На другой день Панургъ велѣлъ пронять себѣ правое ухо, на еврейскій ладъ, и вдѣлъ въ него золотое съ мозаикой колечко, въ гнѣздѣ котораго вправлена была блоха. И чтобы вы не сомнѣвались, сообщаю вамъ, что блоха была черная. Хорошее дѣло имѣть достовѣрныя свѣдѣнія насчетъ всего. Кормленіе этой блохи, какъ это видно изъ приходо-расходныхъ книгъ, стоило дороже въ четверть года, нежели приданое Гирканской тигрицы, а именно, 609000 мараведи[1]. Такія издержки досаждали ему, когда онъ расквитался съ долгами, и съ тѣхъ поръ онъ сталъ питать ее, на манеръ тирановъ и адвокатовъ, потомъ и кровью своихъ подданныхъ. Онъ взялъ четыре аршина грубой шерстяной ткани и завернулся въ нее какъ въ длинную тогу, снялъ штаны и прицѣпилъ къ шапкѣ очки. И въ такомъ видѣ предсталъ передъ Пантагрюэлемъ, который нашелъ его костюмъ страннымъ, тѣмъ болѣе, что не видѣлъ больше на немъ великолѣпнаго и красиваго клапана отъ штановъ, который, какъ онъ зналъ, Панургъ считалъ якоремъ спасенія и послѣднимъ убѣжищемъ отъ всякихъ житейскихъ крушеній и невзгодъ.
Не понимая этой тайны, добрый Пантагрюэль спросилъ его, что означаетъ эта новая прозопопея?
— У меня блоха въ ухѣ[2], — отвѣчалъ Панургъ. Я хочу жениться.
— Съ Богомъ! — замѣтилъ Пантагрюэль, — это меня радуетъ, хотя, правду сказать, не настолько, чтобы мнѣ одурѣть отъ радости. Но не въ обычаѣ у влюбленныхъ ходить со спущенными штанами и выпущенной поверхъ штановъ рубашкой и въ длинной тогѣ изъ грубой шерстяной ткани сѣраго цвѣта, который въ такихъ случаяхъ совсѣмъ не употребляется добрыми и честными людьми. Если какіе-нибудь еретики и сектанты во время оно и переодѣвались такимъ образомъ, то многіе считали это обманомъ, притворствомъ и попыткой потиранствовать надъ простымъ народомъ; я не хочу, однако, осуждать ихъ и произносить надъ ними суровый приговоръ. Каждый поступаетъ, какъ ему вздумается, въ особенности въ дѣлахъ внѣшнихъ и безразличныхъ, которыя сами по себѣ не хороши и не дурны, потому что не исходятъ изъ сердца или ума — источниковъ всякаго добра и всякаго зла: — добра, если чувство доброе и истекаетъ изъ чистаго духа; зла — если чувство недоброе и искажено злымъ духомъ. Но въ настоящемъ случаѣ мнѣ не нравится новшество и презрѣніе къ принятымъ обычаямъ.
— Цвѣтъ, — отвѣчалъ Панургъ, — такой же, какой бываетъ у горшковъ, и я намѣренъ его отнынѣ придерживаться и быть бережливымъ. Разъ я расквитался съ долгами, то буду самымъ невеселымъ человѣкомъ) какого вы когда-либо видали въ жизни, если только Господь не придетъ ко мнѣ на помощь. Взгляните на мои очки. Издали меня можно принять за брата Жана Дуржуа[3]. Я думаю, что, пожалуй, уже въ слѣдующемъ году стану проповѣдывать крестовый походъ. Видите ли вы эту сѣрую тогу? Повѣрьте, что въ ней скрыто какое-то тайное свойство, мало кому извѣстное. Я только сегодня утромъ облекся въ нее, но уже горю желаніемъ, жажду быть женатымъ и ухаживать за женой, не опасаясь быть побитымъ. О, какой я буду великій скопидомъ! Послѣ моей смерти меня сожгутъ изъ уваженія и чтобы сохранить на память и поученіе потомству пепелъ совершеннаго скопидома. Поглядите на меня спереди и сзади: на мнѣ образецъ античной тоги, одѣянія римлянъ въ мирное время. Я снялъ фасонъ съ Траяновой колонны въ Римѣ, а также и съ тріумфальной арки Септимія Севера. Я усталъ отъ войны, усталъ отъ воинскаго наряда. Плечи мои утомлены до изнеможенія бранными доспѣхами. Долой оружіе, да здравствуетъ тога, хотя бы на весь послѣдующій годъ, если я буду женатъ, въ силу Моисеева закона, о которомъ вы мнѣ вчера повѣдали! Что касается штановъ, то внучатная тетушка моя Лорансъ когда-то говорила мнѣ, что они придуманы ради клапана. Пожалуй, что и такъ, принимая во вниманіе то, что говоритъ честный шутъ Галенъ (кн. IX. Объ употребленіи нашихъ членовъ), а именно: что голова создана для глазъ. Ибо природа могла бы помѣстить наши глаза въ колѣняхъ или на локтяхъ; но, создавъ глаза, чтобы видѣть вдаль, она посадила голову точно на полку наверху тѣла, подобно тому, какъ мы видимъ маяки и высокія башни, которыя воздвигаются въ морскихъ гаваняхъ, чтобы свѣтъ ихъ былъ виденъ издали. И, какъ разъ, потому, что я бы желалъ на нѣкоторое время, по крайней мѣрѣ, на годъ, отдохнуть отъ браннаго дѣла, то-есть, жениться, я и не надѣваю клапана, то-есть штановъ. Клапанъ — главная часть бранныхъ доспѣховъ для человѣка военнаго. Я буду утверждать это до костра (исключительно, понятно), а потому вооруженіе турокъ неудовлетворительно, ибо имъ запрещено по закону носить клапанъ.