Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Тифлис/ДО

Кавказскіе богатыри — Тифлисъ
авторъ Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко

Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть третья. Побѣда! — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 104.

Тифлисъ того далекаго отъ насъ времени только-что возникъ изъ руинъ. Бѣшеныя полчища персидскихъ шаховъ, предавшія несчастную страну огню и мечу, оставили здѣсь, въ полномъ смыслѣ слова, мерзость запустѣнія. Къ счастью злополучной Грузіи, русская власть, — если не сейчасъ-же послѣ этой страшной эпохи, то во всякомъ случаѣ вскорѣ, — была на Кавказѣ въ рукахъ у энергичныхъ и талантливыхъ людей. Въ сороковыхъ годахъ оба берега рѣки Куры, отъ горъ и до горъ, свидѣтельствовали о настоящемъ геніи тогдашняго намѣстника князя Воронцова. Вся Грузія казалась воскресшею, обновленной. Современные путешественники отказывались вѣрить, что еще въ 1801 году столица картвельскаго народа почти ничѣмъ не отличалась отъ жалкихъ, слѣпившихся ласточкиныхъ гнѣздъ дагестанскихъ ауловъ, представляя только еще большее разореніе. Мазанки тогдашняго Тифлиса такъ были скучены, что часто выходы изъ нихъ открывались не на улицу, а на плоскія крыши. Женщины и дѣвушки, еще не освободившіеся отъ затвора, не смѣли выходить даже въ переулки, а посѣщали однѣ другихъ — по крышамъ, проходя, такимъ образомъ, цѣлые кварталы. До Воронцова былъ рядъ намѣстниковъ. За Кнорингомъ слѣдовали князь Циціановъ, графъ Гудовичъ, Тормасовъ, маркизъ Паулуччи и Ртищевъ, — но имъ некогда было заниматься Тифлисомъ и вообще устройствомъ страны. Аббасъ-Мирза и царевичъ Александръ кидались на Кавказъ, Персія еще не была раздавлена. По всѣмъ окраинамъ однѣ боевыя позиціи смѣнялись другими, битвы за битвами отвлекали способности и силы русскихъ правителей. Въ эту героическую эпоху никто и не думалъ о «насажденіи сѣмянъ общественнаго и градского благоустройства». Царствомъ смерти казалась бѣдная Грузія. То моровая язва, то холера, то чума вторгались въ наши предѣлы. Дмитрій Бакрадзе и Николай Барзеновъ разсказываютъ въ своей превосходной монографіи о Тифлисѣ^[1], что даже при такомъ талантливомъ, неукротимомъ и рѣшительномъ человѣкѣ какъ князь Циціановъ, случалось, что при одномъ глупомъ слухѣ о приближавшейся чумѣ Тифлисъ пустѣлъ совершенно. Духовенство запирало церкви и тайно бѣжало въ горы, даже чиновники бросали дѣла и спасались куда попало. Какъ живетъ вся эта масса народа, — трудно было узнать, потому-что власти не было доступа, по мѣстному обычаю, внутрь домовъ. Всякая попытка проникнуть туда, хотя бы съ гигіеническою цѣлью, встрѣчала открытое сопротивленіе. Сентиментальные люди, мечтавшіе объ оздоровленіи края, натыкались на кинжалы. Скотъ рѣзался въ самыхъ сакляхъ и мазанкахъ, кровь и всевозможные отбросы гнили тамъ, мясо висѣло, ничѣмъ не прикрытое, въ тучахъ мухъ, разлагаясь и заражая воздухъ. Въ самомъ городѣ были кожевни и бойни. Войскамъ приходилось оставаться чуть не на улицѣ, чиновники работали гдѣ попало. Помѣщеній не было, потому что, во-первыхъ, у несчастнаго населенія на это не оказывалось средствъ, да если бы такія и нашлись, нельзя было ничего выстроить, такъ какъ на Грузію былъ назначенъ только одинъ архитекторъ. Когда онъ умеръ, — и этого рессурса Циціановъ лишился. Каменьщиковъ же на всю страну считалось — десять! Никто не воздѣлывалъ землю. Персы согнали работниковъ въ города. Сады и поля пустѣли. Хлѣбопашцы открывали лавки, гдѣ всего-то товару не оказывалось и на два абаза. Что ни дѣлали для того, чтобы хотя изъ Тифлиса создать нѣчто лучшее, чѣмъ полудикій аулъ, — все было безполезно. Грузины, по своимъ пословицамъ, твердо вѣрили, что не слѣдуетъ оставлять ни «стараго дома, ни старой дороги, ни стараго друга». Они знали, что «привычная болѣзнь лучше непривычнаго веселья», и ни на какія нововведенія не шли. Такъ Тифлисъ дожилъ до Паскевича, да и при немъ хорошіе дома стали строить внѣ города одни армяне, болѣе способные и понявшіе ранѣе грузинъ выгоды новаго положенія вещей. Надо было совсѣмъ взболтать картвельскіе мозги блистательною эпопеей персидскихъ походовъ, бить по воображенію тифлисцевъ подвигами русскихъ войскъ въ Иранѣ, мстившихъ шаху за разореніе Грузіи, чтобы она очнулась. Войска вернулись съ колоссальною добычей. На базарахъ разсказывали, что персидское золото, въ видѣ кирпичей, цѣлыми обозами отправлено въ Петербургъ. Персію Паскевичъ такъ разнесъ, что всѣ здѣсь почувствовали себя въ полной безопасности и въ первый разъ за долгіе ужасные годы несчастный народъ вздохнулъ свободно… Русскіе стали для него идолами. На насъ, на наши обычаи, на нашу манеру жить чуть не молились Богу. Предѣломъ честолюбія лучшихъ грузинскихъ семей было выдать дочь за русскаго офицера. Понятно, что не въ прежнихъ грязныхъ, вонючихъ и тѣсныхъ мазанкахъ можно было принимать побѣдителей. Армяне стали уже сплошь строить дома побольше и почище, не измѣняя плоскимъ кровлямъ и наружнымъ верандамъ, придающимъ солнечному и сказочному югу колоритную и причудливую красоту. Таковъ былъ первый большой домъ Тифлиса, выведенный въ тридцатыхъ годахъ Зубаловымъ, такъ что когда императоръ Николай въ 1837 году посѣтилъ Тифлисъ, для его пріема не могли найти здѣсь лучшаго помѣщенія. Короче, когда пріѣхалъ сюда Воронцовъ, знавшій Тифлисъ по легендамъ о добромъ старомъ времени за городъ храмовъ и дворцовъ, онъ еще нашелъ здѣсь полуразоренныя смрадныя гнѣзда, жалкія слѣпившіяся груды тѣсныхъ домовъ, безъ улицъ и площадей, непроглядную кутерьму горскихъ построекъ, точно съ неба упавшихъ грудой, да такъ и оставшихся здѣсь непонятнымъ и неодолимымъ лабиринтомъ плоскихъ крышъ, таинственныхъ переходовъ, узкихъ тупиковъ, похожихъ на трещины, саклей, взмостившихся на чужія крыши, мазанокъ, прилѣпившихся на эти сакли, цѣлыхъ паутинъ выступовъ и лѣстничекъ, невѣдомо какъ державшихся снаружи. Это было, разумѣется, очень живописно, все такъ и просилось въ картину, но дышать было нечѣмъ, вездѣ текла кровь зарѣзанныхъ барановъ, дворовъ не оказывалось, и всякія нечистоты выбрасывались за стѣны. Пыль стояла такая, что въ ней нельзя было ничего различить, и только пышныя чинары и инжиръ, съ зелеными рампами тутовыхъ деревъ, придавали идиллическую прелесть этой новой конюшнѣ Авгіаса! Воронцовъ явился сюда истиннымъ Геркулесомъ. Надо изумляться генію этого человѣка, сумѣвшаго создавать все изъ ничего, куда только не бросала его судьба. Это не только была твердая воля, но и воля творческая; умъ разнообразный, видѣвшій все, и цѣлое, и подробности, не упускавшій въ самыхъ захватывающихъ задачахъ и того, что близорукимъ людямъ казалось постороннимъ и не идущимъ къ дѣлу. Воронцовъ для Тифлиса былъ тѣмъ же, чѣмъ Петръ Великій для Россіи, только новое время создало и новые пріемы. Воронцовъ умѣлъ убѣждать и не нуждался въ жестокости. Если-бы послѣдующіе правители Кавказа только продолжали его систему и ничего новаго не придумывали, — Кавказъ теперь кипѣлъ бы медомъ и молокомъ. Мы не удивлялись бы тому, что Франція сдѣлала за короткое время съ Алжиромъ, — у насъ свой Алжиръ могъ бы служить для нея идеаломъ и образцомъ, чѣмъ-то въ родѣ рая земного!..

Воронцовъ, казалось, не зналъ слова невозможно. Въ потемкахъ суровой эпохи онъ умѣлъ выше всего ставить человѣческое достоинство, не дѣлая въ этомъ отношеніи никакой разницы между всесильнымъ вельможею и жалкимъ, по своему общественному положенію, чиновникомъ. Понятно, что онъ скоро сдѣлался кумиромъ Тифлиса. На его вечерахъ впервые появились женщины-грузинки, и не прошло нѣсколькихъ лѣтъ, какъ отъ гаремнаго затворничества остались только слабые слѣды. Мѣстная молодежь пріучалась къ европейскому образу жизни, хотя Воронцовъ оберегалъ свято живописные обычаи грузинской старины. Красивые костюмы кавказскихъ племенъ, очаровательныя пляски утонувшихъ въ поднебесьи горцевъ, гурійскія мелодіи — чуть-ли не включительно съ мѣстною зурной — все это пользовалось его вниманіемъ и поддержкой. Его жена являлась лучшею сотрудницею намѣстника. Она собрала вокругъ себя цвѣтъ мѣстныхъ женщинъ, сумѣла пріучить ихъ къ себѣ, такъ что недавнія узницы картвельскихъ теремовъ скоро почувствовали себя какъ дома въ пышныхъ, по тому времени, залахъ дворца главнокомандующаго. Воронцовъ поощрялъ смѣшанные браки. Русскихъ, женившихся на туземкахъ, онъ очень высоко цѣнилъ и выдвигалъ, какъ піонеровъ культуры, требовалъ отъ подчиненныхъ, чтобы они не ждали, пока туземцы заговорятъ по-русски, а сами учились мѣстнымъ языкамъ. Ничто талантливое, выдающееся не уходило изъ его рукъ. Случайныхъ туристовъ онъ умѣлъ такъ заинтересовать Кавказомъ, что они оставались здѣсь навсегда. Изъ отдаленнѣйшихъ уголковъ Европы сзывалъ сюда ученыхъ и техниковъ, широкою рукою оказывалъ имъ помощь, отстаивалъ всегда и всюду. Умѣніе выбирать сотрудниковъ у Воронцова простиралось до такой степени, что служба при немъ служила неопровержимымъ аттестатомъ на знаніе, талантъ и энергію. Скромный въ личныхъ требованіяхъ, онъ никогда не принижалъ служащихъ, чтобы всѣ лучи славы сосредоточивать на себѣ одномъ. Это была натура не только геніальная, но и великодушная. На похвалы государя, обращенныя къ нему, онъ всегда откровенно заявлялъ — это сдѣлано не мною, а такимъ-то и такимъ-то. Служба при немъ поэтому дѣлалась уже не простымъ исполненіемъ обязанностей. Она теряла казенный характеръ. Каждый отдавалъ ей всѣ силы и способности. Каждый вносилъ въ нее лучшія стороны своей личности. Дѣйствовали ревностно, не боясь ошибиться. Воронцовъ на это не разъ говаривалъ: не ошибается только тотъ, кто ничего не дѣлаетъ. Съ его легкой руки, боевое товарищество Кавказа приняло тотъ рыцарскій характеръ, которому такъ удивлялись впослѣдствіи попадавшіе сюда представители оффиціальной Россіи. За его столомъ, въ его кабинетѣ, въ его залахъ — не оказывалось начальниковъ и подчиненныхъ: встрѣчались только братья по оружію, слуги одного и того же великаго дѣла. Онъ былъ доступенъ каждому и выслушивалъ всѣхъ. Съ нимъ никто не чувствовалъ себя тяжело и жутко, неловкость и робость первыхъ мгновеній скоро проходили, и оставалось одно уваженіе къ этому крупному человѣку, такъ вдумчиво и пристально заглядывавшему въ душу каждому. Онъ гнушался мѣръ, вызывавшихъ ужасъ; въ его личномъ арсеналѣ были другія, привязывавшія къ нему сердца и души людей. Съ нимъ хорошо работалось, потому что каждый видѣлъ въ немъ самомъ перваго и неутомимѣйшаго работника. Его не боялись, потому что онъ понималъ недостатки людей и умѣлъ ихъ прощать, ради ихъ достоинствъ. Его глубокое и разностороннее образованіе избавляло его отъ ошибокъ узкихъ администраторовъ-спеціалистовъ. Казалось, что у этого человѣка были сотни глазъ, которыми, въ одно и то же время, онъ схватывалъ тысячи предметовъ. Онъ зналъ все, интересовался всѣмъ. Въ его натурѣ былъ настоящій изящный аристократизмъ, тонкій вкусъ, и потому на всемъ, что здѣсь осталось послѣ него, лежитъ до сихъ поръ отпечатокъ не только глубокой идеи и сильной воли, но и удивительной гармоніи, нравственной красоты, наружныхъ подкупающихъ формъ. Это былъ человѣкъ, призванный стоять на рубежѣ двухъ эпохъ. Одна должна была кончиться, другая — начаться съ его появленіемъ. Кавказъ того времени далъ двухъ такихъ великановъ. Дикая мощь и неустрашимая отвага горныхъ племенъ выдвинули имама Чечни и Дагестана — Шамиля; Россія поставила сюда еще болѣе величавую фигуру цивилизатора и устроителя края М. С. Воронцова. Между ними двумя была цѣлая бездна, но на рубежахъ ея они пристально всматривались другъ въ друга, изучали взаимно одинъ другого и если боролись неравными средствами, то обладали почти одинаковымъ геніемъ. Неизвѣстно, что бы одинъ, если бы обстоятельства ему благопріятствовали, сдѣлалъ изъ разрозненныхъ клановъ, разсѣянныхъ по горнымъ узламъ, но мы хорошо знаемъ, что создалъ другой изъ царства руинъ, пожарищъ, опустѣлыхъ деревень, одичавшихъ полей, куда онъ являлся могучимъ волшебникомъ, чтобы передать преемнику цвѣтущіе города, край, закипѣвшій благородною работою, пышно поднявшуюся производительность, молодое общество, прекрасно и своеобразно складывавшееся въ красивыя и очаровательныя формы, гдѣ такъ стройно сливались трудолюбивая и меркантильная Европа съ мистическимъ великолѣпіемъ и яркою мозаичною поэзіею Азіи. Останься Воронцовъ еще лѣтъ двадцать на Кавказѣ, — какая бы чудная будущность ждала этотъ край!..

И какая доброта была въ этой душѣ! О ней свидѣтельствуютъ намъ записки сотенъ несчастныхъ людей, въ тѣ тяжелыя времена попавшихъ на Кавказъ рядовыми, подъ безпощадную ферулу жестокихъ требованій, невыносимыхъ условій и безчеловѣчныхъ каръ. Какъ, — не нарушивъ ни въ чемъ закона, исполнивъ повелѣнія государя, — онъ сумѣлъ поддержать эту выброшенную изъ колеи молодежь, воскресить въ ней надежды и оправдать? Есть старое опошленное выраженіе: «отецъ-командиръ». Если кто въ полной мѣрѣ заслуживалъ его, то это несомнѣнно М. С. Воронцовъ, благодарную память о которомъ сохранитъ не только исторія государства Россійскаго, но еще болѣе и исторія человѣческаго сердца!..

Съ того дня, какъ онъ пріѣхалъ въ жалкій аулъ, называвшійся Тифлисомъ, — началась здѣсь неустанная дѣятельность. Азіатецъ падокъ на зрѣлища, — надо было его отчистить отъ вѣковыхъ нарослей этимъ путемъ, — и вотъ, въ разоренномъ гнѣздѣ открывается театръ. Потребовалось изученіе края, и изъ ничего создается первая газета «Кавказъ», которая при Воронцовѣ была интереснѣе, жизненнѣе, талантливѣе, чѣмъ тогда, когда страна уже обладала гораздо большими средствами. Въ казенной типографіи печатаются книги о мѣстныхъ племенахъ и народахъ. Повсюду организуются до тѣхъ поръ неизвѣстныя благотворительныя общества, куда впервые получаетъ доступъ теремная затворница — мѣстная женщина. Ее не только вывели изъ гарема, для нее открыли училище св. Нины, и, нѣсколько спустя, въ мѣстномъ обществѣ уже являются образованныя по тому времени дѣвушки, учреждается множество школъ, гимназій, институтовъ, развивается и упорядочивается торговля и промышленность, вырабатываются облегчительные тарифы для черноморскихъ портовъ, безпошлинному транзиту указывается путь изъ Редутъ и Сухумъ-Кале черезъ Тифлисъ и Нахичевань въ Персію и изъ Персіи черезъ Баку въ Европу. Открываются приказы общественнаго призрѣнія съ правами заемнаго банка, сохранныя и ссудныя казны, сберегательныя кассы… Въ трущобахъ, гдѣ бродили кабаны да горные волки, стучитъ топоръ, основываются поселенія. Тамъ, гдѣ еще недавно чернѣли пустыри, свидѣтельствовавшіе объ ужасахъ персидскаго нашествія, — подымаются первыя фабрики, учреждаются конскіе заводы, улучшается скотъ. Впервые прочно и самостоятельно выростаетъ кавказскій учебный округъ, подчиненный только намѣстнику, является уставъ кавказскаго общества сельскаго хозяйства въ февралѣ 1850 г., а въ мартѣ, 6-го, ужъ открыта выставка естественныхъ произведеній, образцовъ ремесленной и фабричной промышленности въ Закавказьи, всюду являются публичныя библіотеки; основываются ученыя общества, работы которыхъ немедленно вызываютъ удивленіе и уваженіе европейскихъ научныхъ дѣятелей, воздвигается магнитная и метеорологическая обсерваторія, даются обширныя права мѣстнымъ нарѣчіямъ. Воронцовъ, этотъ сѣятель жизни по преимуществу, хочетъ и ихъ вызвать къ жизни, — по его иниціативѣ открываются первыя со времени существованія племени картвеловъ, представленія на грузинскомъ языкѣ, въ еще недавно жалкое гнѣздо вызывается итальянская оперная труппа. Учреждаются коммерческіе суды и т. д., и т. д. Еще немного и разоренный персами, казавшійся громадною могилою мертваго народа, жалкій Тифлисъ, вѣчное пристанище моровой язвы, лихорадокъ и чумы, — дѣлается прелестнымъ городомъ, однимъ изъ живописнѣйшихъ въ мірѣ, дѣйствительно столицею воскресшаго, помолодѣвшаго, обновившагося новыми жизненными соками, закипѣвшаго способными и трудолюбивыми племенами — Кавказа…

Это было несомнѣнно чудомъ, и авторомъ его оказывался одинъ только человѣкъ — М. С. Воронцовъ.

Иностранцы до сихъ поръ изумляются ему; мы, русскіе, оскудѣвъ талантомъ и волей, забыли не только программу его, но и самаго чудотворца!

Нужно сказать правду, — коротка у насъ вообще память!..

М. С. Воронцовъ для Тифлиса былъ въ одно и то же время и межевщикъ, и архитекторъ, и чуть не каменщикъ: городъ росъ не по днямъ, а по часамъ. Онъ расширялся, устраивался и застраивался. Всюду прокладывались новыя улицы, пустыри покрывались общественными сооруженіями, черезъ Куру перекидывался Михайловскій мостъ, подобнаго которому еще не было и въ старыхъ русскихъ городахъ. Мостъ вызвалъ къ жизни пустынные берега. За ними протянулись Куки съ широкими улицами и площадями вплоть до цвѣтущихъ и благоуханныхъ садовъ нѣмецкой колоніи. Съ другой стороны — на гору св. Давида и на «скалистый Сололакскій гребень» всползли новые дома. Точно отъ стараго зачумленнаго, еще сохраняющаго исключительно азіатскій характеръ города — все бѣжало на его окраины, въ поискахъ простора, чистаго воздуха и болѣе человѣческихъ условій. «Сололаки», покрытые садами, чудомъ превращаются въ лучшую часть Тифлиса. Какъ наводненіе, новые кварталы переполняютъ овраги, перебрасываются черезъ нихъ на крутые обрывы Табора, Сендъ-Абида, Мтацминды въ сосѣдство къ уединеннымъ монастырямъ, къ легендарнымъ башнямъ, къ утесамъ, политымъ кровью, бывшимъ свидѣтелямъ героизма и гибели почти половины картвельскаго народа. Даже скалистые берега Куры не остались безлюдными. Гдѣ была ладонь, достаточная для фундамента, тамъ строился домъ въ нѣсколько этажей, съ нависшими надъ быстро бѣгущими струями балконами… Безмолвный доселѣ, даже угрюмый городъ, вдругъ вспомнилъ старыя веселыя времена счастливой Грузіи. Персидское нашествіе и ужасы недавняго прошлаго — отошли назадъ. Воспоминанія — черныя и зловѣщія — поблекли передъ яркою дѣйствительностью. Квартвели вспомнили старыя пѣсни. Предки говорили: «когда смѣется грузинъ, — чертямъ въ аду дѣлается тошно, а когда запоетъ грузинка, — ангелы въ раю радуются». И смѣхъ, и пѣсни вернулись въ сердце народа и теперь въ прохладные вечера на плоскихъ кровляхъ города тысячи женщинъ и дѣвушекъ плясали подъ пѣніе и хлопанье въ ладоши своихъ подругъ, а съ улицъ доносились громкіе и безшабашные, хотя, для европейскаго уха и нестройные, звуки зурны, веселой зурны!.. Тифлисъ, какъ Лазарь изъ гроба вышелъ подъ Божье солнце на просторъ и на волю…

И Амедъ, — въѣхавъ сюда въ жаркую пору дня, — только любовался направо и налѣво его кипучею жизнью, его шумною и веселою толпою, забывая даже о томъ, что черезъ нѣсколько часовъ его долженъ встрѣтить самъ намѣстникъ… Скоро, впрочемъ, онъ въѣхалъ въ болѣе тихую часть города.

Онъ съ удивленіемъ оглядывался на все.

Ничто кругомъ не напоминало ему того, что онъ слышалъ о Тифлисѣ!

По его мнѣнію, это долженъ былъ быть большой Дербентъ — только.

Но передъ нимъ со всѣхъ сторонъ, куда только достигало его зрѣніе, раскидывался громадный городъ съ церквами, монастырями, соборами.

Примѣчанія

1. Необходим источник цитаты