ вашей власти. (Онъ уходитъ. Полиція слѣдуетъ за нимъ. Занавѣсъ опускается).

Мих. Михайловъ.

Примѣчанія ко II тому. КОВАРСТВО и ЛЮБОВЬ. ПЕРВОЕ ДѢЙСТВІЕ. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 20. Милеръ: У нашею Роднея. Родней — знаменитый англійскій морякъ; нѣкоторые комментаторы полагаютъ, что Миллеръ имѣетъ въ виду собаку.

Миллеръ: И стану навозъ возитъ. Пропущено: въ резонансной доскѣ (отъ віолончели)

ПЯТЫЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 25. Президентъ: И заплачу въ полицію штрафъ за его дѣвку. Въ оригиналѣ: кормовыя деньги за ея содержаніе въ тюрьмѣ.

Президентъ: Получитъ талеръ. Въ подлинникѣ Karolin — золотой, цѣной въ 19 марокъ.

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ.

Гофмаршалъ завитъ à la hêrisson, т. е. ёжикомъ — тогдашняя модная прическа.

Стр. 26. Гофмаршалъ: Его высочество въ кафтанѣ цвѣта merde d’оіе, т. е. гусинаго помета: модный цвѣтъ.

ВТОРОЕ ДѢЙСТВІЕ. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 30. Лэди: Вели осѣдлать мнѣ самую бѣшеную лошадь. Это не приказаніе — и горничная поэтому его не исполняетъ, — a только фигуральное выраженіе возбужденнаго состоянія.

Для освѣщенія этой сцены лэди Мильфордъ съ камердинеромъ интересны слѣдующія историческія данныя: во время сѣверо-американской войны были проданы германскими государями Англіи въ солдатчину: ландграфомъ гессенъ-кассельскимъ — 17 тысячъ человѣкъ, герцогомъ брауншвейгскимъ — 5700 человѣкъ, княземъ ганаусскимъ — 2400 и т. д., всего около 80 тысячъ человѣкъ, изъ которыхъ на родину вернулось меньше 17 тысячъ. Государи получили за это до двухъ милліоновъ талеровъ.

ТРЕТІЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 34. Предокъ лэди Мильфордъ Томасъ Говардъ, четвертый герцогъ Норфолькскій (1636—1572), искалъ руки Маріи Стюартъ и хлопоталъ о ея спасеніи, за что казненъ (см. въ словарѣ).

ШЕСТОЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 39. Президентъ: Или, можетъ бытъ, разсчитывала на что-нибудь поважнѣе? Въ оригиналѣ грязный намекъ; точнѣе было бы перевести: или ты довольствовалась меньшимъ?

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 60. Луиза: этого блаженства васъ уже лишили, милэди. Судя по этимъ словамъ, Луиза, очевидно, не подозрѣваетъ лэди Мильфордъ въ участіи въ интригѣ Вурма, что, однако, противорѣчитъ ея дальнѣйшимъ словамъ: Смѣется она надъ моимъ отчаяніемъ или въ самомъ дѣлѣ не участвовала въ этой безчеловѣчной интригѣ.

ПЯТОЕ ДѢЙСТВІЕ. ПЕРВЫЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 64. Луиза: Это прекрасный ласковый юноша и т. д., — эллинское воззрѣніе на смерть, носящее слѣды вліянія трактата Лессинга — «Какъ древніе изображали смерть».

СЕДЬМОЙ ВЫХОДЪ.

Стр. 71. Луиза (развертываетъ ноты). Въ оригиналѣ: Sie öffnet den Pantalon панталонъ — музыкальный инструментъ въ родѣ фортепіано.

Русскіе переводы.

1. «Коварство и любовь». Трагедія въ 5 д. Перев. С. Смирнова. M. 1806. 8R.

Тоже. Изд. 2-е. М. 1824. 8R.

2. «Коварство и любовь». Переводъ М. Л. Михайлова. Первоначально въ изд. Гербеля (1857 и позднѣе).

3. «Коварство и любовь». Перев. Г. Гомберга. Изд. Ф. А. Іогансова. Кіевъ. 1892. 16R.

Тоже. Изд. 2-е. Кіевъ. 1899. 10R.

Объясненія къ рисункамъ. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ. Рисунки Генриха Лосова.

178. Миллеръ встаетъ со стула и отставляетъ вь сторону свою віолончель. Г-жа Миллеръ сидитъ y стола въ утреннемъ костюмѣ и пьетъ кофе. (Первое дѣйствіе, первый выходь).

179. Въ этихъ объятіяхъ играючи пройдетъ Луиза путь жизни. (Первое дѣйствіе, четвертый выходъ)

180. Жизнь получилъ я отъ васъ; не колеблясь ни минуты, я готовъ пожертвовать ею вашимъ успѣхамъ. Но честь мою, батюшка! (Первое дѣйствіе, седьмой выходъ)

181. Лэди въ простомъ, но изящномъ утреннемъ костюмѣ сидить за фортепіано и фантазируетъ; Софи, камеристка, подходитъ къ ней отъ окна. (Второе дѣйствіе, первый выходъ)

182. Фердинандъ (сильно встревоженный, бросается къ ней и останавливаетъ ее). Милэди! Боже мой! Что я слышу? (Второе дѣйствіе, третій выходъ)

183. Жена (бѣжитъ за нимъ и схватываетъ его за платье). Сюда пріѣдетъ президентъ, онъ будетъ грубо обращаться съ нашей дочерью. (Второе дѣйствіе, пятый выходъ)

181. Президентъ (идетъ къ письменному столу). Какъ напишешь, принеси мнѣ его прочесть. (Третье дѣйствіе, первый выходъ)

185. Гофмаршалъ. Мил?йшій! Я вамъ разскажу, и y васъ волосъ дыбомъ поднимется. (Третье д?йствіе, второй выходъ)

186. (Отвращая лицо, подаетъ ему дрожащую руку). Прощайте, Вальтеръ! (Третье д?йствіе, четвертый выходъ)

187. Луиза

188. Вурмъ (берется за шляпу). Какъ угодно, мамзель Луиза. Третье д?йствіе, шестой выходъ)

189. Фердинандъ. Именемъ вс?хъ чертей господинъ баронъ долженъ явиться сюда! (Четвертое д?йствіе, первый выходъ)

190. (Приставляетъ пистолетъ къ груди маршала). До чего дошло у тебя съ нею? (Четвертое д?йствіе, третій выходъ)

191. Фердинандъ

192. Ты какъ будто боишься меня, милая? (Четвертое д?йствіе, седьмой выходъ)

193. Лэди Мильфордъ

194. Входитъ Миллеръ съ фонаремъ въ рук?. (Пятое д?йствіе, первый выходъ)

195. Миллеръ. Прочь! Не раздражай отцовскаго сердца! (Пятое д?йствіе, второй выходъ)

196. Луиза (вскакивая въ испуг?). Боже! Что такое? (Пятое д?йствіе, седьмой выходъ; стр. 72)

↑ Меллефонтъ, также какъ и герой пьесы Лилло, колеблется между кроткой Сарой и необузданной Марвудъ: сердце его склоняется къ одной, а съ другою связывали его грѣхи юности.
↑ Ср. еще слова Фердинанда (I, 7): "Мой идеалъ счастья… заключается во маѣ самомъ. Всѣ пожеланія схоронены y меня въ сердцѣ и лэди Мильфордъ (II, 1): «убѣгу съ этимъ человѣкомъ, убѣгу въ самую отдаленную пустыню на земномъ шарѣ».
↑ Фердинандъ употребилъ это выраженіе въ II, 3.
↑ Онъ ворчливъ, не безъ грубоватаго юмора и выражается по народному.
↑ Въ этомъ случаѣ музыкантъ оказывается ниже камердинера, отвергшаго золото лэди Мильфордъ.

[1] Меллефонтъ, также какъ и герой пьесы Лилло, колеблется между кроткой Сарой и необузданной Марвудъ: сердце его склоняется къ одной, а съ другою связывали его грѣхи юности.

[2] Ср. еще слова Фердинанда (I, 7): "Мой идеалъ счастья… заключается во маѣ самомъ. Всѣ пожеланія схоронены y меня въ сердцѣ и лэди Мильфордъ (II, 1): «убѣгу съ этимъ человѣкомъ, убѣгу въ самую отдаленную пустыню на земномъ шарѣ».

[3] Фердинандъ употребилъ это выраженіе въ II, 3.

[4] Онъ ворчливъ, не безъ грубоватаго юмора и выражается по народному.

[5] Въ этомъ случаѣ музыкантъ оказывается ниже камердинера, отвергшаго золото лэди Мильфордъ.

[1]

[2]

[3]

[4]

[5]