Герцогъ, живущій въ изгнаніи.
Фредерикъ, братъ его, похитившій у него престолъ.
Аміанъ, Жакъ — приверженцы герцога, послѣдовавшіе за нимъ въ изгнаніе.
Ле-Бо, придворный Фредерика.
Шарль, борецъ.
Оливеръ, Жакъ, Орландо — сыновья синьора Роланда-де-Буа.
Адамъ, Денисъ — слуги Оливера.
Оселокъ, шутъ.
Мессиръ Оливеръ Путаница, пасторъ.
Коренъ, Сильвій — пастухи.
Гильомъ, деревенскій парень, влюбленный въ Одри.
Лицо, изображающее Гименея.
Розалинда, дочь изгнаннаго герцога.
Целія, дочь герцога Фредерика.
Феба, пастушка.
Одри, деревенская дѣвушка.
Синьоры, приверженцы обоихъ герцоговъ; пажи, охотники и прочая свита.
ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьОрландо. На сколько я помню, Адамъ, вотъ что было оставлено мнѣ по завѣщанію: лишь жалкая тысяча ефимковъ; но, какъ ты самъ говоришь, на брата моего было возложено, подъ страхомъ его спасенія, воспитать меня хорошо. Съ этого и начинается мое горе. Онъ помѣстилъ моего брата Жака въ школу и о немъ получаются самые золотые отзывы; что же до меня касается, то онъ держитъ меня дома по деревенски или, говоря правильнѣе, наравнѣ съ животными. Развѣ можно назвать содержаніемъ, подобающимъ дворянину моего происхожденія, такое, которое не отличается отъ содержанія вола въ хлѣвѣ? Его лошади воспитываются лучше, потому что, кромѣ того, что имъ нѣтъ недостатка въ кормѣ, ихъ обучаютъ ѣздѣ, для чего и нанимаютъ берейторовъ за дорогую плату. А я, его братъ, пользуюсь на его попеченіи только правомъ рости; въ этомъ отношеніи, его скотъ на навозныхъ кучахъ столько же ему обязанъ, какъ я. Помимо этого ничего, которое онъ даруетъ мнѣ такъ щедро; онъ старается еще отнять у меня то немногое, что дала мнѣ природа, заставляетъ меня ѣсть съ своей челядью, отказываетъ мнѣ въ положеніи своего брата и, насколько въ его власти, уничтожаетъ во мнѣ благородство такимъ воспитаніемъ. Вотъ что огорчаетъ меня, Адамъ, и духъ моего отца, который я сознаю въ себѣ, начинаетъ возмущаться противъ подобнаго рабства: я не хочу терпѣть его болѣе, хотя и не нахожу еще разумнаго средства къ избавленію отъ него.
Адамъ. Вотъ и мой хозяинъ, братъ вашъ.
Орландо. Отойди въ сторону, Адамъ, и ты услышишь, какъ онъ будетъ пробирать меня.
Оливеръ. Что подѣлываешь здѣсь, сударь?
Орландо. Ничего; меня не обучали умѣть дѣлать что-нибудь.
Оливеръ. Такъ что вы портите здѣсь, сударь?
Орландо. Да, вотъ, помогаю вамъ портить праздностью такого вашего бѣднаго, недостойнаго брата, какимъ Богъ меня создалъ.
Оливеръ. Придумайте что нибудь получше, да довольствуйтесь быть ничѣмъ.
Орландо. Неужели я долженъ сторожить вашихъ свиней и питаться съ ними лузгой? Что за наслѣдіе я промоталъ для того, чтобы дойти до такого нищенства?
Оливеръ. Понимаете ли вы, сударь, гдѣ вы?
Орландо. Прекрасно понимаю: въ вашемъ огородѣ.
Оливеръ. И знаете, передъ кѣмъ вы?
Орландо. О, и гораздо лучше, чѣмъ тотъ, передъ кѣмъ я, знаетъ меня. Я знаю. что вы мой старшій братъ и, по нѣжному голосу крови, вы должны бы знать и кто я. Народный обычай признаетъ за вами преимущества, какъ за первымъ рожденнымъ, но тотъ самый завѣтъ не лишаетъ меня моей крови, будь между мною и вами хотя еще двадцать братьевъ: во мнѣ такая же отцовская частица, какъ и въ васъ, хотя я признаю, что ваше первородство ставитъ васъ ближе къ почестямъ, которыми онъ пользовался.
Оливеръ. Что, мальчишка?..
Орландо. Потише, старшій братецъ, не то вы окажетесь помоложе меня кое въ чемъ…
Оливеръ. Ты позволишь себѣ дать волю рукамъ, подлый?
Орландо. Я не подлый: я младшій сынъ синьора Роланда де Буа; онъ былъ моимъ отцомъ, и трижды подлъ тотъ, кто говоритъ, что такой отецъ народилъ подлыхъ. Не будь ты моимъ братомъ, я не выпустилъ бы твоего горла изъ этой руки, пока другою не вырвалъ бы у тебя языка, произнесшаго это! Ты обругалъ самъ себя.
Адамъ. Дорогіе господа, не горячитесь; въ память отца вашего, будьте посогласнѣе!
Оливеръ. Пусти меня, говорю!
Орландо. Подождешь, пока захочу. Ты долженъ меня выслушать. Мой отецъ завѣщалъ тебѣ дать мнѣ хорошее воспитаніе, а ты выростилъ изъ меня мужика, закрывая, утаивая отъ меня всѣ свойства благороднаго человѣка; но духъ моего отца возстаетъ грозно во мнѣ, и я не хочу болѣе выносить прежняго; ты долженъ предоставить мнѣ занятія, приличныя дворянину, и возвратить мнѣ ничтожную сумму, завѣщанную мнѣ отцомъ; я отправлюсь съ нею попытать своего счастья.
Оливеръ. И что же ты будешь дѣлать? Растративъ ее, просить милостыни? Хорошо, убирайся; не хочу болѣе возиться съ тобой; я исполню часть того, что ты просишь. Оставь меня теперь, прошу.
Орландо. Я не хочу оскорблять тебя болѣе того, что требуется для моей пользы.
Оливеръ. Уходи и ты съ нимъ, старый песъ!
Адамъ. Это въ награду мнѣ: старый песъ?.. Оно и вѣрно: я зубы растерялъ на службѣ у васъ… Господь помяни моего стараго господина! Онъ не выговорилъ бы такого слова (Уходятъ Орландо и Адамъ).
Оливеръ. Такъ-то оно? Ты хочешь перерости меня? Я вылечу тебя отъ такой скороспѣлости, и не жертвуя вовсе тысячью ефимковъ. Ей, Денисъ!
Денисъ. Вы звали, ваша милость?
Оливеръ. Не приходилъ сюда Шарль, борецъ герцога, чтобы поговорить со мною?
Денисъ. Какже, онъ тутъ, у входа, и настаиваетъ на томъ чтобы видѣть васъ.
Оливеръ. Призови его сюда (Денисъ уходитъ). Это будетъ отличное средство; борьба назначена на завтра.
Шарль. Добраго-утра вашей милости!
Оливеръ. Почтенный господинъ Шарль!..Что новенькаго при новомъ дворѣ?
Шарль. Новаго ничего при дворѣ, одно старое: то есть, старый герцогъ изгнанъ его младшимъ братомъ, новымъ герцогомъ и трое или четверо изъ преданныхъ ему вельможъ послѣдовали добровольно за нимъ въ изгнаніе, а новый герцогъ забралъ себѣ ихъ земли и доходы, вслѣдствіе чего охотно даетъ имъ разрѣшеніе странствовать.
Оливеръ. Можете вы мнѣ сказать, изгнана-ли и Розалинда, дочь герцога, вмѣстѣ съ отцомъ?
Шарль. О, нѣтъ, потому что дочь новаго герцога, ея двоюродная сестра, такъ любитъ ее; онѣ воспитывались вмѣстѣ съ самой колыбели, и она скорѣе послѣдовала бы за нею въ изгнаніе, или же умерла бы отъ разлуки съ нею. Розалинда осталась при дворѣ и любима дядею не менѣе, нежели его собственная дочь. Никогда еще двѣ женщины не любили такъ другъ друга, какъ онѣ.
Оливеръ. Гдѣ живетъ старый герцогъ?
Шарль. Говорятъ, что онъ теперь въ Арденскомъ лѣсу, вмѣстѣ съ нѣсколькими веселыми товарищами; они живутъ тамъ, какъ старый англійскій Робинъ-Гудъ. Слышно, что еще многіе молодые дворяне пристаютъ къ нимъ съ каждымъ днемъ, и они проводятъ время беззаботно, какъ въ золотомъ вѣкѣ.
Оливеръ. Вы завтра боретесь въ присутствіи герцога?
Шарль. Да, ваша милость, и я пришелъ съ тѣмъ, чтобы сообщить вамъ кое-что. Мнѣ передали, потихоньку, что вашъ младшій братъ, Орландо, намѣренъ явиться переодѣтымъ, чтобы попытать силы въ схваткѣ со мной. Но завтра, мессиръ, я борюсь изъ чести, и тотъ, кто уйдетъ отъ меня не искалѣченнымъ, долженъ считать себя счастливымъ. Вашъ братъ очень молодъ, нѣженъ и, при моемъ расположеніи къ вамъ, мнѣ было бы жаль изувѣчить его, а ради моей чести мнѣ придется это сдѣлать. Вотъ почему, любя васъ, я пришелъ васъ предувѣдомить, для того, чтобы вы могли отговорить его отъ его намѣренія, или же были бы уже приготовлены къ несчастію, которое онъ на себя накликаетъ. Самъ онъ лѣзетъ на это, и совершенно помимо моего желанія.
Оливеръ. Благодарю тебя, Шарль, за любовь ко мнѣ; ты увидишь, что я съумѣю за нее отплатить. Я самъ зналъ уже о намѣреніи брата и старался стороною отклонить его отъ того; но онъ стоитъ на своемъ. Я долженъ сказать тебѣ, Шарль: это самый упрямый малый во всей Франціи: онъ очень честолюбивъ, завистливъ и хочетъ равняться по таланту со всякимъ; да еще питаетъ тайные и подлые замыслы противъ меня, своего родного брата… Поэтому поступай, какъ знаешь: мнѣ все равно, сломаешь ли ты ему палецъ, или и шею; но тебѣ надо быть на-сторожѣ, потому что, если ты причинишь ему только легкое поврежденіе, или же онъ самъ не одержитъ надъ тобою блистательной побѣды, онъ употребитъ противъ тебя ядъ, завлечетъ тебя предательски въ какую нибудь ловушку и не отстанетъ, пока не лишитъ тебя жизни, тѣмъ или другимъ способомъ. Увѣряю тебя и говорю это со слезами, нѣтъ теперь въ живыхъ человѣка, такого молодого и уже столь низкаго. И я разсуждаю о немъ еще по-братски, а еслибы я сталъ разбирать его вполнѣ, мнѣ пришлось бы краснѣть и плакать, а ты поблѣднѣлъ бы отъ ужаса.
Шарль. Я радъ сердечно, что пришелъ къ вамъ: если онъ явится завтра, я съ нимъ посчитаюсь! И если, послѣ этого, онъ будетъ еще въ состояніи ходить одинъ, обѣщаю не бороться болѣе на призы! А затѣмъ Богъ храни вашу милость! (Уходитъ).
Оливеръ. Прощай, любезный Шарль… Теперь надо будетъ подстрекнуть этого повѣсу. Надѣюсь, наступитъ ему конецъ… Клянусь душою, не знаю почему, но я никого не ненавижу такъ, какъ его. Между тѣмъ, онъ добръ; не обученъ ничему, но знающъ; полонъ благороднаго порыва; любимъ всѣми слоями общества и даже такъ обвораживаетъ сердца всѣхъ, особенно моихъ собственныхъ людей, которые его ближе знаютъ, что я остаюсь безъ должнаго уваженія. Но это не продлится: этотъ борецъ уладитъ все; мнѣ остается только поджечь мальчишку еще болѣе, и я займусь этимъ тотчасъ (Уходитъ).
СЦЕНА II.
правитьЦелія. Прошу тебя, Розалинда, милая моя сестрица, будь веселѣе.
Розалинда. Дорогая Целія, я и такъ выказываю большую веселость противъ той, которую чувствую, а ты требуешь, чтобы я была еще веселѣе? Если ты не можешь заставить меня забыть изгнаннаго отца, то не можешь и научить меня вспоминать что либо особо пріятное.
Целія. Я вижу изъ этого, что ты не любишь меня со всею тою силою, съ которою я тебя люблю. Еслибы мой дядя, твой изгнанный отецъ, изгналъ бы твоего дядю, моего отца, герцога, а я осталась бы съ тобою, я научилась бы любить твоего отца вмѣсто своего; такъ поступила бы и ты, еслибы сила твоей любви ко мнѣ была такого же прочнаго закала. какъ моя къ тебѣ.
Розалинда. Хорошо, я забуду свое положеніе для того, чтобы радоваться твоему.
Целія. Ты знаешь, что я единственное дитя моего отца, у котораго, вѣроятно, другихъ и не будетъ; когда онъ умретъ, ты увидишь, что ты будешь его наслѣдницей, потому что отнятое имъ силою у твоего отца будетъ возвращено мною тебѣ любовно. Клянусь честью, я это сдѣлаю; если же я нарушу эту клятву, пусть обращусь я въ чудовище! Поэтому Роза, моя дорогая Роза, будь весела!
Розалинда. Буду съ этихъ поръ, сестричка; начнемъ забавляться. Что бы придумать?.. Какъ ты думаешь, не влюбиться ли намъ?
Целія. Прекрасно, прошу тебя; но только ради забавы: серьезно полюбить мужчину не надо, да и въ шутку лишь такъ, чтобы можно было отстать честно, не теряя своего непорочнаго румянца.
Розалинда. Чѣмъ же мы станемъ забавиться?
Целія. Сядемъ и будемъ издѣваться надъ хозяюшкою-фортуной съ ея колесомъ, ради того, чтобы она впередъ раздавала свои дары поравномѣрнѣе.
Розалинда. Это стоитъ сдѣлать, потому что она одаряетъ всѣхъ очень несправедливо: щедрая слѣпая женщина особенно ошибается въ своихъ подаркахъ женщинамъ.
Целія. Это вѣрно: тѣхъ, которыхъ она даритъ красотою, она рѣдко дѣлаетъ и честными, а тѣхъ, кого сдѣлаетъ честными, даритъ однимъ безобразіемъ.
Розалинда. Но ты смѣшиваешь обязанности фортуны съ принадлежащими природѣ: фортуна властвуетъ надъ земными дарами, а не надъ тѣмъ, что творится природой.
Целія. Такъ?.. Но если природа создала красивое существо, развѣ оно не можетъ, по волѣ фортуны, свалиться въ огонь? Если природа одарила насъ умомъ для борьбы съ фортуной, не послала ли фортуна сюда этого дурака, чтобы прервать нашъ споръ?
Розалинда. Въ этомъ случаѣ фортуна слишкомъ жестока къ природѣ: она обращаетъ природную глупость на помѣху природному уму.
Целія. Можетъ быть, это дѣло не фортуны, а самой природы, которая, находя нашъ природный умъ слишкомъ тупымъ для разсужденія о такихъ богиняхъ, прислала сюда этого дурака, чтобы служить намъ оселкомъ: тупость дурака служитъ всегда оселкомъ его остротъ… Ну, что, умница? Куда ты направляешься?
Оселокъ. Сударыня, пожалуйте къ отцу.
Целія. Тебя сдѣлали посломъ?
Оселокъ. Нѣтъ, честное слово, но мнѣ поручили сходить за вами.
Розалинда. Гдѣ ты выучился такой клятвѣ, дуракъ?
Оселокъ. Перенялъ ее у одного кавалера, который клялся честнымъ словомъ, что блины хороши, и клялся, тоже честнымъ словомъ, что горчица никуда не годится. А я могу поручиться, что блины никуда не годились, а горчица была хороша. И все же этотъ кавалеръ клялся не ложно.
Целія. Какже ты это докажешь своимъ великимъ запасомъ разума?
Розалинда. Да, просимъ тебя, сними узду съ своей мудрости.
Оселокъ. Станьте обѣ передо мной; потрите себѣ подбородки и поклянитесь своими бородами, что я подлецъ.
Целія. Клянемся бородами, будь только онѣ у насъ, что ты подлецъ.
Оселокъ. Клянусь своею подлостью, что я таковъ, будь только она во мнѣ. Но если вы клянетесь тѣмъ, чего у васъ нѣтъ, вы не нарушаете клятвы; такъ было и съ тѣмъ кавалеромъ, который клялся честью: ея у него не бывало никогда, а если и водилась, то онъ давно разстратилъ ее на клятвы, прежде нежели увидалъ эти блины и эту горчицу.
Целія. Кого-же это ты разумѣешь здѣсь, скажи?
Оселокъ. Человѣкъ, котораго любитъ вашъ отецъ, старый Фредерикъ.
Целія. Одной любви моего отца къ нему уже достаточно, чтобы его уважать. Довольно! Не говори болѣе о немъ. Тебя высѣкутъ на дняхъ за твои издѣвательства.
Оселокъ. Очень жаль, что дуракамъ запрещается говорить умно о глупостяхъ, совершаемыхъ умными людями.
Целія. Клянусь, это ты говоришь справедливо: съ тѣхъ поръ, какъ небольшой умъ дураковъ былъ вынужденъ замолчать, доля глупости, присущая умнымъ людямъ, стала очень заявлять о себѣ. Вотъ идетъ Ле Бо.
Розалинда. Съ полнымъ ртомъ новостей…
Целія. Которыя онъ выложитъ передъ нами, какъ голубь, питающій своихъ птенцовъ.
Розалинда. Такъ мы будемъ начинены новостями.
Целія. Тѣмъ лучше: на насъ будетъ болѣе покупателей. Добраго дня, господинъ Ле Бо! Что новаго?
Ле Бо. Прекрасная принцесса, вы пропустили хорошую забаву.
Целія. Забаву? Какого цвѣта?
Ле Бо. Цвѣта, принцесса? Какъ мнѣ отвѣтить вамъ?
Розалинда. Какъ подскажутъ вамъ остроуміе и случай.
Оселокъ. Или какъ будетъ предназначено судьбою.
Целія. Прекрасно сказано, угодилъ пальцемъ въ небо.
Оселокъ. Позвольте, еслибы я не поддерживалъ своего положенія…
Розалинда. Ты потерялъ бы весь свой ароматъ.
Ле Бо. Вы меня сбили съ толку, принцессы. Я хотѣлъ разсказать вамъ о прекрасной борьбѣ, которую бы проглядѣли.
Розалинда. Передайте намъ подробности этой борьбы.
Ле Бо. Я разскажу вамъ о ея началѣ, а если вашей милости будетъ угодно, окончаніе ея вы увидите; теперь-то и настанетъ самое занимательное, а для совершенія его борцы придутъ сюда, гдѣ вы теперь.
Целія. Ну, это начало, которое умерло и схоронено?
Ле Бо. Пришелъ старикъ съ тремя сыновьями…
Целія. Какъ разъ начало для старинной сказки!
Ле Бо. Всѣ трое славные молодые люди, прекраснаго роста и наружности…
Розалинда. Съ билетами на шеѣ: «Да будетъ симъ извѣстно всѣмъ и каждому»…
Ле Бо. Старшій вступилъ въ бой съ Шарлемъ, герцогскимъ борцомъ, который повалилъ его въ одинъ мигъ, переломивъ ему три ребра, такъ что теперь мало надежды на его спасеніе. Точно также отдѣлалъ онъ и второго, и третьяго. Всѣ трое лежатъ тамъ, а бѣдный старикъ, ихъ отецъ, такъ убивается съ горя надъ ними, что у всѣхъ зрителей выступаютъ слезы отъ сочувствія къ нему.
Розалинда. Увы!
Оселокъ. Но какую же забаву, сударь, проглядѣли принцессы?
Ле Бо. Да ту же, о которой я говорю.
Оселокъ. Вѣкъ живи, вѣкъ учись! Я слышу въ первый разъ, что ломаніе реберъ составляетъ забаву для дамъ.
Целія. И я тоже, увѣряю тебя.
Розалинда. Но неужели найдется еще кто-нибудь, желающій прочувствовать эту сокрушительную музыку на своихъ бокахъ? Есть еще охотникъ до перелома реберъ?.. Будемъ мы смотрѣть на эту схватку, кузина?
Ле Бо. Придется вамъ, если останетесь здѣсь, потому что именно это мѣсто назначено для борьбы, и они уже готовы начать ее.
Целія. Вотъ уже и идутъ. Останемся и посмотримъ.
Герцогъ. Начинайте. Если этотъ юноша не слушаетъ увѣщаній, пусть самъ отвѣчаетъ за свою смѣлость.
Розалинда. Это онъ?
Ле Бо. Этотъ самый, принцесса.
Целія. Увы, онъ слишкомъ молодъ! Однако, видъ у явно самоувѣренный.
Герцогъ. Какъ, дочь моя и племянница?.. Вы пробрались сюда взглянуть на борьбу?
Розалинда. Да, государь, просимъ на то вашего позволенія.
Герцогъ. Это доставитъ вамъ мало удовольствія, увѣряю васъ, потому что слишкомъ велико различіе между этими людьми. Изъ состраданія къ юности вызывающаго, я старался его отклонить, но онъ не хочетъ слушать никакихъ убѣжденій. Поговорите вы, дѣвушки, съ нимъ; посмотрите, не удастся ли вамъ тронуть его.
Целія. Позовите его сюда, добрѣйшій господинъ Ле Бо.
Герцогъ. Сдѣлайте это; я отойду въ сторону.(Удаляется).
Ле Бо. Господинъ вызывающій, принцессы зовутъ васъ.
Орландо. Повинуюсь, со всѣмъ подобающимъ уваженіемъ.
Розалинда. Молодой человѣкъ, вы вызвали на бой борца Шарля?
Орландо. Нѣтъ, прекрасная принцесса; онъ вызываетъ всѣхъ вообще, и я, подобно другимъ, хочу испытать съ нимъ мою молодую силу.
Целія. Молодой кавалеръ, духъ у васъ слишкомъ смѣлъ для вашихъ лѣтъ: вы видѣли уже жестокое доказательство силы этого человѣка; еслибы вы захотѣли взглянуть на себя своими глазами и обсудить себя своимъ-же разсудкомъ, то опасность вашего предпріятія подала-бы вамъ совѣтъ приступить къ болѣе равномѣрному испытанію. Мы просимъ васъ, ради васъ-же самого, позаботиться о своей сохранности и отказаться отъ своей затѣи.
Розалинда. Согласитесь на это, молодой синьоръ; ваша слава не пострадаетъ отъ этого: мы можемъ попросить герцога о томъ, чтобы онъ велѣлъ прекратить бой.
Орландо. Умоляю васъ, не судите о мнѣ сурово, хотя и сознаюсь, что виновенъ, отказывая въ чемъ-либо такимъ прелестнымъ и достойнымъ особамъ. Но пусть ваши прекрасные глаза и добрыя пожеланія сопровождаютъ меня на это испытаніе: если я паду, будетъ опозоренъ лишь тотъ, кто никогда не бывалъ въ чести; если буду убитъ, то умретъ лишь тотъ, кто и всегда желалъ этого; я не огорчу тѣмъ никого изъ моихъ друзей, потому что и нѣтъ у меня никого, кто сталъ-бы сокрушаться обо мнѣ: я только занимаю въ мірѣ мѣсто, которое можетъ быть занято болѣе достойно, когда я очищу его.
Розалинда. Я хотѣла-бы прибавить вамъ ту малую силу, которою я обладаю.
Целія. А я, въ добавку къ ней, и мою.
Розалинда. Будьте счастливы! Молите небо, чтобы я ошиблась насчетъ васъ!
Целія. Да исполнятся сердечныя желанія ваши!
Шарль. Ну, гдѣ-же тотъ юный молодецъ, которому такъ хочется полежать съ своею матерью — землей?
Орландо. Къ вашимъ услугамъ, мессиръ, но его притязанія болѣе скромны.
Герцогъ. Бой лишь до перваго паденія.
Шарль. Я поручусь вашей свѣтлости, что вамъ не придется ободрять его во вторую схватку, послѣ того, что вы такъ настоятельно отговаривали его отъ первой.
Орландо. Вы надѣетесь посмѣяться надо мною потомъ; но вамъ не слѣдовало-бы издѣваться напередъ. Но, начинайте!
Розалинда. Геркулесъ тебѣ въ помощь, молодой человѣкъ!
Целія. Я хотѣла-бы быть невидимкой, чтобы схватить того силача за ногу.
Розалинда. О, превосходный молодой человѣкъ!
Целія. Будь у меня въ глазахъ громовой ударъ, я знаю, кто былъ-бы пораженъ.
Герцогъ. Довольно, довольно!
Орландо. Да, прошу вашу свѣтлость; мнѣ надо перевести духъ.
Герцогъ. Каково тебѣ, Шарль?
Ле Бо. Онъ не въ состояніи говорить, ваша свѣтлость.
Герцогъ. Унесите его (Шарля уносятъ). Имя твое, молодой человѣкъ?
Орландо. Орландо, государь. Я младшій сынъ синьора Роланда де Буа.
Герцогъ. Я желалъ-бы лучше, чтобы ты былъ сыномъ кого-нибудь другого; свѣтъ считалъ твоего отца почтеннымъ человѣкомъ, но я встрѣчалъ въ немъ всегда врага, и ты понравился-бы мнѣ болѣе своимъ подвигомъ, еслибы происходилъ изъ другого дома. Но привѣтствую тебя: ты доблестный юноша… Хотѣлось-бы мнѣ только, чтобы ты назвалъ мнѣ другого отца (Уходитъ; за нимъ cвuma и Ле Бо).
Целія. Будь я на мѣстѣ моего отца, сестричка, поступила ли бы я такъ?
Орландо. А я горжусь тѣмъ, что я сынъ синьора Роланда, его младшій сынъ… И я не промѣняю этого названія на то, чтобы стать пріемнымъ наслѣдникомъ Фредерика!
Розалинда. Мой отецъ любилъ синьора Роланда, какъ свою душу, и всѣ на свѣтѣ были одного мнѣнія съ моимъ отцомъ. Еслибы я знала прежде, что этотъ молодой человѣкъ его сынъ, я умоляла-бы его со слезами не отваживаться
Целія. Милая кузина, пойдемъ, поблагодаримъ его и ободримъ. Грубое и подозрительное обращеніе моего отца колетъ меня въ сердце… Мессиръ, вы отличились, и если вы будете исполнять свои любовные обѣты подобно тому, какъ вы здѣсь даже превзошли обѣщанное, ваша возлюбленная будетъ счастлива.
Розалинда (давая ему цѣпь съ своей шеи). Синьоръ, носите это въ память обо мнѣ, находящейся не въ ладахъ съ фортуной и желавшей-бы дать вамъ болѣе, но не имѣющей на то въ рукахъ средствъ… Идемъ, сестричка?
Целія. Да… Прощайте, прекрасный кавалеръ (Удаляются).
Орландо. Неужели я не могу выговорить: благодарю? Мои лучшія способности уничтожены, а то, что сохранилось, стоитъ столбомъ, безжизненною массой!
Розалинда. Онъ зоветъ насъ назадъ… Моя гордость ослабѣла вмѣстѣ съ моимъ счастьемъ; я спрошу, чего онъ хочетъ… Вы звали, мессиръ?.. Вы боролись хорошо и побѣдили не одного только врага…
Целія. Идемъ, что-ли, сестрица?
Розалинда. Тотчасъ… Прощайте (Уходитъ съ Целіей).
Орландо. Что за страсть сковала такою тяжестью мой языкъ? Я не могъ заговорить съ нею, когда она напрашивалась на бесѣду… О, бѣдный Орландо! Ты пораженъ: если не Шарль, то кто-нибудь послабѣе одолѣлъ тебя.
Ле Бо. Любезный мессиръ, даю вамъ дружескій совѣтъ покинуть эти мѣста. Хотя вы заслужили высокое одобреніе, искреннія рукоплесканія и любовь, — но герцогъ теперь въ такомъ расположеніи духа, что истолковываетъ иначе все сдѣланное вами… Герцогъ своенравенъ… Что онъ въ сущности, о томъ вамъ легче догадаться, нежели мнѣ говорить.
Орландо. Благодарю васъ, синьоръ; но, прошу васъ, скажите: которая изъ двухъ, присутствовавшихъ при борьбѣ, была дочь герцога?
Ле Бо. Ни одна, если судить по обращенію; но, въ дѣйствительности, та, которая пониже, его дочь; другая-же — дочь изгнаннаго герцога; она удержана здѣсь похитителемъ престола — дядей, чтобы быть подругой его дочери; но ихъ взаимная любовь глубже, чѣмъ естественный союзъ сестеръ. Однако, я могу сообщить вамъ, что въ послѣднее время этотъ герцогъ возымѣлъ неудовольствіе противъ своей кроткой племянницы; оно основано единственно на томъ, что народъ уважаетъ ее за ея добродѣтель и жалѣетъ ее, изъ-за участи ея отца. Я убѣжденъ вполнѣ, что его злоба противъ этой молодой дѣвушки вспыхнетъ какъ-нибудь внезапно… Мессиръ прощайте! Впослѣдствіи, среди лучшаго общества, нежели здѣшнее, я постараюсь снискать вашего большаго расположенія и познакомиться ближе съ вами.
Орландо. Я очень вамъ признателенъ. Прощайте! (Ле Бо уходитъ). Мнѣ приходится изъ дыма въ копоть: отъ тирана герцога къ тирану брату… Но, небесная Розалинда! (Уходитъ).
СЦЕНА III.
правитьЦелія. Что же, кузина.. Что-же, Розалинда… Помилуй насъ, Купидонъ… Ни словечка!
Розалинда. Ни одного, чтобы даже бросить собакѣ!
Целія. Твои слова слишкомъ драгоцѣнны, чтобы бросить ихъ собакамъ; но брось какія-нибудь мнѣ, забей меня своими разсужденіями.
Розалинда. И будутъ-тогда двѣ кузины, которыхъ пришлось уложить: одна была забита разсужденіями, а другая помѣшалась отъ недостатка въ нихъ.
Целія. Все это относительно твоего отца?
Розалинда. Нѣтъ, отчасти и относительно его дочери. О, какъ много терній въ этомъ будничномъ мірѣ!
Целія. Это только репейники, которыми мы перебрасываемся при нашихъ праздничныхъ шалостяхъ; если мы ходимъ не по пробитой дорожкѣ, они прицѣпляются къ нашимъ юбкамъ.
Розалинда. Я могу отряхнуть эти съ платья, но тѣ у меня въ сердцѣ.
Целія. Выкашляй ихъ прочь.
Розалинда. Хотѣла-бы попытаться: кашлянуть: «го!» и получить «его».
Целія. Полно, борись съ своимъ увлеченіемъ.
Розалинда. О, оно держитъ сторону лучшаго борца, нежели я!
Целія. Но я желаю тебѣ успѣха! Настанетъ пора, когда и ты вступишь въ борьбу, не страшась упасть… Но, оставимъ эти лишнія шутки, поговоримъ серьезно: возможно-ли, чтобы ты такъ внезапно глубоко полюбила младшаго сына стараго Роланда?
Розалинда. Герцогъ, мой отецъ, очень любилъ его отца…
Целія. Развѣ изъ этого слѣдуетъ, что ты должна очень любить его сына? Если разсуждать такъ, то я должна ненавидѣть Орландо, потому что мой отецъ глубоко ненавидѣлъ его; однако, я не ненавижу его.
Розалинда. Нѣтъ, прошу тебя, ради меня, не питай къ нему ненависти.
Целія. Зачѣмъ буду я? Развѣ онъ не заслужилъ уваженія?
Розалинда. Дозволь мнѣ любить его за это, а ты люба его потому, что я люблю… Но, смотри, сюда идетъ герцогъ.
Целія. И съ взглядомъ, полнымъ гнѣва!
Герцогъ. Сударыня, соберитесь возможно поспѣшнѣе и удалитесь изъ нашего двора.
Розалинда. Я, дядя?
Герцогъ. Да, племянница. И если, въ теченіе послѣдующихъ десяти дней, тебя встрѣтятъ ближе, чѣмъ за двадцать миль отъ мѣстопребыванія нашего двора, ты умрешь за это.
Розалинда. Умоляю вашу свѣтлость позволить мнѣ унести съ собою хотя объясненіе моей вины: если я владѣю своимъ разсудкомъ или сознаю свои собственныя желанія, если я не сплю и не помѣшана, — на что надѣюсь, — то я, дорогой дядя, никогда, даже въ самомъ зародышѣ помышленія, не оскорбляла вашей свѣтлости.
Герцогъ. Таковы всѣ предатели; еслибы ихъ оправданіе зависѣло отъ словъ, они были-бы чище самой благодати!.. Довольно того, что я тебѣ не довѣряю.
Розалинда. Ваше недовѣріе не можетъ еще обратить меня въ предательницу. Скажите, на чемъ вы основываете подобное?
Герцогъ. Ты дочь своего отца: этого достаточно.
Розалинда. Я была ею, когда ваша свѣтлость владѣли его герцогствомъ; была, когда вы изгнали его, предательство не наслѣдственно, синьоръ; но еслибы даже оно и передавалось намъ родственниками, это не относится ко мнѣ: мой отецъ не билъ предателемъ. Поэтому, мой добрый государь, не подозрѣвайте меня такъ, не считайте мое бѣдствіе способнымъ на измѣну.
Целія. Дорогой властитель, позвольте мнѣ сказать…
Герцогъ. О, Целія, она оставалась здѣсь лишь ради тебя, иначе она скиталась-бы со своимъ отцомъ.
Целія. Я не просила васъ оставлять ее здѣсь, но это была ваша добрая воля и ваше состраданіе; я была еще слишкомъ мала въ то время, чтобы оцѣнить Розалинду, но я знаю ее теперь: если она измѣнница, то такова и я; мы спали вмѣстѣ, вставали разомъ, учились, играли, ѣли въ одно время и, куда-бы мы ни шли, подобно лебедямъ Юноны, мы были всегда парой, неразлучны.
Герцогъ. Она слишкомъ хитра для тебя; ея кротость, самое ея безмолвіе и терпѣніе, трогаютъ народъ, и онъ ее сожалѣетъ. Ты глупа: она лишаетъ тебя должнаго, и ты покажешься краше, будешь сочтена добродѣтельнѣе, когда ея не будетъ… Поэтому не открывай уста! Приговоръ, произнесенный мной надъ нею, твердъ и неизмѣненъ: она изгнана.
Целія. Произносите тогда такой-же приговоръ и надо мною, государь: я не могу жить безъ нея.
Герцогъ. Ты безумна… А ты, племянница, распорядись. Если ты пропустишь срокъ, клянусь честью и моимъ великимъ словомъ, ты умрешь (Уходитъ съ придворными).
Целія. О, бѣдняжка Розалинда! Куда-же ты пойдешь? Хочешь, обмѣняемся отцами? Я уступлю тебѣ своего… Прошу тебя, не будь печальнѣе, чѣмъ я!
Розалинда. Мнѣ болѣе причинъ на то.
Целія. Нѣтъ, кузина. Прошу тебя, развеселись: развѣ ты не знаешь, что герногъ изгналъ и меня, свою дочь?
Розалинда. Этого онъ не дѣлалъ.
Целія. Нѣтъ? Не дѣлалъ? Такъ Розалиндѣ не достаетъ любви, которая внушила-бы ей, что мы съ нею одно! Можемъ-ли мы быть разлучены? Можемъ-ли разстаться, милая дѣвушка? Нѣтъ. Пусть мой отецъ ищетъ себѣ другую наслѣдницу… Обсудимъ вмѣстѣ, какъ намъ бѣжать, куда идти, что взять съ собою. И не старайся ты принять всю эту перемѣну на себя, нести одной бѣду, исключивъ меня вовсе изъ нея; именемъ неба, блѣднѣющаго при видѣ нашихъ горестей, что бы ты ни говорила мнѣ, я иду всюду съ тобою.
Розалинда. Но куда мы пойдемъ?
Целія. Отыщемъ моего дядю.
Розалинда. Увы! какой опасности подвергнемся мы, странствуя въ такую даль, мы, дѣвушки? Красота прельщаетъ хищниковъ еще болѣе, чѣмъ золото.
Целія. Я одѣнусь въ бѣдную, простую одежду и вымажу себѣ лицо чѣмъ-нибудь вродѣ умбры; такъ сдѣлаешь и ты и тогда мы пройдемъ, не подвергаясь нападеніямъ.
Розалинда. Не лучше-ли мнѣ, такъ я выше обыкновеннаго роста, переодѣться мужчиной? Красивый тесакъ на бедрѣ, въ рукъ кабанье копье и, — какой-бы женскій страхъ ни таился у меня на сердцѣ, — у меня будетъ лихая и воинственная наружность, не хуже, чѣмъ у многихъ трусовъ — мужчинъ, лишь прикрывающихся наружной личиной.
Целія. Какже мнѣ звать тебя, когда ты станешь мужчиною?
Розалинда. Я не хочу называться хуже, чѣмъ пажъ Юпитера, и потому, смотри-же, зови меня: Ганимедъ. А какъ звать тебя?
Целія. Такъ, чтобы было сообразно моему положенію: я болѣе не Целія, а Аліена.
Розалинда. Но, кузина, что, если мы постараемся сманить дурачливаго шута, который при дворѣ твоего отца? Не будетъ-ли онъ намъ подпорой въ нашемъ странствованіи?
Целія. Онъ готовъ пойти на край свѣта за мною; предоставь мнѣ одной уговорить его. Пойдемъ теперь, соберемъ наши драгоцѣнныя украшенія и нашу казну, намѣтимъ удобнѣйшее время и лучшій способъ, какъ скрываться отъ погони, которая устремится за мною послѣ моего бѣгства. Идемъ радостно не въ изгнаніе, а на свободу (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьСт. Герцогъ. Ну, что, мои товарищи и братья по изгнанію, не сдѣлала-ли намъ долгая привычка эту жизнь слаще той, съ ея подкрашеннымъ великолѣпіемъ? Не свободнѣе-ли отъ опасности эти лѣса, чѣмъ завистливый дворъ? Мы испытываемъ здѣсь лишь кару Адама: перемѣну временъ года; но когда когти мороза и суровыя нападки зимняго вѣтра рѣжутъ и треплютъ мое тѣло, заставляя меня дрожать отъ холода, я улыбаюсь и говорю: «Это не лесть, это совѣтники, которые осязательно убѣждаютъ меня въ томъ, что я такое». Дѣйствія невзгоды сладки: она, подобно безобразной и ядовитой жабѣ, носитъ въ своей головѣ драгоцѣнный камень. Такъ наша здѣшняя жизнь, вдали отъ общественной суеты, открываетъ намъ глаголъ въ деревьяхъ, книги въ текущихъ ручейкахъ, поученія въ камняхъ и добро во всѣхъ предметахъ.
Аміанъ. Я не желалъ-бы перемѣны, и счастливы вы, ваша свѣтлость, умѣя очертить гоненія судьбы въ столь спокойныхъ и мягкихъ выраженіяхъ!
Ст. Герцогъ. Что-же, отправиться намъ убивать дичину? Хотя мнѣ бываетъ жаль бѣдныхъ пѣгихъ глупцовъ, природныхъ гражданъ этихъ пустынныхъ мѣстъ; среди ихъ собственныхъ владѣній, имъ пронзаютъ крутые бока наши зазубренныя стрѣлы.
1-й дворянинъ. Дѣйствительно, ваша свѣтлость, и Жакъ-меланхоликъ груститъ о томъ-же самомъ, клянясь, что, въ этомъ отношеніи, вы еще большій похититель, нежели вашъ братъ, изгнавшій васъ. Сегодня-же, синьоръ Аміанъ и я — мы подкрались къ нему сзади, когда онъ лежалъ подъ дубомъ, старый стволъ котораго нависъ надъ ручьемъ, журчащимъ въ этомъ лѣсу. Къ этому-же мѣсту притащился вздыхать бѣдный, загнанный олень, пораженный ударами охотниковъ; и правда, ваша свѣтлость, это несчастное животное испускало такіе тяжкіе стоны, что выдыханіе ихъ распирало его кожу такъ, что она была готова лопнуть; а большія, круглыя слезы катились, одна за другой, по его невинной мордѣ, въ жалобной гоньбѣ. И волосатый бѣднякъ, замѣченный Жакомъ, стоялъ такъ на самомъ краю обрыва, надъ быстрымъ ручьемъ, увеличивая его своими слезами.
Ст. Герцогъ. А что говорилъ Жакъ? Не извлекалъ-ли онъ нравоученій изъ этого зрѣлища?
1-й дворянинъ. О, да, на тысячу ладовъ. Во-первыхъ, по поводу того, что олень ронялъ слезы въ ненуждавшійся въ томъ ручей: «Бѣдное животное, говорилъ онъ, ты дѣлаешь завѣщаніе подобно свѣтскимъ людямъ, отказывающимъ наибольшія суммы тѣмъ, у которыхъ и такъ слишкомъ много». Потомъ, насчетъ того, что онъ былъ одинокъ и покинутъ своими бархатистыми друзьями: «И правильно, говорилъ онъ, несчастіе должно всегда отталкивать пріятелей». Когда же безпечное стадо, насытившись на пастьбѣ, промчалось мимо, не остановясь для привѣта ему, Жакъ замѣтилъ: «Бѣгите, отъѣвшіеся, жирные граждане! Такъ принято; нечего заботиться объ этомъ бѣдномъ. разорявшемся банкротѣ». Такъ, крайне ѣдко, пронизывалъ онъ насквозь дворъ, города и села и даже нашъ образъ жизни, клянясь, что мы похитители, тираны и даже хуже того, если пугаемъ звѣрей и убиваемъ ихъ въ назначенномъ имъ природномъ обиталищѣ.
Старшій герцогъ. И вы оставили его среди этого созерцанія?
2-й дворянинъ. Въ слезахъ и разсужденіяхъ надъ рыдающимъ оленемъ.
Старшій герцогъ. Укажите мнѣ это мѣсто. Я люблю накрывать Жака въ такомъ мрачномъ настроеніи, потому что именно тогда онъ особенно занимателенъ.
2-й дворянинъ. Я проведу васъ прямо туда (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьГерцогъ. Возможно-ли, чтобы никто не видѣлъ ихъ? Не можетъ быть!.. Какіе-нибудь негодяи при моемъ дворѣ были потворщиками и пособниками въ этомъ.
1-й придворный. Не слышно, чтобы кто видѣлъ ихъ. Дамы, состоящія при ея комнатахъ, оставили ее въ постели, а рано утромъ нашли эту постель уже безъ ея драгоцѣнной госпожи.
2-й придворный. Ваша свѣтлость, тотъ дрянной шутъ, надъ которымъ вы часто изволили потѣшаться, тоже пропалъ; затѣмъ Гесперія, фрейлина принцессы, признается, что подслушала, какъ ваша дочь и ея кузина разсуждали между собой о качествахъ и прелести того борца, который побѣдилъ недавно могучаго Шарля; она полагаетъ, что, куда бы онѣ ни скрылись, этотъ юноша долженъ быть съ ними.
Герцогъ. Пошлите къ его брату, приведите этого молодца сюда; я заставлю его отыскать этого юношу; торопитесь! И чтобы розыски и распросы не ослабѣвали, пока мы не найдемъ безумныхъ бѣглецовъ! (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьОрландо. Кто здѣсь?
Адамъ. Что это? Молодой хозяинъ!.. О, дорогой господинъ, мой милый господинъ! О, воплощеніе стараго синьора Роланда! Зачѣмъ вы здѣсь? Зачѣмъ вы добродѣтельны? Зачѣмъ любитъ васъ народъ? Зачѣмъ вы кротки, сильны и храбры? Зачѣмъ вы рѣшаетесь одолѣвать костистыхъ борцовъ причудливаго герцога? Ваша слава достигнута вами слишкомъ скоро. Развѣ вамъ не извѣстно, что достоинства обращаются во вредъ нѣкоторымъ людямъ? Такъ оно съ вами: ваша доблесть, добрый господинъ, святая и непорочная предательница ваша. О, что это за міръ, если то, что хорошо, оказывается отравою для украшеннаго имъ!
Орландо. Но въ чемъ дѣло?
Адамъ. О, несчастный юноша, не входи въ эти двери, подъ этой крышей живетъ врагъ всѣхъ твоихъ достоинствъ: твой братъ… Нѣтъ, нѣтъ, не братъ… однако, сынъ… Нѣтъ, и не сынъ; не хочу называть его сыномъ того, котораго я только-что хотѣлъ назвать его отцомъ… Онъ узналъ о вашей славѣ и рѣшился поджечь этой ночью то помѣщеніе, въ которомъ вы ночуете; если это ему не удастся, онъ отыщетъ другія средства, чтобы васъ извести. Я подслушалъ его, знаю его намѣренія. Здѣсь не мѣсто вамъ, этотъ домъ лишь бойня, возненавидьте его и страшитесь и не входите въ него!
Орландо. Но куда же хочешь ты, чтобы я пошелъ, Адамъ?
Адамъ. Все равно куда, лишь бы не сюда!
Орландо. Неужели ты хочешь, чтобы я пошелъ просить себѣ на хлѣбъ? Или, взявъ подлый и буйный мечъ, сталъ разбойничать на большихъ дорогахъ? Придется мнѣ взяться за это или же не знать, что дѣлать; но я не могу дѣлать этого, что бы тамъ ни было. Я готовъ лучше подвергнуться злокозненности извращеннаго родства и кровожадности брата!
Адамъ. Не дѣлайте этого. У меня есть пятьсотъ ефимковъ, бережливо скопленныхъ мною на службѣ у вашего отца и сохраненныхъ мною, какъ подспорье на то время, когда мои старые члены откажутся служить, и я, одряхлѣвшій, буду заброшенъ въ уголъ. Возьмите это; а Тотъ, Который питаетъ вороновъ и предусмотрительно запасаетъ и про воробья, пріютитъ и мою старость. Вотъ золото; я даю вамъ все, но позвольте мнѣ быть вашимъ слугою: хотя я на видъ старикъ, но я силенъ и бодръ, благодаря тому, что въ юности не примѣшивалъ горячихъ и возбудительныхъ напитковъ къ моей крови, и тоже никогда, съ безстыднымъ лбомъ, не добивался средствъ къ тому, чтобы себя разслабить, сдѣлать немощнымъ. Поэтому моя старость подобна ясной зимѣ; холодной, но здоровой. Позвольте же мнѣ идти съ вами: я прислужу вамъ не хуже молодого во всѣхъ вашихъ нуждахъ и дѣлахъ.
Орландо. О, добрый старикъ! Какъ хорошо изображаешь ты собою одного изъ преданныхъ старинныхъ слугъ, усердствовавшихъ ради долга, а не платы! Ты не подъ стать нынѣшнимъ обычаямъ, когда никто не хочетъ стараться иначе, какъ ради своей выгоды, и, достигнувъ ее, оставляетъ службу съ тѣмъ, что добылъ. Ты не таковъ; но, бѣдный старикъ, ты ухаживаешь здѣсь за подгнившимъ деревомъ, которое не можетъ подарить тебѣ даже просто цвѣткомъ за всѣ твои труды и заботы. Брось это, пойдемъ со мною, и прежде, нежели мы истратимъ заработокъ твоихъ молодыхъ лѣтъ, мы набредемъ на какое-либо смиренное пристанище себѣ.
Адамъ. Ступайте, господинъ, ни послѣдую за вами до послѣдняго моего издыханія, со всею честностью и вѣрностью! Съ семнадцати лѣтъ я прожилъ здѣсь почти до восьмидесяти, но болѣе жить не буду. Въ семнадцать — многіе ищутъ своего счастья; въ восемьдесятъ — уже на одну недѣльку поздненько; но судьба не можетъ послать мнѣ лучшей награды, какъ позволивъ мнѣ хорошо умереть и не въ долгу у моего господина (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьРозалинда. О, Юпитеръ! Какъ ослабъ мой духъ!
Оселокъ. Мнѣ до моего духа нѣтъ дѣла, еслибы только ноги у меня не ослабли.
Розалинда. Еслибы я послушалась моего сердца, то опозорила бы этотъ мужской нарядъ, расплакавшись, какъ женщина. Но я должна ободрять болѣе утлый сосудъ, потому что камзолъ и штаны должны выказывать храбрость передъ юбкой. Поэтому ободрись, милая Аліена!
Целія. Прошу васъ, перенесите это отъ меня, но я не могу идти далѣе.
Оселокъ. Что до меня, то мнѣ лучше перенести что-либо отъ васъ, чѣмъ нести васъ; хотя, въ этомъ случаѣ, мнѣ не пришлось бы нести крестъ, потому что, сдается мнѣ, въ кошелькѣ-то у васъ нѣтъ денегъ.
Розалинда. Вотъ и Арденскій лѣсъ!
Оселокъ. Такъ и я въ Арденахъ! Тѣмъ глупѣе я; когда я былъ дома, я находился въ лучшемъ мѣстѣ; но путникамъ приходится мириться со всѣмъ.
Розалинда. О, да, добрый Оселокъ!.. Но смотри, сюда идутъ: молодой человѣкъ и старый; они ведутъ серьезную бесѣду.
Коренъ. Этимъ путемъ ты добьешься постояннаго презрѣнія отъ нея.
Сильвій. О, Коренъ, еслибы ты зналъ, какъ я люблю ее.
Коренъ. Догадываюсь отчасти, потому что и я нѣкогда любилъ.
Сильвій. Нѣтъ, Коренъ, ты старъ и не можешь этого понимать, хотя бы ты былъ въ юности самымъ истымъ влюбленнымъ, когда либо вздыхавшимъ надъ ночною подушкой; но еслибы твоя любовь сколько-нибудь уподоблялась моей, то, также вѣрно, какъ никогда никто не любилъ такъ, какъ я, въ какое число нелѣпыхъ поступковъ ни вовлекла бы тебя твоя склонность?
Коренъ. И вовлекала въ тысячу уже перезабытыхъ мною.
Сильвій. О, значитъ, ты никогда не любилъ всѣмъ сердцемъ! Если ты не припоминаешь малѣйшаго изъ безразсудствъ, въ которыя заставляла тебя впадать любовь, ты не любилъ; если ты не сиживалъ, какъ я теперь, надоѣдая слушателю своими похвалами возлюбленной, — ты не любилъ; если ты не покидалъ внезапно собесѣдника, какъ моя страсть вынуждаетъ меня сдѣлать это теперь, — ты не любилъ…О, Феба! Феба! Феба… (Уходитъ).
Розалинда. Увы, бѣдный пастухъ! Пока ты обнаруживалъ свою рану, я, по горькой случайности, ощутила свою.
Оселокъ. А я свою. Я помню, какъ, будучи влюбленъ, я изломалъ свой мечъ о камень, твердя ему принять это за мои ночныя посѣщенія Джэнъ-улыбки; помню, какъ цѣловалъ ея валекъ и коровы вымя, выдоенное ея малыми, потрескавшимися ручками; помню, какъ ухаживалъ за гороховой шелухою вмѣсто нея, взялъ двѣ шелушинки и возвратилъ ихъ ей со слезами, говоря: «носи ихъ въ память обо мнѣ». Мы, истинные влюбленные, подвержены страннымъ причудамъ, но такъ какъ въ природѣ все смертно, то и все, что есть въ природѣ влюбленнаго, поражено смертельно безуміемъ.
Розалинда. Ты говоришь разумнѣе, нежели самъ то замѣчаешь.
Оселокъ. Никогда я и не замѣчу своего ума, пока не наткнусь на него такъ, что голени себѣ переломаю.
Розалинда. Юпитеръ! Юпитеръ! Страсть этого пастуха весьма походитъ на мою.
Оселокъ. И на мою; только моя начинаетъ уже выдыхаться.
Целія. Прошу, спросите кто-нибудь изъ васъ этого человѣка, не согласится-ли онъ дать намъ пищи за золото: я ослабѣла до смерти.
Оселокъ. Эй, ты, шутъ!
Розалинда. Тише; онъ не родственникъ тебѣ.
Коренъ. Кто кличетъ?
Оселокъ. Тѣ, кто почище васъ, сударь.
Коренъ. Будь иначе, они были бы уже совсѣмъ жалкими.
Розалинда. Молчи, я говорю… Добраго вечера, другъ!
Коренъ. И вамъ, любезный господинъ, и всѣмъ вамъ!
Розалинда. Скажи намъ, пастухъ, возможно ли въ этихъ пустыхъ мѣстахъ добыть себѣ, по радушію или за золото, такое пристанище, въ которомъ мы могли бы отдохнуть и поѣсть? Эта молодая дѣвушка крайне утомилась въ пути и нуждается въ подкрѣпленіи.
Коренъ. Прекрасный синьоръ, сожалѣю ее и желалъ бы, болѣе ради ея, чѣмъ ради себя самого, чтобы у меня были средства подкрѣпить ее; но я служу пастухомъ у другаго человѣка и не стригу руна съ тѣхъ, кого пасу. Мой хозяинъ скареденъ и мало заботится о томъ, чтобы проложить себѣ путь на небо своимъ гостепріимствомъ; къ тому же, его усадьба, стала и кормовые запасы теперь въ продажѣ, и при нашей овчарнѣ, по случаю его отсутствія, нѣтъ ничего пригоднаго вамъ въ пищу… Но взгляните на то, что есть, и будьте гостями, на сколько отъ меня зависитъ.
Розалинда. А кто думаетъ купить его стада и пастбища?
Коренъ. Этотъ молодецъ, котораго вы видѣли недавно здѣсь; но ему не до покупки чего либо теперь.
Розалинда. Прошу тебя, если это согласно съ честностью, купи самъ эту усадьбу, пастбище и стадо, на что ты получишь деньги отъ насъ.
Целія. А мы прибавимъ тебѣ жалованья… Мнѣ нравится это мѣсто, и я охотно проведу въ немъ время.
Коренъ. Все это несомнѣнно продается; пойдемте со мною, соберите справки, и если вамъ приглянется земля, доходъ и здѣшній образъ жизни, я останусь вашимъ преданнѣйшимъ скотоводомъ и куплю все тотчасъ же на ваше золото (Уходятъ).
СЦЕНА V.
правитьАміанъ (поетъ.) «Кто подъ зеленою древесною сѣнью любитъ возлежать со мной и тянуть веселую пѣсню, какъ сладкогласное птичье горлышко, приходи сюда, приходи, приходи! Здѣсь ты не увидишь другаго врага, кромѣ зимы и непогоды!»
Жакъ. Еще, еще, прошу тебя, еще!
Аміанъ. Но я нагоню на васъ грусть, мессиръ Жакъ.
Жакъ. За это и спасибо. Еще, прошу тебя, еще! Я могу высасывать грусть изъ пѣсни, какъ хорекъ высасываетъ яйца. Еще, прошу, еще!
Аміанъ. У меня сиплый голосъ; я знаю, что не понравлюсь вамъ.
Жакъ. Я и не требую, чтобы ты мнѣ понравился; я желаю только, чтобы ты пѣлъ. Прошу тебя, еще; другіе стансы. Вы называете это стансами?
Аміанъ. Какъ хотите, мессиръ Жакъ.
Жакъ. Да мнѣ и нѣтъ дѣла до названій, какъ и имъ до меня. Вы запоете?
Аміанъ. Болѣе по вашей просьбѣ, чѣмъ по собственному удовольствію.
Жакъ. Ну, такъ если я когда нибудь поблагодарю человѣка, это будетъ васъ. Но то, что называютъ вѣжливостями, походитъ для меня на встрѣчу двухъ обезьянъ; и когда кто-нибудь благодаритъ меня сердечно, мнѣ все кажется, что я подалъ ему грошъ, и онъ осыпаетъ меня нищенскою признательностью. Ну, пойте же, а кто не хочетъ, пусть прикуситъ языкъ.
Аміанъ. Хорошо, я докончу пѣсню. А вы, господа, накройте столъ; герцогъ желаетъ выпить подъ этимъ деревомъ… Онъ цѣлый день искалъ васъ, Жакъ.
Жакъ. А я цѣлый день избѣгалъ его. Онъ слишкомъ большой спорщикъ для меня. Я размышляю о не меньшихъ предметахъ, чѣмъ онъ, но, благодаря небу, не пользуюсь такъ этимъ. Ну, пойте же, ну!
Всѣ (поютъ). «Кто не гонится за честолюбіемъ и любитъ жить на солнышкѣ, отыскивая самъ себѣ пищу, и доволенъ тѣмъ, что найдетъ, приходи сюда, приходи, приходи! Здѣсь ты не увидишь другаго врага, кромѣ зимы и непогоды».
Жакъ. Я прибавлю вамъ строфу къ этой пѣснѣ, сочиненную мною вчера вопреки собственному вдохновенію.
Аміанъ. А я спою ее.
Жакъ. Вотъ она: «Если случится, что человѣкъ превратится въ осла и покинетъ свои богатства и удобства, ради упрямой прихоти, дукдаме, дукдаме, дукдаме! Здѣсь онъ найдетъ такихъ же великихъ дураковъ, какъ онъ самъ, если онъ придетъ къ намъ…»
Аміанъ. Но что это за дукдаме?
Жакъ. Это греческое заклинаніе для собиранія дураковъ въ кружокъ. Я постараюсь заснуть; если мнѣ не удастся, обругаю всѣхъ перворожденныхъ въ Египтѣ!
Аміанъ. А я пойду звать герцога: трапеза для него готова (Всѣ уходятъ).
СЦЕНА VI.
правитьАдамъ. Дорогой господинъ, я не могу идти далѣе. О, я умираю безъ пищи!.. Я лягу здѣсь и вымѣряю себѣ могилу. Прощайте, добрый господинъ!
Орландо. Что ты, Адамъ! Ты такъ слабъ духомъ? Оживись немного, ободрись немного, развеселись немного! Если въ этомъ дикомъ лѣсу водится какое-нибудь дикое животное, я или буду пожренъ имъ, или принесу его въ пищу тебѣ. Твое воображеніе болѣе поражено смертью, нежели твои силы. Ради меня, успокойся, отдали отъ себя смерть на время; я тотчасъ же ворочусь къ тебѣ и если не принесу тебѣ ничего поѣсть, тогда позволю тебѣ умереть; но если ты умрешь до моего возвращенія, ты насмѣешься надъ моимъ трудомъ. Вотъ и хорошо! Ты смотришь веселѣе, и я мигомъ буду снова съ тобой. Но ты лежишь здѣсь на холодѣ; постой, я переведу тебя подъ какое-нибудь убѣжище; и не умрешь ты изъ-за недостатка обѣда, если только водится что живое въ этой пустынѣ. Веселѣе, добрый Адамъ! (Уходятъ).
СЦЕНА VІІ.
правитьСтаршій герцогъ. Я думаю, что онъ превратился въ звѣря, потому что я не могу отыскать его въ человѣчьемъ обраpѣ.
1-й дворянинъ. Ваша свѣтлость, онъ только что ушелъ отсюда; онъ былъ здѣсь веселъ и слушалъ пѣніе.
Старшій герцогъ. Если онъ воплощеніе противорѣчія, пристращается къ музыкѣ, въ нашихъ сферахъ скоро наступитъ дисгармонія. Подите, отыщите его, я хочу съ нимъ поговорить.
1-й дворянинъ. Онъ избавляетъ меня отъ труда своимъ появленіемъ.
Старшій герцогъ. Что же это, мессиръ! Развѣ можно жить такъ, что вашимъ друзьямъ надо выпрашивать вашего общества?… Но, вы что-то веселы!
Жакъ. Дуракъ, дуракъ!.. Мнѣ попался въ лѣсу дуракъ, ливрейный дуракъ!.. Жалкій міръ!.. Также вѣрно, какъ я живу благодаря пищѣ, я встрѣтилъ дурака; онъ лежалъ, грѣлся на солнцѣ и посмѣивался надъ госпожей Фортуной очень складно, весьма даже удачно, хотя онъ и ливрейный дуракъ. «Добраго утра, дуракъ», сказалъ я. «Нѣтъ, мессиръ, отвѣтилъ онъ, не называйте меня дуракомъ, пока небо не пошлетъ мнѣ счастья». Потомъ онъ вытащилъ часы изъ своего кармана и, глядя на нихъ мутными глазами, произнесъ очень разумно: «Теперь десять часовъ; мы можемъ такъ слѣдить за міромъ, какъ онъ тащится; лишь часъ тому назадъ было девять, а черезъ часъ позднѣе будетъ одиннадцать; и такъ, изъ часа въ часъ, мы зрѣемъ и зрѣемъ, и тоже, изъ часа въ часъ, гніемъ, гніемъ, и въ этомъ весь сказъ». Когда я услыхалъ, какъ ливрейный шутъ извлекаетъ такую мораль изъ времени, мои легкія стали кукарекать подобно пѣтуху, при видѣ такого глубоко-созерцательнаго дурака, я я сталъ хохотать, безъ передышки, втеченіе цѣлаго часа по его циферблату… О, благородный шутъ! О, достойный шутъ! Единственный теперь нарядъ — пестрый, шутовской.
Старшій герцогъ. Что же это за шутъ?
Жакъ. О, почтенный шутъ!.. Онъ изъ придворныхъ и говоритъ, что если дамы молоды и хороши, онѣ имѣютъ даръ знать это; въ его мозгу, — изсохшемъ какъ залежалый сухарь послѣ путешествія, — у него находятся странные уголки, снабженные наблюденіями, которыя онъ выпускаетъ въ разныхъ видахъ… О, еслибы мнѣ быть дуракомъ! Я теперь жажду пестраго наряда.
Старшій герцогъ. Ты его получишь.
Жакъ. Это моя единственная просьба; разумѣется, если вы искорените изъ вашей разумной мысли внѣдрившееся въ нее убѣжденіе о томъ, что я уменъ. Я долженъ пользоваться такъ широко — какъ вѣтеръ, свободою нападать на кого хочу; это предоставлено дуракамъ. И тѣ, кого я наиболѣе задѣну моимъ дурачествомъ, должны смѣяться тоже болѣе всѣхъ. А почему, мессиръ, должны они? Это «почему» также очевидно, какъ дорога къ приходской церкви: тотъ, кого дуракъ разумно задѣваетъ, поступитъ глупо, хотя-бы и былъ уменъ, если не выкажетъ нечувствительности къ удару иначе, глупость этого умника будетъ выставляться на показъ даже при пущенныхъ наудачу словечкахъ дурака. Одѣньте меня въ шутовской нарядъ, разрѣшите мнѣ говорить, что у меня на душѣ, и я вамъ прочищу вдоль и поперекъ прогнившее тѣло зараженнаго міра, если онъ только захочетъ терпѣливо принимать мое лекарство.
Старшій герцогъ. Полно! Я знаю, что изъ этого выйдетъ.
Жакъ. Что, ручаюсь счетной маркой, что сдѣлаю я, кромѣ добра?
Старшій герцогъ. Худшій, ужасный грѣхъ, преслѣдуя грѣхъ, потому что самъ ты былъ распутенъ, сластолюбивъ, какъ самая скотская похоть, и всѣ собранные тобою недуги, все накопленное тобою зло, будутъ излиты тобою на міръ вообще.
Жакъ. Что-же, если кто-нибудь возстаетъ противъ гордыни, развѣ онъ указываетъ тѣмъ на кого-либо въ частности? Развѣ она не воздымается такъ же высоко, какъ море, до тѣхъ поръ, пока самая крайность этого не вызоветъ отлива? Какую женщину въ городѣ разумѣю я, если говорю, что иная городская женщина носитъ на недостойныхъ плечахъ цѣлыя королевскія состоянія? Которая изъ нихъ можетъ придти сказать, что я подразумѣваю именно ее, когда совершенно подобна ей ея же сосѣдка? Или кто при подломъ ремеслѣ, скажетъ, что его нарядъ добытъ не на мой счетъ, полагая, что я указываю именно на него, и тѣмъ признаетъ свое безуміе предметомъ моей рѣчи? Пусть такъ, но какже! Посмотримъ, въ чемъ обидѣлъ его мой языкъ: если я отозвался о немъ справедливо, онъ самъ вредитъ теперь себѣ; если онъ свободенъ отъ нареканія, то моя оцѣнка улетаетъ, какъ дикій гусь, не требуемый никѣмъ… Но кто спѣшитъ сюда?
Орландо. Остановитесь и не ѣшьте болѣе!
Жакъ. Да я еще и не ѣлъ ничего.
Орландо. И не долженъ, пока не будетъ насыщена нужда!
Жакъ. Какой породы можетъ быть этотъ пѣтухъ?
Старшій герцогъ. Скажи, любезный, осмѣливаетъ тебя на это крайность или же презрѣніе къ хорошему обхожденію лишаетъ тебя всякой вѣжливости?
Орландо. Вы угадали въ первомъ случаѣ терновый уколъ крайней нужды снялъ съ меня обличье нѣжной учтивости; однако, я не изъ дикихъ мѣстъ и нѣсколько воспитанъ. Но, остановитесь, говорю… Тотъ умретъ, кто дотронется до одного изъ этихъ плодовъ, прежде чѣмъ будемъ удовлетворены я и мои нужды!
Жакъ. Если васъ нельзя удовлетворить разумно, то мнѣ придется умирать?
Старшій герцогъ. Но что вамъ надо? Вы добьетесь отъ насъ всего скорѣе кротостью, чѣмъ укротите насъ насиліемъ.
Орландо. Я почти умираю съ голода; дайте мнѣ поѣсть.
Старшій герцогъ. Милости просимъ къ нашему столу.
Орландо. Вы говорите такъ ласково? Простите мнѣ, прошу; я думалъ, что все здѣсь дико и потому прибѣгнулъ къ строгому приказу. Но, кто-бы ни были вы, въ этой неприступной пустынѣ, подъ сѣнью этой унылой листвы, проводящіе безпечно крадущіеся часы времени! Если вы видали когда-либо лучшіе дни; если вы живали тамъ, гдѣ колокола сзываютъ въ церковь; если вы садились за трапезу съ добрыми людями; если вы утирали съ вашихъ вѣкъ слезу и знавали, что значитъ сожалѣть и быть предметомъ жалости, то пусть моимъ сильнѣйшимъ насиліемъ будетъ простота! Надѣясь на нее, я краснѣю и прячу свой мечъ.
Старшій герцогъ. Справедливо то, что мы видали лучшіе дни, и что призывали насъ въ церковь священные колокола; сиживали мы и за трапезой съ добрыми людьми, утирали съ глазъ капли, вызываемыя блаженной жалостью; поэтому, садитесь мирно съ нами и распоряжайтесь по желанію тѣмъ, чѣмъ мы можемъ служить, и что годится вамъ для вашей нужды.
Орландо. Такъ обождите немного съ вашею ѣдой, покуда я, подобно лани, схожу къ своему дѣтенышу и отнесу ему пищи. Со мною тутъ бѣдный старикъ, который, изъ одной любви ко мнѣ, проковылялъ не мало тягостныхъ шаговъ; пока не накормится сначала онъ, угнетенный двойнымъ зломъ: старостью и голодомъ, я не возьму куска.
Старшій герцогъ. Такъ сходите за нимъ, а мы не дотронемся ни до чего, пока вы не возвратитесь.
Орландо. Благодарю васъ! Будьте благословенны за вашу добрую помощь! (Уходитъ).
Старшій герцогъ. Ты видишь, не мы одни несчастливы: обширный театръ вселенной представляетъ болѣе печальныхъ зрѣлищъ, нежели сцена, на которой играемъ мы.
Жакъ. Весь міръ, сцена и всѣ мужчины и всѣ женщины лишь актеры: у нихъ свои выходы и свои появленія, и одинъ человѣкъ играетъ на своемъ вѣку разныя роли, при чемъ дѣйствія замѣняются у него семью возрастами. Сначала, онъ ребенокъ, пищащій и кривляющійся на рукахъ у няньки; потомъ — хнычащій школяръ, съ своею сумкою и свѣтлымъ, какъ заря, лицомъ, ползущій въ школу неохотно, какъ улитка, потомъ — влюбленный, вздыхающій, какъ горнъ, и съ грустною балладой въ честь бровей возлюбленной; потомъ — солдатъ съ запасомъ чужеземныхъ клятвъ, бородатый, какъ леопардъ, недотрога въ чести, всегда скорый на ссору, готовый искать мимолетной славы хоть въ самомъ дулѣ пушки потомъ — судья, съ хорошенькимъ круглымъ брюшкомъ, начиненнымъ добрыми каплунами, со строгостью во взглядѣ и бородой, подстиженной профессіонально, полный мудрыхъ изреченій и общихъ мѣстъ. Такъ играетъ человѣкъ свои роли. А шестой возрастъ ходитъ въ обвислыхъ панталонахъ съ туфлями, съ очками на носу и мѣшкомъ на боку; штаны его молодыхъ дней, хорошо сохранившіеся, непомѣрно широки для его сморщенныхъ икръ, а его густой, мужественный голосъ, обращаясь снова въ младенческій лепетъ, походитъ звукомъ на пискъ и свистъ. А послѣдняя сцена, которою заключается эта многосодержательная исторія, состоитъ изъ второго дѣтства, равнаго забвенію: безъ зубовъ, безъ глазъ, безъ вкуса, безъ всего!..
Старшій герцогъ. Добро пожаловать! Усадите ваше почтенное бремя и накормите его.
Орлаидо. Весьма благодарю васъ за него.
Адамъ. Такъ и слѣдуетъ; я самъ почти не въ силахъ отблагодарить…
Старшій герцогъ. Милости просимъ! Приступайте; я не буду тревожить васъ теперь разспросами о вашихъ похожденіяхъ. Пусть музыка играетъ, а ты, добрый кузенъ, спой.
Аміанъ (поетъ). «Дуй, дуй, зимній вѣтеръ, ты не такъ золъ, какъ людская неблагодарность; твой зубъ не такъ рѣзокъ, потому что тебя не видно, хотя твое дыханіе и сурово. Гей, го! пойте; гей, го! подъ зеленымъ остролистникомъ! Часто дружба притворна, часто любовь — одно безуміе, поэтому гей-го! подъ остролистникомъ, жизнь наша веселѣе!.. Студи насъ, студи, суровое небо; ты не уязвишь такъ, какъ забытое благодѣяніе! Хотя ты заволакиваешь воды, твои уколы не такъ пронзительны, какъ забывчивость друзей. Гей, го! пойте, гей, го! подъ зеленымъ остролистникомъ. Часто дружба притворна, часто любовь — одно безуміе, поэтому, гей, го! подъ остролистникомъ, жизнь наша веселѣе!»
Старшій герцогъ. Если ты сынъ добраго синьора Роланда, какъ ты довѣрилъ мнѣ искренно и какъ мои глаза удостовѣряются въ томъ, видя вѣрное воспроизведеніе его облика въ твоихъ чертахъ, будь намъ желаннымъ пришельцомъ. Я герцогъ, любившій твоего отца. Приди въ мою пещеру, чтобы разсказать мнѣ все остальное о своей судьбѣ… Добрый старикъ, добро пожаловать и ты, какъ твой господинъ… Отведите его подъ руки… А ты подай мнѣ руку и повѣдай мнѣ всѣ свои похожденія (Уходятъ).
СЦЕНА I.
правитьГерцогъ. Ты не видалъ его съ тѣхъ поръ? Мессиръ, мессиръ, это не можетъ быть; и еслибы во мнѣ не преобладало милосердіе, я не сталъ бы искать отсутствующаго предмета моей мести, если ты на лицо. Но, смотри, отыщи своего брата, гдѣ бы онъ ни былъ; ищи съ огнемъ, доставь его, живого или мертваго, въ теченіе двѣнадцати мѣсяцевъ, или же не возвращайся въ наши владѣнія. Твои земли и все, что ты называешь своимъ и что стоитъ взять, перейдетъ въ наши руки, до тѣхъ поръ, пока ты не оправдаешься устами своего брата отъ подозрѣній нашихъ на тебя.
Оливеръ. О, еслибы ваша свѣтлость знали, что у меня на сердцѣ! Я никогда въ жизни не любилъ этого брата.
Герцогъ. Тѣмъ подлѣе ты. Ну, вытолкайте его вонъ, и пусть тѣ мои служащіе, которымъ это надлежитъ, опишутъ его домъ и земли. Чтобъ это было сдѣлано немедленно; и выгнать его! (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьОрландо. Висите здѣсь, мои стихи, свидѣтельствуя о моей любви; а ты, трижды вѣнчанная царица ночи, блюди своимъ цѣломудреннымъ окомъ, съ высоты твоей блѣдной сферы, за именемъ твоей ловительницы, губящей всю мою жизнь. О, Розалинда! Эти деревья будутъ моими записями, я начерчу мои помыслы на ихъ корѣ, такъ чтобы каждый глазъ, смотрящій въ этомъ лѣсу, могъ видѣть твои достоинства засвидѣтельствованными повсюду. Бѣги, бѣги, Орландо, вырѣжи на каждомъ деревѣ ее — прекрасную, непорочную, невыразимую! (Уходитъ).
Коренъ. Ну, какъ нравится вамъ эта пастушья жизнь, мессиръ Оселокъ?
Оселокъ. Правду сказать, пастухъ, если взять эту жизнь самое по себѣ, жизнь не дурная; но если въ томъ смыслѣ, что это жизнь пастуховъ, то она никуда не годится. Въ томъ отношеніи, что она уединенная, она мнѣ очень нравится; но въ томъ, что она захолустная, это очень подлая жизнь. Такъ какъ она въ поляхъ, то она очень по мнѣ; но такъ какъ не при дворѣ, то очень скучна. Будучи умѣренной, видишь ли, она мнѣ по вкусу, но она очень не изобильна, и потому претитъ моему желудку. Ты способенъ философствовать, пастухъ?
Коренъ. Лишь на столько, чтобы знать, что чѣмъ болѣе хворъ человѣкъ, тѣмъ хуже онъ себя чувствуетъ; и если нѣтъ у него денегъ, средствъ и довольства собою, то не достаетъ ему трехъ добрыхъ друзей. Знаю тоже, что свойство дождя въ томъ, чтобы вымачивать, а свойство огня — жечь; что отъ хорошей пастьбы овцы жирѣютъ и что главная причина темноты ночи въ отсутствіи солнца. Знаю еще, что тотъ, у кого нѣтъ ума, ни отъ природы, ни отъ ученья, можетъ жаловаться на то, что учили его плохо, или же на то, что происходитъ отъ очень тупыхъ родителей.
Оселокъ. Это у тебя натуральная философія. Бывалъ ты при дворѣ, пастухъ?
Коренъ. Нѣтъ, воистину.
Оселокъ. Такъ ты проклять.
Коренъ. Надѣюсь, что нѣтъ.
Оселокъ. Вѣрь, что проклятъ; ты будешь, какъ худо спеченое яйцо, поджаренъ съ одной стороны.
Коренъ. За то, что не былъ при дворѣ? Растолкуйте это.
Оселокъ. Если ты не бывалъ при дворѣ, ты никогда не видывалъ хорошаго обращенія; если ты не видывалъ хорошаго обращенія, обращеніе у тебя должно быть дурное; а все дурное — грѣхъ, а грѣшники прокляты. Твое положеніе опасно, пастухъ.
Коренъ. И нисколько, Оселокъ. То, что считается хорошимъ обращеніемъ при дворѣ, очень смѣшно въ деревнѣ, какъ деревенское — смѣшно при дворѣ. Вы разсказывали мнѣ, что вы не иначе здороваетесь при дворѣ, какъ поцѣловавъ себѣ ручку; это было бы очень неопрятно, еслибы придворные были пастухами.
Оселокъ. Доказательство, мигомъ! Ну же, скорѣе!
Коренъ. Да мы постоянно трогаемъ своихъ овецъ, а шерсть у нихъ, вы знаете, жирная.
Оселокъ. А развѣ у придворныхъ руки не потѣютъ? И развѣ овечій жиръ менѣе здоровъ, чѣмъ человѣчій потъ? Слабо, слабо! Нужно доказательство получше; ну же, говори!
Коренъ. Руки у насъ грубоваты.
Оселокъ. Тѣмъ чувствительнѣе онѣ для губъ. Слабо опять; подавай доказательство посильнѣе; ну-же!
Коренъ. И онѣ часто въ дегтѣ, которымъ мы лечимъ нашихъ овецъ. Неужели вы хотите, чтобы мы цѣловали деготь? У придворныхъ-то руки надушены мускусомъ.
Оселокъ. О, тупой человѣкъ! Ты тухлятина по сравненію съ хорошимъ кускомъ мяса, право! Учись у умныхъ и заруби себѣ: мускусъ худшаго происхожденія, нежели деготь; это весьма неопрятное истеченіе кошачье. Измѣни свои доказательства, пастухъ.
Коренъ. У васъ слишкомъ придворный умъ для меня; я отступаюсь.
Оселокъ. Ты хочешь оставаться проклятымъ?.. Господь, да спасетъ тебя, тупоумный! Да подстругаетъ Онъ тебя! Ты совсѣмъ неотесанный.
Коренъ. Я простой земледѣлецъ; я ѣмъ то, что жну, добываю то, что ношу; не питаю ни къ кому ненависти, не завидую ничьему счастью; радуюсь чужому благополучію, покоряюсь своимъ бѣдамъ и ничѣмъ такъ не тѣшусь, какъ глядя на то, какъ мои овцы пасутся, а ягнята сосутъ.
Оселокъ. Въ этомъ опять твой грѣхъ по невѣдѣнію: ты сводишь овецъ и барановъ, добываешь себѣ пропитаніе совокупленіемъ скота; ты сводникъ при баранѣ съ бубенчиками и даришь годовалую овечку кривоногому, старому, рогоносцу — барану, не годному уже въ разумный союзъ. Если ты не будешь проклятъ за это, то, значитъ, самому дьяволу не нужны болѣе пастухи; иначе, не знаю, какъ ты отъ него спасешься.
Коренъ. Вотъ идетъ мессиръ Ганимедъ, братъ моей новой хозяйки.
Розалинда (читаетъ). «Отъ востока до западной Индіи, нѣтъ драгоцѣнности, равной Розалиндѣ. Ея достоинства, несомыя вѣтромъ, гласятъ по всему міру о Розалиндѣ. Всѣ портреты, нарисованные прекрасно, черны передъ Розалиндой. Въ душѣ не должно оставаться другого образа, кромѣ красоты Розалинды».
Оселокъ. Я готовъ риѳмоплетничать вамъ такъ восемь лѣтъ подрядъ, за исключеніемъ часовъ для обѣда, ужина и спанья. Это вродѣ того какъ ѣдетъ въ перевалку торговка на базаръ.
Розалинда. Прочь, дуракъ!
Оселокъ. Не угодно ли? Если оленю нужна дань, пусть онъ отыщетъ Розалинду; если кошка желаетъ дружка, то, навѣрное, желаетъ того Розалинда. Зимняя одежда должна быть съ подбоемъ, такъ и стройная Розалинда; кто пожинаетъ, долженъ собирать въ снопы и вязать, чтобы везти потомъ съ Розалиндой; у самаго сладкаго орѣха самая горькая скорлупа; такой орѣхъ и Розалинда. Кто хочетъ найти благоуханнѣйшую розу долженъ взять шипы любви и Розалинду!" Это какая-то поддѣльная скачка стиховъ; охота вамъ заражать себя ими!
Розалинда. Молчи, тупой шутъ; я нашла ихъ на деревѣ.
Оселокъ. Плохіе же оно приноситъ плоды.
Розалинда. Я привью его къ тебѣ, а потомъ привью къ нему кизильникъ; тогда оно дастъ самые ранніе плоды во всей странѣ, потому что ты сгніешь прежде чѣмъ на половину созрѣешь, что и составляетъ настоящее качество кизила.
Оселокъ. Вы присудили, но, разумно или нѣтъ, — пусть рѣшитъ лѣсъ.
Розалинда. Тише! Вотъ идетъ моя сестра, читая… Отойдите въ сторону.
Целія. «Почему должна безмолвствовать эта пустыня? Потому ли, что она необитаема? Нѣтъ; я повѣшу по языку на каждое дерево и они будутъ вѣщать торжественныя слова: одни — о томъ, что человѣческая жизнь пробѣгаетъ свое блуждающее странствіе такъ быстро, что на протяженіи пядени умѣстится сумма его лѣтъ; другіе — о нарушеніи клятвъ между двумя дружественными душами. Но на самыхъ красивыхъ вѣтвяхъ и на концѣ каждаго изреченія я напишу „Розалинда“ для того, чтобы всякій читающій зналъ, что небо сосредоточило самую тонкую сущность всякаго изящества въ ней, какъ въ миніатюрѣ. Небо поручило природѣ соединить въ одномъ тѣлѣ все прекрасное, разсѣянное въ мірѣ, и природа собрала тогда для нея: лицо Елены, но не ея сердце; величавость Клеопатры, все, что было лучшаго въ Аталантѣ, и унылую скромность Лукреціи. Такъ многосторонне была одарена Розалинда небеснымъ синклитомъ; многія лица, очи и сердца сообщали ей свои драгоцѣнныя черты. Небо рѣшило, что она будетъ обладать этими дарами, а я буду жить и умру ея рабомъ».
Розалинда. О, благій Юпитеръ!… Какою скучнѣйшею проповѣдью любви изморилъ ты своихъ прихожанъ, даже не прибавя: «Потерпите, добрые люди!»
Целія. Вы здѣсь, меньшая братія? Пастухъ, отойди немного; и ты съ нимъ, сударь.
Оселокъ. Пойдемъ, пастухъ, совершимъ почетное отступленіе, если не съ оружіемъ и обозомъ, то съ записочками и сочиненьицами. (Уходитъ съ Кореномъ).
Целія. Выслушала ты эти стихи?
Розалинда. О, да, выслушала все и даже болѣе того, потому что въ нѣкоторыхъ изъ нихъ болѣе стопъ, нежели полагается для стиха.
Целія. Это не бѣда, лишь бы такія стоны поддерживали стихъ.
Розалинда. То-то, что стопы хромали и не могли бы устоять безъ стиховъ. почему онѣ калѣчили и стихи.
Целія. Но не странно ли тебѣ было услышать, что твое имя должно быть вырѣзано или подвѣшено на этихъ деревьяхъ?
Розалинда. Я дивилась уже семь дней изъ девяти до тебя, потому что, взгляни, что я нашла на одномъ пальмовомъ деревѣ. Никогда еще не прославляли меня такъ въ стихахъ со временъ Пиѳагора, когда я была ирландскою крысой, о чемъ я плохо припоминаю.
Целія. Подумай, кто бы могъ это устраивать?
Розалинда. Человѣкъ?
Целія. И съ того цѣпью на шеѣ, которую ты когда-то носила. Ты мѣняешься въ лицѣ?
Розалинда. Прошу тебя, кто-же?
Целія. О, Боже, Боже! Другу съ другомъ трудно сойтись, но горы могутъ сдвинуться при землетрясеніи и встрѣтиться.
Розалинда. Да, ну же, кто это?
Целія. Возможно-ли это'?
Розалинда. Нѣтъ, прошу тебя, съ самою пылкой настойчивостью, скажи мнѣ, кто это?
Целія. О, изумительно, изумительно, и весьма изумительно — изумительно, и до крайности изумительно, и превыше всякихъ возгласовъ!
Розалинда. Чтобъ мнѣ поблекнуть! Неужели ты полагаешь, что, нарядясь мужчиной, я одѣла и свой характеръ въ камзолъ и штаны? Еще одинъ дюймъ ожиданія равенъ для меня поѣздкѣ на открытія въ Южномъ океанѣ. Прошу тебя, скажи, кто онъ? Скорѣе, говори тотчасъ. Я желала-бы, чтобы ты была заикой, такъ, чтобы этотъ тайный человѣкъ выскочилъ у тебя изо рта, какъ вино изъ узкогорлой бутылки: или разомъ хлынетъ, или вовсе не идетъ. Прошу тебя, вынь пробку у себя изо рта, такъ, чтобы я могла испить твои вѣсти.
Целія. И помѣстить человѣка у себя въ желудкѣ?
Розалинда. Твореніе-ли онъ рукъ Божіихъ? Что за человѣкъ? Стоитъ-ли своей шляпы его голова, подбородокъ стоитъ-ли бороды?
Целія. У него мала борода.
Розалинда. Богъ пошлетъ и болѣе, если человѣкъ захочетъ быть благодарнымъ; но я готова ждать роста его бороды, если ты не отложишь болѣе моего знакомства съ его подбородкомъ.
Целія. Это молодой Орландо, тотъ самый, который поразилъ за одно и борца, и твое сердце.
Розалинда. Нѣтъ, къ чорту шутки! Говори серьезно и, если ты чистая дѣвушка.
Целія. Право, сестричка, это онъ.
Розалинда. Орландо?
Целія. Орландо.
Розалинда. О, горе! Что я теперь стану дѣлать съ моими штанами и камзоломъ?… Что онъ дѣлалъ, когда ты его увидала? Что онъ говорилъ? Каковъ у него видъ? Въ чемъ онъ одѣтъ? И зачѣмъ онъ здѣсь? Спрашивалъ онъ обо мнѣ?.. Гдѣ онъ живетъ? Какъ онъ разстался съ тобою? И когда ты увидишь его опять? Отвѣчай однимъ словомъ!
Целія. Дай мнѣ сперва такой ротъ, какъ у Гаргантуа: такое слово должно быть слишкомъ громадно для рта современной намъ величины. Отвѣтить только черезъ «да» или «нѣтъ» на всѣ эти подробности труднѣе, чѣмъ на катехизисъ.
Розалинда. Но знаетъ ли онъ, что я здѣсь, въ лѣсу, и въ мужской одеждѣ? Такъ ли онъ бодръ, какъ въ день той борьбы?
Целія. Легче перечислитъ пылинки, чѣмъ разрѣшитъ предположенія влюбленной! Но ознакомься съ тѣмъ, какъ я его открыла, и слушай это съ должнымъ вниманіемъ. Я нашла его подъ деревомъ, какъ упавшій жолудь.
Розалинда. Это дерево можетъ назваться Юпитеровымъ, если роняетъ такіе плоды.
Целія. Выслушайте же, почтенная особа.
Розалинда. Продолжай.
Целія. Онъ лежалъ тутъ, вытянувшись, какъ раненый рыцарь.
Розалинда. Какъ ни жалостно подобное зрѣлище, но оно должно украшать пейзажъ.
Целія. Крикни «тпру»! своему языку, прошу тебя: онъ брыкается очень неразумно. Одѣтъ онъ былъ по-охотничьи.
Розалинда. О, страхъ! Онъ намѣревается убить мое сердце.
Целія. Я желала-бы пропѣть свою пѣсенку безъ припѣва: ты сбиваешь меня съ тона.
Розалинда. Развѣ ты не знаешь, что я женщина? Когда я думаю, то должна и высказываться. Ну, милая, говори.
Целія. Ты все сбиваешь меня… Тише! Не онъ ли идетъ сюда?
Розалинда. Это онъ… спрячемся и прослѣдимъ за нимъ. (Отходятъ обѣ въ сторону).
Жакъ. Благодарю васъ за общество; хотя, правду сказать, я также охотно остался бы одинъ.
Орландо. Я тоже; однако, ради приличія, и я благодарю васъ за бесѣду.
Жакъ. Съ Богомъ! Будемъ встрѣчаться такъ рѣдко, какъ возможно.
Орландо. Я желалъ-бы лучше, чтобы мы стали и совсѣмъ чужими.
Жакъ. Я попрошу васъ, не портите болѣе деревьевъ, исписывая ихъ кору любовными стихами.
Орландо. Я попрошу васъ, не портите болѣе моихъ стиховъ, читая ихъ неблагосклонно.
Жакъ. Вашу возлюбленную зовутъ: Розалинда?
Орландо. Да, такъ.
Жакъ. Не нравится мнѣ ея имя.
Орландо. Никто не подумалъ о томъ, чтобы вамъ понравиться, когда ее крестили.
Жакъ. Какого она роста?
Орландо. Такъ высока, какъ у меня сердце.
Жакъ. У васъ на-готовѣ миленькіе отвѣты. Не были-ли вы знакомы съ женами ювелировъ и не заимствовали-ли все съ ихъ перстеньковъ?
Орландо. Нѣтъ, но я отвѣчаю вамъ какъ крашеная ткань, съ которой вы заимствуете ваши вопросы.
Жакъ. У васъ юркій умъ; думаю, что онъ сдѣланъ изъ пятокъ Аталанты. Хотите посидѣть со мною? Будемъ посмѣиваться надъ вашею любовницею, міромъ и надъ всѣми нашими бѣдствіями.
Орландо. Я не хочу бранить никого изъ дышащихъ въ мірѣ, кромѣ меня самого, за которымъ я знаю много ошибокъ.
Жакъ. Худшая у васъ та, что вы влюблены.
Орландо. Это такой проступокъ, который я не обмѣняю на вашу лучшую добродѣтель. Надоѣли вы мнѣ!
Жакъ. Клянусь, я искалъ дурака, когда нашелъ васъ.
Орландо. Онъ утонулъ въ ручьѣ; загляните только туда и увидите его.
Жакъ. Я увижу тамъ свою собственную особу.
Орландо. Которую я считаю за дурака или за нуль.
Жакъ. Не могу болѣе мѣшкать съ вами. Прощайте, почтенный синьоръ Любовь!
Орландо. Я радъ вашему уходу; прощайте, почтенный синьоръ Меланхолія! (Жакъ уходитъ. Целія и Розалинда приближаются).
Розалинда. Я заговорю съ нимъ какъ развязный слуга и поведу себя нагло, благодаря этой одеждѣ. Слышь, охотникъ!
Орландо. Слышу. Чего вамъ надо?
Розалинда. Скажите, который часъ?
Орландо. Вы должны были-бы спросить, какое время дня, потому что въ лѣсу нѣтъ часовъ.
Розалинда. Такъ нѣтъ здѣсь и настоящихъ влюбленныхъ, потому что, вздыхая каждую минуту и стеня каждый часъ, они опредѣляли-бы медленный ходъ времени такъ-же вѣрно, какъ часы.
Орландо. Почему не быстрый ходъ времени? Не точнѣе-ли это будетъ?
Розалинда. Никакъ, мессиръ. Время идетъ различнымъ шагомъ для различныхъ людей. Я могу сказать вамъ, для кого оно идетъ иноходью, для кого идетъ рысью, для кого вскачь, а для кого и на мѣстѣ стоитъ.
Орландо. Скажи, прошу, для кого оно идетъ рысью?
Розалинда. Оно идетъ большой рысью для дѣвушки между днемъ ея брачнаго контракта и днемъ совершенія брака. Будь этотъ промежутокъ всего въ семь ночей, время шагаетъ такъ тряско, что покажется длиной и въ семь лѣтъ.
Орландо. А для кого оно идетъ иноходью?
Розалинда. Для священника, не знающаго латыни, и для богача, не болѣющаго подагрой: первый спитъ спокойно, потому что не можетъ учиться, а второй живетъ весело, потому что не испытываетъ боли; первый избавленъ отъ бремени сухого и губительнаго ученія; другой незнакомъ съ бременемъ тяжкой, унылой заботы. Для нихъ время ступаетъ иноходью.
Орландо. Для кого-же оно мчится вскачь?
Розалинда. Для вора на пути къ висѣлицѣ, потому что, какъ-бы тихо онъ ни передвигалъ ноги, ему все-же покажется, что онъ дошелъ слишкомъ скоро.
Орландо. А для кого оно на мѣстѣ стоитъ?
Розалинда. Для судей во время неприсутственныхъ дней: они спятъ отъ срока до срока, почему и не замѣчаютъ движенія времени.
Орландо. Гдѣ живешь ты, красивый мальчикъ?
Розалинда. Я живу съ этою пастушкой, моею сестрой, здѣсь на опушкѣ лѣса, какъ на бахромкѣ у юбки.
Орландо. Вы здѣшній уроженецъ?
Розалинда. Какъ кроликъ, который тамъ и живетъ, гдѣ родился.
Орландо. Но выговоръ у васъ чище, чѣмъ тотъ, который можно усвоить въ такихъ уединенныхъ мѣстахъ.
Розалинда. Такъ замѣчаютъ мнѣ многіе, но дѣло въ томъ, что меня обучалъ говорить старикъ дядя, священникъ, бывшій, въ своей юности, человѣкомъ хорошаго общества; онъ зналъ хорошо придворный бытъ; тамъ онъ влюбился, и я слышалъ потомъ отъ него много проповѣдей противъ любви. Благодарю Бога, что я не женщина и потому свободенъ отъ многихъ недостатковъ, которыми онъ укорялъ вообще весь женскій полъ.
Орландо. Вы можете припомнить главнѣйшія изъ золъ, которыя онъ ставилъ въ вину женщинамъ?
Розалинда. Главнѣйшихъ не было, всѣ были одинаковы, какъ гроши; каждый недостатокъ казался чудовищнымъ, пока другой не являлся ему на смѣну.
Орландо. Но, прошу тебя, припомни нѣкоторые изъ нихъ.
Розалинда. Нѣтъ, я не хочу тратить лекарствъ, иначе какъ только на больныхъ. Здѣсь шатается по лѣсу человѣкъ, который портитъ молодыя растенія, вырѣзая на ихъ корѣ имя Розалинды; онъ развѣшиваетъ оды на шиповникахъ, элегіи на черной малинѣ, обоготворяя въ нихъ эту Розалинду. Еслибы мнѣ удалось встрѣтить этого мечтателя, я преподалъ-бы ему нѣсколько хорошихъ совѣтовъ, потому что у него, какъ видно, ежедневная любовная лихорадка.
Орландо. Это меня такъ трясетъ отъ любви. Прошу тебя, объяви мнѣ свое лекарство.
Розалинда. Не вижу я въ васъ ни одного изъ дядиныхъ признаковъ любви. Дядя научилъ меня, какъ распознавать влюбленныхъ. Я убѣжденъ, что вы не попались еще въ эту тростниковую клѣтку.
Орландо. А какіе-же это признаки?
Розалинда. Впалыя щеки, а этого у васъ нѣтъ; глаза, окруженные синевой и ввалившіеся, чего тоже нѣтъ; неразговорчивое расположеніе духа, чего тоже нѣтъ; растрепанная борода, чего тоже нѣтъ… Но это вамъ прощается, потому что ваша бородатость равна пока доходамъ меньшихъ братьевъ. Далѣе, ваши штаны должны быть безъ подвязокъ, шапка развязана, рукава разстегнуты, башмаки не пристегнуты, и все на васъ должно обнаруживать небрежность и запустѣніе. Но вы не таковы: вы скорѣе изысканы въ своей одеждѣ и болѣе походите на то, что любите себя, а не кого другого.
Орландо. Прекрасный юноша, мнѣ хотѣлось бы убѣдить тебя, что я влюбленъ.
Розалинда. Убѣдить меня? Скорѣе убѣдите ту, которую любите, какъ вы говорите. Она, ручаюсь вамъ, болѣе склонна къ этому, чѣмъ къ тому чтобы въ этомъ признаться; это одинъ изъ тѣхъ случаевъ, въ которыхъ женщины всегда говорятъ противъ совѣсти. Но скажите правду, неужели это вы увѣшиваете деревья стихами, въ которыхъ прославляете Розалинду?
Орландо. Клянусь тебѣ, юноша, бѣлой рукой Розалинды, это я, несчастный я!
Розалинда. И вы такъ влюблены, какъ это говорится въ вашихъ стихахъ?
Орландо. Не выразить этого вполнѣ ни стихами, ни разумомъ!
Розалинда. Любовь — одно безуміе; она заслуживаетъ темной комнаты и бича, какъ сумасшедшіе; и если влюбленныхъ не наказываютъ, какъ и не лечатъ, то потому, что подобное помѣшательство слишкомъ распространено и тѣ, которымъ пришлось бы сѣчь другихъ, влюблены сами. Но я берусь излечивать это совѣтомъ.
Орландо. И вы уже излечивали кого?
Розалинда. Да, одного, и вотъ какимъ способомъ. Онъ долженъ былъ вообразить меня предметомъ своей любви, своею возлюбленной, и ухаживать за мною ежедневно; а я, какъ измѣнчивая особа, то грустна, изнѣжена, капризна, прихотлива, нѣжна, горда, причудлива, лукава, слаба, непостоянна, слезлива или готова улыбаться, какъ будто испытывала всякую страсть хотя въ сущности, ни одной, въ чемъ молодые люди и женщины, большею, частью стадо одной масти; то любила его, то не могла терпѣть, то ласкала, то ругала его, то рыдала надъ нимъ, то плевала на него. Такимъ образомъ, я извлекла моего поклонника изъ безумія любви для перехода въ помѣшательство пожизненное, которое состояло въ томъ, что онъ отказался отъ всего мірского потока и отправился на житье въ совершенно монашескій уголъ. Такъ былъ онъ вылеченъ, и я изберу тотъ же путь для того, чтобы ваша печень стала столь же чистою, какъ здоровое овечье сердце, и въ ней не осталось бы ни пятнышка любви.
Орландо. Я не хочу выздоравливать, юноша.
Розалинда. Я вылечу васъ, если вы только согласитесь звать меня Розалиндой, приходя каждый день въ мою хижину, и ухаживать за мной.
Орландо. Хорошо, именемъ моей любви, я согласенъ; разскажи мнѣ, гдѣ эта хижина.
Розалинда. Пойдемъ вмѣстѣ, и я покажу ее вамъ, а вы разскажите мнѣ дорогою, гдѣ живете вы въ этомъ лѣсу. Хотите идти?
Орландо. Отъ всей души, добрый юноша.
Розалинда. Нѣтъ, зовите меня Розалиндой. Сестра, ты идешь съ нами? (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьОселокъ. Иди скорѣе, милая Одри! Я загоню твоихъ козъ, Одри. Ну, что, Одри? Гожусь я тебѣ? Мои простыя черты удовлетворяютъ тебя?
Одри. Ваши черты! Господи помилуй! Какія такія черты?
Оселокъ. Я здѣсь съ тобой и твоими козами, какъ самый прихотливый поэтъ, честной Овидій, былъ между готами.
Жакъ (всторону). О, плохо помѣщенная ученость хуже, чѣмъ Юпитеръ подъ соломённою крышей!
Оселокъ. Когда наши стихи непоняты, или наше остроуміе не поддерживается этимъ скороспѣлымъ ребенкомъ, догадливостью, это человѣку болѣе смертельный ударъ, нежели большой счетъ за ничтожное угощеніе. Да, хотѣлось бы мнѣ, чтобы боги создали тебя поэтичнѣе.
Одри. Не знаю, что это, поэтичное. Честное что нибудь въ дѣлахъ и въ рѣчи? Правдивое что?
Оселокъ. По правдѣ, нѣтъ; потому что искреннѣйшая поэзія лишь вымыселъ; а влюбленные склонны къ поэзіи, и то, въ чемъ они клянутся въ своей поэзіи, такъ сказать, какъ влюбленные; должно быть ими вымышлено.
Одри. А вы все желаете, чтобы боги сдѣлали меня поэтичною?
Оселокъ. Очень желаю, потому что ты клянешься мнѣ въ томъ, что ты честна; если же ты будешь поэтессой, мнѣ можно будетъ отчасти надѣяться, что ты притворяешься.
Одри. А вамъ хочется, чтобы я не была честна?
Оселосъ. Не хотѣлось бы въ томъ случаѣ, если-бы ты была безобразна; а честность въ придачу къ красотѣ, это все равно, что медъ соусомъ къ сахару.
Жакъ (всторону). Набитый знаніемъ дуракъ!
Одри. Вѣдь я некрасива, поэтому и прошу боговъ сдѣлать меня честною.
Оселокъ. Но одарять честностью гадкую неряху, значитъ подавать хорошее кушанье на грязномъ блюдѣ.
Одри. Я не неряха, хотя и благодарю боговъ за то, что дурнушка.
Оселокъ. Ну, возблагодаримъ боговъ за твою дурноту! Неряшество можетъ явиться потомъ. Но, какъ бы тамъ ни было, я хочу жениться на тебѣ и я переговорилъ уже о томъ съ мессиромъ Оливеромъ Путаницей, викаріемъ ближайшей деревни; онъ обѣщался придти на это мѣсто въ лѣсу и соединить насъ.
Жакъ (всторону). Желательно посмотрѣть на эту сходку.
Одри. Да пошлютъ боги намъ счастья!
Оселокъ. Аминь! Иной трусливый человѣкъ и побоялся бы такого шага, потому что здѣсь нѣтъ другого храма, кромѣ этого лѣса, нѣтъ другого общества, кромѣ рогатыхъ животныхъ. Но что же изъ этого? Смѣлѣе! Если рога противны, они и необходимы. Сказано: иной человѣкъ не видитъ конца своему богатству; вѣрно! у иного человѣка хорошіе рога и онъ не видитъ ихъ конца. Что же, это приданое его жены, а не самъ онъ ихъ пріобрѣтаетъ. Рога!.. Ну, да. Только для бѣдняковъ?.. Нѣтъ, нѣтъ; обладаетъ ими какъ самый благородный изъ оленей, такъ и самый захудалый. И развѣ холостякъ блаженъ? Нѣтъ! Какъ обнесенный стѣною городъ превосходитъ деревню, такъ и чело женатаго человѣка почетнѣе голаго лба холостого, и на сколько искусство защититься лучше неумѣнья, на столько рога предпочтительнѣе отсутствія ихъ.
Вотъ и мессиръ Оливеръ!.. Мессиръ Оливеръ Путаница, добро пожаловать! Покончите вы съ нами подъ этимъ деревомъ или намъ надо пойти съ вами въ вашу часовню?
Путаница. Кто здѣсь выдаетъ эту женщину?
Оселокъ. Я не хочу принимать въ подарокъ ее отъ какого-нибудь мужчины!
Путаница. Но она должна выдаваться кѣмъ-нибудь, или же бракъ не будетъ законнымъ.
Жакъ (подходя). Дѣйствуйте, дѣйствуйте; я готовъ выдать ее.
Оселокъ. Добраго вечера, добрый господинъ «Какъ васъ звать!» Какъ поживаете, мессиръ? Кстати пожаловали. Богъ благословитъ васъ за такое появленіе; очень вамъ благодаренъ… Что вы держите въ рукахъ эту игрушку, мессиръ? Прошу васъ, накройтесь.
Жакъ. Ты хочешь жениться, пестрый?
Оселокъ. Какъ у вола ярмо, у коня удило, у сокола колокольчики, такъ у человѣка свои желанія; и какъ голуби цѣлуются, такъ и въ супружествѣ слѣдуетъ поклеваться.
Жакъ. И такой воспитанный человѣкъ, какъ ты, хочетъ вѣнчаться подъ кустомъ, какъ нищій? Иди въ церковь, къ хорошему священнику, который объяснить тебѣ, что такое бракъ. Этотъ же человѣкъ только сколотитъ васъ какъ деревянную обшивку; одинъ изъ васъ осядетъ и, какъ сырая доска, покоробится, покоробится.
Оселокъ (всторону). Я бы не прочь, чтобы меня обвѣнчалъ этотъ, а не другой, потому что этотъ обвѣнчаетъ какъ нибудь не ладно; а если я буду обвѣнчанъ не ладно, это послужитъ мнѣ потомъ хорошимъ извиненіемъ къ тому, чтобы бросить жену.
Жакъ. Пойдемте со мною, я научу васъ.
Оселокъ. Пойдемъ, милая Одри; мы должны обвѣнчаться или жить прелюбодѣйно. Прощайте, добрый мессиръ Оливеръ!.. (напѣваетъ). "Нѣтъ, о милый Оливеръ, о почтенный Оливеръ, не оставляй меня сзади себя! Но… убирайся прочь, уходи, говорю тебѣ, я не хочу, чтобы вѣнчалъ меня ты! (Уходятъ: Жакъ, Оселокъ и Одри).
Путаница. Это ничего не значитъ. Никогда такіе сумасбродные негодяи не вытѣснятъ меня изъ моей профессіи (уходитъ).
СЦЕНА IV.
правитьРозалинда. Не говори мнѣ ничего, я хочу плакать.
Целія. Сдѣлай милость, но только потрудись принять въ соображеніе, что слезы мужчинѣ не къ лицу.
Розалинда. Но развѣ мнѣ нѣтъ повода плакать?
Целія. О, самый подходящій; поэтому, плачь.
Розалинда. У него даже волоса вѣроломнаго цвѣта.
Целія. Немногимъ темнѣе, нежели у Іуды; поцѣлуи его должны быть родными дѣтищами Іуды.
Розалинда. Нѣтъ, волоса у него хорошаго цвѣта.
Целія. Превосходнаго: каштановый цвѣтъ былъ всегда наилучшимъ.
Розалинда. А поцѣлуи благоговѣйны, какъ прикосновеніе къ освященному хлѣбу.
Целія. Онъ купилъ пару цѣломудренныхъ губъ у Діаны, самая замороженная монахиня не цѣлуетъ болѣе набожно: въ этихъ поцѣлуяхъ самый ледъ цѣломудрія.
Розалинда. Но зачѣмъ поклялся онъ, что придетъ сегодня утромъ, и не пришелъ?
Целія. Ясно, что онъ человѣкъ невѣрный.
Розалинда. Ты такъ думаешь?
Целія. Да. Онъ не карманщикъ, не конокрадъ, но что касается его любовной вѣрности, я считаю его такимъ же пустымъ, какъ стаканъ съ крышкой или выѣденный червемъ орѣхъ.
Розалинда. Невѣренъ въ любви?
Целія. Да, когда онъ влюбленъ; но мнѣ кажется, что этого нѣтъ.
Розалинда. Ты слышала, какъ онъ клялся, что былъ влюбленъ!
Целія. «Былъ» не значитъ «есть», не говоря уже о томъ, что обѣты влюбленнаго не надежнѣе завѣреній кабатчика; оба они подтверждаютъ ложные счеты… Онъ здѣсь въ лѣсу съ герцогомъ, твоимъ отцомъ.
Розалйнда. Я встрѣтила герцога вчера и много съ нимъ говорила. Онъ спрашивалъ меня о моемъ происхожденіи; я сказала, что оно не хуже его собственнаго; онъ разсмѣялся и отпустилъ меня… Но что мы разсуждаемъ о родителяхъ, если есть такой человѣкъ, какъ Орландо?
Целія. О, это славный человѣкъ! Пишетъ славные стихи, говоритъ славные рѣчи, даетъ славныя клятвы и славно нарушаетъ ихъ, пронизывая поперекъ сердце своей возлюбленной, какъ неумѣлый наѣздникъ, который даетъ шпоры коню лишь съ одного бока и ломаетъ свою шпагу, какъ благородный гусь. Но славно все, на чемъ скачетъ молодость и чѣмъ правитъ безуміе… Кто идетъ сюда?
Коренъ. Хозяинъ и хозяйка, вы часто распрашивали о пастухѣ, который томится любовью; вы видѣли его, когда мы сидѣли съ нимъ на лугу, и онъ восхвалялъ гордую, высокомѣрную пастушку, свою возлюбленную.
Целія. Хорошо, что же съ нимъ?
Коренъ. Если вамъ угодно видѣть настоящее представленіе между блѣднолицею любовью и ярко-румянымъ издѣвательствомъ и гордымъ пренебреженіемъ, пойдемте неподалеку отсюда; я отведу васъ туда, гдѣ вы увидите это.
Розалинда. О, отправимся… Видъ влюбленныхъ питаетъ тѣхъ, кто тоже любитъ… Проводи насъ къ этому зрѣлищу, и тебѣ можно будетъ сказать, что и я выступлю дѣятельнымъ актеромъ въ этой пьесѣ (Уходятъ).
СЦЕНА V.
правитьСильвій. Милая Феба, несмѣйся надо мною; не дѣлай этого, Феба! Говори, что ты не любишь меня, но говори это безъ горечи. Простой палачъ, сердце котораго ожесточилось отъ привычнаго вида смерти, и тотъ не опускаетъ меча на склоненную голову, не попросивъ напередъ прощенья. Неужели ты хочешь быть суровѣе того, кто живетъ пролитіемъ крови до своей кончины?
Феба. Я не хочу бытъ твоимъ палачомъ, я бѣгу отъ тебя потому, что не хочу тебя оскорблять. Ты говоришь, что мой взоръ убійственъ. Нечего сказать, прекрасно и очень правдоподобно, что глаза — эти столь нѣжные и хрупкіе органы, смыкающіе трусливо свои двери передъ каждою пылинкой — могутъ называться тиранами, рѣзниками, убійцами! Ну, я теперь нахмурюсь на тебя отъ всего сердца! И если мои глаза могутъ ранить, пусть она убиваютъ тебя. Притворись, что обмираешь, упади на землю, и если не можешь, такъ стыдись, стыдись и не лги, говоря, что мои глаза убійственны. Покажи рану, нанесенную тебѣ моимъ взоромъ; оцарапай себя булавкой, и то останется у тебя какой-нибудь слѣдъ; попробуй опереться о кустъ, и на твоей ладони останется царапина, какой-либо отпечатокъ, хоть на минуту; а мои глаза, которые я устремляю на тебя, не наносятъ тебѣ вреда. Да я и знаю, что нѣтъ въ глазахъ такой силы, которая могла бы ранить.
Сильвій. О, дорогая Феба, если когда нибудь — а это «когда-нибудь» можетъ быть очень близко — ты встрѣтишь въ чьемъ-либо красивомъ лицѣ силу внушить тебѣ любовь, тогда ты поймешь, какія невидимыя раны наносятъ острыя стрѣлы любви!
Феба. Но, до этого времени, не приближайся ты ко мнѣ; а когда оно настанетъ, осыпай меня насмѣшками, не сожалѣй меня, какъ и я до той минуты тебя жалѣть не буду.
Розалинда (подходя). А почему, скажите? Что была у васъ за мать, если вы можете такъ оскорблять несчастныхъ, такъ возноситься надъ ними? Неужели потому, что вы красивы, — хотя я, признаюсь, вижу тутъ красоты лишь настолько, чтобы пойти въ темнотѣ, безъ свѣчи, къ кровати, — вы должны быть надменной и безжалостной?.. Но что это? Зачѣмъ вы такъ уставились на меня? Я вижу въ васъ не болѣе, какъ дюжинное твореніе природы. О, чтобъ меня побрало! Мнѣ кажется, она думаетъ заполонить и мои глаза. Нѣтъ, повѣрьте, гордая госпожа, вамъ нечего надѣяться на это. Ни ваши чернильныя брови, ни ваши волоса, похожіе на черный шелкъ, ни ваши воловьи глаза, ни ваши молочныя щеки не склонятъ моего духа на поклоненіе вамъ… А ты, глупый пастухъ, чего ты ходишь за нею, подобно южному туману, нагоняющему вѣтеръ и дождь? Ты въ тысячу разъ лучше, какъ мужчина, чѣмъ она, какъ женщина. Это именно такіе глупцы, какъ ты, населяютъ міръ безобразными ребятами. Не ея зеркало, а ты льстишь ей, и въ тебѣ она видитъ себя красивѣе, чѣмъ она въ дѣйствительности. Но, сударыня, придите въ себя; станьте на колѣна и благодарите небо, постясь, за любовь добраго человѣка, потому что, шепну вамъ дружески на ушко, продавайте, пока берутъ; вы не всякому годны. Молите у него прощенья, любите его: примите его предложеніе. Дурныя еще дурнѣе, когда позволяютъ себѣ насмѣхаться. Итакъ, бери ее, пастухъ… Прощайте!
Феба. Милый юноша, прошу тебя, брани меня хоть цѣлый годъ; мнѣ пріятнѣе переносить твои выговоры, нежели его ухаживанія.
Розалинда. Онъ влюбился въ ея дурноту, а она готова влюбиться въ мой гнѣвъ! Если это такъ, то лишь только она отвѣтитъ тебѣ съ суровымъ видомъ, я начну обдавать ее грубостями. Зачѣмъ смотрите вы такъ на меня?
Феба. Не съ дурнымъ намѣреніемъ.
Розалинда. Прошу васъ, не вздумайте въ меня влюбиться, потому что я вѣроломнѣе обѣтовъ, данныхъ спьяна. Къ тому-же, вы мнѣ не нравитесь… Если хотите знать, гдѣ я живу, то это въ оливковой рощѣ, здѣсь по близости… Хочешь идти, сестра?.. Пастухъ, не давай ей спуска… Идемъ, сестра… Пастушка, будь къ нему милостивѣе, не гордись: еслибы на тебя смотрѣлъ весь свѣтъ, никто не ошибался-бы такъ въ твою пользу, какъ онъ!.. Идемъ къ нашему стаду (Уходятъ: Розалинда, Целія и Коренъ).
Феба. Пастухъ умершій!.. Теперь я понимаю смыслъ твоего стиха: «Тотъ не любилъ, кто не влюбился съ перваго взгляда»…
Сильвій. Милая Феба…
Феба. Ахъ!.. Что ты говоришь, Сильвій?
Сильвій. Милая Феба, пожалѣй меня.
Феба. Что-же, мнѣ грустно за тебя, добрый Сильвій.
Сильвій. Тамъ, гдѣ грусть, можетъ быть и утѣшеніе. Если ты сочувствуешь моему любовному горю, то, подаривъ мнѣ любовь, ты можешь исцѣлить разомъ и свою грусть, и мое горе.
Феба. Я дарю тебѣ свою пріязнь; развѣ это не милостиво?
Сильвій. Я желалъ-бы тебя самое.
Феба. Это уже жадность. Недавно еще, Сильвій, я тебя ненавидѣла, и теперь еще я не питаю къ тебѣ любви, но потому, что ты можешь говорить о любви такъ краснорѣчиво, я хочу терпѣть твое общество, которое было такъ несносно для меня, и я буду пользоваться твоими услугами; но не жди дальнѣйшей награды и радуйся лишь на то, что тебя будутъ употреблять.
Сильвій. Моя любовь такъ свята и такъ совершенна, а я такъ лишенъ всякой ласки, что сочту за обильную жатву, если мнѣ удастся подобрать хотя кое-какіе поломанные колосья вслѣдъ за тѣмъ, кому достанется главнѣйшій сборъ. Брось мнѣ порою небрежную улыбку, — и я этимъ проживу.
Феба. Ты знаешь юношу, который говорилъ со мной тотчасъ?
Сильвій. Особенно не знаю, но часто его встрѣчалъ; онъ купилъ усадьбу и поля у стараго хрыча, который былъ тутъ хозяиномъ прежде.
Феба. Не подумай, что я его люблю, хотя распрашиваю о немъ; это глупый мальчишка… Однако, онъ говоритъ складно… Но что мнѣ до рѣчей?.. Хотя рѣчи пріятны, когда говорящій нравится тому, кто слушаетъ… Красивый юноша… Не то, чтобы очень… Только видно, что гордъ… Но гордость идетъ къ нему; изъ него выйдетъ дѣльный мужчина… Лучше всего у него цвѣтъ лица, и прежде, чѣмъ его языкъ успѣетъ нанести обиду, его глаза уже залечатъ ее… Онъ не высокъ, но довольно высокъ для своихъ лѣтъ… Ноги у него — такъ себѣ; однако, недурны… На губахъ прекрасный румянецъ: немного гуще и ярче, нежели на щекахъ; именно различіе между алой краской и нѣжно-розовой. Иныя женщины, Сильвій, успѣвъ разобрать его такъ, какъ я, могли-бы въ него влюбиться; но, что до меня, я не люблю его, и не ненавижу тоже, хотя у меня болѣе причинъ его ненавидѣть, чѣмъ любить, потому что зачѣмъ ему понадобилось журить меня? Онъ говорилъ, что у меня черные глаза и волосы тоже черные, и, какъ я припоминаю, насмѣхался надо мной… Удивительно, отчего я ему не возражала? Но это все равно: что отложено, то еще не пропало; я напишу ему очень дерзкое письмо, и ты его снесешь. Сдѣлаешь это, Сильвій?
Сильвій. Отъ всего сердца, Феба.
Феба. Я тотчасъ-же напишу. Оно уже готово у меня въ головѣ и въ сердцѣ. Я отнесусь къ нему ѣдко и безъ околичностей. Иди со мною, Сильвій (Уходятъ).
ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.
правитьСЦЕНА I.
правитьОселокъ. Придетъ время, Одри. Надо потерпѣть, милая Одри.
Одри. А право, этотъ пасторъ былъ довольно хорошъ, чтобы ни говорилъ старый синьоръ.
Оселокъ. Очень дурной этотъ мессиръ Оливеръ, Одри, очень подлый этотъ Путаница!.. Но, Одри, тутъ въ лѣсу находится молодой человѣкъ съ притязаніями на тебя.
Одри. О, знаю, кто это, но у него нѣтъ никакихъ правъ въ свѣтѣ на меня. Онъ и идетъ сюда, этотъ человѣкъ, о которомъ вы думаете.
Оселокъ. Настоящая ѣда и питье для меня — встрѣча съ простакомъ! Клянусь, мы, люди остроумные, должны нести за это и большую отвѣтственность. Мы должны насмѣхаться, мы не можемъ удержаться отъ этого.
Гильомъ. Добраго вечера,Одри!
Одри. Пошли и вамъ Богъ добраго вечера, Гильомъ!
Гильомъ. И вамъ добраго вечера, почтенный синьоръ!
Оселокъ. Добраго вечера, любезный. Накрой голову, накрой… Ну же, прошу тебя, накройся. Который тебѣ годъ, мой другъ?
Гильомъ. Мнѣ двадцать пять, мессиръ.
Оселокъ. Возрастъ зрѣлый. Зовутъ тебя: Гильомъ?
Гильомъ. Гильомъ, мессиръ.
Оселокъ. Хорошенькое имя. Ты родился здѣсь, въ лѣсу?
Гильомъ. Да, мессиръ, благодаря Бога.
Оселокъ. «Благодаря Бога». Это хорошій отвѣтъ. А ты богатъ?
Гильомъ. Что же, мессиръ… Такъ себѣ.
Оселокъ. «Такъ себѣ». Это хорошо, очень хорошо, весьма отлично… Однако, нѣтъ, это лишь такъ себѣ. А ты уменъ?
Гильомъ. Да, мессиръ, ума у меня довольно.
Оселокъ. Вотъ это ты хорошо говоришь. Я припоминаю одну поговорку: «Глупецъ думаетъ, что уменъ, а умный знаетъ о себѣ, что глупъ». Языческій философъ, желая поѣсть винограда, открывалъ губы, когда клалъ его въ ротъ, желая сказать этимъ, что виноградъ созданъ на то, чтобы быть съѣденнымъ, а губы на то, чтобы открываться. Вы любите эту дѣвицу?
Гильомъ. Да, мессиръ.
Оселокъ. Дайте мнѣ руку. Вы учены?
Гильомъ. Нѣтъ, мессиръ.
Оселокъ. Такъ научитесь слѣдующему отъ меня: Имѣть, значитъ: имѣть. Это только риторическая фигура, что питье, будучи вылито изъ чаши въ стаканъ, черезъ наполненіе его, опоражниваетъ ее. Вѣдь всѣ ваши авторы согласны въ томъ, что ipse — это онъ; вы же не можете быть ipse, потому что онъ — это я.
Гильомъ. Кто это «онъ», мессиръ?
Оселокъ. Тотъ «онъ», который долженъ жениться на этой женщинѣ. Поэтому ты, деревенщина, покинь… что на обыденномъ языкѣ значитъ: оставь… общество… что, по деревенски, знакомство… съ этою особою женскаго пола… въ просторѣчіи женщиною… Это, вообще, значитъ: не знайся съ этою женскою личностью! Или же, деревенщина, ты погибнешь, или, чтобы тебѣ было понятнѣе, умрешь; иначе говоря, я тебя убью, уничтожу, обращу твою жизнь въ смерть, твою свободу въ закрѣпощеніе, расправлюсь съ тобою ядомъ, или палкою, или сталью; я затравлю тебя ловушками; опутаю тебя хитростями, умерщвлю на полтораста разныхъ способовъ! Поэтому трепещи и убирайся!
Одри. Уходи, добрый Гильомъ.
Гильомъ. Счастливо оставаться, мессиръ! (Уходитъ).
Коренъ. Хозяинъ и хозяйка ищутъ васъ. Идите, идите!
Оселокъ. Бѣги, Одри, бѣги… Спѣшу, спѣшу! (Уходятъ).
СЦЕНА II.
правитьОрландо. Возможно-ли, чтобы при столь короткомъ знакомствѣ она уже понравилась тебѣ? И только увидѣвъ ее, ты уже влюбился? И, влюбясь, уже сдѣлалъ предложеніе? и она тотчасъ-же приняла его? И ты твердо рѣшился обладать ею?
Оливеръ. Не ставь вопроса о моемъ легкомысліи, о ея бѣдности, о слишкомъ кратковременномъ нашемъ знакомствѣ, о моемъ поспѣшномъ предложеніи и ея поспѣшномъ согласіи, но говори вмѣстѣ со мною, что я люблю Аліену, а съ нею, что она любитъ меня; самъ-же ты согласись съ обоими нами, въ домъ, что мы можемъ соединиться, и это будетъ къ твоему-же благу, потому что я отдамъ тебѣ и домъ нашего отца, и всѣ доходы, принадлежавшіе старому синьору Роланду, а самъ стану жить здѣсь и умру пастухомъ.
Орландо. Я соглашаюсь. Пусть свадьба ваша совершится завтра-же; я приглашу на нее герцога и всѣхъ его веселыхъ приверженцевъ. Поди и приготовь къ тому Аліену; ты видишь, сюда идетъ Розалинда.
Розалинда. Богъ въ помочь, братъ!
Оливеръ. И тебѣ, сестра.
Розалинда. О, дорогой Орландо, какъ грустно мнѣ, что у тебя сердце въ перевязкѣ!
Орландо. Только рука.
Розалинда. Я думала, что когти львицы поранили тебѣ и сердце.
Орландо. Оно поранено, но слезами одной дамы.
Розалинда. Разсказывалъ тебѣ твой братъ о моемъ притворномъ обморокѣ. когда онъ показалъ мнѣ твой платокъ'?
Орландо. Да, и еще о большихъ чудесахъ.
Розалинда. О, я понимаю, на что ты намекаешь… Дѣйствительно, не случалось ничего столь внезапнаго, развѣ что драка двухъ барановъ или хвастливый возгласъ Цезаря: «пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ». Твой братъ и моя сестра, лишь только встрѣтились, такъ воззрились другъ на друга; лишь только воззрились, влюбились; лишь только влюбились, стали вздыхать; лишь только завздыхали, такъ спросили другъ друга о причинѣ того; лишь только узнали причину, стали искать исцѣленія, и такъ, но ступенькамъ, устроили себѣ пару лѣстницъ къ браку, по которымъ они должны взобраться не воздерживаясь, чтобы не стать невоздержанными до брака. Они въ полной любовной ярости и готовы схватиться; ихъ не разнимешь и палками!
Орландо. Они обвѣнчаются завтра, и я приглашаю герцога къ брачному обряду. Но, какъ горько смотрѣть на счастье сквозь глаза другого человѣка! На сколько усилится у меня завтра на сердцѣ тяжесть, при мысли моей о счастіи брата, получившаго то, чего онъ желалъ!
Розалинда. Что-же, развѣ я не могу завтра служить вамъ за Розалинду?
Орландо. Я не могу жить долѣе только мечтою.
Розалинда. Я не буду мучить васъ болѣе пустымъ разговоромъ. Знайте-же отъ меня… я говорю теперь съ извѣстной цѣлью… что я признаю васъ за достойнаго синьора. Сказываю это не для того, чтобы вы возымѣли хорошее мнѣніе о моемъ разсудкѣ, видя, что я понимаю, каковы вы. Не стараюсь я тоже заслужить отъ васъ уваженія болѣе той малой мѣры, которая нужна для поселенія въ васъ довѣрія, ради вашей-же пользы, а не ради моего собственнаго восхваленія… Повѣрьте-же мнѣ, прошу васъ, что мнѣ доступны чудныя дѣла: съ моего трехлѣтняго возраста, я былъ въ сношеніи съ чародѣемъ, весьма могущественнымъ въ своемъ искусствѣ, хотя и не вѣдавшимся съ нечистымъ. Если вы такъ любите Розалинду, какъ это выдается всѣми вашими движеніями, то вы можете жениться на ней, когда вашъ братъ женится на Аліенѣ. Я знаю, до какой крайности доведена она судьбою, и мнѣ возможно, если вы не найдете въ томъ неудобства, вызвать ее завтра вамъ на глаза, въ ея человѣческомъ образѣ, безъ всякой опасности.
Орландо. Говоришь ты серьезно?
Розалинда. Клянусь жизнью, которою я дорожу, хотя и говорю, что я чародѣй. Поэтому одѣнься въ свое лучшее платье, пригласи своихъ друзей, потому что если ты желаешь жениться завтра, то и женишься, и на Розалиндѣ, если ты этого хочешь.
Смотри, идетъ сюда влюбленная въ меня и влюбленный въ нее.
Феба. Молодой человѣкъ, вы поступили очень невѣжливо со мною, показавъ письмо, которое я вамъ написала.
Розалинда. Мнѣ дѣла нѣтъ до этого; я даже стараюсь быть невѣжливымъ и злобнымъ съ вами; за вами слѣдуетъ этотъ вѣрный пастухъ; смотрите на него, полюбите его; онъ васъ боготворитъ.
Феба. Добрый пастухъ, скажи этому юношѣ, что значитъ любить.
Сильвій. Это значитъ: состоять изъ слезъ и вздоховъ; таковъ я ради Фебы.
Феба. А я ради Ганимеда.
Орландо. А я ради Розалинды.
Розалинда. А я ради никакой женщины.
Сильвій. И состоять изъ вѣрности и преданности. Таковъ я для Фебы.
Феба. А я для Ганимеда.
Орландо. А я для Розалинды.
Розалинда. А я ни для какой женщины.
Сильвій. Это значитъ тоже состоять изъ одного восторга, страсти, изъ желаній, обожанія, обязанности, вниманія, смиренія, терпѣнія и; нетерпѣнія, чистоты, самопожертвованія и повиновенія; таковъ я для Фебы.
Феба. А я для Ганимеда.
Орландо. А я для Розалинды.
Розалинда. А я ни для какой женщины.
Феба (Розалиндѣ). Если это такъ, то зачѣмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?
Сильвій (Фебѣ). Если это такъ, зачѣмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?
Розалинда (Орландо). Кому скажете вы: «Зачѣмъ вините вы меня за любовь къ вамъ?»
Орландо. Той, которой здѣсь нѣтъ, и которая не можетъ меня слышать.
Розалинда. Довольно этого: это походитъ на вой ирландскихъ волковъ на луну (Сильвію). Я постараюсь помочь вамъ, если могу (Фебѣ). Я полюбилъ-бы васъ, еслибы могъ… Мы встрѣтимся всѣ завтра и тогда (Фебѣ), я обвѣнчаюсь съ вами, если только когда либо буду вѣнчаться съ женщиной… и обвѣнчаюсь завтра (къ Орландо). Я исполню ваше желаніе, если мнѣ дано когда-либо исполнить желаніе мужчины, и вы будете обвѣнчаны завтра (Сильвію). И васъ я удовлетворю, если то, что вамъ нравится, можетъ васъ удовлетворить; вы будете обвѣнчаны завтра (къ Орландо). Если вы любите Розалинду, вы придете; (Сильвію), если вы любите Фебу, вы придете, и если я не люблю ни одной женщины, я приду… И такъ, прощайте! Я оставляю вамъ эти приказанія.
Сильвій. Не премину исполнить, если буду живъ.
Феба. И я.
Орландо. И я (Уходятъ).
СЦЕНА III.
правитьОселокъ. Завтра радостный день, Одри: мы завтра поженимся.
Одри. Я желаю этого отъ всего сердца, и я надѣюсь, что нѣтъ ничего нечестнаго въ желаніи зажить своимъ домкомъ. Сюда идутъ два пажа изгнаннаго герцога.
1-й пажъ. Пріятно встрѣтиться, уважаемый мессиръ!
Оселокъ. Клянусь, пріятно! Садитесь, садитесь, и пѣсенку!
2-й пажъ. Къ вашимъ услугамъ; садитесь между нами.
1-й пажъ. Что же, примемся разомъ, безъ прокашливанія или сплевыванія, или извиненій въ томъ, что охрипли, — всего, къ чему прибѣгаютъ, обыкновенно, безголосые?
2-й пажъ. Да, да, и оба въ одинъ тонъ, какъ два цыгана на лошади.
«Былъ влюбленный и его красотка, гей, го, гей, но-ни-но. Шли они черезъ зеленое ржаное поле, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дннгь! Нѣжные любовники любятъ весну. Среди ржаныхъ полей, гей, го, гей, но-ни-но! красивые эти деревенскіе люди легли, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингъ! Они начали пѣть тотчасъ эту пѣсню, гей, го, гей, но-ни-но! О томъ, что жизнь лишь цвѣтокъ въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингь! Пользуйтесь же настоящимъ временемъ, гей, го, гей, но-ни-но! потому что любовь вѣнчается первымъ цвѣтомъ, въ весеннюю пору, единственно милое время, когда все парится и птички поютъ: гей, дингъ, дингъ, дингъ!»
Оселокъ. Знаете что, молодые господа, хотя мало смысла въ словахъ, но и пѣніе-то вышло плоховато.
1-й пажъ. Вы ошибаетесь, мессиръ; мы не сбивались съ такта, сохраняли тактъ.
Оселокъ. Совершенно вѣрно. Я тоже велъ счетъ времени, которое потерялъ, слушая такую глупую пѣснь. Господь съ вами! Да исправитъ Онъ вамъ голоса! Пойдемъ, Одри (Уходятъ).
СЦЕНА IV.
правитьСтаршій герцогъ. И ты думаешь, Орландо, что этотъ юноша можетъ выполнить все то, что обѣщаетъ?
Орландо. То вѣрю этому, то нѣтъ, какъ тѣ, которые, хотя и боятся, но питаютъ надежду на то, что опасенія ихъ не сбудутся.
Розалинда. Еще немного терпѣнія до исполненія нашего уговора (Герцогу). Вы обѣщаете, если я приведу вашу Розалинду, выдать ее за этого Орландо?
Старшій герцогъ. Я это сдѣлаю, будь у меня даже королевство, чтобы дать за нею!
Розалинда (къ Орланду). А вы говорите, что вы берете ее, если я ее приведу?
Орландо. Беру, будь я даже королемъ всѣхъ королевствъ.
Розалинда (Фебѣ). Вы говорите, что пойдете за меня, если я изъявлю на то согласіе?
Феба. Да, хотя бы мнѣ пришлось умереть черезъ часъ послѣ того!
Розалинда. Но если вы сами откажетесь выдти за меня, вы отдадитесь этому преданному вамъ пастуху?
Феба. Таковъ уговоръ.
Розалинда (Сильвію). Вы сказали, что возьмете Фебу, если она того захочетъ?
Сильвій. Хотя-бы обладаніе ею и смерть были тожественны.
Розалинда. Я обѣщаю уладить всѣ эти дѣла. Сдержите свое слово, о, герцогъ, и отдайте свою дочь, а вы, Орландо, сдержите свое о томъ, что примете его дочь; сдержите свое слово, Феба, и выходите за меня, или же, если откажетесь, за этого пастуха. Сдержите свое слово, Сильвій, жениться на ней, если она откажется отъ меня… А я уйду теперь, чтобы разрѣшить всѣ эти сомнѣнія (Уходитъ съ Целіей).
Старшій герцогъ. Въ этомъ молодомъ пастушкѣ припоминаются мнѣ нѣкоторыя милыя черты моей дочери.
Орландо. Синьоръ, увидя его въ первый разъ, я счелъ его за брата вашей дочери; но, добрый синьоръ, этотъ юноша уроженецъ здѣшнихъ лѣсовъ и былъ обученъ разнымъ тайнымъ наукамъ своимъ дядей, великимъ чародѣемъ, по его словамъ, и скрывающимся въ этихъ дебряхъ.
Жакъ. Вѣроятно, наступитъ другой потопъ, если всѣ пары спѣшатъ въ ковчегъ! Вотъ явилась пара замѣчательныхъ звѣрей, называемыхъ на всѣхъ языкахъ дураками.
Оселоуъ. Поклонъ и привѣтствіе всѣмъ вамъ!
Жакъ. Добрѣйшій синьоръ, примите его милостиво. Это тотъ нестроумный господинъ, котораго я часто встрѣчалъ въ лѣсу; онъ клянется въ томъ, что былъ,царедворцемъ.
Оселокъ. Если кто сомнѣвается въ этомъ, пусть онъ подвергнетъ меня испытанію! Я прохаживался въ танцахъ, я увлекъ одну даму, я былъ остороженъ съ друзьями, любезенъ съ врагами; разорилъ трехъ портныхъ, имѣлъ четыре ссоры и чуть не подрался изъ-за одной.
Жакъ. Какъ-же она покончилась?
Оселокъ. Мы сошлись и нашли, что ссора не доходитъ еще до седьмого случая.
Жакъ. Какой седьмой случай? Добрый синьоръ, полюбите этого молодца.
Старшій герцогъ. Онъ мнѣ очень нравится.
Оселокъ. Господь васъ вознаградитъ, синьоръ! Желаю, чтобы и вы нравились! Я поспѣшилъ сюда, вмѣстѣ съ другими сельскими брачащимися, чтобы принести клятву, а потомъ нарушить ее, потому что вѣнчаніе соединяетъ, а страсти нарушаютъ. Вотъ бѣдная дѣвица, ваша милость, порядочная замарашка, ваша милость, но моя собственная; жалкая прихоть съ моей стороны, ваша милость, брать то, что никому не годится… Но богатая собой честность живетъ въ лачугахъ, какъ скупецъ, ваша милость, подобно жемчужинѣ въ грязной раковинѣ.
Старшій герцогъ. Поистинѣ, онъ очень находчивъ и рѣчистъ.
Оселокъ. Это согласно съ болтовнею шута, ваша милость, и съ другими сладенькими поговорками.
Жакъ. Но обратимся къ седьмому случаю. Какъ нашли вы, что ваша ссора не подводится вполнѣ подъ седьмой случай?
Оселокъ. То есть, подъ седьмое отрицаніе лжи… Держись поприличнѣе, Одри… Вотъ какъ оно было, мессиръ. Мнѣ не нравилось, какъ подстригаетъ себѣ бороду одинъ придворный. Онъ прислалъ мнѣ сказать, что если, по моему, его борода была дурно подстрижена, то онъ былъ другого мнѣнія на этотъ счетъ. Это называется «вѣжливое возраженіе». Когда я замѣтилъ, что она все же дурно подстрижена, онъ сказалъ, что стрижетъ ее по своему вкусу. Это называется «скромная язвительность». Я ему снова: Не хорошо подстрижена! Онъ мнѣ въ отвѣтъ, что я ничего несмыслю; это уже «грубое возраженіе». Я свое: Не хорошо подстрижена! Онъ отвѣчаетъ, что я говорю неправду. Это зовется: «смѣлый отпоръ». Я снова: не хорошо подстрижена. Тогда онъ мнѣ уже прямо, что я вру. Это уже «бранное опроверженіе». Затѣмъ идетъ далѣе «опроверженіе обстоятельное» и «прямое уличеніе во лжи».
Жакъ. Сколько же разъ вы сказали, что его борода дурно подстрижена?
Оселокъ. Я не пошелъ далѣе «опроверженія обстоятельнаго», а онъ не рѣшился тоже прибѣгнуть къ «прямому уличенію во лжи». Такъ мы помѣрились шпагами и разошлись.
Жакъ. Вы можете перечислить по порядку всѣ эти степени лжи?
Оселокъ. О, мессиръ, мы споримъ по печатному, у насъ есть на это книга, какъ у васъ бываютъ книги на счетъ хорошаго обхожденія. Но я могу пересчитать вамъ эти степени. Первая: «Вѣжливое возраженіе»; вторая: «Скромная язвительность»; третья: «Грубое возраженіе»; четвертая: «Смѣлый отпоръ»; пятая: «Бранное опроверженіе»; шестая: «Опроверженіе обстоятельное»; седьмая: «Прямое уличеніе во лжи». Вы можете уклониться отъ всѣхъ, кромѣ «Прямого уличенія во лжи». Да можно избѣжать и этого посредствомъ «Если». Я видѣлъ разъ, какъ семь судей не могли уладить ссоры; но когда оба спорящіе встрѣтились, кто-то изъ нихъ вспомнилъ о «Если». Въ такомъ родѣ: Если вы сказали такъ, то я сказалъ такъ, и они пожали руки другъ другу и побратались. Это «Если» — единственный миротворецъ; много добра въ «Если».
Жакъ. Не замѣчательный ли это малый, ваша свѣтлость? Онъ пригоденъ на все, хотя только шутъ.
Старшій герцогъ. Его шутовство служитъ ему только конькомъ, и онъ пользуется этой личиной для своихъ остротъ.
Гименей. «Въ небесахъ радость, когда на землѣ дѣла устраиваются къ общему удовольствію. Добрый герцогъ, прими свою дочь: Гименей приводитъ ее съ неба, да, приводитъ ее сюда для того, чтобы ты могъ соединить ея руку съ рукой того, чье сердце у нея въ груди».
Розалинда (герцогу). Отдаюсь вамъ, потому что я ваша (къ Орландо). Отдаюсь вамъ, потому что я ваша.
Старшій герцогъ. Если зрѣніе меня не обманываетъ, ты моя Розалинда!
Орландо. Если зрѣніе меня не обманываетъ, ты моя Розалинда!
Феба. Если зрѣніе и ея образъ меня не обманываютъ, тогда — прощай, моя любовь!
Розалинда (герцогу). Я не хочу другого отца, кромѣ васъ (къ Орландо). Не хочу другого мужа, кромѣ васъ (Фебѣ). Не выйду ни за какую женщину, если не за васъ.
Гименей. Тише! Я предотвращаю замѣшательство; мнѣ надлежитъ привести къ заключенію эти странныя событія. Эти восьмеро должны взяться за руки, чтобы соединиться узами Гименея, если только истина пребываетъ истиной (Розалиндѣ и Орландо). Васъ не должно раздѣлять никакое недоразумѣніе (Оливеру и Целіи). Ваши сердца неразрывны (Фебѣ). Вы должны склониться на его любовь или же имѣть супругомъ женщину (Оселку и Одри). Вы такъ крѣпко связаны другъ съ другомъ, какъ непогода съ зимою. Но, пока мы поемъ свадебную пѣснь, утѣшайте себя распросами, и разсудокъ поуменьшитъ ваше изумленіе передъ такими встрѣчами и такою развязкою дѣлъ (Поетъ) «Бракъ — это вѣнецъ великой Юноны. О, благословенный союзъ крова и ложа! Кто, какъ не Гименей, населяетъ всѣ веси! Да будетъ же слава брачному союзу, да будетъ честь, высокая честь и слава Гименею, божеству всякой веси!»
Старшій герцогъ. Моя дорогая племянница, привѣтствую тебя; ты равна мнѣ дочери, не менѣе ея благожеланна для меня.
Феба (Сильвію). Я не хочу отказываться отъ моего слова: теперь ты мой; твоя вѣрность склоняетъ къ тебѣ мои чувства.
Жакъ де-Буа. Благоволите выслушать отъ меня слова или два. Я второй сынъ стараго синьора Роланда де-Буа и приношу такія вѣсти этому уважаемому собранію: герцогъ Фредерикъ, узнавъ, что сюда, въ лѣсъ, стекаются ежедневно люди, самые достойные, собралъ большія силы и двинулся, во главѣ ихъ, чтобы захватить здѣсь своего брата и лишить его жизни. Онъ подошелъ уже къ опушкѣ этого дикаго лѣса, но встрѣтился здѣсь съ благочестивымъ старцемъ; поговоривъ съ нимъ, онъ отказался не только отъ своего предпріятія, но и отъ міра, завѣщая свою корону изгнанному имъ брату и возвращая земли всѣмъ тѣмъ, которые были изгнаны съ нимъ. Въ истинѣ того, что говорю, ручаюсь жизнью.
Старшій герцогъ. Добро пожаловать, молодой человѣкъ! Ты приносишь хорошіе подарки на свадьбу братьевъ: одному — его конфискованныя земли, а другому — большую область, могущественное герцогство. Но прежде покончимъ здѣсь въ лѣсу то, что было начато хорошо и хорошо проведено. А послѣ весь счастливый сонмъ терпѣвшихъ здѣсь со мною тяжкіе дни и ночи раздѣлитъ съ нами и блага, даруемыя намъ поворотомъ счастья, сообразно съ своими заслугами. Но, пока, забудемъ эти неожиданныя почести и повеселимся по сельски. Музыка, играй! А вы всѣ, женихи и невѣсты, гармонично преисполненные радости, пляшите подъ гармоничные звуки.
Жакъ. Мессиръ, прошу извиненія… Но, если я васъ вѣрно понялъ, герцогъ обратился къ благочестивой жизни, отвергнувъ съ пренебреженіемъ всю придворную пышность?
Жакъ де-Буа. Такъ точно.
Жакъ. Я пойду къ нему. Отъ такихъ обращенныхъ можно услышать многое и поучиться многому (Герцогу). Предоставляю васъ вашимъ прежнимъ почестямъ; вы заслуживаете ихъ своимъ терпѣніемъ и добродѣтелями (къ Орландо). Васъ предоставляю любви, которую заслуживаетъ ваша вѣрность… (Оливеру). Васъ — вашей области, любви и высокимъ союзамъ… (Сильвію). Васъ — давно желанному и заслуженному ложу… (Оселку). А васъ — ссорамъ; потому что ваше любовное путешествіе снабжено припасами лишь на два мѣсяца… Итакъ, каждому свое удовольствіе… А я способенъ на иное, чѣмъ на пляски.
Старшій герцогъ. Останьтесь, Жакъ, останьтесь.
Жакъ. Не вижу въ этомъ веселья… Если вы пожелаете сказать мнѣ что, я обожду этого въ покинутой вами пещерѣ (Уходитъ).
Старшій герцогъ. Начинайте, начинайте! Приступимъ жъ празднеству, надѣюсь, что оно закончится истиннымъ блаженствомъ (Танцы).
Розалинда. Непринято видѣть госпожу — эпилогъ, но это нисколько не некрасивѣе, чѣмъ видѣть господина пролога. Если справедливо, что хорошее вино не нуждается въ пучкѣ вѣтокъ, справедливо и то, что хорошая пьеса не нуждается въ эпилогѣ. Однако, хорошему вину придаютъ и хорошіе пучки, а хорошія пьесы выигрываютъ отъ хорошаго эпилога. Каково же мнѣ, когда я и не представляю собой хорошаго эпилога, и не могу говорить вамъ въ пользу хорошей пьесы? На мнѣ не нищенское одѣяніе, поэтому мнѣ не идетъ выпрашивать по нищенски; мнѣ остается только заклинать васъ, и я начну съ женщинъ… О, женщины! Именемъ любви, которую вы питаете къ мужчинамъ, заклинаю васъ полюбить эту пьесу на столько, чтобы она имъ понравилась; а васъ, о, мужчины! заклинаю именемъ любви, которую вы питаете къ женщинамъ… а ни одинъ изъ васъ не ненавидитъ ихъ, какъ я заключаю по вашимъ усмѣшкамъ… Заклинаю васъ о томъ, чтобы пьеса имѣла успѣхъ, благодаря вамъ и женщинамъ. Будь я женщиной, я перецѣловала, бы всѣхъ тѣхъ изъ васъ, которыхъ бороды понравились бы мнѣ, цвѣтъ лица тоже мнѣ приглянулся бы и дыханіе было; бы мнѣ не противно, и я надѣюсь, что всѣ, у кого хорошая борода, пріятное лицо и нѣжное дыханіе, захотятъ, за такое мое доброе предложеніе, пожелать мнѣ успѣха, когда я раскланяюсь съ ними (Уходитъ).
Согласно нѣкоторымъ коментаторамъ, сюжетъ этой пьесы заимствованъ Шекспиромъ изъ повѣсти Кока (Coke) «Tale of Gamelyn»; по другому мнѣнію, болѣе достовѣрному, онъ взятъ изъ повѣсти Лоджа (Lodge), извѣстной подъ названіемъ «Rоsalynd or Epheu’s golden Legacy». Шекспиръ мало отступилъ отъ своего источника въ этомъ случаѣ, но личности Жака, Шута и Одри введены имъ. Джонсонъ находитъ «Какъ вамъ угодно» одною изъ наиболѣе удачныхъ шекспировскихъ комедій, хотя дѣлаетъ нѣсколько оговорокъ относительно плана пьесы и ея развитія; такъ онъ находитъ конемъ ея скомканнымъ; вмѣсто нѣкоторыхъ излишнихъ длиннотъ, было бы умѣстнѣе не выпускать бесѣды герцога Фредерика съ отшельникомъ; эта бесѣда имѣетъ рѣшающее значеніе, между тѣмъ, зритель узнаетъ о ней лишь по разсказу второстепеннаго лица. Перечисляя достоинства пьесы, Джонсонъ указываетъ на содержаніе въ ней сравнительно меньшаго числа тѣхъ вольныхъ выраженій, которыми такъ богаты рѣчи, но только шутовъ, но и другихъ лицъ въ шекспировскихъ комедіяхъ; онъ находитъ характеръ Жака вполнѣ выдержаннымъ; Целія и Розалинда представляютъ трогательный образецъ женской дружбы; онѣ только слишкомъ внезапно влюбляются. — По мнѣнію Мелона, пьеса написана въ 1600 г.
Стр. 156. «Хозяюшка-Фортуна съ ея колесомъ…» По замѣчанію Джонсона, авторъ смѣшиваетъ здѣсь Фортуну, колесо которой изображаетъ лишь непрочность земнаго счастія, съ Рокомъ (Парками, плетущими и перерѣзающими нить человѣческой жизни); или же отожествляетъ колесо Фортуны съ колесомъ прялки, на которой работаетъ домовитая хозяйка.
Стр. 157. «Съ тѣхъ поръ какъ дураки…» Намекъ на стѣсненіе полной свободы слова, предоставленной, въ прежнее время, придворнымъ шутамъ.
Стр. 164. Умбра, грязно-желтая краска, добываемая въ Умбріи.
Стр. 165. «Аліена» — отчужденная.
Стр. 166. «Подобно безобразной жабѣ…» По старинному повѣрью, въ головахъ старыхъ жабъ находились драгоцѣнные камни или жемчужины, имѣвшіе чудодѣйственную силу. Льюптонъ (Thomas Lupton), въ своей книгѣ о замѣчательныхъ вещахъ (Book of Notable Things), разсказываетъ о необыкновенныхъ свойствахъ этихъ камней, которые онъ называетъ «Crapaudina», при чемъ учитъ, какъ ихъ добивать и какъ удостовѣряться въ ихъ неподдѣльности. Для этого, говоритъ онъ, надо держать такой камень передъ какою нибудь встрѣчной жабой; если онъ настоящій «Crapaudina», жаба поползетъ съ нему, дѣлая попытки его проглотить, съ досады на то, что человѣкъ овладѣлъ такимъ талисманомъ.
Стр. 169. «Перенесите отъ меня…» Игра словъ; Целія хочетъ сказать: не вините меня. Въ словахъ Оселка тоже игра словъ: подъ «крестомъ» разумѣются монеты. съ вычеканеннымъ на нихъ крестомъ.
Стр. 173. «Дукдами». Испорченное: due ad me, т. е. приведи его ко мнѣ.
Стр. 176. Прежнее дѣленіе человѣческой жизни на семь возрастовъ изображалось на картинахъ, весьма распространенныхъ въ старину.
Стр. 177. «Съ бородой, подстриженной профессіонально…» Военные подстригали себѣ бороду на одинъ образецъ, судьи иначе и т. д.
Стр. 182. «Когда я была ирландскою крысой…» Намекъ на ученіе Пиѳагора о переселеніи душъ.
Стр. 185. «Я отвѣчаю, какъ крашеная ткань…» Въ старину были въ модѣ занавѣси и обои съ отпечатанными или затканными на нихъ нравоучительными или забавными изреченіями.
Стр. 188. «Чтобы ваша печенъ стала здоровой…» Печень считалась мѣсторожденіемъ любви.
Стр. 190. «Пестрый». Жакъ называетъ такъ шута вслѣдствіе его разноцвѣтнаго шутовскаго наряда.
Стр. 191. «Волоса вѣроломнаго цвѣта». Іуду изображали всегда съ рыжими волосами.
Стр. 194. «Тотъ не любилъ…» Стихъ изъ «Геро и Леандръ» (Марло 1637).
Стр. 196. «Я не повѣрю, что вы плавали въ гондолахъ…» т. е. были въ Венеціи. Венеція была центромъ всякихъ увеселеній и распущенности; молодые люди стремились въ нее и находили потомъ скучными свои отечественные обычаи и порядки.
Стр. 197. «Я буду лишенъ всего?..» «Не платья…» Здѣсь игра словъ на suit — искъ, ходатайство, и suit — одежда.
Стр. 199. «Діана въ фонтанѣ…» Фонтаны украшались статуями, поставленными такъ, что вода струилась черезъ нихъ.
Стр. 208. «И тебѣ, сестра!..» Оливеръ зазываетъ Ганимеда (переодѣтую Розалинду) такъ въ подражаніе брату, который зоветъ юношу женскимъ именемъ.
Стр. 213. «Мы споримъ по печатному…» Авторъ смѣется надъ нелѣпымъ трактатомъ Саніоло «О чести и честныхъ поводахъ къ ссорѣ».
Стр. 216. «Не принято видѣть госпожу — эпилогъ». Въ прежнее время, женскія роли исполнялись мужчинами. — «Хорошее вино не нуждается въ пучкѣ вѣтокъ…» Лавки, въ которыхъ производилась продажа вина на ярмаркахъ, украшались вѣтками.