Квартиры со столом и прислугою (Диккенс)/С 1853 (ДО)

Квартиры со столомъ и прислугою
авторъ Чарльзъ Диккенсъ, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Boarding House. — Изъ сборника «Sketches by Boz». Перевод опубл.: 1853. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Современникъ», 1853, томъ XXXVII, № 1, отд. VI, с. 48—85

КВАРТИРЫ СО СТОЛОМЪ И ПРИСЛУГОЮ.

Повѣстъ Чарльза Диккенса.

ГЛАВА І.

Мистриссъ Тиббсъ была, безспорно, самое опрятное, самое живое, самое расчетливое существо, какое когда либо дышало лондонскимъ дымомъ; домъ мистриссъ Тиббсъ былъ самымъ миловиднымъ домомъ въ цѣломъ Гретъ-Корамъ-Стритѣ. Задній входъ и заднее крыльцо этого дома, парадная дверь и передняя лѣстница, мѣдная ручка у двери, дверныя филенки, молотокъ и фонарь отличались тою чистотою и блескомъ, которые могло сообщить имъ неутомимое мытье, тренье и скобленье ихъ золой, пескомъ и дресвой. Удивительно было только то, что дверь, носившая интересную надпись: «Мистриссъ Тиббсъ», ни разу ни загоралась отъ этой постоянной полировки. Въ гостиной хозяйки, въ окнахъ виднѣлись сторы, въ залѣ — голубыя съ золотомъ гардины. Лампа, висѣвшая при входѣ, была бѣла какъ мыльная пѣна; въ столы, разставленные по комнатамъ, можно было смотрѣться какъ въ зеркала; одно сидѣнье на стульяхъ сообщило бы вамъ чисто французскій лоскъ въ манерахъ. Перилы у лѣстницъ были навощены; даже самыя проволоки, придерживавшія коверъ по ступенямъ, блестѣли такъ сильно, что заставляли потуплять глаза.

Мистриссъ Тиббсъ была вообще довольно миніатюрныхъ размѣровъ; мистера Тиббса тоже никто бы не назвалъ мужчиною большого роста. У него были очень короткія ноги, но зато, по закону возмездія, чрезвычайно длинное лицо. Въ отношеніи къ своей половинѣ онъ былъ тѣмъ же, чѣмъ 0 (нуль) въ отношеніи къ 90: вмѣстѣ съ нею онъ имѣлъ нѣкоторое значеніе, безъ нея — никакого.; Мистриссъ Тиббсъ говорила безъ умолку. Мистеръ Тиббсъ пускался рѣдко въ разговоры; и если болтовня его сожительницы позволяла ему подчасъ вклеить и свое словцо, то онъ дѣлалъ это именно въ тѣхъ случаяхъ, когда слѣдовало бы промолчать. Мистриссъ Тиббсъ не терпѣла длинныхъ исторій, а у мистера Тиббса была на душѣ одна, какъ нарочно, до того длинная, что конца ея не отваживались дослушать самые великодушные изъ его друзей. Онъ начиналъ обыкновенно такимъ образомъ: «какъ теперь помню, когда я служилъ въ корпусѣ волонтеромъ, въ тысяча-восемь-сотъ-такомъ-то году», — но такъ какъ онъ говорилъ очень вяло и тихо, а его дражайшая половина очень скоро и громко, то понятно, что онъ рѣдко уходилъ дальше вышеприведеннаго вступленія. Его бы можно было отвести къ числу меланхолическихъ разскащиковъ. Онъ былъ въ родѣ вѣчнаго жида Джо Милеризма.

Состояніе мистера Тиббса обезпечивалось маленькимъ пенсіономъ, около 43 фунтовъ 15 шиллинговъ въ годъ. Его отецъ, мать и пять прелестныхъ ихъ отростковъ получали подобную же сумму съ деревни, пожалованной имъ неизвѣстно за какія особенныя заслуги. Но такъ какъ вышеупомянутая обезпеченность не была достаточна для того, чтобы окружить почтенную чету всѣми удобствами жизни, то дѣятельной супругѣ Тиббса пришло въ голову, что лучшее употребленіе, которое можно было сдѣлать изъ собственнаго ея приданаго въ 700 фунтовъ, состояло въ наймѣ и устройствѣ приличнаго помѣщенія для постояльцевъ гдѣ нибудь между Британскимъ Музеумомъ и деревнею Сомерзъ-Таунъ.

Гретъ-Корамъ-Стритъ была пунктомъ, избраннымъ для сей цѣли. Домъ былъ убранъ соотвѣтствующимъ образомъ; наняты двѣ служанки и мальчикъ, и въ объявленіяхъ, помѣщенныхъ въ утреннихъ газетныхъ листкахъ, провозглашалось торжественно, «что шесть особъ могутъ найти вполнѣ удобное помѣщеніе въ прелестномъ, избранномъ для сей цѣли, домѣ, у благовоспитаннаго частнаго семейства, живущаго на такомъ выгодномъ мѣстѣ, которое всего въ двухъ шагахъ отъ какого бы то ни было пункта въ Лондонѣ.» Безчисленное количество отвѣтовъ не замедлило поступить, со всѣми возможными заглавными буквами, какъ будто всѣ литеры азбуки возъимѣли похвальное желаніе искать и нанимать квартиры; возродилась огромная переписка между мистриссъ Тиббсъ и претендентами, но сущность ея составляла глубокую тайну. «Д» не любилъ одного, «І» не терпѣлъ другого; «I. О. У.» не находилъ удобными условія, а «Г. Р.» не привыкъ спать на французской постели. Слѣдствіемъ всего этого было, однако же, то, что три джентльмена сдѣлались жильцами дома мистриссъ Тиббсъ на условіяхъ, которыя удовлетворяли обѣ договаривавшіяся стороны. Объявленія, несмотря на то, продолжались, и вскорѣ какая-то лэди съ двумя дочерьми вилась съ предложеніемъ умножить семейство мистриссъ Тиббсъ:

— Прелестная женщина ага мистриссъ Мапльсонъ! сказала мистриссъ Тиббсъ, сидя съ мужамъ у камина послѣ завтрака; джентльмены разошлись въ это время каждый по своему назначенію. — Въ самомъ дѣлѣ, премилая женщина! повторила миніатюрная мистриссъ Тиббсъ, въ формѣ монолога, потому что она и не думала никогда сообщать своя мысли супругу. — А дочери ея, просто очаровательны. У васъ будетъ сегодня зя столомъ рыба, и я позову ихъ на первый разъ въ себѣ обѣдать.

Мистеръ Тиббсъ положилъ кочергу, подъ прямымъ угломъ, на щипцы и хотѣлъ что-то сказать, но потомъ вскорѣ размыслилъ, что сказать ему нечего.

— Молодые леди, продолжала мистриссъ Тиббсъ: — сами вызвались перенести сюда свое фортепьяно.

Такая черта самопожертованія невольно навела мистера Тиббса на мысль объ исторіи корпуса волонтеровъ; но онъ не осмѣлился пуститься въ разсказы. Блестящая идея пришла ему въ эту минуту въ голову.

— А вѣдь очень было бы пріятно, сказалъ онъ.

— Прошу не класть ногъ на рѣшотку, прервала мистриссъ. Тиббсъ: — это вовсе неприлично.

Тиббсъ снялъ ноги съ рѣшетки и продолжалъ:

— А вѣдь было бы очень пріятно, если бы одна изъ молодыхъ леди успѣла завлечь мистера Римсона: ты знаешь, что супружество….

— Что-о! вскричала мистриссъ Тиббсъ.

Тиббсъ скромно повторилъ свою фразу.

— Прошу не говорить о такихъ вещахъ, сказала, мистриссъ Тиббсъ. — Вотъ что выдумалъ! женитьба! лишить меня жильцовъ!… Ни за что на свѣтѣ!

Тиббсъ подумалъ въ душѣ, что сказанное имъ вовсе не неприлично; но какъ онъ не имѣлъ обыкновенія спорить съ женой, то я прекратилъ разговоръ замѣчаніемъ, что ему пора на службу. Онъ обыкновенно выходилъ изъ дому въ десять часовъ утро, а возвращался въ пять пополудни, съ выпачканнымъ лицомъ. Никто не зналъ, въ чемъ состояла его обязанность и куда онъ уходилъ такъ аккуратно; но самъ мистеръ Тиббсъ говорилъ обыкновенно съ важностію, что дѣла призываютъ его въ Сити.

Двѣ миссъ Мапльсонъ и ихъ почтенная родительница пріѣхали послѣ полудня въ наемной каретѣ, въ сопровожденіи, огромнаго количества поклажи. Сундуки, ящики для чепцовъ, для муфтъ и зонтиковъ, гитарные футляры, свертки всевозможныхъ фасоновъ, изъ коричневой бумаги, перевязанные веревками, заграждали путь. Потомъ началась такая бѣготня вверхъ и внизъ съ узлами и мѣшками, такая возня съ горячею водою, приготовленною для омовеній лэди, такая суета, смятеніе, такое нагрѣваніе припекальныхъ щипцовъ, что ничего подобнаго не были видано прежде въ Гретъ-Корамъ-Стритѣ. Миніатюрная мистриссъ Тиббсъ была совершенно въ своей сферѣ: она неутомимо шумѣла, говорила безъ умолку, раздавала полотенцы, мыло и прочія житейскія принадлежности, точь-въ-точь, какъ главная сидѣлка въ больницѣ. Домъ пришелъ въ обычное спокойное состояніе не прежде, какъ лэди заперлись по принадлежности въ своихъ спальняхъ, занявшись исключительно туалетомъ къ обѣду.

— Что, эти дѣвочки — ничего? спросилъ мистеръ Симсонъ мистера Септмма Гикса, другого жильца, пока они нѣжились передъ обѣдамъ, развалясь на софяхъ въ общей залѣ.

— Не знаю, отвѣчалъ мистеръ Септимъ Гиксъ, высокій, блѣдный юноша въ очкахъ, съ черной лентой на шеѣ вмѣсто галстуха, — очень интересная личность, сантиментальный посѣтитель госпиталей и, по общему отзыву, весьма «даровитый молодой человѣкъ». Онъ любилъ сдабривать свою рѣчь всевозможними цитатами изъ Донъ-Хуана, не стѣсняясь ихъ примѣненіемъ къ дѣлу и отличаясь при этомъ особенною независимостію характера. Другой, мистеръ Симсонъ, былъ однимъ изъ тѣхъ молодыхъ людей, которые въ обществѣ то же, что фигуранты на сценѣ, съ тою только разницею, что онъ хуже понималъ свое призваніе, чѣмъ самый равнодушный изъ артистовъ. Онъ былъ совершенно пустоголовъ и одѣвался сообразуясь съ каррикатурами, издаваемыми въ модныхъ журналахъ.

— Я видѣлъ пропасть узловъ на дорогѣ, когда свелъ сюда, проговорилъ Симсонъ, ухмыляясь.

— Безъ сомнѣнія, различныя статьи туалета, замѣтилъ чтитель Донъ-Хуана.

….Much lines, lace, and several pair

Of stockings, flippers, brushes, combe, complete;

With other articles of ladies' fair,

To keep them beautiful, or leave them neat (*).

(*) …Множество нитяныхъ, бумажныхъ и разныхъ другихъ чулокъ, туфлей, щетокъ, гребенокъ, много и другихъ аттрибутовъ туалета, дѣлающихъ женщину прекраснѣе или во крайней мѣрѣ чищѣ.

— Это изъ Мильтона? спросилъ мистеръ Симсонъ.

— Нѣтъ, изъ Байрона, отвѣчалъ мистеръ Гиксъ, со взглядомъ, исполненнымъ глубокаго презрѣнія. Онъ не ошибался насчетъ своего любимаго автора, потому что другого никакого не читалъ.

— Тише! сказалъ мудрый странствователь по госпиталямъ: — идутъ наши барышни.

И они оба стали говорить возвыся голосъ.

— Мистриссъ Мапльсонъ и двѣ миссъ Мапльсонъ, мистеръ Гиксъ. Мистеръ Гиксъ, мистриссъ Мапльсонъ и миссъ Мапльсонъ, сказала мистриссъ Тиббсъ, ярко раскраснѣвшись.

Она все утро надзирала за кухонными операціями и походила въ эту минуту на восковую куклу, выставленную въ ясный день на солнце.

— Мистеръ Симсонъ, прошу извиненія, что забыла — мистеръ Симсонъ — мистриссъ Мапльсонъ и двѣ миссъ Мапльсонъ…. и vice versa.

Джентльмены завели тотчасъ же весьма учтивый разговоръ, внутренно желая, между тѣмъ, чтобы руки ихъ обратились въ другую пару ногъ, потому что они рѣшительно не знали, куда съ ними дѣваться. Лэди улыбались, жеманились, двигались на стульяхъ и закрывались взмокшими отъ духовъ платками; джентльмены сидѣли прислонившись къ самымъ драпировкамъ на окнахъ; мистриссъ Тиббсъ между тѣмъ обмѣнивалась какими-то весьма серьёзными пантомимами съ служанкой, которая предложила ей нѣсколько вопросовъ насчетъ соуса; молодыя лэди взглядывали отъ времени до времени другъ на друга. Вообще же вся компанія находила что-то особенное привлекательное въ чугунной, покрытой пепломъ рѣшоткѣ камина.:

— Юлія, душа моя, сказала мистриссъ Мапльсонъ своей младшей дочери, голосомъ довольно громкимъ для того, чтобы обратить вниманіе присутствовавшихъ: — Юлія!

— Что, мамаша?

— Не горбись.

Это было сказано съ намѣреніемъ обратить всеобщее вниманіе на вполнѣ безукоризненную фигуру миссъ Юліи.

Каждый прилично поглядѣлъ на миссъ; за тѣмъ слѣдовала пауза.

— Какіе ныньче кочмены невѣжи, вы не можете себѣ представить, сказала мистриссъ Мапльсонъ, обращаясь къ мистриссъ Тиббсъ.

— Милая моя! отвѣчала хозяйка, съ выраженіемъ состраданія на лицѣ.

Она не могла продолжать, потому что служанка опять показалась въ дверяхъ и возобновила, съ важнымъ видомъ, прежнія телеграфическія сношенія съ своей госпожей.

— Я думаю, что кочмены вообще очень необразованы, сказалъ мистеръ Гиксъ, вкрадчивымъ голосомъ.

— Я рѣшительно думаю, что это такъ, отвѣчала мистриссъ Мапльсонъ, какъ будто подобная мысль въ первый разъ пришла ей въ голову.

— Кабмены тоже, замѣтилъ мистеръ Симсонъ.

Это сказано было вовсе не кстати, потому что никто ни словомъ, ни дѣломъ не давалъ разумѣть, что имѣетъ хоть малѣйшее понятіе о нравахъ и обычаяхъ кабменовъ.

— Робинсонъ, что тебѣ надо? сказала мистриссъ Тиббсъ служанкѣ, которая, чтобы дать замѣтить свое присутствіе госпожѣ, звучно чихала и кашляла по ту сторону двери въ продолженіе цѣлыхъ пяти минуть.

— Извините, сударыня, что я васъ безпокою: барину нужно чистую пару, отвѣчала служанка, совершенно сбитая съ своей безопасной позиціи.

Этому уже невозможно было противопоставить никакое хладнокровіе: молодые люди стали было смотрѣть въ окно, но скоро оба ушли, какъ двѣ бутылки майскаго пива; лэди приложили платки къ губамъ, а миніатюрная мистриссъ Тиббсъ шумно вышла изъ комнаты, съ тѣмъ, чтобы мужу дать чистое бѣлье, а горничной — хорошій нагоняй.

Мистеръ Кальтонъ, единственный отсутствовавшій до того жилецъ, вскорѣ явился въ комнату и далъ разговору вожделѣнное движеніе. Мистеръ Кальтонъ былъ красивый престарѣлый холостякъ. Онъ говорилъ о себѣ обыкновенно, что хотя черты его лица не отличаются изящною правильностью, зато онѣ поразительны. Это было вполнѣ справедливо: смотря на его физіономію, нельзя было не вспомнить поневолѣ большого молотка у городскихъ воротъ, изображавшаго что-то среднее между львомъ и обезьяной; сходство это простиралось на весь характеръ и разговоръ мистера Кальтона. Онъ умѣлъ сохранять самое упорное молчаніе, когда все двигалось и говорило вокругъ него. Онъ никогда не начиналъ разговора, никогда не выражалъ какой либо новой мысли; но если къ нему наконецъ обращались съ какою нибудь избитой фразой, съ общимъ мѣстомъ, когда кто нибудь успѣвалъ его достаточно раскачать, онъ начиналъ болтать съ удивительною быстротою. У него былъ по временамъ tic--douloureux; тогда можно было про него сказать, что онъ обвернутъ во что нибудь мягкое, потому что онъ не производилъ уже при этомъ такого шума, если и распространялся по привычкѣ объ одномъ и томъ же предметѣ, издавая однообразные звуки татъ-тать-татъ. Онъ никогда не былъ женатъ, но постоянно высматривалъ для себя жену съ состояніемъ. Онъ имѣлъ ежегоднаго дохода около 300 фунтовъ, былъ очень тщеславенъ и до крайности самолюбивъ. Онъ пріобрѣлъ репутацію утонченной учтивости, гулялъ постоянно въ паркѣ и вдоль Реджентъ-Стрита.

Эта достопочтенная личность поставила весь свой умъ вверхъ дномъ, чтобы показаться привлекательнѣе мистриссъ Мапльсонъ: въ самомъ дѣлѣ, желаніе быть какъ можно любезнѣе распространялось на всю компанію. Мистриссъ Тиббсъ сочла полезнымъ замѣтить джентльменамъ, что у нея были нѣкоторыя причины полагать, что у молодыхъ лэди есть состояніе, намекнувъ и лэди, что джентльмены, какъ женихи, были вполнѣ подходящіе. «Маленькое кокетство — думала она — послужитъ къ вящшему наполненію дома, же приведя къ другимъ болѣе серьёзнымъ результатамъ.»

Мистриссъ Мапльсонъ была предпріимчивая вдова лѣтъ пятидесяти, простодушная на взглядъ, но хитрая и коварная на самомъ дѣлѣ. Она была заботлива и попечительна въ отношеніи къ дочерямъ, въ доказательство чего говорила обыкновенно, что если бы она согласилась снова выйти замужъ, то единственно для пользы своихъ милыхъ дѣвицъ. Милыя дѣвицы тоже были непрочь отъ хорошей партіи. Одной изъ нихъ было двадцать-пять лѣтъ; а другой — тремя годами менѣе. Онѣ производили самыя разнообразныя аттаки, смотря по сезону: рылись въ книжныхъ лавкахъ, занимались чтеніемъ на балконахъ, ѣздили по ярмаркамъ, говорили о чувствахъ, — короче, дѣлали все, что могутъ дѣлать опытныя и смѣтливыя дѣвушки, — и все напрасно!

— Какъ славно одѣвается мистеръ Симпсонъ! шептала Матильда Мапльсонъ своей сестрѣ Юліи.

— Прелесть! отвѣчала младшая сестра.

Великолѣпная особа, о которой шла рѣчь, носила что-то въ родѣ сюртука, цвѣта, наводящаго уныніе, съ бархатнымъ воротникомъ и таковыми же обшлагами, очень похожаго на одѣяніе, которое облекаетъ фигуру интереснаго незнакомца, великодушно принимающаго на себя роль буфа въ пантомимѣ театра Ричардсона.

— Какія бакенбарты! сказала миссъ Юлія.

— Очаровательныя! отвѣчала сестра: — а какіе волосы!

Волосы его напоминали парикъ и отличались чудною волнистостію, которая украшаетъ блестящіе локоны тѣхъ chefs-d’oeuvre парикмахерскаго искуства, которые виднѣются на восковыхъ фигурахъ въ окнѣ Бартеллота въ Реджентъ-Стритѣ; бакенбарты его сходились подъ подбородкомъ, составляя какъ будто тѣ связи, которыя прикрѣпляютъ подбородокъ къ физіономіи, хотя наука и доказала, что онѣ не нужны при существованіи другихъ, скрытыхъ нервовъ.

— Кушать подано, сударыня, сказалъ мальчикъ, въ голубомъ сюртукѣ, передѣланномъ изъ барскаго, вошедшій въ первый разъ въ комнату.

— Мистеръ Кальтонъ, угодно вамъ итти съ мистрисъ Мапльсонъ?

— Очень вамъ благодарна.

Мистеръ Симсонъ предложилъ свою руку миссъ Юліи; мистеръ Септимъ Гиксъ сопровождалъ прелестную Матильду, и все общество подвигалось такимъ образомъ въ столовую. Мистеръ Тиббсъ тоже былъ введенъ; онъ моргалъ глазами, глядя на трехъ лэди, и наконецъ стремительно опустился на стулъ, въ самомъ отдаленномъ концѣ стола, довольный тѣмъ, что совершенно спрятался за суповую миску, чрезъ которую онъ лишь по временамъ выглядывалъ. Жильцы всѣ помѣстились, кавалеръ возлѣ дамы, попарно, точно ломти хлѣба и ветчины на блюдѣ сандвичей; мистриссъ Тиббсъ распорядилась между тѣмъ, чтобы Джемсъ разносилъ супъ и принималъ тарелки. Семга, соусъ изъ омаровъ, супъ изъ потроховъ, разставленные на столѣ, были приготовлены съ надлежащими приправами: картофелемъ, положимъ на рѣдкостную оканенѣлость, сухариками изъ хлѣба, поджаренными въ маслѣ и напоминавшими съ виду игральныя кости.

— Супу мистриссъ Мапльсонъ, мой милый, сказала громогласно мистриссъ Тиббсъ.

Въ обществѣ она всегда называла мужа милымъ. Тиббсъ, который уничтожалъ въ это время свою порцію хлѣба, расчитывая между тѣмъ, скоро ли можно ему будетъ приняться за рыбу, налилъ поспѣшно супу, сдѣлавъ на скатерти маленькій островокъ, который онъ заставилъ стаканомъ отъ взора своей супруги.

— Миссъ Юлія, положить вамъ рыбы?

— Сдѣлайте милость; только немножко…. о! этого много!… покорно васъ благодарю (кусокъ величиною съ орѣхъ былъ положенъ къ ней на тарелку).

— Юлія плохой ѣдокъ, сказала мистриссъ Мапльсонъ мистеру Кальтону.

Приворотный молотъ издалъ одинъ ударъ. Онъ былъ занятъ тѣмъ, что пожиралъ рыбу глазами, потому и произнесъ только: «А!»

— Милый мой, сказала мистриссъ Тиббсъ своему супругу, когда всѣ взяли себѣ порцію: — ты чего, хочешь?

Вопросъ былъ сопровождаемъ взоромъ, выражавшимъ, что не слѣдовало объявлять претензію на рыбу, потому что сей послѣдней оставалось уже немного. Тиббсъ отнесъ причину нахмуреннаго вида своей половины къ островку, расплывшемуся на скатерти; потому онъ хладнокровно отвѣчалъ:

— Да я бы желалъ немного рыбы, если можно.

— Ты сказалъ рыбы, мой милый?

Чело мистриссъ Тиббсъ снова нахмурилось.

— Да, душа моя, отвѣчалъ несчастный, съ выраженіемъ сильнаго голода, напечатлѣннымъ на всей его фигурѣ.

Слезы чуть не брызнули изъ глазъ мистриссъ Тиббсъ, когда она клала на тарелку своему негодному мужу, какимъ она называла его внутренно въ эту минуту, послѣдній съѣдобный кусокъ семги.

— Джемсъ, подай это своему барину и возьми у него ножикъ

Это было обдуманное мщеніе, потому что Тиббсъ не могъ ѣсть рыбу, не употребляя ножа. Итакъ, онъ принужденъ былъ собирать маленькія частицы семги по краямъ своей тарелки помощію корки хлѣба и вилки, лишь случайно отдѣляя кусокъ отъ данной ему порціи рыбы: попытка удавалась одинъ разъ изъ семнадцати.

— Возьми прочь, Джемсъ, сказала мистриссъ Тиббсъ, когда Тиббсъ только въ четвертый разъ наполнилъ свой ротъ и блюдо исчезло какъ молнія.

— Я хотѣлъ взять кусокъ хлѣба, Джемсъ, сказалъ несчастный хозяинъ дома, проголодавшись болѣе чѣмъ когда нибудь.

— Не слушайся теперь своего барина, Джемсъ, сказала мистриссъ Тиббсъ: — подавай говядину.

Это было произнесено такимъ голосомъ, какимъ обыкновенно разгнѣванныя барыни дѣлаютъ наставленія слугамъ, то есть тихимъ, но этотъ тихій голосъ, подобно театральному шопоту, вслѣдствіе особеннаго увлеченія, былъ ясно слышенъ каждому изъ присутствующихъ. Настала пауза, прежде чѣмъ столъ снова былъ уставленъ кушаньями, въ продолженіе которой мистеръ Симсонъ, мистеръ Кальтонъ и мистеръ Гиксъ угощали другъ друга сотерномъ, наливкой и хересомъ, равно подчивали и остальныхъ собесѣдниковъ, исключая Тиббса, о которомъ никто не думалъ.

Между рыбой и ожидаемой говядиной былъ продолжительный интервалъ. Теперь наступила удобная минута для мистера Гикса. Онъ не утерпѣлъ произнести приличную обстоятельствамъ цитату:

But beef is rare within these о less isles;

Goat’s flasch there is, no doubt, and kid, and mutton,

And, when a holiday upon them smiles,

А joint upon their barbarous spits they pot on (*).

(*) Но мясо рѣдкость на этихъ островахъ, бѣдныхъ скотомъ; тамъ есть, безъ сомнѣнія, козы, лани и овцы, и въ праздничный день, вѣрно виднѣется тамъ зарумянившееся на огнѣ жаркое, развѣшенное на грубыхъ шестахъ.

«Совершенно неблагородная манера говорить такимъ образомъ!» подумала про себя миніатюрная мистриссъ Тиббсъ.

— О, сказалъ мистеръ Кальтонъ: — Томасъ Муръ мой любимый поэтъ.

— И мой, замѣтила мистриссъ Мапльсонъ.

— И мой, сказала миссъ Юлія.

— И мой, прибавилъ мистеръ Симсонъ.

— Да, это изъ его сочиненій, произнесъ приворотный молотъ.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Симсонъ съ увѣренностью.

— Это изъ Донъ-Хуана, возразилъ мистеръ Септимъ Гиксъ.

— Изъ письма Юліи, присовокупила миссъ Матильда.

— Можетъ ли что нибудь бытъ величественнѣе его Огненоклонниковъ! произнесла миссъ Юлія.

— Въ самомъ дѣлѣ, сказалъ Симсонъ.

— Изъ Рая и Пери, прибавилъ престарѣлый Адонисъ.

— Именно, Рая и Пери, повторилъ Симсонъ, съ видомъ человѣка, вполнѣ изучившаго сочиненіе, о которомъ шла рѣчь.

— Все это очень хорошо въ своемъ родѣ, отвѣчалъ мистеръ Гиксъ, который, какъ мы выше замѣтили, никогда ничего не читалъ кромѣ Донъ-Хуана. — Но гдѣ вы найдете что нибудь прелестнѣе описанія осады въ седьмой пѣсни?

— Кстати, объ осадѣ, сказалъ Тиббсъ, ртомъ, полнымъ хлѣба; — когда я служилъ въ корпусѣ волонтеровъ, въ тысяча-восемьсотъ-такомъ-то году, командиромъ нашимъ былъ сэръ Чарльзъ Расопартъ; однажды, когда мы учились на планѣ, гдѣ теперь стоитъ Лондонскій университетъ, онъ сказалъ, — сказалъ, вызывая меня изъ рядомъ: Тиббсъ….

— Скажи своему барину, Джемсъ, прервала мистриссъ Тиббсъ, поразительно-явственно: — скажи своему барину, что если ему неугодно этой дичины, такъ пусть пришлетъ ее мнѣ.

Растерявшійся волонтеръ тотчасъ принялся за дѣло и сталъ рѣзать дичину такъ же поспѣшно, какъ жена его обработывала въ это время баранью ногу. Кончалъ ли онъ когда нибудь свою исторію, точно неизвѣстно, но если и кончалъ, то по крайней мѣрѣ никому не удавалось ее дослушать.

Когда собесѣдники къ концу стола познакомились, каждый почувствовалъ себя болѣе и болѣе въ своей тарелкѣ. Даже Тиббсъ замѣтно ощутилъ на себѣ вліяніе пріятной бесѣды, потому что тотчасъ послѣ обѣда отправился спать.

Мистеръ Гиксъ и лэди стали краснорѣчиво разсуждать о поэзіи, театрахъ и письмахъ лорда Честерфильда; мистеръ Кальтонъ поддакивалъ каждому слову однообразными звуками своего голоса. Мистриссъ Тиббсъ соглашалась со всѣми замѣчаніями мистриссъ Мапльсонъ; мистеръ Симсонъ сидѣлъ съ улыбкою на устахъ и произносилъ: «да-съ» и «конечно-съ» при каждой паузѣ, продолжавшейся минуты по четыре; онъ чувствовалъ себя совершенно понявшимъ духъ и цѣль разговора. Вскорѣ послѣ обѣда кавалеры пришли къ дамамъ въ гостиную. Мистриссъ Мапльсонъ и мистеръ Кальтонъ замялись игрою въ криббеджъ, а молодежь услаждала себя музыкой и разговоромъ. Миссъ Мапльсонъ спѣли очаровательный дуэтъ, аккомпанируя себѣ на гитарахъ, украшенныхъ голубыми, какъ небесный эѳиръ, лентами. Мистеръ Симсонъ ударялъ себя по темно-розовому жилету и увѣрялъ, что онъ въ восторгѣ; а мистеръ Гиксъ чувствовалъ себя на седьмомъ небѣ поэзіи, упивался блаженствомъ какъ седьмою пѣснью Донъ-Хуана. Мистриссъ Тиббсъ восхищалась новыми жильцами, а мистеръ Тиббсъ проводилъ вечеръ обыкновеннымъ образомъ: засыпалъ, просыпался, опять засыпалъ и проснулся лишь къ ужину.

---

Мы не намѣрены пользоваться присвоенною нувеллистамъ властью заставлять протекать по нѣскольку лѣтъ. Мы попросимъ только читателя предположить, что прошло шестъ мѣсяцевъ послѣ обѣда, только что нами описаннаго, и что жильцы мистриссъ Тиббсъ, въ продолженіе этого времени, пѣли, танцовали, ходили въ театры, посѣщали и разныя другія зрѣлища, и всегда цѣлымъ обществомъ, какъ обыкновенно поступаютъ лэди и джентльмены, живущіе у одного общаго хозяина; мы попросимъ читателя, предположивъ, что описанный нами періодъ истекъ, вообразить себѣ за тѣмъ, что мистеръ Септимъ Гиксъ получилъ однажды, рано утромъ, лежа въ своей спальнѣ (на чердакѣ), записку отъ мистера Кальтона, съ приглашеніемъ его сколь возможно скорѣе къ нему, Кальтону, въ уборную комнату во второмъ этажѣ.

— Скажи мистеру Кальтону, что я сейчасъ сойду, сказалъ мистеръ Септимъ мальчику. — Погоди: не болѣнъ ли мистеръ Кальтонъ? спросилъ обезпокоенный посѣтитель госпиталей, надѣвая халатъ.

— Кажется, что нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ мальчикъ. — То есть, если угодно, онъ, въ самомъ дѣлѣ, какой-то странный ныньче.

— Ну, это еще не значатъ, что онъ болѣлъ, возразилъ Гиксъ простодушно. — Хорошо, я сію минуту сойду.

Мальчикъ сбѣжалъ по лѣстницѣ, чтобы передать отвѣтъ; вслѣдъ, за нимъ сошелъ самъ мистеръ Гиксъ, сильно встревоженный. Стукъ-стукъ.

— Войдите.

Дверь отворяется и представляетъ мистера Кальтона сидящимъ на покойномъ креслѣ и болѣе чѣмъ когда нибудь похожимъ на приворотный молотъ. Сдѣланы были взаимныя рукопожатія, и мистеръ Септимъ Гиксъ опустился на стулъ. Краткое молчаніе. Мистеръ Гиксъ кашлянулъ, а мистеръ Кальтонъ понюхалъ табаку. Это было однимъ изъ тѣхъ свиданій, когда обѣ стороны не знаютъ, что сказать. Мистеръ Септимъ Гиксъ прервалъ молчаніе.

— Я получилъ записку, сказалъ онъ въ смущеніи, хриплымъ, какъ послѣ злого пунша, голосомъ.

— Да, отвѣчалъ Кальтонъ. — Вы получили записку?

— Дѣйствительно.

— Да.

Хотя этотъ разговоръ могъ бы показаться удовлетворительнымъ, однако оба джентльмена чувствовали, что у нихъ было сказать другъ другу нѣчто болѣе важное; итакъ, они дѣлали то, что всякій бы сталъ дѣлать въ подобномъ положеніи: они смотрѣли на столъ съ самымъ рѣшительнымъ видомъ. Однако, разговоръ начался, и мистеръ Кальтонъ напрягалъ весь свой умъ, чтобы поддержатъ рѣчь, издавая регулярные двоившіеся звуки. Онъ всегда выражался очень изысканно.

— Гиксъ, сказалъ онъ: — я прислалъ за вами вслѣдствіе нѣкоторыхъ распоряженій, производящихся въ этомъ домѣ и касающихся женитьбы.

— Женитьбы! вскричалъ Гиксъ, съ такимъ видомъ, при сравненіи съ которымъ фигура Гамлета, усматривающаго тѣнь своего отца, показалась бы комическою и притворною.

— Да, дѣло идетъ о женитьбѣ, повторилъ приворотный молотъ. — Я послалъ за вами, чтобы доказать вамъ все довѣріе, которое я къ вамъ питаю.

— И вы мнѣ хотите измѣнять? спросилъ, съ горечью, Гиксъ, который, впопыхахъ, забылъ даже прибрать приличную случаю цитату.

— Мнѣ вамъ измѣнить? Вы мнѣ не измѣните ли?

— Никогда! никто до самой смерти моей не узнаетъ, что вы прикосновенны къ этому дѣлу, отвѣчалъ взволнованный Гиксъ.

Лицо его пылало, волосы встали дыбомъ, какъ будто онъ вступилъ на скамейку заведенной электрической машины.

— Конечно, рано или поздно свѣтъ узнаетъ объ этомъ: я думаю, черезъ годъ, проговорилъ мистеръ Кальтонъ, съ самодовольнымъ видомъ: — у насъ будетъ семейка, представьте себѣ.

— У насъ! Отчего же у васъ? я думаю, это до васъ не касается?

— А до кого же, если не до меня?

— Неправда! вскричалъ взбѣшенный Гиксъ.

Кальтонъ былъ слишкомъ погруженъ въ созерцаніе собственнаго счастія для того, чтосы разъяснить недоразумѣніе, возникшее между нимъ и Гиксомъ; онъ упалъ на спинку кресла.

— О, Матильда! произнесъ онъ, жалобнымъ голосомъ и сложивъ руки на четвертой пуговкѣ жилета, считая снизу.

Это выражало особенный паѳосъ.

— О, Матильда!

— Какая Матильда? спросилъ Гиксъ, вскочивъ со стула.

— Матильда Мапльсонъ, отвѣчалъ Кальтонъ, послѣдовавъ примѣру своего пріятеля.

— Я завтра женюсь на ней, сказалъ съ запальчивостью Гиксъ.

— Неправда, я женюсь на ней!

— Вы женитесь?

— Да, я женюсь!

— Вы женитесь на Матильдѣ Мапльсонъ?

— На Матильдѣ Мапльсонъ.

— На миссъ Матильдѣ Мапльсонъ женитесь вы?

— Э, нѣтъ, на мистриссъ Мапльсонъ.

— Слава Богу! сказалъ Гиксъ, опускаясь на стулъ: — вы женитесь на матушкѣ, а я — на дочкѣ!

— Чрезвычайно странное и вмѣетѣ съ тѣмъ затруднительное обстоятельство, произнесъ мистеръ Кальтонъ. — Ведите, въ чемъ дѣло: Матильда не желала, чтобы намѣренія ея были извѣстны дочерямъ прежде окончанія брачной церемоніи: потому она не довѣрила этой тайны даже никому изъ своихъ друзей. Я съ своей стороны тоже былъ довольно скрытенъ до сихъ поръ, какъ вамъ это извѣстно; наконецъ ныньче я рѣшился просить васъ быть у меня посаженымъ отцомъ.

— Повѣрьте, что я счелъ бы это за особенное удовольствіе, сказалъ Гиксъ съ сожалѣніемъ: — но вы видите, что я долженъ завтра играть роль жениха. Оба эти званія суть послѣдствія одно другого; но нельзя отправлять двѣ должности въ одно и то же время. Отчего вамъ не попросить бы Симсона; онъ вѣрно сдѣлаетъ это для васъ.

— Мнѣ не хочется его просить, отвѣчалъ Кальтонъ: — онъ настоящій лошакъ.

Мистеръ Септимъ Гиксъ взглянулъ на потолокъ, потомъ на полъ; наконецъ у него въ головѣ блеснула мысль.

— Попросите хозяина дома, Тиббса, быть посаженымъ отцомъ, сказалъ онъ.

И присовокупилъ цитату, прилично подходящую къ Тиббсу и будущей четѣ:

Oh Powers of Heaven! what dark eyes meets she there?

Tis-tis her father’e — fixed upon the pair (*).

(*) О, небо! Чье темныя очи видитъ она тамъ? Точно, точно! это взоръ ея отца, устремленный на нихъ обоихъ.

— Эта мысль приходила и мнѣ въ голову, сказалъ мистеръ Кальтонъ: — но видите ли, Матильда, не понимаю почему, не хочетъ, чтобы Тиббсъ зналъ объ этомъ дѣлѣ прежде, чѣмъ оно будетъ кончено. Мнѣ кажется, что свойственная ей скромность тому причиной.

— Но Тиббсъ самое добрѣйшее существо въ цѣломъ свѣтѣ, если только съ нимъ порядочно обращаться, сказалъ мистеръ Септимъ Гиксъ. — Скажите ему, чтобы онъ не говорилъ ни слова объ этомъ женѣ, увѣрьте его, что она бы подобнымъ дѣломъ и не поинтересовалась, и онъ исполнитъ все въ точности. Моя женитьба должна быть тайною какъ отъ маменьки, вашей будущей жены, такъ и отъ моего отца; потому я дѣйствовалъ втихомолку.

Два слабые удара послышались въ эту минуту въ уличную дверь. Это былъ Тиббсъ, да и не могъ быть никто другой, потому что никто другой не употреблялъ пяти минутъ на вытираніе башмаковъ. Онъ расплачивался по счету съ булочникомъ.

— Мистеръ Тиббсъ! вскричалъ мистеръ Кальтонъ, учтивымъ тономъ, выглядывая чрезъ перила лѣстницы.

— Сэръ! отозвался тотъ, успѣвъ уже выпачкать себѣ лицо.

— Будьте такъ добры, войдите сюда на минутку.

— Съ удовольствіемъ, сэръ, отвѣчалъ Тиббсъ, довольный, что въ немъ имѣетъ кто нибудь нужду.

Дверь спальной была за нимъ плотно затворена, и Тиббсъ, положивъ шляпу на полъ, какъ дѣлаютъ всѣ скромные люди, и приладя себя къ стулу, смотрѣлъ точно ошеломленный, какъ будто онъ предсталъ предъ судилище инквизиторовъ.

— Довольно непріятное обстоятельство, мистеръ Тиббсъ, сказалъ Кальтонъ, зловѣщимъ голосамъ: — заставляетъ меня посовѣтоваться съ вами и вмѣстѣ просить васъ не говорить вашей супругѣ о томъ, что я намѣренъ вамъ сказать.

Тиббсъ приготовился слушать, придумывая между тѣмъ въ умѣ своемъ, что бы могъ открытъ ему Кальтонъ важнаго, и воображая, что вѣрно онъ разбилъ одинъ изъ парадныхъ графиновъ.

Мистеръ Кальтонъ повторилъ:

— Я поставленъ, мистеръ Тиббсъ, въ непріятное положеніе.

Тиббсъ взглянулъ на мистера Септима Гикса, какъ будто отъискивая въ его сосѣдствѣ причину непріятнаго положенія, о которомъ шла рѣчь; но, не находя ничего сказать на этотъ счетъ, онъ только произносилъ:

— Такъ-съ, такъ-съ.

— Теперь, продолжалъ приворотный молотъ: — позвольте мнѣ просить васъ не обнаруживать никакихъ признаковъ удивленія, которые могли бы быть подмѣчены слугами, если я скажу вамъ — умѣрьте живость своихъ чувствъ — если я скажу вамъ, что два обитателя этого дома вступаютъ завтра утромъ въ законный бракъ.

И онъ отодвинулся на своемъ стулѣ на нѣсколько футовъ, чтобы видѣть, какое дѣйствіе произведетъ это неожиданное признаніе.

Если бы Тиббсъ бросился изъ комнаты, побѣжалъ бы колеблющимися стопами по лѣстницѣ и лишился бы на пути чувствъ, если бы онъ выскочилъ изъ окна на крыши выстроенныхъ но двору конюшенъ и сараевъ, въ помѣшательствѣ, — его поступки были бы понятнѣе мистеру Кальтому, чѣмъ настоящее его положеніе, когда онъ, положивъ руки въ карманы своихъ панталонъ, сказалъ, ухмыляясь:

— Ну, такъ что же-съ?

— И вы не удивляетесь, мистеръ Тиббсъ? спросилъ мистеръ Кальтонъ.

— Дай Богъ счастья, сэръ, отвѣчалъ Тиббсъ: — что же? это житейская вещь.

— Разумѣется, разумѣется, повторилъ Кальтонъ съ невыразимо самодовольнымъ видомъ.

— Не думаете ли вы, что въ этомъ вся и штука? спросилъ мистеръ Септимъ Гиксъ, наблюдавшій фигуру Тиббса въ самомъ удивленіи.

— О, нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ Тиббсъ: — я былъ такимъ же въ ихъ лѣта.

Онъ опять улыбнулся, говоря это.

«Какъ хорошо я проживу эти года!» подумалъ, въ восхищеніи, престарѣлый красавецъ, зная, впрочемъ, что онъ былъ по крайней мѣрѣ десятью годами старше Тиббса:

— Итакъ, приступая прямо къ дѣлу, продолжалъ онъ: — я хочу спросить васъ, согласитесь ли вы быть посаженымъ отцомъ при этомъ случаѣ?

— Разумѣется, соглашусь, отвѣчалъ Тиббсъ, все-таки не показывая и малѣйшаго атома удивленія.

— Вы не откажетесь?

— Конечно, нѣтъ, повторилъ Тиббсъ, который казался такимъ же невозмутимымъ, какъ давно откупоренная бутылка портеру.

Мистеръ Кальтонъ схватилъ руку этого страннаго человѣчка и поклялся ему въ вѣчной дружбѣ съ этой минуты. Гиксъ, который весь превратился въ изумленіе и восторгъ, сдѣлалъ то же.

— Признайтесь, однако, спросилъ мистеръ Кальтонъ у Тиббса, который щипалъ въ это время свою шляпу: — признайтесь, что вы сначала удивились немного.

— Я думаю, отвѣчалъ услужливый человѣчекъ, поднявъ одну руку: — я думаю, особенно, когда въ первый разъ услыхалъ объ этовъ.

— Такъ внезапно, замѣтилъ Севтюгь Гиксъ.

— Особенно, когда вы стали просить меня, сами посудите, сказалъ Тиббсъ.

— Такую невзрачную персону, сказалъ престарѣлый селадонъ.

И всѣ трое расхохотались.

— Дѣло въ томъ, сказалъ Тиббсъ, притворяя дверь: — дѣло въ томъ, что скажетъ ужо его отецъ; это другая статья.

Мистеръ Септимъ Гиксъ посмотрѣлъ на мистера Кальтона.

— Да; но начать съ того, сказалъ послѣдній, ухмыляясь въ свою очередь: — что у меня отца въ наличности не оказывается…. ха, ха, ха!

— У васъ, положимъ, нѣтъ, а у него-то есть, отвѣчалъ Тиббсъ.

— У кого есть? спросилъ Септимъ Гиксъ, начинавшій выходить изъ терпѣнія.

— Да у него.

— У кого у него? узнали вы, что ли, мою тайну? обо мнѣ, что ли, вы говорите?

— Объ васъ! нѣтъ; вы знаете, о комъ идетъ рѣчь, отвѣчалъ Тиббсъ, лукаво покачивая головой.

— Да ради самого Господа, о комъ вы говорите? опросилъ мистеръ Кальтонъ, который, подобно Гиксу, былъ внѣ себя отъ удивлеи нія и замѣшательства.

— Да какже! конечно, о мистерѣ Симсонѣ: о комъ же больше могъ я говорить?

— Теперь я все понимаю, сказалъ почитатель Байрона: — Симсонъ завтра женится на Юліи Мапльсонъ!

— Не подлежитъ никакому сомнѣнію, отвѣчалъ Тиббсъ, совершенно довольный собой: — съ самомъ дѣлѣ, женится.

Нужно обладать кистью Гогарта — наше слабое перо безсильно для этого — нужно обладать кистью Гогарта, чтобы передать выраженіе, напечатлѣвшееся въ эту минуту на лицахъ, мистера Кальтона и мистера Септима Гикса, при столь неожиданномъ извѣстіи. Столъ не трудно описать, хотя это возможнѣе представить себѣ нашимъ читательницамъ, столь же трудно описать, какія уловки употребляли три лэди, чтобы завести такимъ образомъ своихъ партнёровъ. Какъ бы то ни было, но хитрость имъ удалась. Говоря по правдѣ, маменька очень хорошо знала о предположенномъ замужствѣ своихъ дочеpей; съ другой стороны, молодыя лэди также понимали намѣреніе своей родительницы. Но всѣ три думали, что будетъ гораздо благовиднѣе, если онѣ покажутъ видъ, что ничего не знаютъ объ обоюдныхъ планахъ; всѣ три желали, чтобы свадьбы ихъ были съиграны въ одинъ и тотъ же день, чтобы такимъ образомъ открытіе одного изъ этихъ таинственныхъ браковъ не подѣйствовало невыгодно на другой. Отсюда произошли мистификаціи мистера Кальтона и мистера Гикса и сугубыя приглашенія простодушнаго Тиббса въ должность посаженаго отца.

На слѣдующее утро мистеръ Септимъ Гиксъ сочетался бракомъ съ миссъ Матильдой Мапльсонъ, мистеръ Симсонъ — съ миссъ Юліей. Тиббсу случилось при этомъ въ первый разъ играть роль посаженнаго отца. Мистеръ Кальтонъ, не отличаясь такимъ проворствомъ какъ двое молодыхъ людей, былъ кромѣ того сильно пораженъ двойнымъ открытіемъ; и какъ онъ затруднялся найти кого нибудь, кто бы благословилъ его невѣсту, то ему и пришло въ голову, что лучшее средство избѣжать неловкости было — вовсе не жениться. Однако, обиженная лэди, съ растерзаннымъ сердцемъ, какъ выражался ея адвокатъ предъ судомъ, рѣшилась принести жалобу на Кальтона за нарушеніе даннаго имъ обѣщанія. Она вознаградила потерю свою, взявъ съ измѣнника 1,000 фунт. штрафу, предоставленныхъ ей судомъ. Мистеръ Септимъ Гиксъ, возобновивъ свои поѣздки въ госпитали, въ одно прекрасное утро рѣшился на окончательный отлетъ отъ своей половины. Его оскорбленная супруга живетъ теперь у матери въ Булони. Мистеръ Симсонъ, имѣвъ несчастіе потерять жену спустя шесть недѣль послѣ свадьбы (она скрылась, во время краткаго заключенія ея мужа въ Флитъ-Призонѣ, вслѣдствіе неумѣнья его расплачиваться по счетамъ, съ ея модистками), будучи кромѣ того лишенъ наслѣдства отцомъ, который вскорѣ умеръ, — мистеръ Симсонъ почелъ себя счастливымъ, получивъ мѣсто у моднаго цырульника, такъ какъ наука стрижки и завивки волосъ обращала на себя всегда его исключительное вниманіе. Въ этомъ положеніи онъ имѣлъ много случаевъ изучить привычки и образъ мышленія модной части лондонскаго населенія. Этому плачевному обстоятельству обязаны мы тѣмъ, что получили въ свое достояніе, плодъ блестящихъ усилій его генія, рядъ великосвѣтскихъ повѣстей, которыя до тѣхъ поръ, пока будетъ господствовать здравый вкусъ, не искаженный преувеличеніемъ и притворствомъ, не перестанутъ научать и забавлять мыслящую половину человѣчества.

Остается только прибавить, что это сцѣпленіе несчастій совершенно лишило мистриссъ Тиббсъ ея жильцовъ, исключая одного, котораго лишиться она сочла бы за особенное удовольствіе, т. е. ея супруга. Этотъ жалкій человѣчекъ воротился домой въ день свадьбы порядочно наэлектризованный винными парами, и подъ вліяніемъ ихъ, а равно сильной дозы овладѣвшаго имъ негодованія и отчаянія, осмѣлился даже презирать гнѣвъ своей половины. Съ этой гибельной минуты онъ уже не иначе утолялъ свой голодъ, какъ на кухнѣ; тамъ же должно было на будущее время разъигрываться и его остроуміе; складная одиночная кровать была также перенесена туда, по приказанію мистриссъ Тиббсъ; весьма вѣроятно, что тамъ же суждено было ему окончить свою исторію о волонтерахъ.

Въ утреннемъ листкѣ помѣщено было новое объявленіе о квартирахъ. О результатахъ его мы узнаемъ изъ слѣдующей главы.

ГЛАВА II

«Ладно — говорила сама съ собой миніатюрная мистриссъ Тиббсъ, сидя въ передней гостиной квартиры въ Корамъ-Стритѣ и штопая кусокъ половика, только что снятаго съ лѣстницы — ладно! не Богъ знаетъ бѣда какая, въ самомъ дѣлѣ; получить бы только отвѣты на объявленія, а тамъ опять жильцами хоть прудъ пруди.»

Мистриссъ Тиббсъ продолжала заниматься возстановленіемъ истертой ногами и временемъ ткани, боязливо прислушиваясь къ стуку шаговъ фактора, который шелъ въ это время по улицѣ, занося по дорогѣ письма и получая по пенни за каждый визитъ впопадъ, возвѣщавшійся имъ звучнымъ ударомъ въ дверь или звономъ колокольчика. Въ квартирѣ Тиббсъ все было тихо. Слышался только одинъ звукъ: то былъ несчастный мистеръ Тиббсъ, чистившій въ людской сапоги какого-то джентльмена, аккомпанируя себѣ мурныканьемъ, отзывавшимся грустью и горечью.

Факторъ подошелъ къ дому. Онъ остановніся — оставила и мистриссъ Тиббсъ, свою работу; вотъ ударъ — чей-то голосъ — письмо получено — деньги заплачены.

"М. J. поручаетъ J. М. передать, что я читалъ объявленіе, и что она будетъ имѣть удовольствіе быть у васъ завтра въ 13 часовъ утра.

«М. J. проситъ у J. М. извиниться передъ вами за краткость письма; но я надѣюсь, что это не обидитъ васъ.

Вашъ покорный слуга.

„Середа вечеромъ.“

Миніатюрная мистриссъ Тиббсъ читала этотъ драгоцѣнный документъ со всѣхъ сторонъ, и чѣмъ болѣе вникала въ его сущность, тѣмъ болѣе смущало ее странное сочетаніе мѣстоименій перваго и третьяго лица, употребленіе Я, вмѣсто М. J., и вы, вмѣсто J. M. Почеркъ напоминалъ собою хитро-заплетенную косу; письмо было искусно сложено въ правильный четыреугольникъ, и адресъ на немъ, казалось, такъ и хотѣлъ заѣхать въ правый уголъ конверта, какъ будто стыдясь своего діагональнаго направленія. На оборотѣ красовалась большая красная облатка, которая, въ соединеніи съ разнообразными чернильными пятнами и брызгами, ни-дать-ни-взять, походила на щебенку, приготовленную для мостовой. Одно обстоятельство было, по крайней мѣрѣ, понятно для встревоженной мистриссъ Тиббсъ: это то, что ей нужно было ждать визита въ двѣнадцать часовъ.

Въ это утро въ гостиной была три раза обтерта пыль; три или четыре стула были сдвинуты съ обыкновенныхъ мѣстъ; разложено достаточное число книгъ, съ цѣлію отнять у комнатъ монотонный видъ. Вышеупомянутый коверъ снова былъ постланъ на лѣстницѣ, и мистриссъ Тиббсъ забѣгалась и захлопоталась въ ожиданіи гостей.

Часы на церкви св. Панкратія пробили двѣнадцать; за ними, спустя десять минутъ, съ рѣдкою готовностію, прозвучали часы воспитательнаго дома. Часы св. Панкратія сбирались уже пробить четверть перваго, когда какая-то лэди двумя ударами въ дверь возвѣстила о прибытіи своей единственной особы. На ней былъ салопъ цвѣта внутренности сливы, чепчикъ такого же цвѣта, украшенный цѣлымъ ворохомъ искуственныхъ цвѣтовъ; далѣе — бѣлый вуаль и зеленый зонтикъ съ сѣткою по краямъ.

Посѣтительница (которая была очень полна и краснощека) вошла въ гостиную; мистриссъ Тиббсъ отрекомендовалась ей, и переговоры начались.

— Я пришла вслѣдствіе объявленія, сказала незнакомка, такимъ голосомъ, какъ будто она двѣ недѣли, не переставая, занималась надуваніемъ пастушеской свирѣли, съ которою всегда изображаютъ Пана.

— Точно такъ-съ, сказала мистриссъ Тиббсъ, медленно потирая руки и пристально смотря претенденткѣ на квартиру въ лицо, что она всегда дѣлала въ подобныхъ обстоятельствахъ.

— За деньгами у меня дѣло не станетъ; къ тому же я неприхотлива, живу очень уединенно.

Мистриссъ Тиббсъ внутренно порадовалась такимъ непритязательнымъ наклонностямъ своей будущей постоялки.

— При мнѣ постоянно докторъ, продолжала владѣтельница сливнаго салопа: — я съ нѣкотораго времени очень разстроилась въ своемъ здоровьѣ; вообще я почти не знаю покоя послѣ смерти мистера Блосса

Мистриссъ Тиббсъ посмотрѣла на оставшуюся въ живыхъ половину мистера Блосса и невольно подумала, что и сему послѣднему едва ли было покойно при жизни. Разумѣется, она не сказала этого, а продолжала смотрѣть полнымъ участія взоромъ.

— Конечно, я вамъ надѣлаю много хлопотъ, но зато я буду платить съ удовольствіемъ за всѣ безпокойства, которыя, можетъ быть, я вамъ причиню. Я приняла такую методу леченья, которая требуетъ большого вниманія. Я обыкновенно каждое утро ѣмъ баранью котлетку въ постели, въ половинѣ восьмого, и другую — въ десять часовъ.

Мистриссъ Тиббсъ, по чувству долга, выразила свое участіе къ особѣ, поставленной въ такое плачевное положеніе; а плотоядная висіриссъ Блоссъ продолжала излагать различныя условія, съ рѣдкою неспѣшностью.

— Теперь, сказала лэди, когда главныя условія были заключены: — теперь я должна предупредить, что желала бы имѣть спальную въ антресоляхъ.

— Очонь хорошо, милэди.

— И вы дадите особую комнату для моей маленькой служанки Агяесы?

— О, разумѣется.

— Ну, а могу ли я имѣть особый подвалъ для моего портера?

— Съ величайшимъ удовольствіемъ! Джемсъ опростаетъ его для васъ къ субботѣ.

— У меня обыкновенно будетъ собираться общество по воскресеньямъ за завтракомъ, сказала мистриссъ Блоссъ. — Для этого я буду пораньше вставать.

— Очень хорошо-съ, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ самымъ любезнымъ тономъ: она видѣла, что переговоры идутъ на ладъ, а главное убѣждалась, что у ея будущей жилицы цѣлая куча денегъ. — Жаль только, что у насъ теперь живетъ джентльменъ, котораго здоровье въ опасномъ положеніи, проговорила мистриссъ Тиббсъ съ очаровательною улыбкой: — это — нѣкто мистеръ Гоблеръ. Комната его возлѣ гостиной.

— Сосѣдняя комната? спросила мистриссъ Блоссъ.

— Стѣна объ стѣну съ этой, отвѣчала хозяйка.

— Какъ это жаль! замѣтила вдова.

— Онъ рѣдко встаетъ съ постели, сказала мистриссъ Таббсъ шопотомъ.

— Боже! произнесла мистриссъ Блоссъ также шопотомъ.

— А ужь когда встанетъ, такъ потомъ его не уговоришь опять день.

— Душа моя! сказала удивленная мистриссъ Блоссъ, подвигая свой стулъ къ мистриссъ Тиббсъ. — Что же это за болѣзнь?

— Видите, въ чемъ дѣло, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ самымъ чистосердечнымъ голосомъ; — у него нѣтъ живота.

— Чего нѣтъ? спросила мистриссъ Блоссъ, съ видомъ неописаннаго сожалѣнія.

— Нѣтъ живота, повторила мистриссъ Тиббсъ, понуривъ голову.

— Господи, прости наши согрѣшенія! Вотъ странный случай! произнесла со вздохомъ мистриссъ Бдоссъ, понявъ сообщенную ей новость въ буквальномъ смыслѣ и удивляясь, что джентльменъ безъ живота могъ находить нужнымъ нанимать у кого нибудь квартиру.

— Если я говорю, что онъ безъ живота, объяснила словоохотливая мистриссъ Тиббсъ: — то этимъ я хочу оказать, что желудокъ его такъ разстроенъ и такъ худо перевариваетъ пищу, что отказывается вовсе служить ему; какъ ни говорите, эта непріятность не меньше всякой другой.

— Никогда еще не приводилось слышать о такомъ казусѣ! воскликнула мистриссъ Блоссъ. — Значитъ, ему хуже, чѣмъ мнѣ.

— О, конечно! въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.

Она это сказала съ полнымъ убѣжденіемъ, потому что сливный салопъ, во всякомъ случаѣ, достаточно доказывалъ, что мистриссъ Блоссъ, по крайней мѣрѣ, не страдаетъ такимъ же недугомъ, какъ несчастный мистеръ Гоблеръ.

— Вы чрезвычайно возбудили мое любопытство, сказала мистриссъ Блоссъ, прощаясь. — Какъ бы я желала видѣть этого джентльмена.

— Онъ обыкновенно сходитъ сверху разъ въ недѣлю, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ. — Я могу обѣщать вамъ, что вы его увидите въ воскресенье.

Этимъ утѣшительнымъ обѣщаніемъ мистриссъ Блоссъ и удовольствовалась на первый разъ. Она осторожно спускалась по лѣстницѣ, разсказывая дорогой о своей болѣзни, со всѣми печальными подробностями. Мистриссъ Тиббсъ слѣдовала за ней, издавая съ каждымъ такомъ восклицанія самаго искренняго состраданія. Джемсъ, который былъ весь выпачканъ въ дресвѣ, потому что только что передъ тѣмъ чистилъ ножи, сбѣжалъ по лѣстницѣ и отворилъ дверь на улицу. Такимъ образомъ, послѣ взаимныхъ прощаній, мистриссъ Блоссъ удалилась и направила путь свой вдоль улицы.

Было бы, кажется, излишнимъ объяснять, что дама, которую мы сейчасъ показали на подъѣздѣ (и на которую двѣ служанки мистриссъ Тиббсъ смотрѣли теперь изъ окна второго этажа), была довольна вполнѣ, очень невѣжественна и крайне самолюбива. Ея покойный супругъ, извѣстный пробочный фабрикантъ, этимъ производствомъ пріобрѣлъ себѣ достаточное состояніе. У него былъ одинъ родственникъ — племянникъ, и единственный другъ — кухарка. Первый имѣлъ дерзость въ одно прекрасное утро попросить у него взаймы пятнадцать фунтовъ: въ отмщеніе за это, дядюшка женился на послѣдней, на другой же день; немедленно потомъ онъ сдѣлалъ духовное завѣщаніе, въ которомъ заключалось достаточное количество увѣщаній къ племяннику (который долженъ былъ содержать себя и двухъ сестеръ на 100 фунтовъ въ годъ), — состояніе же свое онъ предоставилъ женѣ. Немного спустя, онъ сдѣлался болѣнъ послѣ завтрака и умеръ послѣ обѣда. На его могилѣ положена плита, на которой высокопарная надпись прославляетъ его добродѣтели и вмѣстѣ оплакиваетъ его кончину. Надобно признаться, что онъ аккуратно уплачивалъ по заемнымъ письмамъ и лавочнымъ счетамъ, но зато не бросалъ даромъ ни полъ-пенса..

Наслѣдница этого человѣка представляла странное соединеніе хитрости и простоты, щедрости и скупости. Воспитанна весьма не блистательно, она не могла придумать болѣе пріятнаго положенія, какъ жить у кого нибудь на хлѣбахъ; кромѣ того, не имѣя опредѣленнаго занятія, даже положительныхъ желаній, она вообразила себѣ отъ бездѣлья, что она больна — убѣжденіе, которое въ ней сильно поддерживали ея домашній медикъ, докторъ Уоскей, и ея горничная Агнеса, находившіе достаточныя причины поощрять всѣ ея странности и причуды.

Послѣ происшествія, описаннаго вами къ предъидущей главѣ, мистриссъ Тиббсъ стала бояться молодыхъ жилицъ. Всѣ теперешніе ея нахлѣбники были мужескаго пола, и она съ нетерпѣніемъ ожидала той минуты, когда можно будетъ объявить имъ, въ полномъ собраніи за обѣдомъ, о вожделѣнномъ прибытіи мистриссъ Биксъ. Джентльмены выслушали эту новость со стоическимъ равнодушіемъ; мистриссъ же Тиббсъ, со всевозможною энергіею, стала готовиться къ пріему своей будущей постоялки. Квартира во второмъ этажѣ была выметена, вычищена и вымыта съ такимъ тщаніемъ, что сырость выступила даже на потолкѣ гостиной. Чистыя бѣлыя гардины, портьерки, хрустальные графины, вазы изъ голубого стекла, мебель краснаго дерева дополняли блескъ и комфортъ квартиры. Печи неутомимо нагрѣвали комнаты, и огонь блестѣлъ въ каминѣ ежедневно. Движимость мистриссъ Блоссъ переносилась въ строгой постепенности. Сперва явилась огромная корзина портеру и зонтикъ, потомъ цѣлая вереница сундуковъ, далѣе картончикъ, покойное кресло съ подушкою, надутою воздухомъ, множество свертковъ и узловъ, наконецъ, къ довершенію всего, мистриссъ Блоссъ и Агнеса, — послѣдняя, въ мериносовомъ платьѣ вишневаго цвѣта, въ чулкахъ à jour, ботинкахъ, отороченныхъ кожей — ни-дать-ни-взять переодѣтая Коломбина.

Вступленіе герцога Веллингтона въ званіе канцлера Оксфордскаго университета было ничто въ сравненіи съ тѣмъ шумомъ и бѣготней, которые сопровождали переѣздъ мистриссъ Блоссъ на новую квартиру. Никакому, даже самому знаменитому, доктору правъ не удалось бы произнести рѣчь, достойную важности настоящаго событія; но при этомъ переѣздѣ набралось въ домъ нѣсколько старухъ, которыя говорили что-то очень много и, кажется, вполнѣ понимали другъ друга. Почитательница бараньихъ котлетокъ такъ утомилась отъ безпрестаннаго движенія, переноски и перестановки, что рѣшилась не выходить изъ комнаты до слѣдующаго утра. Такимъ образомъ баранья котлетка и порція пикулей, пилюля изъ каломеля, добрая бутылка портеру и другія подобныя лекарства были пронесены до лѣстницѣ для утоленія разнообразныхъ потребностей аппетита мистриссъ Блоссъ.

— Какъ бы вы думали, сударыня? говорила любопытная Агнеса своей барынѣ, когда еще онѣ не успѣла пробыть въ этомъ домѣ и трехъ часовъ: — какъ бы вы думали, сударыня? вѣдь у хозяйки-то мужъ есть.

— Мужъ! вскричала мистриссъ Блоссъ, принявъ пилюлю и запивъ ее глоткомъ гуиннеса: — мужъ! не можетъ быть!

~ Повѣрьте, продолжала Коломбина; — и живеть-то онъ…. гдѣ бы вы думали?… ха, ха, ха!… на кухнѣ.

— На кухнѣ?!

— Да-съ, на кухнѣ. Дѣвушка сказывала, что онъ только по воскресеньямъ приходитъ въ горницу, и что мистриссъ Тиббсъ заставляетъ его чистить сапоги джентльменамъ, которые тоже здѣсь на хлѣбахъ; онъ, говорятъ, иногда и окна моетъ. Мнѣ разсказывали, что онъ стоялъ на балконѣ и протиралъ окна въ гостиной; только вдругъ увидалъ на другой сторонѣ улицы джентльмена, который прежде страдъ у нихъ, „А, говорить, мистеръ Кальтонъ“ каково поживаете, сэръ?»

Тутъ наперсница такъ расхохоталась, что мистриссъ Блоссъ только угрозой заставила ее войти въ границы благоразумія.

— Можетъ ли быть, что ты говоришь!сказала мистриссъ Блоссъ.

— Увѣряю васъ. Да что еще! дѣвушки дадутъ ему джину: вотъ онъ расхрабрится и начнетъ кричать, что ненавидитъ и жену и постояльцевъ…

Къ несчастію, все разсказанное было вполнѣ справедливо. Жизнь въ загонѣ и пренебреженіи отъ всѣхъ, дни, проводимые въ кухнѣ, ночи — на ветхой складной койкѣ, совершенно разрушили маленькую дозу ума, которою обладалъ когда-то несчастный волонтеръ. Ему некому было высказать свое горе, кромѣ какъ лакеямъ или горничнымъ: тѣ и другія сдѣлались, по необходимости, повѣренными его тайнъ. Сколько странно, столько же и вѣрно то, что слабости, къ которымъ онъ сдѣлалъ привычку, вѣроятно, на военкомъ поприщѣ, какъ будто развивались въ немъ болѣе и болѣе, по мѣрѣ того, какъ жизненная обстановка лишала то тѣхъ, то другихъ удобствъ.

На другой день — это было въ воскресенье — завтракъ былъ накрытъ въ передней гостиной въ десять часовъ. Обыкновенный часъ былъ девять; но въ дни субботніе всѣ жители дома завтракали часомъ позже. Тиббсъ одѣлся въ свой воскресный костюмъ: черный сюртукъ, чрезвычайно-короткіе и узкіе панталоны, просторный бѣлый жилетъ, бѣлые чулки и галстухъ, блюхеровскіе сапоги, и также пришелъ въ гостиную. Никто еще не сходилъ туда, и Тиббсъ на свободѣ занялся опрастываніемъ стоявшихъ тамъ кринокъ съ волокомъ.

Въ это время раздался на лѣстницѣ шумъ туфлей. Тиббсъ отскочилъ къ стулу, и человѣкъ строгаго вида, лѣтъ подъ пятьдесятъ, съ малымъ остаткомъ волосъ на головѣ и съ газетнымъ листкомъ въ рукѣ, вступилъ въ комнату.

— Съ добрымъ утромъ, мистеръ Ивенсонъ! сказалъ Тиббсъ очень униженно и какъ-то странно кивнувъ головой.

— Какъ живете-можете, мистеръ Тиббсъ? отвѣчалъ господинъ къ туфляхъ, и принялся читать листокъ, не произнося ни слова.

— Мистеръ Уйсботтль сегодня въ городѣ…. не изволите знать, сэръ? спросилъ Тиббсъ, болѣе по необходимости сказать что выбудь.

— Кажется, что былъ по крайней мѣрѣ, отвѣчалъ строгій господинъ: — сегодня часовъ въ пять онъ все насвистывалъ возлѣ моей комнаты пѣсню про «звонкую гитару».

— Онъ охотникъ посвистать, сказалъ Тиббсъ, слегка улыбнувшись.

— Да; только я-то небольшой охотникъ его слушать.

Мистеръ Джонъ Ивенсонъ имѣлъ достаточныя средства къ жизни, получая доходъ съ нѣсколькихъ домовъ, выстроенныхъ имъ въ разныхъ предмѣстіяхъ города. Онъ отличался суровымъ видомъ и казался постоянно не въ духѣ. Онъ былъ настоящимъ радикаломъ, посѣщалъ всевозможные митинги съ цѣлію находитъ нелѣпымъ все то, что тамъ предлагалось на разсужденіе. Мистеръ Уйсботтль, напротивъ, былъ чистый тори. Онъ служилъ секретаремъ по управленію лѣсами и считалъ свое званіе вполнѣ аристократическимъ; онъ зналъ вдоль и поперекъ всѣхъ пэровъ и могъ вамъ сейчасъ назвать квартиру каждой знатной особы. У него былъ рядъ здоровыхъ зубовъ и лучшій портной. Мистеръ Ивенсонъ смотрѣлъ на всѣ эти достоинства съ глубокимъ презрѣніемъ; слѣдствіемъ этого было то, что оба джентльмена постоянно спорили, къ полному удовольствію остальныхъ жильцовъ. Должно еще прибавить, что, кромѣ особенной склонности къ свистанью, мистеръ Уйсботтль былъ высокаго мнѣнія о своемъ вокальномъ талантѣ. Возлѣ мистера Уйсботтля, стѣна объ стѣну съ задней гостиной, жили мистеръ Альфредъ Томкинсъ и мистеръ Фредерикъ о’Блери. Мистеръ Томкинсъ служилъ писцомъ въ питейной конторѣ; онъ былъ знатокъ въ живописи и отличался особенною вѣрностію взгляда въ отношеніи ко всему пластическому. Мистеръ о’Блери былъ только что оставившій свою родину ирландецъ; онъ былъ еще совершенный дикарь, пріѣхалъ въ Англію съ цѣлію сдѣлаться аптекаремъ, писцомъ въ губернаторской канцеляріи, актеромъ или стенографомъ, — вообще, чѣмъ ни попало, потому что онъ не чувствовалъ ни къ чему исключительнаго призванія. Онъ былъ на короткой ногѣ съ двумя изъ второстепенныхъ ирландскихъ членовъ Парламента и исполнялъ порученія всѣхъ живущихъ въ домѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что его внутреннія достоинства обѣщаютъ ему блестящую будущность. Онъ носилъ полосатые панталоны и имѣлъ похвальную привычку заглядывать къ дамамъ подъ шляпки, когда шелъ по улицѣ. Его манеры и наружность сильно напоминали одного изъ Орзоновъ.

— Вотъ идетъ и мистеръ Уйсботтль, сказалъ Тиббсъ.

И мистеръ Уйсботтль показался въ дверяхъ, въ голубыхъ туфляхъ и шерстяномъ халатѣ, насвистывая «Di placer».

— Съ добрымъ утромъ, сэръ! сказалъ Тиббсъ, по обыкновенію.

Это была единственная фраза, съ которой онъ обращался къ каждому.

— Какъ поживаете, Тиббсъ? отвѣтить снисходительно меломанъ и, подойдя къ бкну, стадъ свистать еще громче.

— Славная арія! сказалъ съ сердцемъ Ивенсонъ, не отрывая глазъ отъ листка газеты.

— Очень радъ, что она вамъ нравится, отвѣчалъ Уйсботтль, совершевно довольный.

— А какъ вы думаете, не будетъ ли еще лучше, если вы станете свистать нѣсколько погромче? спросилъ суровый господинъ.

— Нѣтъ, я не думаю, чтобы это было лучше, отвѣчалъ Уйсботтль съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

— Я намѣренъ сказать вамъ одну вещь, Уйсботтль, началъ Ивенсонъ, въ которомъ досада все болѣе и болѣе разъигрывалась: — съ котораго времени вы вздумали насвистывать свою «звонкую гитару» съ пати часовъ утра; если это продолжится, то я когда нибудь прерву ваше занятіе тѣмъ, что выброшу васъ за окно. А если это не поможетъ, такъ я….

Входъ мистриссъ Тиббсъ въ комнату (со связкою ключей въ коржикѣ) прервалъ ссору и предупредилъ ея послѣдствія.

Мистриссъ Тиббсъ извинилась, что замѣшкалась у себя внизу. Колокольчикъ прозвенѣлъ; Джемсъ принесъ миску съ горячимъ, напоминавшую своей формой классическую урну, и получилъ окончательныя приказанія насчетъ жаркого и ветчины. Тиббсъ усѣлся на концѣ стола и сталъ ѣсть крессъ-саладъ. Въ это время явились мистеръ о’Блери и мистеръ Альфредъ Томкинсъ. Поздравленія съ добрымъ утромъ были сказаны и чай налитъ.

— Вотъ прелесть! вскричалъ Томкинсъ, выглянувъ въ окно. — Уйсботтль, сюда, сюда! пожалуста сюда, да скорѣе!

Мистеръ Уйсботтль вскочилъ изъ за стола, всѣ другіе тоже послѣдовали за нимъ.

— Видишь, сказалъ знатокъ живописи, ставя Уйсботтля въ надлежащую позицію: — посторонись…, вотъ такъ…. видишь, какъ великолѣпно падаетъ свѣтъ на лѣвую сторону этой полу-разрушенной трубы, вонъ — 48-й?

— Ахъ, да! вижу! отвѣчалъ Уйсботтль голосовъ, проникнутымъ восторгомъ.

— Я еще ни разу въ жизни не видалъ, чтобы предметъ такъ выгодно стоялъ въ отношеніи къ небесному свѣтилу, произнесъ Альфредъ.

Всѣ (исключая Джова Ивенсона) выразили полное сочувствіе къ этому зрѣлищу, потому что мистеръ Томкинсъ имѣлъ необыкнойенную способность находить пластическую красоту тамъ, гдѣ никто другой не замѣтилъ бы ея.

— Я часто наблюдалъ трубу на Колледжъ-Гринѣ въ Дублинѣ: та производитъ несравненно большій эффектъ, сказалъ съ патріотическою гордостью о’Блери, никакъ не хотѣвшій признаться, чтобы Ирландія въ чемъ нибудь могла уступить Англіи.

Впрочемъ, заявленіе его было принято съ замѣтною недовѣрчивостью, потому что мистеръ Томкинсъ продолжалъ утверждать, что во всѣхъ Трехъ Соединенныхъ Королевствахъ нѣтъ ни одной трубы, ни цѣлой, ни разбитой, которая была бы такъ эффектна, какъ труба на домѣ подъ 48.

Дверь въ комнату стремительно отворилась: въ ней показалась Агнеса, ведшая подъ руку мистриссъ Блоссъ, которая была одѣта въ кисейное платье цвѣта герани, съ привѣшенными у пояса часами чудовищнаго размѣра; столь же чудовищная цѣпочка и цѣлая связка колецъ съ большими камнями довершали ея костюмъ. Всѣ бросились, чтобы подать ей стулъ; вслѣдъ за тѣмъ начались форменныя привѣтствія.

Мистеръ Джонъ Ивенсонъ слегка наклонилъ голову; мистеръ Фредерикъ о’Блери, мистеръ Алдоредъ Томкинсъ и мистеръ Уйсботтль поклонились какъ мандарины въ мускательной лавкѣ; Тиббсъ потиралъ себѣ руки и ходилъ кругомъ всей компаніи.

Мистриссъ Тиббсъ шопотомъ спросила о здоровьѣ мистриссъ Блоссъ. Мистриссъ Блоссъ самодовольно отвѣчала на всѣ вопросы, касавшіеся ея особы. Послѣдовала пауза, въ продолженіе которой кушанья исчезали съ ужасающею быстротой.

— Я думаю, вамъ понравились, мистеръ о’Блери, тѣ лэди, что, помните, представлялись тогда ко Двору, произнесла мистриссъ Тиббсъ, желая сказать хоть какую нибудь пошлость.

— Да, отвѣчалъ Орзонъ, прожевывая жаркое.

— Вы, я думаю, не видали ничего лучше, прибавилъ Уйсботтлъ.

— Ничего, кромѣ пріемовъ лорда-лейтенанта, отвѣчалъ о’Блери.

— Неужели его комнаты и костюмы тамошніе могутъ сравняться съ комнатами королевы и нашими придворными туалетами?

— О, безъ сравненія лучше!

— Ну, не знаю, сказалъ аристократическій Уйсботтлъ: — вдовствующая маркиза Публикашъ и баронъ Слаппенбахенгаузенъ были, по моему, великолѣпно одѣты.

— По какому случаю онъ представлялся?

— По случаю своего пріѣзда въ Англію.

— Такъ и есть! проворчалъ радикалъ: — эти люди никогда не представляются по случаю отъѣзда. Они знаютъ, какъ поступать.

— И охота же имъ хлопотать попустому! замѣтила слабымъ голосомъ мистриссъ Блоссъ, вмѣшавшись въ разговоръ.

— Да, сказалъ уклончиво Уйсботтль: — это великолѣпное зрѣлище.

— А развѣ съ вами не случалось, спросилъ радикалъ, никакъ не хотѣвшій успокоиться: — развѣ съ вами не случалось, что и вы тратились на блестящіе наряды, которые требуются въ этомъ кругу?

— Конечно, случалось, отвѣчалъ Уйсботтльъ, расчитывая на весь эффектъ, который долженъ былъ произвести подобный отвѣтъ: — конечно, это со мной случалось; но я охотно раззоряюсь на подобные предметы.

— Случалось и со мной то же самое, отвѣчалъ Джонъ Ивенсонъ: — только я не намѣренъ тратить на это деньги. Да и для чего бы я сталъ тратить? Скажите мнѣ, для чего? продолжалъ радикалъ, положивъ газету и ударяя кулаками но столу. — Двѣ основныя пружины всего существующаго — требованіе….

— Чашечку чайку, душенька! прервалъ Тиббсъ, обращаясь къ супругѣ.

— …требованіе и потребленіе….

— Можно васъ вопросить передать чашку мистеру Тиббсу, сказала мистриссъ Тиббсъ, перебивая рѣчь оратора и какъ бы показывая на примѣрѣ высказанную имъ истину.

Преніе на этомъ и остановилось. Радикалъ взялъ опять газету и принялся за свой чай.

— Сегодня славная погода, сказалъ мистеръ Альфредъ Томкипсъ, обращаясь ко всему обществу: — я думаю ѣхать въ Ричмондъ и ворочусь на пароходѣ. На Темзѣ часто видишь необыкновенно эффектныя сочетанія тѣни и свѣта; контрастъ между синевою неба и желтоватымъ оттѣнкомъ воды особенно меня восхищаетъ.

— Проваливай скорѣе съ своей рѣкой! проворчалъ мистеръ Уйсботтль.

— У насъ въ Ирландіи иного великолѣпныхъ пароходовъ, сказалъ о’Блери.

— О, да, замѣтила мистриссъ Блоссъ, довольная, что попала на предметъ, о которомъ можетъ что нибудь сказать.

— Удобства необыкновенныя, продолжалъ о’Блери.

— Въ самомъ дѣлѣ, необыкновенныя, отвѣчала я мистриссъ Блоссъ. — Когда мистеръ Блоссъ былъ еще въ живыхъ, ему часто приводилось ѣздить въ Ирландію по дѣламъ. Я ѣздила съ нимъ и не могла довольно надивиться, какъ удобно размѣщались джентльмены и лэди по постелямъ въ каютахъ.

Тиббсъ, слушавшій разговоръ, какъ будто испугался его окончанія и выразилъ сильную склонность сдѣлать вопросъ, но былъ остановленъ взглядомъ своей жены. Мистеръ Уйсботтль захохоталъ, увѣряя, что Томкинсъ сказалъ каламбуръ; мистеръ Томкинсъ тоже захохоталъ, увѣряя, что онъ не говорилъ никакого каламбура.

Остальное время завтрака прошло обыкновеннымъ порядкомъ. Разговоръ очень клеился; собесѣдники стучали, между дѣломъ, чашками и ложками. Джентльмены поглядывали въ окно₎ ходили по комнатѣ и, приблизившись къ двери, исчезали одинъ за другимъ. Тиббсъ удалился въ заднюю комнату, по приказанію жены, чтобы расплатиться по счету съ зеленьщикомъ за недѣлю. Такимъ образомъ мистриссъ Тиббсъ и мистриссъ Блоссъ остались наединѣ.

— Ахъ, душа моя! сказала послѣдняя: — и что-то чувствую слабость; это странно. (Тутъ не было, впрочемъ, ничего страннаго, потому что въ это утро она употребила фунта четыре разныхъ припасовъ.) Кстати: я еще не видала мистера…. какъ бишь его зовутъ?

— Мистеръ Гоблеръ? спросила мистриссъ Тиббсъ.

— Да.

— О, сказала мистриссъ Тиббсъ: — это очень таинственная особа. Мы ему обыкновенно посылаемъ кушанье наверхъ; иногда онъ по цѣлымъ недѣлямъ не выходитъ изъ комнаты.

— Вотъ и я не видала и не слыхала его еще до сихъ поръ, повторяла мистриссъ Блоссъ.

— Вы вѣрно услышите его ныньче на ночь, я могу вамъ обѣщать это, отвѣчала мистриссъ Тоббсъ: — онъ обыкновенно долго стонетъ по вечерамъ въ воскресенье.

— Никто еще не интересовалъ меня такъ во всю жизнь! восклицала мистриссъ Блоссъ.

Два удара въ дверь прервали разговоръ: слуга доложилъ о пріѣздѣ доктора Уоскея, который вслѣдъ за тѣмъ вошелъ въ комнату. Это былъ маленькій краснощокій человѣчекъ, одѣтый весь въ черное, въ сильно накрахмаленномъ бѣломъ галстухѣ. У него была большая практика и куча денегъ, которыя онъ нажилъ, постоянно исполняя самыя странныя причуды прекрасной половины семействъ, у которыхъ онъ лечилъ. Мистриссъ Тиббсъ хотѣла было уйти; но ее удержали.

— Такъ-то-съ, мистриссъ! какъ наши дѣла? спросилъ Уоскей внушающимъ довѣріе голосомъ.

— Очень плохо, докторъ, — очень плохо, произнесла мистриссъ Блоссъ шопотомъ.

— А! намъ надо беречься, — надо очень беречься, сказалъ снисходительный Уоскей, попробовавъ пульсъ интересной паціентки. — А какъ нашъ аппетитъ?

Мистриссъ Блоссъ поникла головой.

— Нашъ другъ требуетъ внимательныхъ попеченій, сказалъ Уоскей, обращаясь къ мистриссъ Тиббсъ, которая соглашалась со всѣми словами доктора. — Я надѣюсь, впрочемъ, продолжалъ онъ: — что, при помощи всеблагого Провидѣнія, намъ удастся еще возвратигь ей прежнія силы.

Мистриссъ Тиббсъ съ ужасомъ вообрааила себѣ, что должно выйти изъ паціентки, когда въ ней еще прибавится силы.

— Намъ нужны возбудительныя средства, сказалъ Уоскей: — поболѣе пищи, а главное необходимо, чтобы нервы были въ спокойствіи; мы положительно не должны давать развиваться нашей чувствительности. Мы обязаны употреблять всѣ зависящія отъ насъ мѣры, сказалъ докторъ въ заключеніе, кладя полученныя за визитъ деньги въ карманъ: — а за тѣмъ должны быть совершенно покойны.

— Чудесный человѣкъ! воскликнула мистриссъ Блоссъ, пока докторъ садился въ карету.

— Славный, въ самомъ дѣлѣ! ужъ подлинно дамскій докторъ, сказала мистриссъ Тиббсъ.

А докторъ Уоскей отправился между тѣмъ далѣе говорить новыя нелѣпости чувствительнымъ паціенткамъ и получать за то новыя деньги.

Такъ какъ мы имѣли уже случай описать обѣдъ у мистриссъ Тиббсъ и какъ всѣ ея обѣды и завтраки проходили болѣе или менѣе однообразно, то мы и не хотимъ утомлять читателя дальнѣйшими подробностями при обозрѣніи хозяйственныхъ распоряженій ея дома. Мы перейдемъ прямо къ повѣствованію, предупреждая читателя, что таинственный обитатель задней комнаты возлѣ гостиной былъ тунеядецъ, эгоистъ, ипохондрикъ, всегда жалующійся на нездоровье, но никогда не хворающій въ самомъ дѣлѣ. Такъ какъ его характеръ во многихъ отношеніяхъ подходилъ близко къ характтеру мистриссъ Блоссъ, то скоро самая нѣжная дружба родилась между ними. Мистеръ Гоблеръ былъ высокъ, худъ и блѣденъ и всегда воображалъ, что у него болитъ то въ томъ, то въ другомъ мѣстѣ; его лицо постоянно носило какое-то натянутое, принуждённое выраженіе, точно у человѣка, который, противъ воли, сунулъ ноги въ кадку съ горячей водой.

Спустя два или три мѣсяца послѣ переселенія мистриссъ Блоссъ въ Корамъ-Стритъ, Джонъ Ивенсонъ дѣлался съ каждымъ днемъ замѣтно насмѣшливѣе и раздражительнѣе; кромѣ того, въ его маверахъ видна была какая-то важность, которая заставляла подозрѣватъ, что онъ открылъ что нибудь и выжидаетъ лишь удобной минуты, чтобы объявить о томъ. Минута эта наступила. Однажды вечеромъ жильцы собрались въ общей залѣ, и каждый изъ нихъ занимался во обыкновенію. Мистеръ Гоблеръ и мистриссъ Блоссъ сидѣли у маленькаго ломбернаго стела противъ средняго окна и играли въ криббеджъ. Мистеръ Уйсботтль чертилъ рукою круги на табуретѣ, стоявшемъ передъ фортепьяно, переворачивалъ листы въ нотной книгѣ и напѣвалъ въ полголоса какой-то мотивъ. Альфредъ Томкинсъ сидѣлъ у круглаго стола, дѣлая карандашамъ эскизъ головы несравненно большаго размѣра, чѣмъ его собственная. О’Блери читалъ Горація, стараясь показать видъ, что понимаетъ его; а Джонъ Ивенсонъ пододвинулъ свой стулъ къ рабочему столику мистриссъ Тиббсъ и о чемъ-то въ полголоса говорилъ съ ней очень важнымъ тономъ.

— Могу васъ увѣрить, мистриссъ Тиббсъ, сказалъ радикалъ, едва слышнымъ голосомъ, положивъ указательный палецъ на кисею, по которой она вышивала: — могу васъ увѣрить, мистриссъ Тиббсъ, что не что другое, какъ участіе, которое я принимаю въ вашемъ благосостояніи, заставляетъ меня сообщить вамъ объ этомъ. Повторяю вамъ, что я боюсь, что я опасаюсь, что Уйсботтль старается понравиться этой дѣвушкѣ, Агнесѣ, и что онъ нарочно подкарауливаетъ ее у коридора въ первомъ этажѣ на площадкѣ. Я слышалъ тамъ голоса ныньче ночью, лежа въ постели. Я тотчасъ отворилъ дверь и тихонько подкрался; тамъ я засталъ мистера Тиббса, который видно всполошился такъ же, какъ и я. — Что съ вами, мистриссъ Тиббсъ? вы перемѣнились въ лицѣ.

— Ничего, это такъ, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ поспѣшно; — оттого, что здѣсь очень жарко.

— Въ червяхъ! воскликнула мистриссъ Блоссъ изъ за карточнаго стола: — у меня вѣрныя четыре взятки.

— Если бы я была увѣрена, что это дѣйствительно мистеръ Уйсботль, продолжала мистриссъ Тиббсъ, послѣ нѣкотораго молчанія: — то я тотчасъ попросила бы его оставить нашъ домъ.

— Ходите! вскричала мистриссъ, занятая игрой.

— И если бы, я навѣрное знала, что мистеръ Тиббсъ помогаетъ ему при этомъ, продолжала хозяйка, угрожающимъ голосомъ.

— Вотъ карта и убита! сказалъ Гоблеръ.

— О, возразилъ Ивенсонъ самымъ вкрадчивымъ голосомъ (онъ любилъ иногда подпустить красное словцо): — я увѣренъ, что мистеръ Тиббсъ вовсе не замѣшанъ въ этомъ дѣлѣ. Онъ всегда смотрѣлъ такимъ смирнымъ — По крайней мѣрѣ, я считала его такимъ, сказала со вздохомъ мистриссъ Тиббсъ, возвысивъ голосъ, какъ чайникъ съ закипѣвшей водой.

— Тише, тише, пожалуста, мистриссъ Тиббсъ! посмотрите, вѣдь насъ могутъ замѣтить: прошу васъ, не кричите! говорилъ Джонъ Ивенсонъ, опасаясь, что весь планъ его будетъ разстроенъ даромъ. — Мы поведемъ дѣло осторожно, и я почту за особенное удовольствіе содѣйствовать вамъ въ изслѣдованіи истины.

Мистриссъ Тиббсъ выразила свою благодарность.

— Когда вы увидите, что всѣ уже должны предаться отдохновенію съ приближеніемъ ночи, сказалъ Ивенсонъ, выражаясь отборными словами: — то приходите безъ свѣчки къ самой двери коридора; изъ окна, что надъ лѣстницей, вы можете уже убѣдиться, кто именно составляетъ влюбленную чету, и вы имѣете тогда дѣйствовать, какъ признаете за лучшее.

Мистриссъ Тиббсъ охотно согласилась; любопытство ея было сильно возбуждено, ревность въ ней разъигралась. Положено было немедленно сдѣлать приготовленія къ исполненію задуманнаго предпріятія. Теперь она снова принялась за работу, а Джонъ Ивенсонъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, спрятавъ руки въ карманы, какъ будто ни въ чемъ не бывало. Партія въ криббеджъ была окончена, и разговоръ начался снова.

— Ну, что, мистеръ о’Блери, сказалъ испитой партнёръ мистриссъ Блоссъ, глухимъ голосомъ: — какъ провели вы время вчера въ воксалѣ?

— О, очень хорошо, отвѣчалъ Орзонъ, не могшій говорить безъ восторга объ этой ночи.

— Не правда ли, что вы не видали ничего, что бы могло сравниться съ выѣздомъ капитана Росса?

— Ничего, отвѣчалъ патріотъ, съ свойственнымъ ему спокойствіемъ: — здѣсь ничего; но въ Дублинѣ….

— Я видѣлъ графа Канкея и капитана Физтомсона въ саду, сказалъ Уйсботтль: — они были, кажется, очень довольны.

— Доказательство, что въ самомъ дѣлѣ это было очень хорошо! проворчалъ Ивенсонъ.

— Говоря вообще, вечеръ былъ пріятенъ, сказалъ со вздохомъ Гоблеръ: — только я схватилъ тамъ ужасную простуду, которая еще болѣе развила мою болѣзнь; я долженъ былъ взять нѣсколько душей, прежде чѣмъ рѣшился выйти изъ комнаты.

— Славная вещь эти душъ-бады! произнесъ Уйсботтль.

— Спасительная вещь! замѣтилъ Тонкинсъ.

— Чудесная! присовокупилъ съ своей стороны о’Блери, никогда ее видавшій самыхъ душей, а встрѣчавшій лишь гдѣ-то мастера, который приготовлялъ ихъ.

— Несносная машина! вскричалъ Ивенсонъ, который простиралъ свою ненависть на все одушевленное и неодушевленное.

— По вашему и это несносно, мистеръ Ивенсонъ! сказалъ Гоблеръ, тономъ сильнаго негодованія. — Посмотрите на пользу, которую они приносятъ, вспомните, сколькимъ людямъ они спасли жизнь, вызывая наружу испарину.

— Вызывая испарину! такъ и есть! проворчалъ Джонъ Ивенсонъ, вдругъ остановившись посреди своей прогулки по большимъ четырехъ-угольникамъ ковра, представлявшаго цвѣтникъ: — я тоже нѣкогда былъ такъ глупъ, что поставилъ душъ у себя въ спальнѣ. Что же бы вы думали? онъ дѣйствительно меня вылечилъ, потому что одинъ видъ его производилъ во мнѣ сильнѣйшую испарину, которая продолжалась по шести мѣсяцевъ.

Всеобщій смѣхъ завершилъ этотъ разсказъ и на успѣлъ еще утихнуть, какъ Джемсъ принесъ на подносѣ закуску, состоявшую изъ остатка бараньей ноги, дебютировавшей за обѣдомъ, хлѣба, сыру, крошечнаго кусочка масла, прятавшагося въ густой зелени салата, маринованныхъ овощей, и такъ далѣе. Мальчикъ вышелъ и вскорѣ воротился съ новой закуской, представлявшей стаканы и кружки горячей и холодной воды. Джентльмены принесли бутылки со спиртомъ; горничная поставила нѣсколько ночниковъ накладного серебра подъ карточный столъ, и вся прислуга отправилась спать.

Стулья опять были поставлены вокругъ стола, и разговоръ продолжался обыкновеннымъ порядкомъ. Джонъ Ивенсонъ, который никогда не ужиналъ, покоился на софѣ и забавлялся тѣмъ, что со всѣми спорилъ. О’Блери ѣлъ столько, сколько могла вынести его натура, и мистриссъ Тиббсъ питала къ нему по этой причинѣ сильное негодованіе; мистеръ Гоблеръ и мистриссъ Блоссъ очень дружно разсуждали о лучшемъ способѣ принятія пилюль и о другихъ, столь же невинныхъ и занимательныхъ предметахъ; а Томкинсъ съ Уйсботтлемъ пустились въ споръ, т. е. оба начали говорить очень громко и съ большимъ жаромъ: каждый хвастался своими успѣхами въ извѣстныхъ отношеніяхъ, и ни тотъ, ни другой не имѣли ясной идеи объ истинномъ предметѣ разговора. Прошли часъ или два; жильцы и мѣдные подсвѣчники разошлись попарно въ надлежащія спальни. Джонъ Ивенсонъ заперъ дверь и расположился не ложиться до тѣхъ поръ, пока не уйдетъ мистеръ Гоблеръ. Послѣдній всегда оставался въ залѣ съ часъ спустя послѣ ухода всѣхъ другихъ жильцовъ, принималъ въ это время лекарство и вздыхалъ.

Гретъ Корамъ-Стритъ погрузилась въ самое глубокое молчаніе: было около двухъ часовъ ночи. Отъ времени до времени медленно проѣзжалъ лишь запоздавшій извощикъ, или писарь какого нибудь адвоката, шатаясь по улицамъ на пути къ своей квартирѣ въ Сомерзъ-Гаузѣ. Глухой, однообразный шумъ вскорѣ присоединялся во всему этому, дополняя романическую таинственность сцены: то была вода, стекавшая въ клоаки изъ дома подъ 11.

«Я думаю, что онъ ужь уснулъ теперь», сказалъ самъ себѣ Джонъ Ивенсонъ, выждавъ съ часъ послѣ того, какъ мистеръ Гоблеръ оставилъ залу.

Онъ прислушался: въ домѣ была совершенная тишина; онъ погасилъ ночникъ и отворилъ дверь изъ спальни. На лѣстницѣ было такъ темно, что невозможно было ничего разсмотрѣть.

— Тссс! прошепталъ заговорщикъ, производя звукъ, похожій на тотъ, который издаетъ паровозъ, пускаясь въ ходъ.

— Тише! прошепталъ другой голосъ.

— Это вы, мистриссъ Тиббсъ?

— Я, сэръ.

— Гдѣ?

— Здѣсь.

И темная фигура мистриссъ Тиббсъ показалась въ окошкѣ надъ лѣстницей, подобно призраку.

— Вотъ дорога, мистриссъ Тиббсъ, продолжалъ шопотомъ заговорщикъ: — дайте мнѣ руку, ступайте сюда; кто бы ни были наши враги, а ужь мы откроемъ ихъ! На васъ вѣдь нѣтъ башмаковъ?

— Нѣтъ, отвѣчала миніатюрная мистриссъ Тиббсъ, едва будучи къ состояніи говорить, потому что дрожала всѣмъ тѣломъ.

— Хорошо! я тоже снялъ сапоги: значитъ мы можемъ подойти вплоть къ двери коридора и слушать черезъ перила, продолжалъ Ивенсонъ.

Такимъ образомъ на цыпочкахъ спускались они по лѣстницѣ; полъ трещалъ подъ ними, какъ катокъ, приведенный въ движеніе прачками въ субботу послѣ бани.

— Тутъ Уйсботтль и еще кто-то, готовъ пари держать, проговорилъ радикалъ, шопотомъ, когда они послушали нѣсколько минутъ.

— Тише: дайте прислушаться, что они говорятъ! воскликнула мистриссъ Тиббсъ, въ которой желаніе удовлетворить собственное любопытство заглушало теперь всѣ другія чувства.

— Ахъ! если бы я могла повѣрить вамъ, сказалъ кокетливо женскій голосъ: — я бы принесла всю жизнь свою въ жертву барынѣ.

— Что она говоритъ? спросилъ мистеръ Ивенсонъ, стоявшій не такъ выгодно, какъ его сообщница.

— Она говоритъ, что пожертвовала бы жизнью барыни. Злодѣи! они замышляютъ Убійство.

— Я знаю, что вы чуждаетесь въ деньгахъ, продолжалъ голосъ, принадлежавшій Агнесѣ: — а если бы вы мнѣ обѣщали пятьсотъ фунтовъ, то я ручаюсь, что она не устояла бы, вспыхнула бы какъ порохъ.

— Что такое? спросилъ опять Ивенсонъ, слышавшій лишь на столько, что его любопытство раздражалось болѣе и болѣе.

— Кажется, что она хочетъ зажечь домъ порохомъ, отвѣчала испуганная мистриссъ Тиббсъ. — Слава Богу, мнѣ еще есть время спастись, какъ второму Фениксу.

— Лишь бы только мнѣ овладѣть твоей барыней, сказалъ мужской голосъ, съ грубымъ ирландскимъ акцентомъ: — а тамъ у насъ не станетъ дѣло за деньгами.

— Клянусь честью, это мистеръ о’Блери! вскричала мистриссъ Тиббсъ.

— Негодяй! сказалъ Ивенсонъ съ сердцемъ.

— Главное дѣло, продолжалъ ирландецъ: — главное дѣло успѣть отравить для мистера Гоблера жизнь въ его собственныхъ глазахъ.

— О, разумѣется! отвѣчала Агнеса, съ непонятнымъ хладнокровіемъ.

— Что, что такое? спросилъ опять шопотомъ Ивенсонъ, теряясь отъ любопытства.

— Онъ говоритъ, что хочетъ оггравить мистера Гоблера въ ея собственныхъ глазахъ, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ, сама ужасаясь готовившагося убійства.

— Ну, а что касается до мистриссъ Тиббсъ, продолжалъ о’Блери.

Мистриссъ Тиббсъ содрогнулась.

— Тише! вскричала Агнеса, въ сильномъ безпокойствѣ, въ ту самую минуту, какъ мистриссъ Тиббсъ готова была уже лишиться чувствъ. — Тише!

— Тише! вскричалъ въ то же самое время Ивенсонъ, обращаясь къ мистриссъ Тиббсъ.

— Кто-то идетъ на лѣстницу, сказала Агнеса о’Блери.

— Кто-то идетъ съ лѣстницы, шепнулъ Ивенсонъ мистриссъ Тиббсъ.

— Ступайте въ залу, сэръ, сказала Агнеса своему компаньону. — Вы тамъ дождетесь, пока тотъ, кто идетъ, доберется до кухоннаго крыльца.

— Въ гостиную, мистриссъ Тиббсъ! сказалъ шопотомъ удивленный Ивенсонъ не менѣе удивленной своей сообщницѣ.

Они оба бросились въ гостиную, ясно разслышавъ шорохъ на лѣстницѣ, какъ будто кто-то взбирался и въ то же время спускался по ней.

— Что бы это могло быть! восклицала мистриссъ Тиббсъ. — Мнѣ все это представляется точно во снѣ. Я ни за что въ свѣтѣ не согласилась бы опять быть въ этакомъ положеніи.

— Да и я тоже, отвѣчалъ Ивенсонъ, весьма недовольный, что затѣялъ подобную щтуку. — Тише! кто-то подошелъ къ двери.

— Что за дрянь! прошепталъ одинъ изъ вновь пришедшихъ. — Это былъ Уйсботтль.

— Вотъ славно! отвѣчалъ его товарищъ, также тихимъ голосовъ. — Это былъ Альоредъ Томкинсъ. — Кто бы подумалъ это?

— Вѣдь я говорилъ вамъ, сказалъ Уйоботтль, уже болѣе внятнымъ шопотомъ. — Это было ясно: онъ оказывалъ ей необыкновенное вниманіе послѣдніе два мѣсяца. Я наблюдалъ за ними вчера, сидя за фортепьяно.

— А вы думаете, что я-то ужъ вовсе ничего и ее подозрѣвалъ? прервалъ Томкинсъ.

— Чего тутъ подозрѣвать! Я самъ видѣлъ, какъ онъ нашоптывалъ ей турусы на колесахъ, какъ она раскричалась было, потомъ успокоилась.

— Они говорятъ объ насъ, вскричала мистриссъ Тиббсъ въ сильномъ безпокойствѣ, между тѣмъ какъ мысль о возбужденномъ въ ней подозрѣніи и сознаніе настоящаго своего положенія въ одно время пришли ей въ голову.

— Слышу, понимаю, отвѣчалъ Ивенсонъ, съ горестною увѣренностью, что не было никакого средства къ спасенью.

— Что теперь дѣлать? не можемъ же мы оставаться здѣсь! восклицала мистриссъ Тиббсъ, какъ будто въ припадкѣ помѣшательства.

— Я полѣзу въ трубу, отвѣчалъ Ивенсонъ, сбираясь осуществить свое намѣреніе.

— Нельзя, отвѣчала мистриссъ Тиббсъ, въ отчаяніи: — нельзя: эта труба общая съ кухонной, а печка была тамъ натоплена.

— Тише! повторялъ Джонъ Ивенсонъ.

— Тише! тише! кричалъ кто-то внизу у лѣстницы.

— Что они заладили тише да тише! сказалъ Альфредъ Томкинсъ, начинавшій терять терпѣнье.

— Вотъ гдѣ они! вскричалъ догадливвй Уйсботтль, когда послышался шорохъ къ коридорѣ.

— Постой: дай разслушать! прошептали молодые люди.

— Послушаемъ! повторяли Тиббсъ и Ивенсонъ.

— Пустите меня, сэръ! говорилъ женскій голосъ въ коридорѣ.

— О, Гагнеса! кричалъ другой голосъ, по которому тотчасъ можно было узнать Тиббса, потому что ни у кого не было подобнаго. — О, Гагнеса, прелестное созданье!….

— Что это? вскричалъ вдругъ Тиббсъ, содрогнувшись.

— Что вы! сказала Агнеса, вдругъ замолкнувъ.

— Ну, какъ же, развѣ не слышишь?

— Хорошо же я съ вами попалась, сэръ! кричала сквозь слезы Агнеса, когда раздался ужасный стукъ въ дверь спальни мистриссъ Тиббсъ, какъ будто цѣлая стая дятловъ колотила по дуплу своими клювами.

— Мистриссъ Тиббсъ! мистриссъ Тиббсъ! взывала мистриссъ Блоссъ. — Мистриссъ Тиббсъ, да войдите же ко мнѣ, ради Бога!

— Что тутъ такое происходитъ? вскричалъ Гоблеръ, вломившись изъ задней гостиной, подобно дракону эпическихъ поэмъ.

— О, мистеръ Гоблеръ! восклицала мистриссъ Блоссъ: — мнѣ кажется, что у насъ или пожаръ, или воры. Я слышала здѣсь страшный шумъ.

— Кто васъ разберетъ!вскричалъ Гоблеръ, скрывшись опять въ свою пещеру, разъигрывая съ полнымъ эффектомъ роль дракона и возвращаясь съ зажженной свѣчкой. — Что это значить? Уйсботтль, Томкинсъ, о’Блери, Агнеса! Что за чудо! Всѣ на ногахъ и въ полномъ парадѣ.

— Странно! сказала мистриссъ Блоссъ, опустившись по лѣстницѣ и опершись на руку Гоблера.

— Позовите кто нибудь сюда мистриссъ Тиббсъ, говорилъ Гоблеръ, отворяя дверь въ переднюю гостиную. — Что я вижу! мистриссъ Тиббсъ и мистеръ Ивенсонъ вмѣстѣ!

— Мистриссъ Тиббсъ и мистеръ Ивенсонъ! повторяли всѣ поочереди, когда несчастная чета была усмотрѣна.

Мистриссъ Тиббсъ сидѣла на креслѣ у камина, а мистеръ Ивенеонъ стоялъ возлѣ нея.

Мы должны предоставитъ собственному воображенію читателя сцену, которая за этимъ послѣдовала. Мы могли бы, конечно, разсказать, какъ мистриссъ Тиббсъ упала при этомъ въ обморокъ, и какъ нужны были соединенныя усилія мистера Уйсботтля и мистера Альфреда Томкинса, чтобъ удержать ее на креслѣ; какъ мистеръ Ивенсонъ началъ было оправдываться и какъ его оправданіямъ никто не довѣрилъ; какъ Агнеса отвергала обвиненія мистриссъ Тиббсъ, доказывая, что цѣлію ея переговоровъ съ мистеромъ о’Блери было расположеніе въ его пользу сердца ея госпожи; какъ мистеръ Гоблеръ разрушилъ всѣ предположенія о’Блери, объявивъ, что онъ, Гоблеръ, просилъ уже руки мистриссъ Блоссъ и получилъ согласіе; какъ мистеръ о’Блери отказался отъ квартиры въ домѣ мистриссъ Тиббсъ, не соблюдя маленькой формальности относительно платежа по счету; какъ этотъ раздосадованный джентльменъ сталъ бранить Англію и англичанъ, про возглашая, что нигдѣ, кромѣ Ирландіи, нѣтъ истинной добродѣтели и искренняго чувства. Мы повторяемъ, что могли бы разсказать все это, но мы любимъ иногда себѣ отказывать въ нашихъ побужденіяхъ и потому предоставляемъ все это воображенію читающихъ.

Лэди, которую мы знали подъ именемъ мистриссъ Блоссъ, болѣе не существуетъ. Осталась мистриссъ Гоблеръ, а мистриссъ Блоссъ покинула насъ на вѣки.

Въ тихомъ, скромномъ убѣжищѣ въ Ньюинтонъ-Буттсѣ, далекодалеко отъ суетныхъ треволненій свѣта, этого громаднаго дома, отданнаго подъ постой, счастливый Гоблеръ и его супруга проводятъ жизнь въ уединеніи; у нихъ общія жалобы на болѣзни, общія любимыя кушанья за столомъ, общія лекарства; мирно текутъ ихъ дни, и много пожеланій имъ долголѣтія повторяется ежедневно продавцами съѣстного и живности на пространствѣ трехъ миль въ окружности.

Мы.охотно остановились бы здѣсь, но на насъ лежитъ долгъ, котораго мы не можемъ не исполнить. Мистеръ и мистриссъ Тиббсъ развелись по обоюдному богласію, съ условіемъ, что она получаетъ половину изъ 43 фунтовъ 15 шиллинговъ, которые, какъ мы выше уже замѣтили, составляли ежегодный доходъ ея мужа; остальная половина была предоставлена мистеру Тиббсу. Онъ проводитъ закатъ дней своихъ въ уединеніи, проживая эту малую пенсію. Онъ основался посреди старожиловъ Уольворта, и, какъ передавали достойные вѣроятія люди, окончаніе исторіи волонтера было разсказано въ одной изъ грязныхъ тавернъ этого почтеннаго квартала.

Несчастная мистриссъ Тиббсъ рѣшилась продать съ аукціона всю свою движимость и удалиться изъ мѣста, въ которомъ она перенесла столько страданій. Мистеру Симсону поручено было производить продажу. Необыкновенныя способности этого литературнаго джентльмена, въ соединеніи съ его общественнымъ положеніемъ, придаютъ особенный интересъ сдѣланнымъ имъ объявленіямъ о продажѣ. Эти объявленія, кромѣ множества самыхъ разнообразныхъ мыслей, содержатъ въ себѣ семдесятъ-восемь словъ, написанныхъ крупными буквами, и шесть оригинальныхъ цитатъ, заключенныхъ въ пестрыя кавычки.