Кипарис (Балобанова)/ДО

Кипарисъ
авторъ Екатерина Вячеславовна Балобанова

Источникъ: Балобанова Е. В. Легенды о старинныхъ замкахъ Бретани. — СПб.: С.-Петербургская Губернская Типографія, 1896. — С. 87.

На большой проѣзжей дорогѣ, ведущей отъ Кимпера къ Черной Горѣ, виднѣются развалины стариннаго замка или дома съ башнями, остроконечной кровлей и рвомъ, черезъ который когда-то былъ перекинутъ подъемный мостъ. Развалины окружены густой зеленой чащей, — видимо, остатокъ большого сада, спускающагося къ пруду, давно уже успѣвшему превратиться въ болото. Чаща эта — любимое мѣстопребываніе грачей, отчего и все это мѣсто получило названіе «Грачинаго Гнѣзда».

Еще въ царствованіе Анны Бретонской, бывшей женою Людовика XII, въ «Грачиномъ Гнѣздѣ» поселился старый французскій дворянинъ, по фамиліи Ла-Круа. Пріѣхалъ онъ съ женой и цѣлой свитой слугъ; а сколько навезли они всякаго добра, — такъ это было даже удивительно!

Принялся Ла-Круа устраивать «Грачиное Гнѣздо», — украшать замокъ, разводить садъ… и какъ разъ посереди сада посадилъ онъ вѣтку кипариса.

— Зачѣмъ посадилъ ты кипарисъ? — замѣтила ему жена, — это дерево растетъ очень медленно, и мы съ тобою такъ уже стары, что намъ, конечно, не суждено видѣть его даже небольшимъ деревцомъ. Нашъ же единственный сынъ, дорогой нашъ Жозефъ, врядъ ли когда-нибудь заглянетъ сюда послѣ нашей смерти: онъ не промѣняетъ корабля на замокъ, жизнь моряка — на жизнь помѣщика.

— Что намъ загадывать такъ далеко? Я надѣюсь, что кипарисъ все-таки выростетъ настолько, что дастъ по хорошей вѣткѣ для нашихъ гробовъ. Пускай же онъ растетъ себѣ на здоровье, пока не погибнетъ послѣдній потомокъ нашего рода.

— Не хорошо класть такой завѣтъ, когда сажаешь дерево, — съ неудовольствіемъ возразила госпожа Ла-Круа, и разговоръ прекратился.

Прошло еще нѣсколько лѣтъ, и Господь призвалъ къ себѣ и старика, и его жену. Въ одинъ и тотъ же день при торжественномъ звонѣ колоколовъ вынесли ихъ тѣла изъ замковой часовни и понесли на кладбище, и на гробахъ дѣйствительно красовались двѣ кипарисовыя вѣтви. Покойниковъ провожали всѣ бѣдняки околотка, — очень ужъ были они добры ко всѣмъ нуждающимся и несчастнымъ.

Домъ заколотили и садъ понемногу совсѣмъ заглохъ, но кипарисъ продолжалъ расти и зеленѣть, не смотря на все это запустѣніе.

Вскорѣ дошло извѣстіе, что сынъ стариковъ, Жозефъ Ла-Круа вернулся-таки изъ морского плаванія, но съ корабля проѣхалъ прямо въ королевскій дворецъ, не заглянувъ даже въ опустѣвшій свой замокъ, а вслѣдъ за тѣмъ узнали и о томъ, что онъ женился на графинѣ Де-Латуръ, самой красивой и богатой изъ придворныхъ дамъ, у которой было столько наслѣдственныхъ замковъ по всей Франціи, сколько было деревьевъ въ саду «Грачинаго Гнѣзда». Такъ и забылъ маркизъ Де-Ла-Круа свой родной домъ и садъ, гдѣ одни только грачи несмѣтными стаями носились надъ деревьями и крикомъ своимъ нарушали торжественную тишину. Кипарисъ же росъ и зеленѣлъ попрежнему.

Прошло лѣтъ двѣсти, и даже память о Ла-Круа почти совсѣмъ исчезла среди окрестныхъ жителей; замокъ попрежнему стоялъ мрачный и суровый среди зеленой чащи заглохшаго сада, грачи попрежнему носились несмѣтными стаями, и кипарисъ росъ и зеленѣлъ, какъ и въ старые годы. Но въ замкѣ была новость: пріѣхалъ домой маркизъ Де-Ла-Круа, послѣдній потомокъ стараго французскаго дворянина, посадившаго въ саду своемъ зеленый кипарисъ. Пріѣхалъ онъ верхомъ въ сопровожденіи одного только слуги; въ замкѣ же не нашелъ онъ никого, кромѣ пастуха, жившаго тамъ со своею собакой. Ни о какихъ богатствахъ теперь уже не было и помину.

Этотъ маркизъ Де-Ла-Круа былъ уже человѣкъ пожилой, но здоровый и сильный, а притомъ и разгульный. Цѣлые дни проводилъ онъ на охотѣ, гоняясь за лисицами и зайцами и топча при этомъ поля сосѣднихъ фермеровъ, за что постоянно судился и столько переплатилъ пени за потравы, что окончательно раззорился. Въ замкѣ запустѣніе было ужасное: все покоилось подъ густымъ слоемъ пыли, всюду насѣла паутина, стекла были повыбиты, крыша кое-гдѣ совсѣмъ провалилась. Въ давно запущенномъ и наконецъ совершенно заглохшемъ саду репейникъ да лопухъ вытѣснили всѣ садовые цвѣты; бузина и терновникъ заглушили поросль молодыхъ деревьевъ. Одинъ только кипарисъ росъ и зеленѣлъ попрежнему.

Прошло нѣсколько лѣтъ, и маркизъ Де-Ла-Круа умеръ, опившись на свадьбѣ какого-то фермера, и въ самый день его похоронъ пріѣхалъ новый владѣтель «Грачинаго Гнѣзда», сынъ только что скончавшагося маркиза. Тутъ только узнали сосѣди, что маркизъ былъ женатъ, и имѣлъ сына, блѣднаго тщедушнаго юношу съ монашески смиреннымъ лицомъ и очень хитрыми глазами.

— Я скромный учитель въ частной школѣ, — говорилъ онъ о себѣ вкрадчивымъ голосомъ.

— Ехидный змѣенышъ, — говорили о немъ знавшіе его люди.

Новый владѣлецъ сдалъ свое «Грачиное Гнѣздо» на аренду за самую незначительную плату: все было въ такомъ страшномъ запустѣніи, что усадьба уже почти ничего не стоила и владѣлецъ, не зная, какъ прожить на эти деньги, снова уѣхалъ въ Парижъ и потонулъ тамъ въ волнахъ городской суеты, и съ тѣхъ поръ о немъ ужъ никто ничего не слыхалъ, кромѣ его арендаторовъ, съ которыхъ онъ аккуратно вытребовалъ арендную плату. Но почему-то арендаторы его смѣнялись очень часто, — никто изъ нихъ не возобновлялъ контракта, и въ народѣ стала ходить о «Грачиномъ Гнѣздѣ» недобрая слава. Стали поговаривать, что въ замкѣ нечисто, и что тѣнь стараго Ла-Круа не даетъ покоя обитателямъ замка. Разсказывали, что цѣлыми ночами разгуливаетъ она по саду, стучитъ палкою въ окна дома, а кипарисъ, начавшій какъ-то уже засыхать, до того скрипитъ, раскачиваясь даже безъ вѣтра, что въ домѣ никто ни на минуту не смыкаетъ глазъ до разсвѣта.

Вскорѣ не нашлось ужъ больше охотника арендовать замокъ, даже за самую ничтожную плату, и кое-какія поправки, сдѣланныя было арендаторами, опять развалились.

Такъ и остался стоять замокъ въ полномъ запустѣніи. Грачи попрежнему несмѣтными стаями носились надъ деревьями и крикомъ своимъ нарушали тишину заглохшаго сада, но кипарисъ замѣтно состарѣлся и засыхалъ.

Прошло еще лѣтъ двадцать, и опять въ «Грачиное Гнѣздо» явился новый владѣлецъ, — сынъ учителя, молодой поэтъ Жозефъ Де-Ла-Круа. Это былъ юноша съ нѣжнымъ лицомъ и восторженнымъ взглядомъ голубыхъ глазъ. Одѣтъ онъ былъ очень странно: платье его напоминало тунику, на головѣ носилъ онъ бархатную шапочку съ золотыми цѣпочками, а голубой шарфъ, перекинутый черезъ плечо, поддерживалъ роту^[1]. Поэтъ дни и ночи бродилъ по окрестностямъ и мелодичнымъ голосомъ пѣлъ свои импровизаціи. Но это не давало ему средствъ къ жизни, и пришлось бѣдному юношѣ снова вернуться въ Парижъ, въ свою мансарду, — къ холоду и голоду большого города, но зато и къ золотымъ надеждамъ и снамъ.

Годы шли, и дорога, пролегавшая мимо «Грачинаго Гнѣзда», становилась все болѣе и болѣе многолюдной. Наконецъ, одинъ изъ жителей сосѣдней деревни, человѣкъ смѣтливый и предпріимчивый, рѣшился воспользоваться старымъ домомъ и, заручившись согласіемъ бѣднаго поэта, открылъ въ его родовомъ замкѣ гостинницу «Грачи».

Дѣла трактирщика шли прекрасно, и онъ разжился на славу: погонщики муловъ, фермеры, огородники, мелкіе торговцы по цѣлымъ днямъ засиживались въ ветхомъ, почернѣвшемъ залѣ нижняго этажа, распивая сидръ и вино. Иногда наѣзжалъ сюда и иной проѣзжій людъ: купцы, монахи, бароны и другіе важные господа. Имъ обыкновенно отводили верхніе покои стараго замка, — тамъ было спокойнѣе, такъ какъ туда не достигалъ шумъ и пьяные голоса обычныхъ посѣтителей «Грачей». Но зато на утро почти каждый изъ переночевавшихъ въ верхнихъ комнатахъ замка спрашивалъ хозяина:

— Что это за страшный шумъ слышится въ твоемъ саду и кто это стучится въ окна? Просто нѣтъ возможности заснуть спокойно.

— Это старый кипарисъ, скрипитъ въ саду, въ окна же стучится вѣтеръ.

— Срубилъ бы ты этотъ старый кипарисъ, а то, право, даже какъ-то жутко становится.

Но вотъ, въ одну Рождественскую ночь, когда въ гостинницѣ не было никакихъ знатныхъ пріѣзжихъ, въ нижнемъ залѣ собралась большая компанія обычныхъ гостей. На дворѣ разыгрывалась страшная буря, а потому никому изъ присутствующихъ не хотѣлось уходить домой: дрова весело трещали въ каминѣ и бросали высокое, свѣтлое пламя; въ комнатѣ казалось и тепло, и уютно. Хорошенькія служанки разносили сидръ и вино; смѣхъ и шутки не прерывались ни на минуту. Было уже около полуночи.

Но вдругъ всѣ смолкли: дверь съ шумомъ распахнулась настежъ и всѣ обратили въ ту сторону взоры, ожидая появленія какого-нибудь новаго посѣтителя. Но въ комнату ворвался лишь сильный порывъ вѣтра и погасилъ свѣчи.

— Поди, затвори скорѣе дверь! — сказалъ хозяинъ одной изъ служанокъ.

Она затворила дверь и вернулась наливать сидръ. Но не успѣла она взяться за кружку, какъ дверь снова распахнулась.

— Какая же ты неловкая! — сказалъ ей хозяинъ; пошелъ, самъ затворилъ дверь, осмотрѣлъ, плотно ли вошла она и даже щелкнулъ щеколдой.

— Ну, вотъ это такъ дѣйствительно называется запереть дверь! — сказалъ онъ, возвращаясь на прежнее мѣсто.

Но не успѣлъ онъ еще дойти до скамейки, на которой обыкновенно сидѣлъ, какъ дверь уже снова стояла настежъ.

— Да тутъ вѣрно вмѣшался самъ чертъ! — проговорилъ, смѣясь, одинъ изъ гостей, фермеръ, отличавшійся необыкновенной силой.

Онъ всталъ и самъ захлопнулъ дверь, а чтобы пришлась она еще плотнѣе, изо всей мочи уперся въ нее спиной. Однако дверь въ ту же минуту распахнулась снова и съ такою силой, что бѣдный фермеръ, получивъ толчекъ въ спину, отлетѣлъ, какъ перо и почти безъ чувствъ повалился посереди комнаты. Всѣ, бывшіе въ залѣ, испугались, переполошились и бросились его поднимать.

Но тутъ часы пробили полночь.

Съ послѣднимъ ударомъ часовъ въ распахнувшуюся дверь вступила похоронная процессія и медленнымъ шагомъ направились черезъ весь залъ между рядами оцѣпенѣвшихъ гостей. Впереди шелъ старикъ, одѣтый въ широкій плащъ съ большою кипарисовой вѣткой въ рукахъ; за нимъ двое людей несли открытыя носилки, на которыхъ покоилось бездыханное тѣло молодаго человѣка; въ ногахъ его лежала разорванная голубая перевязь, а на ней — разбитая рота. Въ концѣ шествія шелъ человѣкъ и на бархатной подушкѣ несъ шапку менестреля.

Процессія въ полномъ безмолвіи прошла во дворъ замка и при лунномъ свѣтѣ ясно было видно, какъ скрылась она въ развалинахъ маленькой часовни. Въ ту же минуту налетѣлъ новый ужасный порывъ вѣтра и ударилъ въ замокъ, словно собирался онъ сорвать съ него кровлю, и не то стонъ, не то грохотъ, глухой и протяжный донесся изъ сада: то рухнулъ старый кипарисъ.

Въ слѣдующую же минуту ни души не осталось въ гостинницѣ, и даже самъ хозяинъ убѣжалъ къ сосѣдямъ.

На другой день, не смотря на праздникъ, трактирщикъ до вечерней зари вывозилъ изъ замка свои вещи. Онъ закрылъ гостинницу «Грачи», и замокъ снова заколотили на глухо.

Собрались дать знать объ этомъ поэту, но оказалось, что наканунѣ Рождества, около полуночи, бѣдный поэтъ умеръ въ Парижѣ, въ своей мансардѣ, отъ холода и голода.

Передъ смертью грезилось ему, что стоялъ онъ среди своего зеленаго прадѣдовскаго сада и прекрасная муза вѣнчала его кипарисовымъ вѣнкомъ.

До революціи замокъ стоялъ въ полномъ запустѣніи и только грачи несмѣтными стаями летали и кружились надъ нимъ и крикомъ своимъ нарушали безмолвіе заглохшаго сада, гдѣ кипарисъ не зеленѣлъ уже попрежнему и гдѣ на мѣстѣ его торчалъ старый гнилой пень.

Якобинцы устроили было здѣсь свои собранія, но затѣмъ почему-то сожгли замокъ, и остались отъ «Грачинаго Гнѣзда» однѣ почернѣвшія стѣны, да обгорѣлые стволы деревьевъ; даже сами грачи улетѣли.

Но отъ корней деревьевъ пошли новые побѣги, на выжженныхъ мѣстахъ трава зазеленѣла еще ярче, и въ нѣсколько лѣтъ заглохшій садъ разросся еще гуще прежняго, и скрылъ въ своей чащѣ обуглившіяся старыя развалины, и грачи снова летаютъ и кружатся надъ старымъ домомъ и наперерывъ оглашаютъ воздухъ своимъ крикомъ, словно спѣша перекричать другъ друга. Но отъ кипариса не осталось уже ни слѣда. Неизвѣстно также, гдѣ схоронили и поэта. Но не умерла вмѣстѣ съ нимъ его пѣсня, — изъ поколѣнія въ поколѣніе поютъ ее жители окрестныхъ деревень, и всѣ знаютъ, что эта пѣсня молодого поэта, — послѣдняго владѣтеля «Грачинаго Гнѣзда». Это онъ заронилъ когда-то зерно, которое взошло потомъ на благодатной народной нивѣ.

Примѣчанія

1. Рота — родъ круглой арфы.