Кавказские богатыри (Немирович-Данченко)/Первый удар/ДО
| ← У коменданта | Кавказскіе богатыри — Первый ударъ | Аттака → |
| Источникъ: Немировичъ-Данченко В. И. Кавказскіе богатыри. Часть вторая. Въ огневомъ кольцѣ. — М.: Изданіе редакціи журналовъ «Дѣтское чтеніе» и «Педагогическій листокъ», 1902. — С. 1. |
Брызгаловъ вернулся съ себѣ очень поздно. Вечеръ и начало ночи онъ провелъ на крѣпостныхъ стѣнахъ. Старому кавказскому воину показалось страннымъ, что долго не предпринимавшіе ничего лезгины въ послѣдніе дни частью втянулись обратно въ ущелья, а частью отошли поближе къ горамъ. И костровъ сегодня у нихъ было гораздо больше; даже въ яркую лунную ночь противу всякихъ обычаевъ подъоблачные и заоблачные аулы на вершинахъ горъ засіяли огнями, точно тамъ шумно и весело праздновали и снизу уздени, и джигиты возвратились туда скоротать время до утра на гудеканахъ. Степанъ Ѳедоровичъ хмурился, глядя на это необычное явленіе; онъ посылалъ въ секреты, — оттуда ему доносили, что горцевъ, дѣйствительно, не видно, что они отступаютъ — къ горамъ, именно туда, гдѣ длинными линіями горѣли костры.
— Ну, слава Богу! — обрадовался Кнаусъ. — Куда же имъ, въ самомъ дѣлѣ, справиться съ нашими стѣнами и укрѣпленіями…
— Не радуйтесь!.. — оборвалъ его Брызгаловъ. — Я въ это не вѣрю и считаю всѣ ихъ передвиженія не только загадочными, но и зловѣщими. Едва-ли меня обманываетъ мой сорокалѣтній опытъ. Я вѣдь пятый десятокъ начинаю на Кавказѣ! Сегодня ночью надо ожидать какой-нибудь гадости… Хотѣлъ бы ошибиться…
Съ мнѣніемъ коменданта согласны были и крѣпостныя собаки.
Въ одиннадцать часовъ все кругомъ точно вымерло. Долина рѣки Самура казалась безлюдной. Ни ржанія лошадей, покрывавшаго въ эти ночи все кругомъ, ни говора лезгинскихъ биваковъ, ни выстрѣловъ, ни священной пѣсни газавата… И чѣмъ болѣе стихала ночь, тѣмъ ниже опускались сѣдыя брови Брызгалова, а глаза его зорче смотрѣли въ сумракъ, точно пронизать его хотѣли и допытаться у окутанныхъ туманомъ далей, какую тайну онѣ хранятъ въ однообразномъ маревѣ… Тишина стала, наконецъ, тяжелой, гнетущей, какъ непосильное бремя. Только одинъ Самуръ съ слабымъ журчаніемъ катилъ струи… Скоро комендантъ убѣдился, что и вглядываться въ дали напрасно… Мгла окутала все, и только на дагестанскихъ твердыняхъ въ проснувшихся аулахъ загорѣлись безчисленными кострами народныя площади. Непосильно, тяжело, безконечно тянулось время. Но вотъ гдѣ-то далеко послышалось тревожное тявканье собаки. Еще и еще. Налѣво нѣсколько такихъ залилось оглушительнымъ лаемъ… Направо тоже… Точно кольцо, составленное этими неусыпными сторожами крѣпости, все съуживалось и съуживалось, отступая къ ея стѣнамъ… За полночь — собаки только изрѣдка подавали голосъ, а смѣнившіеся секреты передали, что собаки отступили и лежатъ уже между солдатами; вѣрный признакъ, что все впереди занято притаившимися лезгинами… Брызгаловъ долго обходилъ гласисы и парапеты. Роты были на мѣстахъ, дежурныя части лежали на-готовѣ, и у солдатъ чуть слышался тихій, крадущійся говоръ. Они даже не замѣчали Брызгалова, когда тотъ подходилъ къ нимъ.
— Ты его, главное, на штыкъ примай…
— Пошто? — встревоженно и нервно спрашивалъ молодой голосъ.
— Пошто, — дура голова! По то, что она, азія эта самая, страсть штыка не любитъ. Ей бы все свинцовыми орѣшками швыряться, а сурьезнаго бою она не терпитъ. А только и штыкомъ съ умомъ орудуй: выжидай врага на себя, потому они тоже, братъ, не лыкомъ шиты, — налетитъ, подставитъ штыку бокъ, только ты его пырнулъ, — а онъ круть-верть и съ другой стороны тебя же шашкой по башкѣ… Народъ съ хитрецой. Понимаетъ. Бравый народъ. Одно слово, — воины.
— И сегодня будетъ такъ?
— Какъ Господь… Прихилились они… Не впервой мнѣ… Случалось тоже. Не дарма это…
— Кто говоритъ? — громко спросилъ Брызгаловъ.
— Я, ваше высокоблагородіе! — вытянулся передъ нимъ въ темнотѣ солдатъ.
Степанъ Ѳедоровичъ различилъ у него на груди два георгіевскихъ креста.
— Стамескинъ?
— Точно такъ, ваше высокоблагородіе!
— Молодчина… Ты это о чемъ?
— Новобранцевъ учу, какъ встрѣчать непріятеля… Чтобы ему, значитъ, не вкусно наше угощеніе показалось…
Кругомъ послышался тихій, сдержанный смѣхъ.
Брызгаловъ улыбнулся тоже.
— Такъ не жалуетъ онъ штыка?
— Терпѣть не любитъ…
— Помните, братцы, одно: первое дѣло, и второе, и третье — не бояться. Если кто боится, тотъ пропалъ, а въ комъ страху нѣтъ, тотъ и самъ спасется, и враговъ побѣдитъ.
— Точно такъ, ваше высокоблагородіе! — сочувственно отозвались кругомъ…
— Ты гдѣ же эти георгіевскіе кресты получилъ?
Брызгаловъ отлично зналъ гдѣ, но ему нуженъ былъ «показъ» для солдатъ.
— Кази Муллу самого подъ Гимрами мы расхлестали… Отчаянный былъ, а только нѣтъ… Напоролся на нашихъ тенгинцевъ, — хвостовъ своихъ не собралъ. Здорово они тогда отъ насъ въ горы уходили, — а мы за ними. Сколько горскихъ ауловъ ихнихъ мы изничтожили. До сихъ поръ, чертовы дѣти, помнятъ…
— А второй?
— А второй, ваше высокоблагородіе, наибишку ихняго урой полонили мы подъ самымъ Веденёмъ. Точно куроптей накрыли въ засадѣ, — руками взяли. Такъ крикнули имъ — «уру», что у нихъ ружья попадали. Одинъ, точно, полоснулъ меня кинжаломъ въ плечо, но только такъ… говядину порѣзалъ, — а кость ему не поддалась. У меня кость крѣпкая… Русская кость!
— Такъ ты думаешь, что сегодня штыками будетъ работа?
— Точно такъ, потому гололобые не дарма прихилились. Большую они пакость задумали.
— Тѣмъ лучше… Штыкамъ давно дѣла не было… Залежались… Покажемъ имъ, братцы! Съ такими орлами, какъ вы, чего не сдѣлаешь! Старики, скажите-ка вы имъ, какъ мы вмѣстѣ муллу Уди поучили подъ Хунзахомъ… Сколько ихъ приходилось на нашего одного?
— По пятнадцати человѣкъ.
— Вотъ именно. У насъ тогда и стѣнъ не было, — окружили они насъ въ лѣсу… Только мало кто изъ ихнихъ домой вернулся, чтобы своимъ разсказать.
Спокойный за свою часть, Брызгаловъ еще разъ всмотрѣлся въ даль.
Теперь все заволакивалъ туманъ. Бѣлая подъ луннымъ свѣтомъ пелена его стлалась по долинѣ, не прерываясь ничѣмъ. Даже теченія Самура не видно, только слышалось медлительное роптаніе его водъ. Вверху бездна небесъ была полна сіяніемъ луны. Оно наполняло ее, такъ что звѣзды тускли и пропадали, и только Сиріусъ сверкалъ ярко надъ дагестанскими твердынями.
Брызгалову надо было отдохнуть хоть на минуту. Онъ вошелъ къ себѣ, — тихо пріотворилъ двери къ Нинѣ. У нея горѣли лампады у образовъ. Сквозь ихъ розовое стекло мягкій свѣтъ стлался по комнатѣ… Нина спала, положивъ разгорѣвшуюся щеку на ладонь. Степанъ Ѳедоровичъ долго смотрѣлъ на нее; должно быть, и она почувствовала его взглядъ, потому что вѣки ея затрепетали, и тѣнь отъ рѣсницъ вздрогнула на щекѣ… Она даже прошептала что-то и опять заснула. Брызгаловъ перекрестилъ ее, потомъ положилъ поклонъ передъ образами.
— Спаси насъ, Господи!.. — тихо проговорилъ онъ и вышелъ къ себѣ.
Онъ сѣлъ въ кресло. Ему сегодня нечего было и думать ложиться. Каждое мгновеніе его могли бы вызвать. Подъ слабымъ свѣтомъ сальной, сильно нагорѣвшей свѣчки — едва-едва блестѣла сталь пистолетовъ, лежавшихъ на столѣ на-готовѣ, выдѣлялся выцвѣтшій и пожелтѣвшій насквозь дагеротипъ его покойной жены. Онъ всмотрѣлся въ нее. Изъ какихъ-то пятенъ — ему одному видимыя — выступили знакомыя, милыя черты.
— Праведница, молись за насъ! Я-то что! Я сумѣю умереть, — ее жаль, — уже вслухъ проговорилъ онъ, кивая на комнату Нины. — Ее жаль, — за нее!.. Мы — солдаты, — намъ такая смерть нипочемъ!..
Точно его жена могла слышать его въ эту минуту. Немного спустя, Брызгаловъ опустилъ голову на руку и задремалъ. Сверчки громко запѣли въ его комнатѣ, въ открытое окно съ площади доносился звонъ цикадъ, наполнявшихъ лунныя ночи своими безконечными пѣснями со старой чинары… Изрѣдка среди этихъ обычныхъ голосовъ слышалось съ башни на башню перелетавшее не по обыкновенію сонное, а сторожкое и тревожное «слушай!» часового… Вонъ, мѣрно ступая, въ ногу, прошелъ взводъ и, тяжело скрипя на ржавыхъ петляхъ, отворились крѣпостныя ворота; должно быть, часть шла на смѣну лѣвофланговыхъ секретовъ… Чутко спитъ Брызгаловъ, каждый звукъ ловитъ его привычное ухо… И въ то же время чудится ему, что изъ старой рамы дагеротипа, изъ этой выцвѣтшей и прожухлой пластинки выступило вдругъ совсѣмъ живое лицо… Блѣдное-блѣдное, но безконечно доброе, такое, какое онъ видѣлъ передъ собою въ послѣднія минуты ея жизни. Выступило и приближается къ нему… И не одно лицо только… Вся она передъ нимъ. Рядомъ стоитъ… Кладетъ худенькую, безкровную руку съ синими жилками на его плечо. И такъ ему легко и хорошо отъ ея прикосновенія… Онъ чувствуетъ на своемъ лицѣ ея дыханіе… И кроткій, тихій голосъ ему мерещится. Что она говоритъ? — онъ разобрать не можетъ, но вмѣстѣ съ звуками этого голоса удивительное спокойствіе льется въ его встревоженную душу… Онъ взялъ ее за руку и удерживаетъ. Та съ тихимъ усиліемъ старается высвободиться.
— Останься здѣсь съ нами! — хочетъ крикнуть Брызгаловъ. — Не оставляй насъ! — и вдругъ вскакиваетъ.
Что это? Трескъ залпа за крѣпостью, оглушительный лай собакъ… оборвавшееся «Алла-Алла!»… Онъ оглядывается… Дагеротипъ на своемъ мѣстѣ. Свѣчка совсѣмъ нагорѣла, и чадный дымъ ея тянется вверхъ густой, черной струей…
— Начинается! — говоритъ Степанъ Ѳедоровичъ и, взявъ пистолеты, идетъ на стѣны.
Кто-то догоняетъ его на площади.
— Ваше высокоблагородіе!..
Онъ отличаетъ встревоженный голосъ солдата.
— Ты, Кругловъ?
— Такъ точно. Отъ штабсъ-капитана Незамай-Козла посланъ…
— Ну, въ чемъ дѣло?
— На ихъ высокоблагородіе напало видимо-невидимо лезгиновъ.
— Ужъ и «видимо-невидимо»! Что это у васъ за страсть сейчасъ!.. — съ неудовольствіемъ протянулъ Брызгаловъ. — Всегда ты былъ скверный солдатъ у меня. Мнѣ-бы слѣдовало давно тебя въ нестроевую роту передать или въ денщики.
Солдатъ тянулся и замиралъ.
— Ступай!.. Я распоряжусь, скажи Незамай-Козлу. Да смотри у меня съ своимъ «видимо-невидимо». У страха глаза велики. Теперь тебѣ котъ съ быка покажется. Ну… Налѣво круг-гомъ!.. Скорымъ шагомъ — маршъ!
Солдатъ по формѣ перевернулся, ударивъ себя ладонью по ляжкѣ, какъ дѣлали въ тѣ времена, и замаршировалъ къ воротамъ.
— Ну что, много ихнихъ? — спросили его тамъ.
— Нѣтъ, самая малость…
Очевидно, комендантское внушеніе подѣйствовало…
Брызгаловъ вошелъ на башню. Залпы прекратились… Суматоха слышалась въ той сторонѣ. Что это, ему кажется, или дѣйствительно такъ? — точно подъ тысячами копытъ расплескивается вода Самура, мелкій камень сдвигается подъ ними… Онъ перешелъ по другую сторону, и тамъ тоже самое. Очевидно, со всѣхъ сторонъ насѣдаютъ горцы. Пора вернуть секреты домой. Чего это Незамай-Козелъ ждетъ тамъ?.. Проморгаетъ еще, пожалуй, время и пропадетъ. Брызгаловъ приставилъ ладони ко рту и рѣзко, и недовольно крикнулъ:
— Штабсъ-капитанъ, что вы тамъ воронъ ловите…
И не кончилъ… Ухо его ужъ уловило мѣрный топотъ возвращавшихся частей у стѣнъ, на мосту черезъ ровъ… Ворота опять отворились, и двѣ шеренги секретовъ вошли въ крѣпость. За ними медленно брели собаки, исполнивъ сторожевую службу, въ которой теперь уже не было надобности…
— Всѣ вернулись?
— Точно такъ! — невидимый снизу Незамай-Козелъ отвѣтилъ невидимому вверху коменданту.
— Пусть нижніе чины отдохнутъ въ казармахъ, не раздѣваясь… По тревогѣ — всѣ наверхъ… Заложены-ли фугасы? Хорошо!.. Поднять мостъ!.. Ну, теперь — «милости просимъ»! — весело крикнулъ онъ. — Угощеніе готово, дорогіе гости!..
— Дѣло, братъ, плохо! — шепчетъ одинъ солдатъ другому.
— А что?
— Ишь, веселый какой, командиръ-отъ. Мы его знаемъ. Спроста смѣяться не будетъ… Соколъ тоже!
— Заряжены-ли картечью орудія?
— Готово…
Онъ и самъ въ темнотѣ видитъ, — у пушекъ вся прислуга на чеку. Въ темнотѣ слабо свѣтятся фитили въ рукахъ у фейерверкеровъ…
— Слюсаревъ, дай и мнѣ покурить фитиля-то… На одну затяжку, — шутитъ кто-то.
— Ладно, и безъ трубочки обойдешься… Поймай лезгинскаго наиба, запали ему красную бороду и кури всласть…
— Покурилъ-бы, кабы огоньку побольше.
— Небось, много его будетъ. Отбою запросишь.
— Нѣтъ, братъ, у нашего командира отбою не полагается.
— Вѣрно! Кто это? Алехинъ-орловецъ, проломанная башка?
— Точно такъ, ваше высокоблагородіе…
— Молодецъ! Люблю съ такими!
Шумъ расплескиваемой копытами воды слышался все больше, но бѣлесоватая мгла не выдавала тайны… Полчища непріятеля казались громадными подъ ея покровомъ. И вправо, и влѣво, и впереди, и позади слышались тѣ же звуки…
— Штабсъ-капитанъ… Не смѣть рвать фугасовъ безъ команды! Слышите! Дайте имъ сначала такъ наброситься… Вы, докторъ, что это?.. Да еще съ ружьемъ…
— Пока ланцета не понадобится, авось, двѣ-три бритыя башки попорчу.
— И Левченку вы забрали?
— Еще-бы. Мы съ нимъ вѣдь Немвроды… Мы отсюда будемъ на выборъ… Вотъ и батюшка…
Солдаты всполошились и стали подходить подъ благословеніе. Священникъ осѣнялъ ихъ крестомъ…
Глухой топотъ лезгинскихъ коней, шорохъ тысячи пѣшихъ — все ближе и ближе…
— Ракету! — коротко скомандовалъ Брызгаловъ.
Ракета взвилась въ высоту, краснымъ заревомъ освѣтила поверхность къ самой землѣ припавшаго тумана, и какія-то пятна, неопредѣленныя и смутныя, проступили въ немъ…
— Со всѣхъ сторонъ ведутъ аттаку… Подлецы… Это Хатхуа, — я его узнаю. Незамай-Козелъ, вы ступайте на правый флангъ, Роговой, — на лѣвый, Кнаусъ, будьте здѣсь!.. Помните, — безъ меня не смѣть трогать фугасовъ! Если я буду убитъ, — команду принять штабсъ-капитану. Ну, братцы! Помоги, Господи!
Шапки полетѣли съ головъ. Тихій шелестъ крестившихся придалъ что-то торжественное этой минутѣ ожиданія. Ни смятенія, ни растерянности не было нигдѣ. Брызгаловъ смотрѣлъ на своихъ людей, и его охватывало чувство восторга…
«Чего не сдѣлаешь съ ними!..» — думалъ онъ.
Что-то терлось у его ногъ.
Одна изъ крѣпостныхъ собакъ взобралась наверхъ и ласкалась къ нему.
Брызгаловъ положилъ ей руку на голову…
— Кто это?
— Филатъ, ваше в-скородіе.
— Не Филатъ, а Пиладъ…
— Точно такъ-съ, Филатъ! Добрая собака. Я съ ей въ лазаретѣ вмѣстѣ лежалъ, — какъ ее бродяга какой-то въ оврагѣ кинжаломъ чкнулъ. Выпользовали Филатку…
Пиладъ кинулся передними лапами на шею товарищу-солдату и лизнулъ его прямо въ лицо…
Томительное молчаніе. Шорохъ оттуда приближается… Какъ ни густъ туманъ, но за крѣпостнымъ рвомъ уже замѣтны партіи ближайшихъ лезгинъ… Они перебрасываютъ черезъ него громадныя деревья…
— Наводи! — тихо командуетъ Брызгаловъ.
Артиллеристъ направляетъ прямо на эти мѣста переправы жадныя дула орудій…
— Есть! — тихо отвѣчаетъ наводчикъ.
— Спасибо!
— Рады стараться!
И все это шопотомъ…
Сейчасъ они нахлынутъ…
Стрѣлки на-сторожѣ… Они притаились и переводятъ тоже дула ружей по этимъ пятнамъ, точно хотятъ холодною сталью издали нащупать врага…
— Вотъ что, ребята… Дай имъ перебраться сюда, — и не стрѣляй, слышишь! А какъ жарнетъ ихъ картечь, — тогда и вы оставшихся по эту сторону подберите мнѣ. Слышите?
— Слушаю-съ!.. — какъ шорохъ, сдержанно бѣжитъ по рядамъ.
Изъ мглы выступаютъ неопредѣленныя фигуры. Согнувшись и точно думая этимъ скрыться, не дать себя замѣтить, перебѣгаютъ черезъ бревна и уже по эту сторону машутъ руками тѣмъ, которые тамъ, приглашая ихъ присоединиться къ себѣ… Скоро стволовъ переброшенныхъ деревьевъ не видать совсѣмъ, они сплошь, точно муравьями, усѣяны людьми… Имъ уже не удается удержать тишины. Ружья встрѣчаются съ ружьями, шашки съ шашками… Они страшно торопятся. Ихъ пугаетъ безмолвіе старой крѣпости. Точно вымерли ея зубцы и башни, бруствера и гласисы… Ужъ не ушелъ-ли гарнизонъ?.. Нѣтъ, тамъ тоже ждутъ. Кто-то сорвался съ переброшеннаго черезъ ровъ дерева и упалъ въ воду… Крикъ его застылъ въ воздухѣ… Еще и еще такіе-же крики. А крѣпость все молчитъ. Зловѣще молчитъ заранѣе обреченная жертва.
Брызгаловъ спокойно подошелъ къ орудію. Посмотрѣлъ, правильно-ли наведено. Взялъ фитиль изъ рукъ фейерверкера и приложилъ его къ затравкѣ. Оглушительно крикнула во все свое мѣдное горло пушка и выбросила цѣлый ливень картечи… Вопли, стоны, проклятія… «Алла, Алла!» — и восклицанія раненыхъ; убитые — въ водѣ уже… По ту сторону тоже не мало ихъ, — картечь сдѣлала свое дѣло, и нападающіе отхлынули, забывъ о тѣхъ, которые уже перешли и остались у стѣнъ крѣпости. Но не забыли о нихъ стрѣлки… Брызгаловъ коротко имъ бросилъ: «пли!», и разомъ бруствера и зубцы одѣлись огневою струею залпа. Въ отчаяніи забѣгали внизу лезгины, но за ними безпощадно, спокойно и мѣтко слѣдовали темныя дула ружей. Еще разъ — «пли!», и новыя жертвы корчатся на землѣ въ послѣдней агоніи… Если-бы теперь было свѣтло, защитники крѣпости замѣтили-бы многихъ горцевъ, которые, какъ кошки, уцѣпившись за скважины, влѣзли на стѣны и, какъ ящерицы, точно прилипли къ нимъ.
— Аманъ, Аманъ! — кричатъ внизу раненые. — Аманъ, Аманъ!..
Гулъ проклятій слышался изъ-за рва, изъ тумана.
Казалось, что это самый туманъ кругомъ весь грянулъ какимъ-то однимъ стихійнымъ крикомъ. Крикъ этотъ передается дальше, — вся равнина полна имъ. Онъ рѣками вливается въ ущелья по нимъ всползаетъ на утесы, и съ ихъ вершинъ сверкаютъ безпорядочными огоньками тысячи выстрѣловъ, направленныхъ на угадъ… Но крѣпость уже стихла; грозная и молчаливая, — она ждала новаго нападенія, новыхъ враждебныхъ волнъ, которыя должны были разбиться о ея твердыни… Теперь, — когда вся эта равнина горѣла и сверкала выстрѣлами, когда утесы одѣвались ихъ огнистою каймою, — она казалась темнымъ пятномъ посрединѣ. Безмолвствовали ея защитники. Скрестивъ руки на груди, Брызгаловъ съ башни смотрѣлъ впередъ, какъ съ рубки капитанъ корабля, застигнутаго бурею… Онъ, казалось, оцѣнялъ силу и бѣшенство напора этихъ могучихъ валовъ, несшихся ему на-перерѣзъ, удары вѣтра, грозившаго изорвать его снасти и сломать мачты, фосфорическіе огни молній, падавшихъ отовсюду, и зловѣщій гулъ непрекращавшагося грома вверху… Солдаты стояли у стѣнъ и такъ же, какъ онъ, не отводили глазъ отъ тѣхъ далей, въ туманахъ и тучахъ которыхъ теперь рождалась новая буря… Пули падали отовсюду и чмокались о камень зубцовъ и парапетовъ, о землю брустверовъ, свистали въ воздухѣ… Съ какимъ-то жалобнымъ жужжаньемъ — точно большія пчелы проносились надъ головами…
— Раненые есть? — спросилъ Степанъ Ѳедоровичъ.
— Трое… — отвѣчалъ изъ темноты невидимый голосъ.
— Кто такіе?
— Сергѣенко, Стасюкъ и Балагаевъ.
— На перевязочномъ пунктѣ?
— Никакъ нѣтъ-съ!
— Это ты самъ, Стасюкъ?
— Точно такъ!
— Чего же ты не идешь на перевязку, да и остальные?
— Раны нестоющія. Колупнуло… Какія, ваше высокоблагородіе, раны, коли мы на ногахъ стоимъ. И еще имъ, гололобымъ, покажемъ себя…
— Убитыхъ?
— Никакъ нѣтъ-съ.
Вдругъ въ это время, точно фантомъ, показалось снизу что-то бѣлое, тихо подымавшееся на боевую позицію.
— Кто это? — удивился Брызгаловъ.
— Папа!
— Нина? Зачѣмъ ты здѣсь?.. Развѣ можно?.. — строго спросилъ онъ, идя ей навстрѣчу.
— Папа, мы съ докторомъ были внизу… Ну, если раненые не хотятъ идти къ намъ, — мы сами пришли къ нимъ съ перевязками. Я уже Балагаева перевязала. Въ лѣвую руку — онъ, — дѣловымъ тономъ отвѣчала Нина…
— Точно ангелъ… Барышня-то! Быдто съ неба, значитъ, — слышалось въ темнотѣ около.
— Теперь Стасюка — вотъ, да онъ не дается. «Нестоющая», — говоритъ…
Брызгаловъ не выдержалъ, взялъ голову дочери и поцѣловалъ ее.
Затишье продолжалось не долго.
Сообразивъ, что секретъ ночной аттаки не удался, — горцы теперь уже съ шумомъ и гвалтомъ приготовлялись къ новой. Изъ удаленныхъ ущелій вновь послышался гулъ, какъ-будто втянувшіяся туда живыя рѣки направились обратно въ долину Самура. По ней шли уже явныя приготовленія къ новому бою. Слышались громкіе оклики наибовъ и отвѣты ихъ отрядовъ. Дидойскіе хриплые крики сливались съ орлинымъ клекотомъ, на который такъ похожъ говоръ хунзахцевъ. Стройные отзывы дисциплинированныхъ гимринцевъ пропадали въ взрывахъ восторженныхъ фанатиковъ салтинцевъ. Взвизгиванія чеченцевъ прорѣзывались въ этомъ общемъ хорѣ сама себя выдающей бури. Брызгаловъ тщательно прислушивался, откуда будетъ направленъ главный ударъ. Ему хотѣлось опредѣлить, гдѣ Хатхуа, бывшій самымъ опаснымъ изъ враговъ. Его безумная храбрость, хорошо извѣстная Степану Ѳедоровичу, заставляла опасаться какой-нибудь неожиданности… Коменданту безмолвной теперь крѣпости не пришлось ждать долго… Вотъ сквозь весь этотъ хаосъ самыхъ неукротимыхъ звуковъ и криковъ сначала послышался стройный и тихій хоръ и по мѣрѣ того, какъ росъ, — остальные звуки или замирали, или присоединялись къ нему. Точно изъ искры разгорѣвшееся пожарище, — священный гимнъ газавата раздался справа и теперь уже охватилъ собою всю массу враговъ… Какъ знамя, онъ поднялся надъ нею, перекинулся языками всесожигающаго пламени на скалы, — какъ-будто и онѣ своими каменными грудями присоединились къ общему пѣнію воинственныхъ мюридовъ… Брызгаловъ зналъ теперь, откуда идетъ наступленіе. Хатхуа велъ его прямо на него…
«Слуги вѣчнаго Аллаха!
Къ вамъ молитву мы возносимъ,
Въ дѣлѣ ратномъ счастья просимъ,
Пусть душа не знаетъ страха»…
Главнымъ образомъ шло оттуда…
— Сейчасъ они крикуновъ вышлютъ! — угрюмо улыбнулся Брызгаловъ. — Штабсъ-капитанъ, — безъ тревоги всѣ резервы изъ казармъ на стѣны! Все, что у насъ есть… Ваши ужъ отдохнули?
— Точно такъ-съ!
— Сейчасъ же…
Тревога бы выдала горцамъ, что противъ нихъ на глазахъ и брустверахъ крѣпости вся наличность ея въ эту минуту.
Спустя нѣсколько минутъ, послышался топотъ роты, выведенной на верхъ. Строй солдатъ здѣсь сгустился. Молчаніе старой крѣпости становилось грознѣе и грознѣе…
— Нина! Ступай домой! — рѣшительно приказалъ Брызгаловъ. — Теперь тебѣ здѣсь не мѣсто.
— Папа — я къ доктору, я ему нужна буду…
— Хорошо! — онъ ее благословилъ и долго смотрѣлъ вслѣдъ, какъ ея стройная фигура въ бѣломъ удалялась, сливаясь съ сумракомъ этой такъ безконечно длившейся ночи…
— Левченко!..
— Здѣсь!
— Ты мастеръ отругиваться по-лезгински… Можешь теперь въ волю…
— Сейчасъ, ваше высокоблагородіе… Пущай только они начнутъ.
Точно онъ накликалъ. Впереди послышался сумасшедшій бѣгъ коней, и передъ крѣпостью замелькало нѣсколько всадниковъ.
— Ишь, — прошепталъ Левченко. — Хуже лаковъ никого не нашли!
— Почемъ ты знаешь, что лаки?
— А верхи на папахахъ длинные… Болтаются, что чулокъ бабій.
— Бояръ… Гяуръ… Собака урусъ! — послышались оттуда гортанные голоса. — Хады суда. Мы теба будемъ, какъ баранъ — башку рубилъ.
— Смотри… Свои морды берегите! — по-лезгински отвѣтилъ Левченко, да пересыпалъ это такою крупною солью и столь энергическими посулами, что ругавшійся тамъ казикумыхъ пріостановился даже, — на свое горе.
Его издали нащупало дуло ружья, и не успѣлъ онъ для отвѣта рта раскрыть, какъ мѣткая пуля ссадила боевого юмориста съ лошади. Въ сумракѣ видно было, какъ освобожденный отъ всадника конь взвился на дыбы и понесся въ туманъ и тьму долины.
— Ну, кому еще, черти драные, угодно!.. Подойди-ка!.. — торжествовалъ Левченко…
— Бояръ… Солдатъ Иванъ… Ступай къ намъ, — мы въ рабахъ нуждаемся… Мы васъ выучимъ хинкалъ варить; нашимъ бабамъ служить у печекъ.
— Скоро васъ всѣхъ мы въ Самурѣ утопимъ!.. — кричалъ другой…
— Наши шашки давно пить хотятъ. Достаточно-ли у васъ тамъ, у застѣнныхъ кротовъ, крови? Хорошо-ли васъ кормили… А то, можетъ быть, и не сто́итъ возиться съ вами… Достаточно нашихъ дѣтей прислать съ деревянными палками, чтобы они васъ выгнали оттуда!..
— Просите, собаки, скорѣй милости!..
— Нѣтъ-ли у васъ тамъ храбрецовъ, чтобы помѣряться съ моимъ байгушемъ[1]?..
Левченку, очевидно, узнали тамъ, потому что одинъ голосъ вдругъ заоралъ:
— Стой, бояръ! Это ты, кунакъ Иванъ?.. Не билъ-ли ты кабановъ въ прошломъ мѣсяцѣ въ оврагахъ подъ Хашитагомъ?
— Я и теперь собираюсь васъ бить…
И перепалка между врагами продолжалась все время, пока оттуда сдвигались заряженныя электричествомъ тучи, пока воинственныя лезгинскія дружины медленно наступали отовсюду, съуживая свое желѣзное кольцо для рѣшительнаго удара…
— Ну, теперь благослови Боже! — тихо перекрестился Брызгаловъ.
Примѣчанія
править- ↑ Байгушъ — оборванецъ, нищій, жалкій человѣкъ.