Разсмотрѣвъ въ предъидущей книгѣ знаніе высочайшаго блага и степени разныхъ познаній, Сократъ теперь, съ намѣреніемъ объяснить причину человѣческаго знанія и незнанія, излагаетъ многозначущій и весьма замѣчательный образъ подземной пещеры. Представимъ себѣ, говоритъ онъ, подземное жилище — обширнѣйшую пещеру, которая однакожъ сверху, во всю свою длину, открыта для принятія въ себя свѣта. Положимъ, что люди съ самаго дѣтства живутъ въ этой пещерѣ, и притомъ такъ, что входа въ нее не видятъ, что связанные по ногамъ и по шеѣ, они могутъ усматривать только находящееся предъ глазами, а поворачивать голову, отъ стѣсняющихъ ее оковъ, не въ состояніи. Тогда какъ люди такъ заперты и закованы въ своей пещерѣ, пусть сзади ихъ, сверху, льется къ нимъ свѣтъ огня и озаряетъ мракъ пещеры. Притомъ, между тѣмъ огнемъ и отверстіемъ пещеры пусть идетъ дорога, закрытая отъ ней стѣною. За этою стѣною вообразимъ другихъ людей, которые сами, какъ закрытые, невидимы; но они то молча, то разговаривая, проходятъ своею дорогою, неся разную рухлядь, изображенія людей и животныхъ, статуи и прочее, — и тѣни всего этого падаютъ на противуположную часть пещеры. Тѣ узники, продолжаетъ Сократъ, хотя кромѣ тѣней ничего не видятъ, однакожъ будутъ увѣрены, будто видятъ самыя вещи, и въ бесѣдѣ другъ съ другомъ станутъ тѣни называть тѣми же именами, какія обыкновенно даются самымъ вещамъ, даже къ этимъ тѣнямъ отнесутъ и звуки, которые издаются проходящими вверху и отражаются внутри пещеры. Еслибы теперь кто-нибудь изъ нихъ былъ освобожденъ отъ оковъ и вдругъ всталъ, — началъ поворачивать шею, ходить и смотрѣть на свѣтъ, то конечно почувствовалъ бы боль въ глазахъ и, привыкши видѣть однѣ тѣни, не могъ бы постоянно созерцать самыя вещи. А еслибы стали его увѣрять, что прежде жилъ онъ среди пустыхъ тѣней, и что теперь только приблизился къ самымъ вещамъ, — онъ усомнился бы и прежнія представленія считалъ бы болѣе правдоподобными, чѣмъ послѣднія. Поэтому, чтобы мало-по-малу научиться ему переносить впечатлѣнія истинныхъ тѣлъ и истиннаго свѣта, — нужна нѣкоторая привычка. Именно, — сперва будетъ онъ легко созерцать тѣни, потомъ отразившіеся въ водѣ образы людей и животныхъ, затѣмъ легче предметы на небѣ и самое небо ночью, нежели солнце и его блескъ днемъ, а наконецъ, послѣ долговременнаго упражненія, уже не образъ солнца въ водѣ или въ другихъ вещахъ, но самое солнце. Созерцая же его долгое время, онъ пойметъ, какимъ образомъ въ немъ заключена причина суточныхъ и годовыхъ перемѣнъ, согрѣвающей землю теплоты, плодородія въ царствѣ растеній и животныхъ, цвѣтучести, красоты и зрѣлости во всѣхъ вещахъ. По этимъ степенямъ достигнувъ познанія истины, онъ неслишкомъ будетъ удивляться красотѣ тѣхъ вещей и сочтетъ себя счастливымъ, что, освободившись изъ области мрака и отъ обманчивыхъ тѣней, перешелъ въ область истины; а на жалкое состояніе оставшихся въ пещерѣ будетъ смотрѣть такъ, что охотнѣе согласится все перенести, чѣмъ возвратиться туда. Да еслибы такому человѣку и пришло на мысль пойти въ прежнее мѣсто и объяснить бывшимъ своимъ товарищамъ, что̀ онъ видѣлъ и какъ жалка жизнь ихъ, — изъ этого, безъ сомнѣнія, вышло бы то, что всѣ стали бы надъ нимъ смѣяться и сочли бы его глупцомъ, котораго глаза, отъ созерцанія предметовъ выспреннихъ, несчастнымъ образомъ повредились; даже, можетъ быть, постановили бы впередъ никому не восходить къ высшимъ мѣстамъ, и тому назначили бы тяжкое наказаніе, кто захотѣлъ бы кого-нибудь избавить отъ оковъ и вывесть изъ его жилища. P. 514 — 517 B. Таковъ образъ человѣческой жизни! говоритъ Сократъ. Та пещера, въ которой люди связаны и видятъ только тѣни вещей, есть міръ, подлежащій чувствамъ; падающій въ пещеру блескъ огня есть солнце, котораго лучи озаряютъ вселенную; восхожденіе къ предметамъ выспреннимъ есть тревожный порывъ нашей души — оставивъ вещи земныя, возлетать къ предметамъ, доступнымъ только уму, и въ созерцаніи ихъ находить свое удовольствіе. Изъ этого вытекаютъ слѣдующія заключенія. Въ мірѣ мыслимомъ образъ блага всего превосходнѣе: онъ познается, конечно, не безъ великаго труда; но когда бываетъ познанъ, — является источникомъ и началомъ всякой доброты и красоты и, подобно солнцу, озаряющему свѣтомъ вещи чувствопостигаемыя, доставляетъ истину и знаніе всему тому, что мыслится умомъ; поэтому, кто хочетъ правильно распоряжаться дѣлами домашними или общественными, тотъ долженъ всячески стараться получить по возможности полное понятіе о самомъ благѣ. Но достигнувъ того знанія, человѣкъ, — удивительно ли, — если презритъ предметы земные и захочетъ направляться духомъ къ созерцанію вещей божественныхъ, а созерцая вещи божественныя, не будетъ участвовать въ несеніи обязанностей человѣческихъ? И за это не слѣдуетъ укорять его; потому что философы слѣпотствуютъ, вступивъ не изъ мрака въ свѣтъ этой жизни, а наоборотъ, — изъ свѣта вещей божественныхъ низпавъ во мракъ явленій человѣческихъ. Притомъ, если сказанное о причинѣ знанія и незнанія справедливо, то, очевидно, ложно мнѣніе тѣхъ, которые приписываютъ себѣ возможность, — посредствомъ науки и наставленія, это самое знаніе сообщить душамъ людей невѣжествующихъ, какъ будто бы брались острое зрѣніе даровать слѣпотствующему уму. Вѣдь расположеніе знать истину прирождено природѣ всякой души, и способъ пріобрѣтенія всякаго знанія состоитъ только въ томъ, чтобы умъ, отвратившись отъ разсматриванія вещей измѣняемыхъ и непостоянныхъ, направился къ созерцанію того неизмѣняемаго высочайшаго блага. Силу для познанія истины произвесть или родить нельзя; можно только дать ей направленіе, къ чему она должна быть направлена. Тогда какъ прочія силы души, имѣя нѣкоторое сходство съ свойствами тѣлесными, могутъ быть пріобрѣтаемы упражненіемъ, — способность мышленія есть нѣчто болѣе божественное, никогда не увеличивающееся и неуменьшающееся. Поэтому обыкновенно бываетъ такъ, что она является или хранительницею, или губительницею человѣка. Стало-быть, если люди, отличными талантами превосходящіе другихъ, тотчасъ съ дѣтства отвергнутъ дурныя пожеланія и привыкнутъ направлять свой умъ къ познанію истины; то, безъ сомнѣнія, произойдетъ то, что съ какою быстротою хватаются они теперь за дѣла человѣческія, столь же быстро пріобрѣтутъ понятіе о вещахъ божественныхъ. P. 517 B — 519 B.
Но такъ какъ и съ природою дѣла сообразно, и изъ предшествующаго изслѣдованія естественно вытекаетъ, что ни невѣжды, незнающіе истины, ни тѣ, которые занимаются только созерцаніемъ вещей выспреннихъ и божественныхъ, не годятся быть правителями и начальниками обществъ; то людей, по добротѣ души, вознесшихся къ познанію высочайшаго блага, должны мы убѣждать и побуждать, чтобы, оставивъ высшую область вещей божественныхъ, они снова спустились въ дольнюю страну человѣческую. Хотя это представляется и несправедливымъ, — потому что такимъ образомъ мы отнимаемъ у нихъ плодъ высочайшаго блаженства, пріобрѣтенный ими чрезъ размышленіе о предметахъ выспреннихъ; но законодатель долженъ заботиться не о томъ, чтобы благоденствовало которое-нибудь одно сословіе гражданъ, а о томъ, чтобы возрастало и укрѣплялось благоденствіе всего общества. Поэтому мы имѣемъ право убѣждать философовъ, чтобы они не нерадѣли о дѣлѣ общественномъ, тѣмъ болѣе, что обязаны обществу своимъ воспитаніемъ, о которомъ заботилось оно съ нѣжностію матери. Притомъ, такъ какъ они знаютъ самую сущность красоты, справедливости и доброты, то лучше всего могутъ судить, что̀ въ дѣлахъ человѣческихъ по-истинѣ справедливо и честно, и потому будутъ доставлять обществу безопасность и спокойствіе. Да они, какъ люди мудрые и правдивые, конечно, и не отвергнутъ такого прошенія, но управленіе обществомъ примутъ на себя какъ бремя, помня, что надобно жить не для себя только, но и для отечества. P. 519 B — 521 B.
Послѣ сего спрашивается: въ какихъ наукахъ и искуствахъ души стражей должны быть столь свѣдущи, чтобы могли вознестись къ понятію о высочайшемъ благѣ? Разсматривая этотъ вопросъ, надобно имѣть въ виду то, что сказано было въ предъидущемъ разсужденіи, что, то-есть, для сохраненія безопасности домашней и общественной, стражи должны быть мужественны. Итакъ, надобно изслѣдовать ту сторону науки, которою она приготовила бы душу и для высокой области философіи, и для воинскаго поприща. Этой пользы не можетъ доставить ни гимнастика, заботящаяся только о тѣлѣ, ни музыка, занимающаяся только внушеніемъ благопристойности и честности, но ничего неприносящая для тонкости знанія. Еще менѣе способствуютъ къ этому работы сидячія; потому что онѣ требуютъ только ревности и труда рукъ. Поэтому остается искать искуство, отличное отъ всѣхъ сказанныхъ. Такое искуство есть ариѳметика, безъ которой не можетъ обойтись ни наука воинская, ни какая-нибудь иная часть знанія и образованія. Да она и не такъ мало имѣетъ вліянія на развитіе души, чтобы не могла возносить ее къ созерцанію вещей божественныхъ, хотя такою ея силою въ обыкновенномъ быту удивительно какъ пренебрегаютъ. Если вещи чувствопостигаемыя таковы, что либо чувствуются сами по себѣ и, однажды почувствованныя, не возбуждаютъ ума къ высшему изслѣдованію истины, либо производятъ въ насъ различныя ощущенія и разнообразіемъ ихъ вызываютъ умъ къ сужденію, а душу къ дѣятельности; то ариѳметика должна быть относима ко второму роду вещей; потому что имѣетъ дѣло съ многоразличнымъ соединеніемъ чиселъ. Особенность каждаго числа состоитъ въ томъ, что оно заключаетъ въ себѣ нѣчто противное: въ немъ съ одной стороны мыслится одно, съ другой множество. Посему эту часть науки стражи наши обязаны изучать со всею тщательностію, тѣмъ болѣе, что она весьма приложима къ нуждамъ войны. Однакожъ они не должны останавливаться на той ариѳметикѣ народной, которая имѣетъ въ виду только матеріальную выгоду, но въ силѣ и природѣ чиселъ пусть идутъ далѣе и размышляютъ о числахъ такъ называемыхъ отвлеченныхъ и идеальныхъ; ибо такимъ образомъ нетолько сдѣлаются сообразительными во всѣхъ другихъ дѣлахъ, но еще пріучатся возносить душу къ созерцанію истинной ея природы, P. 521 C — 526 C.
Съ ариѳметикою тѣснѣйшимъ образомъ связана и геометрія, которая, съ одной стороны, особенно приложима къ наукѣ воинской, съ другой — чрезвычайно способствуетъ къ тонкому образованію души. Посему будущіе начальники общества должны быть упражняемы и въ этой наукѣ. Но она должна быть изучаема не такъ, какъ обыкновенно изучаютъ ее геометры, которые, останавливаясь только на фигурахъ, подлежащихъ чувствамъ, о фигурахъ, свободныхъ отъ всякой матеріальной примѣси, не хотятъ и думать. Кто желаетъ получить отъ нея истинную пользу, тотъ долженъ отвлекать свой умъ отъ вещей видимыхъ, созерцать безтѣлесное и смотрѣть на самую величину, на всѣ ея отношенія внѣ матеріи. Чрезъ это душа нетолько сдѣлается способною къ дѣламъ человѣческимъ, но еще привыкнетъ возбуждаться къ созерцанію самой истины вещей и сущности ихъ. P. 526 C — 527 C.
За геометріею слѣдуетъ астрономія, которая, и сказать нельзя, какъ возвышаетъ душу къ созерцанію предметовъ небесныхъ и божественныхъ. Столь дивный порядокъ звѣздъ, столь правильное и строго подчиненное законамъ движеніе неба не можетъ не отрывать души отъ грязныхъ впечатлѣній тѣлесности и, когда она разсматриваетъ причины и условія небесныхъ явленій, не можетъ не восторгать ее къ созерцанію истины. Такъ какъ эта наука нетолько весьма полезна для земледѣлія, для мореплаванія, для веденія войнъ, но и дѣлаетъ то, что душа, оставивъ вещи земныя, старается восходить къ истинно-сущему; то само собою слѣдуетъ, что будущимъ стражамъ общества знать ее совершенно необходимо. P. 527 D — 530 C.
Не надобно презирать и музыки, принимаемой въ смыслѣ тѣснѣйшемъ и имѣющей нѣкоторое сродство съ астрономіею. Но и эта наука должна быть уважаема и изучаема не такъ, чтобы вся состояла только въ ловкомъ владѣніи музыкальнымъ инструментомъ и въ тонкомъ судѣ слуха, каковымъ заблужденіемъ увлекаются многіе, — а такъ, чтобы разныя сочетанія звуковъ изслѣдываемы и познаваемы были умомъ. Только чрезъ это души учащихся привыкнутъ съ удовольствіемъ останавливаться на созерцаніи вещей возвышенныхъ. Притомъ надобно бываетъ изслѣдовать отношеніе и связь отдѣльныхъ наукъ; а это значитъ опредѣлять гармонію ихъ. P. 530 C — 531 C.
Всѣ эти науки, однакожъ, должны служить какбы только введеніемъ въ діалектику, которая изъ всѣхъ ихъ — самая важная и превосходная. Она исключительно занимается изслѣдованіемъ и знаніемъ тѣхъ вещей, которыя не подлежатъ чувствамъ и могутъ быть постигаемы однимъ умомъ и мышленіемъ. Поэтому между діалектикою и прочими науками — такое же отношеніе, какое показано было между свѣтомъ солнца и сіяніемъ огня, освѣщающаго описанную пещеру; такъ что душѣ, чтобы понять силу и превосходство діалектики, надобно пройти столько же степеней, сколько надлежало пройти ихъ тому, кто, съ дѣтства привыкши къ пустымъ тѣнямъ, сперва не могъ сносить и огня, а потомъ мало-по-малу достигъ до того, что могъ съ величайшимъ изумленіемъ и удовольствіемъ созерцать даже свѣтъ солнечный. Діалектика состоитъ въ одномъ мышленіи ума; потому что единственная цѣль ея — изслѣдовать силу и природу каждой вещи и никогда не пользоваться предположеніями, какъ пользуются ими другія науки. Такимъ образомъ, діалектикѣ слово наука принадлежитъ по преимуществу; такъ какъ она одна имѣетъ своимъ предметомъ бытіе истинное. Если же таково превосходство этой науки, то вводить въ нее надобно только тѣхъ, которые отличаются величіемъ души, тонкостію сужденія, воспріимчивостію памяти, крѣпостію и постоянствомъ силъ; ибо всѣ порицанія философіи, — а ихъ множество, — происходятъ отъ того, что люди, способные къ другимъ занятіямъ, приступаютъ и къ философіи, и превратностію своихъ мыслей дѣлаютъ то, что прекраснѣйшая наука у невѣжественнаго народа подвергается презрѣнію. P. 531 B — 536 C.
Обозрѣвъ кругъ наукъ, которыми должны заниматься стражи общества, теперь остается показать способъ и возрастъ, въ которомъ надобно имъ приступать къ этимъ занятіямъ. Души юношей нужно съ самаго дѣтства питать науками, и прежде всего такъ называемыми приготовительными, именно музыкою, гимнастикою и другими, предшествующими діалектикѣ. Преподавая науки, надобно остерегаться, чтобы никто не занимался ими противъ воли; ибо что внушается душѣ по-неволѣ, то не удерживается ею крѣпко. Преподаваніе должно быть какбы игрою, причемъ легче будетъ замѣтить и то, къ чему особенно склоненъ умъ учащагося. Когда же совершится юношамъ двадцать лѣтъ, — тѣ изъ нихъ, которые признаны будутъ отличными, не только должны быть украшены наградами, но должны получать и дальнѣйшее образованіе. А это будетъ такъ, что преподанное имъ прежде по частямъ должно быть приведено въ одну форму науки, чтобы тѣмъ яснѣе видна была взаимная связь тѣхъ частей. Изъ этого-то уже будетъ совершенно понятно, кто изъ нихъ способенъ изучать діалектику. Занимая ихъ этою наукою до тридцати-лѣтняго возраста, потомъ должно снова испытать, которые изъ нихъ особенно отличаются тонкостію сужденія и остроуміемъ. Послѣ чего, признанные остроумнѣйшими должны быть отдѣлены и въ продолженіе пяти лѣтъ упражняемы въ діалектикѣ, чтобы узнать, кто изъ нихъ, презрѣвъ обманчивость чувствъ, способенъ къ созерцанію истиннаго и добраго. При этой части наставленій надобно внимательно смотрѣть, чтобы душами юношей не овладѣла страсть къ спорамъ, и чтобы, при равной силѣ спорющихъ сторонъ о всякомъ предметѣ, не сложилось нелѣпаго убѣжденія, что люди не могутъ знать ничего опредѣленнаго, и не погасла любовь къ изслѣдованію истины. По окончаніи срочнаго времени для этихъ занятій, т.-е. отъ тридцати-пяти лѣтъ до пятидесяти, учившіеся несутъ общественныя должности. Тѣ, которые своею службою оправдали возлагавшуюся на нихъ надежду, возводятся на самую высоту наставленій, то-есть къ созерцанію самаго блага, отъ котораго души ихъ должны получить образъ высочайшей добродѣтели и совершенства, по подобію котораго будутъ какъ настроять собственные свои нравы, такъ и управлять — каждый на своемъ мѣстѣ — обществомъ, пока, оторванные отъ земныхъ дѣлъ, не перейдутъ на острова блаженныхъ. Что сказано здѣсь о мужчинахъ, то же должно сказать и о женщинахъ; потому что и онѣ, какъ положено выше, должны нести должности общественныя. P. 536 C — 541 B. Въ концѣ — немногое объ основаніяхъ совершеннѣйшаго государства.