Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Удача Незамай-Козла/ДО
 |
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. Вы можете помочь развитию Викитеки, добавив в примечаниях их перевод на русский язык.
|
| ← Судъ Шамиля и удача крѣпости | Кавказскіе богатыри — Удача Незамай-Козла | Вызовъ Хатхуа → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 98. |
Дни шли за днями. А старая крѣпость все еще оставалась въ кольцѣ осады… Шамиль часто проѣзжалъ мимо, но всякій разъ видѣлъ на стѣнахъ бодрыя лица защитниковъ Самурскаго укрѣпленія… Откуда-то привезли горцамъ орудія, — и всего-то двѣ пушченки, — но имамъ такъ удачно расположилъ ихъ на вершинѣ одного изъ утесовъ, что оттуда сталъ осыпать крѣпость ядрами… Днемъ онъ бросалъ ихъ на кровли и площадь, ночью оставлялъ тотъ-же прицѣлъ и тревожилъ гарнизонъ, не давая ему покоя. Нѣсколько солдатъ было уже ранено… Наши злились, но ничего сдѣлать не могли. Разъ ядро взрыло землю передъ Ниной. Дѣвушка упала, и это спасло ее. Ядро рикошетомъ перекинулось черезъ нее, не задѣвъ… Брызгаловъ озабоченно хмурилъ брови… Скалу, гдѣ стояли эти орудія, онъ хорошо зналъ. Знали ее и всѣ въ крѣпости. Амедъ тоже былъ знакомъ съ тропинками къ ней, не говоря уже о Левченкѣ, который во время своихъ охотъ не разъ ночевалъ на этомъ утесѣ. Онъ и теперь отпросился какъ-то ночью и сходилъ туда… Утромъ вернулся усталый, а къ вечеру вызвалъ Незамай-Козла.
— Ваше благородіе! Коли-бы попытаться скинуть ихъ…
— Кого? — удивился тотъ, пристально глядя въ лицо Левченкѣ и думая про себя: «не пьянъ-ли?..»
— А пушечки эти самыя горныя… Махонькія онѣ… Въ Даргинскую экспедицію отбили ихъ у нашихъ… И народу у нихъ мало тамъ.
— А что думаешь, вѣдь, пожалуй, и въ самомъ дѣлѣ, а?
— Никто, какъ Богъ. Чего-жъ не попробовать. Охотниковъ надо вызвать… Возьмемъ съ собою татарву эту.
— Какую?
— А Ахмедку съ Мехтулиномъ…
Незамай-Козелъ тоже призадумался… Пошелъ къ Брызгалову. Тотъ хотѣлъ-было отговорить ихъ, — да въ эту самую минуту ядро пробило кровлю лазарета и упало среди раненыхъ, вызвавъ переполохъ между ними.
— Нѣтъ, такъ нельзя. Эти двѣ жалкія пушечки за нѣсколько баттарей работаютъ.
— Попытаться-бы, а?
— Что-жъ, вы сами хотите?..
— А отчего-жъ бы? Ахмедъ пойдетъ и Мехтулинъ тоже. Левченко возьмемъ да еще человѣкъ десять охотниковъ.
— Да, разумѣется… Ну, помоги, Боже! Завтра въ ночь… Если тихо и хорошо будетъ.
Утромъ Незамай-Козелъ причастился. Потомъ день провелъ въ приготовленіяхъ.
— Ну, теперь и помирать легко. Бонъ-журъ а Парисъ![1] — простился онъ съ Ниной и даже поцѣловалъ ей руку, самъ испугавшись немедленно галантерейности своего обращенія и нелѣпой французской фразѣ.
Молодой елисуйскій бекъ нисколько не думалъ о томъ, что ждетъ его ночью. Для него — всѣ эти вылазки и смѣлые подвиги были обычнымъ дѣломъ. Онъ ребенкомъ умѣлъ угонять коней у немирныхъ горцевъ и съ кинжаломъ въ рукахъ защищался, когда на стада и табуны его отца нападали сосѣди. Амеда гораздо болѣе занимало то, что ему должна была разсказать Нина про Иссу. Онъ все это время ходилъ точно во снѣ. Въ душѣ юноши росло что-то странное, чего онъ никогда не испытывалъ. Вмѣстѣ съ Иссою онъ хотѣлъ общаго счастья, «чтобы всѣмъ было хорошо»… Онъ только выдѣлялъ пока изъ этого вселенскаго благополучія тѣ роды, съ которыми у него были «канлы». И хотя Нина увѣряла его, что канлы — великій грѣхъ передъ Иссою, — Амедъ на это улыбался и повторялъ:
— За то нашъ Магометъ — великій пророкъ — самъ мстилъ и велѣлъ мстить за кровь — кровью.
— Вы поймите, Амедъ, — вѣдь Іисусъ однимъ движеніемъ руки могъ уничтожить міръ, а Онъ терпѣлъ поношенія, обиды, побои…
— Да, онъ былъ очень добръ… А, можетъ быть, онъ боялся, чтобы вмѣстѣ съ злыми не погибли и добрые?..
— Но вѣдь онъ былъ всемогущъ, онъ могъ погубить только злыхъ.
— Правда, правда. Исса былъ добрѣе Магомета… Только къ нашему горскому адату Исса не подходитъ… Но онъ добрѣе, добрѣе… Ты знаешь, Онъ Богъ женщинъ и дѣтей… Мы, мужчины, не можемъ слѣдовать ему… Мы должны исполнять то, что велѣлъ Магометъ…
И Амедъ успокоился на этомъ.
Въ страшное волненіе онъ пришелъ, когда Нина разсказывала ему о послѣднихъ часахъ Спасителя міра. Униженный и измученный, Онъ стоялъ передъ Пилатомъ… И тотъ-же народъ, который еще наканунѣ привѣтствовалъ Его «осанна!» теперь неистово кричалъ: «распни, распни Его!»… Онъ былъ одинъ посреди звѣринаго стада… И Амедъ, хватаясь за кинжалъ, тихо говорилъ:
— Ахъ, зачѣмъ меня не было тамъ?! Зачѣмъ меня не было?!
— Что-же бы вы могли сдѣлать?.. Богъ долженъ былъ пострадать за все человѣчество…
— Что я-бы могъ сдѣлать… Я-бы врубился въ эту орду… Я-бы…
— Но вы одинъ, — а ихъ было много! — невольно любовалась его воодушевленіемъ Нина.
— Что-жъ, что одинъ! Развѣ объ этомъ можно думать — одинъ!.. Все равно — если нельзя было его освободить, я-бы могъ умереть за него, какъ мужчина…
Нина, сама того не замѣтивъ, схватила Амеда за руку и пожала ее.
Пустынная вершина Голгоѳы… три креста на ней… Посреди распятъ Тотъ, единый вздохъ Котораго могъ-бы уничтожить всѣ сущіе міры и вселенныя… И Онъ мучится, какъ человѣкъ… И въ послѣднія мгновенія, когда страданія Его не имѣютъ предѣла, поблѣднѣвшими отъ невыносимой боли устами Онъ оставляетъ человѣчеству вѣчный завѣтъ Свой: «Прости имъ, Господи, не вѣдятъ бо, что творятъ!» Елисуецъ сидѣлъ весь блѣдный. Онъ грозно смотрѣлъ вдаль разгорѣвшися глазами, до половины вынутый кинжалъ такъ и застылъ въ его рукѣ.
— И Онъ умеръ?.. Какъ разбойники около, умеръ?..
— Умеръ… и въ третій день воскресъ.
— Воскресъ?.. Это все въ книгахъ есть, что Онъ воскресъ?
— Да, да, Амедъ — есть.
— Какъ хорошо! И воскресъ, и показался людямъ?.. Его видѣли, — ты говоришь?.. И многіе его видѣли?.. Долго?.. И днемъ видѣли, и ночью?
— Да, видѣли и его ученики, и другіе.
— Видѣли живого? Онъ говорилъ съ ними, съ учениками, со всѣми, кто въ него вѣровалъ?
— Да, одинъ между ними былъ недовѣрчивый… Христосъ показалъ ему раны Свои.
— Исса — великій пророкъ…
Воскресеніе Господне впечатлительную душу Амеда наполнило неописуемымъ восторгомъ. Онъ смотрѣлъ въ синее-синее небо, и ему казалось, что среди свѣтоноснаго облака онъ видитѣ Иссу, такого кроткаго, такого кроткаго!.. Онъ, видимо, искалъ сравненія… «Какъ ягненокъ, когда его рѣжутъ!..»
— Его недаромъ мы называемъ Агнцемъ…
— Ты хорошо говоришь… Ты очень хорошо говоришь… Я-бы тебя всю жизнь слушалъ! — вырвалось у него, и самъ онъ былъ не радъ, замѣтивъ, какъ вдругъ вспыхнула дѣвушка.
Она, впрочемъ, тотчасъ-же засмѣялась.
— Я вамъ, Амедъ, принесла книгу, гдѣ все это написано. Вѣдь вы учились въ русской школѣ. Какъ-же вы ничего не знали объ этомъ?
— Нельзя было знать. Къ намъ мулла ходилъ. И когда у русскихъ былъ священникъ, у насъ былъ мулла. Онъ намъ читалъ коранъ, училъ нашимъ молитвамъ, разсказывалъ о Магометѣ… Онъ и про Иссу говорилъ, только мало. До Магомета три пророка было: Моисей, Исса… А третьяго я забылъ… Раньше Моисея еще… У него нога была, какъ отъ этой горы до той…
— Адамъ, вѣрно! — улыбнулась Нина.
И они оба замолчали. Ни тому, ни другой не хотѣлось словомъ нарушить эту сладкую тишину. Розы благоухали, по вѣтру неслись паутинки… Гдѣ-то журчала вода… На небо набѣжало свѣтлое облачко, — попало подъ солнце, затлѣло по краямъ, загорѣлось безкровною жертвою… медленно, медленно, — и вотъ уже нѣтъ его, и та-же лазурная бездна надъ Амедомъ. Елисуецъ думалъ въ это время, высоко-ли взлетѣлъ Исса… И почему до сихъ поръ его учили, что Исса одинъ изъ пророковъ, а теперь онъ услышалъ, что Исса былъ Сынъ Божій… Сынъ Божій… Значитъ, онъ выше Магомета? И дѣйствительно, русскіе вездѣ одолѣваютъ горцевъ… Русскіе молятся Иссѣ, горцы — Магомету. Слѣдовательно, Исса сильнѣе. Былъ кротокъ, всѣхъ прощалъ, — а куда могущественнѣе пророка крови мести. Что значитъ это? Какъ понять?.. Голова его работала. Мысли мѣшались съ страшной быстротой, а сердце жутко замирало отъ близости дѣвушки, которую онъ, Амедъ, любилъ, за которую онъ-бы радъ умереть…
— Жаль, что я не родился русскимъ…
— Почему жаль, Амедъ?..
— Тогда-бы ты смотрѣла на меня, какъ на… брата! — неожиданно самъ для себя закончилъ онъ. — У насъ былъ-бы одинъ Богъ и одинъ Исса. Мы-бы ходили въ одну церковь…
— Вы и теперь можете ходить въ нашу церковь. Она открыта для всѣхъ…
Онъ ничего не отвѣтилъ, но мысль его работала въ разъ взятомъ направленіи безостановочно.
— И Исса, распятый, побѣдилъ весь міръ? Отчего-же онъ не побѣдилъ — падишаха, что сидитъ въ Стамбулѣ?
— Русскія войска часто били турокъ…
— Намъ ничего не говорили объ этомъ муллы… Они, напротивъ, называютъ султана непобѣдимымъ.
Онъ проводилъ Нину до лазарета и сѣлъ подъ чинарой на крѣпостной площади… Издали послышался гулъ выстрѣла, ядро взрыло землю около него и, подскочивъ, упало у его ногъ, вертясь и подымая пыль… Амедъ презрительно ткнулъ его ногой и задумался… У него есть Георгій, скоро будетъ второй… Если бы ему сдѣлаться офицеромъ… Онъ бы тогда былъ равенъ ей… Хорошо, если бы его самъ царь захотѣлъ увидѣть… Отчего же, если онъ прославится на всю Россію… Онъ еще молодъ… Онъ можетъ сдѣлать многое. Царь позоветъ его къ себѣ — посмотрѣть на него… Скажетъ: «проси, чего хочешь!..» Онъ отвѣтитъ ему сейчасъ же: «Мнѣ ничего не надо!.. У меня есть много всего — и коней, и домовъ, и денегъ… Дай мнѣ только одну Нину. Пускай у нея будетъ Исса, а у меня Магометъ. Я стану любить ее, и она будетъ счастлива». И царь скажетъ: «возьми!» — и онъ пріѣдетъ и возьметъ ее. Въ Елисуѣ, посреди сада — онъ построитъ ей большой, бѣлый домъ, всѣ стѣны уберетъ шелкомъ, нарочно гдѣ-нибудь на дорогѣ ограбитъ армянскихъ купцовъ, — и потолокъ ему распишутъ персидскіе художники птицами, львами и цвѣтами, стѣну спальни онъ отдѣлаетъ мовью, у персіянъ въ Баку хорошая есть. По всѣмъ поламъ будутъ лежать ахалцихскіе ковры. Онъ самъ выѣздитъ для нея Бэльсенэ, лучшаго своего коня — за него намѣстникъ его отцу двѣ тысячи серебряныхъ рублей давалъ, но Курбанъ-Ага не взялъ ихъ. Каждый день станетъ онъ колоть для Нины барана, большіе подносы съ конфектами будутъ стоять у нея въ комнатѣ… Хорошо будетъ. А что, если царь ему откажетъ? «Проси себѣ любую татарку, или лезгинку, или черкешенку, а Нины я не могу отдать тебѣ потому, что ты не русскій». Что тогда?.. О, тогда проще всего. Онъ, Амедъ, — подберется ночью и увезетъ ее… Увезъ же его отецъ кабардинскую княжну. Отчего же ему не увезти русскую дѣвушку? Онъ подобьетъ молодыхъ удальцовъ: Сеферъ-бея, Арсалана изъ Елисуя. Они, разумѣется, помогутъ ему. Отказать въ этомъ ни одинъ молодой горецъ не посмѣетъ, чтобы не навлечь на себя общаго презрѣнія. Ему никто не отвѣтитъ: «нѣтъ!» Напротивъ, всѣ съ радостью рискнутъ шеей… Онъ утащитъ ее въ горы, оттуда заберется въ такую глушь, гдѣ его никто-никто никогда не отыщетъ… Построитъ ей посреди дремучаго лѣса саклю… Станетъ для нея охотиться… У него, вѣдь, пророкъ Магометъ, а не Исса! Ну, его поймаютъ… Будутъ судить, разстрѣляютъ. Что-жъ, — все одно! Не боится онъ ни того, ни другого… И если тамъ, — поднялъ онъ голову вверхъ, — Исса спроситъ, зачѣмъ онъ сдѣлалъ это, онъ, Амедъ, отвѣтитъ ему: «отчего-же Ты не устроилъ все такъ, чтобы мы были счастливы?..» Но нѣтъ… Будущее еще далеко. Всѣ его любятъ. Самъ Брызгаловъ называетъ его сыномъ. Зачѣмъ загадывать? И онъ тихо запѣлъ про себя елисуйскую пѣсню:
«Ты не думай утромъ, будетъ-ли къ полудню — |
— Это вы, Амедъ, поете? — спросилъ его Кнаусъ издали.
— Я… — сконфузился юноша.
— Шли-бы вы спать… Вечеромъ, вѣдь, дѣло у васъ.
Елисуецъ сообразилъ, что совѣтъ былъ хорошъ, и отправился въ свою комнату. Тутъ онъ первымъ дѣломъ совершилъ намазъ, причемъ вмѣстѣ съ пророкомъ Магометомъ поминалъ и Иссу, не зналъ только, какъ назвать его — Богомъ или тоже пророкомъ, и, наконецъ, остановился на словахъ: «Ты, Исса, о Которомъ говорила мнѣ Нина»… У горцевъ крѣпкіе нервы. Не смотря на всѣ потрясенія этого дня и ожидавшую его ночью страшную опасность, онъ заснулъ быстро и крѣпко. Такъ крѣпко, что, когда въ девять часовъ вечера пришелъ его разбудить Левченко, старому солдату удалось сдѣлать это съ величайшимъ трудомъ… Проснувшись, Амедъ долго оглядывался, не понимая, гдѣ онъ и что съ нимъ, и, только очнувшись совсѣмъ, понялъ, что его зоветъ комендантъ поужинать…
— Съ голоднымъ брюхомъ, кунакъ, — и дѣла не справишь! — пояснилъ ему Немвродъ Самурскаго укрѣпленія.
— Развѣ ѣсть надо каждый день? — улыбаясь, спросилъ Амедъ.
— Это только у васъ, у гололобыхъ, — проворчалъ Левченко, — напился воды и сытъ. Русскому и на зубы надо чего-нибудь…
Амедъ одѣлся щегольски. Сегодня онъ шелъ на дѣло, какъ на праздникъ… Ему почему-то казалось, что сдѣлай онъ все, чего ждутъ отъ него, — офицерскія эполеты неизбѣжно заблестятъ на его не по лѣтамъ широкихъ плечахъ.
— Здравствуй, молодчинище! — ласково встрѣтилъ его Брызгаловъ.
Незамай-Козелъ былъ уже здѣсь. Онъ казался сегодня мрачнымъ и серьезнымъ. Обычныхъ шутокъ не было; даже на вопросъ Степана Ѳедоровича, желавшаго развеселить его: «А ну-ка, братецъ, разскажи, какъ ты танцовалъ мазурку у намѣстника въ Тифлисѣ!» — Незамай-Козелъ только повелъ на него глазами и опять весь ушелъ въ какую-то думу.
— Ей-Богу, — недовольно проговорилъ Брызгаловъ, — не знай я васъ за храбраго офицера, — я-бы подумалъ, что вы трусите…
— Нѣтъ… Не трушу, — тихо проговорилъ Незамай-Козелъ, — а только зеркало мое… Знаете, что я выписалъ?..
— Ну?..
— Хай ему чортъ, — треснуло сегодня…
— Неужели вы вѣрите?..
— А какъ же не вѣрить, коли всѣ говорятъ…
— Нашли о чемъ!.. — засмѣялся Брызгаловъ.
— А впрочемъ, — вдругъ улыбнулся Незамай-Козелъ, — о чемъ мнѣ тужить?.. если и помру, слава Тѣ, Господи! Никого у меня ни впереди, ни позади. И плакать некому, а помолиться за душу можетъ вся крѣпость!..
— Всѣ подъ Богомъ ходимъ! — отвѣтилъ на это Брызгаловъ. — Значитъ, баста!
Старые друзья, молча, пожали руки другъ другу… Только, уже прощаясь, Незамай-Козелъ вмѣсто прежнихъ вывертовъ, просто подошелъ къ Нинѣ и попросилъ у нея:
— Матери я не помню, сестры не знаю… Перекрестите меня, Нина Степановна, и за мать, и за сестру!..
Та, едва сдерживая слезы, благословила его…
— И меня тоже! — тихо и краснѣя, прошепталъ Амедъ…
— А вы вѣрите? — еще тише спросила его Нина.
— Не знаю… Только думаю, — это принесетъ мнѣ счастье…
Но горецъ сказался въ немъ. Когда Нина исполнила его желаніе, онъ выпрямился и съ блистающими глазами восторженно проговорилъ ей:
— Ну, Нина Степановна, я вамъ сегодня такого коня у самого Шамиля украду!.. — и выбѣжалъ радостный и счастливый…
Незамай-Козелъ зашелъ къ себѣ на одну минуту. Охотники выстроились за крѣпостными воротами. Это все были старые кавказцы на подборъ, нѣкоторые помнили Ермолова и вмѣстѣ съ нимъ ходили въ горы, другіе — участвовали въ Даргинской экспедиціи, третьи — въ Чечнѣ и Дагестанѣ обстрѣлялись такъ, что свистъ пуль на нихъ производилъ не болѣе впечатлѣнія — чѣмъ шумъ горнаго вѣтра въ ущельѣ. Простыя, безхитростныя лица. Незамай-Козелъ зналъ ихъ всѣхъ, и всѣ его знали. Онъ и говорить съ ними не говорилъ, — просто снялъ шапку и поклонился имъ, по старому кошевому обычаю, и коротко спросилъ только:
— Помолились?
— Точно такъ! — тихо отвѣтили ему тѣ…
Такъ-же спокойно, какъ всегда, смотрятъ ихъ лица, такъ-же ровно дышатъ груди.
«Помолились… Славу Богу… Сподобилъ Господь!» — вздохнулъ про себя Левченко и прибавилъ:
— Теперь и помирать не страшно… За вѣру Христову!..
Мехтулинъ молодцомъ держался на флангѣ. Онъ, какъ южанинъ, былъ чуждъ сѣверной простоты. Для тѣхъ — подвигъ являлся службой, присягой, будничнымъ дѣломъ… Татаринъ — плавалъ въ какомъ-то восторгѣ, и сегодняшняя ночь казалась ему вся въ ореолѣ славы и блеска… Амедъ тоже улыбался. Его душа не знала страха, и онъ о чемъ-то перешептывался съ Мехтулиномъ, причемъ ближайшіе солдаты слышали имя Шамиля, Хатхуа… Левченко подошелъ уже на ходу къ Незамай-Козлу.
— Ваше высокоблагородіе!..
— Чего тебѣ?..
— Гололобымъ-то нашимъ прикажите не дурить…
— Какимъ гололобымъ?!
— А Мехтулину съ Ахмедкой!
— Какіе-же они гололобые? — засмѣялся Незамай-Козелъ. — И тотъ, и другой съ волосами…
— Все одно — азія! А только они большую пакость Шамилю задумали сдѣлать. Какъ бы намъ не помѣшали!..
— Ну, ладно… Амедъ… Мехтулинъ… Подите-ка сюда!
Молодые люди подошли къ офицеру. Онъ нѣкоторое время стоялъ молча, не зная, какъ начать.
— Что вы тамъ задумали?.. — спросилъ онъ у Амеда.
— Такъ, пустое дѣло одно… — уклончиво отвѣтилъ онъ, не глядя на офицера.
— Пустое-то, пустое… А оно можетъ помѣшать нашему важному!
— Нѣтъ! — засмѣялся Мехтулинъ. — Не помѣшаетъ… Мы обѣщали Нинѣ Степановнѣ Шамилева коня достать…
— Вотъ… — хотѣлъ-бы сказать «дураки», да удержался Незамай-Козелъ. — Что-жъ, у васъ по десяти головъ на плечахъ?..
— По одной… Только кажется десяти стоитъ! — гордо отвѣтилъ Амедъ.
— Не сносить вамъ ея, ребятушки!.. Тамъ кончимъ дѣло, — дай вамъ Богъ успѣха… А только пока что — вы съ нами… Шамилева коня!.. Шутка-ли, что придумали!.. Да они васъ въ куски изорвутъ…
— Посмотримъ! — и Мехтулинъ засмѣялся, соображая, что, если ему удастся это дѣло, — завтра во всѣхъ горахъ, отъ Адыге до Бѣлокани, заговорятъ о немъ, и всѣ горскія дѣвушки станутъ мечтать о такомъ богатырѣ.
— Знаешь что? — обернулся Мехтулинъ къ Амеду.
— Ну?..
— Будемъ отъ этой ночи навсегда братьями…
— Я радъ… Я всегда любилъ тебя… У тебя въ груди бьется настоящее сердце…
У насъ въ такихъ случаяхъ мѣняются крестами… Татаринъ съ елисуйцемъ — обмѣнялись кинжалами. Амеду нисколько не жалко было отдать свой, оправленный въ золото и бирюзу, за простой въ кожаныхъ ножнахъ Мехтулина. Оба поднесли ихъ къ сердцу, устамъ и головѣ и горячо пожали руки другъ другу. Теперь они не задумались-бы умереть одинъ за другого!.. Незамай-Козелъ видѣлъ все это и догадывался, въ чемъ дѣло… «Хорошій народъ, — сообразилъ онъ. — Кабы имъ да настоящую дорогу — въ большіе чины произошли-бы».
Наши миновали секреты…
«Съ Богомъ!» — слышалось имъ вслѣдъ оттуда. Солдаты, лежавшіе на землѣ, крестили охотниковъ. Собаки скоро почуяли своихъ и молча подбѣжали, ласкаясь и тыкаясь мокрыми носами въ руки пріятелямъ. Потомъ опять залегли въ траву и, чутко сторожа окрестность, всматривались въ темень безоблачной ночи…
«Такъ-ли мы идемъ?» — призадумался было Незамай-Козелъ, но въ это самое время, точно желая указать ему путь, вспыхнулъ вдали на небольшой высотѣ снопъ огня, послышался глухой ударъ горнаго орудія, — и съ визгомъ и трепетомъ чугунное ядро пролетѣло надъ головами маленькаго отряда… — «Ишь, отозвалось… Сюда-де»… — улыбнулся Незамай-Козелъ. Отъ тяжелыхъ предчувствій — у него ничего не осталось. Передъ лицомъ настоящей опасности онъ былъ уже и спокоенъ, и веселъ.
Амедъ и Мехтулинъ вышли далеко впередъ… Они должны были въ случаѣ чего подать сигналъ тревоги. Но горцы стали за послѣднее время до странности безпечны. Возбужденіе первыхъ нападеній давно улеглось. Вся эта масса горючаго матеріала, собраннаго Шамилемъ передъ крѣпостью, точно отсырѣла… Недавно отбитое Амедомъ стадо у дидойцевъ — нисколько не заставило отдѣльные отряды горныхъ клановъ быть осторожнѣе, у великаго имама — тоже былъ разсчетъ. Въ замѣнъ ушедшихъ обратно въ горы андійцевъ онъ ждалъ малую кабарду и чеченцевъ изъ самыхъ дикихъ ауловъ… Табассарань тоже прислала ему аманатовъ въ залогъ того, что она скоро явится на газаватъ. До новаго отчаяннаго нападенія ему хотѣлось усыпить русскихъ… Онъ безпокоилъ гарнизонъ ночною канонадою, но самъ оставался неподвиженъ… Наибы просили его разрѣшить отдѣльныя нападенія. Онъ позволялъ имъ накидываться въ окрестныхъ горахъ и ущельяхъ на аулы мирныхъ горцевъ и разорять ихъ, но крѣпости не тревожилъ. Еще будетъ время, соображалъ имамъ. У русскихъ все равно неоткуда взять силъ… Никто не придетъ имъ на помощь, и послѣдній ударъ, который онъ нанесетъ, долженъ быть, дѣйствительно, послѣднимъ, роковымъ, уничтожающимъ. Ему хотѣлось — сердца всѣхъ исполнить ужасомъ — и онъ рѣшилъ никому изъ гарнизона не давать пощады. Когда крѣпость будетъ взята, — онъ повѣситъ и разстрѣляетъ весь ея гарнизонъ. Тамъ есть двѣ женщины, — онъ отдастъ ихъ не въ плѣнъ, а въ рабство. Священника сожжетъ живьемъ вмѣстѣ съ комендантомъ. Пусть у русскихъ долго помнятъ объ этой расправѣ, а въ горахъ власть и обаяніе имама только вырастутъ послѣ этого.
Благодаря такому рѣшенію Шамиля — усыпить пока защитниковъ стараго укрѣпленія, — нашъ маленькій отрядъ между своими стѣнами и первыми кланами не наткнулся ни на одну сторожевую партію горцевъ. Когда охотники подошли уже ближе, новый снопъ огня со скалы вспыхнулъ, точно чьи-то вѣки поднялись и открыли на мгновеніе чудовищное пламенное око… Костры вдали у кабардинцевъ гасли. Лезгины сегодня ихъ и не зажигали… Тихо, тихо шелъ отрядъ… Такъ тихо, что двигавшимся впереди Мехтулину съ Амедомъ трудно было разслышать его движеніе по мягкой и сырой почвѣ… Утесъ, на которомъ стояли орудія имама, гребнемъ подымался почти отвѣсно надъ ближайшимъ холмомъ… Позади онъ пологимъ скатомъ сливался съ нимъ… По этому скату нужно было подняться нашимъ… Татаринъ и елисуецъ дождались ихъ…
— Пойти намъ первымъ?.. — спросили они. — Одинъ останется тамъ — другой вернется къ вамъ и скажетъ, сколько ихъ…
— Хорошо! — одобрилъ Незамай-Козелъ. — Амедъ, ты тамъ дождешься насъ, а Мехтулинъ вернется.
Отрядъ остановился. Неслышно горцы двинулись по козьей тропинкѣ. Чѣмъ ближе къ вершинѣ холма, тѣмъ яснѣе доносился до нихъ шумъ голосовъ оттуда… Пока слышалось немного. Мехтулинъ, слухъ котораго, какъ и у всѣхъ татаръ, былъ чутокъ, — различилъ восемь голосовъ. «Кто-бы это былъ? Если кабарда, — плохо дѣло»… Но, какъ нарочно, одинъ изъ артиллеристовъ Шамиля запѣлъ въ это время унылую и протяжную пѣсню… «Слава Аллаху, — это веденцы!..» — прошепталъ Амедъ.
— Отчего слава Аллаху? Веденцы — храбрые люди.
— Да, умирать и драться мастера… Зато сторожатъ плохо… Постой, — я пойду къ нимъ, а ты возвращайся и веди отрядъ.
— Какъ — къ нимъ?.. Они убьютъ тебя.
— Ты знаешь нашу горскую пословицу: «въ карманѣ у одного елисуйца помѣстятся десять веденцевъ… А остальные сами придутъ за ними и влѣзутъ туда-же»…
Мехтулинъ сталъ быстро спускаться, а Амедъ, уже не скрываясь, въ полголоса запѣлъ чеченскую пѣсню:
«Ай, за быстрою Лабою |
— Кто тамъ? — послышалось сверху.
Амедъ, не отзываясь, продолжалъ пѣть:
«Тамъ — богатыя станицы, — |
— Эй, кабарда! — насмѣшливо прозвучалъ сверху чей-то веселый голосъ… — Ты-бы вмѣсто пѣсни назвалъ свое имя!..
— Скоро узнаете! — еще веселѣе отвѣтилъ Амедъ…
«Пусть мулла поетъ молитву — |
— Эй, свѣтъ очей моихъ, какъ хорошо поешь ты… — пришли въ восторгъ на верху.
— Смѣлымъ — привѣтъ, товарищамъ — благоволеніе, всѣмъ вѣрнымъ — милость Аллаха! — привѣтствовалъ ихъ Амедъ.
Ихъ было, дѣйствительно, восемь человѣкъ. Они сидѣли у потухшаго уже костра. Подъ грудою золы то краснѣли, то золой покрывались угли, точно сонное око, то и дѣло смежающее утомленныя вѣки. Елисуецъ однимъ взглядомъ опредѣлилъ ихъ. Все молодцы на подборъ. Вотъ гигантъ, широкоплечій, весь увѣшанный знаками отличія… Елисуецъ часто видѣлъ его въ свитѣ Шамиля… Онъ поклонился ему особо…
— Наибу Аслану — почетъ и слава… — и онъ отдѣльно подошелъ къ нему.
— Ты почемъ, юноша, знаешь меня? — удивился тотъ.
— У насъ, въ Хунзахѣ, поютъ пѣсни о твоихъ подвигахъ… Что-же ты думаешь, что у насъ память коротка; мы не рабы, что забываютъ послѣднюю нагайку.
— Садись… Нечѣмъ угостить тебя… Сами съ вечера ничего не ѣли…
— Сюда сейчасъ придутъ къ вамъ на помощь — пѣшіе лезгины… У нихъ съ собою будутъ лепешки…
— Зачѣмъ лезгины?.. — удивился тотъ… — Зачѣмъ лезгины?.. Что, мы одни не можемъ справиться?..
— А я почему знаю? Угодно было имаму такъ. Развѣ можно у него спросить почему? Спроси у орла, зачѣмъ онъ сѣлъ на скалу, а не на дерево?
— А кто передалъ его приказъ?
— Князь Хатхуа…
— Ну, тогда дѣло иное, — успокоился старый боецъ. — Что-же у васъ въ Хунзахѣ поютъ про меня? (Ни одинъ горецъ не могъ оставаться равнодушнымъ къ этому). Скажи, если вспомнишь.
— Про Даргу… Какъ ты чуть не изрубилъ нынѣшняго намѣстника… Воронцова…
— И изрубилъ-бы, — если-бы не молодой офицеръ одинъ. Ну, да и съ нимъ мы скоро сведемъ счеты…
— Знаю и офицера этого… Теперь онъ уже не молодъ… Это комендантъ крѣпости, съ которой до сихъ поръ ничего мы сдѣлать не можемъ…
— Храбрый человѣкъ… Съ такимъ и драться хорошо!.. — и Асланъ задумался…
Амедъ замѣтилъ, что двое отдѣлились и подошли къ горному орудію… Остальные, кто привалился къ огню, кто оставался сидѣть, глядя, какъ угли все больше и больше гасли, подергиваясь сѣрою золою, какъ глазъ умирающей птицы сѣрой пленкой. Елисуецъ, точно желая разспросить о чемъ-то Аслана, всталъ и перешелъ къ нему…
— Хорошо у васъ, въ Веденѣ… Гордый аулъ… на самой вершинѣ горы сидитъ, какъ всадникъ въ сѣдлѣ.
— Хунзахъ тоже хвалятъ! — вѣжливо отвѣтилъ польщенный веденецъ.
— Да, Хунзахъ — красивъ… Но…
И умолкъ… Сердце юноши сильно забилось. Внизу слышался шорохъ цѣлой толпы народу. Очевидно, Незамай-Козелъ шелъ къ мѣсту, гдѣ сидѣли веденцы, — все ближе и ближе… Амедъ вдругъ расхохотался.
— Чему ты?
— Такъ, ужъ очень смѣшно ходятъ эти лезгины, совсѣмъ какъ медвѣди… Издали ихъ слышно… Тяжелы…
— А храбрые люди…
— Въ горахъ мудрено найти трусовъ… Ишь какъ ползутъ, точно ихъ, какъ ословъ, навьючили…
— Хунзахцы не любятъ лезгинъ…
— Да… — коротко отвѣтилъ Амедъ. — Какъ ихъ любить… Они и моются-то пескомъ, а утираются сальными шальварами…
— Зато хунзахцы слишкомъ много обращаютъ вниманія на одежду! — улыбался Асланъ.
— Какіе у тебя пистолеты! — наивно воскликнулъ Амедъ.
— Это подарокъ Шамиля! — гордо отвѣтилъ наибъ.
— Дай посмотрѣть. Должно быть, чеканили серебро въ Бѣлокани, у насъ такъ не умѣютъ.
— Нѣтъ, это въ Гаграхъ турецкіе мастера; тутъ, по приказанію Имама, мое имя вырѣзано «за Ашуру и Гимры».
— Какъ же, я знаю… знаю… — Амедъ дѣлаетъ видъ, что любуется пистолетами, и слушаетъ, слушаетъ.
Казалось, вся жизнь его перешла въ слухъ… «Наши уже близко… Вонъ голова Мехтулина вдали… Они впереди»…
— Это мой кунакъ! — предупреждаетъ Амедъ наиба… — Славный боецъ во славу Аллаха… Молодъ и уже сдѣлалъ кое-что…
— Да будетъ счастливъ твой приходъ, сынъ мой! — привѣтствуетъ его наибъ.
Амедъ тихо показываетъ Мехтулину на своего сосѣда слѣва, угрюмаго веденца, не проронившаго до сихъ поръ ни одного слова. Тотъ садится около…
— Хороши пистолеты! Я еще не видалъ такихъ, — и онъ, любуясь ими, взводитъ курки… Очень хороши, — у насъ, въ Хунзахѣ говорятъ: «двѣ вещи должны быть вѣрны у человѣка — сердце и пистолеты». А у васъ, въ Веденѣ, кажется, «конь и пистолетъ — друзья. Они рѣдко обманываютъ»…
Асланъ съ удовольствіемъ слушалъ юношу. Онъ сталъ даже повѣрять ему, что имамъ, взявъ крѣпость съ этими проклятыми гяурами, — передастъ ему управленіе ею, и что здѣсь, въ долинѣ Самура будетъ передовой ведетъ Чечни и Дагестана, что на окрестныя вершины Шамиль переброситъ все, что у него есть наиболѣе смѣлаго и храбраго, — и тогда этотъ край будетъ потерянъ для русскихъ…
— А что онъ рѣшилъ сдѣлать съ защитниками крѣпости? — спросилъ Амедъ.
— Что дѣлаютъ съ бродячими собаками, не знающими хозяина, когда онѣ начинаютъ кусаться… И ихъ перевѣшаютъ и перестрѣляютъ…
— Тамъ есть дѣвушка.
— А ее отдадутъ въ рабыни къ Хатхуа. Молодой наибъ заслужилъ такого подарка. Пусть она ему варитъ просо.
— Онъ самъ просилъ ее у Шамиля? — съ сильно, до боли, бьющимся сердцемъ ждалъ Амедъ отвѣта Аслана.
— Да, самъ. Онъ видѣлъ ее на стѣнахъ… Ихъ-бы всѣхъ слѣдовало сжечь живыми…
Вдругъ вдали изъ-за выступа скалы блеснулъ тускло штыкъ, другой… Асланъ широко раскрылъ глаза, но онъ не успѣлъ еще сообразить, въ чемъ дѣло, какъ одновременно послышались два выстрѣла… Амедъ бросилъ одинъ изъ пистолетовъ Мехтулину, и оба веденца — Асланъ и сидѣвшій рядомъ съ татариномъ — ткнулись лицами въ горячую золу костра. Точно пламя, вспыхнуло «ура» — нѣсколькихъ голосовъ… Защитники орудій, растерявшіеся, не успѣли еще и вскочить, какъ большинство изъ нихъ уже вздрагивало и билось подъ штыками старыхъ солдатъ…
— Бей ихъ! — хрипло звучалъ голосъ Незамай-Козла.
— Не уйдутъ! — весело отозвался Левченко. — Всѣмъ одно рѣшеніе…
Трое веденцевъ сбилось къ орудіямъ и, защищенные ими, навели дула ружей на нападающихъ… Очевидно, они рѣшили дорого продать жизнь. Они ждали, не стрѣляя. Левченко не долго думалъ. Онъ снялъ шапку, перекрестился и кинулся туда… Другіе за нимъ. Послышался чей-то крикъ, другой, третій… «Бей еще!» — опять тѣмъ-же рѣзкимъ и хриплымъ голосомъ крикнулъ Незамай-Козелъ, но тутъ вдругъ его точно палкою ударили въ ногу… Другою — въ плечо. Онъ только и почувствовалъ въ первую минуту… И опять было ринулся впередъ. Но ноги подкосились, и онъ тяжело рухнулъ… Въ ногѣ, въ плечѣ стало жечь… Онъ дотронулся до нихъ рукою, сквозь его пальцы побѣжало что-то влажное, липкое, теплое… «Вотъ оно зеркало-то!.. А Степанъ Ѳедоровичъ еще смѣялся»… и вдругъ на минуту что-то заслонило ему темное, ночное небо. Точно между его глазами и этими выступами скалъ — надвинулась сѣрая, густая туча… Когда онъ очнулся, — слышался стукъ молотовъ… Левченко оралъ что-то… Незамай-Козелъ собралъ послѣднія усилія и крикнулъ его… Старый солдатъ подбѣжалъ…
— Прощай, братъ!.. Что, какъ?
— Ранили, ваше благородіе?..
— Да!.. Въ плечо и въ ногу… Вотъ оно… зеркало-то. Пушки что?
— Заклепали. Сейчасъ сбросимъ ихъ… Внизъ… Пущай ихъ… А что ранены — такъ унесемъ на рукахъ… Снимемъ съ гололобыхъ (всѣхъ побили) чуху и на чухѣ…
И, не продолжая, Левченко подошелъ къ солдатамъ. Одну за другою пушки подкатили къ обрыву скалы и скинули внизъ. Послышался трескъ ломавшихся лафетовъ, звонъ искалѣченнаго орудія… Амедъ — спокойно сунулъ себѣ за поясъ пистолеты Аслана, снялъ съ него дорогой кинжалъ и шашку… Левченко стащилъ съ громаднаго веденца чуху, — Незамай-Козла подняли на рукахъ и переложили на нее… Вдали слышались крики тревоги. Пора было спускаться внизъ… Амедъ и Мехтулинъ выждали, пока сошелъ послѣдній солдатъ, и только тогда, не сходя общей тропой, а цѣпко, какъ кошки, пользуясь во тьмѣ каждою щелью скалы, быстро и смѣло ползли по самому ея отвѣсу… Внизу они опередили солдатъ…
— Какъ же теперь быть съ лошадью Шамиля? — спросилъ елисуецъ у татарина.
— Посмотри!..
Кругомъ далеко-далеко, насколько хватало глазъ, вспыхивали факелы. Очевидно, орда подымалась на тревогу. Въ темнотѣ мелькали уже всадники, точно со-слѣпу кружившіеся по долинѣ… Куда-то проскакалъ конный отрядъ… Другой ему на перерѣзъ. Встрѣтились, перебросились нѣсколькими словами и разсыпались по побережьямъ Самура… Очевидно, въ непроницаемомъ мракѣ — лезгины и чеченцы хотѣли нащупать врага… Нѣсколько всадниковъ пронеслось мимо Амеда и Мехтулина… Они остановились-было передъ скалою… проѣхали вдоль и, замѣтивъ обоихъ юношей, живо поскакали на утесъ… Солдаты шли тихо… Амедъ догналъ ихъ и угрюмо слѣдовалъ за ними… Ему досадно было, что сегодня онъ не исполнилъ своего намѣренія. Теперь, поди, Шамиль самъ уже въ сѣдлѣ и ждетъ донесеній отъ узденей… Вонъ какая-то лошадь безъ всадника несется мимо… Съ невѣроятною ловкостью Амедъ вскинулся ей на спину и схватилъ сильными руками ея шею… Лошадь остановилась, оглядываясь… Амедъ погналъ ее прямо на всадника, мчавшагося за нею, и сильнымъ ударомъ рукоятки кинжала въ лобъ свалилъ его…
— Мехтулинъ! — крикнулъ онъ.
Татаринъ подбѣжалъ и сѣлъ… Оба они тотчасъ-же подъѣхали къ отряду.
— Гдѣ раненый офицеръ?
Его несли посрединѣ.
— Левченко! Давай его сюда, мы его скорѣе довеземъ до крѣпости… А вамъ еще отбиваться придется…
Левченко оглядѣлся. Тревога шла, какъ кругъ по водѣ — все шире и шире… Кое-гдѣ даже вспыхивали выстрѣлы…
Незамай-Козелъ почувствовалъ себя вдругъ въ чьихъ-то рукахъ, сидящимъ на крупѣ лошади…
— Мехтулинъ! Я его повезу, а ты защищай… Нападать будутъ…
— Аллахъ Экберъ!.. Если пророкъ захочетъ — онъ поможетъ намъ. Онъ лучше знаетъ, кто правъ и кто виноватъ…
— И Исса тоже… Богъ, которому вѣритъ Нина, помоги намъ, — тихо проговорилъ Амедъ и погналъ коня по направленію къ крѣпости…
Въ старое время Кавказской войны — разсказываемые здѣсь подвиги не составляли исключительнаго явленія… Практика горныхъ экспедицій и набѣговъ создавала героевъ на каждомъ шагу, даже не героевъ, потому что, назови кто-нибудь героями Левченко и его товарищей, они первые изумились-бы этому.
— Какіе мы герои? — отвѣтили-бы они. — Мы просто Бога помнимъ, — царю служимъ, а тамъ уже не наше дѣло…
И въ самомъ дѣлѣ, прочтите воспоминанія старыхъ офицеровъ, — къ сожалѣнію, ихъ такъ мало напечатано, — люди въ то время много дрались и мало писали. Да и печататься негдѣ было!.. Послушайте разсказы о быляхъ того эпическаго времени, и васъ не удивитъ отступленіе горсти солдатъ, ощетинившихся штыками, отъ въ нѣсколькихъ сотъ насѣдавшаго на нихъ отовсюду непріятеля. Точно дикій кабанъ, выставивъ впередъ клыки, отходитъ въ сплошныя заросли сырого ущелья, — такъ и Левченко со своими медленно и спокойно подвигался по направленію къ крѣпости… Кабардинскіе всадники скоро открыли нашихъ. Огнемъ выстрѣловъ они дали знать своимъ, что врагъ, наконецъ, найденъ, и отовсюду на эти выстрѣлы понеслись съ дикими выкриками чеченцы, съ бѣшеннымъ ревомъ потревоженныхъ горныхъ медвѣдей — дидойцы, съ тихою и сосредоточенною злобою — лезгины ближайшихъ округовъ… Шамиль на первыхъ порахъ ничего не понялъ, — ему показалось, что русскіе отвлекаютъ его вниманіе горстью смѣлыхъ охотниковъ, а сами хотятъ гдѣ-нибудь прорваться сквозь желѣзное кольцо, которымъ онъ обложилъ крѣпость отовсюду. Солдаты — то-и-дѣло строили карэ, отстрѣливаясь въ упоръ, но Шамиль еще не двигалъ на нихъ пѣхоты. Онъ ждалъ, гдѣ именно русскіе, куда они ударятъ. Эта ошибка пока спасала два десятка охотниковъ.
— Отобьемся! Не въ первой! — ободрялъ своихъ Левченко, хотя они вовсе не нуждались въ этомъ ободреніи.
Старые кавказцы только хмурились, молча принимая на штыкъ и коней, и всадниковъ — кто попадался… Отойдя шаговъ пятьдесятъ-шестьдесятъ и видя, что кругомъ опять начинается дикій визгъ и гомонъ налетающей горской конницы, — они сбирались въ карэ, выжидали ее на себя и, по командѣ Левченко «пли», били, прямо въ самыя лица джигитамъ. Одинъ, встрѣтившій ихъ, отрядъ мюридовъ хотѣлъ-было врубиться въ карэ, но штыки сдѣлали свое дѣло, — и солдаты только дорубили трехъ молодцовъ, перескочившихъ черезъ ихъ ряды въ середину карэ… Были раненые, — но не въ ноги, и потому они шли молча, не выдавая своихъ страданій, чтобы не смутить товарищей… Полдороги уже прошли наши такимъ образомъ. Разъ передъ ними выросъ, точно изъ-подъ земли, пѣшій отрядъ джарцевъ… Должно быть, случайно, бродя по Самурской долинѣ, наткнулся на нихъ. Наши не растерялись, и такое грозное «ура» крикнули въ самыя лица враговъ, съ такою неистовою стремительностью кинулись на штыки, что тѣ дрогнули и побѣжали прочь… А тутъ какъ-разъ кстати — на помощь накинулись сторожевыя собаки. Чего не могъ додѣлать, кого не могъ нащупать штыкъ, на того бросались онѣ остервенѣлой стаей. Скоро всѣ дрались вмѣстѣ — и собаки, и люди. Солдаты работали прикладами и штыками, собаки — зубами.
— Самъ шайтанъ у нихъ! — кричалъ какой-то наибъ, котораго они отбили.
Къ счастью, — позади сообразили, въ чемъ дѣло, и человѣкъ двадцать изъ секретовъ выбѣжало впередъ и присоединилось къ карэ, которое въ эту какъ-разъ минуту отбивалось отъ Хатхуа съ небольшимъ отрядомъ.
— Джансеидъ! Скажи своимъ, чтобы залегли кругомъ за конями… Эти будутъ какъ въ ловушкѣ! — предложилъ Хатхуа.
Тотъ живо кинулся назадъ. Салтинцы были недалеко, они вихремъ налетѣли на русскій отрядецъ… Засвистали особеннымъ образомъ, понятнымъ только ихъ конямъ, которые по этому сигналу рухнули на земь. Салтинцы залегли за ними и, поставивъ дула ружей на головы лошадей, какъ на сошки, открыли убійственный огонь по нашему отряду.
— Ложись! — крикнулъ Левченко. — До людей, братцы, не дорвешься, — бей по конямъ!
Съ противнымъ щелканьемъ и чмоканьемъ свинцовыя пули стали, какъ говорили на Кавказѣ, «дырявить шкуры» бѣднымъ животнымъ. Тѣ срывались съ мѣста и уносились прочь, — но кольцо, въ которое попалъ отрядъ, не размыкалось. Попробовали-было наши на «ура» кинуться, но, къ несчастью, именно по пути къ крѣпости засѣли Джансеидъ, Селимъ и самъ Хатхуа съ лучшими изъ джигитовъ.
— Нѣтъ! Тутъ всѣ пропадемъ! — крикнулъ Левченко. — Ложись опять!
— Теперь никто, какъ Богъ! — отвѣтилъ ему старый солдатъ.
Но что это? Левченко насторожился… И вдругъ радостно перекрестился. Издали, изъ крѣпости послышалась тревожная дробь барабана.
— Сейчасъ, братцы, ракета будетъ. Возьми на изготовку! Какъ скажу «пли!», чтобы ни одна пуля даромъ не пропала.
И, дѣйствительно, точно желая узнать, гдѣ наши, — Брызгаловъ скомандовалъ ракету. Огненная змѣя взвилась подъ небеса и выхватила на нѣсколько мгновеній изъ мрака всю долину рѣки Самур.
«Пли!..» — раздалось рѣзко и смѣло, и разомъ сорокъ ружей выбросили огонь въ не ожидавшихъ этого горцевъ.
Ракета потухла, но барабанъ въ крѣпости продолжалъ бить тревогу.
Теперь наши знаютъ, что помощь близка… Они зарядили ружья, и на каждый огонекъ выстрѣла отъ салтинцевъ отвѣчали нѣсколькими выстрѣлами… Страшна и зловѣща была кругомъ тьма этой ужасной ночи… Такъ страшна и зловѣща, что у отряда, вышедшаго на помощь своимъ изъ крѣпости, захолонуло сердце. Тамъ казалось, что тутъ въ долинѣ Самура уже не осталось ни одного живого, что солдаты дорвутся только до труповъ своихъ товарищей… Приближеніе ихъ почуялъ Левченко. Шелохнулись и салтинцы… Хатхуа съ нѣсколькими человѣками кинулся-было на встрѣчу имъ, но этимъ моментомъ возпользовались наши и сквозь разомкнувшееся кольцо — выскочили вонъ, а приближавшійся отрядъ принялъ всадниковъ прямо на бѣглый огонь, и тѣ разсѣялись вѣеромъ по долинѣ…
Черезъ часъ — и Левченко со своими, и отрядъ, вышедшій изъ крѣпости, вернулись.
Раненые были, — но мало… Незамай-Козла Мехтулинъ и Амедъ доставили въ крѣпость.
Брызгаловъ, когда все успокоилось, сталъ искать юношей, но ихъ не было…
Обошли всю крѣпость, — нигдѣ не оказалось ни татарина-юнкера, ни елисуйца.
— Никто ихъ не видѣлъ?
— Нѣтъ… Гдѣ видѣть…
Но, немного спустя, какой-то солдатъ вспомнилъ.
Когда возвращавшійся отрядъ входилъ въ крѣпостныя ворота, — изъ нихъ выскочили, точно угорѣлые, оба «азіата» и унеслись куда-то.
— Ты знаешь, зачѣмъ они?.. — покачалъ головою Брызгаловъ, передавая дочери это свѣдѣніе.
— Нѣтъ.
— Вѣдь они непремѣнно уволокутъ лошадь у Шамиля… Или оба лягутъ… Этакіе барантачи! Всякій горецъ, — самый лучшій даже, — прирожденный разбойникъ.
Нина не отвѣтила ни слова.
Она только пошла къ себѣ, замкнулась и стала молиться за Амеда.
А онъ въ это время, пользуясь сумятицей, царившей вокругъ крѣпости, точно отъ погони несся между сплошными массами лезгинъ, чарохцевъ, дидойцевъ и кабардинцевъ, не отзываясь на вопросы и не отвѣчая на ругань сбитыхъ имъ съ ногъ пѣшихъ. Вѣтеръ свисталъ у него мимо ушей. Конь тяжело храпѣлъ, утомленный этой бѣшенною скачкой… Наконецъ, вдали блеснули красные факелы…
— Здѣсь Шамиль! — весело обернулся онъ къ Мехтулину.
— Да поможетъ намъ Аллахъ!
— Аллахъ всегда за смѣлыхъ… — «И Исса тоже»… — уже мысленно прибавилъ онъ отъ себя.
Факелы были близко-близко. Вонъ сухая и грозная фигура великаго имама… Амедъ вынулъ-было пистолетъ, но Мехтулинъ удержалъ его.
— Что ты хочешь дѣлать? — съ ужасомъ спросилъ его татаринъ.
— Убить врага!
— Но ты забылъ, что Шамиль — имамъ всего ислама у насъ.
Амедъ вздрогнулъ, провелъ рукою по лбу и спряталъ пистолетъ.
Онъ спѣшился и тихо сталъ ждать…
Факелы тамъ погасли. Тьма окутала Шамиля, даже и не догадывавшагося, какой страшной опасности онъ только-что избѣжалъ.
Утромъ, чуть только разсвѣло, — передъ воротами крѣпости появились Амедъ и Мехтулинъ. Въ поводу у перваго былъ великолѣпный арабскій конь, весь бѣлый, съ черной отмѣтиной на лбу. На этомъ конѣ краснѣлъ шитый золотомъ чепракъ, и сверкало росписное, все въ серебрѣ, бирюзѣ и сердоликахъ сѣдло.
Нина только-что вышла изъ дому, какъ Амедъ подвелъ къ ней коня.
— Что это? — отшатнулась она.
— Я обѣщалъ тебѣ…
— Но вѣдь васъ могли убить…
— Все равно, — я обѣщалъ тебѣ… А отъ исполненія обѣщаній избавляетъ только смерть…
Потомъ онъ не могъ отказать себѣ въ удовольствіи. Выскочивъ на бастіонъ, онъ дико заоралъ что-то проѣзжавшему далеко кабардинцу. Тотъ подъѣхалъ.
— Пожалуйста, не стрѣляй! — обратился Амедъ къ солдатамъ. — Я съ нимъ говорить хочу…
— Эй, джигитъ! Подъѣзжай смѣло!..
Елисуецъ дома, въ горахъ, выучился кричать такъ, что его могли услышать за версту.
Тотъ осторожно двинулся впередъ.
— Ты знаешь князя Хатхуа?.. Наиба…
— Знаю… Онъ нашъ… И вы его знаете… Его шашка — хорошо поработала надъ вашими спинами…
— Ну, такъ передай ему, что сегодня ночью я — елисуецъ Амедъ, сынъ Курбана-Аги, его племянникъ — укралъ и привезъ сюда въ крѣпость лучшую любимую лошадь великаго имама Шамиля.
— Да будетъ проклята душа твоя, подлый измѣнникъ!
— Я не измѣнилъ никому, — я далъ клятву вѣрности русскимъ и служу имъ. Ступай и скажи-ка Хатхуа, пусть онъ гордится своимъ племянникомъ!..
Примѣчанія править
- ↑ фр.